Пролог

Хай-Уиком, Англия, июль 1550 года

Женщина, утопая в подушках, неподвижно распростерлась на постели, глаза ее были плотно закрыты, кожа лица напоминала цветом старый пергамент. Слабый крик ребенка вырвался из кромешного мрака ее истерзанного тела. При повторном детском крике веки ее слегка дрогнули, но глаза не открылись.

Никто из трех других женщин, находившихся в теплой душной комнате возле постели, не смотрел на нее. Они делали свое дело быстро, в полном молчании, и, закончив, удалились.

Прошло не менее трех часов, прежде чем Пен пришла в себя. Сил не было, она лежала вся мокрая от пота. В комнате было жарко, как в печи, окна плотно закрыты, в камине пылал огонь. Она услышала шепот возле себя и с легким стоном попыталась приподняться, но все тело ломило, как после адских пыток, ей с трудом удалось слегка приоткрыть один глаз.

— А, уже очнулась?

Голос принадлежал ее свекрови. Еще усилие, и Пен открыла оба глаза. Над ней стояла вдовствующая графиня Брайанстон. Твердым немигающим взглядом она взирала на невестку, губы над волевым подбородком были сжаты в узкую полоску. Она не делала ни малейшей попытки утаить свое недоброжелательное, даже презрительное отношение к лежащей перед ней обессиленной молодой женщине, недавно тоже ставшей вдовой, до того — супруге ее старшего сына. К женщине, которая только что, после двадцати мучительных часов, произвела на свет сына, с момента рождения унаследовавшего все титулы и поместья своего отца, покойного Филиппа Брайанстона., — Ребенок… — произнесла Пен. Ей казалось, голос ее доносится откуда-то издалека, а не вырывается из сухих губ. — Где мой ребенок?

Леди Брайанстон ничего не ответила. В этот момент послышался шелест юбок, и у изголовья постели возникла еще одна фигура.

Пен с испугом смотрела на лица, наклонившиеся над ней, сердце у нее сжалось. Подавив страх, она постаралась громче повторить вопрос:

— Ребенок? Где он?

— Он мертв, — услышала она бесстрастный голос свекрови. — Родился слишком рано. На целых четыре недели раньше. Такие дети не живут.

Ужас охватил Пен.

— Но я слышала… слышала его голос!

Леди Брайанстон покачала головой.

— Вы были без чувств, когда его щипцами вытаскивали из вас, и не могли ничего слышать. Разве что в кошмарном сне.

С этими словами и с жестом, показывающим, что разговор закончен, она вышла из комнаты.

Пен прикрыла наполнившиеся слезами глаза, вновь ощутив бесконечную слабость и пустоту во всем теле. Ребенок… Их ребенок… После смерти Филиппа вся жизнь для нее сосредоточилась на существе, вызревающем в ее чреве. Дитя Филиппа. Дитя их любви.

— Позвольте устроить вас поудобнее, мадам. Произносила эти слова женщина, оставшаяся в комнате, руки ее начали действовать: обмыли тело роженицы, сменили сорочку, вынули лежавший под ней дополнительный матрас. Пен сейчас хотелось одного: чтобы рядом с ней была мать. Родная мать. Это почти детское желание переполняло ее всю. Мать была на пути сюда, она ехала в Хай-Уиком из Маллори-Холла в графстве Дербишир — неблизкое расстояние, — чтобы поспеть к началу родов. Но кто же мог знать, что роды начнутся раньше и леди Кендал не успеет к ним, а возле дочери окажутся сухая, равнодушная свекровь и какие-то незнакомые женщины, которых та наняла.

И все было напрасным! Все мучения, все страшные часы, пережитые ею.

Но ведь она слышала детский крик! Слышала… Это было наяву. Ребенок родился живым!

Пен открыла глаза, твердым взглядом посмотрела на женщину, ухаживающую за пей.

— Я хочу видеть мое дитя, — твердо сказала она, отстраняя чашку с теплым вином, которую та поднесла к ее губам, и уже тише добавила:

— Хочу видеть его тело.

— Мадам, он был сразу же похоронен, — отвечала женщина. — При такой жаре нельзя держать тело на открытом воздухе.

С этими словами она поспешила к окну, отдернула тяжелые бархатные портьеры, и лучи немилосердного полуденного солнца ворвались в душную комнату.

Такой жары, как в последние недели беременности Пен, здесь не знавали давно. В самом деле, погребение при подобной погоде нужно совершать как можно скорее.

Пен вытянулась на своем ложе, зажмурила глаза. Но вновь открыла их, как только услышала, что кто-то резко дернул дверь и тяжелой поступью приблизился к постели.

Перед ней стоял Майлз Брайанстон, младший брат ее умершего мужа. Недобрые, как у матери, холодные карие глаза рассматривали ее с нескрываемым удовлетворением.

— Сестрица, — проговорил он, — сожалею, что на тебя обрушились все эти напасти. Прими мои соболезнования.

— Порой чужие несчастья приносят удачу другим, — к ее собственному удивлению, вырвалась у нее насмешливая фраза.

В самом деле, этот краснолицый, крепко скроенный, могучий, как бык, тугодум стал новым графом Брайанстоном. Ох, до чего же он не похож на ее мужа, своего старшего брата! Филипп был худощав и строен, быстр в движениях, но, увы, хрупкого здоровья. Мечтатель, поэт, музыкант. Всего этого не было и нет в младшем брате.

А главное — Пен так любила мужа!..

Она отвернула голову, чтобы не видеть самодовольную физиономию деверя.

И все же она недавно слышала крик своего младенца! Его зов…

Глава 1

Лондон, декабрь 1552 года

— То, что я предлагаю, дорогой мой, своего рода тонкость, — говорил Антуан де Ноэль. — И замысел мой может показаться вам несколько усложненным. — Он замолчал, чтобы поднести ко рту серебряный кубок. Нахмурившись, отпил, удовлетворенно кивнул, жестом предложил собеседнику также отведать вина. Дождавшись благоприятной реакции гостя, последовавшего его предложению, продолжил:

— Да, план у меня сложный, двухступенчатый. Требующий филигранной работы. — Говоривший изобразил торжествующую улыбку. — Вполне соответствующий вашим пристрастиям и умению, Оуэн.

Оуэн д'Арси ограничился тем, что поднял правую бровь. Он уже привык, что Антуан де Ноэль, французский посланник при дворе юного короля Англии Эдуарда VI, находит удовольствие в том, чтобы тратить время, придумывая для своего лучшего тайного агента сюжеты различных козней, интриг и каверз, одна другой замысловатее и гениальнее. Как тот сам считал.

Тайный агент Оуэн был высок, строен, гибок телом, которое, когда появлялась необходимость, могло действовать так же безжалостно и наверняка, как шпага, висевшая у его пояса и до времени покоящаяся в красивых, украшенных драгоценностями ножнах. Его темные глаза, казалось, никогда не пребывали в покое, замечая решительно все и тотчас передавая мозгу полученную информацию, где та обрабатывалась, сортировалась и где, если было нужно, безотлагательно вырабатывалась система ответов на любую ситуацию. Сейчас он видел, что посланник готов опустить полусозревший плод своих размышлений ему в руки, и, потягивая вино, молча ожидал продолжения разговора, которое вскоре последовало.

— Полагаю, — сказал Антуан де Ноэль, — что молодой король вот-вот умрет. Он очень болен. Его Тайный совет воображает, что сведения о здоровье Эдуарда за семью печатями… государственный секрет… Однако… — Он передернул плечами и слегка улыбнулся. — Весь вопрос в том, что произойдет после его смерти? Нас это не может не интересовать, мой друг.

Настал черед пожать плечами Оуэну д'Арси.

— Корона достанется принцессе Марии, — сказал он. — Кому же еще?

— Конечно, — согласился посланник. — Судя по всему, так должно случиться. Король Генрих Восьмой предусмотрел это перед своей смертью, когда повелел в случае какого-либо несчастья с Эдуардом возвести на трон его старшую сестру Марию. А следующая за ней в династии Тюдоров, как мы знаем, Елизавета. Младшая сестра.

Он умолк. Оуэн не прерывал молчания.

— Однако я опасаюсь, — опять заговорил посланник, — что у нашего большого друга, герцога Нортумберленда, несколько иные планы насчет наследования престола.

Оба мужчины стояли возле камина в небольшом, обшитом панелями кабинете, одной из многих комнат лондонской резиденции посланника в Уайтхолле. За окнами медленно падал снег, приглушая шум от соприкосновения сотен лошадиных подков и железных ободьев колес с булыжниками мостовой, от криков уличных торговцев.

Комнату освещало пламя камина и свечей в ветвистом канделябре на продолговатом столе, стоящем у стены с рядом окон, расположенных почти под потолком. В полутьме, царившей в кабинете, алый камзол посланника резко контрастировал с черным бархатом одежды гостя; попадая в лучи света, по-особенному сверкали и переливались зелеными, красными, бирюзовыми огоньками драгоценные кольца на пухлых пальцах хозяина.

Оуэн отошел от камина наполнить кубок из большой плоской бутыли на столе.

— Нам что-либо известно о замыслах Нортумберленда? — спросил он.

Протянув ему свой кубок, де Ноэль ответил:

— Именно об этом я хочу с вами поговорить, мой дорогой Оуэн.

— Кажется, начинаю понимать, — сказал тот, наливая вино и неотрывно следя за темно-красной струей, льющейся из бутыли в серебряный сосуд. — Требуется моя помощь?

— Совершенно верно. — Ноэль снова повернулся к огню. — В услужении у принцессы Марии пребывает некая женщина, которая могла бы снабжать нас сведениями о том, что происходит за порогом жилища ее хозяйки. Сама она пользуется полным доверием принцессы. Та поверяет ей все свои мысли и намерения.

Посланник, посмотрев через плечо на Оуэна, все еще стоящего возле стола, заметил, как блеснули его непроницаемые темные глаза на спокойном, неподвижном лице.

— Вам следует, — продолжал де Ноэль, — познакомиться… как можно ближе… с этой леди. Думаю, подобное задание… — он позволил себе хмыкнуть и слегка улыбнуться, — не вызовет у вас особых возражений?

Оуэн не разделил его веселости. Он отпил вина и, глядя поверх края кубка на собеседника, произнес:

— Но ведь это только первая ступень вашего плана. А вторая?

Ноэль вскинул голову и подмигнул ему.

— О, конечно. И в этом вся красота моего замысла. Означенная дама тесно связана с одним мужчиной… по имени Робин… он ее сводный брат и, в свою очередь, близкий друг и доверенное лицо герцога Суффолка и его семейства. Полагаю, не стоит добавлять, что Суффолк — близкий друг Нортумберленда. Их интересы связаны самым тесным образом, и, что бы ни замышлял последний, первый становится самым непосредственным участником. Не так уж нелепо будет предположить, что наш Робин из Бокера — главный хранитель их совместных секретов, которые нам самое время узнать.

— Да, — раздумчиво заметил Оуэн, — если, конечно, предположить, что наша леди достаточно откровенна со своим сводным братом. И наоборот.

С кубком в руке он приблизился к окну: похоже, снегопад усилился.

— По всей видимости, это именно так, — сказал де Ноэль. — Они много времени проводят вместе. Особенно здесь, в Лондоне.

— Где, по всей видимости, пребывают и сейчас, — предположил Оуэн, не отводя глаз от окна.

— Вы правы, мой друг, — подтвердил де Ноэль. — Потому что в Лондон в эти предрождественские дни прибыли принцесса Мария и Суффолк. Думаю, король пожелал видеть свою сестру. Хотя не знаю, насколько ей хочется проводить время со своим тяжелобольным братом. Кроме того, она старше его на целых два десятка лет.

Оуэн подумал, что дело не столько в возрасте, сколько в их религиозных разногласиях. Юный Эдуард, как и его отец и предшественник на троне, король-реформатор Генрих VIII, был фанатичным протестантом, и такой же фанатичной, только католичкой, была единокровная сестра Эдуарда, Мария. Впрочем, религиозные взгляды этих людей были совершенно безразличны Оуэну. Куда больше занимало его, как можно использовать их в интересах дела. Того дела, которому он служил уже не один год. Но еще больше в данный момент он интересовался женщиной, которой суждено было стать очередной добычей на его стезе охотника за необходимыми сведениями.

Оуэн отошел от окна, приблизился к камину.

— И все же, — настойчиво повторил он, — насколько эта фаворитка принцессы близка со своим сводным братом?

Ноэль ответил ему чисто французским легким пожатием плеч, в котором содержалось много чего: ирония, намек на самое дурное, неуверенность в окончательном выводе и, наконец, этот самый вывод, заключающийся в двух-трех насмешливых словах типа: кто ж его знает?

Оуэн ожидал словесного ответа, и он его получил.

— Никакие слухи по этому поводу, — сказал посланник, — до меня не дошли, но нечто похожее на них носится в воздухе. Кстати, лорд Робин в свои двадцать восемь еще не был женат. Ни разу.

— А эта женщина?

— Леди Пен уже почти три года вдова. Ее брак с Филиппом, графом Брайанстоном, был высочайше одобрен королевской семьей и, судя по всему, оказался счастливым. Но Филипп рано умер, а его супруга несколько месяцев спустя родила мертвого ребенка. Наследником графского титула и всего прочего стал младший брат Филиппа, Майлз, которым безраздельно управляет, если верить слухам, его мать. Он отменный олух, если пользоваться теми же слухами. Впрочем, — губы посланника скривились в малоприятной ухмылке, — таковыми является большая часть населения этого паршивого острова.

Оуэн подавил усмешку. Господин посланник не слишком удачлив в своей нынешней дипломатической карьере — отсюда его злость, которую он считает нужным скрывать перед близкими людьми. Особенно если те выполняют обязанности тайных агентов.

Дав волю антибританским эмоциям, Ноэль отпил из бокала и, успокоившись, продолжил:

— Мать и сын Брайанстон почти ничем не связаны со вдовой Филиппа. Та не предъявляет никаких претензий по поводу наследства: ни к поместью, ни к титулу вдовствующей графини. Все это она оставила в руках — и на совести — своей свекрови. Другими словами, любовью и согласием в семье не пахнет.

Оуэн кивнул и потер рукой гладко выбритый подбородок.

— Всем этим вы хотите сказать, сэр, что плоды почти созрели и их можно срывать?

Посланник снова усмехнулся, на этот раз весело.

— Не припомню, мой друг, чтобы вы когда-нибудь терпели поражение в роли сборщика плодов, — галантно произнес он.

И опять Оуэн не вернул ему улыбки.

— Я делал это исключительно в интересах своей страны, — сказал он, и было непонятно, вложил ли он в эти слова хоть какую-то долю иронии.

Фраза прозвучала чересчур серьезно, что вполне могло быть объяснимо тем, что, хотя личная жизнь Оуэна д'Арси была для всех почти закрытой книгой (или стала ею после того, что произошло с его женой), посланник все же знал, что этот красивый мужчина ведет, по существу, жизнь монаха (если не считать тех случаев, когда по воле обстоятельств был вынужден играть роль соблазнителя. И, надо сказать, достаточно успешно).

— О, конечно, — поспешил согласиться Ноэль.

— Она хотя бы недурна собой? — лениво спросил Оуэн. — Странное имя. Оно настоящее?

— Ее полное имя Пенелопа. Но я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь называл ее иначе, нежели Пен. Даже принцесса Мария. Это домашнее имя, оно срослось с ней… Насчет внешности… Думаю, вы найдете ее привлекательной. Красавицей я бы ее не назвал, пет… Но что-то в ней, пожалуй, имеется… — Было очевидно, что описание внешности затруднительно для посланника. Более решительно он добавил:

— Что я знаю точно, она среднего роста, не толста, но и не худа.

— Звучит не слишком заманчиво, — уточнил Оуэн. — А что вы знаете о ее характере?

Ноэль дернул себя за темную ухоженную бородку.

— Она… она довольно скрытная.

Оуэн не сдержал короткого смешка.

— Я-то надеялся, что вы поведаете мне о ее тайных страстях. Посланник не оценил шутки и только развел руками.

— Могу лишь сказать, она тяжело перенесла смерть мужа и ребенка. Да и любой на ее месте…

Оуэн кивнул головой, вполне соглашаясь, и потянулся за своими перчатками, лежавшими на столе. Не надевая их, прошел к двери, где висел его плотный, тяжелый плащ. Накинув его на плечи, он повернулся к хозяину:

— Что ж, считайте, я получил задание, Ноэль. Думаю, смогу его выполнить и пополнить наши сведения о многих важных вещах. Прощайте.

Дверь за ним захлопнулась. Посланник поднес кубок с вином ко рту. «Конечно, мой друг, ты выполнишь эту маленькую миссию, как и все прочие. Так же успешно. Не сомневаюсь в этом. Господь создал тебя для подобных богоугодных дел. Если, разумеется, считать их богоугодными…»

Он приблизился к окну, увидел, как Оуэн д'Арси в черном плаще с капюшоном на голове выходит из подъезда в сопровождении пажа. Остановившись, Оуэн быстро осмотрелся вокруг — движение, вполне понятное для того, кто смотрел на него сейчас из-за стекла. Какой же лазутчик, шпион, разведчик, тайный агент — называйте как хотите — сделает хотя бы один шаг без того, чтобы не оценить, предварительно и молниеносно не осмыслить ситуацию?..

Оуэн уже быстро шагал в сторону гостиницы «Савой» на Стренде и вскоре стал неразличим в завихрениях снега.

Антуан де Ноэль улыбнулся при мысли, что Оуэн д'Арси может вдруг потерпеть неудачу в деле соблазнения очередной жертвы, имя которой Пен Брайанстон. Но конечно, этого не случится, и тайное досье французского посланника обязательно пополнится важнейшими материалами, добытыми на пуховых перинах в тишине спальни. Содержащими сведения не только о секретных планах принцессы Марии и ее кузена Карла V, властелина Священной Римской империи, но и о внутри британских интригах, затеваемых двумя главными герцогскими домами — Нортумберлендов и Суффолков.

Большой зал лондонской резиденции Брайанстонов на берегу Темзы, неподалеку от Вестминстера, был переполнен. Пен стояла на галерее, глядя вниз, где на фоне дорогих шелков, бархата и камчатных тканей под ярким светом свисающих с потолка люстр сверкали и переливались драгоценности. Отсюда, сверху, все это похоже на гигантский морской вал, который то вздымается, то опадает под ослепительными лучами солнца. Голоса были неразличимы — сплошной гул, временами заглушавший приятную мелодичную музыку, доносящуюся с галереи менестрелей.

Невыносимо жарко было там, где сейчас находилась Пен. Жарко и душно из-за огромных горящих каминов и несусветного количества свечей в канделябрах и люстрах. Зноем веяло и от разгоряченных людей в плотных одеждах. Пен то и дело отирала лоб вышитым платком, она задыхалась.

Зато отсюда было удобнее наблюдать за гостями и за свекровью, вдовствующей графиней Брайанстон, которая пребывала сейчас в дальнем конце зала среди тех, кто окружал принцессу Марию, и, судя по всему, не собиралась оставлять этот круг и подниматься на галерею. Но если бы у нее и появилось по какой-либо причине подобное намерение, ей понадобилось бы не менее четверти часа, чтобы протиснуться сквозь толпу в зале и подняться по лестнице.

А значит, в распоряжении Пен по крайней мере пятнадцать минут. Она стала искать глазами своего деверя Майлза и его супругу. Они не представляли для нее особой угрозы, но все же лучше было знать, где они находятся. Она слегка наклонилась над перилами галереи, и в этот момент чьи-то руки сзади закрыли ей глаза.

Она вздрогнула от неожиданности, хотя догадывалась, кто осмелился это сделать, и, радостно вскрикнув, обернулась.

— Робин! Ты напугал меня!

— Вовсе нет. Ты узнала меня раньше, чем я сделал это. На нее с улыбкой смотрел ее сводный брат. Его радостно блестевшие голубые глаза без слов говорили о том, как он рад ее видеть. Он был коренаст и не очень высок, с огромной копной каштанового оттенка волос, на которых чудом держался бархатный головной убор. Одежда на нем была дорогая, но сидела неряшливо, как-то кособоко. Пен машинально протянула руку к его груди, чтобы поправить камзол, и зацепилась за какую-то брошь, небрежно свисавшую на ленте с его шеи.

— Где ты пропадал? — спросила она, звучно целуя его. — Не видела тебя несколько недель.

— О, там и сям, — ответил он вскользь. — Во всяком случае, вдали от Лондона.

Пен с подозрением посмотрела на него, почуяв: он определенно что-то скрывает. Собственно, и до этого он не был расположен распространяться о своих отлучках, но сейчас смутная мысль, которую она не могла додумать до конца, мелькнула у нее, и захотелось проверить. Многие месяцы, если не годы, проведенные при королевском дворе, научили ее не слишком верить глазам и ушам своим.

Все же она спросила безразличным тоном:

— Ты ездил по делам герцога?

Ответом с его стороны было молчаливое пожатие плечами.

— А что ты делаешь одна тут на галерее? — сразу переменил он тему и тоже перегнулся через перила.

Пен попыталась проследить за его взглядом и увидела, что ее свекровь по-прежнему не отходит от принцессы, а Майлз Брайанстон и его жена, отдуваясь от жары, уселись возле одной из стен зала за карточный столик. До конца вечера они уже не встанут оттуда.

— Мне захотелось немного тишины, — ответила она на вопрос Робина. — Внизу такой гвалт и такая жара!

— Здесь тоже не слишком прохладно, — сказал Робин, с подозрением взглянув на нее. — Воздух не очень свеж.

Пен сделала вид, что не обратила внимания на иронию.

— Через минуту спущусь в зал, — пообещала она. — А сейчас мне надо побыть одной, привести себя в порядок. В той стороне галереи, если не ошибаюсь, всегда была умывальная. Помнишь? За гобеленами. Спускайся вниз, я потом отыщу тебя. Хочу услышать все новости, которые сочтешь возможным рассказать.

Она улыбнулась ему и кивнула, ругая себя за то, что напрасно тратит драгоценное время, стараясь больше не смотреть на свекровь, не думать о том, о чем не могла не думать все последние годы, что занимало все помыслы, сделалось навязчивой идеей.

Робина, как и некоторых других членов семьи, беспокоила эта ее наклонность, принявшая характер болезни — так они считали, при каждом удобном случае пытаясь отвлечь ее от тяжких мыслей.

И сейчас Робину не хотелось оставлять Пен одну. Потому что он понимал: она чувствовала себя совершенно одинокой в этом людском скопище.

Они знали друг друга уже шестнадцать лет. При первом знакомстве в них пробудилось взаимное чувство. Но вскоре отец Робина и мать Пен вступили в брак, и новые ощущения в новой семье превратили их первую неокрепшую любовь в крепкую и верную дружбу — такую, что Робин был твердо убежден: он знает Пен намного лучше и глубже, чем ее мать или ее младшая сестра Пиппа. Сейчас он чувствовал: она не откровенна с ним, что-то скрывает. Даже хуже — пытается обмануть.

— В чем дело? — вскинула голову Пен, так как он продолжал с недоверием смотреть на нее. — Отчего желание человека удалиться по своим личным делам вызывает подозрения?

Она попыталась рассмеяться.

— Ладно. Увидимся позднее, — примирительно сказал Робин.

Он медленно направился к лестнице, ведущей вниз, Пен пошла в противоположном направлении. Но как только она скрылась из виду в конце галереи, он повернулся и двинулся за ней. Несмотря на некоторую грузность, походка у него была легкой, если не сказать — изящной. Следуя по ее стопам, он попал в узкий коридор за галереей и увидел, как Пен идет по нему торопливой походкой, словно и впрямь спеша в туалетную комнату.

Внезапно он потерял ее из виду, она словно растворилась в стене. Он остановился в недоумении, хмурясь и теребя свою неухоженную бороду. Он плохо знал эту часть огромного дома, но понимал, что никаких потайных ходов здесь быть не может и скорее всего Пен скрылась в одной из бесчисленных комнатушек позади свисающих с потолка гобеленов. Что поделаешь? Она его переиграла. Он повернулся и зашагал на этот раз прямо к лестнице, чтобы спуститься в зал.

Из-за гобеленов Пен наблюдала за ним. Она знала его повадки и понимала, что он не оставит ее в покое: с отроческих лет у них шла подобная игра. Правда, сейчас он хотел таким способом выразить серьезную взрослую озабоченность ее душевным состоянием.

Когда путь стал свободным, она вышла из укрытия и поспешила в комнату, которую хорошо знала и любила и которая совмещала функции кабинета и библиотеки. Единственным из семейства Брайанстон, интересовавшимся книгами и заботившимся о пополнении библиотеки, был ее покойный муж Филипп. Нынешний глава дома Майлз был малообразован, не слишком грамотеи; она никогда не видела в его руках книгу. Даже его мать, несмотря на свой недюжинный ум и явные способности, с трудом могла произвести простейшее арифметическое действие или нацарапать подпись на деловой бумаге. После смерти Филиппа почти все дела по дому она переложила на управляющего.

Пен дошла до библиотеки, так никого и не встретив: скопление гостей потребовало внимания всех слуг в доме. Она тихо прикрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной, оглядывая комнату, где они с Филиппом провели вместе столько приятных часов. Она не могла считать себя равной ему по образованности и начитанности, однако ее мать, будучи сама достаточно просвещенной женщиной, сумела привить дочери интерес и любовь к чтению, а также стремление узнать то, чего не знаешь. Поэтому Пен, оглядывая армаду книжных полок, с щемящей грустью вспоминала то время, когда они с Филиппом сиживали здесь в полной тишине, прерываемой лишь шелестом страниц или скрипом пера по бумаге. Ей казалось, она различает эти слабые звуки, видит смутный силуэт Филиппа, склонившегося над дубовым письменным столом… светлые волосы почти касаются книжных страниц, на столе перед ним бумага — на случай, если понадобится что-то записать. Тоска сдавила ей сердце: знакомое ощущение, оно реже приходит теперь, спустя почти три года после его смерти, но остается таким же острым, как и прежде.

Она продолжала стоять у двери, стеснение в груди проходило, глаза наполнились слезами, которые не пролились. В голове билась одна мысль. Все та же…

«О, если бы со мной был мой ребенок… тот самый… зачатый в любви…»

Отчаяние отступило, напряжение спало, глаза высохли. Видения исчезли, воспоминания тоже. Осталось ощущение необходимости. Цель. То, что помогает ей продолжать жить… Ведь она родила ребенка! И где-то здесь, в комнате, она уверена, среди различных документов, записей, среди бумаг и священных книг, должно… обязательно должно находиться свидетельство о его рождении. Даже если он появился на свет мертвым, как ей сказали…

Тогда она была так больна… После страшных родовых мук ее тело продолжали терзать боль и лихорадка, сознание едва теплилось. Когда ее мать и отчим добрались наконец до поместья Брайанстонов в Хай-Уикоме, они немедленно забрали ее оттуда, и потребовался почти год, чтобы она благодаря их неусыпным заботам окончательно пришла в себя и физически, и душевно.

Сегодня она впервые после родов оказалась под крышей брайанстоновского дома. Впервые появилась возможность попытаться отыскать хоть какие-то сведения о ребенке, его появлении на свет. Брайанстопы вели себя так, словно вообще никакого ребенка не было, словно ей привиделись и нелегкая беременность, и преждевременные тяжелейшие роды, и страшные последствия. Ее собственная мать и отчим уговаривали ее забыть обо всем — если не забыть, то примириться с происшедшим, потому как горю не поможешь, — оставить все в прошлом.

Но Пен не могла, не хотела согласиться с тем, что существо, которое взрастало в ее чреве, шевелилось и брыкалось там, давая о себе знать, которое стремилось выйти на свет Божий, чтобы жить… Нет, это существо не может так просто быть вычеркнуто из мира, списано со счетов.

Она не верила, что ребенок родился мертвым: ведь она собственными ушами слышала его крик…

Это и считали ее навязчивой идеей, даже душевным расстройством. Она приняла решение вернуться на службу в окружение принцессы Марии, к жизни, какую вела и знала раньше. Чтобы подтвердить: она здорова, что бы ни думали окружающие. Но под обличьем обыкновенной придворной дамы, вдовы известного в высших кругах человека, продолжала жить фанатичная убежденность, что ее ребенок жив.

Ее взгляд задержался на высокой конторке возле окна — там лежала огромная семейная Библия, в которой были чистые листы для записи дат рождений, смертей, браков. Она быстро пересекла комнату. Библия была открыта на Псалтыри. Пен начала поспешно листать тончайшие страницы, липнувшие к ее влажным от волнения пальцам, которые она отирала о серую камчатную юбку… Вот они, записи. Сколько их! Она отыскала самые последние. Никакого упоминания о рожденном — или мертворожденном — 7 июля 1550 года ребенке. Она еще раз лихорадочно просмотрела все записи: браки, рождения, смерти. Ее брак с Филиппом. Его смерть. О том, что Майлз сделался наследником графского титула, сообщается буквами чуть не вдвое большими по размеру, чем все остальные. Конечно, он ведь всегда был любимчиком матери, которая считала, что лишь по недоразумению он не сделался ее первенцем. И восполняла этот пробел тем, что относилась к нему как к таковому.

Пен оглядела огромную комнату. Где же могло быть то, что она ищет, что может хоть в какой-то степени приоткрыть тайну, помочь в ответе на терзавший ее вопрос? И сколько вообще времени в ее распоряжении, пока кто-нибудь не заявится? Когда еще у нее будет возможность проникнуть сюда?

Где же искать?.. Она подошла к шкафчику. В одном из его ящиков, она помнила, лежали деловые бумаги, связанные с поместьем и еще с чем-то. Филипп, бывало, вынимал их оттуда при ней. В дверце шкафа торчал ключ. Она повернула его, выдвинула наугад один из ящиков.

Позади нее открылась дверь. От волнения она, видимо, забыла ее запереть.

Сердце у Пен замерло. Дыхание остановилось. Она собрала все силы и медленно повернулась. Хорошо, если это Робин, ужасно, если свекровь.

Это не был ни тот, ни другая. Не в состоянии выговорить ни слова, она молча смотрела на вошедшего. Первой мыслью было: кто-то из слуг. Но она тут же отбросила предположение: ни одежда незнакомца, ни то, как он держался, не давали повода причислить его к этой категории. Вероятнее всего, он неизвестный ей близкий знакомый хозяев.

Его темные глаза под узкими точеными бровями и высоким лбом рассматривали ее спокойно и, как ей показалось, даже слегка высокомерно. Пен решила ответить ему тем же. У него были крупный прямой нос, слегка выдвинутый подбородок, красивые очертания губ. В нем чувствовалась сила, хотя он стоял не шевелясь, даже как-то небрежно расслабившись. Она затруднилась бы определить его возраст, но незнакомец был явно старше, чем Робин.

Наконец Пен обрела голос и холодно произнесла: