Теперь Муза вспомнила ту установку, которую ей дал Магазанник, отрядив для столь деликатной миссии, выманив ее из далекого Израиля, где она проживала. Посланцем за ней был отряжен "забавный Феликс", который показался ей тогда выходцем с того света, если под этой аллегорией принимать Россию. Он же нашел ее, практически, в психологической невесомости, в прострации. В таком состоянии она, как стало известно, находилась уже без малого три года. Как только Муза узнала о том, что речь идет о трагедии, зацепившей Сергеева, она без колебаний согласилась выполнить роль психотерапевта, а точнее, – "подсадной утки", с помощью которой собирались выманить на тихую воду и успокоить от грядущих трагических известий Сабрину. Но принимая такое решение, она отдавала себе отчет в том, что согласие ее корыстно! Ей было нужно собрать в своем сердце все отголоски жизни Сергеева, к которому она теперь начала питать какие-то странные чувства.

Летели, как на пожар, пересаживаясь с самолета на самолет. Все визитеры, даже не успев смыть с себя дорожную пыль, явились ранним утром к Сабрине. Музу отрядили на выполнение сложнейшей роли – речь ведь шла о благополучии не только Сабрины, но и ее ребенка – наследника Сергева. Магазанник так и сказал: "На святое дело ни денег, ни себя не жалеть"!

Музу не стоило подгонять. Она и сама все понимала намного лучше "тупых мужиков" (именно так она их всех, до одного, теперь характеризовала). Сергеев был, бесспорно, в большей мере Мишиным другом, но и ее тоже. Она считала себя человеком, имеющим кое-какие права и на него и на наследника (пусть – наследницу). Муза не вышла вторично замуж, а потратила время на то, чтобы закончить университет (факультет психологии), походя прихватив еще знания и диплом ветеринарного врача. Еще при мишиной жизни она втихаря училась заочно в двух вузах сразу. Ее элитный еврейский генофонд обеспечивал легкое переваривание пристебов вузовских педагогов Петербурга. В Израиле она приобщилась к древнееврейским и оккультным наукам, – правильнее сказать, Муза стала нормальной колдуньей. Среди своего нового клана популярность ее начинала утверждаться и расти.

Музе было ясно, что ощущение трагедии у Сабрины уже произошло, но она маскирует его, пытаясь потянуть время, привыкнуть к страшной мысли, закалить себя, дабы не нанести травму плоду. Никто из акушеров и гинекологов еще не разобрался досконально в силе защитных механизмов у беременной женщины. Сабрина трагедию почувствовала сердцем, мозгом, душой и темнить на этой линии нет смысла. Но она пыталась, может быть, даже не осознанно, отвести удар от "живота". Муза понимала, что нужна правильная не только стратегия, но и тактика компенсаторной психотерапии. Важнейшие ее элементы как раз и заботили современную колдунью. Необходимо было брать быка за рога. Муза нагнала в голос побольше решительности и твердости и безапелляционно заявила:

– Сабрина, девочка, ты хочешь поговорить серьезно или тебе больше нравится тихо лить слезы? Ты, прежде всего, готовишься стать матерью, а это само по себе не так просто. Тем более не просто родить, а затем вырастить здорового ребенка. Сейчас своими рыданиями ты здоровья ему не прибавляешь, а отбираешь. Представляешь, какие спазмы, эмоциональные встряски он теперь испытывает. Ты же душу из него вынимаешь, создавая кислородное голодание, гормональный стресс.

Сабрина от такого уверенно-методичного, спокойного голоса словно прозрела и замерла, соображая. Кое-что из анатомии и физиологии она помнила еще со времен первой беременности. В ее мозгу вдруг нарисовалась реальная картина: маленькое, беззащитное существо, привязанное к материнскому организму пуповиной, затихло, съежилось, не понимая, что там на верху, за пределами его укромного, теплого пузырика, творится. Даже сквозь белково-жидкостную и многослойно-тканную защиту к нему доходили совершенно иными, окольными, путями волны потрясений.

– Муза, – вымолвила Сабрина наконец-то, – прошу тебя, скажи мне всю правду, а потом я найду в себе силы заняться новыми заботами. А так эта пытка может длиться бесконечно,.. я слишком любила и продолжаю его любить!

– Сабрина, как это не тяжело, но ты и сама уже догадалась, произошло худшее, – судно, на котором плыл Сергеев, погибло в океане. – заговорила Муза. – Подробности все еще выясняют, но для тебя доставлена записка. Александр ее писал, видимо, перед смертью, чувствуя ее приближение. Он делал все возможное, чтобы не оставить тебя одну на этой земле, но все люди смертны, в том числе даже те, кто сильно любит своих близких.

– Где, где, записка? – вскричала Сабрина. – Я хочу еще раз, хоть как-то, но обязательно ощутить его. Что же ты молчала, Муза?! Хотя, что я говорю?.. Я похожа сейчас, скорее всего, на умалишенную… Спасибо, спасибо тебе, милая Музочка, прости меня,.. давай записку.

Муза не была уверенна в том, что чтение письма не приведет к обострению истерии, а то и развитию реактивного психоза. В период беременности такое – как пара пустяков! Но решила рисковать. В конце концов и аверсивная психотерапия в ряде случаев приносит успех: лишь бы не перегнуть палку, или, разгибая искривленную психику, не сломать ее в другую сторону! Муза достала из сумочки опасный клочок бумаги, цену которому в настоящий момент трудно определить.

Сабрина приняла записку, как что-то волшебное, мистическое, прилетевшее из потусторонних областей. Только старинные почтовые голуби могли приносить такие весточки, и то – избирательно, один раз за всю жизнь.

Но, это была не его рука, – письмо написано на плохом английском и другим человеком: мелькнула надежда на ошибку, но вдруг в самом конце послания в глаза ударили, как яркий слепящий свет, слова, написанные Сергеевым лично. Они были адресованы только Сабрине! Да, это была уже его рука – только не слишком твердая и слегка дрожащая (подумалось: видимо, ему было ужасно плохо!). Сабрина читала медленно и вслух: "Сабрина, милая, не плачь, на все найдутся объясненья:.. Я люблю тебя больше жизни"! Дальше была потеря сознания у обоих: тогда, в прошлом измерении, – у Сергеева; сейчас, в измерении настоящем, – у Сабрины!

Муза не стала мучить женщину резкими ударами нашатыря, а методично и энергично растерла, помяла с усилием кончики пальцев рук, там где таятся активные сердечные точки "Ши-сюань". Затем достала из сумочки акупунктурные серебряные иглы и, когда Сабрина открыла глаза, ввела несколько маленьких игл в правую и левую ушные раковины.

– Полежи, деточка, отдохни, еще начитаешься (будет это миллион раз – по себе знаю!). Все эти послания любимых мужиков почему-то выглядят так, словно они даже после смерти задаются целью нас посильнее огорошить. Поверь мне, старухе, испытавшей многое на свете, последнее письмо к любимой женщине должно быть все же более деликатным!

Отойдя немного, Сабрина вновь обратилась к письму. Оно было написано на помятом листке. Похоже, что депешу читали разные люди многократно, – то могли быть капитан судна, спасшего Сергеева, различные уровни администрации портов по пути следования, полицейские чины. Длинный путь – непростую эстафету человеческих рук – прошло это письмо. Хорошо еще, что оно не затерялось вовсе! Сабрина уже спокойнее и более осознанно углубилась в текст, стараясь не пропустить ни одного поворота мысли, ни одного слова, – она пыталась расшифровать то, что прячется за символами, что могло быть понятным только им двоим – Сергееву и Сабрине… Теперь уже сознание ее не оставляло, и, вообще, после игл и еще какого-то тайного лечебного колдовства она стала поразительно спокойной, если не сказать – собранной и прагматичной.

Она заметила перекличку последней реплики Сергеева и того стихотворения, которое ночью обнаружила в первой тетради. Из этого следовало, что ребенка, если то будет мальчик, должно назвать Владимиром. Ну, а Сабрину ждут какие-то новые испытания – "приглашение на казнь". Она обратила непонимающий взгляд на Музу, – та словно читала ее мысли на расстоянии, но старалась внести в свои ответы максимальный положительный психотерапевтический эффект – воздействие спасительное, щадящее, безусловно полезное. Муза медлила с ответами, добросовестно взвешивая каждое слово, то были непростые слова, а команды, символы волевых установок.

– Ты, милая, должна привыкнуть к способу мышления твоего "повелителя". – заявила колдунья. – В его словах всегда прячется вымысел, метафора и реальность. Ищи золотую середину. К тому же к его словам необходимо относиться еще и с юмором. Посмотри, Сабрина, что он тебе нагородил еще в одном коротеньком стишке, Назвал-то его, паршивец, издевательски – "Юродивым". Нечего сказать, элегантное посвящение!

– Видишь, куда клонит, упрощает, скорее, – продолжила Муза свою психотерапию "на понижение". Она словно задалась теперь целью сбивать с восприятия покойного налет значительности и романтизма. Но Сабрина возразила ей:

– Этот стишок шутейный он написал (я вспомнила!), когда мы с ним только начинали наши отношения. Зашла дискуссия по поводу мотивов контактов мужчины и женщины и далеко идущих планов. Он утверждал, что от нас, собственно, ничего не зависит – вершится "игра" Божьих установок, а люди – только статисты, заурядные исполнители команд. Тогда в его голове, видимо, в качестве примера, и родились несложные рифмы. Как сейчас помню: он прочел мне их, а я, дура, возмутилась. Муза ты тоже попалась на пустышку – поверила в искренность, – он же только разыгрывает нас.

Муза коварно и многозначительно хмыкнула и продолжала:

– Помнишь, он приводит в одном из стихотворений слова Святого Апостола Павла: "Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся"! Это он тебя предупреждает. Странное дело, но Сергеев, действительно, словно предчувствовал свое и твое будущее. Ну, а что касается "приглашения на казнь", то здесь все проще простого: как бы не изменилась твоя судьба, ты будешь казнить себя постоянно. Он, конечно, ранил твое сердце основательно.

– Муза, а скажите откровенно: вы долго мучались после смерти Михаила? – вежливо и осторожно начала расспрос Сабрина. – Вы его оправдываете, – он же все решил за вас и без вас.

Из Музы словно вырвалась заранее приготовленная отповедь:

– Мишке я бы набила морду, всю рожу ему, поганцу, исцарапала.

Она всхлипнула, но быстро взяла себя в руки, помолчала, затем тяжело вздохнула и произнесла задумчиво и более ласково:

– Затем я бы смыла с этого бедолаги всю грязь, завернула бы его в махровую простыню (есть у меня такая, до сих пор берегу – она большая, цветастая, с попугаями) и стала бы кормить его с ложечки, как маленького, собственного ребенка, причем стоя перед ним на коленях, благодаря только за то, что он вернулся с того света ко мне.

– Странные, все же мы существа – женщины, – продолжала Муза, словно откупорив бутылку, из которой вырвался демон тяжелых, но и приятных воспоминаний. – Там, где казалось бы надо мстить и ненавидеть, мы любим и терзаемся, – мазохизм какой-то! Вот и ты, Сабринок, будешь превращать свою жизнь в пытку. Прав Сергеев, все это лишь приглашение на казнь!

– Ты знаешь, Сабрина, я ведь пыталась вытеснить Мишу из памяти, из души: уехала в Израиль, надеясь, что земля предков излечит, придаст силы. Я даже попыталась завести роман со стопроцентным евреем, – Муза засмеялась и продолжила, – ни черта не получилась. Как только дошло дело до койки, (он еще только снял пиджак) – меня моментально стошнило, вырвало. Пришлось выкручиваться, изобретать. Я нашла лихой выход (нельзя же было оскорблять ни в чем неповинного человека): я загнула сказку о том, что недавно приехала из кошмарной России и, видимо, притащила с собой какую-то инфекцию. Видела бы ты, как этот импозантный, сытый и самодовольный еврей рванул от меня, – вот тебе пример "приглашения на казнь". Даже изменить памяти нет никакой возможности. Мне все время кажется, что Миша где-то рядом, – он наблюдает за мной и когда посмеивается, а когда и грустит, жалеет меня. Ты, кстати, учти мой опыт и лучше не пытайся "вышибать клин клином", предупреждаю, ничего не получится. Там, в одном стихе, Сергеев благородно заявляет: "Я тебя отпускаю: за границы былых ощущений"… Ты не верь, никуда он тебя не отпустит. Я, вообще, уверена, что он вселится в тебя, в твоего малыша и будет пасти тебя до конца вашего века. Сергеев – не тот человек, чтобы раздавать подарки судьбы посторонним. Он тебя очень любил, тебя нельзя не любить. Вот и я тоже с первого взгляда в тебя влюбилась и кажется мне, что мы знакомы с тобой целую вечность.

Муза слушала, продолжая перебирать листочки со стишатами, быстро просматривая их. На одном из них задержалась подольше:

– Вот, обрати внимание, – еще один поэтический перл, в котором проявляется вся суть мальчишеской натуры, хвастуна и верхогляда. Называется "Боль":

– Опять Библию цитирует, – продолжала Муза. – Подумай сама, кого он причислил к "нечестивым"? Наверняка, имел ввиду тех, кто ему лично изменяет. Подумал бы лучше о том, а каково нам, оставшимся на земле, без любимых мужиков, отправившихся отдыхать в Раю. Правда, сомневаюсь, что туда их пустят, скорее им уготовано Чистилище… А, скорее всего, указана прямая дорога в Ад!

Муза продолжала наращивать эффект психотерапии аверсивного свойства, используя для этого и свои былые наблюдения за жизнью больницы, в которой работала компания отщепенцев немного лет:

– Сабринок, ты еще плохо знаешь мужчин-мальчишек. Александр, хоть и был доктором наук, а Миша кандидатом, но они порой резвились, как дети. Вдвоем постоянно затевали розыгрыши. Любимой мишенью, безусловно, было начальство. Ирония в таких играх соседствовала с административными преступлениями. Причем, ни за какую "правду" они, собственно, и не боролись, а просто зубоскалили, потешали собственный интеллект, аристократов из себя корчили. Знаешь такую моду – а ля Федор Толстой? Жил когда-то такой разгильдяй, дуэлянт и великий барин. Больницу эти "невинные" сорванцы порой ставили на уши. Я-то наблюдала их художества из-за дверей гистологической лаборатории, но возразить не могла – они и меня взяли бы в оборот, пародировать стали бы, разыгрывать. Им поперек слова не скажи. У них ведь ничего святого за душой не было, когда дело доходило до хохм. Вот тебе характерный пример, если угодно?

Сабрина перебила Музу вопросом:

– Извини, не понимаю – кто этот Федор Толстой? Расскажи сперва поподробнее. И какое отношение к нему имели твой Миша и Сергеев?

Муза слегка поморщилась, но отвечала сдержанно и величаво с таким же пафосом, с каким, скорее всего, поучает своих сопливых учеников сельская учительница:

– Александр с Мишкой (аристократы говенные!) генеалогическими изысканиями занимались: пытались свои корни раскопать; один себя к великим татарам причислял (это Миша), другой (Александр) – к потомкам шведских бандитов времен короля Карла CII

У историка Ключевского (знаешь такого? – вопрос к Сабрине; та утвердительно мотает головой)имеется замечание: "Почти все дворянские роды, возвысившиеся при Петре и Екатерине, выродились. Из них род Толстых исключение, Этот род проявил особенную живучесть". Сергеев, кстати, уверял, что исторический ларчик открывается просто: все искусственное и надуманное человеком, а не совершаемое волей Божьей, не имеет никаких перспектив. Доказательство тому тезису – эпоха Петра и Екатерины "Великих". А особые подтверждения представили большевики – у них буквально все получилось шиворот-навыворот! Так вот, Петр Андреевич Толстой – сподвижник Петра I был сперва у него в опале (за причастность к стрелецкому бунту), затем отмылся и был приближен царем ко двору. Но сам Петр I говорил о Толстом: "Петр Андреевич очень способный человек, но, ведя с ним дело, надо из предосторожности держать за пазухой камень, чтобы выбить ему зубы, если он вздумает укусить". Шикарное замечание монарха! Характеристика уровня культуры и менеджмента российских монархов, да и его окружения тоже. Как тебе, Сабринок?

– Я, пожалуй, так хорошо не знаю историю Государства Российского, чтобы удивляться или восторгаться. – отвечала, внимательная слушательница, ты не отвлекайся, рассказывай.

Муза, насладилась эффектом рассказа (что ни говори, но, похоже, и она давно заразилась от Сергеева восторгом краснобайства; однако в своем глазу и бревно – не соринка!). Экскурсовод по памятникам старина продолжал:

– Так вот, потомок того хитрого царедворца – Федор Иванович Толстой, как пишут очевидцы, был красивым, сильным, стройным брюнетом, прославившимся попойками, карточной игрой, безобразиями и дуэлями. Кстати, Сабрина, он явился прототипом дуэлянта Долохова из "Войны и мира" Льва Толстого.

Сабрина развесила уши и с основательным вниманием и любопытством слушала повести старины.

Муза же продолжала выплескивать из себя знания тайных страниц истории России с восторгом инородца, хорошо знавшего, что это не его горе, не его боль и обида:

– Заметь, девочка, Петр Андреевич Толстой, будучи семидесятипятилетним вдовцом, содержал молодую итальянку редкой красоты, устраивал в своем доме роскошные балы, на которых частенько с удовольствием присутствовал государь. Федор Иванович Толстой женился на цыганке, и она родила ему двенадцать детей. Петр Андреевич был блестящим дипломатом, способным при необходимости "вывернуть изнанку налицо и лицо наизнанку". Это именно он, практически, выкрал царевича Алексея и привез Петру I на пытку. Федор же Иванович только прожигал жизнь.

– Грибоедов в "Горе от ума" писал о нем: "Ночной разбойник, дуэлист, в Камчатку сослан был, вернулся алеутом. И крепко на руку нечист"… Он был другом Пушкина и, вместе с тем, они одно время были на грани дуэли. Рассказывают, что один приятель (их у него было много и среди них – Пушкин, Вяземский, Жуковский, Денис Давыдов, Баратынский, да мало ли кто еще!) просил Федора Толстого стать его секундантом на дуэли, тот ответил согласием. Но, когда взволнованный дуэлянт прискакал к нему рано утром и удивился тому, что тот еще нежится в постели, Федор Толстой успокоил товарища. Оказывается ночью он отыскал виновника дуэли, придрался к нему, вызвал тоже на дуэль и благополучно угрохал. К нему прилепилась кликуха – "Американец" с периода путешествия вокруг света под началом Крузенштерна. Он задал хлопот будущему адмиралу своими выходками. Крузенштерн вынужден был высадить его на Алеутских островах, вблизи Камчатки. Толстой и там, среди снегов белых, сумел набезобразничать.

Муза немного перевела дыхания, отслеживая эффективность тонкого психотерапевтического действа, называемого психологическое отвлечение, "перенос". Затем продолжала с неменьшим энтузиазмом:

– От этого "сорви голова" пошли ветви писателей по мужской и женской линиям: Константина ("Князь Серебряный"), Льва (в рекламе не нуждается), Алексея ("Хождение по мукам" и прочая белиберда) и других, многочисленных. Сам Федор убил на дуэлях двенадцать человек. Женившись на цыганке и настряпав кучу детей, он в наказание от Бога вынужден был подсчитывать ранние смерти своих наследников. Они в раннем детстве умирали все, кроме одной, последней дочери. Толстой помечал их смерти многозначительным – "Quitte". Так он жизнью своих детей отквитывал у Дьявола смерти ранее убиенных на дуэлях. Его дочь Сарра писала стихи и прозу, но умерла в семнадцати лет. Пушкин, знавший ее, писал своей жене: "Видел я свата нашего Толстого; дочь у него почти сумасшедшая, живет в мечтательном мире, окруженная видениями, переводит с греческого Анакреона и лечится гомеопатически".

Сабрина слушала, почти что раскрыв рот, не пропуская ни одного слова. Ей все было интересно. Разговор шел о стране, из которой выплыла ее любовь и счастье (Сергеев), и куда она обязательно поедет (это было уже для нее решено!). Именно в России должен появиться на свет ребенок ее любимого мужчины! Ей хотелось, чтобы ребенок Сергеева, ее ребенок (тоже выходца из России), был петербуржцем, то есть представителем той породы россиян, которая была условно славянской. Когда-то евреи колонизовали Австралию (точнее, захватили там бразды правления, экономические рычаги) и создали великий и загадочный оазис для особой породы людей – мигрантов с густо и многообразно замешанной кровью от разных племен и народов, большую часть из которых составляли бывшие каторжники, изгой. Такими активными выбросами стала в России порода людей, собравшаяся под знамена Оракула петербургского! И вел этих авантюристов полусумасшедший царь Петр – сатрап, психопат, конквистадор даже в собственной отчизне, которого, если судить объективно, порой посещали и гениальные мысли, им принимались перспективные административные решения. Памятник Петру в Петропавловской крепости – самое правдивое психиатрическое свидетельство "полноценности" этой противоречивой личности. Сабрина надеялась, что ее сын на родном пепелище зарядится все же иными качествами. Ей очень хотелось увидеть его человеком, усвоившим все лучшее из присущего огромной, загадочной стране, называемой Европейской Россией!

Но Муза вновь привлекла ее внимание замечанием о "патологии" ее избранника – Сергеева, который, будучи коренным жителем северной столицы, находясь под постоянным протекторатом Оракула петербургского, и не мог быть иным, чем должен, обязан быть по принадлежности: змея не могла отказаться от своей змеиной сущности и превратиться, скажем, в рыбу, близнеца или крысу. Муза, как человек, отдавший достаточно лет служению патологической анатомии, хорошо помнила, что, например, в переводе с греческого простата (prostates) означает стоящий впереди. Отсюда и те простагландины, которые вырабатываются в организме петербуржца, выводят его далеко вперед по сравнению, например, с кособрюхими москвичами и прочими россиянами-азиатами. Оракул петербургский, выявленный гениальным чутьем царя Петра, и оформленный им по принадлежности в столицу Империи, имеет качество просперити (prosperity – англ.) – обеспечивает процветание постоянное и не затухающее! Муза стряхнула с себя налет исторических аналогий и социологической казуистики. Она продолжила разговор о малом, о мирском:

– Однако я отвлеклась, а ведь беседа шла не о прозе, а о стихах. Как помнится мне, Сергеев состряпал один забавный стишок, обсудил его с Мишкой. Оба придурка уговорили аспиранта, смотревшего на них, как на богов, прописать его на листе ватмана, строга ориентируясь на осевую линию. Я встретила здесь, на листочке, это стихотворение, названное "Сканер чувств". Смотри, что у них получилось!

Женщины, склонив головы, начали прилаживать листочек со стихом на журнальном столике, разглаживая его и изучая с кропотливым женским вниманием и любопытством.

Странно, но психотерапия "на понижение" действовала. Видимо, Муза успела стать большим мастером! Сабрина чувствовала, что тяжелый камень медленно, но начинает отваливаться с души и появилось желание многое обдумать, а, самое главное, утвердилась обязательность беречь ребенка, успокоившегося сейчас у нее под сердцем.

– Муза, я прочла все внимательно: конечно, ирония чувствуется, корректность выражений не везде соблюдается, но стишок можно назвать поучительным, почти что произведением эпического жанра, достойного печати в многотиражной ежедневной прессе. Не пойму, чего же ты взъелась на поэтов.

Муза загоготала, прищурилась, и подбросила очередную инвективу:

– Ты, деточка, ротозейка! Зри в корень и ищи корень: обрати внимание на графику, на контуры стиха. Что они тебе напоминают?

– Вазу, что ли? – неуверенно залепетала Сабрина.

– Вот, вот! Эти два мудозвона, оказывается изобрели психологический тест. Почти, как у Германа Роршаха. Извини за педантизм, Сабринок, но внесем ясность. Мне кажется, что здесь необходимы дополнительные пояснения: речь идет о шведском психиатре, жившем в период 1884-1984 годы, он изобрел специальный тест, широко используемый в медицинской практике для расшифровки неосознаваемой мотивации личностных реакций. В современной психодиагностике такие тесты называют проективными, то есть дающими возможность оценивать личность целостно, а не растаскивать ее по отдельным реакциям, которые потом не знаешь как свести воедино. Главное преимущества таких методов состоит в том, что опрос пациента не выглядит прямым ударом в лоб. Нет нужды требовать конкретности в формулировках, наоборот, в них всегда остается некий тайный подтекст: вроде бы говорим о пустяках, об отвлеченных материях… Ан, нет! Потихонечку, да полегонечку, как говорится, тихой сапой, но выводим мотивацию на чистую воду. В стихе заложен специальный ключ.

Муза оценила эффект пояснений: очевидно, что Сабрина слушала внимательно, все еще ни черта не понимая. Колдунья-психолог задала наводящий вопрос:

– Присмотрись, Сабринок, к внешнему контуру рисунка стиха. Ну же, повнимательнее. Здесь представлен, как теперь говорят, растр, то есть графический образ, хранящийся в диагностическом файле. Представь его себе в виде описания мысли по точкам (пикселям).

Все доходило медленно, но настойчиво с прибавлением уверенности, как до жирафа. Наконец! – лицо Сабрины залилось краской смущения. Муза радостно воскликнула:

– Чувствуется эффект. Вазомоторы действуют! Ты, милочка, реагируешь, как девушка, впервые встретившаяся с мужским половым членом, как говорится, глаза в глаза! Точно на такой эффект и рассчитывали эти два обормота, изобретатели-циники. Теперь даю квалифицированные пояснения: ты обращала внимание прежде всего на мысль, а не на форму. Между тем, форма-то как раз и является "профилем сексуальной солидарности", – так назвали этот феномен наши лоботрясы. Тебя интересовало содержание стиха потому, что ты натура глубокая, поэтическая, филологически сориентированная, не склонная к разврату. Так?!

– Скорее всего так. Правда, с Сергеевым я очень любила заниматься любовью. – отвечала Сабрина. – Но, может быть, то был не разврат?

– Да успокойся, Сабринок, какой там разврат, – просто техника высокой пробы. В разнополой любви и не может быть разврата, – это я тебе гарантирую. Ты даже профиль и фас пениса приняла за вазу. Этим ответом ты напомнила мне старый анекдот, он к месту, и я рискну его тебе рассказать: встречаются две проститутки; одна портовая, нищая; другая, обслуживающая обеспеченных интеллигентов (благополучная). В школе дамочки были подругами, затем их пути разошлись. Благополучная – вся из себя: шикарный прикид, отменный макияж, холеная. Она "играет на флейте" – ублажая пенис. Портовая (нищая) проститутка просит уточнить, что такое пенис? Подруга объясняет, используя привычный сленг: "это тот же хер, только намного мягче". "Счастливая ты! – замечает портовая проститутка – А у меня сплошная непруха. Снимет тебя пьяный докер, всю ночь елозит, как сучку, а утром вместо оплаты просит рупь на трамвай".

В глазах Сабрины застыл ряд новых вопросов, но Муза не дала ей их озвучить:

– Если ты собираешься в Россию, а я чувствую, что эта загадочная страна уже вызывает у тебя огромное любопытство. Тебе, Сабринок, нужно постигнуть некоторую специфическую лексику, но эти ответственные занятия мы перенесем на другое время.

– Теперь вернемся к нашим баранам, – продолжало Муза величаво (учитель, дремавший в ней проснулся, и основательно взялся за работу). – Я рассказала тебе анекдот лишь для того, чтобы отсветить специфику восприятия, свойственную разным людям. Теперь продолжим основную тему: аспирант приколол тот стих-тест к стене над головой секретарши главного врача больницы. Первая почему-то вошла в приемную Записухина (работала у нас такая курва заместителем главного врача по медицинской части).