Глава 31

Рукопашная

Замок в двери квартиры оказался заменен, а к косяку было приколото адресованное мне письмо.

Меня уведомляли о том, что из-за нарушения условий проживания в занимаемой мною квартире ее аренда прекращается, а соответствующий договор о найме расторгается. (Судя по всему, Спанки вновь покопался в файлах компьютера.) В письме указывалось также, что якобы я не ответил на предыдущие письма аналогичного характера. Более того, владелец дома принял решение о незамедлительном моем выселении по причине нанесенного жилищу ущерба (в чем обвинялся опять же я), а также неоднократных жалоб соседей на учиняемый мною постоянный шум. Помимо всего прочего, не исключалось также, что мне будет предъявлен соответствующий гражданский иск. Все мое имущество было складировано у смотрителя здания, а сам я предупреждался о том, что в случае попыток насильственного вторжения в квартиру сработает охранная сигнализация, код которой, естественно, уже успели сменить, и тогда к делу подключится полиция.

Черт бы побрал эту проклятую аренду!

Половина пятого, утра.

Зак погиб.

Дэбби вконец терроризирована.

В кармане у меня оставалось четыре фунта и семьдесят два пенса.

Ни бумажника.

Ни часов.

Ни одежды, кроме той, что была на мне.

И совершенно некуда податься.

К Саре идти нельзя, даже если бы она согласилась принять меня. Теперь я уже не смог бы поручиться за себя, общаясь с ней, — как, впрочем, и с любым другим человеком. Спанки был всегда рядом, куда бы я ни направился, следуя по моим стопам и превращая меня в своего рода ходячую чуму.

— Чего ты добиваешься от меня?! — в сердцах заорал я и принялся яростно барабанить и пинать дверь, покуда в подъезде не вспыхнул свет и не начали высовываться из дверей перепуганные жильцы. Мне не оставалось ничего иного, кроме как пуститься в бега, поскольку соседи могли в любую минуту вызвать полицию.

Как только я снова оказался на улице, дождь припустил с новой силой, отчего мои кроссовки то и дело захлестывали потоки ледяной воды. Я брел наугад, куда глядят глаза и желал лишь одного: оказаться как можно дальше от этой проклятой квартиры.

Как ни странно, в моем воображении вдруг возник образ Джои, хотя при одной мысли о нем я испытал лишь еще большую ярость. Я очень хорошо помнил, что поведение моего брата в последние недели его жизни отличали неизменная уклончивость, стремление поскорее уйти, как только я обращался к нему с каким-нибудь трудным вопросом, демонстративное желание показать, будто у него есть дела и поважнее, нежели пустая болтовня со мной.

Я брел в направлении железнодорожного моста, кирпичные арки которого словно бы подпирали собой темноту, как вдруг из мрака выплыла сумрачная, подернутая дымкой фигура, медленно приближавшаяся к полосе света. Я сразу же узнал это желтое, изможденное лицо. Джои был в своей старой полосатой пижаме, с несоразмерно широким воротником — верный признак близкой смерти. Шел он босиком и, казалось, совершенно не замечая грязных луж. Он был как живой, и даже одежда на нем выглядела вполне естественно, вплоть до забрызганной грязной водой брюк.

— Привет, Марти.

— Привет, Джои.

— Что-то поганый у тебя видок.

— Хорошо уже то, что я, в отличие от тебя, все еще жив. Тебя что, Спанки прислал?

— Даже и не знаю. Тебя надо бы спросить. Последнее, что мне запомнилось, это как я лежу в своей спальне в Твелвтризе.

— Слушай, боюсь, что это не сработает.

— Что не сработает?

— Никакой ты мне не брат. Ты похож на него, говоришь как он, однако Джои давно умер.

— Марти, Спанки умеет возвращать к жизни былые воспоминания. И ты тоже сможешь это делать, если позволишь ему проникнуть в себя.

— Ах, так ты все же его знаешь! Значит, он сделал из тебя нечто вроде лунатика и теперь хочет, чтобы ты убедил меня в прелестях жизни там, по другую сторону?

— Марти, он не сделает тебе ничего плохого. Поверь мне, ты нравишься ему, и он хочет лишь одного — чтобы тебе было как можно лучше.

— А с чего это я должен тебе верить?

Я знал, что образ Джои являлся всего лишь очередной уловкой Спанки, и все же продолжал вести себя с ним так, словно он действительно был моим покойным братом.

— Ты лгал мне, когда еще был живой. Но знай, Джои, что я все равно не допущу его внутрь себя. Пусть ищет другого хозяина.

Джои прислонился спиной к почерневшему от влаги кирпичу арки и протяжно выдохнул — впечатление было такое, словно из трупа выходили смердящие газы.

— Ты даже не представляешь себе, Марти, как тяжко мне теперь придется. Он станет мучить меня. Тебе ведь не хочется, чтобы: он меня мучил, не так ли?

— Вообще-то мне начхать на это с высокой колокольни, — проговорил я, глядя на кусты куманики и вытоптанную вокруг них траву. Потянувшись к невысоким кустикам на насыпи, я выдернул из опутанного проволокой крепления деревянный кол и легонько подбросил его в руке.

— Но, Марти, подумай обо всем том, что станет тебе доступным, как только он переселится в твое тело, о том, где ты сможешь побывать, о красотах, которые сможешь увидеть.

— За последние несколько недель я уже столько всего насмотрелся, что мне этого по самый гроб хватит, — ответил я и тут же стремительно бросился вперед, целясь заостренным концом кола прямо в грудь Джои.

Послышался приглушенный хлопок, и наружу вырвался поток вони, а фигура Джои стала съеживаться подобно спущенному воздушному шарику, медленно растворяясь в окружающем мраке. Лишенный опоры кол выскользнул у меня из руки и упал на землю.

Я вышел из-под арки и даже не посмотрел в сторону лежащей на тротуаре разлагающейся плоти. Эта тварь никогда не была моим братом, а сам Джои — настоящий Джои — ни разу в жизни не называл меня Марти. Так что, если Спанки действительно собирался провести меня, ему следовало бы научиться не верить тому, что он мог прочитать в моем сознании. Я испытал удовлетворение, поскольку хотя бы один-единственный раз на шаг опередил моего противника.

Я старался держаться глухих, пустынных улочек, перебегая с одной на другую, совершенно затерявшись в лабиринте аккуратных стандартных домов, промокнув до костей и с каждой минутой приходя во все большую ярость. Теперь я уже нисколько не сомневался в том, что Спанки отнял у меня намного больше того, что когда-то дал.

За весь день у меня во рту не было маковой росинки, однако в эти минуты мой пустой желудок странным образом заряжал меня новой энергией. Впрочем, продолжалось это довольно недолго, и постепенно возбуждение сменилось чувством слабости, а потом и изнеможения. У меня было такое ощущение, словно к ногам привязаны свинцовые грузила, и потому я мечтал о любом убежище, просто сухом месте, где можно было бы выспаться. Вот, оказывается, каково быть бездомным.

Я мучительно пытался предугадать, что Спанки намерен делать дальше. Правда, думал я об этом как-то отстраненно, как если бы все это происходило не со мной, а с каким-то другим человеком, с которым я был лишь шапочно знаком. И именно в тот момент мне в голову пришла мысль, что должно случиться нечто ужасное. Когда человек перестает думать о собственной жизни, ему пора самым критическим образом оценить сложившуюся ситуацию.

Я миновал очередной сырой арочный проход, точь-в-точь под таким же железнодорожным полотном, и невольно задумался. Что это? То ли рельсы нескончаемой извилистой лентой кружили у меня над головой, то ли я, сам того. не подозревая, описал полный круг по городу и вернулся на прежнее место. Я присел на землю под аркой и прислонился затылком к мокрым кирпичам. Чертовски хотелось спать, однако мне почему-то казалось, что если я хотя бы на мгновение закрою глаза, то потом уже никогда не открою их снова. Передо мной продолжал маячить образ Зака, с простертыми вверх тощими руками, объятого языками голубоватого пламени, словно это была некая зловещая иллюстрация к библейскому сюжету.

Я постарался воздвигнуть вокруг себя некую мысленную стену, которая позволила бы мне держать Спанки на безопасном расстоянии. Мне хотелось убедить себя в том, что он никогда не сможет проникнуть в меня, если я засну в столь ослабленном состоянии, а потому я попытался накинуть на свои реальные мысли своеобразную сеть, сотканную из подсознательных команд. Главным здесь являлась визуализация, и я попытался воочию представить себе, как Спанки окажется бессильным перед неприступной стальной крепостью моего разума. Меня била дрожь, чертовски хотелось есть, однако контроля над собой я по-прежнему не терял. Как же, наверное, это его бесило! Пожалуй, ничто на свете не могло испугать меня, пока я знал, в каком отчаянном положении он оказался, ничто, даже...

И в тот же миг я допустил непоправимую ошибку.

На какую-то крохотную долю секунды я подумал о том, что меня и вправду пугало.

И тотчас же воображаемое стало реальностью, и я услышал глухой топот тяжелых башмаков, приближающийся ко мне со стороны аллеи.

Это был самый обычный страх, ничего экзотического, обыкновенный страх перед перспективой быть избитым, изувеченным каким-нибудь тупоголовым хулиганьем, — и я сразу понял, что Спанки ухватился за этот мой страх.

И они действительно пришли — полдюжины головорезов, пятеро парней и одна девица, с исполосованными бритвами лицами и коротко остриженными круглыми головами. На всех была одинаковая одежда — Спанки уже не утруждал себя созданием видимости реальности — чистые белые тенниски, коротковатые джинсы, тяжелые черные ботинки со шнурками и носками из кованой стали. Растянувшись во всю ширь тротуара, они бежали ко мне, изредка исторгая гортанные вопли. Двое размахивали зажатыми в кулаках железными прутьями. Рывком отделившись от стены, я тоже припустился бежать, однако уже совсем скоро почувствовал обжигающую боль в ногах. Не было абсолютно никакой возможности сказать собственному мозгу, что эти люди — всего лишь иллюзия; я был совершенно не в силах совладать со стремительно нарастающей паникой, поскольку мне слишком часто доводилось встречать подобных типов на лондонских улицах.

У меня не было никаких шансов убежать от них, ибо эти мерзавцы просто созданы для бега — ущербные существа из сильных мускулов и злобы, рожденные для ненависти и увечий. Пробегая под очередной железнодорожной аркой, я слышал, как все новые хулиганы спрыгивают с насыпи, выкрикивая вслед мне громогласные проклятия, призывая меня остановиться и заглянуть им в глаза и ни на мгновение не задумываясь над тем, сколь неравны наши силы.

Я чувствовал, как натужно вздымается грудь, готовая разлететься на части, если я немедленно не остановлюсь, однако страх перед болью неумолимо подстегивал меня, заставляя бежать дальше. Теперь я уже слышал у себя за спиной грохот башмаков не менее дюжины человек, охваченных истерией толпы. “Нет, — повторял я про себя, — все это неправда, Спанки нарочно удвоил их количество, прекрасно понимая, что таким образом удвоит владевший мною страх”. Впереди замаячила залитая ярким светом главная улица, хотя я твердо знал, что даже если поблизости и окажется какой-то человек, он все равно не решится прийти мне на помощь. По мере того как мой рассудок все более угасал, сила Спанки, напротив, возрастала, и я совершенно не представлял себе, до какой степени все эти иллюзии могут материализоваться в человеческом обличье. Я уже совершенно не понимал, была ли эта преследовавшая меня банда головорезов всего лишь творением, сотканным из воздуха и волшебства, или же являла собой людей из плоти и крови.

Наконец один из них вырвался вперед и стал преследовать меня буквально по пятам, пока не ухватился за мокрый рукав моей куртки, прокричав мне в ухо какие-то мерзкие слова. Я был и евреем, и ниггером, и педиком, и вообще ненавистной личностью, которую можно было назвать как угодно.

Вот он взмахнул своим стальным прутом и обрушил его мне на плечо — удар оказался вполне реальным и к тому же весьма болезненным. Я выбежал на мостовую. Еще один громила вцепился в воротник моей куртки и дернул на себя, так что я не удержался на ногах и стал валиться на землю. Пролетев по инерции вперед, я рухнул на асфальт и выкатился на середину проезжей части улицы, а когда снова взглянул в иссиня-черное небо, то увидел, как темные фигуры головорезов обступают меня со всех сторон, заслоняя собой и без того скудный свет. Удар первого башмака пришелся мне по спине — ощущение было такое, словно у меня перебит позвоночник. Когда же все они взметнули свои кованые башмаки, метя мне в лицо, грудь и гениталии, я пронзительно завопил, и мой голос слился с оглушительным ревом сигналящего грузовика — дело-то происходило как раз посередине улицы. Как только грузовик столкнулся с первым из напавших на меня бандюков, со всех сторон послышались крики охваченных смятением людей. Я же успел запомнить лишь монолитную стену из хрома, возвышавшуюся над громадными автомобильными покрышками, характерную вонь выхлопных газов и серию оглушительных, душераздирающих воплей — а потом не было уже ничего, одно лишь ощущение приятного и гостеприимного соболиного одеяла ночи.

Глава 32

Госпитализация

Я лежал на свежевыстиранной простыне, на лицо падал резкий, слепящий свет, а в нос бил острый запах дезинфицирующих средств. Издалека доносился приглушенный шелест автомобильных шин. Я проснулся в общей палате городской больницы, однако никак не мог открыть глаза навстречу лившемуся в окна яркому солнечному свету. Мне казалось, будто верхнее веко левого глаза наглухо приклеилось к правому. Я повернул голову и тут же почувствовал, как шею обожгла боль, красноречиво предупреждавшая: “Не двигайся”. Однако куда хуже дело обстояло со спиной: стоило попытаться сесть, как у меня возникло ощущение, будто в нее вонзились сразу несколько ножей. Казалось, прошла целая вечность, пока я лежал, уставившись в потолок и прислушиваясь к звукам пробуждающейся палаты.

— Итак, мы уже проснулись и решили оглядеться по сторонам, — проговорила молоденькая сестра-ирландка. Краем глаза я различал контуры ее фигуры, однако не мог повернуть голову и проследить за ней взглядом, когда она стала обходить кровать, чтобы посмотреть мою карточку пациента. — Ну что ж, поспали вы неплохо.

Первая моя попытка заговорить завершилась полной неудачей, но сестра тут же протянула мне воду в пластмассовой бутылочке с прозрачным гибким носиком, и я смог немного промочить горло.

— Долго? — выдавил я из себя.

— Вас доставили сегодня утром, на рассвете-

— Вторник?

— Совершенно верно.

— Не вижу...

— Да, левым глазом вы еще некоторое время не сможете видеть. Пришлось наложить швы.

— ...двигать больно.

— Ну что ж, несколько дней вам будет трудновато танцевать танго, это уж точно. Откройте-ка рот. — Она сунула мне градусник. — У вас трещина в правом коленном суставе, три сломанных ребра и повреждено левое запястье. Да, и еще сломан правый мизинец. В хорошенькую же потасовку вы попали! Как это вас угораздило?

— Гангс...

— А вообще-то молодые люди вроде вас могли бы подыскать себе и другие способы времяпровождения, вместо того чтобы доставлять нам столько хлопот. У нас вы пробудете еще день или около того, а как только сможете самостоятельно передвигаться, мы вас выпишем, чтобы освободить место для других страждущих душ. С вами хотели поговорить сотрудники полиции, которые прибудут во второй половине дня.

Она легонько оттянула мой подбородок, извлекла градусник и посмотрела на него.

— Почти нормальная. Значит, скоро пойдете на поправку. Вообще-то ваше состояние не такое тяжелое, как может показаться на первый взгляд.

Она одарила меня мимолетной улыбкой и удалилась.

Я лежал, думая о Спанки и твердо зная, что Лаура будет беспокоиться по поводу отсутствия вестей от меня. Впрочем, единственное, что я мог сделать ради безопасности моих близких, это держаться от них как можно дальше.

Осторожно повернув голову, я увидел прикрепленную к спинке кровати индивидуальную карточку пациента, Фамилии на ней не было — значит, они так и не установили мою личность? Бумажник я, похоже, потерял в драке. Впрочем, возможно, это даже к лучшему, поскольку в противном случае они могли бы начать расспрашивать меня о смерти Зака, а то и вовсе попытались бы как-то увязать ее с убийством Пола и пожаром в магазине.

В половине шестого прибыли парни в синей форме: это был дуэт тощего и толстого полицейских, чем-то похожих на Лорела и Харди. У того, что покрупнее, плечи были обильно посыпаны перхотью, и. он сел рядом со мной, тогда как его напарник скрупулезно записывал мои ответы. Я уже мог довольно сносно говорить, что оказалось весьма кстати, поскольку первым делом они стали выяснять у меня конкретные фамилии.

— Так вы действительно думаете, что я знал этих людей? — удивился я. — А разве не знали?

— Нет, конечно.

— Так чего же тогда они на вас напали?

— Они появились словно из-под земли, — сказал я., нисколько не погрешив против истины.

— Слушай, сынок, а тебя-то самого как зовут? Итак, обо мне они тоже ничего не знали, и я не мог сказать им правду. Я попытался было придумать какую-нибудь вымышленную фамилию, но на ум, как назло, ничего не приходило. Тогда я перевел взгляд на своего соседа по палате — рядом с его койкой на тумбочке стояла ваза с крапчатыми бананами.

— Файф, — проговорил я. — Джеймс. Файф.

— Так, значит, раньше вам с ними встречаться не доводилось?

— Нет. На нас наехал грузовик. А что вообще случилось?

— Водитель сказал, что увидел вас, окруженного толпой. Было темно и очень сыро, а вас он заметил слишком поздно, чтобы успеть нажать на тормоза. Если честно, он значительно превысил скорость, допустимую в черте города. По его словам, он довольно сильно саданул по паре-тройке парней, однако к тому моменту, когда смог наконец выбраться из кабины, они уже успели разбежаться — похоже, на самом деле удар оказался не таким уж и сильным. Если верить ему, то он чуть ли не врезался в них, на асфальте даже следы от покрышек остались.

— .Кровь тоже должна быть.

— Ни крови, ни каких-то отметин на самой машине мы так и не обнаружили. Не исключено, что их смыло дождем, однако обычно в подобных ситуациях все же остаются какие-то следы. Что и говорить, загадочный случай.

Итак, водитель все же видел их.

Получалось, что фокусы Спанки от раза к разу приобретали все более искусный характер, причем эта новость имела как положительную, так и отрицательную стороны: хорошо, что мое психическое состояние оставалось в норме, и я не выдумал всего этого, зато над моим физическим здоровьем нависла вполне реальная опасность, и впрямь силой своего внушения Спанки теперь был способен меня убить.

Если верить статье, которая была опубликована в одном из журналов Зака, то чтобы совершать по-настоящему крупномасштабные акции, Спанки требовалось находиться в непосредственной близости от своего предполагаемого будущего хозяина. Его силы заметно возрастали, причем непосредственное содействие этому оказывал я сам. Он как бы подпитывался от меня, тогда как я по-прежнему был совершенно бессилен хоть как-то противостоять ему.

Я так и не смог сообщить представителям полиции никакой интересующей их информации, а потому вскоре они удалились, раздосадованные моим нежеланием сотрудничать с ними и предупредив, что в следующий раз подобные молодчики могут и вовсе убить ни в чем не повинного человека. Мне оставалось лишь надеяться, что этим человеком буду не я, хотя, по правде говоря, уже отнюдь не считал себя ни в чем не повинным.

После их ухода я еще некоторое время полежал неподвижно, вслушиваясь в негромкие отзвуки окружавших меня человеческих страданий. Окутанные темнотой, тела этих людей вели незримую схватку с недугом. Стенки клеток разбивались под натиском орд болезнетворных вирусов, кровяной поток засорялся посторонними веществами, ткани разлагались, кости и кишки изрешечивались под грозными атаками коварной болезни. Таким образом, мир совершенно не нуждался в существе, подобном Спанки, поскольку и без него уже отыскал миллион других способов добиться саморазрушения.

И все же через несколько мгновений он уже стоял в изножье моей койки, чуть освещенный знакомым мне голубоватым мерцанием, одетый, как всегда, с иголочки и говоривший шепотом — не потому, что его мог услышать кто-то посторонний, а просто потому, что так было принято в больницах.

— Добрый вечер, Мартин. Постараюсь сразу перейти к делу. Я полагаю, что время для традиционного обмена любезностями истекло, не так ли? Ты всерьез вознамерился не допускать меня в свое тело.

— Но почему это должен быть именно я? Почему не кто-то другой?

— Потому что я никогда не проигрываю. Еще ни разу мне не доводилось терпеть поражение, не потерплю его впредь, не будет его и в данном, конкретном случае.

— На моем месте должен быть кто-то другой. Что сталось с Мелани Палмер, с той самой женщиной, которую ты лишил зрения?

— Ей с самого начала отводилась резервная роль — на тот случай, если подготовительные меры в отношении тебя почему-либо дадут сбой. Она отличалась слишком высокой степенью эмоциональной нестабильности чтобы я мог посчитать ее идеальным образцом. Когда же ты попросил меня помочь тебе, потребность в ней и вовсе отпала.

Таким мне его еще ни разу не доводилось видеть. Спанки ходил вокруг моей койки, нервно вертя в руке монету: вид у него был явно напряженный, взвинченный. Я же снова и снова мысленно спрашивал себя, что все же случится, если он и в самом деле потерпит поражение, и это заставляло меня всеми силами противостоять ему. Более того, мне хотелось быть свидетелем его поражения, увидеть все собственными глазами.

— Итак, я уже имел возможность убедиться в том, что на свою жизнь тебе наплевать, — проговорил он, в очередной раз читая мои мысли. — Не убеждает тебя и смерть других людей.

— Если ты хотя бы пальцем тронешь мою семью, я покончу с собой, и тогда ты уже никогда не сможешь заполучить меня. Ты это знаешь.

— Мартин, я постараюсь быть с тобой максимально честным, — сказал он, гневно наставляя на меня свой палец. — Мне еще ни разу не доводилось сталкиваться с ситуацией, когда простой смертный занимал бы подобную... позицию, и это меня крайне удручает. Настолько сильно удручает, что я испытываю все более непреодолимую потребность причинять боль. Итак, Мартин, я сейчас в одиночку, без тебя отправляюсь в город. Если бы ты просмотрел сегодняшние газеты, то понял бы, что я уже начал действовать. Я никогда не испытывал уважения к человеческой жизни, однако теперь буду истреблять людей в огромных количествах. Но ты еще можешь меня остановить, пока все еще в твоей власти. Скажи одно-единственное слово, и убийства прекратятся. А если ты вздумаешь каким-то образом нанести ущерб своему телу, то я захлестну этот город волной такого жестокого насилия, подобного которому он не видывал со времен немецких бомбардировок. Ты хорошо меня понял? Он остановился и посмотрел на часы.