Путешествия во времени (№2) - Любовь бродяги

— Ты, вероятно, и телевизора никогда не видел? — спросил его Энтони.

Не прерывая ответственный процесс тщательного пережевывания пищи, О'Киф медленно покачал головой и слегка наклонился, чтобы лучше разглядеть то, что он принял сначала за книги на книжной полке. Каково же было его удивление, когда вместо знакомых картонных переплетов он обнаружил странные блестящие коробочки, раскрашенные подобно обложкам книг и скрывающие в себе необычные полупрозрачные прямоугольники с какими-то колесиками и окошками. Подивившись этой замысловатой подделке под библиотеку, Рэмзи с изумлением прочел на корешке одной из фальшивых книг довольно дико звучащее заглавие: «Терминатор».

— Это видеокассеты, — пояснил Тони, заметив его недоумение. — То, что на них записано, можно посмотреть вот здесь, по телевизору.

Он ткнул пальцем в одну из больших блестящих коробок, покрытую с лицевой стороны стеклом. Коробка презрительно зашипела, и по ее просветлевшему стеклянному лицу поплыли мутные маленькие морщинки.

— Боже милостивый! — испугался О'Киф, едва не подавившись недожеванным куском мяса. Кассета выскочила у него из рук и весело запрыгала по столу.

Энтони засмеялся, и Рэмзи, кинув на него негодующий взгляд так, что непременно ушиб бы, обладай этот взгляд хоть каким-нибудь весом, принялся внимательно следить за переменами выражения на стеклянной физиономии. Маленькие морщинки сменились какой-то мутноватой жижей, напоминающей овечий помет, затем за стеклом густыми хлопьями повалил сырой снег, и наконец на повеселевшем лице волшебной коробки появилась чужая, сползшая набок улыбка. Она возникла на губах выглянувшего из снега смуглолицего сухощавого молодого человека, что-то быстро и непонятно говорившего из сумрачной голубоватой глубины. О'Киф был потрясен и не скрывал этого. А Энтони испытывал странное чувство смущения и радости, которое, вероятно, переживал Господь Бог, впервые показывая Адаму чудеса сотворенного им мира. Все это было очень странно, но факт оставался фактом: Рамзи, оказывается, действительно никогда не видел телевизора.

Тони попытался коротко рассказать ему историю развития телевидения, но понял, что известных ему сведений явно недостаточно. Тем более что его внимательный слушатель хотел узнать мельчайшие детали не только этой истории, но. и самого устройства телевизионной техники.

— Боже, Рэмзи, как ты любопытен! — наконец не выдержал Уэйнрайт. — Если хочешь, я дам тебе специальную книгу по этому вопросу.

О'Киф поблагодарил его за предложение и стал с интересом наблюдать за появившейся в это время на экране молодой стройной женщиной, не спеша прогуливающейся по пляжу. Голос за кадром рассказывал в это время о каких-то прокладках. «Интересно для чего?» — подумал Рэмзи и тут же стал красным, как лежащая на столе подушечка, поняв в конце концов, о чем же идет речь. «Никакого стыда нет у современных людишек, — возмутился он про себя. — Неужели нельзя найти более благолепную тему, чем женские ежемесячные недомогания?»

Энтони покосился на него и, заметив, что тон его лица стал необыкновенно гармонировать с цветами окружающего интерьера, сочувственно заметил:

— Многим не нравится реклама. Тут ты не одинок. — Он указал на стоящий перед телевизором стул:

— Садись сюда. — И, передав О'Кифу пульт дистанционного управления, опустился на одно колено перед полками с видеокассетами, выбирая подходящую. Достав одну из них, он подошел к видеомагнитофону и, не забывая объяснять гостю все свои действия, вставил кассету в магнитофон. — Посмотрим, пожалуй, вот это.

Экран на мгновение потемнел, потом вновь озарился голубоватым светом, и по нему побежали строчки титров. Тони показал Рэмзи, как надо пользоваться пультом управления, и тот так увлекся этой забавной игрой, что Уэйнрайту пришлось напомнить ему о цели их прихода. Когда О'Киф вновь взглянул на экран, на нем появилось написанное большими алыми буквами название того фильма, в котором снялась Пенелопа: «Природный инстинкт». И Рэмзи, затаив дыхание, приготовился к просмотру.

На переднем плане появилось улыбающееся лицо Пенни. Его было видно так хорошо и отчетливо, что казалось, стоит лишь протянуть руку, и ты коснешься этих розовых тонких губ. Рэмзи захотелось подойти ближе и нежно поцеловать ее в щеку. Но его внимание отвлек Энтони, опустившийся рядом с ним на кушетку. И О'Киф, посмотрев в его сторону, спросил:

— Когда ты уезжаешь?

— Скоро, но я еще не видел финала этого фильма. На видео он записан недавно.

— А его можно увидеть и каким-то другим образом?

— Да. В кинотеатре. Это дом с большим залом, где висит экран в сотню раз больше этого.

Рэмзи недоверчиво пожал плечами и подумал, что профессия Пенелопы не очень похожа на профессию театральной актрисы. Он спросил у Тони, играла ли она когда-нибудь на сцене.

— Конечно, — ответил тот. — Именно так она и начинала. Не спеша поднималась по лестнице карьеры. Сначала — костюмерная, затем — кордебалет, потом — роли статистки, и только после этого она получила свою первую главную роль в «Мертвых орхидеях». Но с тех пор уже не она искала режиссеров, а режиссеры искали ее. Кстати, этот фильм тоже лежит где-то там. — Он махнул рукой в сторону полки с кассетами. — Пенни любит время от времени просматривать свои старые работы.

О'Киф остановил просмотр фильма и, повернувшись к Энтони, задал ему еще один вопрос:

— А как ты познакомился с ней?

Уэйнрайт невольно улыбнулся, вспомнив ту дерзкую шестнадцатилетнюю девчонку, какой она впервые появилась перед ним. Нахальная, остроумная, смелая.

— На репетиции, — сказал он. — Видел бы ты ее тогда! Веселая, находчивая, упрямая. Курила без перерыве, ругалась, как пьяный матрос. — Он вновь улыбнулся и весело тряхнул головой, насмешливо посмотрев на Рэмзи, который казался крайне удивленным его рассказом. — На студии ставили «Ромео и Джульетту», и роль Джульетты досталась ей. Играла она, надо сказать, бездарно, но в ней чувствовался какой-то священный огонь, настоящая страсть. И я сразу заметил ее, подумав еще тогда, что из этой девочки при хорошей школе выйдет замечательная артистка, как из невзрачной куколки великолепная бабочка. Именно тогда я взялся за ее воспитание как репетитор, агент, адвокат, даже, наверное, как опекун.

— Это было весьма благородно. Но неужели у нее не было родителей, чтобы присмотреть за ней?

— Нет, — покачал головой Тони. — Но если ты хочешь побольше узнать об этом, — он виновато посмотрел на свои ботинки, словно извиняясь перед ним за неразговорчивость, — тебе следует расспросить саму Пенелопу.

О'Киф согласно кивнул и вновь включил видео. Замершие на экране, будто их внезапно, как мамонтов, сковал свирепый полярный холод, люди, словно оттаяв, задвигались, заговорили. И Рэмзи снова сосредоточил свое внимание но том, что происходило в коробке.

— Здесь, как ты видишь, — пояснял Энтони, — она играет бедную сироту, которую еще ребенком отдали в богатый женский монастырь, где она провела много лет под строгим присмотром монахинь, пока вдруг объявившийся отец не забрал ее оттуда.

— Свинья! — обругал героя кинофильма О'Киф. — Как он мог оставить маленького ребенка в таком неприветливом месте?!

— Но он же ничего не знал о ее существовании, — засмеялся Уэйнрайт. — И не стоит так переживать из-за придуманных героев, ведь это все не совсем всерьез. Как в спектакле. Ты же, я надеюсь, видел, как разыгрывают пьесы?

— Да, видел.

«Удивительное простодушие, — подумал Тони. — Словно он только вчера с луны свалился. А не мешало бы свалиться чуточку пораньше. Что такое пьеса, он, похоже, знает. Но черт возьми, при этом не имеет никакого представления ни о кино, ни о видео. Будто на своей луне изволил лицезреть какие-то допотопные балаганы. А еще называет себя капитаном! К нам же явился как младенец: без одежды (если не считать, конечно, его странный дикарский наряд), без денег (по крайней мере без тех, на которые можно что-нибудь реально купить), к тому же — вооруженный до зубов (что, впрочем, на ребенка уже не похоже). Извольте видеть: младенец-пират! Конечно, он, кажется, внимателен, иногда даже не в меру, но уж больно горд. Я бы сказал — надменен. Интересно, он стал таким лишь в доме Пенелопы, или уже в колыбели сурово хмурил брови и вызывал на дуэль каждого, кто косо посмотрел на его погремушку? И все же в каком-то странном обаянии ему не откажешь. Право, он, пожалуй, даже привлекателен. А впрочем…»

Энтони недоуменно поскреб свою бороду. Психологические изыскания ему явно не давались. Рэмзи заметил его задумчивость и дружелюбно обратился к нему:

— Ты хочешь о чем-то спросить. Не стесняйся. Какие церемонии между друзьями?!

Уэйнрайт почувствовал себя польщенным таким доверием и решил отплатить собеседнику тем же. Взяв из рук О'Кифа пульт управления, он остановил видео и спросил:

— Ты не читал о себе в прессе?

— Нет. А что? — ответил насторожившийся Рэмзи.

— Не пугайся — это обычное дело. Знаменитые люди всегда были объектами самого пристального рассмотрения. Стоит полиции хоть что-нибудь обнаружить, и на эти сведения тут же налетает целый рой одержимых репортеров. Как мухи, они облепляют свежую новость со всех сторон, снуют, жужжат, потирают лапки, а через несколько часов она уже попахивает чем-то нехорошим. Именно поэтому я и просил тебя остаться в доме Пенелопы. А теперь еще хочу попросить не обращать внимания на то, что ты прочтешь в газетах, да и на то, что скажет сама Пенни.

— Будь уверен, с ней ничего дурного не случится.

— Ну, если ты это серьезно…

— Ха! — фыркнул О'Киф. — Когда это я лгал тебе? Думаю, моего слова вполне достаточно. Не хочешь же ты, чтобы я клялся на крови?

— Не стоит. Я и без того теперь совершенно спокоен. Ну а теперь мне пора собираться. Иначе я опоздаю на самолет. Всего доброго.

Энтони вернул ему пульт и, приподняв над головой воображаемую шляпу, вышел из комнаты.

Рэмзи углубился созерцание происходящего на экране и оказался в маленькой часовенке рядом с коленопреклоненной худенькой девочкой, в глубоком молитвенном молчании замершей перед алтарем. На вид ей было лет десять — двенадцать, и трудно было поверить, что эту юную послушницу играет Пенелопа Гамильтон. Да он, казалось, и забыл об этом. С искренним сочувствием следил он за судьбой этой маленькой бедной девочки, силою обстоятельств вынужденной ютиться в пустой сумрачной келье и с гордым терпением сносить попреки своих сухих чопорных воспитательниц. Карен — звали маленькую послушницу. И сердце Рэмзи не раз замирало от жалости при виде того, с каким стойким смирением несет она тяжкий крест иссушающих душу строгих католических канонов, лишенная заботы и сочувствия своих утраченных родителей.

И лишь один раз глухая затаенная тоска промелькнула на мгновение в кротких глазах бедной девочки, напомнила ему странное выражение глаз самой Пенни, которое он заметил в тот знаменательный для него день, когда оказался на борту маленького морского катера. Карен молила Бога ниспослать ей хотя бы надежду на спасение из каменного мешка глухих монастырских стен, и О'Киф всей душой желал ей обрести эту спасительную для нее свободу, потому что сам слишком хорошо знал то томительное смятение духа, которое охватывает человека, невластного вырваться из тягостных условий своей безрадостной жизни.

Когда фильм наконец закончился, Рэмзи утомленно провел рукой по лбу и подумал о том, с какой легкостью удалось Пенелопа заставить его забыть, что все сыгранное ею происходило не на самом деле. «Да, она, несомненно, талантлива, — решил он. — И у ее поклонников есть повод для восхищения». Но странно, что он никогда не видел ее радостной. Похоже, Пенни что-то скрывает от него. Или и в его присутствии она тоже играет роль? Эти мысли больно задели его самолюбие. Но он тут же вспомнил, что и в отношении полиции или Бейли Пенелопа была столь же сдержанна. Видимо, это стало для нее уже естественной, привычкой, и не стоит приписывать ее холодность дурному отношению к собеседнику. О'Киф почувствовал, что окончательно запутался в своих мыслях, и решил отложить эти безнадежные изыскания до более подходящего времени суток.

Фильм уже близился к завершению, когда Пенни остановилась перед дверью красной комнаты и с любопытством заглянула внутрь. То, что она увидела, ничуть не рассердило ее. Она уже привыкла к разнообразным неожиданностям, случавшимся в ее жизни в последние несколько дней, и теперь относилась ко всему происходящему философски. Вот и сейчас несколько нагловатое самоуправство Рэмэи не оскорбило, а даже, наоборот, позабавило ее.

Он сидел, широко развалившись, на низкой маленькой кушетке, и его голые пятки покоились на круглом кофейном столике среди бутылок с ликером и пустых баночек из-под пива. В одной руке он держал полупустой бокал, изящно декорированный с краю густой белой пеной, капающей на ковер, а другой сосредоточенно скреб взъерошенный затылок.

Пенелопа с интересом наблюдала за его поведением. Так многоопытный зоолог внимательно следит за повадками хмурого деловитого дикобраза, чтобы потом удивить сенсационными выводами своих потрясенных коллег. Она вложила часть души в образ маленькой Карен, и теперь ей было крайне любопытно, как отнесется к этому фильму Рэмзи. Тем более что жизнь бедной послушницы взволновала ее в свое время до глубины души.

Отзывы критики ничуть не беспокоили Пенни. Она не нуждалась в их высокомерных псевдоученых наставлениях. Благо, как добиться популярности, ей было хорошо известно. Но мнение такого благодарного, непосредственного зрителя, как Рэмзи, ее очень интересовало. Она видела, как он сжимает кулаки, скрежещет зубами, изрыгает проклятия, и эти живые, простодушные знаки внимания были ей дороже, чем все изощренные комплименты солидных бородатых киноведов.

Она пришла в полный восторг, но тем не менее постоянно напоминала себе, что ей, собственно, все равно, как отнесется к ее работе этот невежественный, темный моряк. «Тоже мне эксперт, киноман-маринист! Ему только акул арифметике учить!»

Шагнув вперед, она решила войти в комнату и присоединиться к увлеченному фильмом О'Кифу. Но тут же замерла на месте, почувствовав в своей ладони старинный витой ключ, который она все это время сжимала в кулаке. Сердце ее болезненно дрогнуло, и, спрятав ключ в карман, Пенни резко повернулась спиной к двери и не спеша удалилась по коридору.

Глава 23

Ночью ей приснился необычный сон. Она то ли танцевала, то ли легко скользила в прозрачной светлой воде под чистую музыку чудесного фортепьянного напева. Бассейн? Нет, океан ласково покачивал ее на своих прохладных пенных волнах. Наплававшись вдоволь, прекрасная и нагая, вышла она на покрытый золотым песком берег и, мягко ступая по теплому бархатистому пляжу, двинулась вдоль кружевной кромки с тихим шелестом накатывающихся волн.

И тут она увидела наблюдавшего за нею Рэмзи. Жадно смотрел он на ее упруго покачивающийся стан. Его взгляды, словно тонкие солнечные лучи, горячо касались ее омытого прохладной водой тела. Гибкий и сильный, он поднялся с земли и пошел к ней навстречу. Легко и грациозно передвигались его стройные ноги, обтянутые узкими голубоватыми бриджами, похожими на те, что она видела на нем в день их первой встречи. Загадочный, непредсказуемый, приблизился он к ней и медленно заключил ее в свои могучие тугие объятия. Затем неторопливо и властно поцеловал в губы. И Пенни едва не задохнулась от этого долгого страстного поцелуя.

Вдруг видение исчезло. Еще два кратких мига Пенелопа старалась удержать прекрасный образ, но тот выскользнул из ее рук и словно растаял в голубой дали. Но как это ни странно, музыка не исчезла вместе с ним. Наоборот, она стала еще яснее и отчетливее. И когда Пенни открыла наконец глаза, легкие воздушные звуки, как золотой солнечный свет, ворвались в приотворенную дверь и наполнили собой всю комнату.

Подождав, пока смутные обрывки дремы, словно клочья сухой пыльной паутины, облепившие затененные углы спальни, не растворятся в ярких утренних лучах, Пенелопа не спеша поднялась с кровати и накинула на плечи легкий голубоватый халатик. «Радио или диск?» — гадала она, прислушиваясь к пленительным фортепьянным аккордам. Так ничего и не решив, она выглянула из комнаты и испуганно отпрянула назад.

Посреди гостиной за большим черным роялем сидел Рэмзи. Над его головой сияла роскошная хрустальная люстра, тонкие легкие подвески слегка покачивались в такт музыкальным тонам, и в густых каштановых волосах пианиста играли разноцветные искорки света. На низком столике у самой клавиатуры стояла на тоненькой ножке, словно удивленно привставшая на цыпочки, маленькая прозрачная рюмка, наполненная золотистым, матово поблескивающим ликером, и этот теплый густой напиток будто задумчиво покачивался, завороженный сладостными переливами упоенной собою музыки.

Да и сам музыкант, казалось, забыл обо всем на свете, кроме скользящих на маленьких серебряных коньках перед его закрытыми глазами, легких, улыбающихся самим себе звуков. Его голова была откинута назад, волосы небрежно рассыпались по плечам, а на губах застыла тонкая мягкая улыбка. Талант его поражал воображение. Мелодия словно рождалась в глубине трепетавшего от восторга рояля. И, появившись на свет, росла, ветвилась гибким узорчатым плющом, расцвела алыми горячими цветами на каждом отростке своего стебля и, наконец, пускалась в жаркий неистовый пляс, роняя на пол мятые листья.

Пенелопа была потрясена до глубины души. Она и предположить не могла, что Рэмзи умеет играть на фортепьяно. Но то, что этот грубоватый моряк может играть так божественно, и вовсе не укладывалось в голове. Она не торопилась привлечь его внимание, любуясь его упоительной отреченностью. Тихо приоткрыв дверь, Пенни выскользнула в гостиную и, почти не дыша, замерла неподалеку от рояля.

Музыкант медленно опустил голову на грудь, и длинные темные пряди волос упали ему на лицо. Глаза его все еще были закрыты. А мелодия набирала и набирала силу, в своем могучем неистовстве она становилась почти жестокой, огненным горячим ручьем растекалась по венам и вдруг снова делалась мягкой и трогательной, словно маленький пушистый котенок. Пенни с восторгом вслушивалась в чарующие переливы чудесной музыки. Ее тело трепетало, словно переполненное волшебными звуками. А музыка все длилась и длилась, заставляя Пенелопу то вздрагивать от необъяснимого счастья, то хмуриться, будто в предчувствии неотвратимо приближающейся беды.

Наконец Рэмзи открыл глаза и увидел Пенни.

— Не останавливайся, играй дальше, — попросила она.

Но он уже очнулся от какого-то переполнявшего его до этого забытья. Его изучающий взгляд скользнул по ее зардевшемуся лицу, по теплой ложбинке на груди, приоткрытой слегка распахнувшимися полами халата, по маленьким босым ногам, смущенно переминавшимся на ковре, и вновь вернулся к широко раскрытым глазам.

— А я и не знал, что у меня появился слушатель, — негромко сказал он, закончив свой кропотливый осмотр.

— Я оказалась здесь случайно, — она как будто оправдывалась, — и очень удивилась, узнав, что ты умеешь играть, — Тебе еще не раз предстоит удивляться, — улыбнулся Рэмзи, словно обещая, что она получит массу удовольствия от своих неожиданных открытий.

— А где ты научился играть?

Пенни подошла ближе и положила ладонь на черную блестящую крышку рояля. «А он сегодня неплохо выглядит», — подумала она, с любопытством рассматривая лицо новооткрытого музыканта.

— Меня научила мать. Музыка была ее страстью. Мама вообще получила очень, хорошее образование. Музицирование же на клавикордах называла своим освобождением от суеты сует. Клавир был ее любимым инструментом. Она говорила, что ничто не сравнится с ним по богатству и красоте звучания.

— Клавир? Это рояль, Рэмзи, «Стейнвей».

О'Киф согласно кивнул, но было видно, что это название он слышит впервые.

— А ты играешь? — спросил он.

— Нет. Хотя собачий вальс, возможно, смогу изобразить. Боюсь лишь, как бы от этих звуков не подохли все окружающие собаки.

— Что ж, значит, это не собачий вальс, а собачий реквием. Но позволь тогда полюбопытствовать, зачем тебе вообще этот инструмент?

— Хэнк немного музицирует, — ответила Пенни, пожав плечами. — Впрочем, дело, конечно, не в этом. Просто рояль достался мне вместе со всей остальной обстановкой дома. — Она рассеянно постучала пальцем по клавишам и вдруг спросила:

— А что это за музыка, которую ты играл?

— Отец называл ее «Ночной песнью».

— Так ее сочинила твоя мама?

— Да.

— А почему именно «Ночная песнь»?

Рэмзи легко прикоснулся к клавишам, и сладострастная манящая мелодия, словно светлое облако золотистого пара, наполнила гостиную.

— Потому что мама играла ее отцу по ночам, когда дети уже легли спать и в доме наступала благодатная тишина успокоения. А отец не спеша курил трубку и, искоса поглядывая на нее, ждал, когда музыка целиком завладеет ею.

— И что тогда? — Пенелопа поставила локоть на рояль и положила на ладонь подбородок. — Я не понимаю тебя.

Он засмеялся и лукаво посмотрел на нее.

— Меня тоже интересовал этот вопрос. Однажды тайком я пробрался вниз, мне было лет десять, и я считал себя настоящим мужчиной. Я увидел, как мать играла на клавикордах, а рядом сидел отец, покуривая трубку, и мама одарила его той необычной для меня улыбкой, значение которой я сам узнал лишь значительно позже, когда впервые познал женщину. Отец нежно провел рукою по ее волосам и поцеловал мать в шею. Она привстала, и они занялись любовью прямо на полу в гостиной.

— И ты наблюдал за ними? — удивленно спросила Пенни, негодующе щуря глаза.

Рэмзи усмехнулся. Ее возмущение было восхитительно.

— Да, — кивнул он.

— Как ты мог!

— Вначале я очень испугался. Боялся же я более всего, что меня поймают на месте преступления и выпорют. Хотя чувствовал, что заслужил это. Но все произошло слишком быстро, страстно и решительно. И я, честно говоря, не успел еще сообразить, в чем дело, как все уже кончилось. Последний сладостный стон еще, казалось, дрожал в воздухе, когда глаза отца и матери встретились. Это, должно быть, было так же, как у нас с тобой, Пенелопа.

У Пенни перехватило дыхание, она почувствовала, как какая-то жаркая волна нахлынула на ее сердце, и тихо, почти невнятно пробормотала:

— Это была ошибка.

— Ха! — усмехнулся Рэмзи. — Ошибкой может быть один случайный поцелуй. Ну два максимум. Но та страстная ночь, которую ты провела в моих объятиях, ошибкой быть не может. — Он решительно тряхнул головой. — Никогда!

— Как ты самоуверен! Разве я говорила тебе об этом?

— Да. Но ты говорила это не словами, а всем своим поведением. — Он вновь самодовольно усмехнулся, вспомнив, как Тесс умело отклонила его настойчивые ухаживания на борту «Морской ведьмы». — У меня был уже случай убедиться, что женщина всегда может отказать мужчине, если не хочет его любви.

— Ты хочешь сказать, что я влюблена в тебя?

О'Киф окинул ее скептическим взглядом. Его взгляд вновь остановился на соблазнительной ложбинке на ее груди, в которой скрывался маленький позолоченный медальон.

— Вот именно, — озорно улыбнулся Рэмзи. — Пусть даже твои губы говорят мне «нет», твое тело все равно уже сказало мне «да».

— Не слишком ли ты много на себя берешь?

— Хочешь, я докажу тебе свою правоту? — спросил он, стараясь казаться спокойным. Хотя каждая его жилка трепетала от едва сдерживаемого возбуждения. Он чувствовал терпкий запах ее тела. И от этого его беспокойство все возрастало и возрастало.

— А ты нахал, однако.

— Пусть так, но я вижу тебя насквозь, как стеклянное корыто.

— Не дерзи.

— Я становлюсь дерзким, как только вижу тебя.

— Безмерно польщена твоим комплиментом.

Она насмешливо прищурилась и с деланным равнодушием отвернулась в сторону. О'Киф решил переменить тему разговора.

— Ты открыла сундук? — спросил он.

— Нет, — ответила Пенни, слегка вздрогнув.

— Я так и знал.

— Что ты хочешь этим сказать?

Рэмзи не торопился отвечать на ее вопрос. Он неторопливо взял со столика рюмку с ликером и медленно отпил два глотка.

— Так что же? — торопила она его, наблюдая за спокойными движениями О'Кифа, и только теперь заметила блеснувший на его пальце большой золотой перстень.

Все так же не спеша допив ликер до конца, он насмешливо покосился на нее и этим окончательно вывел из себя. Она сделала шаг в сторону, словно собираясь уйти, и как бы между прочим небрежно произнесла:

— Какое это имеет значение, открыла я сундук или нет?

— Немалое, — ответил он, осторожно поставив рюмку на крышку рояля и внимательно следя за плавностью своих движений. — Особенно для Блэквеллов, которые тебе этот сундук послали.

— А как ты поступил со своими посылками?

Задав этот вопрос, Пенни надеялась, что Рэмзи нечаянно проговорится о своем загадочном прошлом. Ноон лишь лаконично заметил:

— Я открыл их, — Они имеют какое-нибудь отношение к моему сундуку?

— Никакого. Отношение они имеют только ко мне.

— Что ж, тогда я еще раз повторю, что такую старинную вещь не могли послать мне.

О'Киф хмуро посмотрел на нее, и в выражении его глаз появилось что-то таинственное.

— Не стоит пренебрегать подарками мертвых, — глухо произнес он. — Они этого не любят.

Пенелопа испуганно отшатнулась. Его неприветливый взгляд поразил ее. Никогда еще он не говорил с ней так сурово.

— Не повышай на меня голос! — возмутилась она.

— Не возражай! — рявкнул он, ударив кулаком по клавишам так, что рояль грозно застонал в ответ. — Откуда на квитанции появилась подпись Тесс? Как ты думаешь?

— Да, да, — взволнованно залепетала она. — Тесс. Почерк Тесс, но ведь это невозможно. Ей было лишь двадцать пять, а этот проклятый ящик послан из 1839 года.

— Возможно или невозможно — не тебе решать! — резко сказал Рэмзи, и лицо его потемнело. — Иди открой сундук. Нечего праздновать труса! — Он дерзко вскинул голову. — Докажи, что ты достойна дружбы с Тесс. Ведь она пошла на смерть ради тебя. — Поднявшись со стула, он тяжелой глыбой навис над Пенелопой. — А ты трусишь, когда речь заходит о ее судьбе.

— Наглец! — Пенни наотмашь ударила его по щеке. — Как ты смеешь так разговаривать со мной? Она была моей единственной подругой. — На ее глазах появились слезы, и сердце О'Кифа дрогнуло от жалости. — Мы выросли вместе, вместе многое пережили. И теперь, — она всхлипнула и медленно провела рукой по лицу, — мне нестерпимо думать, что на ее месте должна была оказаться я, Ведь именно я попросила ее сделать это. И сейчас у меня такое чувство, словно я сама приставила пистолет к ее виску.

— Не говори так. Ты ни в чем не виновата. Она сама сделала свой выбор, — произнес Рэмзи, приближаясь к Пенелопе.

— Я не нуждаюсь в твоем сочувствии, — сказала она, отталкивая его, и, резко повернувшись, хотела уйти из гостиной. Но О'Киф взял ее за руку и притянул к себе. «Что бы она ни говорила, но ей сейчас нужна моя помощь, — думал он. — И я не оставлю ее».

— Отпусти меня, пожалуйста. — Она уперлась руками ему в грудь и отвернула лицо в сторону. — Со мной опасно находиться рядом. Я — источник всех бед.

Он взял ее голову в свои ладони и повернул лицом к себе, стараясь заглянуть в глаза.

— Я не боюсь пить из этого источника, — решительно произнес Рэмзи и крепко поцеловал ее в губы.

Его поцелуй взволновал ее до глубины души. Сердце сладко заныло. Страстная дрожь прошла по всему ее телу. И О'Киф подумал, что не исчезновение Тесс мешает Пенелопе целиком отдаться любви, заставляя ощущать свою неполноценность, а какая-то другая, еще неведомая ему причина, истоки которой он пока не знает, но непременно узнает в будущем, даже если единственным путем к этой тайне будет лишь обладание телом этой не в меру скрытной женщины.

Пенни все еще вырывалась из его объятий. И он, уставший от ее сопротивления, скользнув рукой по спине, грубо и решительно прижал ее бедра к своему телу. Другой рукой он медленно коснулся упругой трепетавшей груди. И сопротивление сразу ослабело. Все нежнее и настойчивее лаская рельефно проступающие под тонкой материей соски, Рэмзи почувствовал, как они стали твердыми и горячими, словно нагретые солнцем морские камешки. Страстная дрожь, охватившая ее, передалась и ему.

Прильнув к его груди, она замерла в сладостном оцепенении, пока он не торопясь снимал с ее плеч легкий голубоватый халат. «Все повторяется вновь, — подумала она. — Он обладает надо мной какой-то властью. И я не в силах сопротивляться ей». Пенелопа и хотела бы оттолкнуть О'Кифа, ударить его по лицу, наговорить грубостей, но она чувствовала, что уже не в состоянии думать ни о чем, кроме пьянящего тепла ласкающих мужских рук, страстной дрожи жаркого, прижимающегося к ней тела и отчаянного, сумасбродного желания забыться в его горячих крепких объятиях. Она знала, что с Рэмзи это вполне возможно. Стоит лишь отбросить все свои опасения и заботы и стать хотя бы на один час простой глупой девчонкой. Она чувствовала, что уже становится ею.

Сняв с него халат, Пенни принялась осторожно ласкать его грудь. Затем, скользнув рукой по тугим мышцам живота, провела ладонью между ног и тихо охнула, ощутив крепкую напрягшуюся плоть.

— О Рэмзи! — прошептала она.

Он легко приподнял ее и посадил на крышку рояля. Дрогнувшие струны жалобно зазвенели. Не обращая на них внимания, с жадностью голодного дикаря О'Киф, с силой стиснув плечи Пенелопы, горячо поцеловал ее в губы. И она, ответив на поцелуй, обвила свои ноги вокруг его тела. Коснувшись пальцами самого сокровенного места, он решительно проник внутрь. Пенни ахнула и стала судорожно глотать вдруг раскалившийся воздух.

Запустив свои руки в его густые каштановые волосы и крепко зажав в кулаках мягкие вьющиеся пряди, она в страстном порыве прильнула к его губам, так что задрожавший рояль застонал под ней. Но она словно оглохла и ослепла в жарком чаду Нахлынувших на нее чувств. Прикрыв глаза, Пенелопа все крепче и крепче прижималась к горячей груди Рэмзи. Он словно излучал невидимые обжигающие лучи страсти. Невнятно бормоча какие-то слова, он глубже и глубже проникал в сердцевину ее плоти. Еще, еще. И вдруг Пенни вскрикнула, откинув назад голову, так что ее длинные рыжие волосы огненным потоком разлились по черной блестящей крышке рояля.