Спанки

В данный момент в торговом центре царило оживление: один из отделов объявил о специальных условиях продажи своих товаров, в результате чего к нему выстроилась длиннющая очередь покупателей, желавших поглазеть на древнюю американскую знаменитость. Подтянутая и тщательно подкрашенная, чтобы казаться не старше пятидесяти лет, она щедро раздавала автографы каждому, кто был готов выложить сорок пять фунтов за пузырек с ее тошнотворным ароматом.

Шагая впереди меня, Спанки быстро прокладывал путь сквозь толпу покупателей, мгновенно расступавшихся передо мной. Я же по-прежнему плелся, нетвердо держась на ногах, не в силах прийти в себя после недавнего галлюцинаторного путешествия. Мне все казалось каким-то нереальным, особенно здесь, среди витрин, в которых были выставлены цветные фотографии имеющихся красоток, застывших в вызывающе похабных позах, ласкающих свои загорелые бедра, и кружащих вокруг смущенных молодых мамаш и растолстевших на пиве папаш в безвкусных, отвратно сшитых костюмах.

Как ни странно, оказавшись на этой европейской имитации торгового Диснейленда, Спанки чувствовал себя как дома. Возможно, вся эта мишура и суматоха в полной мере соответствовали его представлениям об аде на Земле. И все же мне было странно, что он выбрал именно это место — чересчур светло, слишком много народа, — однако довольно скоро до меня все же дошло, что именно это ему и требовалось.

— Совершенно верно, — согласился он. Мы поднялись на второй этаж. Спанки стоял наверху у эскалатора на фоне громадного, усаженного фикусами крытого портика. К тому времени у меня настолько разболелись ноги, что я удивлялся, как вообще еще ухитряюсь стоять.

— Какой прекрасный образчик современной культуры! Поистине настоящий храм для новых одержимых. И какая теплая, дружеская, человеческая атмосфера. Ты только посмотри на этих людей! — Он указал на толпу, окружившую теле знаменитость, которая стояла за аляповато оформленным прилавком с парфюмерией, размещенным у самого входа в магазин. — Как ты думаешь, сколько сейчас там людей? Тридцать пять? Сорок?

— Что ты собираешься...

— Разумеется, предложить тебе очередную сделку. Теперь нам уже нельзя терять ни минуты. Итак, их жизни в обмен на твою собственную. Честное деловое предложение, без обмана, обсчета и всякого прочего мухляжа. Что ты на это скажешь?

— Ты ничего не сможешь им сделать, — проговорил я вслух, причем довольно громко, чем заставил какую-то женщину поспешно прижать к себе случайно оказавшегося на моем пути ребенка. — Ты не способен подвергнуть гипнозу так много людей одновременно.

— А при чем здесь какой-то гипноз? Все будет происходить наяву. Итак, для начала надо посеять немного паники.

Он сделал глубокий вдох, с силой потер ладони и разжал их. Разделявший нас воздух обожгла ревущая вспышка белого пламени, так что я невольно отпрянул назад. Где-то в вышине тотчас же заверещали сирены пожарной сигнализации.

Открытые стеллажи с товарами исключали применение пенных огнетушителей.

Только что державшиеся отчужденно люди внезапно начали переговариваться друг с другом, глядя на потолок, словно ожидая увидеть там какие-то инструкции.

— Я заранее закрыл все двери наглухо. Так что никаких галлюцинаций, а всего лишь старая, добрая и многократно проверенная химия. На этом этаже находятся специальные переходы в соседнее здание, — Спанки указал на сбитую с толку, мечущуюся из стороны в сторону толпу, — поэтому сейчас все бросятся к эскалаторам.

Прорезиненные пластины напольного покрытия уже начинали куриться смолистым черным дымом. Стоя на балконе, я отлично видел, как десятки людей кинулись к эскалаторам.

Движения Спанки всегда отличались плавной грациозностью, отчего со стороны могло показаться, будто все чудеса даются ему без малейших усилий. Теперь же он явно сконцентрировался, закрыв глаза, так что у виска даже забилась тоненькая голубая жилка.

— Что ты делаешь?! — заорал на него я. — Скажи, что ты делаешь?

Глядя на Спанки, я на какой-то короткий миг вдруг понял, что именно творилось в его голове, увидел то, что наблюдал он сам. Моему мысленному взору предстала начинка какого-то механического агрегата, смазанные маслом детали которого медленно вращались относительно друг друга — и вот одна из них неожиданно треснула, издав похожий на выстрел звук. Я подбежал к балкону и посмотрел вниз в тот самый момент, когда переполненный эскалатор застыл на месте, отчего стоявшие на нем люди стали с воплями валиться друг на друга. Престарелые женщины, дети падали вперед; грузные отцы семейств, складные тележки и беременные женщины валились друг на друга, заглушая своими криками даже душераздирающий вой пожарной сирены.

Спанки все так же стоял, сомкнув веки и плотно сжав зубы. Он еще не закончил. Громадное стекло одной из ближайших к нам магазинных витрин треснуло по диагонали, и обе половины его угрожающе закачались в оконной раме. Наконец одна из них, как бы лениво отделившись от другой, стала падать вперед, накрывая собой бегущего ребенка.

Я метнулся вперед, однако так и не успел ничего сделать, поскольку уже через долю секунды послышался взрывоподобный грохот разбившегося стекла. Мне хотелось дотянуться до вопящего от боли и ужаса ребенка, но рука Спанки крепко вцепилась мне в плечо и оттащила в сторону.

Не имея ни малейшей возможности противостоять ему, я принялся искать в кармане джинсов оставленный Лотти перочинный нож. Но как воспользоваться им? Попытаться вонзить лезвие в сердце Спанки? Но ведь он же чувствовал буквально каждое мое движение. Он был неуязвим, всемогущ и мог без малейших колебаний убить столько людей, сколько захотел бы.

Именно в тот момент я понял, что все кончено.

— Спанки, прекрати немедленно. Я сделаю, как ты хочешь.

Его глаза широко распахнулись, так что на какую-то долю секунды мне показалось, что я вижу одни лишь белки, но затем медленно и как-то даже смущенно стали выплывать знакомые мне изумрудные зрачки. Когда он заговорил, его голос не намного отличался от гортанного хрипа — судя по всему, реальные физические явления истощали даже даэмона.

— Хорошо, — пробормотал он чуть заилившимся голосом. — Я всегда знал, что ты примешь мое предложение.

— Немедленно прекрати все это! Отключи сигнализацию.

Он посмотрел на потолок — электронное завывание разом смолкло.

— И что теперь будет?

Итак, я принял на себя вполне конкретное обязательство. Оглядываясь назад, я порой прихожу к выводу, что мы оба с самого начала знали, что в итоге я все же буду вынужден подчиниться ему. В конце концов, он не раз говорил мне, что мы с ним были единым существом, разве что его двумя диаметрально противоположными сторонами. А разве с другими людьми все обстоит как-то иначе?

— Не сейчас. Здесь нельзя.

Поводя головой из стороны в сторону, он окидывал взглядом представшую перед ним картину всеобщего хаоса.

— Нам нужно местечко поспокойнее. Пошли.

Он открыл замок аварийного выхода на втором этаже, и мы покинули вопящую людскую мешанину, образовавшуюся у основания забитого эскалатора.

Дождь к тому времени перешел в мелкую изморось, разносимую усиливающимся ветром. Обойдя стороной Оксфорд-стрит, куда уже начали прибывать полицейские и пожарные машины, мы направились к одной из площадей, позади главной городской магистрали.

Проходя под голубыми неоновыми часами, я увидел, что они показывают всего лишь одиннадцать часов вечера, хотя мне казалось, что сейчас гораздо больше времени. Мой же план — если нечто подобное вообще могло родиться в гудящих остатках моего разума — заключался как раз в том, чтобы любым способом продержаться до полуночи, и в данную минуту я был почти уверен, что до заветного срока оставалось каких-то несколько минут. В подобном случае я, уж конечно, смог бы удержать его на безопасном расстоянии, пока не наступит желанный миг.

И вот теперь выяснилось, что еще слишком рано, и он, разумеется, также это прекрасно понимал.

Ведь мне противостоял не какой-то вампир, которому с восходом солнца отрезали путь к спасительному гробу, а самый настоящий человек-дух, к тому же обладающий мгновенной реакцией, и мне никогда бы не удалось водить его за нос, поскольку он досконально знал мои мысли. Тем более что в данный момент я с огромным трудом справлялся со значительно более простой задачей, сводившейся к тому, чтобы просто устоять на ногах. В глазах двоилось, я то и дело терял равновесие. У меня было такое чувство, будто желудок и мочевой пузырь содрогались от напора переполнявшей их теплой бурлящей жидкости.

Тем временем мой напарник-даэмон продолжал идти все дальше и дальше, здоровый и бодрый, являя собой гротескное подобие британского туриста, наслаждающегося свежим воздухом и купанием в холодной воде, который тащит за собой своего вымотанного человеческого призрака, похожего на дворнягу, спасаемую от газовой камеры.

Я явно не поспевал за ним; мои веки смыкались, а рассудок, того и гляди, готов был соскользнуть в манящую бездну сна. Теперь мне хотелось лишь одного — чтобы все это как можно быстрее закончилось. Спанки завладеет моим телом, заполонит мой разум, а я как таковой попросту перестану существовать. И пускай потом устанавливает на всей Земле столь желанный ему хаос — меня это уже нисколько не волновало. Я снимал с себя всякую ответственность перед остальным миром, которая, кстати сказать, мне и с самого начала была совершенно не нужна. Пусть теперь кто-то другой спасает человечество, я от этого занятия слишком устал.

Мне хотелось умереть.

И вот мы оказались перед воротами парка — в том самом месте, где все это когда-то начиналось, вернулись в мою прежнюю жизнь, казавшуюся теперь столь же далекой, как и мое первое воплощение на этой Земле. Я брел по траве, следуя за своим поводырем, и чувствовал, как ветер треплет мой изодранный свитер.

— Здесь, — возвестил Спанки, поворачиваясь и указывая на место в траве, футах в трех от себя. — Встань вот сюда.

Мои часы были разбиты, хотя я и без них прекрасно знал, что с того момента, как мы покинули объятый паникой магазин, прошло не более пятнадцати минут. Ни продержаться оставшееся время, ни повернуть назад я уже не мог. Я понял, что мой план рухнул, и что теперь мне предстоит лишь пройти оставшуюся часть пути.

Услышав шорох чьих-то шагов по траве, я обернулся, и мне даже показалось, что в глубине шелестящих кустов мелькнула человеческая фигура, однако на самом деле там конечно же никого не было. Шел двенадцатый час, однако ждать помощи мне было неоткуда.

— Сними с себя всю одежду.

— Что, в такую холодину? Да я до смерти замерзну под дождем и тогда уж точно буду тебе не нужен.

— Сними с себя всю одежду, — повторил он. От крови и грязи свитер успел плотно прилипнуть к моему израненному телу. Наконец я с трудом стащил с себя джинсы, после чего принялся аккуратно складывать их, сосредоточенно думая о чем-то совершенно постороннем.

— Брось их вон туда, — сказал Спанки и, поджидая меня, беззаботно глянул на часы. — А теперь тебе надо очистить свой разум. Постарайся вообще ни о чем не думать.

И вот я снова оказался голым, словно только что появился на свет, стоя под шумящей листвой деревьев в самом центре Риджент-парка. Никогда еще мой контакт с природой не был столь тесным, как сейчас, а сам я застыл в ожидании момента, когда меня возьмут, словно некую пародийную жертвенную девственницу, которой в действительности суждено было стать хозяином некого существа, находящегося вне пределов моей воли и даже самого обычного понимания.

В ветвях окружавших нас деревьев свистел и завывал ветер, похожий на шум водопада. Я посмотрел на Спанки, который тоже снял свой пиджак и рубашку, сбросил туфли, стянул носки, затем освободился от белья, после чего закинул всю одежду на деревья, прекрасно понимая, что больше она ему уже никогда не понадобится. Я наблюдал некоторые странные изменения, происходившие с его телом. Вот он приподнял плечи, чуть наклонился вперед, и кожа у него на груди вдруг начала темнеть. Впрочем, на самом деле она отнюдь не темнела.

Она попросту усыхала и сползала с него наподобие змеиной кожи.

Все, что осталось от тела Уильяма Бомона, постепенно отслаивалось, подобно полупрозрачному эпидермису, и тут же под порывами ветра разрывалось в клочья, а передо мной впервые за все это время все более отчетливо представал мой истинный Спетсиалозофус Лакримоза. Только теперь я воочию увидел, что должно было поселиться в моем теле.

Я закинул голову и истошно завопил.

Глаза — ярко-красные, воспаленные, словно обожженные, превратившиеся в почти невидимые щелки.

Грубая, потрескавшаяся ткань, символизировавшая собой некое подобие кожи, испещренная болезненными розовыми и коричневыми пятнами, похожими на солнечные ожоги.

Ни губ.

Ни зубов.

Вместо языка — жуткий, подрагивающий малиновый треугольник.

Костлявое, изможденное тело, все какое-то угловатое, словно сведенное судорогой; скелет, страдающий под слишком тугой мускулатурой и страстно желающий поскорее спрятаться в мясистой и мягкой человеческой плоти.

Я и прежде не раз гадал по поводу истинного облика этого существа и все же никак не ожидал увидеть нечто подобное. Теперь это был уже отнюдь не храбрый и широкоплечий даэмон, а изможденное болезнью, скрюченное существо, которое тяготилось своей наготой и стремилось как можно быстрее скрыть ее.

Это отвратительное существо хотело было заговорить, однако из разверстого рта наружу стала вытекать алая кровь, а потому оно снова поспешно запечатало рот и ограничилось лишь сгибанием маленьких шершавых обрубков, отдаленно напоминающих пальцы.

Наблюдая, как он ковыляет ко мне, морщась при каждом шаге, я подумал, что меня вот-вот стошнит. Никогда в жизни мне еще не доводилось испытывать подобного омерзения. Глядя на этого монстра, я понял, что опозорил всех, к кому питал хотя бы минимум уважения. Осрамил свою семью, своих друзей, себя самого. Я попросту просрал собственную жизнь, поддавшись соблазну алчности, и теперь расплачивался за это. Что же до моих грехов, то сам по себе тот факт, что я был обречен на вечные муки, продемонстрировал мне истинные масштабы моего падения.

Пока существо, именовавшее себя Спанки, гримасничало и хрипело в футе от меня, стараясь противостоять натиску ураганного ветра, я почему-то подумал: неужели так же было и со всеми остальными его жертвами? Определенно более позорного конца невозможно было даже себе представить.

Он протянул ко мне свои начисто лишенные плоти руки-палки, и я невольно отшатнулся, однако костлявые пальцеобразные отростки все же успели вцепиться в меня. Я внезапно почувствовал, что мое тело объято пламенем, и увидел, как Спанки уже начал протискиваться внутрь меня.

Локоть одной руки Спанки вжался в мою руку, потом его левая нога принялась ввинчиваться в мою левую ногу. Несмотря на то что процесс слияния проходил мучительно трудно и даже болезненно, сами кости этого существа оказались на редкость мягкими и влажными, похожими на садового слизняка или морского моллюска, лишенного защитного панциря. Ощущение, которое я при этом испытывал, по своей омерзительности превосходило все, что мне довелось испытать за всю свою предыдущую жизнь.

Вскоре уже обе его игольчатые нижние конечности оказались внутри моих ног, скользя вдоль моих костей подобно паре натягиваемых брючин. Вот мы сомкнулись промежностями, после чего грудная клетка Спанки, начиная с нижних ребер и далее по восходящей, стала с похрустыванием состыковываться с моими ребрами.

Я ощущал, как позвоночник и нервная система этого существа сливаются с моими, и на какую-то долю секунды ощутил мощный порыв ветра, ударивший по моим — уже нашим — сдвоенным рецепторам, подобно звуку, вырвавшемуся из расстроенной стереоаппаратуры. Одна рука — левая — также стала общей.

Я поднял все еще остававшуюся свободной правую руку и максимально отвел ее в сторону, словно стараясь как можно дольше сохранять ее свободной.

Костлявая голова даэмона, балансировавшая на иссохшей и чересчур гибкой шее, все ближе подступала к моей голове, а ее воспаленные, лишенные век глаза алчно взирали на мое лицо. Пройдет еще несколько секунд, и наши тела полностью соединятся, мои зубы вольются в этот беззубый окровавленный рот, а глаза, костные пазухи и сам череп станут единым целым. Меня ужасала одна лишь мысль о предстоящем слиянии наших мозгов.

Чуть разжав пальцы правой руки, я надавил на кнопку того самого ножа, который тайком вынул из кармана джинсов, пока складывал их на траву. Сверкнуло острое лезвие.

А затем с ошеломляющей быстротой, на какую только была способна наша объединенная сущность, я вонзил лезвие ножа себе в горло. В первый момент я вообще не ощущал никакой боли, но затем почувствовал острое жжение, когда повел лезвие поперек своего напрягшегося горла, рассекая кожу и выпуская наружу на удивление вялый фонтан крови.

Но Спайки уже находился внутри моего умирающего тела.

Его старая оболочка, подобная куче лохмотьев, валялась на мокрой траве, а ему самому теперь было суждено оказаться замурованным внутри трупа. Поблизости не было ни души, а без человека-хозяина он никак не мог выбраться наружу. Как только Спанки осознал это, он издал пронзительный вопль и принялся всей своей массой извиваться и корчиться внутри моего тела — и именно тогда я понял, что в конечном счете все же выиграл я.

Я постарался упасть как можно мягче.

Больше всего в тот момент мне хотелось почувствовать, как меня покидает моя собственная жизнь, оставляя его — внутри.

Повалившись на бок в высокую мокрую траву, я замер в ожидании окончательной расстыковки с миром, который я так толком и не успел повидать.

Глава 38

Возвращение

Что было реальностью, а что нет?

Выяснение разницы между этими двумя понятиями и раньше представляло для меня некоторую сложность, а сейчас и вовсе переросло в совершенно неразрешимую задачу. Я по-прежнему находился в центре удушающей круговерти звуков и образов, большая часть которых была совершенно нереальной, а остальные — по меньшей мере явно преувеличенными. Время от времени появлялась Лотти, которая разговаривала и шутила с моей сестрой Лаурой — кстати сказать, только с ней одной.

Чередование яркого света и полного мрака.

Непонятные обрывки разговоров.

Фраза “нечего терять”, которую произнес какой-то пожилой мужчина и которая с тех пор непрерывно крутится у меня в голове. Запахи лекарств, дурманящие и кислые. Высокий, пронзительный вой. Ощущение жуткого дискомфорта. В рот засунута какая-то штуковина — я поперхнулся и закашлялся, пытаясь вытолкнуть ее из себя, но она даже не шелохнулась. Ужасающие вспышки видений: ободранное лицо, костлявые конечности, сливающиеся с моими конечностями.

Потом плавное всплытие на поверхность, медленный подъем к вершине сквозь теплую, вязкую толщу сна и, наконец, яркая панорама — кремовая стена с висящей на ней репродукцией картины: кормление лебедей на тихой зеленой реке.

— Мартин...

Лотти, в черном свитере и джинсах, сидела на оранжевом пластмассовом стуле, сложив руки на коленях и глядя на меня. Ее песочного цвета волосы зачесаны назад, над глазами — челка. Теперь она выглядит уже не так, как прежде, — чуть старше и чуть более раскованно.

— Не пытайся ничего говорить — тебе в горло вставили трубку.

Я не мог даже повернуть голову, однако все же поднял правую руку и поднес ее к горлу.

— Мартин, пожалуйста, ничего не трогай. Просто отдыхай. Я знаю, о чем ты хочешь меня спросить. Ты лежишь здесь уже почти неделю.

На самом деле я хотел спросить ее совсем о другом.

На самом деле мне хотелось спросить: я ли это?

Удалось ли мне сохранить свою личность?

Внутри меня никого нет?

Позже доктора подтвердили, что все это время я действительно пролежал без сознания. Как выяснилось, врачи не могли пойти на риск, позволив мне очнуться и тем самым загубить результаты той тонкой работы, которую они проделали на моем пищеводе.

Ощупав мысленно собственное тело, я не обнаружил в нем никаких признаков присутствия Спанки.

Не было никого — только я сам.

Или вот еще какой случай. Лотти все так же сидит на стуле.

— Мартин, я была там, в парке, и наблюдала за тобой. Готова поспорить, что тебя это удивит, но когда ты позвонил мне в то утро...

Значит, я действительно позвонил ей...

— ...я поняла, где тебя надо искать. В парке. Ты часто упоминал тот парк, где впервые повстречал его. Тебе всегда нравилось это место. А по тому, как ты разговаривал по телефону, я поняла, куда ты идешь...

Я и сам этого не знал...

Я снова погрузился в сон, прекрасно осознавая, что она услышала меня и поняла смысл сказанного мною правильно. Она была первым человеком, которому удалось это за столь длительное время.

Дневной свет. Лаура рядом с койкой, а рядом с ней — угадайте, кто? — мои родители. Улыбки до ушей. “Пошел на поправку”. “Держится молодцом”. “Хорошо выглядит”. Виноград. Я на четвертой диете, а они принесли мне виноград.

А потом снова Лотти и продолжение ее рассказа.

— Мартин, я весь день ходила за тобой. Все хотела подойти, успокоить тебя, а самое главное — очень хотелось понять, что с тобой происходит. Потом на какое-то время потеряла тебя и сильно испугалась, что не смогу найти снова. По правде сказать, мне просто повезло, что я наконец отыскала тебя в парке.

Она наклонилась ко мне, взяла мою руку, погладила.

— Мартин, все это время ты был один, но непрерывно разговаривал с кем-то. Да и вообще вел себя так, словно кто-то был рядом с тобой. А в какой-то момент начал вдруг брыкаться, как бы драться с самим собой. Я хотела вызвать “скорую помощь”, но совершенно не представляла себе, где ближайший телефон-автомат. А потом... ну...

Она посмотрела на свои руки и задумалась.

— Я знала, ты веришь в то, что видишь, и тоже хотела поверить в это же. В общем, так я и стояла в парке и смотрела, как ты начал раздеваться, а потом последовали вовсе безумные вещи. Рядом с тобой появилась еще какая-то фигура, хотя я ее толком не разглядела. Вроде бы какой-то тщедушный старик, скрюченный такой, который как будто силился влезть в тебя. Мартин, я видела Спанки, я видела его...

Я чувствовал, что плачу, но ничего не мог с собой поделать. Я вцепился в пальцы Лотти, позволив ее образу колыхаться и медленно растворяться передо мной.

— Как ты вытаскивал нож, я не видела, да и произошло это слишком быстро. Я тут же подбежала, стала звать тебя, потом попыталась остановить кровь своим шарфиком. Так много было крови! Когда Сьюзен училась на сестру, я, бывало, помогала ей, но с тех пор, конечно же, многое перезабыла. Ты издавал странные звуки, как будто сердито ворчал на кого-то, хотя мне кажется, что это был уже не ты, а он.

А потом я спал, но всякий раз, когда просыпался, Лотти была рядом со мной.

Через два дня трубку вынули и мне разрешили садиться в постели. Говорить я все еще не мог, и никто не решался предсказать, вернется ли ко мне голос.

А потом я узнал нечто поистине поразительное.

Когда нас с Лотти везли в машине “Скорой помощи”, мое израненное сердце вдруг остановилось. Почти две минуты оно не качало кровь и неподвижно лежало в моем теле, покуда врачи снова не оживили его. Итак, я умер и снова ожил — в точности как того хотел Спанки.

Однако возродился я уже один, тогда как его самого и след простыл. Двух минут оказалось вполне достаточно, чтобы убить если и не меня самого, то хотя бы даэмона. Возможно, человеческое тело вообще оказалось более крепким.

Лотти и Лаура по-настоящему, подружились. Они встречались у моей койки и потом долго и с мельчайшими подробностями описывали мне события каждого дня, отлично понимая, что я со своим горлом по-прежнему не могу им ответить.

Когда же я наконец достаточно окреп, чтобы начать вставать с кровати, меня ожидало очередное потрясение. Оказывается, врачи запретили мне возвращаться домой, а вместо этого предложили провести некоторое время — не менее двух месяцев — в психиатрической больнице.

Я старательно просмотрел все газеты в поисках подробностей той жуткой трагедии, которую Спанки устроил в торговом центре, однако так ничего и не нашел. Лотти также понятия не имела, о чем я говорю. По моей просьбе она специально сходила туда и обнаружила, что и витрины, и мрамор в целости и сохранности.

Еще через три недели ко мне наконец вернулся голос, хотя теперь он звучал уже иначе — мягче и чуточку ниже. Порезы на горле оказались достаточно серьезные, чтобы зарубцеваться быстро. Я провел положенное время в психбольнице, категорически отрицая существование Спанки и пытаясь как можно рациональнее объяснить доктору свое аномальное поведение. Судя по всему, он остался явно разочарован. Подлинную картину случившегося я подробно изобразил лишь на страницах своего дневника.

Были у меня беседы и с представителями полиции, которые основательно встревожились по поводу моего появления в психиатрической лечебнице и всячески старались добиться от меня каких-то важных сведений — я постарался так вести себя с ними, чтобы они покинули меня окончательно сбитыми с толку.

Самой же трудной задачей, с которой я столкнулся за эти восемь недель, было уберечь мой дневник от зорких санитаров, регулярно обыскивавших больничные палаты.

Но вот наконец меня выписали, на прощание дав совет поселиться у своих родителей — сразу скажу, что подобная идея не улыбалась ни мне самому, ни тем более им. Вместо этого я принял приглашение Лотти несколько дней пожить у нее, пока не определюсь, что делать дальше.

Как ни странно, это решение помог мне принять Джои.

Однажды, примерно в половине восьмого утра, я брел по подернутому мокрой дымкой Риджент-парку, слыша сквозь пелену дождя доносящиеся из зоопарка скорбные голоса животных. Спалось мне в ту ночь плохо, и я часов с четырех просто лежал рядом с Лотти, а потому подобная прогулка оказалась очень даже кстати. Впрочем, обстоятельства, которые на сей раз сопровождали ее сильно отличались от того, что мне довелось пережить в недавнем прошлом. Для начала можно отметить хотя бы то, что я был полностью одет.

Задумавшись, я медленно шел по парку. Если Спанки и в самом деле был создан из плохой моей половины, то я с таким же успехом мог попытаться извлечь и вторую, хорошую половину себя самого. Я так и эдак вертел эту идею, в любую минуту готовый почувствовать сохранившуюся во мне какую-то частицу его даэмонической власти. Максимально сосредоточившись, я брел под мокрыми от дождя платанами.

И представил себе Джои, который стоит, прислонившись спиной к высокому стволу раскидистого дуба, держит руки в карманах и чуть улыбается. Все вроде бы сработало, как надо, поскольку, когда я приблизился, его фигура показалась мне достаточно зримой и объемной. Его вихрастые светлые волосы явно нуждались в расческе, а подбородок слегка покрылся прыщами, но в целом он выглядел довольно неплохо.

— Привет, Мартин. Я слышал, ты пошел на поправку?

— Да, теперь уже намного лучше.

— Хотя шрам на шее все же выглядит жутковато. Похоже, теперь тебе придется постоянно носить водолазки.

— Наверное.

— А сюда тебя что привело?

— Я мог бы задать тебе тот же вопрос.

— Ну, ты же сам меня позвал. Насколько я понимаю, тебе хотелось о чем-то меня спросить.

— Хотелось. Давно хотелось спросить тебя: почему?

— Почему я не сказал тебе о своей болезни? Просто я думал, что ты ничего не поймешь, и, как оказалось позже, я был прав.

— Но ты мог хотя бы попытаться. Нехорошо это было — обманывать меня.

— Мартин, да я ведь постоянно тебя обманывал. Старшие братья всегда так поступают. Приходится врать маленьким детям, чтобы избавить их от лишних страданий. Поэтому я тянул до последнего, тем более что отец с матерью, если бы я на них положился, так толком ничего и не рассказали бы тебе.

— Может, и так, однако мне кажется, что ты сам сделал все гораздо хуже.

— В самом деле? Неужели ты действительно смог бы все понять? И все же запомни: когда тебя любят, тебе постоянно говорят неправду, и тут уж ничего не поделаешь. Я очень рассчитывал на то, что мой конец будет достаточно быстрым, однако вот получается, сам себя обманул. Никак не предполагал, что ты так кувыркнешься, завалишь экзамены ну и все прочее.

Облик Джои стал постепенно блекнуть — мне было довольно трудно удерживать память о нем.

— Ладно, мне пора. Ну так как, будем снова друзьями? О`кей? И давай больше без этой ерунды про старшего брата. Постарайся жить собственной жизнью.

Джои поднял кулак с торчащими вверх указательным и средним пальцами — это был его старый детский жест, который я никогда не забывал. Я ответил ему тем же и улыбнулся, хотя теперь его было уже трудно различить в тени под деревом.

— Друзья, — кивнул я, после чего он словно сквозь землю провалился, так что я даже усомнился в его мимолетном присутствии. Что и говорить, мощная это штука — воображение.

С тех пор моя жизнь сильно изменилась.

Я много путешествую — иногда с Лотти, которую очень люблю, но чаще в одиночку. Есть такие вещи, частью которых она просто никогда не смогла бы стать. Когда я приезжаю в новый город, то начинаю отыскивать людей, с которыми мог бы поделиться собственным опытом и своим постоянно нарастающим внутренним знанием. Я очень чутко отношусь к людям, которые пребывают в полном одиночестве, одержимые дьяволом. Узнаю я их без труда, и когда это случается, я стараюсь дать им совет, что надо сделать ради своего спасения.

Я говорю им, что действовать надо, пока они еще не расстались с собственной волей.

И объясняю, что может произойти, если они ее лишатся.

Разумеется, люди, как правило, не верят подобным речам. Полиция обо мне тоже наслышана, и мне не всегда помогает даже то, что я состою на учете в психбольнице.

Но я категорически не желаю, чтобы меня считали каким-то психом или, более того, шарлатаном.

Я стараюсь, чтобы мои воспоминания о прошлом не выветрились.

Впрочем, уж это-то дается мне без особого труда.

Ведь Спанки всегда со мной.