Джон Рейн (№1) - Солнце для Джона Рейна

— Сегодня ваша очередь спать на кровати, — словно прочитав мои мысли, заявила Мидори. — В вашем состоянии кушетки противопоказаны.

— Нет, что вы, — смутился я. — Все в порядке.

— На кушетке лягу я, — мягко, но настойчиво проговорила девушка.

Пришлось согласиться, однако спал я все равно неважно. Снились джунгли южного Лаоса, где мы удирали от отряда Народно-освободительной армии. Получилось так, что я оторвался от своей группы и заблудился. Пытаясь запутать следы, я попал в окружение лаосцев. Все, теперь меня поймают и будут пытать. Вдруг неизвестно откуда появилась Мидори и протянула пистолет. "Боже, сделай же что-нибудь! Пыток я не вынесу! Спаси меня, спаси моих монтаньяров[5]!"

Я резко сел, сна как не бывало. Нужно набрать в легкие побольше воздуха. «Спокойно, это только сон». Откуда в номере Клёвый Чокнутый? Всё, галлюцинации начались.

Лицо мокрое, неужели щека снова кровоточит? Нет, это слезы. С каких пор я плачу во сне?

Полная луна наполняет комнату призрачным светом. Мидори сидит на кушетке, прижав колени к груди. Призраки исчезли.

— Страшный сон? — сочувственно спросила она.

Я осторожно похлопал себя по щекам.

— Давно не спите?

— Не знаю, — пожала плечами она. — Вы метались в постели.

— Я ничего не говорил?

— Нет. Боитесь сказать во сне что-то лишнее?

Как странно: часть лица Мидори освещена луной, а другая в тени.

— Да, — признался я.

— Что это был за сон?

— Не помню. Какие-то разрозненные картинки.

Карие глаза прожигали насквозь.

— Хотите, чтобы я вам доверяла, а сами на откровенность не идете...

Я начал было отвечать, но внезапно разозлился и вышел в уборную.

К черту! К черту ее дурацкие вопросы! К чему мне эта девчонка? Чертов Хольцер знает, что я в Токио, даже адрес вычислил. У меня самого проблем выше крыши!

Все дело в этой пианисточке, нутром чую. Наверняка папаша ей что-нибудь сказал или у нее есть то, что искал взломщик. Неужели не догадывается, что это может быть?

Вернувшись в комнату, я тут же приступил к допросу:

— Мидори, постарайтесь вспомнить. Уверен, отец вам что-то передал или рассказывал...

На лице искреннее удивление.

— Говорила же я вам, нет, ничего подобного.

— Дело в том, что те люди уверены: то, что им нужно, у вас.

— Послушайте, если хотите осмотреть папину квартиру, могу устроить. Там все осталось, как было при нем.

Взломщик ничего не нашел. Тацу, самый дотошный детектив во всем Кейсацучо, тоже вернулся ни с чем. Еще раз осматривать квартиру ни к чему, и почему-то это предложение меня еще больше разозлило.

— Не поможет. А ЦРУ и липовые полицейские, что же они ищут? Диск? Ключ? Уверены, что у вас ничего нет?

— Да, уверена, — густо покраснев, сказала Мидори.

— Но вы хотя бы попытайтесь вспомнить, ладно?

— Нет, не ладно! — вышла из себя девушка. — Как я могу вспомнить, если не знаю, о чем речь!

— Тогда почему вы уверены, что у вас нет того, что они ищут?

— Зачем вы так со мной?

— Потому что чувствую себя идиотом! Меня пытаются убить, а я даже не знаю, за что...

Мидори вскочила на ноги.

— А мне каково? Думаете, мне все это нравится? Я ничего не сделала и понятия не имею, чего от меня хотят!

Я медленно выдохнул, пытаясь обуздать свой гнев.

— Они думают, что у вас этот чертов диск или вы знаете, где он спрятан.

— Ну сколько можно повторять: ничего я не знаю!

Мы стояли, буравя друг друга презрительными взглядами.

— На меня вам плевать! Только и думаете, что о диске...

— Это не так!

— Очень даже так! Все, надоело! Я даже не знаю, кто вы...

Схватив сумку, девушка стала запихивать в нее свои вещи.

— Послушайте, Мидори... — начал я. — Послушай, черт тебя подери! Не наплевать мне на тебя, поняла?

— Ну конечно! Сам фактически сказал, что мне не доверяешь... Думаешь, я тебе верю? Ничего я не знаю, понял? Ни-че-го!

Я вырвал у нее сумку.

— Ладно-ладно, я тебе верю!

— Черта с два! Отдай мои вещи! Отдай, слышишь?

Увидев, что я спрятал ее драгоценную сумку за спину, Мидори сначала застыла от изумления, а потом начала колотить меня в грудь. Я схватил ее за плечи, чтобы хоть как-то защититься от острых локтей.

Позднее я не мог вспомнить, как все случилось. Мидори нападала — я оборонялся. Вот она совсем близко, и чувствуется дурманящий запах ее тела... В следующую секунду мы слились в бесконечном поцелуе.

Мы занимались любовью на полу, никакой нежности, наоборот, срывали друг с друга одежду и урчали, как садомазохисты.

Когда все было кончено, я стянул с постели покрывало, и мы долго сидели, прижавшись друг к другу.

— Хорошо, — протянула Мидори. — Гораздо лучше, чем ты заслуживаешь.

Я все еще не мог прийти в себя. Да, давненько у меня не было такого секса...

— Обидно, что ты мне не доверяешь!

— Мидори, дело не в этом, просто... — начал я и осекся. — Я тебе верю, извини, что был слишком резок.

— Я имела в виду твой сон.

В отчаянии я закрыл лицо руками.

— Не могу, просто не могу... — Никакие слова не способны передать эту боль. — Не могу об этом говорить. Те, кто там не был, не способны понять...

Аккуратно убрав мои руки с лица, Мидори поднесла их губам. Ее тело мерцало в лунной дымке, и мне почудилось, что с небес спустился ангел.

— Тебе нужно выговориться, — промолвила она. — Пожалуйста, расскажи, что тебя мучает.

Я посмотрел на кровать: в призрачном свете сбитые простыни казались частью лунного пейзажа.

— Мама... она была католичкой и в детстве часто брала меня в церковь. Отцу все это не нравилось, но исповеди я не пропускал, рассказывая обо всех своих проделках, драках, ненависти и одиночестве. Сначала это было пустой бравадой, а потом вошло в привычку... Все это было до войны. А на войне... о таком ни на одной исповеди не расскажешь.

— Нельзя же держать все в себе... Воспоминания отравляют твою душу!

Мне действительно захотелось выговориться. Но если Мидори испугается и отвернется?

Нужно принять какое-то решение. О ее отце я, естественно, умолчу, зато расскажу кое-что пострашнее.

Когда я заговорил, мой голос звучал на удивление спокойно.

— Тогда тебе придется услышать о зверствах, Мидори, настоящих зверствах.

Чудесная присказка, но девушка не испугалась.

— Я не знаю, что ты сделал, — тихо сказала она, — однако это было давно. В другой жизни.

— Какая разница? Ты не поймешь, и так даже лучше... — Я снова закрыл лицо руками, пытаясь спрятаться от собственного прошлого.

— Знаешь, иногда я собой даже гордился. Далеко не каждый способен воевать во вьетнамском тылу. Некоторые парни с ума сходили от страха, когда вертолет улетал, оставляя нас среди бескрайних джунглей. А мне все нипочем. Только во Вьетнаме я провел более двадцати операций, каждый раз рискуя жизнью, и сумел остаться невредимым.

Прослышав о моей отваге и живучести, командование сделало меня самым молодым командиром диверсионной группы в истории США. В моей группе все были братьями. Двенадцать человек, мы справлялись с целой дивизией вьетнамцев. Я знал, что никто из парней не сбежит, а они верили мне, как самим себе. Представляешь, что это значит для мальчишки, которого всю жизнь били и дразнили полукровкой?

Я заговорил быстрее, обращаясь к самому себе:

— Если чистишь «толчок», то рано или поздно испачкаешься в дерьме. От человека здесь мало зависит, это дело времени. Вот один из твоих ребят подорвался на противопехотной мине. Тело искорежено, ему не выжить, а ты берешь его за руку и пытаешься успокоить: «Держись, все будет в порядке!» Он кричит, умоляя прикончить, бьется в агонии и умирает, а ты разворачиваешься и уходишь.

Мы и сами ставили мины-ловушки: око за око, зуб за зуб, но что такое двенадцать человек против целой армии? Я терял людей, ставших мне братьями, и со дна души потихоньку поднималась отравляющая кровь ярость. Однажды я попал в деревню, где мог вершить правосудие: убивать и даровать жизнь по своему усмотрению. Это была зона открытого огня, где разрешалось стрелять по всему, что движется. По данным разведки, в деревне свили гнездо вьетконговцы, именно отсюда поставлялось оружие в южные районы джунглей. Вьетнамцы смотрят на тебя с ненавистью, и какой-нибудь шпингалет кричит: «Ты, янки, ублюдок вонючий!» И это после того, что сообщила разведка!.. А двумя часами раньше на мине подорвался еще один из твоих парней. Волей-неволей захочешь отомстить!

Я перевел дыхание.

— Если начнет тошнить, скажи.

Мидори молчала.

— Деревня называлась Ку-Лай. Всех жителей, человек пятьдесят — шестьдесят, включая стариков и детей, мы согнали в одно место. На их глазах спалили дома и перебили скот. Выплескивали гнев, очищали душу... Но она не очищалась!

Что делать с людьми? Я послал командованию радиограмму. Вообще-то радио пользоваться запрещалось: противник может запеленговать и обнаружить отряд. Однако что мне делать с людьми? Мы только что сожгли их деревню!

Ответ был предельно кратким: «Уничтожить!» Именно так нам приказывали: не убить, а уничтожить.

Устроить бойню? Но приказ есть приказ! И я как дурак переспрашиваю: «Кого уничтожить?» — «Всех». — «Но тут женщины и дети...» — «Всех уничтожить», — отвечает безымянный собеседник. «Могу я узнать ваше имя и звание?» — спрашиваю я, потому что понимаю, что не смогу поднять руку на ребенка неизвестно по чьему приказу. «Сынок, да ты в штаны наложишь от страха, если узнаешь мое звание. Ты в зоне свободного огня, так что делай, как приказано».

Я сказал, что не стану выполнять приказ, не проверив полномочий. Вскоре на связь вышли еще двое, представившиеся непосредственными командирами того парня. Один из них сказал: «Приказ отдан с ведома главнокомандующего вооруженными силами США. Выполняйте или попадете под трибунал».

Я передал приказ ребятам. Большинство из них отреагировали так же, как и я: удивились, но ослушаться не посмели. Запротестовали лишь некоторые: «Поднять руку на стариков и детей? Не может быть, не верю!»

У меня был друг, Джимми Кахоун, по прозвищу Клёвый Чокнутый. Сначала он слушал молча, а потом как рявкнет: «Вы, бабы! Слабаки несчастные! Уничтожить — значит уничтожить!» Потом повернулся к вьетнамцам и заорал: «Всем лечь на землю, быстро!» Сперва мы не поняли, что он собирается сделать, а Джимми не долго думая прицелился и — бам-бам-бам! — стал отстреливать одного вьетнамца за другим. Как ни странно, бежать никто даже не пробовал. Тут один из тех, кому не понравился приказ, не выдержал: «Что ты наделал, урод?!» В следующую секунду Кахоун застрелил того парня и всех, кто его поддерживал. И так хладнокровно, будто бил по мишеням в тире.

Я смотрел прямо перед собой и рассказывал, словно речь шла вовсе не обо мне.

— Если бы я мог повернуть время вспять, то наверняка постарался бы остановить бойню. Как мне жить с таким прошлым? Двадцать пять лет я прятался от своих воспоминаний. Но от себя никуда не уйти...

Повисла долгая пауза. Бедная девушка, представляю, что она сейчас думает! «Я переспала с монстром!»

— Зря ты мне об этом рассказал, — проговорила Мидори, подтвердив мои наихудшие подозрения.

— Может, лучше знать, с кем ты связалась? — пожал плечами я.

— Да я не о том! — покачала головой девушка. — Мне слушать было страшно, а ты все это пережил! Никогда не думала, что в войне может быть столько... личного.

— Ну, личного было хоть отбавляй — и для нас, и для вьетнамцев. За каждого убитого американца их награждали медалями. А за голову диверсанта давали премию, равную годичному жалованью офицера.

Мидори осторожно коснулась моего лица. В теплых карих глазах горело сострадание.

— Ты столько всего пережил!.. Даже представить не могла.

Я отстранился.

— Эй, ты еще самого интересного не слышала! Помнишь, я сказал, что, по данным разведки, та деревня считалась чуть ли не военной базой? Так вот, они ошиблись: мы не нашли никаких туннелей, никаких складов с оружием и боеприпасами.

— Но ты ведь об этом не знал...

Я пожал плечами.

— Мало того, вокруг Ку-Лай даже следов шин не было! Могли бы проверить, прежде чем устраивать бойню!

— Ты был молод и потерял голову от злости и страха.

В голосе Мидори столько неподдельной искренности!.. Ладно, пора возвращаться в настоящее.

— Помнишь, в «Цуте» ты сказал, что особой снисходительностью не страдаешь? Ты имел в виду это по отношению к себе?

Я припомнил наш разговор: Мидори собиралась о чем-то меня спросить, но передумала.

— Нет, вообще-то тогда я говорил о других, хотя, полагаю, это справедливо и по отношению ко мне.

Девушка медленно кивнула.

— В Чибе у меня была подружка Мика. Когда я училась в Нью-Йорке, она сбила маленькую девочку. Мика ехала с предельно допустимой скоростью, а малышка каталась на велосипеде и неожиданно выехала на дорогу. Ужасно, но ничего не поделаешь. Такое могло случиться с кем угодно!

Понять, к чему она клонит, несложно. Я давно это знал, еще до того, как меня отправили к психоаналитику. Доктор разложил душу по полочкам, а потом заявил: «Зачем винить себя в том, чего ты просто не мог предотвратить?»

Ясно помню наш разговор. Боже, как он старался вызвать меня на откровенность! Устав от его бредней, я спросил: «Док, а вам самому убивать случалось?» Он не ответил, и я вышел из кабинета. Что тот психоаналитик написал в докладной командованию, мне неведомо.

— Ты до сих пор работаешь на спецслужбы? — поинтересовалась Мидори.

— Косвенным образом да.

— Зачем? Разве ты не хочешь навсегда покончить с прошлым?

Я посмотрел в окно. Луна уже высоко, и ее волшебный свет больше в наш номер не попадал.

— Трудно объяснить, — неуверенно начал я и тут же отвлекся, залюбовавшись волосами девушки: длинные, мерцающие, похожие на дождь. — После Вьетнама я с трудом привыкал к жизни в Штатах. Некоторые вещи хороши только на войне, а для мирной жизни не подходят. Но ты к ним привык и изменить себя не можешь. Вот я и решил вернуться в Азию: ведь именно там ищут покоя мои призраки. И дело не в географии: я умею лишь воевать, я солдат, мое место на поле боя.

— Нельзя же воевать всю жизнь!

— Акула охотится, пока не подохнет, — слабо улыбнулся я.

— Ты не акула!

— Сам не знаю, кто я...

Мы долго молчали, и через некоторое время меня сморила дрема. Эх, пожалею я о своей откровенности, и не раз, но думать просто нет сил, тем более что сказанного не воротишь. А сейчас спать.

Боль в спине сделала сон прерывистым, и, поднимаясь на поверхность сознания, я был готов усомниться во всем, что случилось при лунном свете. Засыпая, я сражался с призраками еще ужаснее, чем те, о которых узнала Мидори.

Часть вторая

Вступив в бой с врагом, медлить нельзя, нужно сразу атаковать, вкладывая в каждый удар всю душу.

Миямото Мусаси. «Книга пяти колец»

14

На следующее утро я сидел в ресторане «Лас чикас», ожидая появления Франклина Булфинча.

Солнце так и било в высокие окна, но втемных очках от Ральфа Лорена, предусмотрительно купленных по дороге, я чувствовал себя вполне комфортно.

Мидори укрылась в музыкальном отделе одного из магазинов Аоямы. Девушка позвонила Булфинчу менее часа назад и назначила встречу. Скорее всего он добропорядочный журналист и придет один, но на всякий случай лучше подстраховаться.

Булфинча трудно не заметить: высокий, худой, в элегантных очках. Да, именно его я видел в поезде. Широкий шаг, осанка безупречная — настоящий аристократ! Сегодня на нем джинсы, синий блейзер и тенниска. Вот он пересек внутренний дворик, вошел в ресторан и стал оглядываться по сторонам, надеясь увидеть Мидори. Меня журналист не узнал.

Булфинч прошел в самый конец зала, по-видимому, предполагая, что там есть отдельная, огороженная секция. Он вернется буквально через секунду, поэтому самое время в последний раз взглянуть на Аояма-дори. У клуба «Альфи» за ним следили, может, и сегодня он привел «хвост»?

Кажется, чисто. Булфинч прошел мимо моего столика, и я решил, что пора действовать.

— Мистер Булфинч?

— Мы знакомы? — неуверенно спросил журналист.

— Я друг Мидори Кавамуры и пришел вместо нее.

— А где она сама?

— Сейчас ее жизнь в опасности, вот и приходится прибегать к дополнительным мерам предосторожности.

— Мидори появится?

— Это зависит от ряда причин.

— Например?

— Например, сочту ли я эту встречу безопасной.

— Кто вы?

— Я же уже сказал: друг, которому нужно то же, что и вам.

— А конкретно?

Я поднял на него скрытые очками глаза.

— Диск.

— Мне ничего об этом не известно, — после некоторой паузы проговорил Булфинч.

Ну конечно!

— Три недели назад отец Мидори должен был передать вам диск, но умер в вагоне метро прямо на ваших глазах. При себе у него диска не было, и вы пришли в клуб «Альфи», надеясь познакомиться с Мидори. Назначив встречу в кафе «Миндаль» на Гайенхигаси-дори, вы рассказали девушке о существовании некоего диска, надеясь, что он у нее. Однако, что за информация на нем содержится, не упомянули, не желая подвергнуть опасности. И тем не менее подвергли, потому что всю дорогу от клуба «Альфи» за вами следили. Полагаю, этого достаточно, чтобы доказать чистоту моих помыслов? Садиться Булфинч не собирался.

— Почти все факты вы могли собрать и без Мидори, а остальное додумали, особенно если сами за мной следили.

Я пожал плечами.

— А еще полчаса назад я говорил с вами голосом Мидори?

После секундного колебания Булфинч все-таки присел за мой столик.

— Ладно, что вы можете мне сообщить?

— Я собирался задать вам тот же вопрос.

— Послушайте, я журналист и пишу статьи. Так у вас есть для меня информация?

— Мне нужно знать, что на том диске.

— Опять вы за свое!

— Мистер Булфинч, — раздраженно начал я, тайком поглядывая на Аояма-дори, — люди, которые охотятся за диском, считают, что он у Мидори, и уже пытались ее убить. Это вы привели «хвост» в «Альфи» и фактически подставили ее под удар! Так что хватит валять дурака, ладно?

Булфинч снял очки и тяжело вздохнул.

— Предположим, диск действительно существует. Но я не понимаю, как помогу Мидори, рассказав, что на нем содержится.

— Вы журналист и, возможно, хотели предать эту информацию гласности.

— Очень может быть.

— Также вероятно, что кое-кому это бы не понравилось.

— Такое нельзя исключать.

— Отлично! Именно страх перед оглаской и заставляет этих людей охотиться на Мидори. Значит ли это, что, как только данные будут опубликованы, она будет вне опасности?

— Пожалуй.

— Выходит, мы с вами хотим одного и того же: чтобы содержимое диска стало достоянием общественности.

Журналист беспокойно заерзал.

— Понимаю, к чему вы ведете. Но я буду откровенен только после того, как увижу девушку.

— У вас есть сотовый?

— Да.

— Покажите!

Из левого кармана блейзера Булфинч достал маленький телефон с откидной крышкой.

— Чудесно, можете убрать, — сказал я и, достав из кармана листочек и ручку, быстро набросал инструкции. Интуиция подсказывала, что телефон не прослушивается, но разве можно слепо доверять интуиции?

«Сотовым не пользоваться ни при каких обстоятельствах, — писал я. — Из ресторана выйдем вместе. Во дворике остановитесь, чтобы я мог вас обыскать. После этого двигаться будете по моей команде. Первым не заговаривайте. Если есть вопросы, напишите на обороте. Если нет, просто отдайте листочек мне».

Закончив, я передал листок Булфинчу. Прочитав, он кивнул и вернул записку мне. Я спрятал ее в кармане, заплатил за кофе и поманил журналиста к выходу.

Во дворике Булфинч позволил себя обыскать. Чисто, как я и предполагал. Теперь на Аояма-дори. Журналист шел впереди, поближе к проезжей части, таким образом превратившись в живой щит. Эту улицу я знал как свои пять пальцев. И все же осторожность не помешает, и я то и дело оглядывался по сторонам.

Негромкие «направо», «налево», «стойте» подсказывали журналисту, куда идти. Вот и магазин. Мы прошли прямо в музыкальный отдел, где ждала Мидори.

— Кавамура-сан, — поприветствовал Булфинч и поклонился. — Очень рад встрече.

— Спасибо, что пришли, — ответила девушка. — В прошлый раз я была с вами не совсем откровенна. Кое-что о делах отца мне все-таки известно, но про тот диск я действительно ничего не знаю.

— Тогда я ничего не смогу для вас сделать, — заявил журналист.

— Скажите, что на диске, — вмешался я.

— Не понимаю, чем это вам поможет.

— Прошу вас, мистер Булфинч, — взмолилась девушка. — Несколько дней назад меня пытались убить... Мне нужна ваша помощь!

Поморщившись, журналист посмотрел сначала на Мидори, потом на меня.

— Ладно, — вздохнул он. — Два месяца назад со мной связался ваш отец. Читал мою колонку в «Форбсе» и захотел подкинуть информацию. Обычное дело.

— Именно тогда у него нашли рак, — прошелестела Мидори.

— Что, простите? — переспросил Булфинч.

— Рак легких. Он знал, что жить ему осталось совсем недолго.

Журналист сочувственно кивнул.

— Простите, не знал.

— Ничего, продолжайте.

— За последние два месяца мы несколько раз встречались, естественно, тайно. Он подробно рассказывал о коррупции в министерстве строительства и о том, как фактически посредничал между ЛДП и якудзой. В результате я многое узнал о происхождении и истинных размерах коррупции в японском обществе. Не хватало только доказательств.

— Каких еще доказательств? — удивился я. — Разве нельзя написать: «Источник информации — высокопоставленное лицо из министерства строительства»?

— Вообще-то да. Но существовали две проблемы. Во-первых, во всем министерстве подобной информацией владел только Кавамура, так что публикация напрямую указывала бы на него.

— А во-вторых? — спросила Мидори.

— Последствия. Мы ведь и раньше публиковали разоблачительные статьи о коррупции в высших эшелонах власти, а японская пресса категорически отказывается реагировать. Почему? Да потому что политики и бюрократы через законы и предписания способны разорить любую компанию. А газеты живут в основном за счет рекламы, которую эти компании предоставляют. Так что, если какая-то газета обидит политика, он тут же позвонит компании-рекламодателю, реклама пойдет в конкурирующее издание, и обидчик обанкротится. Понимаете, о чем я? Особо ретивые издания вообще закрываются! Поэтому журналисты стараются никого не трогать, а от правды шарахаются как от чумы. Видит Бог, в жизни не встречал журналистов послушнее, чем японцы.

— Тогда зачем доказательства? — недоумевал я.

— Веские доказательства могли бы все изменить. Издателям пришлось бы опубликовать мою статью и дать собственные комментарии. Отмалчиваясь, они фактически признают себя марионетками правительства. Общественный резонанс напугает коррумпированных чиновников и придаст духу журналистам. Начнется необратимый цикл, который со временем приведет к политическим реформам, каких Япония не знала со времен реставрации Мейдзи[6].

— Боюсь, вы переоцениваете возможности наших журналистов и издателей.

— Вовсе нет, — покачал головой Булфинч. — Я неплохо знаю некоторых: отличные ребята, умеют писать, но боятся.

— Какое именно доказательство вы хотели получить?

Булфинч посмотрел на меня поверх очков.

— Что-нибудь важное и неопровержимое.

— Тогда диск нужнее Кейсацучо, а не прессе, — проговорила Мидори, вспомнив о японском ФБР.

— Твой отец и дня бы не прожил, попади эта информация в Кейсацучо, — тихо сказал я.

— Боюсь, он прав. Кавамура ведь не первым пытался вынести сор из избы. Слышали о Тадае Хонме?

Еще бы, Хонма-сан... Какая грустная история!

Мидори отрицательно покачала головой.

— Когда в 1998 году обанкротился Кредитный банк Японии, оказалось, что из ста тридцати трех миллиардов, составлявших ссудный капитал, по крайней мере тридцать шесть миллиардов долларов были выданы подставным лицам, причем на льготных условиях. Нити тянулись к якудзе, а от нее аж в Северную Корею. Не в силах разобраться в ситуации, антикризисная комиссия пригласила Тадае Хонму, бывшего директора Национального банка Японии. В сентябре Хонма-сан стал президентом Кредитного банка и попытался разобраться, кто и когда выдавал «левые» кредиты.

Пятнадцатого сентября он повесился в номере одного из отелей Осаки, написав трогательное прощальное письмо жене и детям. Тело быстренько кремировали, и никакого расследования полиция не провела.

И это далеко не единственный случай. Хонма стал седьмым представителем финансовой элиты, совершившим самоубийство в период с 1997 года, когда впервые просочилась информация о крупномасштабных махинациях в Кредитном банке. Среди самоубийц — депутаты парламента, управляющий Национального банка Японии, начальник отдела малого и среднего бизнеса при министерстве финансов... Ни по одному из семи случаев расследования проведено не было. Не позволили.

Оказывается, Тацу не такой и параноик!

— Ходят слухи, что в якудзе есть специалисты, занимающиеся «естественными» смертями. К своим жертвам они выезжают по ночам, диктуют предсмертные записки, накачивают транквилизаторами, а потом душат. В результате все выглядит так, будто человек повесился.

— У вас есть доказательства?

— Пока нет, но ведь дыма без огня не бывает!

Сняв очки, Булфинч осторожно протер линзы.

— Скажу вам кое-что еще. В министерстве строительства дела гораздо хуже, чем в банках. В строительном секторе работает каждый шестой японец, именно отсюда поступает финансовая помощь ЛДП. Хотите изменить Японию — начинайте со строительства. Мидори, ваш отец был очень смелым.

— Знаю, — тихо сказала девушка.

Интересно, она до сих пор верит, что он умер от инфаркта? Так, запахло жареным!

— Я рассказал все, что знал, — произнес Булфинч, — теперь ваша очередь.

— Можете назвать причину, по которой Кавамура мог явиться на встречу с вами без диска?

— Нет!

— То есть встречались вы именно ради передачи диска?

— Да, причем до этого многократно обсуждали детали. В то утро Кавамура должен был принести диск.

— Может, он не смог скачать нужную информацию, вот и пришел с пустыми руками...

— Нет, мы созванивались накануне вечером, и он дал понять, что все в порядке. Оставалось только встретиться.

Внезапно меня осенило.

— Мидори, где жил твой отец?

Я прекрасно знал, где жил Кавамура, но не сообщать же об этом его дочери!

— В Сибуйе.

— В каком чоме? — уточнил я, имея в виду небольшие кварталы, на которые делятся административные районы Токио.

— В Сан-чоме.

— Это ведь в начале Догензаки? До станции метро?

— Да.

Я повернулся к Булфинчу:

— На какой станции в то утро сел Кавамура?

— В Сибуйе и сел.

— Есть у меня одна идея, нужно проверить... Если что-то получится, дам знать.

— Постойте... — начал журналист.

— Понимаю, вам неприятно, и все-таки придется мне довериться. Надеюсь, я смогу найти диск.

— Каким образом?

— Говорю же, есть одна идея. — Я начал пятиться к двери.

— Я пойду с вами, — заявил Булфинч.

— Исключено! Я работаю один.

— Я пойду с вами, — повторил журналист, хватая меня за руку.

Я смерил его взглядом, и он тут же меня отпустил.

— Вы уйдете из магазина первым, — спокойно сказал я. — Спускайтесь к Омотесандо-дори. Я отведу девушку в безопасное место, а потом проверю свою догадку. Как только что-то узнаю, позвоню.

Булфинч растерянно смотрел на Мидори.

— Все в порядке, — улыбнулась девушка. — Мы на вашей стороне.

— Кажется, у меня нет выбора, — пробормотал он, обжигая меня негодующим взглядом. Но я понял, что он на самом деле затеял.

— Мистер Булфинч, — чуть слышно проговорил я, — даже не пытайтесь за мной проследить. Я сразу замечу и могу забыть, что мы друзья.

— Ради всего святого, скажите, что вы задумали! Я же помочь хочу!

— Спускайтесь к Омотесандо-дори. Я скоро позвоню.

— Надеюсь, — процедил Булфинч и, шагнув ко мне, попытался заглянуть в глаза, скрытые творением Ральфа Лорена. А этот парень — смельчак... — Очень надеюсь. — Он коротко кивнул Мидори и пошел к выходу.

— Что у тебя за идея? — тут же потребовала девушка.

— Потом скажу, — я смотрел вслед журналисту, — а сейчас нужно уходить, и побыстрее, пока этот тип не вернулся, чтобы проследить за одним из нас. Пошли!

Прямо у дверей магазина я остановил такси, попросив шофера ехать в Сибуйю, а обернувшись, увидел шагающего в противоположном направлении журналиста.

У станции мы разделились: Мидори вернулась в отель, а я пошел по Догензаке. Именно здесь в то утро, кажущееся таким далеким, мы с Гарри следили за объектом, именно здесь, если меня не подводит интуиция, Кавамура оставил диск.

Я попытался представить себя на месте Кавамуры. Наверное, ему было очень страшно.

Настал великий день: у него диск, который поможет разогнать всю нечисть. Вот он в кармане, такой маленький, невесомый и бесценный. Кавамура понимает, что, если его поймают с этим диском, до выходных не дожить. Менее чем через час он встретится с Булфинчем, передаст свою ношу и сможет спокойно вздохнуть.

«А если за мной следят? — думает Кавамура. — Поймают, тогда всему конец». Он нервно оглядывается по сторонам, даже останавливается якобы для того, чтобы покурить.

Подозрительным кажется каждый. Разве удивительно? Когда с ума сходишь от страха, даже дерево похоже на вьетконговца: темная форма, автомат Калашникова. Любой мужчина в костюме выглядит наемным убийцей: сейчас он запустит руку в твой карман, вытащит диск, а потом сухо щелкнет затвор...

«Нужно избавиться от чертова диска скорее! Пусть Булфинч сам забирает. Где бы его спрятать? Да где угодно! Даже овощной Хигасимуры подойдет...» Вот он, этот овощной! Если диск не здесь, то мне до него не добраться. Но других вариантов избавиться от диска по дороге в метро у Кавамуры не было.