У нас дома в далекие времена

Не помню, успел ли я затормозить. Я вообще ничего не помню. Я только вижу две лошадиные груди, которые вздымаются надо мной все выше, выше, вижу длинные лошадиные ноги с блестящими подковами, ноги эти все растут, растут...

О дальнейших событиях моего первого каникулярного дня сам я, понятно, могу поведать лишь немногое. Дальше было то, что бывает всегда в таких случаях: вокруг на удивление быстро собралось много народа. Сквозь толпу протиснулся полицейский и, склонившись надо мной, попытался выяснить, кто я. Когда он спросил у меня фамилию и адрес, я будто бы четко ему ответил: «Три года»,— что явно не соответствовало возрасту отвечавшего. Но вот вам лишнее подтверждение того, как все-таки полезно быть сыном очень аккуратного отца: на плане Лейпцига, обнаруженном в моем кармане, были надписаны фамилия и адрес. Какая-то сердобольная душа притащила матрац, и меня первым делом отнесли в тепло, в ближайшую лавку, владелец которой оказался не столь жалостливым и даже энергично протестовал, опасаясь, что я не только перепачкаю кровью магазин, но и разгоню покупателей... А я действительно весь был в крови. Удар копытом пришелся прямо по рту, губа была разорвана, зубы — частью выбиты, частью — торчали во все стороны; что же до остального, выяснилось лишь потом...

(А выяснилось, что при столкновении с гнедыми мне пришлось отведать порцию дышла, хотя и минимальную. Эта порция очень долго и болезненно отделялась от меня.)

Один полицейский остался дежурить у лавки, другой поспешил к моим родителям, чтобы подготовить их к страшному событию. Тем временем за мной приехала санитарная машина. Эди, встретивший ее возле нашего дома, примчался к родителям с криком:

— Ганса привезли! Папа, мама, его привезли! Он еще чуточку жив!

Под руководством врача с меня стали удалять одежду. Особенно впечатлило меня — разумеется, гораздо позднее — то, что белье пришлось буквально срезать с тела, так как при малейшем движении я стонал и охал. Сотрясение мозга, несомненно, произошло, насколько оно тяжело — выяснится впоследствии. Повреждение полости рта оказалось «не страшным, страшным оно только выглядело». Была сломана ступня.

Но когда с меня содрали нижнее белье, врач посмотрел на родителей долгим многозначительным взглядом: на моем туловище, как ожог, отпечатался багровый след колеса. Вот чем объяснялась непрерывная кровавая рвота. Значит, я не только наглотался крови, которая текла из раны во рту, значит, кровоточил и желудок — то ли он лопнул, то ли разорван,— и это выяснится со временем.

Снова вызвали санитарный автомобиль, и меня отвезли в больницу...

Я пролежал там очень долго, более трех месяцев. Но я вовсе не собираюсь рассказывать историю болезни, почти каждому подобное известно по собственному опыту. Упомяну лишь, что долгое время мне не давали ни есть, ни пить; для операции я был слишком слаб, желудку требовался покой, так что я вынужден был голодать и томиться жаждой. Все это заменили мучительными вливаниями солевого раствора. А когда желудок чуть-чуть поправился, меня по недосмотру накормили чем-то не тем, и все началось сызнова — кровотечение, голодание и солевой раствор!

Когда меня, кое-как отремонтированного, через несколько недель привезли домой, я был похож на призрака. На одну ногу я хромал еще много месяцев, а во рту носил какой-то металлический каркас, к которому каждый из уцелевших зубов был привязан проволочкой. Ежедневно приходил дантист — коренной житель Лейпцига, по фамилии Тритше,— и копался у меня во рту: что-то вытягивал, прижимал и подвинчивал, стремясь навести порядок в зубном хаосе. Было это очень неприятно, порой невыносимо. Между прочим, тот дантист порекомендовал мне средство для ухода за зубами под названием «Беббе Го», о котором мы еще ни разу не слышали. Когда же отец, зайдя в аптеку, громко и внятно произнес «Беббе Го», то получил давно известный «Пебекко»!

Как уже говорилось, я был тогда почти фаталистом и воспринял эту беду, как воспринимал прежде и другие несчастья. Что делать, если такова моя судьба, приходится с этим мириться. Вначале: весна, каникулы, шестой класс, новый велосипед. В конце: зима, дополнительные занятия в гимназии, снова пятый класс, разбитый велосипед исчез, и никакой надежды на новый. Да, все усилия в институте доктора Дакельмана оказались напрасными. Напрасно я день и ночь зубрил, чтобы доказать, что я не тупица, каким меня считал герр доктор. Напрасно я зимними днями, в полусумерках, топал вслед за герром Мутезиусом по классной комнате. Напрасно я с «блеском» выдержал экзамены. Я не попал в шестой класс, меня оставили в пятом. Я не перепрыгнул полгода, я на год отстал.

В результате в моей жизни все переменилось. Появились другие школьные товарищи, другие учителя. Из-за того, что я долгое время хромал, мне пришлось отказаться не только от уроков физкультуры, но и от танцев. Мне думается порой, умей я танцевать, моя жизнь могла бы сложиться совсем иначе. Постепенно я все больше и больше оказывался в изоляции, ведь у меня было так мало общего с другими.

Но когда на меня находило уныние, я часто говорил себе: а ведь тебе еще повезло! Если бы ты в то утро позавтракал у дяди Ахима, если бы не выкурил сигарету, ты, пожалуй, не воскрес бы...

Да, я был горемыкой, но в несчастье мне улыбалось счастье, много счастья. И теперь, собственно, можно подытожить: в общем и целом у меня, как у большинства людей, и худа и добра было поровну, да и сейчас чаши их уравновешены. Нет, тут я несправедлив: чаша счастья наполнена сегодня гораздо больше, она заметно перевешивает. А горе — оно лишь приправа к радости!

БРОЖЕНИЕ

Прежде чем расстаться с этими записками, мне хочется еще вспомнить о той переходной поре, когда детство прощалось со мной. Подобно капризной погоде, пора эта отличалась переменчивостью, нередко — без заметных переходов. То ненастье и сразу похолодает, выпадет снег. Потом сквозь облака проглянет солнце, снег стает, и вот уже снова наплывают тучи. Поднимается ледяной ветер и хлещет дождем в окна...

Так бывало и со мной. Я мог быть грустным, угрюмым, неразговорчивым, потом вдруг вскакивал и начинал дурачиться, а пуще того — дразниться. Терпение Эди я подвергал жестокому испытанию, а с сестрами вел себя так, что отец срочно прописал мне «Озорные годы» Жан-Поля. Я надулся. Книгу эту я обнаружил еще давно, когда рылся в отцовской библиотеке, и отбросил как «заумную чушь». (Многие воззрения, казавшиеся мне в юности незыблемыми, были мною вскоре так же отброшены!)

Доставляя много хлопот близким, я и самому себе был в тягость. Так же, как я не знал, куда девать свои руки и ноги, которые росли непомерно быстро и все время мешали мне, я не знал, куда девать самого себя. Иногда я подолгу смотрелся в зеркало. Мне казалось, будто у меня не то лицо, какое должно быть в действительности, и я должен выглядеть совсем-совсем иначе! И вот из давних, как будто бы уже забытых времен всплывали полугрезы-полувоспоминания о каком-то другом я, которым я был в прошлом, всплывали и исчезали, оставляя всякий раз горький привкус грусти.

Но стоило мне, освеженному ванной, поглядеться в зеркало, как меня охватывало своего рода упоение тождеством. Сто раз я повторял своему отражению: «Это я! Я! Ганс Фаллада! Это я!..» Потом бросался на кровать и плакал, вне себя от счастья, что я— это я, и все же не мог понять, почему так нестерпимо тяжко переносить счастье...

От отца я унаследовал шесть холщовых папок с комплектами мюнхенского журнала «Югенд» первых лет издания. С тысяча восемьсот девяносто шестого года по девяносто девятый — времен невообразимо давних. Помню, что журнал этот обратился тогда с призывом собрать средства для какого-то молодого писателя, оказавшегося в нищете. Помнится также, что поступившие суммы были смехотворно малыми: один раз двенадцать марок, другой раз — двадцать. Писателя того звали и зовут Кнут Гамсун. За сорок пять лет, прошедших с тех пор, он стал большим писателем и намного перерос всех ныне живущих. Но уже тогда он написал «Голод» и «Мистерии»...

Все это я помню, как помню и многое другое, но журнальные комплекты больше не перелистываю. Я храню их уже немало лет, однако с той мальчишеской поры ни разу в них не заглянул. Не хочется. Да и листов тех, которые живее всего сохранились в моей памяти, я там не найду. Их нет. Я знаю, их нет — ни одного.

На листах были черно-белые, чаще всего контурные рисунки нагого тела. И вот в ту пору меня увлекла новая идея: по утрам, прокравшись в отцовский кабинет, я выдирал из журналов эти рисунки, а затем тайком с величайшим усердием раскрашивал в розовый цвет. Я уже не помню, что я при этом чувствовал. Наверное, то были какие-то неясные ощущения, которые вряд ли можно было выразить словами. То был лишь дым, огонь еще был глубоко запрятан.

Да, в мою жизнь вошло нечто новое, но оно не доставляло мне удовольствия, в нем было скорее что-то томительное. Я стал чутко прислушиваться к тому, о чем шептались некоторые мои школьные товарищи. При этом я нисколько не менялся в лице, делая вид, что меня это ничуть не интересует, что все мне давным-давно известно и вопрос ясен. А дома я раскрывал энциклопедический словарь и пытался разобраться, но тут же поспешно захлопывал книгу.

Меня пугало то, что я читал. Значит, все совсем не так, как мне рассказывали, значит, и учителя, и родители, и пасторы врали?.. Бессовестно врали! И уже с каких пор! Всегда! Мир зашатался. Я больше ничего не хотел знать, мне было противно то, что я узнал, и все-таки я опять тянулся к книгам. Почему родители ни разу не говорили со мной об этом? Ведь они-то должны знать! А может, вдруг не знают?

Помню, как однажды утром я обнаружил позади шеренги отцовских «Решений рейхсгерихта» красную брошюру, которая, кажется, называлась «Как мы воспитываем нашего сына Вениамина?». В брошюре торчала закладка, я раскрыл на заложенной странице и начал читать. Читал не отрываясь. Потом дрожащими руками спрятал брошюру на прежнее место. Мне было стыдно, что отец это читал, но еще больше меня смущало то, что я знаю, что он читал...

Нагих теть, которых я немилосердно размалевывал розозой краской,— они были похожи на марципановых свинок,— я складывал в синюю папку и запирал в своем письменном столе. Но вот как-то поздно вечером — я уже лежал в постели — ко мне в комнату вошла мама. Она была очень взволнована, чуть ли не плакала, то и дело сжимала мне руки и тревожно поглядывала на меня. Неожиданно она положила эту синюю папку на кровать и с отчаянием воскликнула:

— А я-то думала, что мой мальчик еще невинный!

И плача выбежала из комнаты.

Знаю, то было проклятое время. Выросшие в атмосфере ханжества и преувеличенной чопорности, родители были столь же беспомощны, как и дети. Из ложного стыда и те и другие боялись вымолвить хоть слово о запретном. Родители, несомненно, чувствовали, что это неправильно, что дети ждут от них помощи, что без их помощи испорченные товарищи или дурные женщины сообщат детям в безобразной форме то, что родители сами должны были объяснить достойно, однако не умели. Они только почитывали брошюры «Как мы воспитываем нашего сына Вениамина?» да еще были способны, швырнув синюю папку, намекнуть, что, мол, знают о тебе все, а потом в слезах выбегали из комнаты, крича о потерянной невинности!

Слово «невинность» поразило меня как удар. Я и прежде совершал глупости и бывал наказан за них, но тут я сразу понял: это нечто иное. Раньше я был «непослушным», теперь — «виноватым»! Раз я больше не был невинным, значит, стал виновным,— это же ясно. И я понял, что вина моя не в том, что я выдрал страницы из отцовских журналов, и даже не в том, что размалевал их. Она была гораздо глубже...

Я стал ломать голову над проблемой. С юридической точки зрения я уже понимал благодаря отцу, что всякая вина предполагает умысел. Нельзя стать виновным без умысла, без желания. Но разве у меня был определенный умысел? Ведь не раскрашивание рисунков и не копание в книгах в поисках ответа тяготило меня, а состояние моего духа, мучительная встревоженность, предчувствующее Неведение, от которых мне так хотелось избавиться!

Виноватым я себя не считал. Я ведь не хотел всего этого. Раньше мне было гораздо лучше. Я бы с удовольствием поменял настоящее на прошлое! Нет, я не признавал за собой умышленной вины.

Но, что самое странное, в глубине души я все же чувствовал, что виноват. Зачем я тайком прислушивался к разговорам школьных товарищей? Почему, когда мне захотелось прочитать в энциклопедии о «зачатии», я взял с полки соответствующий том не с той же естественностью, как сделал бы, если бы меня заинтересовал «Занзибар»? Я совершенно инстинктивно стал делать все тайком, а ведь я усвоил поговорку — все, что прячется от дневного света, что делается тайком, то дурно. Почему я не мог спросить отца? Я же обычно спрашивал его обо всем! Почему я был уверен, что мама ни завтра, ни когда-либо еще не вернется больше к этой теме? Тема была тайной, тайной и для взрослых...

И, подумав об этом, я вдруг понял, в чем заключается разница между большими и маленькими, между взрослыми и детьми: одни знают об этой тайне, другие нет. Я понял также, что теперь принадлежу к взрослым, что мне больше никогда не быть ребенком.

Меня охватил страх. Я не хотел быть взрослым. Моя детская жизнь постепенно упрочилась, я знал ее границы, обязанности и радости. Я научился в ней существовать, избегая слишком чувствительных столкновений. И вот все опять становится неопределенным! Стоит лишь подумать об этом тайном, как пропадает всякая уверенность. Родители и все авторитеты рухнули с пьедесталов, ибо оказались лжецами. Мир в смятении раскололся на две половины, и опять же было неизвестно — хорошо или плохо относятся эти половины друг к другу! Нет, я не хотел этого! Никогда не хотел! Я оказался без вины виноватым, мне захотелось вернуть былую уверенность, снова стать невинным. И я решил, что больше не буду ни копаться в книгах, ни подслушивать, ни малевать — даже думать об этом перестану! Я хотел обратно в сад детства!

Но суждено мне было то, что суждено всем: как только калитка в этот сад захлопнется, никаким ключом ее больше не откроешь. Он уплыл в вечность, сказочный сад... В сладостные минуты он еще является нам в мечтах, мы вдыхаем его ароматы, но ступить в него нам более не дано. Жизнь не хочет невинности. Каждая жизнь вынуждена стать виноватой...

А тут была Альбина, Альбина с белой кожей и рыжеватыми волосами. Она часто поглядывала на меня с улыбкой, но я в этот период смуты почти не замечал ее. Когда я, случалось, проходил мимо нее, она тихо вздыхала:

— Барич, ах, барич...

Оглянувшись, я видел, что она стоит, прислонясь к стене и подняв руки, потягивается, изгибается и смотрит на меня сквозь полузакрытые веки... Я обычно ускорял шаг... А однажды она прямо сказала мне:

— Ах, какой вы глупый, барич! Ну до чего же глупый!

При этом она улыбнулась и показала мне красный язык. Когда же я стал допытываться, почему я глупый, она проворчала:

— Придет время — узнаете...

И занялась своей работой.

Я вовсе не был столь глуп, как полагала Альбина, я уже давно заметил, что она поглядывает на меня с удовольствием. Но я все же опасался ее именно потому, что не знал, к чему может привести это поглядывание. А кроме того, на меня всегда действовало прочитанное: при виде Альбины мне в голову лезли строки Вильгельма Буша : «У каждого юноши бывает пора, когда его влечет к кухонной прислуге». Мне казалось, что в этом влечении есть что-то недостойное...

Но однажды вечером родители ушли в театр. Я уже лег в постель, потушил свет и собирался было заснуть, как дверь тихонько отворилась. Я затаил дыхание и не пошевелился даже, услышав шепот:

— Барич! А барич!

Тишина. И среди тишины вдруг заколотилось мое сердце, заколотилось от страха; оно стучало так сильно, что ей, осторожно подкравшейся к кровати, наверное, было слышно. Я же по-прежнему лежал не дыша и не шевелился. Она наклонилась ко мне и тихо спросила прямо в лицо:

— Барич, вы спите?

Наступила долгая минута страха. (Я боялся, что Альбина уйдет! Боялся, что останется!) Потом я почувствовал ее губы. И словно все это я давным-давно знал и умел, я обвил руками ее шею и прошептал:

— Останься, Альбина, останься...

И вот сад детства закрылся для меня навсегда, но меня это больше не огорчало. Я уже не чувствовал себя дома у нас, в доме моих родителей, я ушел от них далеко-далеко, и мне было радостно...

Примечания

1. Что им тетя Густхен? Гекуба...— Выражение заимствовано из трагедии Шекспира «Гамлет», а. 2, сц. 2: «...Что он Гекубе, что она ему?» (то есть мне это ни о чем не говорит).

2. Камергерихтсрат— член камергерихта, Высшего (апелляционного) суда в бывшей Пруссии и провинции Бранденбург.

3. ТирпицАльфред фон (1849—1930) — немецкий адмирал и политический деятель, один из наиболее реакционных и агрессивных представителей германского империализма, учредитель «Германского флотского союза», основанного в 1898 г. в Берлине с целью пробуждения интереса к значению и задачам флота.

4. Тафельдекер— накрывающий стол.

5. Куверт— столовый прибор.

6. Уэджвудский сервиз.— Уэджвуд — фабрика керамических изделий, основанная в 1762 г. в Англии, в Бёрслеме, Джозайей Уэджвудом (1730—1795) и существующая доныне.

7. МайКарл (1842—1912) — немецкий писатель, автор приключенческих романов, в которых фигурируют североамериканские индейцы, арабы, индусы — и непременно «белый» герой немецкого происхождения.

8. Ситтинг Булль, Ник Картер— сыщики, герои бульварных детективных романов.

9. Турн-и-Таксис— немецкий княжеский род, управлявший в XVII—XIX вв. генеральным почтовым ведомством. Франц фон Таксис (1460—1517) учредил первую почтовую связь между Веной и Брюсселем.

10. «Штольверк»— кондитерская фабрика в Берлине.

11. ЛибигЮстус (1803—1873) — выдающийся немецкий химик, основатель агрохимии, автор исследований о питании человека. Известны мясные экстракты и мясной бульон Либига.

12. ЛивингстонДавид (1813—1873) — выдающийся английский путешественник, исследователь Африки, миссионер.

13. СтэнлиГенри Мортон (1841—1904) — английский путешественник по Африке, журналист.

14. Район трущоб— существовал в Берлине возле Александерплац, снесен в 1907 г.

15. КуперДжеймс Фенимор (1789—1851) — североамериканский писатель, родоначальник жанра исторического приключенческого романа в американской литературе.

16. МарриатФредерик (1792—1848) — английский писатель, автор морских приключенческих романов.

17. «Блейль»— фирма, изготовлявшая костюмы для детей по стандартным выкройкам.

18. ГерштеккерФридрих (1816—1872) — немецкий писатель, популярный в те времена автор приключенческих романов и повестей.

19. «Шульпфорта»— немецкая гимназия, основанная в бывшем монастыре «Пфорта» близ города Наумбурга. Сейчас «Шульпфорте» — район города Бад Кёзен на Заале.

20. Рейхсгерихт— имперский суд. Создан после основания Германской империи в 1871 г.

21. Рейхсгерихтсрат— член имперского суда.

22. ФонтанеТеодор (1819—1898) — немецкий писатель, автор стихотворений и баллад, путевых очерков, исторических романов и романов из современной жизни.

23. Ландгерихт— земельный суд, в который апеллировали на решения амтсгерихта.

24. Оберландесгерихт— Высший земельный суд.

25. Гарун-аль-Рашид— халиф Багдада (786—809).

26. ФрейтагГустав (1816—1895) — немецкий писатель, автор прославлявшего буржуазию романа «Приход и расход» и цикла исторических романов «Предки».

27. Жан-Поль(псевдоним Иоганна Пауля Рихтера, 1763—1825) — немецкий писатель, основоположник направления в немецкой литературе, которое сочетало в себе просветительские идеи с принципами сентиментализма. Его первые произведения — острая сатира. Вершиной прозы Жан-Поля является роман «Зибенкэз» (1796) на тему о губительном влиянии нищеты на натуру человека. С сочувствием изображая бюргерскую интеллигенцию и городскую бедноту, писатель осмеивает дворянство, богачей. В незавершенном романе «Озорные годы» (1804) сентиментально-романтическое начало причудливо переплетается с реализмом. Язык Жан-Поля, сложившийся в значительной мере как пародия на канцелярско-бюрократические и учено-педантические формы речи, затруднял восприятие его произведений, но тем не менее они нравились современникам.

28. РаабеВильгельм (1831—1910) — немецкий писатель. В своей первой повести «Хроника Воробьиной улицы» (1856) нарисовал судьбы обитателей берлинской окраины, ищущих счастья, голодающих, гибнущих и, однако, не теряющих чувства юмора. Основное произведение Раабе — трилогия: «Голодный пастор», «Абу Тельфан» и «Чумная повозка».

29. Виннету— герой романов Карла Мая, вождь племени североамериканских индейцев.

30. Тиргартен— парк и район Берлина.

31. МарлиттЕвгения (псевдоним Евгении Ион, 1825—1887) — немецкая писательница, автор популярных в широких бюргерских кругах 60—70-х гг. сентиментальных романов «Тайна старой девы», «Степная принцесса» и др.

32. Зейдель Генрих (1842—1906) — немецкий писатель. С мягким добродушным юмором Зейдель рисует в идиллическом плане жизнь мелкого бюргерства, его радости и печали; любимые герои его — чудаки и наивные мечтатели. Наибольшей популярностью у современников Зейделя пользовалась его серия рассказов «Леберехт-Хюнхен».

33. Шапокляк— складная (на пружинах) шляпа-цилиндр.

34. «Альма и сальта»— настольная игра, похожая на игру в стоклеточные шашки.

35. ЭйтМакс (1836—1906) — немецкий инженер и писатель. Вместе с англичанином Фаулером сконструировал паровой плуг и содействовал внедрению паровой пахоты в Европе, Египте и Америке. Автор путевых записок «В потоке нашего времени. Из писем инженера», романа «Портной из Ульма».

36. Берблингер— герой романа Макса Эйта «Портной из Ульма».

37. Генерал-суперинтендент— духовное лицо (у протестантов), стоящее во главе церковного округа.

38. Вельфы— немецкий феодальный род, игравший видную роль в Германии в средние века. Город Ганновер в 1636 г. стал резиденцией династии вельфов. В 1866 г., в ходе австро-прусской войны, королевство Ганновер было оккупировано прусскими войсками и объявлено прусской провинцией. Наиболее реакционные представители дворянства и духовенства создали в Ганновере сепаратистскую германскую партию правого порядка (партию вельфов), усилившую свою деятельность после поражения Германии в первой мировой войне.

39. «Универсальная библиотека»— издаваемые с 1867 г. карманным форматом произведения мировой литературы. Это широкодоступное издание носит имя его создателя — лейпцигского издателя Антона Филиппа Реклам (1807—1896).

40. ЙеначЮрг (1596—1639) — борец за освобождение Швейцарии от испанского и французского господства.

41. МейерКонрад Фердинанд (1825—1898) — швейцарский поэт и писатель, автор поэмы «Последние дни Гуттена», повести «Святой», исторического романа «Юрг Йенач» и др.

42. Амтсгерихт— низшая судебная инстанция в Германии (участковый суд), где все дела решал единолично судья.

43. Мотет— жанр вокальной многоголосной музыки.

44. БюргерГотфрид (1747—1794) — немецкий поэт. Используя фольклорные традиции, Бюргер создал новый для немецкой литературы жанр баллады, отличавшейся драматизмом, патетикой и народным колоритом. Его баллада «Ленора» (в русском переводе В. А. Жуковского — «Людмила») была высоко оценена А. С. Пушкиным.

45. ГагенбекКарл (1844—1913)—основатель всемирно известной фирмы в Гамбурге, торгующей дикими животными. Знаменитый зоосад Гагенбека близ Гамбурга впервые осуществил демонстрирование диких животных в условиях, имитирующих естественные. Свою жизнь и деятельность Гагенбек описал в книге «О животных и людях».

46. НансенФритьоф (1861—1930) — известный норвежский исследователь Арктики, ученый и общественный деятель.

47. «Волшебный стрелок»— опера Вебера на либретто Фридриха Кинда, написанное по народным сказаниям и легендам.

48. «Цупфгайгенхансль»— сборник туристских песен, изданный в 1908 г. и с тех пор не раз переиздававшийся.

49. Аорист— грамматическая форма времени, обозначающая действие, законченное в прошлом.

50. Монолог Геслера— из драмы Ф. Шиллера «Вильгельм Телль», д. 2, сц. 3.

51. «Песнь о колоколе», «Перчатка»— стихотворения Ф. Шиллера.

52. Герундив— причастие будущего времени страдательного залога (с оттенком долженствования) в латинском языке.

53. ЧемберленХустон Стюарт (1855—1927) — английский историк и философ. С 1916 г.— германский подданный. Как пропагандист германского шовинизма и империализма — предтеча гитлеровской фашистской идеологии.

54. Эгоспотамос(Эгоспотамы) — в древности река на Херсонесе Фракийском, впадающая в пролив Геллеспонт (совр. Дарданеллы); в ее устье произошло последнее морское сражение Пелопонесской войны (431—404 гг. до н. э.).

55. «Югенд»— иллюстрированный литературный общественно-политический еженедельник с юмористически-сатирическим уклоном, издававшийся в Мюнхене. Был основан в 1896 г. Г. Хиртом как орган современного литературного направления и нового стиля в искусстве (стиль «Югенд»).

56. БушВильгельм (1832—1908) — немецкий поэт-юморист и художник, иллюстрировавший собственные стихи. Всемирную известность приобрела его книга для детей «Макс и Мориц» (русск. перев. 1890) о шалостях двух сорванцов. С либеральных позиций Буш критиковал немецкую действительность, особенно церковников («Святой Антоний», «Набожная Елена», «Патер Филуций»).