Никто не сомневался в то время, что и дальше мы будем идти по своему, отечественному пути, развивая первый успех. Однако к концу 1953 года, в самый разгар эйфории и, казалось бы, вопреки логике, события стали стремительно развиваться совсем в другом направлении.
Такой поворот был неожиданным не только для меня. По-видимому, аналогичное ощущение испытывал и А.Д. Сахаров. Вот что мы находим в его „Воспоминаниях“:
„ Через несколько дней (после выборов в Академию наук в ноябре 1953 г. —
Л.Ф.
) меня вызвал к себе Малышев и попросил представить ему докладную записку, в которой написать, как мне рисуется изделие следующего поколения, его принцип действия и примерные характеристики. Конечно, мне следовало отказаться: сказать, что подобные вещи не делаются с ходу и одним человеком, что необходимо осмотреться, подумать. Но у меня была идея, не слишком оригинальная и удачная, но в тот момент она казалась мне многообещающей. Посоветоваться мне было не с кем. Я написал требуемую докладную…
Через две недели я был приглашён на заседание Президиума ЦК КПСС…
Результатом заседания… были два постановления, вскоре принятые Советом Министров и ЦК КПСС. Одно из них обязывало наше Министерство в 1954 amp;ndash;1955 гг . разработать и испытать то изделие, которое я так неосторожно анонсировал. … Другое постановление обязывало ракетчиков разработать под этот заряд (подчёркнуто А.Д. Сахаровым. —
Л.Ф.
) межконтинентальную баллистическую ракету.
Существенно, что вес заряда, а следовательно, и весь масштаб ракеты был принят на основе моей докладной записки. Это предопределило работу всей огромной конструкторско-производственной организации на долгие годы. Именно эта ракета вывела на орбиту первый искусственный спутник Земли в 1957 г. и космический корабль с Юрием Гагариным на борту в 1961 г. Тот заряд, под который это всё делалось много раньше, однако, успел „испариться“, и на его место пришло нечто совсем иное… “
Из приведённых цитат становится ясно, что в конце 1953 года в СССР принимались необычайно важные военные решения на самом высоком уровне. Но, как теперь проясняется, они имели лишь косвенное влияние на реальное развитие последовавших вскоре событий. Почему? Что случилось за короткий промежуток времени конца 1953-го — самого начала 1954 года?
Запомнилось одно не совсем обычное совещание у руководства. Как я, тогда совсем „зелёный“, туда попал, не знаю. Скорее всего — по прихоти Я.Б. Зельдовича. Детали обсуждения стёрлись из памяти, но главный мотив, ради чего собрались, отчётливо запомнился. Речь шла ни много ни мало о том, чтобы прекратить всю предыдущую деятельность, включая „трубу“ и „слойку“, и переключиться на поиск новых решений.
— Зачем так резко? — подал реплику кто-то из присутствовавших. — Давайте развивать старое и искать новое…
— Нет-нет! — незамедлительно последовало возражение И.Е. Тамма, выраженное в энергичной форме и потому хорошо запомнившееся. — Человек консервативен. Если ему оставить старое и поручить новое, то он будет делать только старое. Мы должны завтра объявить: „Товарищи, всё, что вы делали до сих пор, никому не нужно. Вы безработные“. Я уверен, что через несколько месяцев мы достигнем цели…
Мудрый И.Е. Тамм оказался прав. Должен оговориться, что в то время мне очень нравился революционный характер совещания и последовавший затем бурный порыв. Понимание того, почему всё так обернулось, пришло гораздо позже, спустя десятилетия.
В какой-то момент „наверху“, видимо, поняли, что ни Зельдович со своей командой, ни Сахаров со своей не сделали того, что надо, и требуется решительный шаг. Прорыв, если хотите. Этот шаг и был сделан. Как — это другой вопрос.
Спустя некоторое время после „революционного переворота“ до меня дошёл слух, что радиостанция Би-би-си передала в общих чертах содержание состоявшегося совещания. Была ли такая передача на самом деле или всё это домыслы, искусственно возбуждаемые и направляемые на поддержание нашей бдительности, мне не известно.
Тогда же появился эскиз, по поводу которого было сказано, что его просил рассмотреть А.П. Завенягин, работавший в то время заместителем министра среднего машиностроения. По своему плоскостному изображению эскиз напоминал лезвие безопасной бритвы (поэтому так и назывался у нас: „бритва“) , а по содержанию, как теперь ясно, — механическую модель Улама. Хотя затем этот вариант из-за тяжеловесности был отвергнут, некоторые принципиальные черты, зародившиеся на ранней стадии, сохранились до конца.
Я не помню другого времени, до такой степени насыщенного творчеством, поиском, что разом пропали внутренние перегородки, делившие людей по узким темам, а вместе с ними исчезла и мелочная секретность. Возник могучий коллектив единомышленников. Помнится, шутили:
— Если нарисуешь один круг — это секретно, два — совершенно секретно, а уж когда три — особой важности…
Спустя несколько месяцев внезапно появились, как свет в тёмном царстве, новые идеи, и стало ясно, что настал „момент истины“. Молва приписывала эти основополагающие, в духе радиационных идей Теллера, мысли то Я.Б. Зельдовичу, то А.Д. Сахарову, то обоим, то ещё кому-то, но всегда в какой-то неопределённой форме: вроде бы, кажется… К тому времени я хорошо был знаком с Я.Б. Зельдовичем, но ни разу не слышал от него прямого подтверждения на сей счёт. Как, впрочем, и непосредственно от А.Д. Сахарова. То, что мы сотворили тогда, по своей сути вошло во все последующие устройства.
Посчитав, что дело сделано и патриотический долг выполнен, уезжали с „объекта“ в Москву группы И.Е. Тамма и Н.Н. Боголюбова. А между тем как раз в это время активизировалась деятельность основных исполнителей — теоретиков, математиков, физиков-экспериментаторов, конструкторов, инженеров. Вера в плодотворность идеи, в её универсальность была настолько велика, что тогда же было принято решение о создании нового научно-ядерного центра — на Урале.
Переезды, затрагивающие судьбы людей, совсем не способствовали тому, чтобы сосредоточиться на доведении новой конструкции до испытания. По сути дела, над её созданием мы работали только в 1954 году и в начале 1955-го. А в ноябре 55-го было проведено испытание водородной бомбы нового образца — результат оказался ошеломляющим. Все прочие варианты были отставлены. Появились первые в стране лауреаты Ленинской премии во главе с И.В. Курчатовым, многим руководителям было присвоено звание Героя (кому впервые, кому во второй и даже в третий раз) , чинам поменьше раздали ордена разного достоинства.
* * *
Оглядываясь на то время и оценивая влияние американского „фактора“ на наше развитие, могу вполне определённо сказать, что у нас не было чертежей или точных данных, поступивших извне. Но и мы были не такими, как во время Фукса и первой атомной бомбы, а значительно более понимающими, подготовленными к восприятию намёков и полунамёков. Меня не покидает ощущение, что в ту пору мы не были вполне самостоятельными.
В статье Хирта и Мэтьюза многое сказано про американскую водородную бомбу. Особенно много — для тех, кто понимает, кто варился в этом котле. Подобной откровенности мы не допускали. А они решились. И стало ясно, что мы, в общем-то, их повторяли.
Не так давно мне пришлось побывать в известном ядерном центре США Ливерморе. Там рассказали одну историю, которая горячо обсуждалась в Америке и почти не известна в России. Вскоре после испытания „Майк“ в поезде, следовавшем из Принстона в Вашингтон, доктор Виллер (J.A. Wheeler) перевозил сверхсекретный документ, касающийся новейшего ядерного устройства. По неизвестным (или случайным) причинам документ исчез — он всего на несколько минут был оставлен без присмотра в туалете. Несмотря на предпринятые меры — остановлен поезд, осмотрены все пассажиры, обочины железнодорожного пути на всём протяжении, — документа не обнаружили. На мой прямой вопрос к учёным Ливермора, можно ли по тому документу получить информацию о технических деталях и устройстве в целом, я получил утвердительный ответ.
В связи с этим вспоминается эпизод, описанный в „Воспоминаниях“ А.Д. Сахаровым:
„ Я расскажу тут об одном забавном эпизоде, который, возможно, произошёл много раньше или позже (я нарочно не уточняю даты) . Нам показывали фотографии каких-то документов, большинство из них были перекошены, видимо, фотографу было некогда установить свой микроаппарат. Среди фотографий был один подлинник, ужасно измятый. Я наивно спросил: „Почему этот документ в таком состоянии?“ — „Видите ли, его пришлось выносить в трусиках. “
Хочешь не хочешь — выстраивается и у меня своя, доморощенная версия „влияния“.
* В нашей „слойке“ и в последующих модификациях советского водородного оружия вместо жидкого дейтерия использовался „сухой“ гидрит лития-6 . Нейтрон (первоначально от деления урана) с хорошим сечением взаимодействует с литием-6 , образующийся тритий тут же вступает в реакцию с дейтерием. Характерно, что если на входе имеется нейтрон произвольной энергии, то на выходе появляется высокоэнергетичный нейтрон, способный делить любой уран, включая уран-238 . По совокупности причин в последовательности деление-синтез-деление возникает разветвлённая цепь, очень эффективная по темпу энерговыделения и технически привлекательная. Была построена целая индустрия изотопного разделения лития, которая предусматривала использование ртути. Помню время, когда в аптеках исчезли градусники. Идея применения реакции на литии-6 исходила от теоретиков ФИАНа (В.Л. Гинзбург) и была очень плодотворной.
** Термоядерная детонация, несостоявшаяся в своём первоначальном виде Д amp;ndash;“трубы„, много позднее была развита на другой основе, в свете новых идей. Рассуждения, приведшие к реальной конструкции, кратко сводятся к следующему.
Вообразим себе полый цилиндр, внутри которого эквидистантно расположены шары, наполненные дейтерием. Реакция в первом шаре путём его сжатия инициируется слабомощным атомным взрывом. Выделившаяся термоядерная энергия первого шара транслируется на второй шар, от второго — на третий и т. д. Такой заряд в „чистом“ исполнении (за исключением инициирования) был применён при строительстве трассы канала для переброски воды из Печоры в мелеющий Каспий. Модная в своё время экологическая задача вскоре потеряла актуальность, а искусственная траншея от ядерного взрыва постепенно заплыла и заросла.
Термоядерная детонация по внешнему признаку напоминает горение бикфордова шнура, но с другой скоростью и энергетикой. При её осуществлении происходит переход от конечной энергии инициирования к произвольно большой, если режим устойчив. Термоядерная детонация имеет особую привлекательность для мирной энергетики, если удастся провести её инициирование не от взрывных источников, а, например, от лазеров.
4. Челябинск-70 , сводный брат Арзамаса-16
Летом 1955 года треть научных сотрудников покидали КБ amp;ndash;11 . Их командировали на Урал, где создавался новый военный ядерный объект — Всесоюзный научно-исследовательский институт приборостроения. Впоследствии он был переименован во Всесоюзный научно-исследовательский институт технической физики (ВНИИТФ) , а в последние годы приобрёл известность под названием Челябинск-70 .
Первый заместитиель научного руководителя ВНИИП (ныне РФЯЦ-ВНИИТФ) Л. П. Феоктистов и главный конструктор генерал-майор Л. Ф. Клопов.
фото из архива семьи Феоктистовых.
О причинах разделения старого объекта и возникновения нового можно только догадываться. Назывались стратегические соображения — два лучше, чем один, да к тому же и располагался он подальше от опасных западных границ. Но, думается, истинная причина была более прозаичной: создавался не просто новый объект — создавался объект-конкурент,
чтобы „старый кот не дремал“. Собственно говоря, такое было не внове. В то время во всех сложных направлениях, будь то авиастроение,
военно-морской
флот или ракетостроение, стремились исключить монополизм. Подтверждение этой мысли можно встретить и в мемуарах российских
(советских)
атомщиков.
Наибольшую ценность, на мой взгляд, представляют „Воспоминания“ А.Д. Сахарова и последние прижизненные публикации Ю.Б. Харитона. Совершенно естественно, что именно они, наиболее яркие учёные, поделились своими взглядами на историю создания ядерного оружия. Но не будем забывать, что и Юлий Борисович, и Андрей Дмитриевич — основатели и ведущие фигуры КБ amp;ndash;11 , и в их мемуарах почти не затрагивается деятельность Челябинска-70 . Хотя в „Воспоминаниях“ А.Д. Сахарова есть такие фрагменты:
„Сложные взаимоотношения со вторым объектом во многом определили наш „быт“ в последующие годы…
Министерство (особенно при преемниках Завенягина) явно протежировало второму объекту. Вероятно, далеко не случайно там была гораздо меньшая еврейская прослойка в руководстве…
Министерские работники между собой называли второй объект „Египет“, имея в виду, что наш — „Израиль“, а нашу столовую для научных работников и начальства („генералку“) — „синагогой“…
Что можно сказать по этому поводу?
Во-первых, о такой терминологии острословов министерства или кого-то другого я и, думаю, многие мои товарищи узнали из книги Сахарова. Во-вторых, взятая сама по себе, формулировка о пристрастиях руководства является неточной. Из „Воспоминаний“ читатель узнаёт, в противоречии со сказанным чуть ранее, что руководитель Средмаша В.А. Малышев был снят с работы за недостаточное внимание ко второму объекту. В начале 60-х по совершенно не ясным для нас причинам был отстранён от должности научный руководитель ВНИИП, очень сильный учёный и организатор науки Кирилл Иванович Щёлкин — трижды Герой Социалистического Труда. Я не припомню, чтобы подобную участь разделил кто-либо из научного руководства КБ amp;ndash;11 .
Наконец, только процитировать это и не сказать ничего более — несправедливо. На мой взгляд, если министерство и протежировало нам, то не только из-за великоросских настроений, но и по делу, по сути. Что я и попытаюсь показать.
Но прежде с моей стороны необходима одна оговорка.
В 1978 году, как уже отмечалось, я переехал на работу в Москву. Этим объясняется то обстоятельство, что достижения, о которых упоминается ниже, относятся к первому двадцатилетию деятельности института и совсем не касаются второго двадцатилетия. Кроме того, не будем забывать, что в нашей теме, военной и секретной, а до недавних пор абсолютно секретной, разного рода ограничения сохраняются. И чем ближе по времени описываемые события, тем больше таких ограничений.
* * *
Итак, 1955 год. На полигоне под Семипалатинском испытана водородная бомба нового образца, рождённая в недрах КБ amp;ndash;11 при непосредственном участии многих из тех, кто затем переехал на Урал. На месте нового объекта ещё велось масштабное строительство, а коллектив учёных и конструкторов вовсю трудился над поставленными задачами. Людям, знакомым с техникой, не нужно долго объяснять, что существует разница между первым испытательным образцом и тем, что „идёт в серию“. Так вот: в 1957 году в СССР была испытана и передана на вооружение армии серийная водородная бомба. И, заметьте, сделана она была не в КБ amp;ndash;11 , что было бы вполне естественным, а в Челябинске-70 . За успешное решение этой задачи группа челябинских учёных была отмечена очень редкой в ту пору наградой — Ленинской премией за 1958 год. В списке лауреатов была и моя фамилия — „за идею“.
По традиции сообщение о присуждении Ленинской премии приходило в день рождения В.И. Ленина. По этому случаю вторая половина дня 22 апреля 1958 года была у нас объявлена нерабочей, и состоялся грандиозный футбол.
Лично для меня он закончился печально. В голевой ситуации у ворот вратарь из команды соперника так ухватил вместо мяча своими ручищами мою ногу, что лопнула кость. У нападающего, разумеется. Лететь в Москву на вручение наград мне пришлось с костылями…
Вообще же футбол на объекте был в почёте. Но особенный интерес вызывали встречи теоретиков с математиками. В перерыве между таймами, к всеобщему ликованию, устраивались захватывающие шоу — серия из десяти пенальти по всем правилам, с судьёй и свистком. Я (от теоретиков) бил, А.А. Бунатян (от математиков) — отражал. „Призовой фонд“ формировался, как правило, по разнице забитых и пропущенных мячей: одно очко — одна бутылка добротного марочного вина. Помнится, был однажды счёт 7:3 в нашу пользу. Часть „призового фонда“ мы оприходовали сразу, а вот остальное Бунатян, сдаётся мне, так и замотал…
* * *
Честолюбивые, в подавляющей части молодые, в связи с переездом почувствовавшие, образно говоря, освобождение от „гнёта маститых“ и осознавшие личную ответственность за порученное дело (поучительный психологический феномен, не правда ли?) , челябинцы довольно скоро стали выходить на передовые позиции, обозначили своё право на значительность в конкурентном противоборстве с организацией-прародительницей .
Работая во ВНИИП, я имел возможность наблюдать стиль работы двух научных руководителей — К.И. Щёлкина и Е.И. Забабахина. И всегда поражался, как эти два совершенно разных человека, учёных, блестяще справлялись с управлением необыкновенно сложного организма, каким был в то время наш институт.
Кирилл Иванович Щёлкин — исключительно сильный организатор, имел многочисленные связи внутри и вне „объекта“, тяготел к конструкторам, газодинамикам, испытателям и меньше занимался нами, теоретиками и математиками, полагая, очевидно, что мы справимся без него.
Евгений Иванович Забабахин, наоборот, считал своим первейшим долгом взаимодействовать с теоретиками. Имея кабинет в нашем здании, он оставался до конца жизни учёным в классическом смысле слова.
Специфика нашей работы, особенно на первых порах, требовала огромного количества расчётов и теоретических построений. Их точность и полнота проверялись экспериментальным путём — для этого и проводились полигонные испытания. Как правило, несмотря на небольшой в то время опыт, слабо развитую расчётную технику (в основном использовались логарифмические линейки, арифмометры, электрические „мерседесы“ и „рейнметаллы“) , степень предсказания оказывалась очень высокой.
Однако при первом же испытании серийного „изделия“ обнаружилось значительное и поначалу необъяснимое отклонение во временных характеристиках взрыва. Стало ясно, что мы допускаем ошибки, не знаем чего-то о веществе, находящемся в поле мощной радиации. Усилиями наших организаций, а также некоторых привлечённых институтов Москвы картина была прояснена. Окончательную же точку поставил наш специализированный полигонный физический опыт с множеством элементов и пространственно-временных измерений. Полученные данные оказались фундаментальными (они мало впоследствии корректировались) , имели решающее значение для конструирования отечественных ядерных зарядов.
Где-то в конце 50-х по инициативе А.Д. Сахарова в КБ amp;ndash;11 затеяли делать супербольшую бомбу. Ни один человек толком не понимал, зачем она нужна. Но она очень нравилась московскому начальству и главное — самому Н.С. Хрущёву, в то время Первому секретарю ЦК КПСС. Видимо, и здесь торжествовал активно распропагандированный тогда принцип — дальше всех, быстрее всех, больше всех. Многочисленные совещания на самом высоком уровне, непрерывные запросы от ЦК КПСС, высочайшее внимание, оказанное КБ amp;ndash;11 , не могли оставить равнодушными и нас в Челябинске. Мы решили „войти в тему“, но с двумя оговорками. Во-первых, своё „изделие“ — существенно меньшее по размеру, но всё же из разряда больших — мы делали с жёсткой привязкой к носителю (ракете) . Во-вторых, внесли существенные поправки в явно переусложнённую конструкцию КБ amp;ndash;11 .
Наш институт провёл тогда серию испытаний и в очередной раз обошёл своего конкурента — по крайней мере с позиций привязки ядерного суперзаряда к носителю.
* * *
Упоминая об эпопее с большими бомбами, я, разумеется, никакого восторга не испытываю. Напротив, если меня сегодня спросить, в чём я вижу самое главное достижение Челябинска-70 в военной области, ответ будет совершенно определённым: это миниатюризация.
Наш первый научный руководитель К.И. Щёлкин был горячим сторонником малых зарядов. Он говорил:
— Разве для такого большого города, как Москва, недостаточно двадцати или пятидесяти килотонн, чтобы деморализовать население, подавить связь, управление? Преимущество небольших зарядов огромно. При необходимости мы можем делать их вместе с ракетой у нас на Урале, в тех же Каслях…
Хочу напомнить, что в ту пору счёт ядерным зарядам и ракетам шёл не на сотни и тысячи, как в 70-80-е годы , — они учитывались поштучно, а угроза войны, в том числе ядерной, ощущалась вполне реально. Вспомнить хотя бы Карибский кризис…
Работа над созданием небольших водородных зарядов — это самостоятельная страница в истории Челябинска-70 . Именно здесь в начале 60-х, независимо от разработок американских стратегов, закладывались основы для РГЧ (разделяющихся головных частей) . Этим термином стали обозначать группу зарядов, располагающихся на одной ракете-носителе. Недалеко от нашего объекта, в городе Миасс Челябинской области, находилась другая засекреченная точка — конструкторское бюро под руководством академика В.П. Макеева. Это в его КБ и под его руководством были созданы мощные морские ракеты для атомных подводных лодок, включая межконтинентальные ракеты с РГЧ. Ядерное оснащение этих ракет полностью обеспечивалось „продукцией“ нашего института.
Тенденция к миниатюризации проявилась не только в отношении стратегических видов вооружения. Челябинск-70 стал монополистом в создании артиллерийских атомных снарядов. В этих малогабаритных боеприпасах (а для них непременным требованием была внешняя идентичность с обычными, неядерными снарядами) удалось достичь значительной мощности путём перенесения некоторых приёмов, заимствованных от РГЧ.
Уже на первых порах развития ракетно-ядерной техники естественным образом возник вопрос о противодействии ядерным силам вероятного противника, включая все теоретически возможные ситуации. Одно из важных направлений этой работы — повышение стойкости собственных образцов ядерного оружия к гипотетическим воздействиям на него технических средств противника.
Ещё до разделения объектов под руководством Я.Б. Зельдовича развивалась идеология взаимной поддержки делительных и термоядерных реакций в одном узле, направленная против снижения мощности при провокации чужими нейтронами раннего неполного взрыва. Тогда же появилась теория электромагнитного действия ядерного взрыва. Электромагнитное излучение, наряду с ударной волной, световым и проникающим излучением, превратилось в важнейший фактор поражения, с которым необходимо было считаться. Зная сильные и слабые стороны своих зарядов, мы подвергали их в целом или отдельные элементы воздействию ядерным зарядом-облучателем.
Поскольку всегда считалось, что заряды существуют не сами по себе, а в системе с противодействием (противоракетная оборона, противовоздушная оборона и т. д.) , это находило отражение в технических характеристиках бомбы или головной части ракеты. При этом на практике „продавцы“, то есть мы по отношению к „покупателю“ — Минобороны нередко стремились приукрасить положение. И как раз именно в этом пункте — в доказательстве преимуществ своих „изделий“ в отношении ПРО — конкуренция Челябинска с Арзамасом была наиболее жёсткой.
Всегда существовала дилемма, которую условно можно представить так. Что лучше: иметь два заряда в носителе или один, но с удвоенным радиусом поражения? Мы отстаивали первое, считая такой подход более эффективным. В какой-то момент решились на прямой опыт. В полигонных условиях была имитирована боевая обстановка: заряд-облучатель действовал на „атакующий“ заряд, спустя некоторое время облучённый заряд взрывался. В итоге подтвердились наши предсказания. Насколько мне известно, коллеги-соперники из Арзамаса-16 на подобный эксперимент так и не решились и все свои заключения о стойкости боеголовок выводили из теоретических соображений или косвенных экспериментов.
И ещё одна, уже чисто количественная ремарка. В 70-е годы из общего числа зарядов, имевшихся на вооружении армии, более двух третей было разработано в Челябинске-70 . При этом по численному составу наш коллектив был втрое меньше Арзамаса-16 . Насколько мне известно, и до настоящего времени все комплексы ВМФ и ВВС оснащены исключительно ядерными зарядами, разработанными во ВНИИТФ.
* * *
Общая картина будет неполной, если не затронуть вопрос о так называемых мирных зарядах, создававшихся в нашем институте для использования в интересах народного хозяйства. Ясно, что развитие в этой области сдерживалось радиоактивностью, неизбежным спутником любых нейтронных реакций. В свою очередь, наиболее опасная часть радиоактивности, порождающая долгоживущие изотопы, происходит от деления тяжёлых ядер урана (или плутония) . Поскольку никто тогда не умел, да и сейчас не умеет, разжечь термоядерную реакцию без энергии деления, задача заключается в том, чтобы деление в общем энергобалансе имело наименьшую долю.
Уже в конце 50-х годов был поставлен вопрос о том, чтобы обеспечить разгорание в водородном узле без деления, за счёт сжатия и разогрева центральных слоёв от ударной волны. Правда, побудительным мотивом в ту пору служили не заботы о радиационной чистоте, а исключительно экономические соображения.
В начале 60-х подобного рода работы вновь возникли в Челябинске-70 , но уже для мирных применений и с существенной модификацией. Нужно сказать, что исследования по мирным ядерным зарядам всегда велись с большим энтузиазмом. И не только потому, что серьёзно расширялся круг наших знаний. Мы свято верили, что ядерная война с её бесчисленными бедствиями никогда не настанет, сознавали, что во имя этого и стараемся, обеспечивая ядерный паритет. И всё же каждому из нас по-человечески очень хотелось, чтобы труд, которому себя посвятили, принёс непосредственную пользу обществу. В этом мы видели некий элемент внутренней реабилитации.
Горячим сторонником развития мирной тематики был Е.И. Забабахин, сменивший на посту научного руководителя К.И. Щёлкина. Евгений Иванович всегда проявлял огромный интерес к промышленному использованию ядерных взрывов и к тем построениям, которые несли бы в себе минимальную радиоактивность. Он хотел подарить миру конструкцию, которая вообще не имела бы осколочной радиоактивности, а термоядерное разгорание осуществлялось бы с помощью взрывчатых веществ — последовательно, от горячего центра в его знаменитом „слоёном пироге“.
За десять лет до этого в группе Я.Б. Зельдовича, о чём я уже упоминал, занимались термоядерной детонацией дейтерия. Но безуспешно. Хотя теоретические исследования были удивительно увлекательными, практического продолжения они не имели — из-за громоздкости, недоказуемости того, что устойчивый процесс возможен. В 1953 году эти работы были прекращены.
Позднее мы вновь вернулись к идее термоядерной детонации, но на новой основе. Имеется в виду конструкция, способная не только разогреть каждый последующий слой энергией предыдущего, как всегда бывает при детонации, но также предварительно сильнейшим образом сжать вещество. Речь идёт не об обычном для ударной волны сжатии в несколько раз, а о сжатии в сотни и даже тысячи крат.
Такая конструкция, где горение происходило в сильно сжатом дейтерии, обеспечила в конечном счёте возникновение нового типа „мирного „изделия“. В нём было предусмотрено даже то, чтобы наведённая от термоядерных нейтронов радиоактивность в материалах конструкции также была минимальной. Достигалось это главным образом тщательным подбором самих материалов.
Заряд, основанный на этих принципах, как я уже упоминал, был применён в Пермской области с целью облегчить земляные работы на трассе предполагаемого канала по переброске стока северных рек в южные районы страны. И не наша вина, что использование такого заряда не привело к реальным практическим результатам, — воронки от взрывов в той болотистой местности через несколько лет заплыли. Как мне представляется, весь проект с переброской рек был изначально порочен, что и вызвало активное неприятие общественности.
Интересен был другой опыт, когда в полигонных условиях мы выяснили, какой минимальный шарик способен к самоподдерживающемуся горению. Много позже учёные Ливерморской лаборатории произвели в США аналогичный (не по построению , скорее всего, а по цели) опыт „Центурион“. Выявление минимальных размеров и, следовательно, минимальных энергозатрат нужно для оценки перспективности экспериментов, в которых разжигание идёт не от атомного взрыва, а от мощных энергетических источников лабораторного типа. Результаты „Центуриона“ (до сих пор засекреченные) послужили основанием для строительства мощных лазеров по американской программе лазерного термоядерного синтеза.
Совершенствование мирных зарядов продолжалось, и прежде всего в части уменьшения радиоактивности. Возникло устройство настолько необычное, что нам самим с трудом верилось в его осуществление, — в десятки раз снижалась радиоактивность продуктов деления! Это специальное инициирующее устройство (сокращённо — СИНУС) в дальнейшем было многократно усовершенствовано и показало свою надёжность на практике.
В одной из республик Средней Азии на газоконденсатном месторождении случилась авария — возник мощный горящий факел. Пожарные не могли приблизиться к очагу горения даже на десятки метров — такова была сила огня. Пытались использовать артиллерию, чтобы сбить бушующее пламя. Безуспешно. Тогда обратились за помощью к специалистам Средмаша. Была пробурена наклонная скважина — в направлении аварийной. В неё опустили специальный ядерный заряд, созданный по аналогии с нашим артиллерийским снарядом, боевую скважину забетонировали, затем произвели подрыв. Мощный подземный взрыв пережал ствол аварийной скважины, поступление газа наружу прекратилось. Попутно хочу отметить, что взрыв производился в исключительно тяжёлых условиях, при температуре около 100°С. Но вся конструкция сработала в расчётном режиме.
