Глава 3

Иллюзионист

Часы показывали двадцать пять минут первого, когда мы с моим новым приятелем Спанки вышли на мокрые улицы ночного города. Мы спорили о Боге, поскольку только на эту тему и можно было спорить с совершенно незнакомым человеком. Я понимаю, читатель, что рискую утомить вас, однако считаю необходимым изложить хотя бы часть нашего разговора, поскольку это поможет уяснить суть тех ужасных событий, которые произошли в дальнейшем.

— Мне всегда казалось, что демоны олицетворяют некое зло, — сказал я.

— Дело в том, — пояснил Спанки, — что есть просто демоны, а есть еще и даэмоны. Ангелы часто оказываются дьяволами, и наоборот. Это нечто вроде теологического минного поля. Насколько ты помнишь, сам Сатана когда-то был ангелом, который затем лишился Божьей милости и пал с Небес. Таким образом, даэмоны по самой своей сути гораздо ближе к ангелам.

— Ничего иного я от тебя и не ожидал услышать, если ты всерьез намерен заставить меня поверить во всю эту чушь.

— Скажи, Мартин, ты ведь, как и твои родители, являешься приверженцем англиканской церкви, не так ли?

— Ну, что-то в этом роде... — согласился я, стараясь подстроиться под его шаг.

— Но тогда как же ты вообще можешь знать что-либо? В наше время англиканская церковь уже почти перестала быть религией, превратившись в нечто вроде бизнеса, связанного с недвижимостью. Нет, дружище, тебе следует приобщиться к католицизму. Как система верований он гораздо более требователен к своей пастве. Прежде чем делать какие-либо выводы, тебе необходимо основательно изучить вопрос пресуществления святого причастия.

Я никогда не был особенно подкован по части теологии и потому в данный момент почувствовал себя явно не в своей тарелке. Лично для меня все, связанное с религией, всегда существовало как бы в двух плоскостях: высокая латынь, казавшаяся мне довольно экзотической и совершенно недоступной, и более приземленная, сторонники которой бродят по земле и бьют в бубен.

Не исключалось также и то, что мой спутник — всего лишь очередной вербовщик последователей.

— Если бы, еще будучи в пятом классе школы, ты, Мартин, окончательно не запустил религиозное образование, то сейчас понял бы, что, отнюдь не являясь злобными существами из адовой бездны, большинство из нас представляют собой в высшей степени одухотворенных, мыслящих...

— Нелюдей.

— Я этого не говорил. Духовность присутствует и в человеке. Позволь мне процитировать тебе одного францисканского теолога, Лодовико Синистрари, который описывал нас следующим образом: “Наряду с человеком на Земле имеются и иные разумные существа, наделенные как и он, телом и душой. Подобно человеку, они рождаются и умирают. Наш Господь Иисус Христос отпустил им грехи, а потому они могут либо спасти свою душу, либо лишиться ее. Подобно человеку, этим мыслящим существам присуши те же самые эмоции и страсти, ревность и похоть”. Осторожно, не наступи на собачью кучку. Так где я остановился? Ага... “Они подвержены воздействию материальных предметов, а следовательно, и представляют собой материальную субстанцию. Однако в сравнении с человеком их материальность носит гораздо более утонченный, едва ощутимый характер. Им доставляет огромное наслаждение их собственная разреженность, проницаемость и переменчивость, равно как и способность к сублимации. Данные существа способны по собственному желанию исчезать из поля зрения людей”. Он еще много чего говорил, но и данный момент я не стану излишне утомлять тебя. Осторожно, автобус.

Мы переходили через дорогу, двигаясь на север в направлении громадных железных ворот Риджент-парка. Дождь прекратился, и в лужах на асфальте я отчетливо видел отражение Спанки. Разговаривая, он энергично жестикулировал руками.

— Не хочешь ни о чем меня спросить? Ступая на тротуар противоположной стороны улицы, я на мгновение задумался.

— Сколько тебе лет?

— По человеческим меркам, двадцать пять, хотя по даэмонологическому исчислению это соответствовало бы гораздо более продолжительному периоду времени. Для сравнения можно провести аналогию с собачьим возрастом. Кстати, надо посмотреть. — Он вынул из кармана пиджака маленькую записную книжку в кожаном переплете и заглянул в нее. — Где-то должна быть записана точная дата моего рождения.

— То есть ты и рожден был в человеческом обличье? — спросил я, как бы подыгрывая ему-

— Ну конечно, — вполне серьезно ответил он. — У меня, наверное, целая вечность уйдет на то, чтобы подсчитать, как долго я выступал в роли даэмона. — Он •захлопнул книжку. — Кроме того, мне известно, что мое нынешнее тело родилось где-то в двадцатых голах этого столетия.

— То есть сейчас тебе под семьдесят?

— Но согласись, что для своего возраста я неплохо сохранился.

— Сказать тебе, о чем я думаю? О том, что я просто дурак набитый, иначе не стал бы слушать всю эту белиберду.

— Загляни мне в глаза, и ты поймешь, что это вовсе не белиберда. — Он повернулся, засунул руки в карманы пиджака и вызывающе посмотрел на меня. Я понимал, что это всего лишь какой-то фокус, трюк, что он, должно быть, безработный гипнотизер, промышляющий мелким надувательством, и все же повернулся и заглянул ему в глаза. И увидел...

Я уже не стоял на темной городской улице. Теперь меня окружали зелено-белые стены. Запах медикаментов и дезинфицирующих средств. Слабо освещенная палата в военном госпитале. В отдалении виднелась разделенная перегородкой комната, заполненная перешептывающимися людьми в белых халатах. Вот они расступились, чтобы я смог увидеть лежавшего на спине пациента с симпатичным, хотя и основательно поврежденным лицом. Судя по всему, он был в плохом состоянии, скорее всего, при смерти. Голова у него была укрыта полотенцем или салфеткой. Врачи снова сомкнулись, заслонив от меня неподвижную фигуру человека.

Откуда-то издалека до меня донесся голос Спанки:

— Мне было десять лет. Мой отец работал врачом. В ту ночь он взял меня с собой в госпиталь, чтобы я смог в последний раз взглянуть на живую легенду — Лоуренса Аравийского, умиравшего от травмы черепа, которую он получил в аварии на мотоцикле.

Я снова оказался на улице. Огляделся по сторонам — нигде ни малейшего следа только что увиденной сцены.

— Какого черта тебе от меня нужно? — спросил я. Спанки надул губы и озадаченно посмотрел на меня:

— Мне казалось, что это и так достаточно ясно. Возможно, ты сам этого пока не понимаешь, однако тебе определенно нужен кто-то, наделенный силой, способной изменить тебя. Сам ты с этим никогда не справишься.

Я чуть отступил назад, готовый продолжить спор, однако, прежде чем успел произнести хотя бы слово, Спанки поднял свою холеную руку:

— Если ты будешь все время обижаться, мы ни к чему не придем. Мне необходимо со всей объективностью и беспристрастностью разобраться в тебе. Конкретные недостатки твоей личности должны быть выявлены и зафиксированы. Это как при лечении алкоголиков: признать факт существования проблемы — значит наполовину решить ее.

— По-твоему, я уже стал алкоголиком, так, что ли?

— Я просто иллюстрирую смысл сказанного. В сущности, Мартин, ты очень даже неплохой человек, однако твоя жизнь явно сошла с рельсов. С большинством людей это происходит лишь где-то после сорока лет.

Наглость Спанки не знала границ. Я отнюдь не считал свою жизнь такой уж поганой — у многих она была еще хуже.

— Ну и в чем дело?! — заорал я. — Ты что, сделку мне предлагаешь, да? Разложишь по косточкам всю мою жизнь, доберешься до души, а меня самого навечно отправишь в ад, так, что ли? Ну так знай, я никому не намерен отдавать свою душу.

— Не обольщайся, Мартин. Мне кажется, что у тебя вообще нет никакой души. Лишь немногие люди наделены ею, но они встречаются столь же редко, как и подлинные аристократы. Просто ты слишком насмотрелся старых фильмов. И потом, души у людей забирает только дьявол.

— Но ведь он наверняка твой приятель, разве не так? — Не так. Я вообще сомневаюсь в том, что он, как и Бог, имеет некое материальное обличье. Скорее всего, они представляют собой некое генерализованное ощущение, своеобразную ауру добра и зла, а не какое-то существо из плоти. И вообще мы работаем совсем по-другому. Для начала могу сказать, что я вполне реален и прибыл сюда исключительно для того, чтобы наставить тебя на путь истинный. Я покину тебя, как только ты твердо станешь на этот путь.

Парк был уже закрыт, но Спанки без труда справился с замком и настежь распахнул чугунные ворота. В тусклом свете уличных фонарей мы ступили на покрытую гравием платановую аллею. Тут я обратил внимание на то, что мой знакомый не отбрасывает тени.

— Нет, — проговорил он, — в этом смысле я скорее похож на Питера Пэна.

— Я предпочитаю, чтобы вы не занимались чтением моих мыслей, поскольку это не что иное, как вторжение в мою личность.

— О, извини, Мартин. Привычка! Хотя я понимаю, что постороннего человека она и в самом деле может задеть. Кстати, тебе следовало бы научиться хотя бы немного скрывать от меня свои мысли. Я действительно поглощаю свет, но в то же время у меня есть отражение, можно сказать, некий зеркальный образ, разве не так?

— Не знаю.

— А следовало бы знать. Ведь ты и есть это самое мое отражение. Разве ты не обратил внимания на определенное сходство между нами? Я лично это сразу заметил.

— Пожалуй, есть немного, — нехотя признал я. Если Спанки и в самом деле был моим зеркальным отражением, то, несомненно, значительно более колоритным, чем я. Буквально все в нем — от походки до убедительности высказываний — олицетворяло собой энтузиазм или энергию, каким-то непостижимым образом связанные с сексуальностью. Я внезапно поймал себя на мысли, что подобные мои суждения могут быть восприняты им превратно.

— Как же много у тебя всяких сомнений! — прокомментировал Спанки мои мысли. — Позволю себе успокоить твой мятущийся разум., В своем естественном состоянии я не являюсь ни мужчиной, ни женщиной. На сей раз я предпочел предстать в образе мужчины, причем чертовски симпатичного, поскольку суждения мужчин всегда звучат более весомо. Постыдный факт, но что делать — в гу пору, когда я родился, дела обстояли именно так.

— Сейчас мало что изменилось, — заметил я. — Разумеется, женщины с тех пор смогли достичь некоторого прогресса, однако он, в сущности, весьма невелик.

— А в мое время именно женщины управляли обществом, тогда как мужчины занимались бизнесом.

Мы подошли к находившемуся в центре парка фонтану. Сентябрьская ночь выдалась прохладной и приятной, в воздухе еще витал аромат недавнего дождя, но в душе моей все же продолжала нарастать смутная тревога. В атмосфере словно скапливалось насыщенное озоном избыточное напряжение, а скользивший по коже ветерок навевал странные чувства. Пожалуй, мне снова стало казаться, что я очутился в компании сумасшедшего.

— И все же, Мартин, ты мне так до конца и не поверил. Давай присядем на минутку.

Спанки провел ладонью по одной из зеленых парковых скамеек — капли дождя скатились с крашеных досок, и сиденье стало сухим. Затем он поднес к моему лицу сжатую и кулак ладонь и, раскрыв ее, продемонстрировал жутковатого вида осколок зеленого стекла.

— Ты веришь в то, что стекло способно пронзить плоть, ибо является более острым, чем она, не так ли?

Он положил стекло на правую ладонь и стал сжимать до тех пор, пока острые края его не прошли насквозь. Даже при том, что ни капли крови при этом не обнаружилось, смотреть на подобное действо было ужасно неприятно.

— А вот я верю в то, что плоть острее стекла. — Спанки извлек стеклянный осколок из ладони и, нажав указательным пальцем на его плоскую поверхность, стал давить до тех пор, пока палец не прошел в проделанное им отверстие.

— Ну, так на чьей же стороне правда — науки или верования? А теперь я покажу тебе еще кое-что, уже из области силы убеждения. Так, давай посмотрим, кто мне для этого понадобится.

Он указал в сторону аллеи, и я тотчас же увидел появившееся в самом конце ее какое-то смутное пятно. Постепенно это пятно материализовалось в человеческие фигуры, которые затем начали двигаться в нашу сторону. Поначалу они казались неясными, расплывчатыми, но когда достигли полосы света, я увидел, что возглавляет шествие экстравагантно одетая и при этом странно знакомая женщина.

На ней был белый, украшенный драгоценностями корсаж и широкая юбка из голубой парчи с внушительным турнюром, расшитая узором из роз и саламандр. Подол юбки достигал ширины никак не менее двух ярдов. Обладательница странного наряда взирала на окружающий мир с надменным высокомерием, хотя сама была стара и довольно уродлива, в высоком пудреном парике из крутых белых локонов и с огромными бриллиантовыми серьгами в ушах. Следом за ней ступали двое слуг в ливреях, которые несли зачехленное кресло — на тот случай, если госпожа пожелает отдохнуть.

Наконец она заметила наше присутствие и устремила на меня презрительный взгляд, словно обнаружила у себя в розарии свинью. Я тоже неотрывно смотрел на ее безобразное, без бровей и ресниц лицо — узкий подбородок, гнилые коричневатые зубы, крупный нос, — и к тому же такое бледное, что требовался толстенный слой пудры, чтобы хоть отчасти затушевать прозрачность кожи.

— Елизавета Первая, — чуть слышно прошептал Спанки. — Склони голову — она немного того, с причудами. Впрочем, чему тут удивляться, если ее матушке отрубили голову, когда ей самой было всего три года от роду-

В то же мгновение в поле нашего зрения показался паж королевы. Поскольку я стоял с опущенной головой, мне были видны лишь толстые, обтянутые шелковыми чулками ноги королевы и туфли пажа, украшенные пурпурными шелковыми розетками, каждая величиной с блюдце.

— Ваше Величество, милорд Эссекс[1] испрашивал аудиенции, однако до сих пор не получил Вашего ответа.

— Ничего, пускай еще подождет — до конца зимы я все равно его не приму. — У королевы был хриплый, дребезжащий старушечий голос, в котором не чувствовалось абсолютно ничего королевского, хотя в нем и присутствовали интонации, заставлявшие слушающего проявлять максимум внимания.

— Она принимает нас за своих придворных, — снова прошептал Спанки. — Я не могу позволить себе нарушать ход истории. Судя по всему, она снова разругалась с Эссексом и теперь, по своему обыкновению, будет дуться на него несколько месяцев. Давай подберем себе кого-нибудь другого.

Медленно миновав нас, королева-девственница стала постепенно растворяться в темноте парка, тогда как в отдалении уже послышался новый голос, громкий, с сильным теннессийским акцентом. Обладатель голоса явно с кем-то спорил. Я поднял голову и огляделся по сторонам. Королевская процессия уже успела полностью раствориться во мраке. Прищурившись, я снова стал всматриваться в глубь аллеи, и вскоре мне было суждено пережить еще один шок.

— Меня совершенно не интересует сраный контракт, который вы составили, а потому передай Тому, что я его не подпишу.

Каково же было мое удивление, когда я увидел направлявшегося к нам самого Элвиса Арона Пресли, в черном кожаном костюме, сапогах и кожаных напульсниках, обливавшегося потом, судя по всему, в состоянии крайней ярости. Выглядел он великолепно, все еще довольно стройный, только его отливающие здоровым блеском волосы показались мне непривычно темного цвета и были начесаны на лоб. Я смекнул, что это был Пресли периода примерно шестьдесят восьмого года, то есть еще до того, как он вступил в пору своего заката. Следом за ним трусили два субъекта в темных костюмах, весьма смахивавших на встревоженных слуг Елизаветы.

— Но, мистер Пресли, — увещевал один из них, — ведь все уже готово. Кинооператоры...

— Я никогда не давал своего согласия на выступление по телевидению! — прокричал в ответ Пресли. — Так и скажите Полковнику. Черт побери, я же только что провел двухчасовое шоу! Или у меня вообще нет права на личную жизнь?!

— Нет, нет, нет! — Спанки вскочил на ноги и громко ударил в ладоши. Пресли и двое субъектов в темных костюмах рассыпались, словно стеклянные, на мелкие осколки и исчезли во тьме.

— Я хотел другого, Великого Джазиста, а не его. Извини, наверное, я просто недостаточно сосредоточился. Ведь все это — лишь иллюзии, — добавил Спанки, — хотя и не вполне бесполезные.

Впервые за все это время я заметил в облике моего спутника нечто такое, что оказалось вполне доступным моему пониманию: Спанки попросту выпендривался, явно рассчитывая услышать от меня нечто вроде комплимента.

— Как ты только что сказал, — сухо заметил я, — это всего лишь иллюзии, а потому, если ты действительно вознамерился ради меня разобраться в моей жизни, пользы от них будет не так уж много.

— Но я никогда и не говорил, что должен ради тебя что-то делать. — Он сунул руки в карманы и раздраженно пнул ногой цветочную клумбу — Если я действительно захочу заняться твоим делом, то всего лишь протяну тебе руку помощи, усовершенствую твою личность, вот и все.

В моей памяти уже начали постепенно стираться недавние салонные фокусы Спанки. В сущности, ничего особенного не произошло, и потому я снова избрал спасительную позу циника.

— Оказывается, твои возможности не столь уж безграничны, как может показаться на первый взгляд. И сколько же времени занимает этот процесс по переделке личности?

Казалось, его терпение наконец лопнуло.

— Бог мой, откуда я знаю? Столько, сколько требуется. Это ведь тебе не курсы испанского языка.

— Мне что, и контракт придется подписать? Учти, что я не намерен ставить свою подпись под какими-либо юридическими документами.

— Нет, Мартин, я не заставляю людей вскрывать себе вены и расписываться кровью, — проговорил он так, словно увещевал капризного ребенка. — Я не могу сначала сделать тебя баснословно богатым человеком, а потом отправить в ад. Я не дьявол. Кстати, никакого дьявола вообще не существует, как и самого ада. Души, которые присущи большинству людей, находятся у них на подметках обуви. Ну как мне вбить в твою чугунную голову суть моей даэмонологической сущности?

“Ну вот, опять началось”, — подумал я. Мне казалось, что я по-прежнему являюсь жертвой какого-то трюка, тщательно продуманной мистификации, конечная цель которой продолжала пока оставаться мне неясной.

— Послушай, я совершенно не нуждаюсь в твоей помощи, так что лучше тебе убраться отсюда и попробовать охмурить кого-нибудь другого.

Я решил, что вполне способен сам разобраться в собственной жизни. Черт побери, в конце концов, я молод, независим, так что моя карьера еще отнюдь не завершена. Действительно, до сих пор я ни с кем еще не делился своими проблемами. Ну и что из этого? По крайней мере, я не Зак, который бежит к родителям всякий раз, как только у него назревает очередной финансовый кризис. Я и сам способен выявить свои недостатки и добиться их искоренения.

— Ну что ж, прекрасно. Похоже, Мартин, я и в самом деле совершил ошибку. Увидев тебя в клубе, я мгновенно ощутил некую существовавшую между нами связь, но теперь вижу, что мне вообще не стоило иметь с тобой дело. Ты — само совершенство. Тебе никто не нужен. Надо же! Есть множество других людей, на которых я мог остановить свой выбор. Отчаявшихся, умеющих быть благодарными. Ты же проснешься завтра утром и начнешь рвать на себе волосы.

Похоже, он принял наконец какое-то решение, потому что резко повернулся и зашагал по аллее, насвистывая себе под нос какую-то отнюдь не стройную мелодию. Меня же продолжало глодать сомнение: а вдруг я и в самом деле, как предупреждал Спанки, лишаюсь единственного в жизни шанса? Я сорвался с места и бросился .-i ним вдогонку.

Решительность также никогда не значилась в числе характерных черт моей личности.

— Можешь ты честно ответить по крайней мере на один-единственный вопрос? — прокричал я ему вслед. Спанки умерил шаг, но не обернулся.

— Если бы я действительно согласился принять твою помощь, что ты попросил бы у меня взамен?

— Типичный для всех людей вопрос, — проговорил он, а затем возвысил голос; — Твою дружбу, Мартин Джеймс Росс. Я просто подумал, что мы могли бы подружиться с тобой. На протяжении всех этих лет мне так и не удалось открыть кому-нибудь свою душу.

Я решил не отступать.

— Но почему ты выбрал именно меня? — саркастичным тоном спросил я. — Почему именно мне суждено воспользоваться плодами твоей мудрости?

Спанки пожал плечами.

— Обычно так и бывает. На твоем месте мог оказаться любой другой человек. Просто ты очутился в нужный момент на нужном месте. Вроде выигрыша в лотерею или встречи с грабителями. У тебя был такой потерянный вид, что, едва взглянув на тебя, я сразу же вспомнил свою молодость и подумал, что с удовольствием протянул бы тебе руку помощи.

Он на секунду остановился и оглянулся. Даже стоя на некотором расстоянии от него, я заметил злобный блеск его изумрудных глаз.

— А знаешь, ты ведь не исключение. Подобные вещи случаются с людьми на каждом шагу, хотя они этого и не подозревают. Впрочем, ладно, забудь о том, что я тебе говорил. Возвращайся, малыш, в свой мерзкий мебельный магазин и не вздумай кому-нибудь рассказать о нашей встрече — плохо будет.

Он свернул с аллеи и исчез в темноте среди деревьев. Я стоял один посреди парка, глядя туда, где Спанки исчез из виду, стоял до тех пор, пока снова не начался дождь.

Глава 4

Конфирмация

Вернувшись домой, я обнаружил запах гари: видимо, Зак поставил в духовку тосты и забыл про них. Сунув раскаленный противень в раковину, я окликнул соседа, но он не отозвался. Зак оказался в гостиной — сидел на полу, скрестив ноги, курил марихуану и, отключив звук телевизора, смотрел концерт тяжелого рока.

— Терпеть не могу их, — сказал Зак, закашлявшись, и протянул мне чинарик: — Затянуться не желаешь?

— Мне бы сейчас не мешало чего-нибудь перекусить, — сказал я, после чего медленно стянул с себя куртку и бросил ее на кушетку. Да, странный, мягко выражаясь, выдался вечерок.

— Неплохая мысль. Возьми тосты — я как раз их готовлю.

— Да что ты говоришь?! И давно готовишь?

— О черт... — Зак попытался было встать, однако без моей помощи сделать это ему не удалось.

— Когда-нибудь ты так весь дом спалишь, — буркнул я. — А Дэбби где?

— Домой ушла. Мы с ней опять поцапались. Она, видите ли, хочет, чтобы я нашел себе какую-нибудь работу.

— В самом деле, почему бы тебе этого не сделать? — спросил я, после чего вернулся на кухню и принялся отчищать противень.

— А кроме того, она и слышать не хочет про аборт. Я сказал ей, что пока не готов взять на себя ответственность за собственных детей. — Он доплелся до кухни и, прислонившись к холодильнику, стал наблюдать за тем, как я готовлю тосты. — И потом, я вообще считаю, что нельзя приводить детей в мир, который не способен даже поддерживать чистоту рек. Ты заметил, что в живых изгородях совсем перестали водиться бабочки?

— Да где ты в последний раз живую изгородь-то видел? Не было никакого смысла продолжать этот спор. Заку уже стукнуло двадцать восемь лет — более чем достаточно, чтобы заводить собственных детей, — однако он и сам-то был похож на большого ребенка — слабовольный и совершенно не подготовленный к самостоятельной жизни. У его подружки Дэбби было по крайней мере одно достоинство: уж она-то знала, чего хочет, пусть даже и не располагала возможностью осуществить свое желание.

Я перенес чай и тосты в гостиную. Большая часть мебели принадлежала родителям Зака и несла на себе печать вкусов, царивших среди обитателей городских предместий пятидесятилетней давности. Исключение составляла висевшая над телевизором огромная мандала[2] — творение самого Зака, попытавшегося воплотить в нем буддистскую концепцию Вселенной.

— Кстати, — обмолвился Зак, — часть потолка сегодня все же обвалилась. Дэбби убрала мусор.

Я уже свыкся с заплесневевшим пятном сырости, отчетливо проступавшим в углу комнаты, прямо над стереосистемой, теперь штукатурка обвалилась, и на том месте зияла громадная дыра. Хозяин квартиры отказался делать ремонт, обвинив в случившемся самого Зака, полгода державшего открытым чердачное окно — что, кстати сказать, полностью соответствовало действительности. В результате рама разбухла и окно вообще перестало закрываться, а потому дождевая влага чердака просачивалась в потолок, образуя в углу комнаты зловещего вида плесневое пятно.

— Ты заставил беременную женщину заниматься уборкой квартиры?

— Старик, да ведь, кроме нее, никто и не знает, где лежат все эти щетки и тряпки.

Вонзив зубы в намазанный мармеладом тост, я принялся рассматривать висевшие над кушеткой книжные полки.

— У тебя есть что-нибудь про даэмонов?

— Демонов?

— Не “е”, а “аэ” — даэмоны. Духовные музы. Даже у Аристотеля был свой или у Сократа — не помню точно.

Зак лежал на полу, пытаясь освоить принцип действия пульта дистанционного управления телевизором — подобную картину я постоянно наблюдал в течение уже целого года, но мой вопрос побудил его мгновенно принять сидячую позу. Впервые за все время нашей совместной жизни я заговорил о чем-то доступном его пониманию.

— Подожди-ка, кажется, в прошлом месяце я читал статью на эту тему. — Он подошел к полкам и стал перебирать лежавшую там пачку журналов. — А знаешь, далеко не все из них — злобные существа. Разные встречаются. Есть, например, инкубусы[3], то есть злые духи, которые прибывают на землю с единственной целью — задирать женщин, что-то вроде “Клуба 18 — 30”, а есть еще суккубусы[4], демоны-женщины, что-то вроде Дэбби. — Он извлек основательно потрепанный журнал и протянул его мне. — Обрати внимание на помеченную мной страницу, там перечислены наиболее часто встречающиеся типы.

Я раскрыл журнал и посмотрел на фотографию главного редактора. Прическа и борода у мужчины на снимке были в точности как у Зака.

Открыв указанную страницу, я принялся читать:

“Земные даэмоны включают в себя лар, фавнов, фолиотов, нимф и троллей...”

Я скользнул взглядом 110 странице:

“Даэмоны являются эфемерными существами, наделенными развитым интеллектом, и хотя они способны испытывать позывы похоти, побуждающие их искать сношений с женщинами, в действительности они на это не способны”.

Я оторвался от журнала.

— Старье какое-то. А посвежее номеров нет? Зак перестал чесать обнаженный живот и, немного подумав, продолжал:

— Все первоисточники, которые мне доводилось читать на эту тему, были написаны несколько столетий назад, в первую очередь монашенками, попавшими в лапы младших конюхов. Хотя это, разумеется, еще не значит, что подобные создания не существуют в действительности.

— Это я уже знаю — не далее как сегодня вечером повстречал одного такого.

Зак еще больше навострил уши.

— Что ты хочешь этим сказать?

По мере того как я излагал события минувшего вечера, мой сосед проявлял признаки всенарастающего оживления. Я подробно описал все, то мне довелось увидеть в парке, а также изложил смысл сделанного мне предложения; рассчитывая на единственно возможную, как я полагал, реакцию — здорового скептицизма. Но, похоже, мои расчеты не оправдались.