Черные Мантии (№1) - Черные Мантии

Через окно в камеру упала полоска лунного света, сначала – косая и тонкая, словно лезвие ножа; затем она немного сместилась, и на противоположную стену легла четкая тень решетки.

Решетка состояла из пяти прутьев, двух горизонтальных и трех вертикальных. Это были старые добрые прутья со следами подпиливания и острыми заусенцами, способными поранить руки того, кто попытался бы сорвать их с места.

Полоска света скользила вниз по стене, одновременно смещаясь в сторону, поскольку по небосклону поднималась полная луна. Несколько минут слабое сияние озаряло бледный лоб Андре Мэйнотта.

Этот человек был молод и красив, и Жюли еще сильнее полюбила бы его теперь, в часы тяжких страданий. Все благородство его души отражалось в чертах его лица.

Нет, он сказал не все. Он не упомянул о том, что представляли собой хваленые аргументы его адвоката. Затронув ряд вопросов… да, так вот… господин Котантэн неожиданно перешел к теме, злободневной во всей Нормандии и за ее пределами: хитростям банкротов. Суть аргументов адвоката заключалась в утверждении, что господин Банселль оказался зажатым между наступлением срока крупных выплат и пустой кассой. В свое время господин Банселль прохладно отнесся к просьбе Котан-тэна о предоставлении кредита, который помог бы последнему заключить выгодный брак. Котантэн обиды не забыл. Случается, что лица, застраховавшие свое имущество, поджигают собственные дома, чтобы получить страховку. А господин Банселль очистил собственную кассу! Да, так вот! Это же совершенно очевидно! Что ж, подобное коварство вовсе не является неожиданным. Ведь Котантэну, в конце концов, нужно было спасти человека…

Андре Мэйнотт поднялся и заявил, что четыреста тысяч франков находились в кассе банкира. Он видел их собственными глазами.

Котантэн предусмотрел и такой поворот событий – и тут же выложил следующий аргумент; кто-то выразил потом сущность его речи одним словом – комедия.

Так вот, если недоверие – этот дорогой товар – отсутствует почему-либо на рынке тех мест, где вы пребываете, отправляйтесь в Нормандию. По собственному выражению господина Котантэна де ла Лурдевиля, аргумент не сработал.

Все сошлись на том, что адвокат и обвиняемый – два ловких молодчика – попросту сговорились!

Впрочем, публика была им признательная за искусно разыгранный спектакль.

Но когда в конце своей речи нижненормандский адвокат, дойдя до необходимой эмоциональной кульминации, представил своего клиента невинным ягненком, находящимся под каблуком у честолюбивой и порочной женщины, Андре Мэйнотт с такой яростью заставил его замолчать, что все в зале – от зрителей до присяжных заседателей – содрогнулись. Таким образом провалился и другой аргумент. Андре Мэйнотт не был ребенком, которого можно к чему-то принудить. В коридоре господин Котантэн воскликнул:

– Пожелай он этого, я бы его спас! И без алиби. Да, так вот!

Андре Мэйнотт отомстил за свою оскорбленную жену.

Полоска лунного света, скользнувшая по его лицу, упала теперь как раз на ту часть стены, откуда доносился таинственный скрежет. И большой квадратный камень, озаренный сиянием луны, словно бы зашевелился; казалось, пазы вокруг него становятся все глубже. Эту иллюзию усиливал звук неведомой работы. Человек за стеной перестал скрести; он принялся наносить удары. И каждый удар сдвигал камень с места.

Было ли это только иллюзией? На плиты пола посыпался песок, начали падать кусочки цемента. Камень пришел в движение, пол побелел. Камень сдвинулся с места; это уже была не иллюзия; затем камень ушел вглубь стены, открыв неожиданно широкую черную дыру.

И тотчас же бодрый голос воскликнул:

– Привет тебе, луна! Я рассчитал точно; вот мы и на свободе!

XI

ВИЗИТ

Из темноты вынырнула голова, сразу же попавшая в полосу яркого лунного света. Крупная физиономия с резкими и грубыми чертами выражала в этот миг торжествующую радость, смешанную с жадным любопытством. Так было в первое мгновение, но тотчас же во взгляде «гостя» промелькнула тревога. Он осторожно высунулся из дыры и поглядел вниз, явно надеясь увидеть там пустое пространство. Похоже, он хотел измерить глазами расстояние, отделявшее его от земли, но взгляд незадачливого беглеца уперся в освещенную плиту пола; человек побледнел.

Он поднял глаза и лишь тогда заметил, что между ним и луной, свет которой только что ослепил его, находится окно с железной решеткой. Глухое проклятье вырвалось из груди узника. Кровь ударила ему в голову.

– Черт возьми! – прорычал он. – Ну что за невезение! Рассчитывал вырваться на свободу, а на самом деле переполз из одной клетки в другую!

От дикого гнева у него вздулись вены на лбу. Затем землистая бледность вновь разлилась по его лицу, сразу осунувшемуся от горя.

– Значит, все кончено! – произнес он потерянно. – За два часа я не успею пробить стену в другом месте!

Он собрался было двинуться назад. В глазах его застыло отчаяние загнанного зверя. Но в тот момент, когда узник уже готов был исчезнуть в темной дыре, его намерения как будто изменились; когда он подался назад, его лицо попало в полосу лунного света, лившегося из окна, и глаза этого человека вдруг широко раскрылись: теперь он хорошо разглядел прутья решетки. В душе беглеца вновь возродилась надежда, пока еще – слабая и хрупкая; его мясистый рот растянулся в некоем подобии улыбки, а на висках заблестели капельки пота.

– Если бы это была клетка Чернеца! – произнес он тихим, дрожащим голосом. – Но нет, это было бы слишком большой удачей!

Затем из дыры вновь высунулась голова, за ней протиснулись плечи – с трудом, потому что беглец был человеком плотного телосложения. Как только обе его руки коснулись пола, мужчина встал на ноги. И тут мы узнали в нем, несмотря на обритую голову и густую бороду, скрывавшую лицо до самых глаз, Этьена Ламбэра – кабатчика и содержателя комнат в тупике Сен-Клод. В самом деле, на нем был короткий плащ, красный жилет и бумазейные штаны, которые мы видели на нем вечером 14 июня, когда господин Лекок зашел к нему в его берлогу.

Он окинул взглядом камеру. Убогую постель, на которой спал Андре, скрывала темнота. Полоска лунного света, озарявшего стену над жалким ложем, делала кровать совсем незаметной.

– Никого! – сказал Ламбэр.

Он подошел к окну, находившемуся на высоте восьми футов от пола. Он размышлял: «Чернец дал десять напильников; здесь всего пять прутьев: три вертикальных и два горизонтальных. Расчет точный!»

Да, расчет был точный: десять напильников на пять прутьев. Утраченная было надежда неожиданно возродилась вновь.

Действительно, надежда быстро умирает и так же быстро оживает. За одну лишь секунду тонущий человек может сто раз обрести и потерять ее. Этьен Ламбэр тонул. Накануне вечером он был извещен, что его кассационная жалоба отклонена; король не захотел его помиловать. Ламбэр знал тюремные порядки. Гильотинируют на рассвете; в августе солнце встает рано, а нужно еще успеть подготовиться к казни. Тюремный священник уже навестил приговоренного…

Ламбэр знал порядки. К двум, самое позднее – к трем часам утра достойный священнослужитель должен возвратиться. Какая самоотверженность: говорить о Божьем прощении тому, кого ждет безжалостная гильотина.

После визита священника приговоренный должен привести себя в порядок, а затем с благодарностью принять смехотворную милость, оказываемую агонизирующей жертве: съесть жареного цыпленка, выпить стакан вина и даже выкурить гаванскую сигару. Я не знаю ничего более гнусного, чем эти кощунственные подачки.

Этьен Ламбэр тонул. Он был грубым и подлым негодяем; он готов был утопить двадцать спасателей, чтобы самому добраться до берега.

Оказавшись под окном, он чуть присел на своих крепких ногах и подпрыгнул, как тигр, чтобы ухватиться за решетку и выглянуть наружу. Но он был слишком тяжел. В тюрьме мышцы слабеют. Царапнув ногтями по скользкому камню, он плюхнулся на пол, не достав до железных прутьев.

Андре спал крепким сном и ничего не слышал.

Ламбэр выругался. Он ощупью обследовал пространство вокруг себя; глаза кабатчика постепенно привыкли к темноте и видели теперь лучше, чем тогда, когда свет падал ему на лицо. Ламбэр отыскал табуретку, подтащил ее к окну и поспешно влез на нее. Но и этого оказалось мало. Тогда он попытался подпрыгнуть на ней, но табуретка сломалась, наделав шуму. Андре мгновенно проснулся и вскочил с кровати.

– Кто здесь? – вскричал он.

Ламбэр поднялся с пола и скорее инстинктивно, чем сознательно ринулся к кровати, злобно вопя:

– А, так ты здесь! Притворился мертвым!

Обе его руки тут же привычно потянулись к горлу Андре. У кабатчика хватило бы сил, чтобы задушить даже быка, а сейчас, когда на карту было поставлено все, человеческая жизнь не имела для него абсолютно никакого значения. Молниеносно вцепившись друг в друга, узники покатились по полу, но вскоре Андре сумел вырваться; он вскочил на ноги и наступил Ламбэру на горло.

Тот тщетно пытался освободиться.

– Хватит! – прохрипел он наконец со столь же неожиданной покорностью, сколь внезапной была вспышка его гнева. – Это вроде бы не клетка Чернеца!..

– Кто вы и что я вам сделал? – спросил молодой чеканщик.

– Я тот, кому придется поплясать на рассвете, – почти весело ответил кабатчик. – А ты, малыш, я вижу, крепкий парень! Я чуток перестарался – церемониться, понимаешь, было некогда. Ты меня осилил, ну да ладно… Если ты не против, то отпусти меня, я брыкаться не стану…

Андре убрал ногу с горла Ламбэра и холодно произнес:

– Хорошо, но веди себя тихо.

Ламбэр, поднявшись с пола, ощупал себя и показал пальцем на дыру в стене, половина которой была еще освещена луной.

– Мими, – сказал он с оттенком игривости в голосе, – пришлось долго царапаться в твою дверь, прежде чем войти.

– Действительно, я слышу вас уже почти месяц, – кивнул Андре.

– И ты не донес на меня, чтобы получить табак и выпивку? Что ж, молодец… Ты прошел инспекцию?

– Что вы имеете в виду?

– А-а… Ты, стало быть, не знаешь нашего языка, Биби?

– Боюсь, – ответил Андре, улыбаясь, – что вашего не знаю.

– Тем хуже для тебя… Тогда ты не понимаешь, что означают слова: «Будет ли завтра день?»

Андре заколебался, поскольку эта фраза, явно имевшая тайный смысл, пробудила в нем одно воспоминание, но, подумав, ответил:

– Нет.

– Странно! – недоверчиво произнес смертник. – А сперва прикинулся парнем, неплохо поднаторевшим в нашем деле… Но если вы обыкновенный господин, то разве вам не доставит удовольствия удрать отсюда?

– Я очень рассчитываю на побег, – не колеблясь, ответил Андре.

– Ага!.. И ваши средства позволяют вам это сделать?

– Я пока еще не думал о средствах.

Часы на дворце правосудия пробили один раз.

– Половина первого, – пробормотал кабатчик. – Открыта дверь или нет, у нас есть минут десять для разговора. На последней сессии суда, как они называют эту комедию, только я проходил по мокрому делу. Но разве я похож на убийцу, а, парень? У меня была причина разделаться с нарочным из Фекама; он поплатился за то, что хотел сыграть со мной злую шутку; такова правда. А вы здесь за воровство?

Андре утвердительно кивнул.

– И так же виновны, как и я, точно?

– Нет, совсем не так, как вы, – спокойно возразил Андре.

– Ах, вон оно что! – прорычал Ламбэр. – Значит, ты мне не товарищ!..

Но вдруг он замер, пораженный неожиданной мыслью, и тихо сказал:

– Готов поспорить, что вы тот самый ягненок, которого Чернец подставил в деле с сейфом?

– Чернец!.. – повторил ошеломленный Андре.

Он боялся, что все это ему снится. До полной ясности было еще далеко, но тьму словно прорезал ослепительный луч света. Значит, мучившие Андре кошмары не были плодом больного воображения? Значит, его безумные подозрения подтвердились? И, возможно, под странной кличкой Чернец действительно скрывается демон, положивший конец счастливым дням молодости чеканщика?

– Да, да, Чернец, – продолжал Ламбэр, разговаривая сам с собой. – И если бы я намотал на ус его уроки, то не оказался бы здесь, мой милый. Ему наплевать на судей… Ему или им, потому что Приятель-Тулонец пока еще только ученик, а настоящие мастера делают дела в Париже.

Андре прикрыл ладонями глаза, словно защищаясь от яркого света.

– Его зовут Приятель-Тулонец? – пробормотал он, невероятным усилием воли сдерживая свой гнев.

Кабатчик рассмеялся:

– Его зовут! Его зовут! – произнес он дважды. – Какой ты смешной, Биби! Все-то тебе сразу и выложи! Нет, но каков молодец! Одним махом четверых или пятерых убивахом! Мыслишка использовать боевую рукавицу сильно меня развеселила. Во-первых, эта штуковина помогла ему добраться до денег; во-вторых, всю вину он свалил на вас; в-третьих же, заявил: «Женушка торговца железками – смазливенькая бабенка…»

Андре обеими руками схватился за сердце. Женушкой торговца железками была Жюли.

– При всем при том, – продолжал Ламбэр уже мрачным тоном, – о нарочном из Фекама давно перестали говорить. Значит, меня предали, это ясно как день. Я знаю их трюки, они всегда заметают за собой следы… Правда, они прислали мне паспорт, засунув его в карман доктора; тот ни о чем не подозревал… Ну и ловкачи, всем ловкачам ловкачи!.. Кстати, молодой человек, вы ведь умеете читать! Растолкуйте мне по-простому, на кого я там похож и как мне себя величать.

Он извлек паспорт и передал его Андре. Молодой человек начал читать:

«Главное полицейское управление. Заграничный паспорт, действителен в течение одного года… Именем короля мы, префект полиции и т. д., и т. д. Антуан (Жан), торговец верхней одеждой и разносчик, родился в Париже 14 января 1801 года…»

– Черт-те что! – воскликнул Ламбэр. – Выходит, мне всего двадцать четыре года! Глупо!

«Рост: один метр восемьдесят сантиметров…»

– Пять футов пять дюймов! – скривился Ламбэр. – Они рехнулись!

Он был на добрых три дюйма ниже. «Волосы темные; лоб высокий; брови темные…»

– Ну вот! Гром и молния! – зарычал кабатчик.

«Нос большой…»

– Скорее толстый!..

«Рот средний; подбородок круглый; лицо овальное; кожа светлая…»

– А особые приметы?..

«Нет»!

Грубой рукой кабатчик потер хорошо заметный шрам на щеке.

Андре же подумал: «В крайнем случае этот документ пригодится мне».

Ламбэр сердито отобрал у него паспорт, сунул документ за пазуху и погрузился в мрачные размышления.

– Что ж, благодарю покорно! – внезапно вскричал он. – Славно же эти мерзавцы надо мной подшутили! Они надеются, что палач помешает мне навестить их, чтобы сказать спасибо! Но погодите! Не все еще потеряно… Господин Андре Мэйнотт, – обратился он к чеканщику, резко меняя тон, – вы – честный человек, а я – вор и убийца; я не навязываюсь вам в друзья, но мне известно все, что вам необходимо знать, и если мы однажды окажемся на свободе, я смогу дать вам в руки оружие против тех, по чьей вине вы попали в беду.

Давно уже Андре не слышал, чтобы его называли честным человеком, и какой бы презренной ни была личность, произнесшая эти слова, они взволновали Андре до слез. Его рука невольно потянулась к руке кабатчика, но тут Мэйнотга пронзила горькая мысль, и он повторил:

– Если мы однажды окажемся на свободе!..

– Вот в чем загвоздка, не так ли, малыш? – продолжал Ламбэр неожиданно веселым и громким голосом. – Я молчал, сколько мог, но всему есть предел… Скажите, раз уж речь идет о вашем спасении, вы когда-нибудь занимались решеткой вашей клетки?

– Никогда, – ответил Андре. – Я решил бежать только вчера.

– А Луи занимался решеткой, пока вы сидели здесь?

На тюремном жаргоне «заниматься решеткой» означает, слегка постукивать по ней молотком. Нетронутые прутья нормально вибрируют, но если их успели подпилить, то звук становится дребезжащим и предупреждает надзирателя. По правилам решетку нужно проверять утром и вечером, но, слава Богу, правила правилами…

Луи никогда не обращал внимания на прутья.

Снаружи окно находилось в пятидесяти футах над землей!

– Надо бы добраться до решетки, – сказал кабатчик.

Без особых усилий Андре подпрыгнул и ухватился руками за подоконник.

– Ах, молодость, молодость! – вздохнул Ламбэр.

Затем он протянул Андре небольшой заостренный железный прут, добавив:

– С его помощью я точил камень. Ударьте слегка по решетке.

На висках у него выступили капли пота. Андре нанес короткий удар по первому поперечному пруту. Кабатчик пошатнулся.

Андре ударил по продольному пруту. Кабатчик стиснул свои дрожащие руки.

– Оба подпилены! – произнес он тихо. – Это клетка Чернеца!

И Ламбэр рухнул на кровать. Андре расслышал только последние слова.

– Действительно, эту камеру занимал Чернец, – подтвердил молодой человек. – Господина Банселля ограбил именно он?

– Нет. Тут сидел Главный… Тот, который прикончил здесь, в Кане, англичанку, – ответил Ламбэр. – Их несколько; их много. Вы все узнаете… и не только про них…

Андре хорошо помнил это убийство; оно будоражило умы еще в то время, когда он только приехал в Кан, и особенно поразило юношу тем, что убийца оказался корсиканцем.

Детство Жюли и юность Андре были окружены тайнами. И Жюли легко сумела бы объяснить волнение, охватившее недавно Андре, лишь только он услышал таинственные слова «Будет ли завтра день?»

– Ну вот, малыш! – воскликнул кабатчик, подпрыгнув на месте. – У меня снова появился шанс! Рвани-ка их! Прутья поддадутся; а у меня с собой крепкая веревка, я обмотался ею под рубашкой!

Андре сильно дернул один из прутьев; тот зашатался, но устоял.

– У меня не хватает сил, – простонал молодой человек, – и мне трудно ломать решетку на весу.

Ламбэр тут же принялся рвать на куски одну из простыней, чтобы скрутить из них жгут.

– Привяжи его к прутьям, – скомандовал он, – и спускайся… Даю слово, что отвезу тебя в Англию и ты узнаешь, где отыскать Приятеля-Тулонца, этого подлого негодяя… А, малыш? Приятно, когда знаешь, что можно отомстить!

– Вы уверены, что это был он? – уточнил Андре, привязывая жгут к решетке. – Именно он воспользовался боевой рукавицей?

– Спрашиваешь! – отозвался кабатчик.

– И вы сможете это доказать?

– Спрашиваешь, черт подери!

Когда Андре спрыгнул, закончив свою работу, Ламбэр добавил:

– Чтобы вскрыть сейф, нужны были два человека… Хитрый замок. Я работал вместе с ним.

– Вы? – вскричал Андре, отступая.

Несколько мгновений они стояли друг против друга.

– Будем срывать решетку! – сказал Ламбэр. – Объяснимся потом.

Свернутая жгутом простыня была протянута между прутьями в верхней части окна. Дрожа от возбуждения, кабатчик схватил ее за свисавшие концы, покрепче скрутил края жгутов и, веря, что простыня выдержит нагрузку, резко дернул… Молодой гравировщик стоял не двигаясь.

– Так! – произнес он. – Значит, вы там были!

Мощный рывок Ламбэра явно привел прутья в движение, но вся решетка, прогнувшись, тут же вернулась в прежнее положение.

– По крайней мере один прут Чернец не подпилил, – проворчал Ламбэр. – Взялись, малыш, вместе!

– Я желаю знать имя вашего сообщника, – заявил Андре.

– Желают только короли, детка; а нам с тобой будет удобнее разговаривать по ту сторону стены… Вы, господин Мэйнотт, называете сообщником человека, который присваивает четыреста тысяч франков и бросает своему помощнику подачку в одну тысячу экю!.. Я мог бы ублажить вас, назвав его первым попавшимся именем – верно? – и без всякого обмана: ведь у него столько имен, что есть из чего выбирать; но это длинная история, которую я не прочь вам рассказать. Назвать угря угрем – это только полдела; главное – знать, как его поймать… Поработаем вместе, малыш! А ну давай!

Андре, в свою очередь, обеими руками взялся за простыню; он верил в успех. Надежда вырваться на свободу охватила все его существо.

– Держи крепче! – скомандовал кабатчик. – Вам никогда не приходилось поднимать грузы с помощью кабестана[3], господин Мэйнотт? Готовы?.. Раз, два, взяли!.. Раз, два, взяли!.. Раз, два, взяли!..

XII

«БУДЕТ ЛИ ЗАВТРА ДЕНЬ?»

Они, как каторжные, принялись вместе тянуть за концы жгута; решетка трижды прогибалась, но железо пружинило, и после каждого рывка прутья снова возвращались в вертикальное положение.

– Стоп! – скомандовал Ламбэр, выпуская из рук простыню. – Тыльной стороной ладони он смахнул пот со лба. – Неудачное начало, господин Мэйнотт, – продолжал он. – Когда занимаются делом, учитывают все мелкие детали. Итак, в этой камере сидел настоящий Чернец, Главный! Он подпилил прутья на тот случай, если будет осужден, понимаете? Но его невозможно осудить ни при каких обстоятельствах: все проходит по-семейному, известное дело… А я, видите ли, занимался нарочным из Фекама еще до того, как связался с ними, и если бы не они, я был бы чист как стеклышко. Значит, он перепилил все прутья, кроме двух, слева… и поскольку его оправдали, он бросил сделанную уже на три четверти работу. Влезьте на окно, чтобы взглянуть еще раз. Там есть перекос, поэтому нужно привязать простыню к прутьям справа – и решетка откроется, как табакерка.

Как и в первый раз, Андре подпрыгнул и ухватился за подоконник. Кабатчик продолжал:

– Мне велели быть наготове, с лошадью, и ждать беглеца с правой стороны дороги на Пон-л'Евэк. Человек должен был сказать мне: «Будет ли завтра день?» И что же! Все это было ни к чему – он, как всегда, вышел сухим из воды… Но мне довелось познакомиться с Чернецом номер два. Вашим, господин Мэйнотт… Как у нас дела?

Андре только что спустился вниз.

– И вас ждут сегодня у дороги на Пон-л'Евэк?

– Тысяча чертей! – воскликнул кабатчик. – Сегодня или никогда. Согласитесь, гордец, что завтра будет уже поздно. Взялись!

Когда Андре ухватился за простыню, часы пробили час ночи.

– Гром и молния! – прорычал Ламбэр изменившимся голосом. – Как летит время!.. Ну, начали!

Но вместо того чтобы выполнить собственную команду, сам он вдруг замер и, наклонив голову, стал напряженно прислушиваться.

Снаружи доносился шум, отчетливо слышный в ночной тишине.

Это были удары молотка по дереву. Дрожь прошла по телу кабатчика.

– Что это? – спросил Андре. – С тех пор как я в тюрьме, ни разу не слышал ничего похожего.

– Гильотинируют не каждый день, – ответил Ламбэр, попытавшись выдавить из себя смешок.

И не без фанфаронства он продолжал:

– Это строят эшафот, как говорится, для короля Пруссии… Зря стараются, значит.

Кровь застыла в жилах Андре.

– За дело, соратник! – воскликнул он.

Простыня, в которую вцепились четыре руки, натянулась, и Ламбэр, руководя операцией, запел:

– Тяни, моряк… Раз, два, взяли! Раз, два, взяли! Раз, два, взяли!

После третьего рывка один из двух целых прутьев сломался в том месте, где входил в стену; а за ним сразу вылетел и второй. Свет луны, плывущей по небу, косо падал в окно и озарял ничем теперь не защищенное отверстие. Ламбэр подпрыгнул от радости.

– Да, да! – закричал он, торжествуя. – Завтра будет день – провалиться мне в ад! Лошадь у дороги на Пон-л'Евэк, рыбацкий баркас в устье Дивы! Вперед, ребята! Курс на Англию, и плыви на просторе!

Андре уже пододвинул свою кровать к окну. Намерение совершить побег было твердым; при этом его врожденная доброта уступала право первым спастись человеку, которому угрожала смерть. Он помог Ламбэру взобраться на подоконник. Ламбэр достал из-под рубашки крепкую шелковую веревку, один конец которой обмотал себе вокруг пояса.

– Какая тонкая… – пробормотал молодой чеканщик.

– Она способна выдержать трех человек, – усмехнулся кабатчик. – Мы могли бы при желании спуститься вместе, мой котеночек, но моя матушка этого бы не одобрила. Нужно действовать осторожно… Поглядите, как вяжется морской узел!

Он сделал на конце шнура двойную петлю, которой ловцы лосося трижды обхватывают рыболовный крючок, и надел ее на очень короткий стержень, оставшийся от сломанного прута. Этот стержень был таким же прочным, как и сам камень.

– Ну, вот и готово! – продолжал Ламбэр. – Ветер попутный, бриз подходящий. Спать мы сегодня будем у наших соседей – англичан… Скажите, господин Мэйнотт, а ваша женушка не там ли находится, не на английской ли стороне?

Андре не ответил. Он был занят подготовкой побега. Ламбэр, который удобно уселся на подоконнике, свесив ноги наружу, повернул голову и сказал:

– Однако будет забавно, господин Мэйнотт, если я отдам вам на растерзание Приятеля-Тулонца.

Андре очень рассчитывал на мстительность кабатчика и не спешил задавать вопросы. Он все узнает в свое время. Между тем Ламбэр бросил веревку вниз, чтобы измерить длину предстоящего спуска, потому что выступ, проходивший по стене в шести футах ниже окна, мешал видеть землю, тонувшую во мраке; ближайшие постройки и деревья, росшие во внутреннем дворе тюрьмы, закрывали луну. Веревка коснулась земли; у кабатчика в руках оставалось еще несколько футов… Можно было спускаться. Он в последний раз проверил узлы и решительно ринулся вниз. Не успел Андре заметить его исчезновение, как Ламбэр уже стоял на выступе под окном.

– До скорого, господин Мэйнотт! – произнес он полушепотом.

Но поскольку молодой чеканщик его не слышал, он тихонько свистнул и добавил:

– Эй, малыш! Следи за стержнем, чтобы с него не соскользнула петля.

Андре тут же вскочил на подоконник. Он только что собрал свои вещи. Все, чем он теперь владел в этом мире, включая длинное письмо к Жюли, уместилось в карманах его куртки.

Кабатчик все еще стоял на выступе.

– Красота! – сказал он весело. – А они там, у гильотины, не могут настучаться своими молотками. Напрасно беспокоят жителей Кана… Ну – вперед! Сейчас вы увидите цирковой номер на канате под аккомпанемент ударов молотка и сопение людей, сооружающих для акробата эшафот!

Оттолкнувшись обеими ногами от выступа, он стал спускаться – умело и решительно, но очень медленно, ибо от малейшей поспешности руки могли заскользить по шелковой веревке. Андре следил за стержнем, на котором держался тонкий канат. Один раз молодой человек коснулся веревки рукой, отчего та зазвенела, как туго натянутая струна лютни. Секунды казались ему настолько долгими, что он не мог удержаться, чтобы не посмотреть вниз, опираясь одной рукой о стену, подавшись всем корпусом вперед и наклонившись над темной бездной. Он не увидел ничего, кроме этого тонкого каната, который терялся в мрачной глубине.

Ламбэр больше не разговаривал. Веревка была неподвижна, так как все ее колебания замирали у выступа стены. И тут Андре вдруг услышал сухое потрескивание, едва различимое и похожее на то, которое издает влажный фитиль горящей свечи. Молодой человек кинулся к стержню. Обломок прута не двигался, но острый заусенец постепенно перетирал одну за другой нити веревки, и они лопались с тем своеобразным звуком, который уловил чеканщик.

Андре бросило в холодный пот. Луна ярко освещала решетку, прутья в местах разломов сверкали в ее бледном сиянии, словно алмазы. Андре мог бы вести счет шелковых нитей, которые рвались одна за другой, уже образовав вокруг потертости густую бахрому… Молодой человек зажмурился, потом снова открыл глаза и внимательно осмотрел стержень. Да, ошибки быть не могло: отчетливо выделявшийся заусенец перерезал веревку.

– Быстрее! – произнес Андре сдавленным голосом. – Во имя Бога, спускайтесь скорей!

Из темноты донесся насмешливый голос Ламбэра:

– Торопишься, малыш? Ведь эшафот-то строят не для тебя!

Андре снова крикнул, чтобы кабатчик не медлил. Тот отозвался снизу:

– Осталось всего два этажа, потом твоя очередь.

Бахрома из растрепанных шелковых нитей на потертом месте становилась все гуще. Последние слова застряли у Андре в горле. Глядя на заусенец, блестевший в лунном свете словно лезвие ножа, чеканщик застыл как зачарованный. Веревка вытягивалась, удлинялась, катастрофически утончаясь, и приобретала все большее сходство с волосом, который вот-вот лопнет. Человек, спускавшийся по канату, был подлым убийцей, и все же это был человек; между ним и Андре установилась некая связь. До сих пор Андре рассчитывал использовать его в своих интересах, глядя на кабатчика лишь как на орудие мести, но теперь он больше не думал об этом. Им руководило единственное настойчивое стремление спасти это существо, приближающееся к своей гибели; стремление столь сильное, словно речь шла о святом или о любимом человеке.

Наш рассказ о чувствах Андре занял некоторое время, в действительности же события развивались молниеносно. Если бы молодой гравировщик инстинктивно вцепился обеими руками в веревку ниже стержня, он бы вывалился из окна головой вниз. Но раздался короткий сухой треск, совсем негромкий, и канат с невероятной быстротой исчез во мраке.

Снизу донесся глухой звук: это на землю упало тяжелое тело. Послышался короткий крик, за ним – еще один. Андре резко отпрянул назад, затем прислушался. Ветер шелестел листьями деревьев, росших во внутреннем дворе тюрьмы. Молодой человек позвал Ламбэра. Будет ли ответ? Андре не знал.

Чеканщик высунулся из окна. Стук молотков смешивался с голосами. Плотники, строившие эшафот, пели.

– Ламбэр! – негромко крикнул Андре. – Ламбэр!

В тюремном дворе завыла сторожевая собака.

Это напомнило Андре о его собственном положении; ведь он и сам – узник, которому уже вынесен приговор.

Эта мысль пришла к нему вместе с воспоминанием о Жюли, безраздельно царившей в его сердце.

Андре звала свобода. Воспользовавшись простыней, с помощью которой они с Ламбэром выломали решетку, молодой человек соскользнул из окна на выступ стены. Шесть футов были выиграны. Держась за ту же простыню, Андре наклонился и посмотрел вниз. Он размышлял. Одно из двух: или Ламбэр предал его, бежал один и находится теперь уже далеко – или он разбился при падении и сейчас скорее всего мертв.