Брашино поражалась, но оказалась бессильной объяснить такую способность. Доктор утверждала, что и он не способен запомнить, как всякий раз это ему удается. «Но, Арлен, — сказал он, — это правда, что у меня нет никаких воспоминаний о прошлых личностях. И я не в состоянии создать какую-либо новую. С тех пор как я попал сюда, я много раз пытался и ничего у меня не получилось. Правда, сохранились некоторые мои возможности, например, способность лгать под ТИ».

Они находились в большой комнате, где он каждый Вторник проводил несколько часов. Слева от его кресла — большое окно, сквозь которое открывался вид на раскинувшийся луг; луг оканчивался внезапным обрывом. Повернувшись, он мог разглядеть долину внизу. На дальней ее стороне вздымалась гора с крутыми склонами, поросшими елями у подножия; посреди склона — утес, пик покрыт снегом. У него не было никакого представления о том, где он; очевидно, лишь — это пояс с очень теплым климатом. Ему разрешалось общение с другими пациентами, но узнать что-либо о месторасположении центра не удалось. Других «реабилитантов», как и его, доставили сюда стоунированными.

Арлен Брашино была весьма симпатичной голубоглазой блондинкой среднего возраста. Длинные волосы уложены узлом Психеи, пронзенным серебряной булавкой с крупным искусственным бриллиантом на конце. Брелок на шее — звезда с двенадцатью лучами, в центре ее — идентификационная карточка доктора. Карточка была прикрыта серебряным украшением в форме лабиринта, в середине которого — голова минотавра — получеловека, полубыка. Любой из двенадцати кончиков украшения можно вставить в приемно-передающее устройство и считать или ввести данные карты.

Арлен носила белую прозрачную, плотно облегающую талию блузку с высоким кружевным воротничком, зеленую до икр юбку и сандалии. Из всего лишь нескольких ответов на множество вопросов о ее личной жизни он усвоил, что она живет с двумя мужчинами. Смеясь, она поведала ему, что у нее достанет любви объять и более пары мужчин, а также двоих ее детей.

«Да и грудей вполне достанет тоже», — сказал Кэрд.

Эта реплика заставила ее еще раз рассмеяться.

Один «глаз» путешествующей над Кэрдом машины смотрел на Арлен. Машина регистрировала ее собственные нервные и метаболические изменения в процессе лечения. Во время сеансов психиатр должен знать свои личные даже едва различимые реакции. Но Брашино чувствовала себя непринужденно, и боязни не было и в помине. Психиатр из Манхэттена Арезенти опасалась, что слишком много наслышалась от Кэрда о незаконных делах правительства и что власти избавятся от нее, когда она закончит с ним курс процедур. Арлен, просмотревшая ленты сеансов, которые проводила Арезенти с Кэрдом, рассказала ему о них. Она вовсе не умолчала о том, что ей казалось важным. Он поинтересовался, что стало с Арезенти. Арлен нахмурила брови и ответила:

— Не знаю, но вы можете не сомневаться — она не пострадала. В противном случае ленты никогда бы не попали ко мне.

— Не уверен, — заметил он.

Он опять посмотрел в окно. Раннее лето вступило в права. Маргаритки и другие цветы, названия которых он не знал, словно осыпали луг. Олени вдали ощипывали траву. Маленькие существа, коричневые с большими белыми пятнами. Крупная черная птица парила высоко в восходящем потоке воздуха — не разглядишь — то ли ястреб, то ли орел. Снега на вершине горы ослепительно блестели под ярким позднополуденным солнцем. В прошлые времена до наступления нынешней теплой эры снега держались до середины горы. Так сказал ему один из обитателей здешнего реабилитационного центра.

— Я и без машины знаю, что вы говорите правду, — сказала Арлен. — Конечно, как вы себе ее представляете.

— Так чем мы сейчас занимаемся?

— Я направляю отчет, подтверждающий, что вы теперь другая личность, которая идентифицирует себя как Бейкера Но Вили, — ответила Арлен. — При обычном течении бюрократических процедур отчет будет штудировать комиссия из психиатров и органиков. Они могут потребовать, чтобы вас подвергли освидетельствованию другие психиатры. Вы пройдете множество испытаний, потом вас освободят. Эти заключительные тесты призваны определить, какой должна быть ваша работа или профессия, потом вас направят куда-то начинать жизнь заново.

Арлен пригнулась к нему. Ее рука пересекла небольшой столик и мягко легла на его ладонь.

— Трудность в том, что вы совсем не похожи на других пациентов реабилитационных центров. Подобного в практике не было. Вы утверждаете, что не способны создать новую личность. Но при этом все еще можете лгать под ТИ или когда вам вводят другие лекарства. У властей нет уверенности, что вы не обратитесь в прежнюю личность или не создадите новую.

Она вздохнула и отняла руку.

— Однако я полагаю, с вами станут обращаться точно так же, как с любым другим направленным на реабилитацию. — Она осветилась улыбкой. — Я сказала им, что, по моему мнению, из вас получится добропорядочный гражданин. Но поскольку вы не настоящий кандидат на лечение, а лишь новорожденный ребенок, способный бегло говорить на родном языке, вам следует отправиться в англоязычную страну. У вас окажется широкий выбор мест пребывания и климата. Конечно, вы можете получить работу органика, но я не советовала бы избирать профессией религию. Бессмысленно. Правительство не поверит в ваше полное излечение, если вы сделаетесь религиозным.

— Вера — не в моем характере.

— Нет, просто вы предали ее забвению. Однажды вы же были уличным проповедником — когда жили в образе отца Тома Зурвана. В конце концов, вы можете вернуться в колледж и получить новую профессию. Обучение будет бесплатным.

— Что проку рассуждать о новой жизни, если у меня нет уверенности в освобождении?

— В освобождении? Звучит так, будто наш центр — тюрьма. Мы предпочитаем говорить о выписывании.

Кэрд улыбнулся.

— Вы верите этому?

— Здесь не тюрьма. И вы не приговорены к отбыванию какого-то срока. От вас зависит, когда вы покинете центр.

— Может, это касается других, но не меня.

— Неправда. При одном условии: если вас отпустят, вы должны стать убедительной демонстрацией благородства правительства. Стрелка общественного мнения должна указать на вас как на превосходный пример гуманной политики властей.

— Проклятый, который стал образцовым [в английском звучит каламбуром — the curser who became a cursor], — сказал Кэрд.

Арлен улыбнулась.

— Извините, полагаю мне не следовало давать прискорбный повод для каламбуров.

Увы, он не обладал памятью на винчестере о своих жизнях как ниспровергателя, но все просмотренные ленты снабдили его отличной памятью на дискете. У него не было никаких стремлений — лишь взаимодействовать с обществом — такой эвфемизм правительство придумало для себя. Этот эвфемизм он услыхал от коллеги-реабилитанта Донны Клойд. Была ли она права? Он теперь часто встречал ее в обеденном зале и во дворе для прогулок. Она утверждала, что знала его по Лос-Анджелесу и они вместе летели в Цюрих. Он верил ей, поскольку видел на лентах, как она приковывала себя к памятнику Син Цзу. Донна Клойд все еще не была вполне реальной для него, хотя он мог дотронуться до нее, замечать капельки пота на лице в жару, слышать смех. Он воспринимал ее как некую телевизионную имитацию.

Это была одна из его проблем, может, наибольшая — никтонебылреальным. Он был готов к тому, что люди здесь могут исчезнуть в любой момент. Они не делали этого, но чувство, что это вот-вот произойдет, не покидало его.

Арлен Брашино единственной он открыл это ощущение. Она проделывала над ним какую-то операцию «по отчуждению чувств», как она ее называла. Арлен не говорила об этом, но, вероятно, была уверена, что его нельзя отпустить отсюда, пока не решится проблема «дистанцирования», то бишь доколе он не восстановит ощущение прочности и постоянства вещей и людей.

Он поведал Арлен, что иногда видел ее не как прекрасную и желанную женщину, а как структуру атомов. Модель имела форму, но края были смутные, неопределенные. Она была заключена и защищена электромагнитным полем, которое в любую минуту могло потерять силу. Затем она расширилась, распространилась и превратилась в полный беспорядок.

Это растревожило его, но одновременно и успокоило. Он не мог приблизиться к ней или к кому-то другому. Не мог испытать боль, когда видел других как некое образное воспроизведение, которое нельзя отключить.

Но что вызывало такое восприятие?

Арлен предположила, что он слишком часто перестраивал свою личность.

— Аналогично местоположению древней Трои, — сказала она. — Вы слыхали о Трое?

— Я помню поэмы Гомера. Странно, но я не представляю, будучи какой личностью я узнал о нем.

— Троя существовала как долгий ряд городов на одном и том же месте, — продолжала Арлен. — Первые люди, жившие здесь, относились к племенам каменного века. Остатки их материальной культуры оказались скрытыми последующими жителями. Маленькие поселения превратились в деревни, затем в небольшие городки, потом в города. Каждое новое поселение сооружалось на пласте своего предшественника. Вы — живая Троя. Вы создавали одну личность за другой и каждую поверх другой. Лишь завершающая, как последняя Троя, зрима, она не покрылась слоем земли. Но все другие — ниже этой последней личности, которую вы называете Бейкер Но Вили.

— Что вы хотите доказать? На последнюю Трою никак не влияли ее предшественники. По крайней мере — как я полагаю.

— Нет безупречных аналогий, — продолжала дискуссию Арлен. — Кроме того, я совсем не уверена, что очередная Троя не испытывала воздействия «предка». Существует такая штука, как психическое влияние.

— Вы — ученая — верите этому?

— Дело не в вере или неверии. Это возможно, хотя окончательно не доказано. Однако в вашем случае… Предположим, последняя Троя, ваша Троя, была разрушена. У нее оказался ненадежный фундамент, который раскачало землетрясение; подземные туннели и пещеры рухнули. Это резко усугубило эффект землетрясения. Вы…

— Я испытал землетрясение, пользуясь вашим сравнением, когда вошла в жизнь эта личность? Вы заметили, — уточнил Кэрд, — я сказал: вошла в жизнь? Я это явственно ощущаю, хотя не могу подтвердить, что несоздавал Бейкера Но Вили. Меня принудили сделать это.

— Кто же заставил вас? В любом случае вы преуспели в создании нового себя. Но взвалили излишне много тревог и напряжения на себя… на ваши предыдущие "я". Что-то пошло не так — не знаю что. Возможно, никогда и не узнаю.

Арлен опять склонилась вперед и взяла его ладонь. Ладонь была холодной и мягкой, но слишком легкой. Ему казалось, она парит; она и впрямь поплыла бы, не добавь вся рука дополнительной тяжести.

— Вы играли с реальностью — ваша главная личность — слишком долго и опасно. Итак, вы заплатили цену и у вас больше нет кредитов. Ваша душа не желает особо считаться с действительностью. Вы не хотите иметь с ней дела.

— Может, то, что я вижу, вовсе не реальность, как мы обычно это называем, — сказал Кэрд. — Есть разные ее уровни. Я вижу на атомном уровне. Мой взор проникает сквозь реальность — я был рожден ее видеть — и постигает другой ее вид. Один из многих.

— Уж не воспринимаете ли вы нас и впрямь как пляску атомов? — чуть улыбнулась Арлен. — Это просто воображаемый образ, не так ли?

— Зачастую, так. Иногда я вижу… происходит какое-то смещение, будто мои глаза переключились в иное положение. Я вижу молекулярную сарабанду [старинный испанский эмоциональный народный танец], искрящуюся в электромагнитном поле. Это приводит в замешательство… Но вы же привыкли ко всему, видали и не такое.

— Думаю, вы говорите правду. Зачем бы вам лгать?

— Зачем?

Она наконец убрала руку и села.

— Возможно, вам импонирует, что вас охарактеризуют как перманентно умственно больного человека.

— Почему же?

— Вы не способны смотреть в лицо реальности. Или вот — я попытаюсь сформулировать это клише по-иному: вы не желаете иметь дело с человеческими существами. Скажите мне, когда вы выглядываете в окно и видите оленя, вы воспринимаете его как систему атомов?

— Нет, — медленно проговорил он.

— Было ли так, что глядя на себя в зеркало или на видеозаписях, вы воспринимали себя как пространственную связь атомов?

— Пока нет.

— Возможно, вы бессознательно чувствуете, что сами представляете собой эту конфигурацию частиц, а вовсе не люди, которые в такой форме вам видятся. Но вы выворачиваете окончательные итоги этой психологии, потому что не можете по определенным причинам вынести такое. Вы проецируете. Вы видите свой отраженный образ в других. Но не эти другие, а вы — замкнутые атомы.

Он пожал плечами.

— Может быть.

— Подумайте об этом. Заодно о том, почему вы так хладнокровно относитесь к такому предположению. Многие пациенты сочли бы подобное огорчительным.

— В том моя натура, — сказал он. — По крайней мере — основное свойство этой личности — посмотреть на аргумент с двух сторон. Однако истина уникальна. Все эти разглагольствования о многих правдах — чушь. Истины не размножаются клонами.

— Ох! — вздохнула Арлен, выпрямляясь. — Что вы имеете в виду?

— О чем вы?

— Что истины не размножаются клонами.

— По правде говоря — не знаю, — ответил он. — Просто выскочило. Но то, что я сказал, непременно правда. — Он засмеялся. — Если только то, что я сказал, был клон истины, и я ошибаюсь.

— Но это глупо, согласны? — сказала Арлен.

— Глупо?

Он чувствовал себя весьма неспокойно. Он понимал, что уж коли пациент признает свое замечание глупым, он слишком близок к чему-то, чего желает избежать. По крайней мере так сказала ему Брашино и аналогичный комментарий он вычитал к одной из лент по психологии — из тех, что транслировались к нему в комнату из библиотеки.

— Если это имеет некий смысл, у меня нет ни малейшего представления — какой, — сказал он.

Арлен решительно переменила тему разговора. А может, обе темы каким-то образом связаны. Арлен видит соединяющую нить, а он — нет. Она сплела ладони, прижала руки к груди. Арлен выглядела так, словно поймала правду или намек на нее — редкую птицу, которую хотелось согреть на внушительных персях.

— Как вам известно, я изучала ленты, выполненные доктором Арезенти, которая пользовала вас в Манхэттене. Кроме того…

— Она действительно сделала несколько лент. Сомневаюсь, что вам передали все. Правительство…

— Пожалуйста, не перебивайте, — попросила Арлен. — Я знакома также с лентами, снятыми, когда психиатр наблюдал вас, начиная с трех лет и кончая шестью. Вы были очень робким и тихим ребенком, почти патологически стеснительным, если верить этим лентам, настолько, что я сама считаю оценку излишне строгой. Затем внезапно, почти за ночь, вы превратились в исключительно общительного, активного и отзывчивого ребенка. Вам было около пяти…

— Вы давали мне посмотреть эти ленты. Они не пробудили никаких воспоминаний. Будто я наблюдал незнакомца.

— Нет, они что-то расшевелили, — заметила Брашино. — Детекторы показали. Но вы скрыли свою реакцию. Как бы то ни было ваш детский психиатр был не на шутку озадачен переменами в вас. Другой психиатр провела дополнительное исследование, когда вам было двадцать два, сразу же после гибели ваших родителей. Она оценила вашу храбрость и настойчивость выше среднего уровня. Психиатр, обследовавший вас при поступлении в академию органиков, согласился с такой оценкой.

Арлен перевела взгляд с экрана на его лицо и продолжала:

— Никакой заметной реакции, — констатировала она. — Но я убеждена, что вы прячете ее глубоко в себе. — Она взглянула на цифровой дисплей на стене позади него. — Мы превысили на пять минут время нашего сеанса.

Оба поднялись. Он сказал:

— Какое упорство требуется для работы с пациентом, у которого не было детства. И еще больше стойкости, если ему нечего вспомнить о своем совершеннолетии. И ведь он отнюдь не страдает подлинной амнезией.

— У меня не было более упорного пациента, — призналась Арлен. — Я благодарна вам. Что касается меня, утверждаю, что нет скучных случаев. Хотя бывают и утомительные, но в большинстве не выпадают из обычного ряда. Вы уникум. Я не уверена…

— К чему колебания, Арлен? — спросил он.

— Возможно, вы умственный мутант.

— Вы хотите сказать, что в вашей практике не встречались подобные прецеденты? Не знаете, что со мной делать?

— Возможно. Нет. Вы правы. Не знаю. Вы бросаете потрясающий вызов и…

— Мой случай сделает вас знаменитой.

Она рассмеялась.

— Признаюсь, я действительно думала об этом. Но подобная мысль не одолевает меня. Главное, что вы уникальны и совершенно неожиданны. Вас нельзя диагностировать как шизофреника. Я и вправду теряюсь, как вас классифицировать.

— Как насчет действительно затраханного?

Он уже выходил из комнаты, а она все еще хохотала.

Ему было не смешно. Как только дверь задвинулась за ним, не стало ни сияния солнца, ни смеха, ни ее красоты. Его окружил мрак. Левиафан [в библейской мифологии морское животное, описываемое как крокодил, гигантский змей или чудовищный дракон] проглотил его. Поглощенный его проворным и гнетущим желудком, под воздействием его кислот он приобрел иную форму.