Было бы странно, если бы Гонзага и Пейроль, видя, что добыча от них ускользнула, удовольствовались только проклятиями в адрес судьбы, которая никак не позволяла им вступить на французскую землю.
      Сами они сейчас не могли преследовать Лагардера и его невесту, но у них под рукой было достаточно верных людей, которые отлично бы справились с поручением. К тому же было гораздо удобнее направлять кинжалы убийц из Испании, нежели подвергаться опасностям и подпадать под подозрение во Франции.
      Восемнадцатый век уже не вспоминал о том, что век семнадцатый запретил дуэли, и никогда, пожалуй, шпаги не обнажались так быстро, как в те времена – времена Регентства. Однако их обнажали не только в честном бою, и целое сонмище нищих забияк, бретеров и головорезов было всегда готово к услугам богатых подлецов.
      Болтающиеся на виселицах тела служили добычей грифам, но от подобных поучительных примеров проку было мало: число наемных убийц не уменьшалось, но, наоборот, их армия все росла, ибо все больше становилось людей, жаждущих прибегнуть к их помощи.
      В каждой из банд, орудовавших тогда во Франции, Испании, Фландрии – короче, во всей Европе, у господина де Пейроля были какие-нибудь знакомые, да и о нем среди разбойников ходили легенды. Всем было известно, что у него всегда найдется работенка, и что он неплохо платит, поэтому очень часто те, кому оставалось лишь положить зубы на полку, из последних сил приползали к нему и выпрашивали себе выгодное дельце.
      Когда Золотой Дом закрылся для биржевиков из-за драмы, происшедшей на кладбище Сен-Маглуар, Грюэль по прозвищу Кит остался без работы. Какое-то время он жил в нужде и частенько задумывался о своем будущем. И вдруг ему повезло: он встретил Жандри.
      Оба были экс-гвардейцы, поэтому легко возобновили прежние дружеские отношения и решили вместе «идти искать удачи» – то есть отправиться туда, где был сейчас Пейроль. А так как о месте его пребывания они не имели ни малейшего понятия, не одна неделя прошла в бесплодных поисках. Единственной их удачей оказалась встреча с двумя молодыми людьми – Палафоксом и Мордом.
      Само собой разумеется, Готье Жандри, отставной капрал, по-прежнему оставался главарем этой банды из шести человек. Это было не так много, чтобы привлечь внимание полиции, но вполне достаточно для того, чтобы натворить бед.
      Морд, появившийся последним (они случайно встретили его на границе), первым поведал им кое-что о Пейроле.
      – Судьба как нельзя более благоприятствует нам, – сказал испанец главарю. – Из нас шести двое знают графа, еще двое ищут его, чтобы убить, а двое оставшихся без малейшего угрызения совести им помогут. Свадьба мадемуазель де Невер все еще не состоялась!
      Но сейчас нам пора вернуться на постоялый двор прекрасной басконки и посмотреть, что же там происходит.
      Сразу после того как был освобожден Морд, Лаго ускакал в Париж. Он повез его высочеству письмо от госпожи де Невер с сообщением о близком возвращении будущих супругов и об их скорой свадьбе, а также о предстоящем бракосочетании Шаверни и Флор. Он должен был мчаться не останавливаясь, чтобы прибыть в Париж как можно быстрее и успеть все приготовить в доме Неверов (доме Гонзага, доме, оказавшемся свидетелем и безумных выходок принца, и затворнической жизни вдовы Филиппа Лотарингского), чтобы по приезде все могли разместиться там.
      – Не забудьте, что завтра мы отправляемся, – сказал Анри дамам, собираясь покинуть залу, где недавно происходил допрос каталанца. – Идите отдыхать. Мы поступим так же.
      Он запечатлел на лбу Авроры поцелуй, долженствующий навеять той приятные сны, и почтительно поцеловал руку принцессы. Шаверни поцеловал Флор, поклонился госпоже де Невер – и все три женщины вернулись в свои комнаты, сообщавшиеся между собой. Они немного поболтали перед сном, а затем распрощались на ночь.
      Граф и маркиз тоже вскоре легли, и даже Хасинта решила отдохнуть. Ей жаль было покидать Байонну, где она прожила всю свою жизнь, жаль было это голубое небо и этот постоялый двор, где она родилась, и который в ее честь назывался «У прекрасной басконки». Но все эти маленькие огорчения затмевались радостью завтрашней поездки в Париж и гордостью оттого, что она стала подругой мадемуазель де Невер и Флор. Когда утром в этот дом, где она так долго была хозяйкой, придут другие, она найдет в себе силы не показать своего огорчения.
      Сейчас же, устав после двух бессонных ночей и перенесенных треволнений, она хотела, наконец, отдохнуть. Поэтому, положившись на обоих фехтмейстеров, которые должны были нести караул, она поставила перед ними на стол все, что могло им понадобиться для утоления голода и жажды, отослала служанку и, дав мужчинам кое-какие указания, отправилась к себе.
      Итак, в зале не осталось никого, кроме Кокардаса, Паспуаля и Морда.
      Двое последних уже, казалось, отвыкли спать, а гасконец собирался пить всю ночь до утра. Он не принял в расчет усыпляющего действия винных паров, которые, правда, час назад было рассеялись, но после нескольких новых бокалов не замедлили вновь затуманить его рассудок. Он отчаянно сопротивлялся Морду, который принуждал его выпить все вино, и из последних сил боролся со сном. Но что может поделать воля против хмеля?
      В скором времени Кокардас привалился к стене – якобы лишь потому, что ему так захотелось. Он был абсолютно уверен в себе! Голова его упала на грудь: конечно же, опять лишь по его прихоти. Ноги сами собой вытянулись, руки свесились чуть не до пола, и он заснул прямо на табурете, видя себя во сне опорожняющим один за другим большие кувшины с вином и при этом стойко несущим караульную службу.
      Брату Паспуалю и в голову не приходило последовать его примеру. Глаза его были широко открыты, и он не думал ни о выпивке, ни о сне.
      Перед тем как подняться к себе в мансарду, пышнотелая служанка сделала ему многообещающий знак, и пылкий нормандец, мгновенно плененный страстью, нервничал, думая о том, что наверху его уже наверняка ждут. «У каждого своя чаша наслаждения, – думал Паспуаль и был прав. – Для Кокардаса она полна вином; для меня… Если бы не этот проклятый испанец, я был бы уже с ней…»
      Амабль не привык к рассудительности, когда говорило его сердце, но природной осторожности все же не утратил (таков уж нормандский характер) и считал невозможным оставить своего друга один на один с Мордом, которому по-прежнему не доверял. Если бы он мог знать, какие проклятия отпускал про себя на его счет испанец, то он бы окончательно утвердился в своем мнении о человеке, сидевшем рядом с ним.
      – Моя последняя ночь в Байонне могла бы быть такой сладкой! – изнывал втихомолку брат Паспуаль, глядя в потолок. – А я ее проведу, мозоля глаза об эту скотину! А ведь она меня ждет, сладкая моя, и, может быть, даже думает, что ее манящие прелести оставляют меня бесчувственным. Но, несмотря на весь лиризм Амабля, присутствие чужака удерживало его на месте, и он вынужден был как привязанный сидеть у стола.
      Великодушие Лагардера стало причиной сурового испытания для одного из преданных ему людей. Так что беседа текла вяло, и с тех пор, как Кокардас заснул, кубки ни разу не наполнялись.
      Паспуаль если и испытывал жажду, то лишь жажду любви, а Морд предпочитал оставаться трезвым – что, впрочем, вполне разумно, когда не умеешь отличить испанского вина от аррасского пива. Скоро, однако, и он стал клевать носом.
      – Не сердитесь, что я лишаю вас своего общества, – сказал испанец. – Упражнение, которое ваш друг заставил меня проделать сегодня вечером, отняло у меня немало сил. Если ночь будет казаться вам слишком долгой, разбудите меня через час.
      Он положил локти на стол, опустил на них голову и захрапел. Таким образом, Амабль теперь остался единственным, кто не спал в этом доме – исключая разве что служанку, которая наверняка ждала его в своей каморке под крышей. Бедняга, мучимый желанием, почувствовал, как благоразумие, удерживающее его на месте, слабеет. Бесспорно, он теперь нес ответственность за покой всех остальных, но, если разобраться, какой вред мог причинить этот испанец дому, которому одно присутствие Лагардера уже служило достаточной защитой? Кроме того, пленник спал как убитый, а он, Паспуаль, отлучился бы совсем ненадолго…
      Закрыв глаза, он мысленно наслаждался прелестями, которые были так близки и которых завтра он уже не увидит, и страшная битва шла между слабой плотью и совестью, хотя последняя и была готова сдаться. Ступеньки лестницы тихонько заскрипели. Представшее перед страстным фехтмейстером видение, кое он в глубине души признал божественным, едва не лишило его чувств. Полуодетая неряшливая служанка приложила палец к губам, напоминая о необходимости хранить молчание, и знаком пригласила его следовать за собой.
      Ах, что такое Танталовы муки в сравнении с тем, что испытывал сейчас Паспуаль! Разрываясь между долгом и желанием, он чувствовал, что последнее вот-вот восторжествует, и изо всех сил боролся с искушением.
      Святой Антоний отказался грешить. Бедный Амабль только об этом и мечтал! Один пожелал остаться целомудренным – для другого это было неприемлемо. Ну как он мог устоять против этих полных рук, раскрывших для него объятия, этих зовущих губ, этой необъятной груди, жаждавшей его поцелуев? Ах, если бы Кокардас мог проснуться и сказать ему:
      – Женщины тебя погубят, мой друг! Остерегайся женщин!
      Но увы – гасконец храпел, как огромный орган, а Морд послушно вторил ему.
      Брат Паспуаль вдруг сделался почти невесомым, какая-то неведомая сила подхватила его и понесла к служанке, но, прежде чем исчезнуть, он все-таки обернулся, желая удостовериться в том, что все спокойно.
      Не успел он подняться и на три ступеньки, как Морд приоткрыл один глаз, а потом и второй, и довольная улыбка расцвела на его лице, отмеченном печатью хитрости и коварства. «Ну, вот я и хозяин положения, – сказал он себе. – Только бы остальные не замешкались». Сидя по-прежнему неподвижно, с опущенной на руки головой, он прислушался.
      В доме стояла гробовая тишина. Прошло некоторое время, но ни внутри дома, ни на улице ничто не шелохнулось; только часы на башне пробили полночь. Тогда испанец бесшумно поднялся и, вытащив из кармана куртки шелковый платок, завязал Кокардасу рот, да так осторожно, что тот лишь что-то промычал и тут же снова затих. С улицы кто-то стал легонько царапаться в оконный ставень – можно было подумать, что это скребется мышь. Морд подошел к окну, которое он заранее оставил открытым, и тихонько трижды постучал в ответ. Потом он прошептал:
      – Это вы, Жандри?
      – Да… Входить через дверь или через окно?
      – Говорите тише, я здесь не один.
      – Кто еще?
      – Эта винная бочка Кокардас… Он пьян, и, кроме того, я завязал ему рот.
      – Почему ты его не убил?
      – У меня отняли шпагу, а у этого сквернослова она висит на поясе. Я не смог бы завладеть ею так, чтобы он не заметил.
      – Удави его.
      – Он начнет кричать, и тогда все пропало.
      – А где нормандец?
      – Наверху, с женщиной. Все остальные спят.
      – Хорошо, открой нам дверь.
      – Сейчас я отодвину задвижки, только, ради бога, тише, иначе дело будет погублено.
      Итак, любезный читатель, теперь-то ты понял, каков был замысел негодяев? Когда банда Готье Жандри оказалась возле постоялого двора, главарь тут же решил, что один из его людей найдет способ провести там ночь, чтобы потом открыть дверь остальным. Отставной капрал, конечно же, понимал, что друзья Лагардера вышвырнут их оттуда, – как оно вскоре и произошло. Но это было неважно: главное, чтобы там остался хотя бы один из них, которому удалось бы уговорить или перехитрить людей графа. Сам того не подозревая, Лаго помог бандитам осуществить их план, и Жандри, обменявшись взглядом с Мордом, дал тому испанцу понять, что следует делать.
      Чтобы не последовать за остальными, Морду предстояло как-то привлечь внимание к собственной особе. Для этого была единственная возможность: все рассказать. Признание не влекло за собой никакой опасности; ибо на следующий же день в доме уже не останется ни одного живого человека, а мадемуазель де Невер снова окажется в руках Гонзага.
      Жандри, правда, мог бы поручить открыть дверь служанке, но он предвидел, что двое мэтров будут нести караул и немедленно поднимут тревогу. Необходимо было удалить по крайней мере одного из них, а другого лишить возможности действовать.
      Все получилось как нельзя лучше: Кокардас не мог ни кричать, ни защищаться, а неряшливая служанка обещала предотвратить всякое вмешательство со стороны Паспуаля и, если понадобится, даже заколоть его.
      Необузданные страсти – наши худшие враги, и оба мастера фехтования послужили тому красноречивым примером.

      Приглушенными шагами испанец направился к двери, чтобы открыть ее. Но он бы не был так спокоен, если бы знал, что на него направлен пристальный взгляд.
      Кокардас, которому стало трудно дышать из-за платка, на самом деле уже давно проснулся. Он не упустил ни единого слова из состоявшейся беседы и сделал из нее кое-какие выводы.
      Бросив взгляд из-под ресниц, гасконец несколько удивился, не обнаружив рядом своего дорогого Амабля, но стягивавший его рот платок исполнил его куда большего изумления и, кроме того, помог благоразумно сдержать страшные ругательства, так и рвавшиеся на свободу.
      Поразмыслив, Кокардас счел за лучшее молчать и оставаться неподвижным. Теперь он прислушивался. Платок ему не мешал, а в нужный момент он бы с легкостью от него освободился, так как ему по глупости оставили свободными руки и не тронули шпагу. Он мог даже улыбаться в свое удовольствие, ибо губы его были прикрыты платком. Ну и, разумеется, он мог думать. Если бы испанец сумел проникнуть в его мысли, он бы поостерегся открывать дверь.
      С бесконечными предосторожностями Морд вынул из петель сначала первый брус, а потом и второй. Оставалось только отодвинуть засов.
      Однако сделать этого он не успел, так как гасконец стремительно вскочил, будто подброшенный пружиной, и свет коптящей масляной лампы упал на сталь Петронильи. Когда последняя вылетала из ножен, она могла показаться прекрасной девушкой, которая сбрасывает последние покровы перед тем, как подарить любимому наслаждение своим телом. И Петронилья и впрямь была готова выполнять все прихоти своего властелина.
      Нельзя было терять ни секунды. Кокардаса и Морда разделял стол и все пространство залы, а если бы испанец успел отодвинуть засов, то время было бы упущено. Одним прыжком гасконец перемахнул через стол; его длинные ноги удивительно напоминали ножки гигантского циркуля. Рука стремительно вытянулась вперед, за нею последовало все тело – и испанец, пронзенный насквозь, пригвожденный к двери, едва успел вскрикнуть. Мертвец упал на пол лишь после того, как фехтмейстер выдернул из него свою шпагу. Но бой еще не был выигран.
      Дверь с грохотом сорвалась с петель, и, прежде чем Кокардас успел испустить призывный клич, он получил такой удар головой под дых, что, два или три раза перекувырнувшись, во весь рост растянулся на полу.
      Грюэль, который и нанес гасконцу этот прекрасный удар, хотел было прикончить гасконца, но Жандри помешал ему. Его задача состояла в том, чтобы убить Лагардера и похитить Аврору, так что отягощать совесть тремя или четырьмя лишними трупами было совершенно ни к чему.
      Кокардас был выведен из игры, и Жандри это вполне устраивало. Когда с остальными покончат, он решит, стоит ли мстить гасконцу за смерть Морда, которая, по правде сказать, мало огорчила Жандри. Чем меньше народу, тем спокойнее.
      Итак, отставной гвардейский капрал закрыл ставни и, поскольку приходилось обходиться без советов Морда, сам занялся распределением ролей.
      – Паспуаль – это не наша забота, – сказал он, – так что наверху останется только трое мужчин: Лагардер, Шаверни и еще один, которого я не знаю. Мы не должны причинять вреда маркизу. Если вместо комнаты Лагардера мы попадем к Шаверни, надо будет броситься на него и крепко связать. Задача упрощается тем, что мы застигнем его в постели. Так же поступи и со вторым, если это понадобится и если у нас останется время.
      Каждый проверил, есть ли у него в кармане все необходимое для осуществления задуманного, и Готье продолжал:
      – Но Лагардеру никакой пощады! Нас пятеро против него одного. Если он будет первым, к кому мы попадем, то все пять шпаг должны вонзиться в него.
      Оба молодых человека подскочили на месте: им показалось, что это нечто большее, чем убийство. Они еще не привыкли подличать.
      – Я очень хочу его убить, – сказал Ив де Жюган, – но только в бою, так, как он убил моего отца.
      Жандри смерил их презрительным взглядом и указал на окно.
      – Если вы хотите уйти, – бросил он, – то еще есть время.
      – Ты можешь подумать, что мы боимся, – сказал сын Пинто, – но это не так. Я считаю, что мы вольны выбирать ту месть, которая нам больше по душе, и именно потому, что мы не боимся, мы не станем убивать спящего.
      Жандри пожал плечами:
      – Вам, наверное, хочется, чтобы он вас убил?
      – Мы оба будем с ним сражаться, если понадобится!
      Капрал снова пожал плечами:
      – Его невозможно одолеть в бою. – И властным тоном добавил: – Подчиняйтесь или уходите! Впрочем, я считаю, что выбора у вас нет. Я ваш главарь, и я приказываю вам подчиниться!
      Откровенно говоря, он был бы сильно раздосадован их уходом, так как это очень уменьшило бы шансы на успех. И Жандри решил подстегнуть их самолюбие. Поэтому он сказал:
      – В моей банде трусы не нужны. Я не потерплю колебаний! Итак, вы готовы?
      – Ладно, – ответили они. – Там, наверху, мы разберемся, что нам делать.
      – Тогда вперед, если вы не хотите, чтобы вас сочли предателями. – А затем он закончил: – Девушку я беру на себя. И чтобы никто к ней не притрагивался!
      Кит снял лампу с крюка, и пятеро мужчин, стараясь ступать как можно тише, стали подниматься по лестнице.
      Готье Жандри шел впереди, закрывая своим телом свет лампы, которую нес за ним Грюэль. Затем шли Палафокс и двое остальных. Каждый держал наготове шпагу. Поднявшись наверх, они остановились и прислушались. Повсюду стояла мертвая тишина. Дом был большой, и множество дверей выходило в коридор, казавшийся бесконечным. Все они, похоже, были закрыты только на щеколду. Но какая из них нужна им? Если бы кто-нибудь сейчас подсказал Жандри, где именно спит Лагардер, он был бы весьма признателен этому человеку, ибо отлично понимал, что время работает против него и его сторонников. Однако помочь ему было некому, кроме разве что служанки, а она, наверное, давно уже спала в объятиях счастливого Паспуаля. Да и кто может поручиться за слово женщины, особенно когда ей приходится идти против своих чувств ради выполнения долга или совершения преступления? Она, правда, предупредила, что в ее комнатку ведет деревянная лестница, но эти сведения пригодиться не могли, ибо она была сейчас не одна, а с Паспуалем.
      Жандри снова прислушался, и на этот раз услышал скрежет ключа, поворачивающегося в замке. Стало быть, Амабль спал и, более того, был заперт на два оборота.
      В коридор выскользнула одетая, но босая женщина, и молча указала пальцем на одну из дверей.
      – А мадемуазель де Невер? – спросил Жандри.
      – Обе девушки спят в самом конце коридора, но они заперлись, и замок довольно надежный.
      Грюэль, улыбаясь, расправил могучие плечи. Какой замок устоит против такого тарана?