Поцелуй (№2) - Ключ к счастью

Симон Ренар склонил голову, задумчиво отпил из бокала.

— Насколько понимаю, мотивы у вас сугубо личные.

— Именно так, сэр.

— Полагаю, — продолжал посланник, — мы с вами можем смело предположить, что за всеми поступками месье д'Арси лежат интересы его страны. Не так ли? Он не делает ничего без определенной цели, а оная крепко связана с французскими государственными интересами. Его преследование означенной леди вполне может быть заданием месье де Ноэля.

Робин кивнул:

— Так я и предполагал. Для меня очень важно было бы узнать, сэр, еще что-нибудь о шевалье д'Арси. Что-то, если позволите, более интимное.

Посланник приподнял узкие брови.

— Вы имеете в виду, мой друг, нечто такое, что понудило бы вашу сестру искать сердечную привязанность в другом месте?

— Совершенно верно, сэр.

Наступило недолгое молчание. Ренар продолжал держать бокал в руке, лучи солнца играли и переливались в хрустале, замирая в темно-красной жидкости. Он думал о том, что, конечно, может дать своему гостю сведения, которые того интересуют. Но не просто так, а вложив их в голову молодого человека как деньги в банк — в расчете на будущую прибыль. В чем она сможет выразиться, он пока не знал, однако иметь такую персону, как лорд Робин де Бокер, в числе тех, кто испытывает к тебе благодарность, никогда не помешает. А незатейливая история, которую он собирается рассказать, к тому же носящая совершенно интимный характер, ни в коем случае не нарушит равновесия в отношениях между испанским и французским посольствами при английском дворе. Тем более эту старую историю его гость вполне мог бы узнать не только от Симона Ренара.

Не опуская бокал на стол, он начал не спеша:

— Расскажу вам одну быль. Можете принять ее как вам будет угодно и сделать из нее любые выводы… Жил-был при французском дворе некий весьма умный и многообещающий молодой человек благородного происхождения. Его мать была уроженкой Уэльса, валлийка, знатного рода… — Посланник слегка поморщился. — Если такое может быть среди варварских племен и кланов этого полуострова… Его отец состоял в родстве с самим герцогом де Гизом и, таким образом, мог считаться особой королевского происхождения.

Означенный молодой человек большую часть жизни проводил во Франции и лишь изредка навещал свою мать на ее родине в Уэльсе. Он был приготовлен к жизни придворного, но было ясно, что его характер и способности позволяли ему желать и иметь другое предназначение. Придворная жизнь наскучила, он жаждал перемен. Ему необходима была пища для его недюжинного ума.

Рассказчик приподнялся над столом и опять наполнил бокалы. Робин смотрел на него, не скрывая нетерпения: он ждал продолжения истории, которая, собственно, еще не начиналась.

— В положенное время, — вновь заговорил Ренар, — молодой человек женился. Было очевидно, что его выбор оказался неудачным, но брак был заключен по настоянию отца и с одобрения французского короля. — Посланник пожал плечами и улыбнулся. — Под таким нажимом что оставалось делать молодому человеку? Впрочем, у этой женщины было неплохое приданое.

Ренар устроился поудобнее на стуле, тщательно расправил складки на своей одежде и продолжил. Он любил и умел вести рассказ.

— Наш герой не пытался скрыть свое отвращение к жизни при дворе, а также отсутствие супружеских чувств к жене, и все больше времени стал проводить в Бургундии, якобы занимаясь делами своих поместий. Но те люди, кому было положено, знали: все разговоры о поместьях лишь прикрытие для дела, которым он занимался в действительности — сиречь подковерной дипломатией в пользу короля. В этой работе он был удачлив, даже, можно сказать, стяжал лавры. Отличался смелостью, находчивостью, разнообразием приемов при добывании необходимых сведений. Таким его считали.

Посланник щелкнул пальцами по краю бокала, и тот издал мелодичный чистый звук. Но Робину не нужны были паузы: он чувствовал, рассказ не окончен и еще предстоит услышать нечто — быть может, самое главное.

Симон Ренар не заставил себя долго ждать.

— Жена нашего шевалье, — заговорил он, — оставалась при французском дворе, пока ее супруг совершал свои поездки в поместья, или куда он там ездил на самом деле. Надо сказать, она была очень красива, эта женщина, и пользовалась большим успехом у мужчин. Естественно, о ней ходили всяческие слухи, не свидетельствующие о супружеской верности, что могло быть и чистой правдой, если принимать во внимание традиции и образ жизни этих французов. Особенно в высшем свете.

Испанский посланник сделал такую презрительную мину, что стало совершенно ясно, как он относится к стране Франции и ко всем в ней живущим. Возможно, за очень редкими исключениями.

— Тем не менее у нашего шевалье и его жены, — продолжал он, — родилось двое детей. Если не ошибаюсь, мальчик и девочка. Говорили, что шевалье был прекрасным отцом — особенно в первое время, восполняя безразличие их матери… Кажется, примерно тогда же поползли слухи о неверности этой женщины своему супругу. И потом — как гром среди ясного неба — муж объявляет, что застал свою жену на месте преступления.

С тонкой улыбкой посланник поднял указательный палец.

— Вы, конечно, понимаете, дорогой друг, что, пока дело ограничивалось слухами, можно было верить или не верить. Но теперь… Впрочем, многие не верили и теперь, приводя несколько странный довод: что, мол, эта женщина хотя и хороша собой, но так неумна, что не догадалась бы даже завести любовника. Любопытно, не правда ли?

Он медленными глотками пил вино, и Робину начало казаться, что этот человек нарочно мучает его паузами или вообще может прервать рассказ, так и не сообщив самого важного и интересного.

Но посланник не был до такой степени бессердечен.

— Итак, на чем мы остановились, мой друг?.. Ах да. Шевалье публично объявил об измене жены и о расторжении брака, и многих это повергло в удивление. Я говорю о публичности, о гласности его заявлений. — Посланник пожал плечами. — Зачем?.. Но еще больше, насколько мне известно, шокировало людей то, как он поступил со своей женой. Как отомстил ей…

— : Убил? — невольно вскрикнул Робин.

Симон Ренар слегка улыбнулся.

— Вполне возможно. Мы пользуемся опять же только слухами. Один из которых свидетельствует, что он поместил ее в отдаленный монастырь где-то в Пиренеях, где принято брать на себя пожизненный обет проводить дни в полном молчании, в крайней нищете, в забвении. Разве это не истинная смерть для такой женщины, как она, рожденной и жившей в роскоши и богатстве? Разве она, если все это правда, не молила ежечасно о смерти? Поэтому другой слух донес до нас известие, что она приняла кончину от собственных рук…

Рассказчик ждал какой-то реакции слушателя и, не дождавшись, сказал:

— Страшное наказание, полагаю, вы согласитесь со мной, мой друг? Даже для неверной жены. Если она была неверна на самом деле.

— А любовник? Что с ним? — спросил Робин, оставив без внимания последние слова.

— Его имя названо не было. Считают, он исчез сразу же, как разразился скандал, и больше не появлялся. Мужчины называли его трусом, заячьей душонкой. Но, между нами говоря, его можно понять. Оскорбленный муж что раненый вепрь, а шевалье к тому же известен как весьма искусный боец, не знающий поражений в поединках. — И снова с тонкой улыбкой:

— Так что имейте в виду, мой друг… Я предупредил вас.

— Все это было достаточно давно, — после некоторого молчания проговорил Робин. — А что сейчас?

— Ничего нового, мой друг. Шевалье, как вы хорошо знаете, в Лондоне. О его жене ни слуху ни духу. Многие так и не поверили в ее вину. Другие считают, будто он оговорил свою супругу, чтобы отделаться от нее, и что вообще тут, как говорят то же французы, шерше ля фам — ищите женщину. Другую.

— И нашли ее? — не удержался от вопроса Робин.

— Кто знает? Если она и существует, никто ее не видел.

— А их дети?

— Он объявил их внебрачными, незаконнорожденными, однако взял к себе, и где они, никто не знает. В Париже, как я вам уже говорил, его поведение вызвало шок и осуждение у большинства, и потому, насколько мне известно, он редко бывает там. Только если призывают дела.

Посланник вновь наполнил бокалы.

— На этом я, пожалуй, закончу свой долгий рассказ, мой друг. Можете использовать его по своему усмотрению.

Робин помолчал несколько дольше, чем позволяли правила этикета, прежде чем сказать:

— Благодарю вас, сэр.

— Это было то, что вы хотели услышать, лорд Робин? — переходя на более официальный тон, поинтересовался Симон Ренар.

— Вероятно, да, сэр. Но я не хочу причинять боль тем, кого люблю.

— О, разумеется, мой друг. В нашем несовершенном мире именно любовь делает человека наиболее уязвимым. Что весьма опасно.

Произнеся эту философскую сентенцию, он поднялся с кресла. Робин сделал то же самое.

— Спасибо, сэр, — поблагодарил он еще раз. — Прошу прощения за то, что отнял у вас столько времени.

— Какие пустяки! Я с удовольствием побеседовал с вами, мой друг.

Беседу можно было скорее назвать монологом хозяина, но Робин был благодарен ему за то, что многое узнал об Оуэне д'Арси, и утвердился в своем первоначальном мнении, что этот человек опасен. Опасен для Пен.

Но как сказать ей об этом? Как сказать любящей женщине, что ее возлюбленный — чудовище?

Робин не мог ответить себе на этот вопрос. Он был в полном смятении.

Глава 15

Когда Пен появилась во дворе возле конюшни, Оуэн не мог сдержать смеха.

— Неужели так забавно? — с некоторой обидой спросила она, глубже натягивая шапчонку Седрика. — Мэри нашла, что вид у меня не слишком приличный, но смешного ничего не увидела.

— Вы чересчур привлекательны для обыкновенного пажа, — галантно ответил Оуэн, продолжая смеяться.

Пен немного поразмышляла над этой фразой, не зная, принять ее за комплимент или за упрек, и решила остановиться на первом.

— Я извлекла из этой одежды все, что смогла, — сказала она, одергивая короткий камзол Седрика на бедрах, которые от этого не стали менее рельефны.

Разве не могут быть и у мальчишки такие округлости, особенно если хозяин хорошо его кормит?

Заметив ее усилия, Оуэн любезно произнес:

— Не надень вы эту одежду, я остался бы в неведении, как приятна у вас эта часть тела.

Возможно, в другое время Пен была бы польщена, но сейчас, здесь, посреди двора! Покраснев до ушей, она громко прошептала:

— Как вам не стыдно! Нас все слышат!

Хотя слышать мог, кроме нее самой, только конюх, да и тот направился к стойлу, чтобы привести для нее лошадь Седрика.

— Его недоросток, — объяснил ей Оуэн, — придаст больше достоверности облику пажа.

— А Седрик не обидится? — спросила Пен.

— Нисколько. Тем более он останется здесь бездельничать и любоваться на Мэри. А если захочет прогуляться верхом, полуголый или в вашей одежде, то для полноты картины возьмет вашу лошадь.

Оуэн был сегодня в хорошем, Смешливом настроении, в каком она, пожалуй, никогда еще не видела его. Кроме того, ей нравилось доброе, почти отеческое отношение Оуэна к мальчику и трогало, как тот обожал его. Даже приходило в голову, что, возможно, в отношении этих людей друг к другу скрывается какая-то тайна. Впрочем, сегодня, в преддверии попытки приблизиться к разгадке другой тайны, самой важной для нее в жизни, она предпочла бы, чтобы Оуэн выглядел более серьезным и сосредоточенным.

Появился конюх с низкорослой, мышастого цвета лошадкой. Мельком взглянув на пажа и нисколько, видимо, не удивившись его внешности, он обратился к Оуэну:

— Вот, как вы велели, милорд.

Тот кивнул и повернулся к Пен с ехидной улыбкой:

— Помочь тебе взобраться на лошадь, Седрик?

Она хотела отказаться, но лошадь была все-таки чересчур высока для нее и седло непривычное. Правда, и на своих лошадях она редко прибегала к дамским седлам, которые стали модны среди придворных дам совсем недавно.

Пен поблагодарила за предложенную помощь и уже согнула ногу в колене, чтобы опереться на его ладонь, но недаром Оуэн так ехидно улыбался: он подсадил ее другим способом, ухватив за бедра, да еще просунул руку куда совсем не требовалось и похлопал ее пониже спины. Все это с абсолютно светским видом, при полной куртуазное™.

— Прекрасно, — сказал он с очаровательной улыбкой в заключение всей процедуры. — Именно такого пажа мне всегда не хватало.

Пен было не до игр: она даже не улыбнулась, когда тронула лошадь со двора.

Оуэн вскочил на коня и последовал за ней.

Их ожидал Хайуком.

Было всего семь утра, но мир уже проснулся. По пути им попались молочница с полными ведрами и юный невыспавшийся пастух, гнавший через деревню стадо коз и зевавший во весь рот. Несколько оборванных ребятишек, пришедших к ручью за водой, швыряли друг в друга камешки, играли в пятнашки, галдели, пока какая-то разгневанная женщина не разогнала их с помощью метлы.

Двери деревенских домов открывались, оттуда летели на улицу тучи пыли и всяческий сор — хозяйки начинали утреннюю уборку. В холодном кристальном воздухе появились дымки и запахи разожженных очагов.

Маленькая девочка с куском хлеба в руке выбежала босиком за калитку одного из последних домов селения в погоне за курицей. Она не обратила внимания на скачущих всадников — ей было не до того: противная курица хочет удрать, а мать будет ругать за это девочку…

Оуэн чудом сумел отвернуть своего могучего коня в сторону, чтобы не сбить ребенка. Что он при этом бормотал по-французски, даже Пен, неплохо знавшая этот язык, разобрать не смогла.

Девочка все-таки не удержалась на ногах, но не от столкновения с лошадью, а от страха, когда опасность уже миновала; и тут же вскочила, чтобы услышать, как Оуэн ругает ее, уже по-английски, за то, что не смотрит куда бежит.

Перепуганная насмерть, она не сводила глаз с грозного человека на огромном вороном коне, немного придя в себя, повернулась и побежала в дом, забыв о непослушной курице.

Оуэн был неподвижен на застывшем коне, Пен не узнавала его лица: еще недавно оно было таким оживленным, лукавым. Сейчас от него отхлынула кровь, губы побледнели, в глазах сквозил ужас. Это был совершенно другой человек, она и представить его таким не могла.

Ей тоже было страшно за ребенка, она испытала потрясение, но перемена, произошедшая с Оуэном, испугала ее не меньше. Она не могла не оценить, с какой быстротой и ловкостью он сумел управиться с конем и спасти девочку от увечья или даже смерти. Ведь такой конь, как у него, сам по себе оружие, и, к счастью, Оуэн владеет им не хуже, чем шпагой или мечом. Наверное, ему приходилось не раз бывать с этим животным в различных переделках. Отчего же сейчас он пришел в такое состояние? Отчего?

Она смотрела на Оуэна, а тот продолжал молчать, глядя куда-то вдаль. Или в самого себя. И Пен не решилась прервать молчание…

А он перенесся в не очень далекое прошлое.

Он увидел перед мысленным взором двухлетнего Эндрю, бегущего ему навстречу по залитому солнечным светом внутреннему двору замка в Бургундии, размахивающего игрушечным деревянным мечом. Мальчик и раньше видел отца, когда тот возвращался на боевом коне после рыцарского турнира, битвы или охоты. На этот раз нетвердая поступь ребенка подвела его и он попал под копыта коню, которого сильной рукой Осадил Оуэн. Взметнувшиеся передние ноги животного задели плечо мальчика. Удар был скользящий, но и этого оказалось достаточно для хрупкого тельца.

До сих пор в ушах Оуэна стоит крик сына. Слышал он его и сейчас.

Пен не могла больше выносить молчание.

— Оуэн! — произнесла она, притронувшись к его рукаву. Он вздрогнул, как от укола, и посмотрел на нее, не узнавая. Она сжала ему руку и повторила:

— Оуэн! Все кончилось хорошо. Ребенок не пострадал. Вы сумели… так быстро. Девочка уже убежала домой.

Ее слова ворвались в его воспоминание, смыли отчетливую картину прошлого. Он постепенно возвращался в настоящее, к щекам прилила кровь, во взгляде появилось узнавание.

— Да-да, ты права, — пробормотал он. — Ребенок убежал… — И, окончательно придя в себя, добавил:

— Почему же мы стоим? Едем дальше.

Он тронул коня, но Пен не сразу последовала за ним: перед ней все еще стояло его изменившееся лицо, лицо совсем другого человека — потерянного, пораженного горем.

— Пен! — окликнул он ее, обернувшись в седле. — Нужно торопиться.

Он пустил коня рысью, Пен удалось сделать то же самое. До Хай-Уикома оставалось еще миль двенадцать, и через два часа они прибыли к месту назначения.

— Куда отправимся сначала?

Это был первый вопрос, который задала Пен, как только показались дома селения. Оглядывая хорошо знакомые места, она поглубже натянула шапку.

— Подъедем в таверне, — сказал Оуэн. — Оттуда расходятся все слухи и сведения.

Он так долго молчал перед этим, что его голос показался ей незнакомым. Теперь наступил ее черед отдаться во власть воспоминаний, и хороших, и страшных.

— Вон там поместье Брайанстонов? — Оуэн указал хлыстом на железные ворота в высокой каменной стене, за которой виднелись контуры замка.

— Да, это оно, — с содроганием в душе подтвердила Пен. Она не была здесь с тех пор, как после родов ее забрали мать и отчим, — почти три года. Как они с Филиппом любили сельскую жизнь, как старались сделать так, чтобы в поместье им было хорошо и уютно, и окрестным жителям по возможности тоже. Насколько это удавалось — другое дело. Интересно, продолжает ли брат Филиппа их линию? И его матушка?..

— Гостиница в центре селения, на большом лугу, — сказала Пен.

Кроме небольшого здания под соломенной крышей, на лугу находился позорный столб, возле которого, как и в прошлые годы, валялся человек с колодками на ногах, щедро осыпанный объедками. Пен узнала в нем старого Тома, бродягу и мелкого воришку.

Общий вид деревни производил печальное впечатление. Как показалось Пен, такого не было в годы, когда Филипп занимался делами поместья. Тогда ее супруг через своего управляющего и других помощников тщательно следил за внешним состоянием крыш, ворот, стен, изгородей.

Она сказала об этом Оуэну, и тот заметил, что это им на руку: чем меньше нынешние хозяева проявляют заботы о жителях, тем больше у тех накапливается злости и желания рассказывать о них все плохое, что им известно. Перед входом в таверну Оуэн остановил коня и спешился.

— Отведи их в конюшню, парень, — сказал он, обращаясь к Пен, — а я зайду внутрь и постараюсь немного развязать им языки.

— Подождите! — Пен спрыгнула со своей лошади. — Я пойду с вами. Не зря ведь я сделалась парнем, черт побери!

Он смотрел на нее со смешанным чувством раздражения и восхищения. Потом сказал:

— К сожалению, ваша маскировка кажется мне менее убедительной, чем я полагал. Поэтому делайте, как я говорю. В роли слуги вы выглядите достоверней, чем в роли мальчика-пажа. Прошу не принимать мои слова за обиду.

После этого он вошел в таверну, оставив Пен разрываться между негодованием и ощущением того, что, по сути, он совершенно прав: ей не совсем по возрасту должность пажа и, значит, нужно отправляться к конюшне и приложить все усилия к тому, чтобы выудить у тамошнего люда хоть какие-то полезные сведения. Не забывая при этом об опасности быть узнанной и разоблаченной.

Конюшня была такой, какой она помнила ее по прошлым годам: полупровалившийся навес, липкий от навоза и грязи настил, дурно пахнущая солома. Пен подвела лошадей к колоде с водой, разбила рукояткой хлыста тонкую корку льда. Вода там зазеленела, от нее несло гнилью.

— Чего нужно? — послышался голос.

Она повернулась и очутилась лицом к лицу с парнем, который показался ей чем-то знакомым. Если и так, то несколько лет назад он был почти мальчишкой.

— Нужно свежей воды для лошадей, — сказала она, стараясь, чтобы голос звучал как можно грубее, хотя из этого, она чувствовала, мало что получалось.

— Вода в колодце на лугу, — небрежно бросил парень. — Ведра вон там.

Он указал, куда-то в угол двора.

Пен все больше утверждалась в мысли, что знает этого человека, а вернее, того, на кого тот похож, — его отца или, быть может, дядю. В свое время она не раз беседовала с кем-то из них, и не без удовольствия.

— Здесь много чего изменилось в последнее время, — сказала она, направляясь за ведром.

Парень сплюнул на землю.

— Ага, — подтвердил он. — Эти, из поместья… Ничего больше для нас не делают.

Помимо воли ее задели его слова.

— Ну, почистить-то конюшню можно и без них, — заметила она.

Парень сделал угрожающий жест в ее сторону.

— Придержи язык, ты! — крикнул он.

Пен поспешила подхватить ведро и отправиться за водой. Первый блин оказался комом: попытка общения с народом провалилась.

Она с трудом тащила ведро от колодца, развлекая себя мыслью о том, что сказали бы дамы из окружения принцессы Марии, увидев ее в эти минуты, — согнувшуюся под тяжестью ведра, чуть не по колено в навозной жиже.

Напоив лошадей, она поставила их под навес, подбросила ржавыми вилами несколько охапок влажного сена и поспешила в таверну, подальше от не слишком любезного конюха. Кроме того, ей самой очень хотелось пить.

Когда она вошла туда, то первым делом увидела Оуэна возле пивной стойки, окруженного множеством мужчин — все с кружками в руках, все принимающие самое деятельное участие в разговоре.

— ..Значит, выходит, для того и понадобилась вам старуха Уордел, так, сэр? — спрашивал у Оуэна хозяин, пока Пен пробиралась через дымную полутемную залу. — Такому джентльмену, как вы?

— Я же стряпчий, понимаешь, друг? — отвечал ему Оуэн на отменном английском, но с акцентом, которого Пен никогда раньше не слышала. — У меня для нее кое-какие сообщения имеются. Для ее пользы.

При этом он многозначительно подмигнул.

— Боже правый! — воскликнул один из крестьян. — Уж не получила ли наша Нелли от кого наследство?

— Не совсем, — осторожно сказал Оуэн. — Но если поможете мне увидеться с ней…

Он заметил Пен и легким движением дал понять ей, чтобы она оставалась в отдалении.

— Хозяин, — обратился он к трактирщику, — подтолкни-ка кружку пива моему слуге. Вон он там… И получи с меня.

Хозяин принял монету и передал по прилавку кружку с пивом для Пен.

Утоляя жажду, она вспоминала, что имя Нелли Уордел было первым в ее списке, взятом из расчетной книги семейства Брайанстон. Сама Пен об этой женщине никогда не слышала, но, судя по всему, здесь, в селении, ее хорошо знали. Пен попыталась напрячь память и вспомнить лица женщин, окружавших ее во время родов, слова, которые те произносили. Была ли среди них такая, кого они называли между собой старухой Уордел? Ничего такого она припомнить не могла. От тех дней в воспоминании остались только боль и страх. Страх и боль.

Отойдя от стойки, Оуэн приблизился к ней и, кивнув, дал понять, чтобы она следовала за ним. Допив пиво, она вышла из таверны.

— Сейчас мы едем навестить эту старуху, — негромко сказал Оуэн. — Она живет в двух милях отсюда.

— Я приведу коней, сэр, — прикладывая руку к шапке, произнесла Пен. — Тем более что в этой конюшне стыдно держать таких благородных животных.

Когда они уже тронулись в путь, Пен спросила насчет остальных имен из списка — известны они кому-нибудь здесь? Оуэн покачал головой.

— Насколько я мог понять, все остальные — жители других мест. Здешние их не знают и знать не хотят.

— Это в характере не только обитателей Хай-Уикома, — попыталась их защитить Пен. — Варятся в собственном соку и лишь в базарные дни встречаются с соседями, да и то яростно не доверяют друг другу во время торговых сделок.

— Что ж, так, устроен человек, — философски заключил Оуэн, однако Пен заметила, что думает он сейчас о другом, и не стала отвлекать его разговорами.

Они миновали три обширных поля, разделенных рядами Кустарника, пока не приблизились к небольшому коттеджу с прудом неподалеку, в котором среди тонких льдин плавали утки. Коттедж был окружен аккуратным садиком. Все это разительно отличалось от домов, которые они видели в деревне.

Оуэн повернулся к Пен.

— Можете зайти вместе со мной, но если увидите, что женщина вам знакома, немедленно уходите под любым предлогом, не раскрывая рта. Помимо всего прочего, это послужит для меня сигналом, что хозяйка — одна из тех, кто присутствовал при рождении вашего ребенка.

Пен молча наклонила голову: она была чересчур взволнованна, чтобы говорить вслух.

Привязав лошадей к живой изгороди, они направились по тропинке к дому. Оуэн постучал в дверь. Пен скромно, как положено слуге, стояла позади него.

С легким скрипом дверь приотворилась. Из щели на них смотрела женщина с худым, морщинистым лицом.

— Что надо? — спросила она не слишком приветливо.

— Мистрис Уордел? — любезно осведомился Оуэн.

— А кому она понадобилась?

— Эсквайр Росколин, — представился он с тем же акцентом, с каким разговаривал до этого с людьми в таверне.

«Валлийский! — осенило Пен. — Он говорит, как и его мать, с валлийским акцентом. И имя себе придумал на валлийский манер».

Женщину, открывшую дверь, она разглядеть как следует не могла: щель была слишком узкой.

— Если я могу поговорить с вами, мистрис… — продолжал с улыбкой Оуэн. — У вас брат в Хайгейте, не так ли?

— Чего? — Дверь открылась шире. — Что-нибудь случилось с Недом?

— Он просил меня, мистрис, кое-что передать вам. Я стряпчий… Ходатай по некоторым делам. Можно войти?

— Заходите.

Теперь Пен хорошо видела женщину и узнала ее. Старуха Уордел была в тот памятный день возле ее постели, обтирала ей лоб лавандовой водой во время очередных схваток. Пен ясно это помнила.

Оглянувшись через плечо, Оуэн увидел, как Пен отступила подальше от двери, и вошел один в уютный и чистый однокомнатный домик.

Пен осталась в саду, с волнением вспоминая отчаяние и ужас тех часов… Да, эта женщина определенно была там. И она должна все знать. Все…

Оуэн появился примерно через полчаса. Выражение его лица было бесстрастным, вес кошелька немного меньше, чем до начала разговора с хозяйкой дома.

— Что она сказала? Говорите же! — воскликнула Пен, едва они вышли за калитку. — Знает она, что случилось с ребенком?

Оуэн покачал головой.

— Ее не было в момент родов, но, по ее мнению, ребенок родился мертвым.

— Нет! — крикнула Пен. — Нет! Она лжет! Я слышала его крик.

На нее было больно смотреть: вся жизнь будто ушла из ее существа.

Тихо и ласково Оуэн произнес:

— У нас с вами есть еще один адрес, Пен. Думаю, он принесет нам больше удачи.

— Мы едем сейчас? Куда?

— Уиком-Марш. Вы должны знать это селение. В районе болот.

— И кто же там?

— Ее зовут Бетси Кошем.

Третье имя в списке, который Пен помнила наизусть.

— Ей было заплачено за услуги больше, чем всем остальным, — сказала Пен.

— Я почему-то подумал так же после беседы с мистрис Уордел, — сказал Оуэн. — Эта женщина просветила меня во многом. — Они снова ехали через поле. — Скажите, Пен, вам что-нибудь говорит имя мистрис Гудлоу?

Пен сдвинула брови.

— Кажется… Да, конечно. Она знаток и собирательница трав. Травница. Торгует ими. Снабжала чуть не весь наш дом. Ее очень ценила леди Брайанстон, мать Филиппа.

— Эта травница присутствовала при ваших родах?

— Не помню. Она вообще часто бывала у постели заболевших, поэтому я привыкла к ней и могла не заметить в те часы… Но во время беременности, по рекомендации леди Брайанстон, я пользовалась ее советами и настойками. О ней что-то говорила мистрис Уордел?

— Только мимоходом. Я сделал вывод, что в округе ее любят не больше, чем Бетси Кошем. Одного поля ягода, или, как выразилась мистрис Уордел, варево из одного котелка… Обеих считают чуть ли не колдуньями, независимо от того, приносят они добро или зло своей помощью. К сожалению, одно очень быстро переходит в другое в людском понимании.

— Вижу, мистрис Уордел немало успела порассказать вам, — сказала Пен повеселевшим голосом. — Чем вы ее так привлекли?

— О, — ответил ей в тон Оуэн, — помимо собственного обаяния, небольшим количеством золотых соверенов, которым под силу развязать и не такие языки. Но чтобы она не подумала, будто я лично заинтересован в каких-то сведениях, я вручил ей деньги как бы от лица ее брата Неда, давно исчезнувшего из ее жизни, однако испытавшего вдруг угрызения совести и решившего оказать посильную помощь старой сестре.

— Я должна буду возместить вам расходы, сэр, — сказала Пен поспешно. — У меня есть с собой деньги… Ой, только они остались в гостинице, в моей одежде.

— Сегодня ночью мы подсчитаем все расходы, мадам, — пообещал Оуэн. — И, надеюсь, придем к согласию.

— Конечно, — подтвердила она, сделав вид, что не поняла намека.

Они уже въехали в Уиком-Марш, и Оуэн решительно направил коня к самому большому и ухоженному дому.

— Здесь определенно должен жить человек, не слишком стесненный в средствах, — объяснил он свою уверенность, — который мало считается с отношением к нему соседей.

Привязывая лошадей к столбу у калитки, Оуэн повторил то, что говорил возле дома мистрис Уордел:

— Пойдем вместе, но, если опознаете ее, немедленно уходите.

Бетси Кошем открыла дверь после первого же удара дверного молотка. Это была дородная женщина средних лет, ее маленькие пронзительные глазки внимательно рассматривали прибывших.

— Что вам угодно, сэр? — спросила она. — У меня уйма дел, но я могу отложить их ради вашего прихода.

Было видно, она привыкла к посетителям и знала, как с ними себя вести.

— Могу я войти? — Оуэн вновь перешел на валлийский диалект.

Она кивнула и шире открыла дверь, еще пристальнее вглядываясь в Пен.

— Заходите оба.

В гостиной, когда все расположились у стола, она, изобразив подобие улыбки, спросила, кивая в сторону Пен:

— Девушка в неприятном положении, да? — И, не дожидаясь ответа, продолжила:

— Из хорошей семьи, верно? Потому и пожаловала к тетушке Бетси переодетая юношей? — Откинув назад седую голову, она зычно расхохоталась. — А? Каково? Вам не перехитрить меня, притворись вы хоть нищим, хоть королем! Еще никто не обвел вокруг пальца Бетси Кошем!