Сам же мистер Б. полагал, что всякому воздается и спасение всякого свершится по делам его, а не по внешнему образу его веры. Но ни одна господствующая церковь не признает этого простого суждения, дабы не лишиться тем самым своего наследия и своей земной власти.

В: Опасное вольномыслие! И вы не сочли его речи преступными?

О: Нет, сэр. Я счел их благоразумными.

В: Порицание господствующей церкви?

О: Порицание пустосвятства, мистер Аскью. В этом мире лицедействуют не только на подмостках. Таково, сэр, мое мнение, не во гнев вам будь сказано.

В: От вашего мнения до крамолы один шаг, Лейси. Презирать облеченного званием — презирать самое звание. Но оставим празднословие. Где вы расположились на ночлег?

О: В Бейзингстоке, в «Ангеле». Наутро выехали в Андовер, а оттуда — в Эймсбери, где и провели следующую ночь.

В: Похоже, вы не слишком спешили.

О: Не слишком. А на другой день спешки было и того меньше, потому что в Эймсбери мистер Б. пожелал осмотреть знаменитое языческое капище, что находится неподалеку, в Стоунхендже. Нам же было предложено расположиться в Эймсбери на отдых. Хотя я думал, мы продолжим путь.

В: Вас это удивило?

О: Удивило, сэр.

В: На этом прервемся. Мой канцелярист отведет вас обедать, а ровно в три часа продолжим допрос.

О: Но, сэр, миссис Лейси ждет меня к обеду домой.

В: Ждет, да не дождется.

О: Вы даже не дозволите уведомить ее, что я задержан?

В: Не дозволю.

Тот же самый далее под присягой показал, die annoque praedicto <в вышеуказанный день и год (лат.)>.

В: Не случилось ли в ту ночь, которую вы провели в Бейзингстоке, чего-либо примечательного?

О: Нет, сэр, все прошло, как было задумано. Мистер Б. изображал моего племянника, уступил мне лучшую комнату в «Ангеле» и на людях обращался ко мне с сугубой почтительностью. Мы отужинали у меня в комнате — в общий зал он выйти не захотел, и то же повторялось всюду, где бы мы ни останавливались. Сразу после ужина он не мешкая удалился к себе, а мне предложил распоряжаться собой по собственному усмотрению. Он поступил так, по его уверениям, не в знак немилости, но дабы избавить меня от общества такого нелюдима. И до самого утра я его не видел.

В: Вам неизвестно, чем он занимался наедине с собой?

О: Нет, сэр. Вернее всего, чтением. Он возил с собой сундучок с книгами, которые называл bibliotheca viatica <дорожная библиотека (греч. — лат.)>. При мне от открывал сундучок не более двух-трех раз. На постоялом дворе в Тонтоне, где нам пришлось поселиться вдвоем в одной комнате, он после еды принялся за чтение каких-то бумаг.

В: Что же лежало в сундуке — книги или бумаги?

О: И книги, и бумаги. Он сказывал, математические труды, походная библиотека, как я вам докладывал. И что будто ученые занятия отвлекают его от тревожных мыслей.

В: Не давал ли он более подробных объяснений, какого рода труды?

О: Нет, сэр.

В: А сами вы неужто не полюбопытствовали?

О: Нет, сэр. Я не весьма сведущ в таких предметах.

В: Не углядели вы заглавия хотя бы одной книги?

О: Я приметил написанный по-латыни труд сэра Исаака Ньютона — забыл название. Ни один ученый муж не удостаивался от него столь лестной похвалы, как сэр Исаак: мистер Б. говорил, что почтение к этому имени внушил ему его Кембриджский наставник, вышеназванный мистер Сондерсон.

Как-то в дороге мистер Б. тщился растолковать мне учение сэра Исаака о производных и переменных величинах. Я, признаться, стал в пень и осторожно намекнул, что его объяснения пропадают всуе. В другой раз, когда мы приехали в Тонтон Дин, он завел речь о монахе, который много веков назад открыл способ увеличивать числа. Это уж я уразумел, премудрость невелика: для получения каждого числа надо сложить два предшествующих, вследствие чего получаем один, два, три, пять, восемь, тринадцать, двадцать один и так далее, сколько вам будет угодно. Мистер Б. утверждал, будто, по глубокому его убеждению, эти числа здесь и там скрыто запечатлены в природе как некие божественные тайнообразы, с тем чтобы все живое им подражало; соотношение между соседствующими числами есть тайна, ведомая еще древним грекам, которые вывели совершенную пропорцию. Мне помнится, он определил это отношение как один к одному и шести десятым. И он уверял, будто бы можно найти эти числа во всем, что нас в тот миг окружало, и множество иных примеров привел, только я все перезабыл — кроме того, что некоторые из этих чисел усматриваются в расположении лепестков и листьев у деревьев и трав.

В: Он рассуждал об этих тайнообразах как о важном для него предмете?

О: Нет, сэр, как о занятной диковине.

В: Не разумел ли он, что проник в некую тайну природы?

О: Не совсем так, мистер Аскью. Вернее сказать, будто он угадал эту тайну, однако до конца еще не постиг.

В: Не нашли вы тогда странным, что предпринятому по указанной причине путешествию сопутствуют подобные изыскания и походная библиотека?

О: Да, сэр, я немного удивился. Но чем дальше, тем больше я убеждался, что это необычный человек и, уж конечно, необычный возлюбленный. Я заподозрил, что страсть к ученым занятиям в нем куда сильнее, чем мне было явлено, и он не хочет отрываться от них, даже отправляясь увозить свою избранницу.

В: Вот вам последний вопрос касательно его занятий. Не видали вы в сундуке сделанный из меди инструмент со множеством колесиков, по виду сходный с часами?

О: Нет, сэр.

В: Но вы ведь говорите, будто видели сундук открытым?

О: И каждый раз он бывал полон и наверху лежали разметанные листы; я не имел случая обозреть все содержимое сундука.

В: Вам не случалось замечать, чтобы он работал с таким инструментом?

О: Нет, сэр.

В: Вернемся в Эймсбери.

О: Но прежде я должен упомянуть одно происшествие, имевшее место в Бейзингстоке.

В: Хорошо.

О: Оно касается до горничной Луизы. Джонс рассказал, что она не пожелала, как заведено, спать в отдельной комнате с тамошними служанками и спросила себе особый покой. За общий стол она также не села, но просила, чтобы немой подал ей обед наверх. И вот еще что: как уверял Джонс, немой слуга из-за нее ходит сам не свой. Джонса это весьма удивило. Уж мы с ним судили, рядили, но так ни к чему и не пришли.

В: Замечал он в девице те же чувства?

О: Он никак не мог разобрать, сэр, а только усмотрел, что девица немого не чурается. Дальше открылись новые обстоятельства, но о них в свое время.

В: Она всегда держалась этого обычая — есть и почивать отдельно?

О: Всюду, где только находилась для нее комната. А то на постоялом дворе в Уинкантоне к таким капризам не привыкли, и вышел спор — пришлось обратиться к мистеру Б., и он велел уважить ее просьбу. Меня при этом не было, я знаю со слов Джонса.

В: Рассказывайте про Эймсбери.

О: Как я уже говорил, мистер Б. предуведомил меня, что в Эймсбери мы задержимся, хотя могли бы ехать и дальше. Ему пришло на мысль осмотреть капище. Вознамерившись отправиться в долину после обеда, он пригласил и меня полюбоваться этим местом. День выдался погожий, ехать предстояло недалеко, а я и подлинно любопытствовал взглянуть. Только, сказать по правде, зрелище оказалось куда менее приятным и величественным, чем я воображал. Вам, сэр, не доводилось посещать это место?

В: Видел на гравюре. Слуги поехали с вами?

О: Только Дик. Мы с мистером Б. спешились, чтобы прогуляться среди камней. К моему удивлению, он показал хорошее знакомство со святилищем, хотя прежде уверял, что, как и я, приезжает сюда впервые.

В: Из чего вы это заключили?

О: Он пустился в пространные рассуждения о том, какой видится из нашего века варварская религия, для какой причины ставились каменные колонны и какой вид имело капище до разрушения. Чего-чего не рассказывал! Я, подивившись, спросил, как он обо всем этом уведал. На что он с улыбкой ответствовал: «Смею вас уверить, Лейси, к чернокнижию я не обращался». И сообщил, что сведениями этими обязан преподобному мистеру Стакели из Стэмфорда, большому любителю древностей, каковой показывал ему свои рисунки и ландкарты и давал объяснения. Он ссылался на читанные им трактаты и размышления об этом памятнике, однако нашел достойными внимания лишь взгляды мистера Стакели.

В: Вот когда он разговорился?

О: Ваша правда, сэр. И с каким блеском говорил! Признаться, ученость его привела меня в большее изумление, чем вид святилища. Среди прочего он как бы походя спросил, разделяю ли я веру древних в благоприятные дни. Я отвечал, что никогда об этом не задумывался. «Хорошо, — сказал он, — зайдем с другого конца: решились бы вы без всяких колебаний назначить первое представление новой пьесы на тринадцатое число месяца, которое вдобавок приходится на пятницу?» Я сказал, что у меня не достало бы духу, и все же по мне это суеверие. «Вот, — заметил он, — и так думают едва ли не все. И вернее всего заблуждаются». Он отвел меня на шаг-другой в сторону, указал на громадный камень в полусотне шагов от нас и объяснил, что, если в день Рождества Предтечи, пору летнего солнцестояния, встать посреди святилища — то бишь там, где мы сейчас и находимся, — и смотреть на восход, то солнце покажется как раз над этим камнем. Это открыл один ученый автор, имени коего я не помню; он писал, будто размещение камней сопряжено с положением солнца в этот день и по нечаянности так получиться не могло. А потом мистер Бартоломью промолвил: «Вот что я вам скажу, Лейси. Древние знали тайну, за обладание которой я готов отдать все, что имею. Им был ведом небесный меридиан их жизни, я же свой только ищу. Пусть в рассуждении прочего они пребывали во мраке, зато уж в этом их озарил великий свет. Я же хоть и живу при ярком свете, а все-то гоняюсь за призраками». Я возразил, что, по моему суждению, прелестный предмет, ради которого затеяно наше путешествие, если верить мистеру Б., нимало с призраком не сходствует. Тут он заметно смутился, но вслед за тем улыбнулся и ответил: «Вы правы, меня увлекли досужие умствования». Но не прошли мы и нескольких шагов, как он продолжил прежний разговор: «Ну не диво ли, что эти грубые дикари обжили те пределы, куда мы еще боимся ступить, и уразумели истины, которые мы едва начинаем постигать. В понимании коих даже столь великий философ, как сэр Исаак Ньютон, подобен несмышленому дитяте». Я, мистер Аскью, заметил, что никак не возьму в толк, о каких скрытых истинах он рассуждает. На это он ответил: «О той истине, Лейси, что Бог есть бесконечное движение. И капище это есть ничто как планетариум древних, это движение показывающий. Знакомо ли вам подлинное название этих камней? Chorum Giganteum <хоровод гигантов (лат.)>, пляска Гогов и Магогов <племена, упоминаемые в библейской Книге пророка Иезекииля и Откровении св.Иоанна Богослова; по сложившейся в средние века легенде их появление в Судный День приведет к уничтожению всего человечества; английская фольклорная традиция изображает их злобными великанами>. По верованиям селян, они пустятся в пляс не прежде Судного Дня. Однако имеющий глаза увидел бы: они и теперь уже пляшут и кружатся».

В: К чему же вы отнесли такие речи?

О: Он говорил шутливо, точно насмехался над моим невежеством. И я, взяв тот же шутливый тон, не упустил его за это укорить. Он уверил меня, что его слова не заключают никакой насмешки, что все это чистая правда. «Мы, смертные, — сказал он, — словно бы ввергнуты в Ньюгейтскую тюрьму, пять наших чувств и отмеренный нам короткий век суть решетки и оковы. Для Всевышнего время — неразъятая целокупность, вечное „ныне“, для нас же оно распадается на прошлое, настоящее и будущее, как в пьесе». Он указал на обступившие нас камни и воскликнул: «Как не подивиться тому, что еще до прихода римлян, до самого Рождества Христова дикари, воздвигшие эти камни, обладали познаниями, которые недоступны уму даже ньютонов и лейбницев нашего века?» Далее он уподобил человечество театральной публике, которой невдомек, что перед нею актеры, что роли придуманы и написаны заранее, а что у пьесы есть сочинитель и постановщик, публика и подавно не догадывается. В этом я с ним не согласился, сказавши: «Кто же не слышал об этой священной пьесе и не знает ее Сочинителя?» На это он опять улыбнулся и сказал, что не отрицает существование этого Сочинителя, но лишь позволяет себе усомниться в правильности наших о Нем представлений. И прибавил: «Вернее было бы сравнить нас с героями рассказа или романа: мы почитаем себя истинно сущими и не подозреваем, что составлены из несовершенных слов и мыслей, что служим отнюдь не тем целям, каковые себе полагаем. Может статься, и Сочинителя мы себе примыслили по своему образу и подобию — то грозного, то милостивого, на манер наших государей. Хотя, по правде, мы знаем о Нем и Его помыслах не больше, чем о происходящем на Луне или в мире ином». Тут уж, мистер Аскью, и мне показалось, что его слова противны учению господствующей церкви, и я заспорил. Но он вдруг точно потерял всякую охоту продолжать беседу и поманил слугу, который дожидался в стороне. Затем объявил, что должен по просьбе мистера Стакели произвести некоторые измерения, что работа эта долгая и докучная и он не хочет затруднять меня ожиданием.

В: Иными словами, «пора и честь знать»?

О: В этом смысле я его и понял. Словно спохватился: дескать, что-то я непутем язык распустил, надо бы найти предлог замять разговор.

В: Что он, по вашему мнению, разумел под великой тайной, недоступной нашему уму?

О: Чтобы вам ответить, сэр, мне придется заскочить несколько вперед.

В: Будь по-вашему, заскакивайте.

О: Добавлю лишь, что больше я мистера Б. в тот день не видел. На другой же день, следуя далее на запад, мы проезжали мимо известного нам памятника, и я не преминул вернуться к этому разговору и спросил мистера Б., что еще он может рассказать о древних и в чем состояла их тайна. На что он ответствовал: «Они знали, что ничего не знают». Но тотчас присовокупил: «Я, верно, говорю загадками?» Я согласился, тем побуждая его к дальнейшим рассуждениям. Тогда он продолжал: «Наше прошлое, наши познания, наши историки обрекают нас на ничтожество. Чем яснее мы видим минувшее, тем туманнее рисуется нам грядущее. Ибо, как я уже сказывал, мы подобны героям повествования, как бы чужой волей предопределенным к добру или ко злу, к счастью или к несчастью. Те же, кто установили и обтесали эти камни, Лейси, жили еще до начала повествования — так, как нам сегодня и представить не можно: в одном лишь настоящем без прошлого». И он привел мнение мистера Стакели, каковой полагал, что строители капища назывались друидами, что они пришли сюда из Святой Земли и принесли с собой начатки христианский веры. Сам же мистер Б. считал, что им отчасти удалось проникнуть в тайну времени. Даже враждебные им римляне в исторических сочинениях показывают, что они имели способность угадывать будущее по форме печени и полету птиц. Однако мистер Б. пребывал в убеждении, что они в своем провидческом искусстве изощрились и того пуще, чему доказательством этот памятник, и у кого достанет умения верно изобразить его устройство при помощи чисел, тот и сам в этом убедится. С этой целью мистер Б. и делал свои измерения. Он говорил: «Я верю, что они знали всю историю нашего мира до конца, прочли книгу до последнего листа, как вы своего Мильтона», ибо я возил в кармане великое сочинение Мильтона и мистер Б. спрашивал, что я читаю.

В: И что вы на это?

О: Я выразил недоумение, отчего, зная будущее, они все же подпали под власть римлян и исчезли с лица земли. Он отвечал так: «То был народ провидцев и мирных философов, им ли тягаться с многоопытным римским воинством?» И прибавил: «Да и сам Иисус разве избежал распятия?»

В: Не он ли прежде уверял, будто всякий волен выбирать и переменять свою участь? Но если будущее может быть предсказано, если мы не более свободны, чем раз и навсегда изображенные герои уже сочиненной пьесы или книги, стало быть, участь наша предрешена и непреложна. Одно другому противоречит.

О: То же самое пришло на мысль и мне, мистер Аскью, и я поделился с ним этими сомнениями. На что он ответствовал, что в рассуждении безделиц мы свободны поступать как нам заблагорассудится — подобно тому, как, готовя роль, я сам выбираю, как мне играть, в какое платье нарядиться, какие совершать телодвижения и прочее; что же до более важных обстоятельств, то мне надлежит ни в чем от роли не отступать и представить судьбу героя такой, какой задумал ее сочинитель. И еще он заметил: хоть он и верует, что Промысл Божий имеет попечение обо всем человечестве, но что Господь радеет о каждом в отдельности, что Он пребывает во всяком человеке, такому никак нельзя статься. Не верит он, что Бог пребывает и в добрых, достойных и в жестокосердых, порочных, что, вдунув в человека дыхание жизни, Он затем допустил его без вины претерпевать боль и лишения — а таких примеров мы находим вокруг в избытке.

В: Весьма опасные рассуждения.

О: Не могу не согласиться, сэр. Однако я лишь пересказываю то, что услышал.

В: Хорошо. Но мы остановились на вашем возвращении в Эймсбери.

О: У ручья я повстречал Джонса, ловившего плотву. Вечер был славный, и я присел рядом. А через час с лишком, вернувшись на постоялый двор, я обнаружил у себя в комнате записку мистера Б., в которой он просил меня ужинать без него, поскольку его одолела усталость и он желает немедля лечь в постель.

В: И что вы из этого вывели?

О: Тогда — ничего, сэр. Но позвольте, я докончу. Так вот, тогда я и сам притомился, а потому лег пораньше и крепко уснул. Знать бы наперед, что приключится ночью, — глаз бы не сомкнул. А приключилась престранная вещь — я проведал о ней на другое утро от Джонса. Он спал в одной комнате с Диком. И вот незадолго до полуночи он пробудился и услыхал, как Дик шмыгнул в дверь. Джонс было подумал — по нужде. Ан нет. Прошло с четверть часа, колокола ударили полночь, и тут во дворе шорох. Джонс — к окну, смотрит: три фигуры. И хотя луны не было, он их ясно разглядел. Первый — Дик: он вел двух коней, а копыта у них были обмотаны тряпьем, чтобы не цокали по мостовой. Второй — его хозяин. А третья — горничная. Джонс ручается, что с ними больше никого не было. Я у него все до малости выспросил.

В: Они отъезжали прочь?

О: Отъезжали, сэр. Джонс хотел было меня растолкать, но, заметив, что они едут без поклажи, решил дождаться их возвращения. Примерно час он боролся со сном, но Морфей все же взял верх. Проснулся он с петухами, глядь — а Дик спит себе как ни в чем не бывало.

В: Уж не во сне ли ему пригрезилось?

О: Не думаю, сэр. Спора нет, в компании он не прочь прихвастнуть и развести турусы на колесах, но морочить меня, да еще при такой оказии — быть того не может. Притом он заподозрил неладное и испугался, как бы с нами обоими чего не стряслось. Надобно заметить, мистер Аскью, что в прошедший день я всю дорогу приглядывался к горничной и окончательно уверился, что до борделя она никакого касательства иметь не может.

Где-где, а на театре на женщин такого пошиба не хочешь, а насмотришься. У этой — ни их ужимок, ни их бесстыдства. И все же я приметил, что девица не просто скромная, а себе на уме. А насчет Дика Джонс не ошибался: так и пожирает горничную глазами. И она, странное дело, не только его не одергивает, но словно бы отвечает благосклонностью, нет-нет да и подарит улыбкой. Больно уж это с ее натурой несогласно — будто она играет роль, чтобы отвести нам глаза.

В: Какие же подозрения явились у Джонса?

О: Он спросил меня: «А вдруг, мистер Лейси, история про юную леди и мистера Бартоломью не выдумка, да только одно в ней не так — что девушка с дядей проживают на западе? Что, если день-два назад ее и правда держали взаперти, но не там, где мы думаем, а в Лондоне — где мистер Бартоломью, по его уверениям, ее повстречал? Так, может, он...» Смекаете, сэр, куда дело пошло?

В: Вы оказались пособниками увоза post facto? <после случившегося (лат.)> О: Меня, мистер Аскью, так в жар и кинуло. Чем больше я размышлял над давешними своими наблюдениями, тем больше мне воображалось, что эта догадка не такой уж вздор. Против нее говорило лишь одно: приязнь горничной к Дику, но я уже порешил, что это делается для вида, чтобы водить нас за нос. Джонс приписывал ночную отлучку молодых намерению сочетаться тайным браком, с каковой целью мистер Бартоломью и задержался в Эймсбери, изобретя столь пустячный предлог. Лишь то меня утешало, что, приведши дело к развязке, мистер Бартоломью больше не будет нуждаться в наших услугах, о чем мы верно скоро услышим. Не стану пересказывать все наши домыслы, сэр. Только спускаюсь я поутру вниз, а у самого дух занимает: а вдруг мистера Бартоломью и его нареченной уже и след простыл?

В: Однако он не уехал?

О: Ничуть не бывало, сэр. И держался так, будто ничего не произошло. Мы отправились в путь, а я все ломал голову, как бы половчее вывести его на разговор. До отъезда мы с Джонсом условились, что, если ему представится случай перемолвиться с девицей без свидетелей, он шутливым образом намекнет, что ему кое-что известно о ночном приключении, — словом, доймет ее насмешками с намерением хоть что-то выведать.

В: Добился он своего?

О: Нет, сэр, хоть случай и представился. Сперва девица сконфузилась и стала все отрицать, но Джонс не отставал, и она так осерчала, что и вовсе не захотела с ним разговаривать.

В: Она не призналась, что уезжала с постоялого двора?

О: Нет, сэр.

В: Скажите мне вот что. Не довелось ли вам в дальнейшем узнать, что же было причиной ночного приключения?

О: Нет, сэр, не довелось. Увы, оно, как и многое другое, по сей день остается для меня загадкой.

В: Хорошо, Лейси. Имея много дел, я принужден на сегодня допрос закончить. Явитесь сюда завтра утром ровно в восемь часов. Вам понятно? И чтобы быть непременно, сэр. Вы все еще остаетесь в подозрении.

О: Не извольте беспокоиться, мистер Аскью. Я греха на душу брать не желаю.

ДОПРОС И ПОКАЗАНИЯ ХАННЫ КЛЕЙБОРН,

Данные под присягою августа 24 числа, в десятый год правления Государя нашего Георга Второго, милостью Божией короля Великой Британии, Англии и прочая.

Я прозываюсь Ханна Клейборн. Я вдова, от роду мне сорок восемь лет. Я содержу заведение на Джармен-стрит, что возле Сент-Джеймсского парка.

В: Ну, сударыня, поговорим без дальних предисловий. Я разыскиваю одного мужчину, очень вам знакомого.

О: Через это знакомство одни огорчения.

В: Вздумаете меня дурачить — я вас еще не так огорчу.

О: Я себе не враг.

В: Сперва — об этой вашей потаскухе. Известно ли вам подлинное ее имя?

О: Ребекка Хокнелл. Но мы звали ее Фанни.

В: А не приходилось ли вам слышать, чтобы ее называли французским именем, а именно — Луиза?

О: Нет.

В: Из каких краев она происходит?

О: Из Бристоля. Если не врет.

В: Есть у нее там родные?

О: Может, и есть.

В: Иными словами, не знаете?

О: Она не рассказывала.

В: Когда она появилась в вашем притоне?

О: Три года назад.

В: В каких она была летах?

О: Под двадцать.

В: И как же она попала к вам в лапы?

О: Знакомая удружила.

В: Экая наглость! Долго я из тебя буду по слову вытягивать? Будто я не знаю, что мамаша Клейборн — самая отъявленная сводня во всем Лондоне.

О: Ее привела женщина, которую я послала за своей надобностью.

В: Какой надобностью? Высматривать непорочных девиц и приохочивать к распутству?

О: Она и без того была распутна.

В: Уже и шлюха?

О: Она лишилась девства еще в Бристоле, в доме, где состояла в услужении. Хозяйский сынок растлил. А потом ее прогнали. Если не врет.

В: И она понесла?

О: Нет. Она от природы бесплодна.

В: Против природы. И что же, многим она пришлась по вкусу в вашем блудилище?

О: Если она чем и взяла, так не мясцом, а ухватками.

В: Какими ухватками?

О: Умением привязать к себе всякого гостя. Ей бы актеркой быть, а не потаскухой.

В: И как же она исхитрялась их приваживать?

О: Принимала такой вид, будто она не девка, а, напротив, чиста как хэмпстедская водица <Хэмпстед — северный пригород Лондона> — так что благоволите, мол, и вы держаться приличий. А гости — ну не диво ли? — мало что сносили такое обращение, так еще и в другой раз ее выбирали.

В: Она изображала знатную даму?

О: Невинницу она изображала. Хороша невинница! Такую бесстыжую тварь еще поискать.

В: Какую там невинницу?

О: Недотрогу. Застенчивую Сестрицу, Невинную Пастушку, мисс Девичий Стыд, мисс Само Простодушие... Прикажете продолжать? Какие только штуки не выкидывала, хоть роман из них составляй. Невинница! В гадючьем гнезде — и то больше невинности, чем в этой продувной бестии. А вздумает в угоду гостю взяться за плеть, то уж посечет так посечет. Старый судья П-н — вы, сэр, верно, его знаете, — так вот, если его наперед хорошенько не отстегать, ни к чему не способен. С ним она была надменна, как инфанта, и безжалостна, как татарин, — и все это вместе. А ему оно и в охотку. Но это к слову.

В: У кого же она выучилась такому лицедейству?

О: Да уж не у меня. Не иначе — у самого дьявола. Такой, видно, уродилась.

В: Но была одна роль, в коей ее окаянная сноровка поспешествовала особенному успеху, не так ли?

О: Какая роль?

В: Взгляни на этот печатный листок, Клейборн. Мне ведомо, что он был отпечатан на твой счет.

О: Знать ничего не знаю.

В: Вы его прежде видели?

О: Может, и видала.

В: Так я прочту один выбранный отрывок. «А ежели ты, читатель, ищешь учинить свидание с Квакершею, то разочти наперед, довольно ль у тебя золота. Хоть прозвание у блудни не пышное, а на серебро не посмотрит, видом скромница, а душою скоромница. Известно тебе, что для всякого завзятого развратника ничего нету слаще, как добиться своего силою; на каковую приманку и ловит их сия лукавая нимфа: и краснеет, и дичится, и бесстыдником кавалера называет, но, будучи приведена к покорности, делается подобна любопытной и доверчивой серне и уже не бьется за жизнь, не лишается от страха чувств, но смиренно открывает нежное сердечко кинжалу удачливого охотника. А только идет молва, что до таковых ударов кинжала она сама великая охотница, и несут они не гибель ей, но сэру Нимроду <Нимрод — внук библейского патриарха Ноя, „сильный зверолов перед Господом“ (Быт., 10,9); имя употребляется как нарицательное для обозначения страстного охотника> смертную усталость». Что скажете, мадам?

О: Что сказать, сэр?

В: Это все о ней?

О: Может быть. А хоть бы и о ней, что из того? Не я писала, не я печатала.

В: Думаешь, на Страшном суде с тебя от этого меньше спросится? Когда у вас в заведении впервые объявился тот, чье имя я запрещаю вам произносить?

О: В начале апреля.

В: Прежде вы его не видели?

О: Нет. И век бы не видеть. Его привел ко мне и представил человек хорошо мне знакомый, милорд Б. Он сказал, что Его Милость желает встретиться с Фанни, которая успела ему полюбиться. Но я уж и сама догадалась.

В: Как?

О: Дня за четыре до того лорд Б. запиской просил прислать Фанни к нему домой. Писал, что для друга, а что за друг, не сказывал.

В: Часто ли ваших девок забирают для непотребных занятий на стороне?

О: Только тех, что слывут лакомыми кусочками.

В: Эта была из их числа?

О: Была, прах ее возьми.

В: Лорд Б., представляя приятеля, назвал его истинное имя?

О: Тогда он вовсе имени не поминал, а открыл мне его потом, с глазу на глаз.

В: Что было дальше?

О: Его Милость удалился к Фанни. И на следующей неделе еще два-три раза.

В: Он был привычен к домам вроде вашего?

О: Как есть гусеныш.

В: Что это значит?

О: А это те, которые тароваты не в меру, прилепляются к одной девице и больше одной услуги у них не спрашивают, имя свое скрывают, уходят и приходят тайком. Вот таких мы и зовем гусенышами.

В: А гусаки у вас закоренелые распутники?

О: Они.

В: И тот, о котором мы говорим, еще не оперился?

О: Он выбирал одну только Фанни, имя свое от меня скрывал — вернее, хотел скрыть. И задаривал сверх меры.

В: Вас или девицу?

О: Обеих.

В: Деньгами?

О: Да.

В: Какие же обстоятельства привели к ее исчезновению?

О: Как-то раз он объявил, что желает потолковать со мной об одном деле, сулящем обоим выгоду.

В: Когда это было?

О: Около середины марта. Он поведал, что приятель приглашает его вместе с другими распутниками в свое оксфордширское поместье, где затевается празднество. Каждый должен захватить с собою по шлюхе и, когда их всех перепробуют и решат, которая из них оказалась наиотменнейшей, привезшего ее ожидает награда. Придумали они и иные забавы, и все эти дурачества должны продолжаться две недели. Добавить время на дорогу туда и обратно — получится три. Он попросил меня уступить ему Фанни на этот срок и назначить цену в возмещение убытков, какие я понесу из-за ее отсутствия.

В: Он не сказал, где располагается поместье?

О: Не сказал. Они скрывали свою затею из боязни ославиться на весь свет.

В: Что же вы на это?

О: Что этакого у меня в заводе не бывало. Он же был убежден, что для меня это дело привычное: ему-де так сказывали. Я признала, что, если гость мне коротко знаком и если мы с ним столкуемся об условиях, я, бывает, отпускаю девицу к нему домой на ужин или для каких-нибудь увеселений. Но Его Милость я, мол, знаю слишком плохо, даже его подлинное имя мне неизвестно.

В: Он носил вымышленное?

О: Он называл себя мистер Смит. Но тут уж он открыл и подлинное — то, которое я уже слышала от лорда Б., и прибавил, что Фанни об увеселениях извещена, что она спит и видит иметь в них соучастие, однако оставляет последнее слово за мной. Я отвечала, что должна все взвесить: где это видано — приступать с такими просьбами перед самым отъездом?

В: И как он принял ваши слова?

О: Просил взять в толк, что, как мне теперь известно, в рассуждении знатности он человек не последний и на бедность не жалуется. С тем и откланялся.