28

— Я весьма кратко остановлюсь на этом, — сказала доктор Брашино. — Это соответствует вашей способности менять личности, хотя, признаюсь, не понимаю, каким образом вы это делаете. Ваше внезапное превращение в некое существо, пусть не в личность, пяти лет! Доктор Хевелманс в своем сообщении приходит к выводу, что это триумф свободной воли над генетическим детерминизмом. Триумф свободной воли над генетическим детерминизмом! Он не мог отрицать, что вы страдали странным «плавучим превращением», как он это назвал. У него нет ни объяснений, ни теории — как вы все это делали. Трудно поверить, заявил психиатр, что взрослый человек способен вывернуть свою личность наизнанку. Но в пять лет… — никогда. Однако факты говорят за себя.

Кэрд вставил:

— Я не более его понимаю, что тогда произошло. Я даже не помню себя пятилетним.

— Память куда-то опустилась. Пока словесные методы, фармацевтические средства, стимуляция нервов — все оказалось бессильным пробудить вашу детскую память.

Она находила это очень важным. Возможно, так оно и есть. Но он сам никогда не задумывался на эту тему — лишь когда она ее поднимала. Что бы ни значило это событие детства, ежели таковое было, он с каждым днем чуть живее воспринимал окружающее. Люди вокруг становились более основательными, менее эктоплазменными. Сэм он походил на кристаллы, осаждающиеся в жидкости. Жидкость была его изначальным существом, кристаллы — твердыми гранями, возникающими из бесформенности.

Он начинал входить в жизнь.

Внезапно перестал сторониться людей. Затевал разговоры с теми, кого прежде не замечал или избегал. Это касалось пациентов, сестер, докторов, обслуживающего персонала и даже гэнков. Сумел даже преодолеть недоверие к себе Донны Клойд. Впервые за долгое время Донна призналась ему, что мужчина, которого она винила в предательстве, не был похож на Кэрда. И что он не мог намеренно так изменить свою внешность.

Однажды Брашино сказала ему:

— Вы начинаете попадать в фокус.

Еще через пару дней, когда утром он вошел в процедурную комнату, его встретил слабый запах Ф5. Он глубоко вдохнул, ощущая тепло под ложечкой и в паху. На миг он остановился в дверях, упиваясь щедрым ароматом и его эффектом. Доктор Арлен Брашино стояла улыбаясь. На ней было лишь легкое платье из тонкой полупрозрачной ткани. Благоухание подтверждало ее намерения. Духи Ф5 содержали феромоны, возбуждавшие равно и мужчин и женщин.

Он сказал:

— Мне это ни к чему.

— Что?.. а этот Ф5! Знаю, что вы обойдетесь без него… но так… чуть-чуть способствует. Потом, может, вам нужен знак…

— Впервые за долгое время… — почти прохрипел он и широко шагнул навстречу ей. Она вышла из-за стола, сокращая его путь.

Они не добрались до кушетки в кабинете — слились на полу. Уже потом, повторив соитие с большим комфортом, они сели и отведали немного вина.

— Вы были восхитительны. — Он еще учащенно дышал.

— Благодарю вас. У меня солидный опыт и вдохновение. Но по части энтузиазма, полагаю, вы превзошли меня. С другой стороны, и я не была лишена…

— Я не заслужил подобной похвалы.

Она склонилась к нему и поцеловала в щеку.

— Вы и впрямь были неподражаемы.

— Надеюсь, нас не не засняли, — сказал он. — Впрочем, мне наплевать.

— Мониторы были отключены. По крайней мере известные мне — точно. Но всегда возможно непредусмотренное. Да я тоже не очень беспокоюсь.

— Это лишь терапия или вас влечет ко мне? — спросил Кэрд.

— И то и другое. Терапия между прочим и для меня тоже. Обычно я полностью удовлетворена. Но то и дело…

— Я близок к окончанию лечения?

— Нет. Завтра мы вернемся к обычным процедурам. Я посчитала, что вы созрели для женщины, а я поспела для вас. Я стонала и охала, фантазия моя разыгралась… надеюсь, вас не встревожит мой вопрос: со мной переспал только Кэрд или старалась вся восьмерка? Мои многочисленные оргазмы вызвал ваш пенис или целая коллекция одновременно?

— Хватило бы работы для целого отряда… — он рассмеялся. — Я счастлив оказаться одним из тех пациентов, с которым доктору приятно заниматься любовью.

— Я тоже. Видите ли, в прошлые времена и психиатры и психологи пришли бы в ужас от одной мысли, что лечащий врач отправляется в постель с пациентом. Но нам сегодня лучше знать. Порою состояние некоторых больных заметно улучшается, если они достигают определенного симбиоза с пользующим их специалистом. Иные… не идут на это, даже и помыслить не могут. Хотя, казалось бы, весьма трудно не прийти к такой идее.

— А завтра?

— Найдите себе женщину. Я дала вам старт.

— Но я еще отнюдь не финишировал, — откликнулся он. — Срок мой не истек.

— Я отменила другие приемы. Ваше время окончится, когда вы больше не сможете им распорядиться. Шучу, разумеется. Можете говорить все что угодно, исчерпав себя на кушетке.

На следующий день Кэрд предложил пациентке Бриони Лодж отправиться с ним в постель. Это произошло после вечеринки в комнате для больных, где они просматривали по телевизору учебную программу. Обычно партнеры дожидались, пока программа не приведет их к сексуальному возбуждению. Но в этот вечер дебатировалась тема — следует или нет отменить систему мира дней.

Кэрд сидел в кресле рядом с Бриони. Оба потягивали «черных русских». Пациентам алкоголикам разрешали выпивку; они могли наслаждаться дневной нормой: полторы унции [жидкостная унция — мера вместимости в США, равна 29,57 куб.см] в час, если разрешал врач. Во время приятной беседы она положила руку на его ладонь, затем ее рука скользнула на его бедро и надолго задержалась на промежности. Он опустил свою руку — легкий мотылек — на ее бедро, а потом она отяжелевшей кошкой застыла выше… Бриони не то что бы возражала — напротив, сомкнув ноги, пленила его руку. Итак, социально поощряемая процедура свершилась. Мужчина или женщина должны подать первый сигнал готовности. Затем в случае заинтересованности партнер отзовется на призыв.

Кэрд предложил бы Бриони тотчас покинуть компанию и отправиться в его комнату. Он хотел досмотреть программу до конца, впрочем, это доступно в любое время. Но ведь незадача — хозяева объявили, что порадуют гостей дополнительной выпивкой, если те не станут торопиться уходить. Кэрд решил остаться, если Бриони согласится. Она не возражала, и они досидели до окончания шоу.

Промежуточную программу Вторника, созданную в Москве, вела Ивана Скавар Ататюрк. Это была высокая, стройная блондинка с пухлыми коленками и репутацией интеллектуалки. Она полагалась на свою память в представлении различных ссылок и высказываний, а не на проверенные факты. Своим отличительным символом она избрала тычок, украшенный скульптурными образами из классической греческой, китайской и славянской мифологии. Она никогда не касалась им гостей, но зачастую острие тычка оказывалось у самых их ноги гости, симулируя страх, чуть отодвигались. В этот вечер разговор шел о желательности разрушения системы Новой Эры и трудностей достижения этой цели.

Между тем шоу было высококлассное с текстом на логлэне. Поскольку многие зрители плохо понимали этот язык, субтитры давались на английском и обычном русском языке Вторника.

Гостями ведущей были Стэнли Ванг Добровски — заместитель руководителя Бюро экосистем; Ольга Шин Мюллер — шеф Всеобщего инженерного департамента европейских штатов; Таня Альварес Балгладаши — помощник руководителя Бюро работ по гражданской реконструкции, штат Западная Сибирь, и Энгельс Бахадур Тбилиси — первый секретарь Департамента транспортного планирования.

Ататюрк после объявления темы дискуссии и представления гостей: «Гражданин Добровски, по жребию вам выпало первым высказать свое мнение. Как глава Бюро экосистем вы несомненно обладаете соображениями по теме сегодняшнего разговора. Я уверена, что вы разработали определенную последовательность сценариев решения тех проблем, с которыми ваше Бюро столкнется, если мир вновь обратится к системе ежедневной жизни».

Добровски: «Гм. О, да. Гм… безусловно. Мы еще не закончили наши исследования из-за недостатка времени. Мы очень заняты текущими проектами. Но допуская возможность подобной… катастрофы… гм… не самое точное определение… такой проект потребует несметных вложений… гм… огромного объема планирования кредитов, материалов и труда… гм… само по себе планирование, если цель поставлена… гм… грандиозное… необходим будет глобальный всемирный сбор данных в масштабах Гаргантюа».

В субтитрах появилось определение: В МАСШТАБАХ ГАРГАНТЮА [персонаж романа-гротеска Франсуа Рабле (1494-1553) «Гаргантюа и Пантагрюэль»].

Добровски улыбался, открывая зубы, окрашенные соком бетеля. "Потребуются субгоды на изучение всех данных. Необходимо внимательно проанализировать все последующие воздействия на земные экосистемы. Нам не нужны экологические катастрофы, подобные преступно совершенным в древние времена. И мы… гм… должны убедиться, не оставив и тени сомнений, что массовый переход от вертикальной системы жизни, как мы говорим, к горизонтальной не погубит достижения нескольких минувших обтысячелетий.

Таким образом, обладающим, без сомнения, гражданским сознанием, но введенным в заблуждение людям, настойчиво требующим возврата к системе древних, необходимо аргументирование объяснить, какой совершенно неизбежный урон и вред повлечет за собой это изменение. Они…"

Ататюрк угрожающе размахивая своим тычком: «Благодарю вас за предупреждение».

И крупным планом — в камеру: «Это был Гражданин Добровски, заместитель руководителя Бюро экосистем Вторника. Ясно, что он против возврата системы, предшествовавшей Новой Эре».

Добровски громко: «Я этого не говорил. Я только…»

Ататюрк: «Потом, Гражданин Добровски. Вас обязательно выслушают. Гражданка Мюллер. Как важное лицо во Всеобщем инженерном департаменте…»

Мюллер: «Я возглавляю департамент».

Ататюрк улыбаясь: «Что и делает вас очень важным лицом. Как руководитель комплексного и чрезвычайно влиятельного департамента полностью ли вы осознаете огромную значимость слома системы, которая достаточно устойчиво существовала ряд обтысячелетий? Не хотите ли вы сделать несколько предварительных замечаний?»

Мюллер: «Более чем несколько. К этой теме нельзя подходить поверхностно. Я изучала проблемы, то бишь сложнейшие вопросы… Не хватало времени добраться до тысяч более мелких вопросов и деталей… они-то зачастую открывают, что более крупные проблемы неразрешимы и вынуждают нас использовать иные методы их реализации, я имею в виду — больших проблем…»

Ататюрк, направляя на Мюллер свой тычок: «Ваше мнение в данный момент? Понятно, что вы можете пересмотреть его в свете будущей информации».

Ататюрк, снова заняв объектив камеры: «ИНТЕРИМ предлагает только мнения. Программа не представляет официальных политических заявлений. Комментарии официальных лиц в течение этой программы никак не обязывают отождествлять их с учреждениями, которые они представляют».

Мюллер: «Я согласна с моим уважаемым коллегой. Гражданином Добровски. Масштабы задачи потрясают. Вопрос все-таки в возможности или невозможности. Если невозможно и остается определить…»

Ататюрк: «Но девиз вашего департамента — НИЧЕГО НЕВОЗМОЖНОГО».

Мюллер: «Да, правильно, ух! Не полный собачий бред. Я определенно не желала бы относить эти бранные слова к успешным и всегда достижимым целям департамента. Но давайте-ка посмотрим: НИЧЕГО НЕВОЗМОЖНОГО касаемо только возможного. Вы же не попросите, например, департамент сдвинуть Землю с ее орбиты. Или сгладить Гималаи, хотя это в пределах возможностей, но было бы невообразимо дорого. Вы понимаете меня?»

Ататюрк: «Да. Но я полагаю, что никакое собачье дерьмо не отражает уважения к вашему девизу. Вы говорите мне, что ваш департамент в сочетании с усилиями коллег не в состоянии решить требования, как выразился Гражданин Добровски, перехода от вертикальной системы жизни к горизонтальной?»

Мюллер: «Я такого не говорила. Я просто…»

Ататюрк: «Вы сказали именно так».

Мюллер, поднимаясь со стула и свирепея: «Я не говорила! Что я сказала…»

Ататюрк, слегка втыкая в гостью художественное орудие: «Ну, ну. Не распаляйтесь. Сохраняйте спокойствие. Будем логичными. Придерживайтесь фактов. Вы государственная служащая, вам не к лицу проявлять неуважение к системе и выглядеть самонадеянной».

Мюллер уселась обратно, сжимая кулаки. Лицо ее сделалось красным. «Я не самонадеянная, а вы отошли от темы. Вы…»

Ататюрк: «Наоборот, вы сбились с нее. Пытаетесь все запутать и напустить туману, сбить нас с толку».

Мюллер сартикулировала что-то явно непроизносимое. У знакомого пациента, Петра Абдуллы, Кэрд спросил:

— Что она сказал? Это по-русски?

Абдулла засмеялся.

— Е… твою мать. — Потом повторил ругательство по-английски. — Старая русская брань! Я не слышал ее много лет!

Осушая до капли свой стакан «дикого турка», Бриони Лодж заметила:

— Трудно поверить, что все это отрепетировано. Чиновники знают, какую роль они играют. Правительство не разрешило бы участвовать в передаче никому, кто запросто лезет на стенку. Все это спектакль с целью протащить государственную пропаганду и дурачить при этом зрителей, чтобы она им не наскучила.

Дверь в комнату открылась и вошел, сияя лучезарной улыбкой, один из гостей. В руках он держал коробку, в которой перекатывались бутылки.

— Эй! Все! Я ухитрился добыть еще выпивки! Я приобрел разных друзей, они одолжили мне это. Я в долгу у них. Ничего! У меня хватит срока расплатиться. Но какого черта?!

Несмотря на возникшее вавилонское столпотворение, Кэрд продолжал смотреть ИНТЕРИМ. Тбилиси, первый секретарь Департамента транспортного планирования, утверждал, что опросы, проведенные среди тридцати четырех процентов населения, показали: семьдесят девять процентов опрошенных против отмены существующей системы. Ататюрк оспаривала эти результаты. Она заявляла, что проводившие опрос контактировали только с теми гражданами, биографии которых свидетельствовали об их консервативности. А значит, все эти опрошенные будут заведомо противиться радикальным изменениям. Тбилиси же отрицал это, заявляя, что опрос проводился на основе произвольной компьютерной выборки. Ататюрк засмеялась и сказала, что Тбилиси вполне застуживает отведать ее тычка. Ее, Ататюрк, персонал выполнил произвольную проверку двадцати трех тысяч тех самых опрошенных. Компьютер сообщил, что все они придерживаются консервативных взглядов. Без сомнения, выборочная проверка выявила бы некоторое число граждан менее традиционных взглядов.

Тбилиси ответят, что он с возмущением услышал сказанное и убежденно не верит в правоту Ататюрк. Однако он уведомит директора Центра информации об опросах и голосованиях о выдвинутом обвинении. Сведения перепроверят и сообщение будет сделано в надлежащее время. "Надлежащее время, — сказала Бриони. Она вернулась в кресло с джином в стакане, — что означает: если публика забудет, никакого сообщения не последует".

После нескольких неуместных и грубых шуток программа вернулась к теме. В резюме высокие лица предложили несколько подходов. В итоге все сошлись на том, что система Новой Эры должна оставаться. Просто невозможно ее разрушить. По крайней мере не ранее, чем удастся избавиться от регулируемого деторождения, как высказалась Ататюрк. Затем придут нужные для строительства новые люди грядущих поколений. Ататюрк согласилась, что потребуется очень долгий период. Возникнут другие проблемы. С учетом всех этих препятствий как можно осуществить такие перемены?

— С меня хватит, — отрезал Кэрд. Он встал и протянул руку Бриони. — Как вы?

— Я давно уже на другой волне.

29

Последовавшие десять дней показали ему, что его новая личность развила в себе заметное чувство сострадания. Оно явилось откуда-то из глубин, словно Левиафан, великодушный Моби Дик [Белый Кит — персонаж романа американского писателя Германа Мелвилла (1819-1891) «Моби Дик»], и проглотило его.

При виде несчастного человека он делал все возможное для его утешения. Он тревожился о нем, пока не чувствовал, что бедняга, как он выражался, более не погружен в болото уныния. Он творил добро изо всех сил. Долгие часы проводил в беседах с одинокими людьми, а было их поболее, чем удавалась ему объять. И гэнки попадали в круг его внимания. Больше того — он тянулся к ним. Что бы ни думали о них узники, гэнки были людьми и слишком часто — одинокими и несчастными. Он говорил и шутил с ними и даже оказывал им небольшие услуги. Ему известно было, что отдельные гэнки и многие больные считали потому его ослом-сосунком.

Однажды во время сеанса лечения доктор Брашино объявила:

— Вы решительно обретаете характер. Некоторые здесь уже обращаются к вам Сен-Джеф. Другие… гм… Сен-Зануда.

— Всегда найдутся злобные или, скажем, непонимающие, — откликнулся он.

Она кивнула.

— Откровенно говоря, я озадачена. С одной стороны, вы — находка для психиатра, с другой — полная фрустрация.

— Я и сам не могу постичь этого. Но я ведь не должен поступать так или по-другому, чтобы быть таким или иным. Жизнь — вот, что важно. Поступки. Действия. Философия стремительности!

— Пока то, что вы делаете, во добро вам и другим. Но вы излишне активны. Вы потеряли в весе.

— Стараюсь сохранять умеренность в еде. И мне это удается.

— Вам нравится пища?

— Да, весьма. Но я не стремлюсь переусердствовать. Я постоянно ощущаю энергию и бодрость. Вы должны быть довольны. Я более не чувствую себя призраком и не воспринимаю других людей как скопление атомов.

— Возможно, потому, что вы сжигаете себя. Когда горючее иссякнет… А может, и нет. Тем не менее, я рада вашему заметному успеху.

На короткое время наступило молчание. Кэрду хотелось, чтобы сеанс окончился сейчас. Ему со многими нужно поговорить. Эти люди нуждались в нем.

Минуты три она пристально смотрела на него слегка хмурясь. Затем сказала:

— Что касается меня, я буду просить отпустить вас вскорости. Считаю, вы готовы вернуться в общество. Я также полагаю, вы не собираетесь обращаться вновь к революционным делам. Станете образцовым гражданином — в этом я абсолютно уверена.

Она вздохнула. Он ждал. Арлен продолжила:

— Если бы все зависело от меня, вы стали бы свободным человеком через несколько недель. К сожалению, не все в моих силах. Многие психиатры хотели бы продолжить изучать вас. Они думают, что смогут анализировать вас, выявить, чем вы живете. Дураки. Я им так и сказала. Это не прибавило мне популярности среди коллег, хотя меня сие не больно заботит. Мое положение достаточно прочно. Я ведь как-никак внучка Мирового Советника.

Вдобавок к психиатрам и психологам есть еще Мировой Совет. Они должны быть совершенно уверены в вас. Их согласие отпустить вас решит все. Приняв решение. Советники используют вас как средство пропаганды, как витрину. Вашу свободу станут рекламировать как свидетельство великодушия и сострадания правительства. Не рассчитывайте на особую уединенность после освобождения. Ни за кем на Земле не станут следить так плотно, как за вами.

— Значит, есть вероятность выбраться отсюда?

— Шансы есть. Вы чувствуете какое-либо возбуждение при мысли об освобождении?

— Немного, как вам известно. Зачем вы спрашиваете? Вы же можете наблюдать мою реакцию на экране.

Она рассмеялась.

— Здесь одна из проблем, связанных с вами. Никто не виноват, и менее всего я, в том, что машина не способна выявлять ваши истинные реакции. Это обстоятельство заставляет Мировой Совет сильно нервничать от мысли, что на Земле есть один «не читаемый машиной» человек.

— Всего лишь один человек?

— Один. Хотя Советники удивляются — неужели нет никого похожего в этом на вас! Им это не нравится. А еще Советники интересуются, не сподобитесь ли вы передать кому-то вашу уникальную способность, если она действительно уникальная?

— Возможно, когда-нибудь, — сказал он. — Не теперь. Не знаю, как это произошло, но сегодня я не обладаю сим талантом. Похоже, случилось такое потому, что часть меня устала быть психическим хамелеоном. Она желает, чтобы это было последнее превращение — навсегда. Я думаю так.

— Не сомневаюсь, что вы верите этому. Но вы ловкая бестия. Или были. Как мне знать, что вы что-то не воздвигли в своей психике — о чем вы и сами не ведаете, — но что способно однажды включиться?

— Включиться?

— Под определенным воздействием, не имею представления — каким. Но, должно быть, в вас что-то запрятано, только и ждет верный пароль, нужный момент. Когда все сойдется, выскочит фигурка — другой «Джек в коробочке».

— Клянусь, что…

Он остановился.

— Не надо клятв. Вы можете ничего не знать.

Он встал.

— Послушайте. Время сеанса не вышло. Но у меня много дел. Что касается меня — я не нуждаюсь больше в лечении. Благодарю вас за помощь. Она была блестящей. Я хотел бы встречаться с вами как можно чаще. Мне нравятся наши беседы. Но исследование и лечение закончены.

Глаза Брашино расширились, рот приоткрылся. Секунд двадцать, как показал настенный дисплей, она не могла вымолвить ни слова.

— Вот те раз! Вы… вы ведете себя будто вы доктор, а я пациент! Вы не можете бросить дело!

— Я устал от пустой траты времени и от политики, которая-то и держит меня здесь. Я не в состоянии убраться отсюда, зато могу не сотрудничать.

— Вас объявят неизлечимым и стоунируют.

— Я сохраняю право апелляции — если они нарушают законы. У меня будет хороший адвокат. Кредитов у меня нет, но заплатит государство. Любой адвокат, до смерти не напуганный, подпрыгнет от удачи — использовать возможность приобрести известность.

— Вы в самом деде намереваетесь все это проделать?

— Да.

Она поднялась. Казалось, и удивление и смятение скатились с нее при этом, словно бросая вызов физическому тяготению. Брашино улыбалась.

— Очень хорошо. Я немедленно обращусь с просьбой о вашем освобождении и сделаю все что в моих силах, чтобы убедительным образом изложить доводы. Подобное в моей практике впервые. Я даже не знаю, как реагировать. Но думаю, вы и в самом деле здоровы. Несомненно — вы уникальный случай…