Поцелуй (№2) - Ключ к счастью

Внутренняя дверь комнаты отворилась, на пороге возникла женская фигура.

— Добро пожаловать, милорд. Не ожидала увидеть вас раньше чем недельки через две. Не совсем в обычное время вы пожаловали.

В голосе была смесь подобострастия и наглости, по помещению распространился острый винный дух.

— Изменились обстоятельства, мистрис Боулдер.

Испытывая стеснение под настороженным взглядом острых глаз, он пытался говорить повелительным тоном с владелицей дешевого борделя. С трудом представляя, кого из мужчин мог привлечь вид этого дома на южном берегу Темзы, не говоря о виде его содержательницы. Сам он пришел совсем по другому делу. Было бы куда лучше, если бы этим занялась его мать, но она «послала его, и он не посмел отказаться.

— И что же мы имеем, милорд? — спросила хозяйка. — Какие у нас делишки?

Она сузила глаза, вытянула губы, рот ее стал похож на цыплячью гузку.

— Мы… моя мать… — Он собрался с духом и выпалил:

— Мы решили несколько изменить условия, мистрис Боулдер! Вам, конечно, будут платить до конца этого месяца.

— Еще бы. Но у меня контракт, милорд. На полгода. Вы не забыли, часом? — Она наклонилась над столом и наполнила из кожаной фляги две кружки. Запахло еще сильнее спиртным. — Вот. Это прибавляет силы, разве не так, дорогой сэр?

Он понимал: она хитрит, делая вид, что не понимает, о чем речь. От выпивки он отказался и, чтобы приободриться, положил руку на рукоять шпаги. Этот жест, как видно, не возымел нужного действия на бесстрашную мистрис Боулдер. Во всяком случае, не помешал ей опорожнить одним глотком свою кружку, а следом и налитую для него. После чего она вытерла рот тыльной стороной ладони и продолжила в еще более непререкаемом тоне:

— Уж не думаете ли вы, сэр, что я откажусь от своих деньжат, а? Которые вы мне должны по соглашению. Я деловая женщина, милорд, и у меня свои обязанности. У меня девушки, которым я как мать… одеваю, кормлю… И скажу вам так, милорд: пока не получу за полгода, наш уговор остается в силе. За шесть месяцев — и точка… Выкладывайте сейчас — и уходите спокойно, и никто ни о чем не выспросит, ничего не узнает.

Майлз тщетно старался призвать облик матери себе на помощь. Но не был уверен, что, даже будь она сама на его месте, ей удалось бы остановить словесный поток изо рта, напоминающего птичью гузку, не говоря о том, чтобы заставить эту страшную женщину принять их условия.

— У меня тут… — робко начал он и полез в карман за кошельком, надеясь, что вид монет поколеблет ее железную решимость. — Вот деньги, — продолжал он более решительно, — берите оплату до конца месяца, и, пожалуй… пожалуй, я добавлю, чтоб не ссориться, еще парочку гиней.

Он тряхнул кошельком, монеты зазывно зазвенели.

Хозяйка покачала головой:

— Ну-ну, милорд, так дело не пойдет. Мы заключили сделку, верно? Я выполнила свою часть, так? Жалоб у вас нет и быть не может, верно?

Налившиеся кровью маленькие глазки явно выражали угрозу.

— Да-да, жалоб нет, — поспешил заверить Майлз. — Но, как я уже сказал, обстоятельства изменились, и мы должны… вынуждены…

— Это я понимаю, — перебила она. — Но если жалоб нет, дорогой сэр, то следует платить, как договаривались. Ровно за шесть месяцев. Ни больше ни меньше. Так что давайте!

Она протянула костлявую руку с изломанными нечистыми ногтями, при виде которых его чуть не стошнило.

В этом известном своими непотребными домами районе на берегу реки, напротив собора Святого Павла, было много подобных заведений. Мать велела ему выбрать такое, куда ни при каких обстоятельствах не заглянул бы ни один приличный джентльмен из их круга общения, притон мистрис Боулдер как нельзя лучше подходил под данное условие. Для Майлза визит сюда был тяжелым испытанием, не говоря уже про общение с особой, подобной мистрис Боулдер, отточившей умение отстаивать свои интересы на самых трудных и даже опасных клиентах — по большей части моряках с кораблей, проходящих через устье Темзы к докам Лондона.

Не опуская протянутую руку, хозяйка произнесла негромко, задумчиво и с какой-то вежливой угрозой:

— А небось найдутся люди, которые мне и побольше дали бы за то, что я знаю? — Угроза сделалась более явной, когда она добавила:

— Не то что я хоть слово проронила кому, но сами знаете, милорд, как оно бывает… Вылетит словечко, и лови его — да разве поймаешь?

Бедный Майлз почувствовал себя в ловушке между двух огней. Поддайся он на требования этой наглой бабы — и получит жуткий нагоняй от разъяренной матери, которая держит в ежовых рукавицах весь дом (а также все расходы на его содержание и на содержание остальных домов и поместий). Робкие попытки сына выбраться из-под ее опеки ни к чему не приводили. Откажи он мистрис Боулдер в ее притязаниях — и кто знает, на что она пойдет, к какому шантажу прибегнет?..

— Хорошо, — проговорил он без большой уверенности. — Я заплачу вам за четыре месяца.

Женщина снова отрицательно затрясла головой.

— У меня нет времени, милорд, препираться с вами. Девушки давно проснулись и готовы к работе, клиенты на подходе и начнут сейчас дубасить в дверь. Хотите получить то, за чем пришли, так без лишних слов заплатите сполна и отправляйтесь спокойно домой.

Майлз вздохнул, плечи у него опустились — он сдался. Вынув еще один кошель, он отсчитал требуемую сумму в золотых и серебряных монетах — под испытующим взглядом хозяйки притона; как только последняя монета легла на стол, женщина моментально смела всю кучу в подол фартука, после чего заперла в железный ящик, стоявший на полке шкафчика.

— В порядке, — сказала она, повернувшись к Майлзу. — Сейчас принесу…

Он нетерпеливо ожидал ее возвращения: следовало спешить, пока колокола не прозвонили к тушению фонарей, и тогда Лондонский мост закроют на ночь. Мать с нетерпением ожидает его возвращения, чтобы отправить во дворец в Гринвиче, где нынче празднуют последний день рождественских святок. Там ему поручено повидать герцога Нортумберленда и обязательно поговорить с ним. Мать никак не может успокоиться, и, наверное, права: нужно пробиваться наверх — под лежачий камень вода не течет.

Он снова тяжело вздохнул. Чтобы выполнить наказ матери, придется не слишком налегать на вино и сохранить голову свежей, а какое же это удовольствие, да еще в праздник. Порой он начинал вспоминать о годах, когда был жив его старший брат Филипп, как о лучших временах, когда у него, Майлза, не было никаких забот и обязанностей, кроме встреч с друзьями, выпивки, охоты да посещения домов терпимости, только не таких, как этот, причем для использования их по прямому назначению, а не для выполнения поручений матери, как сегодня.

Открылась дверь — это возвратилась мистрис Боулдер. В руках у нее был узел с тряпьем.

С этой ношей он вышел в морозные зимние сумерки, пахнущие снегом, поспешно углубился в боковую аллею в стороне от берега и вскоре, боязливо озираясь, подошел к высокому узкому строению, стены которого покрывала закопченная штукатурка. Шаткая лестница прямо с фасада вела на верхний этаж. Дом не слишком отличался от того, из которого он только что вышел.

Скособоченная дверь приоткрылась на его стук, он протиснулся в узкий коридор, наполненный малоприятными запахами. Несомненно, сюда не ступала нога епископальных инспекторов здоровья и здешние девицы могли спокойно болеть всеми известными и неизвестными болезнями, а значит, его мать может быть вполне спокойна: в такое заведение никто из знакомых никогда не сунет носа. Кроме того, теперь вообще не будет никаких свидетелей…

Общение с неряшливо одетой женщиной со слезящимися глазами заняло у него от силы четверть часа, после чего, уже без ноши, он быстро зашагал по той же аллее к берегу, с наслаждением вдыхая чистый воздух после, спертой, насыщенной мерзкими миазмами атмосферы очередного борделя.

Из полуоткрытой двери одного из домов поприличнее он услышал женский смех, оттуда пахло гвоздичным маслом, мускатным орехом, хорошим вином, жареным мясом. Раздавались звуки лютни.

Он остановился, как охотничья собака, учуявшая дичь. Чувство долга призывало его поторопиться, пока не перекрыт мост, и тогда он вскоре предстанет перед матерью, которой должен будет признаться, что сдался на милость вымогательницы. Его жена отвернется с мрачным, раздосадованным выражением лица, когда леди Брайанстон во всеуслышание выскажет свое нелестное мнение о способностях сына, который не в состоянии выполнить самое простое поручение… Порой он пытался и не мог понять, отчего же, если он, по мнению матери, так безнадежен, она всегда предпочитала его Филиппу. Ведь тот был куда умнее и сообразительнее, чем он, этого нельзя не признать. Да, не зря говорится, что симпатии и любовь непредсказуемы.

Где-то в закоулках заскорузлых мозгов Майлза дремала мысль, что в то время как он всегда и во всем привык подчиняться матери, его брат Филипп жил собственным умом и обладал собственным мнением, что, наверное, не так уж плохо и, возможно, приносит определенное удовольствие, даже выгоду обладателю того и другого. Однако их мать явно этого не одобряла, отчего и отдавала предпочтение младшему сыну. И за это же невзлюбила свою невестку Пен.

Майлз скривился, представив, какой нудный вечер его ожидает — и дома, и потом во дворце Гринвич, где он должен будет искать возможность подобраться поближе к Нортумберленду, который его знать не знает и неизвестно, захочет ли узнать.

Он еще раз втянул воздух, напоенный ароматами кухни, и нос все решил за него: не раздумывая больше, он смело шагнул в дверь — в теплый мир хорошо пахнущих вин и женщин. В мир, поддающийся контролю, где инспектора здоровья каждый месяц проверяют жриц любви, где приличные апартаменты с окнами, выходящими в сад.

К нему уже спешила элегантно одетая женщина, приветствуя его милой улыбкой. Возможно, поэтому он не обратил внимания на человека, стоявшего недалеко от входа.

Незадолго до этого Оуэн вышел из дворца епископа Винчестерского после весьма плодотворной беседы с одним из служителей его светлости и большим приверженцем Франции. Разумеется, не безвозмездно. И тут он увидел, к немалому своему удивлению, Майлза Брайанстона, спешащего куда-то по аллее, ведущей, насколько знал Оуэн, в один из самых трущобных районов Саутуорка. Если бы даже он не подумал о Пен — а он подумал о ней, — все равно в нем сработал бы, не мог не сработать, профессиональный инстинкт. В общем, что-то подтолкнуло его и заставило последовать за человеком из высшего света, у которого, оказывается, было какое-то дело в районе дешевых публичных домов, где женщину можно купить за монету в четыре пенса и за эту же сумму подвергнуться риску быть ограбленным, убитым или подхватить неизлечимую болезнь.

Сейчас, стоя в полутьме холла и размышляя о том, что успел увидеть и чему удивиться, Оуэн пришел к выводу, что Майлз Брайанстон вряд ли заходил в дешевые публичные дома, чтобы получить там удовольствие. В этом случае он ограничился бы одним заведением. И потом, что за странный узел тащил этот граф из одного злачного места в другое?

Все выглядело довольно странно, если он, конечно, не какой-то особый извращенец, что тоже могло быть и не слишком бы удивило Оуэна, много повидавшего на своем веку.

Как бы то ни было, ему предоставлялась возможность побольше узнать о семье Брайанстон, что, в свою очередь, могло помочь лучше разобраться в истории Пен и понять, насколько она достоверна. О графе Майлзе он уже был немного наслышан: знал, что тот глуп и невежествен и привык руководствоваться в жизни лишь своими аппетитами и материнскими амбициями. Про старую леди Брайанстон он тоже не слышал ничего хорошего: скупа, хитра и не очень умна.

Так что вполне возможно, пришел к предварительному выводу Оуэн, что Майлз, не удовлетворив свое вожделение в предыдущих заведениях, решил завершить вечер в более дорогом и с большими удобствами. Стоит проверить.

С этой мыслью он вышел из полумрака возле дверей и тут же был встречен улыбающейся дамой, которая препроводила его в уютную, обшитую панелями комнату, где горели масляные лампы, а женщины стояли вдоль стен, негромко разговаривая друг с другом.

Его приход внес некоторое оживление в их ряды. На него посматривали, как на дорогой приз, выставленный на ярмарке для счастливчиков.

Майлза Брайанстона он увидел сразу: тот стоял у огня в дальнем конце комнаты с бокалом в руке и внимательно рассматривал женщин. Еще до того, как Оуэн приблизился к нему — а он решил это сделать, — Майлз допил напиток, кинул бокал на пол, подозвал одну из женщин и повел к выходу. Проходя мимо Оуэна, он даже не кивнул ему.

— Кто этот любезный мужчина? — спросил Оуэн у хозяйки.

— Частый посетитель, милорд, — ответила та. — Вы уже сделали свой выбор?

— Сегодня я хочу не женщину, — сказал он, — а напарницу для беседы и распития вина. Если найдется такая, буду рад разделить с ней компанию.

Хозяйка задумалась. Она повидала тут всяких клиентов, с любыми замашками и претензиями, и потому нисколько не удивилась. Тем более чуя, что вознаграждение будет щедрым.

— Если милорд не против музыки, я приглашу Салли, — предложила она. — Девушка ловко играет на лютне.

— Прекрасно, — согласился Оуэн. — Дайте мне флягу бургундского, и я спокойно усядусь у камина, чтобы послушать музыку и поболтать. А когда наш дружок сделает свое дело и вернется сюда, попросим его присоединиться ко мне и к бургундскому.

— Слушаюсь, милорд.

Вскоре к Оуэну, усевшемуся на длинную кушетку, подошла молодая женщина с лютней в руках. Она рассматривала его с нескрываемым любопытством: что это за мужчина, пришедший в публичный дом послушать музыку?

— Добрый вечер, милорд, — произнесла она, сделав реверанс и краснея, словно не привыкла еще к своей работе за те полгода, что пребывала в этом месте. Про себя она решила, что таких привлекательных, как этот, здесь еще не видела.

Следующие полчаса Оуэн провел, прихлебывая вино и слушая, как женщина играет на лютне, что она делала не очень умело, но с большим чувством.

Но вот граф Брайанстон вновь появился в комнате, сопровождаемый служителем. Лицо его стало еще краснее, чем обычно, живот вылезал из камзола, он был изрядно пьян.

Оуэн поднялся с кушетки, поблагодарил девушку и попросил удалиться, а сам сделал несколько шагов навстречу Майлзу и протянул ему руку. Тот в недоумении уставился на нее, потом перевел взгляд на Оуэна и пробормотал:

— Не припомню, чтобы мы были знакомы, сэр. Но все равно для меня удовольствие…

— Ну как же, милорд, — любезно возразил Оуэн, — мы встречались, и неоднократно. Шевалье д'Арси к вашим услугам. Давайте присядем… Надеюсь, вы сделаете мне честь и мы вместе разопьем хозяйское вино. Оно совсем не плохое.

— Что ж… если так… — Майлз грузно опустился на кушетку. — Чем могу служить, сэр? Никогда не видел вас прежде, клянусь…

С терпеливой мягкой улыбкой Оуэн повторил:

— Прошу прощения, сэр, но я был в числе приглашенных на прием, который вы устраивали недавно в честь принцессы Марии.

— Что? А… да, конечно. Прошу простить мою невнимательность, шевалье. Но, как вы понимаете… — Он осклабился. — У меня на уме было сейчас совсем другое.

— Разумеется, сэр, — подтвердил Оуэн. — Тем более мы не были представлены друг другу тогда, у вас в доме. Было столько народу… Позвольте вам налить, сэр?

Они осушили бокалы, Оуэн наполнил их снова. Поговорили о том о сем, о сравнительных качествах присутствующих девиц. Потом Оуэн сказал:

— Прошу простить мою прямоту, лорд Брайанстон, но в моих привычках не ходить вокруг да около, а сразу переходить в разговоре к главному.

Майлз вытащил нос из винной кружки и уставился на собеседника.

— Что вы сказали, шевалье?

— Я сказал: ваша свойственница, леди Пен Брайанстон… Его улыбка была обескураживающей.

Майлз тупо уставился на него.

— Ну и что?..

— Я нахожу ее интересной.

Взгляд Майлза выразил еще большее недоумение.

— Почему? — бормотнул он.

— Разве это не так? — спросил Оуэн. — Например, ваш брат Филипп наверняка…

— Филипп… — Собеседник немного оживился, в глазах появилась злость. — Она поймала Филиппа в ловушку. Хотела заполучить титул.

Майлз потянулся к фляге, наполнил свой бокал.

— О, эти вещи меня не касаются, мой друг, — заверил его Оуэн. — Я говорю о себе. Мне понравилась вдова вашего брата.

Майлз уставился на него с подозрением.

— У нее нет никаких прав на наше имущество! — отрезал он. — И на приданое тоже. Все завещано ребенку… их сыну… Который умер. Леди Кендал, ее мамаша, также ничего не сможет сделать. Ее дочь сама отказалась… После смерти ребенка… Теперь все деньги для нее потеряны. Навсегда…

Майлз утонул носом в кружке, потом со звоном поставил ее на столик. Оуэн опять наполнил его.

— Не знаю, что вы нашли в ней интересного, — заговорил Майлз между двумя глотками. — Если спросите меня, я не могу находиться с ней в одной комнате, вот что я вам скажу. Воображает, будто она лучше и умнее всех. — Он осушил кружку. — Хорошо согреться в такую погодку, верно?

— Конечно. — Оуэн жестом показал служителю, чтобы принесли еще вина. — Значит, если я правильно понял, ваша семья не очень одобрила выбор Филиппа?

Майлз презрительно фыркнул:

— Не очень? Совсем нет! — Он наклонился к собеседнику, словно собираясь сообщить некий секрет. — Моя мать была бесконечно против! Но что она могла поделать, если сама принцесса одобрила этот брак? Да еще заказала мессу! Она ведь католичка, вы знаете?

Оуэн пропустил мимо ушей вопрос и равнодушно произнес:

— Наверное, нелегко при таких отношениях жить одной семьей?

Майлз с жадностью схватил принесенную флягу и наполнил свой бокал, забыв о собутыльнике.

— Нелегко, говорите? Как со змеей за пазухой! — Он громко рассмеялся: ему понравилось сравнение.

Оуэн задумчиво повертел в руках все еще полный бокал.

— Змея, вы сказали. А мне показалось, у, нее спокойный, мягкий нрав.

— Вы не верите мне, шевалье? — Майлз повысил голос. — Она лукава и коварна, как не знаю кто! Да, я зря не скажу! Сразу возненавидела мою мать и склонила Филиппа на свою сторону. Они с ней совсем не считались! Но с моей матерью так нельзя поступать… — Он с хитрецой посмотрел на Оуэна. — С ней опасно так себя вести. Это надо помнить всем… — Хитрость в его взгляде сменилась злобой. — Она умеет ответить… О, как умеет…

— В общем, насколько я понимаю, — равнодушно сказал Оуэн, — вы бы мне не посоветовали искать знакомства с вдовой вашего брата?

— Не подходите к ней на пушечный выстрел, сэр! — воскликнул Майлз с пафосом. — Эта женщина… — Он повертел пальцем у виска. — Она не в себе… Моя мать тоже так считает. А мать знает, что говорит.

Лицо Оуэна не выразило никаких эмоций, хотя было сильное желание схватить толстого глупца за горло и сдавить, чтобы тот умолк. Интересно, на что он намекает, крутя коротким пальцем возле виска? На то, что женщина, у которой умер ребенок не имеет права знать, из-за чего это произошло и где его могила? Иначе ее следует считать безумной. Оуэн был готов прямо сейчас вытрясти из этого болвана всю правду. Но подобное удовольствие — он понимал — придется отложить. На некоторое время. Если не навсегда.

Вместо всего этого он сказал:

— Я благодарен вам за своевременный совет, сэр. Вы открыли мне глаза. Кстати, полагаю, леди Пен сразу после смерти вашего брата вернулась в свою семью?

— О, она всегда хотела этого. Но, знаете, ведь она была беременна. И моя мать сказала, что ребенок Брайанстонов должен обязательно родиться в доме Брайанстонов. Тогда леди Джиневра, это мать Пен, стала настаивать, что хочет присутствовать при родах. Моя мать была против… Вы понимаете, о чем я толкую?

Оуэн утвердительно кивнул, но Майлз решил поставить все точки над i.

— Она боялась, что родственники Пен увезут ее к себе вместе с ребенком. А ведь это мог быть мальчик, наш наследник… — Майлз хватил большой глоток вина, закашлялся, сплюнул на пол, вытер губы ладонью. — Слава Богу, в конце концов все устроилось.

— Интересно, как?

— Очень просто. У Пен начались схватки на целый месяц раньше. Моя мать приняла все меры…

Вот! Какие это были меры? Чтобы вызвать преждевременные роды? Или речь идет просто о помощи роженице — приглашение повивальных бабок и все такое?..

С тем же отсутствием внешнего интереса Оуэн лениво спросил:

— И ребенок, конечно, умер?

Внезапно в Майлзе произошла видимая перемена: он выпрямился на кушетке, в упор взглянул на Оуэна протрезвевшим взором.

— Что?.. Да, умер. А почему нет? Разве так не бывает?

В голосе была агрессивность.

Оуэн пожал плечами, пригубил из кружки.

— Конечно, — сказал он. — Я так и подумал. Обычная история.

— Да. Обычная, — повторил Майлз уже не так враждебно. — Родился мертвым. Такое случается. Все знают… — Прищуренными глазами он уставился на Оуэна. — Она вам что-нибудь говорила про это?

Собеседник покачал головой:

— Отнюдь. Да и зачем? С чужим человеком…

Майлз лукаво погрозил пальцем. Винные пары опять начали брать свое.

— Если говорила, не верьте ни одному слову. У нее ум за разум зашел. Даже ее родные не поддерживают с ней разговоров на эту тему. Говорю вам, она сбрендила…

— Да, жалко таких матерей, — сказал Оуэн. — Еще раз благодарю вас, лорд Брайанстон, за ваше предупреждение. Я чуть было не попал в переплет.

— Очень просто могли, сэр. Уж она бы вам задурила голову! Так что не подходите к ней близко. Помните мой совет… Но я чертовски устал. Отдохну перед дорогой.

Он откинулся к стене, закрыл глаза и почти сразу захрапел; Оуэну пришлось вынуть бокал из его ослабевших пальцев, пока тот не упал на пол.

Некоторое время он без всякого удовольствия рассматривал уснувшего пьянчугу, потом разгладил складки на своих чулках, слегка подтянул их и поднялся.

Плотно завернувшись в плащ, он быстро шагал к Вестминстерскому дворцу, где в конюшнях оставил своего коня. Сегодня вечером он увидится с Пен на торжествах по случаю праздника Крещения Господня и надеется: за две с лишним недели, что они не встречались, у нее найдется что сообщить ему.

Хотя, возможно, не это было главной причиной, по которой он пришпоривал сейчас коня.

Глава 8

В одной из спален дворца в Гринвиче принцесса Мария внимательно изучала свое отражение в большом зеркале.

— Как думаешь, Пен, — спросила она, — какой кулон лучше повесить на грудь: из рубинов или изумрудов?

— Рубиновый, мадам, — решительно ответила та.

Принцесса приложила подвеску к атласному платью, напоминающему по цвету лед с голубыми прожилками.

— Ты права, — сказала она. — У тебя превосходный вкус. Почти как у твоей матери.

Пен улыбнулась и помогла принцессе закрепить украшение.

— Вот ты улыбаешься, — продолжала та, — а я заметила, что все последние дни настроение у тебя отнюдь не праздничное. Ты не любишь эти шумные торжества в Гринвиче?

Принцесса не случайно спросила об этом: сама она с большой неохотой оставила Бейнардз-Касл и приехала сюда — только лишь потому, что так захотел ее брат король.

Что же касается Пен, то для подавленного настроения причины у нее были иные: тягостное соглашение, заключенное с окаянным французским агентом, которое понуждало ее все время быть начеку, стараться уловить чуть не в любой фразе принцессы нечто такое, что свидетельствовало бы о ее ближайших планах, об отношении к тем или иным политическим фигурам, о взглядах на те или другие события, — все это тяготило, вызывало неприязнь, если не презрение, к самой себе.

В ответе на вопрос принцессы Пен избрала форму частичного прямодушия.

— Мне хочется быть как можно ближе к моей семье, мадам, — сказала она. — И в эти дни особенно. Хочется покоя.

— Ну а мой братец король, — проговорила принцесса, — такие вещи не берет во внимание. Вернее, я убеждена, таково решение Нортумберленда. И потому я здесь, хотя ума не приложу, какая ему в этом корысть?

— Думаю, вы недалеки от истины, мадам. Все дело в герцоге. Он хочет, чтобы вы были менее самостоятельны. И смирились с этим.

Принцесса резко отвернулась от зеркала, словно испугалась своего отражения.

— По правде говоря, Пен, пока мы здесь, в Гринвиче, я все время чего-то страшусь. Уже около двух недель не могу увидеться с братом. Мне никто не сообщает о состоянии его здоровья. Быть может, оно стало еще хуже и в связи с этим плетутся какие-то замыслы, о которых я ничего не знаю.

Она в волнении прошлась по комнате, перебирая четки, которые все время держала в руках, и заговорила снова:

— Да, о брате я мало что знаю, но зато отдаю себе полный отчет в том, что Тайный совет не желает, чтобы я ему наследовала. И все больше опасаюсь, что Нортумберленд заставит их принять под приличным предлогом решение лишить меня законной власти и заключить в Тауэр. А там… Ведь если я буду мертва, то уж никак не смогу стать королевой, не правда ли?

На ее губах появилась сардоническая улыбка.

— Я слышала, мадам, — отозвалась Пен, не зная, что ответить по существу, — что короля ожидают сегодня за пиршественным столом, но на дальнейшие торжества он не останется.

Принцесса покачала головой.

— Не думаю, что мы сможем его увидеть где-либо. Они делают все, чтобы не дать нам встретиться друг с другом. Я чувствую себя, как мышь в ожидании кошачьего прыжка.

Она глубоко вздохнула, потом сказала раздраженно и решительно:

— Я собираюсь лечь в постель — вот что я сейчас сделаю! Побуду в одиночестве, подумаю о своей жизни. Что касается отъезда отсюда, мне было сказано: король не хочет, чтобы я возвращалась к себе. Когда мне будет это позволено — меня поставят в известность. — Ее голос приобрел почти злобный оттенок:

— Так мне изволил сообщить со своей лживой улыбкой и лицемерными любезностями его светлость герцог Нортумберленд, когда я потребовала, чтобы он разъяснил положение.

Пен безмолвствовала. Ей хотелось крикнуть принцессе, чтобы та замолчала, не говорила больше ничего. Ничего о своих намерениях, о своих подлинных друзьях и сторонниках… Потому что она, Пен, больше не принадлежит к их числу: ей нельзя доверять, ее нужно сторониться, обходить за десятки миль… Прогнать…

Но она ничего не сказала принцессе. А та со всегдашними доверчивостью и откровенностью (когда они оставались одни) продолжала:

— Да, лягу в постель и скажусь больной. И только ты и мой врач будут знать, что я совершенно здорова. Быть может, тогда герцог оставит меня в покое со своими нравоучениями, а братец заинтересуется моим здоровьем и велит позвать к себе. Или сам придет… Ох, Пен, если бы мы с ним могли свободно поговорить обо всем! Без свидетелей.

Пен, по-прежнему не произнося ни слова, наклонила голову в знак полного согласия.

Она многое знала о принцессе, в том числе и о том, что та с детства отличалась слабым здоровьем, не намного лучшим, чем у брата, — это, видимо, шло по линии отца, потому что матери у них были разные. Принцесса много и часто болела, месяцами лежала в постели с высокой температурой. Особенно зимой. Врачи не раз опасались за ее жизнь.

Если она что-то знает, или просто предчувствует, насчет козней герцога и опасается каких-то его действий, будет вполне разумным с ее стороны притвориться больной. Это может дать некоторую передышку, а также побудить короля потребовать встречи с сестрой.

— Если лондонцы, — сказала Пен, — услышат о вашей (болезни, мадам, для герцога станет труднее что-то предпринять против вас.

Принцесса благодарно улыбнулась.

— Неплохая мысль, Пен. Ты права, народ меня любит. И верю, поддержит, если мой брат отправится в иной мир. Только надо сделать так, чтобы сообщение о моей болезни поскорее распространилось в городе.

— Тогда будет разумней, мадам… — высказала предположение Пен, — если вы заболеете… то есть почувствуете себя плохо на виду у многих… внезапно…

— Конечно, Пен! Умница! Сегодня же вечером, во время пиршества, прямо за столом… Решено!.. А ты будешь следить за моим сигналом… Какой сигнал? Я уроню на стол веер… Смотри, вот так!

Она взяла изящный итальянский веер блеклых тонов и продемонстрировала, как это сделает, кинув его на постель.

— Как только он выпадет у меня из рук, сразу бросайся ко мне, оказывай помощь, зови врача, выражай соболезнование, беспокойство… В общем, сама знаешь. Ты же мой самый преданный друг.

Преданный от слова «предавать», мелькнула у Пен горькая мысль, когда она наклонила голову в знак согласия.

А принцесса, увлеченная предстоящей игрой, с живостью продолжала:

— Потом я слабым голосом скажу, что не хочу портить всеобщее веселье, и ты меня уведешь в спальню, после чего сообщишь герцогу и совету, что у меня приступ старой болезни и я вынуждена оставаться какое-то время в постели.

— Я сделаю, как вы сказали, мадам.

Принцесса вгляделась в лицо Пен и спросила:

— А ты… ты себя хорошо чувствуешь?

— Да, мадам. — Пен старалась не смотреть на нее. — Просто устала немного. Как и вы, я плохо сплю в этом дворце.

Принцесса кивнула, удовлетворенная ответом, и подошла к аналою в ногах кровати.

— Теперь оставь меня, Пен, я должна помолиться.

Она взяла молитвенник и опустилась на колени.

Пен тихо прикрыла дверь и вышла в первую от коридора комнату, где находились придворные дамы, готовящиеся к званому обеду и примеряющие всевозможные ленты, банты и головные повязки. В комнате было прохладно и не очень светло, но очень шумно.

— Как принцесса? — спросила одна из дам. — Ей что-нибудь нужно?

— Она молится, — ответила Пен. — Даст знать, когда закончит.

Другая из дюжины дам, прислуживающих принцессе, пожаловалась, что у нее вскочил прыщ на носу и она не знает, что делать; третья поинтересовалась чем-то насчет вышивки. Пен тоже принялась за вышивание, надеясь, что это занятие успокоит разыгравшиеся нервы.

Оуэн собирается прибыть сегодня на торжество, на веселый «пир дураков» в канун Крещения, как его называют по старинке. И она должна будет — ведь она обещала — рассказать ему об опасениях принцессы, о ее обманной болезни, еще о чем-то… Конечно, он захочет подробностей, которых она не знает, и ей придется их узнавать, втягиваясь все больше в позорное соглядатайство.