Джон Рейн (№1) - Солнце для Джона Рейна

Отстегнувшись, я попытался открыть дверь, но ее заклинило. Пришлось лечь на спину, перебросить ноги в открытое окно и, держась за верхний поручень, выбираться из машины.

Седан всего в двух шагах. Схватившись за руль, я вполз в салон, больно ударившись коленями о дверь. Устроившись на коленях у водителя, я оглянулся назад. Хольцер сидел слева и, судя по виду, еще не пришел в себя от столкновения. Рядом с ним молодой парень, скорее всего помощник, а между ними металлический атташе-кейс.

Я схватил Хольцера за голову и прижал к виску дуло автомата. В окно заглянул пехотинец с автоматом наголо. Я еще сильнее сжал голову Хольцера.

— Отойди, иначе прострелю его чертову башку! — проревел я.

Парень и бровью не повел и автомат не опустил.

— Всем выйти из машины! — заревел я. — Быстро!

Я прижал голову Хольцера к себе так, что рука обхватила его шею мертвой хваткой. Мы сидели висок к виску, и пехотинец должен был быть просто снайпером, чтобы случайно не снести голову моему другу.

— Выйти из машины! — снова закричал я. — А ты, — обратился я к водителю, — закрой окно, шевелись!

Водитель нажал на кнопку, окно закрылось, и я велел ему убираться. Парень вылетел быстрее пули, захлопнув за собой дверь.

— Ты! — велел я помощнику. — Убирайся!

Хольцер пытался протестовать, но я еще сильнее сжал его шею, не давая вздохнуть. Парень вопросительно глянул на шефа, а потом на дверь.

— Ее заклинило, — испуганно пролепетал помощник.

— Вылезай через переднюю! Быстрее!

Прихватив кейс, парень полез вперед.

— Ты мне тоже не нужен, ублюдок, — прошипел я, отпуская шею Хольцера. — Только диск отдай.

— Ладно-ладно! Он в нагрудном кармане.

— Вынимай, только медленно.

Хольцер осторожно вытащил диск.

— Положи мне на колени, — велел я, и он послушался. — Повернись к окну, руки за голову! — совершенно не хотелось, чтобы он вытащил пистолет, пока я поднимаю диск.

Я быстро спрятал диск в карман.

— А теперь мы выйдем из машины. Никаких резких движений, иначе превратишься в дуршлаг.

В голубых глазах пылала ненависть.

— Рейн, ты не понимаешь, что творишь! Брось пушку, пока десантники не вышибли тебе мозги!

— Если сейчас же не поднимешь свою задницу, прострелю тебе яйца, и плевать на то, что случится потом, — рявкнул я и прицелился.

Что-то здесь не так, и на душе неспокойно! Слишком быстро Хольцер отдал мне диск... Даже не сопротивлялся!

И тут я понял: диск — фальшивка, настоящий он никогда бы мне не отдал.

Диск Кавамуры... в атташе-кейсе, точно!

— Быстрее! — заорал я, и Хольцер тут же схватился за дверную ручку.

Мы вышли из машины и тут же попали в плотное кольцо десантников с серьезными лицами и автоматами наголо.

— Прочь с дороги, иначе он труп! — взревел я, тыкая автоматом в челюсть Хольцера. За спинами десантников прятался помощник с кейсом в руках. — Эй ты, открой кейс! — Парень непонимающе на меня посмотрел. — Да, ты, ты! Открывай кейс сейчас же.

— Не могу, он заперт...

— Дай ему ключ! — велел я Хольцеру.

— Черта с два!

Меня держат на мушке шестеро, так что свободы никакой. Я дернул Хольцера влево, чтобы десантникам пришлось заново целиться, и двинул ему прикладом по голове. Он упал на колени, и я опустился вместе с ним, чтобы использовать его тело как живой щит. В левом кармане что-то звякнуло. Вот они, ключи!

— Неси кейс сюда! — закричат я помощнику. — Поторапливайся, иначе твой шеф умрет.

Перепуганный парень тут же послушался, и я швырнул ему ключи.

— Открывай!

— Что ты делаешь? — завопил Хольцер, пытаясь подняться. — Не открывай!

— Шевелись, парень! А то вышибу ему мозги!

— Не прикасайся к этому кейсу. В нем дипломатическая почта США! — Бедный парень не знал, что делать. — Черт побери, делай, как я говорю! Этот урод блефует!

— Заткнись! — Я двинул прикладом по подбородку Хольцера и повернулся к парню: — Слушай, неужели диппочта стоит того, чтобы ради нее умирать? Что бы ни было в этом кейсе, жизнь важнее! Открывай!

— Стреляйте в него! — неожиданно заорал Хольцер, обращаясь к десантникам. — Стреляйте!

— Открой чертов кейс, иначе за последствия не ручаюсь!

Все произошло очень быстро: помощник упал на колени и долго не мог попасть ключом в замочную скважину. Хольцер закричал, и пришлось снова ударить его прикладом.

Наконец кейс открылся. Внутри в прозрачном пластиковом гнезде лежал диск Кавамуры.

Тут послышался знакомый голос:

— Арестуйте его!

Обернувшись, я увидел Тацу и трех японских копов. Через секунду на меня надели наручники.

Кто-то из десантников запротестовал.

— Мы за пределами военной базы, — на беглом английском заявил Тацу. — Здесь вы полномочий не имеете — этот человек в нашей юрисдикции.

Заглянув мне в глаза, он покачал головой и быстро ушел.

24

Потом была патрульная машина с воющей сиреной. В штаб-квартире Кейсацучо меня сфотографировали, сняли отпечатки пальцев и поместили в одиночную камеру. Никаких обвинений не предъявляли, с адвокатом связаться не предлагали. Хотя какая разница: ведь личного адвоката все равно нет.

В камере оказалось не так уж страшно. Окна не было, и я коротал время, вспоминая, сколько раз и чем меня кормили. Трижды в день молчаливый охранник приносил большой поднос с рисом, маринованной рыбой и овощами. Он же каждый вечер водил в душевую.

Стараясь не слишком беспокоиться за Мидори, я ждал шестнадцатого приема пищи, когда явились двое и, приказав следовать за ними, отвели в крошечную каморку. Стол, два стула, на потолке голая лампочка. Так, значит, пришло время допросов!

Устало прислонившись к стене, я приготовился ждать. Через несколько минут вошел Тацу. Лицо серьезное, даже суровое, но после пяти дней полного одиночества я был счастлив его видеть.

— Привет, — проговорил я.

— Здравствуй, Джон Рейн, — по-японски ответил Тацу. — Рад встрече. Я очень устал, давай присядем, ладно?

Мы устроились за столом друг против друга. Мой приятель молчал, а я ждал, когда он заговорит. Начало не слишком обнадеживающее, а обстановка не самая комфортная.

— Надеюсь, в камере было не слишком плохо, — наконец проговорил Тацу. — Думаю, ты сам ожидал чего-то подобного.

— Честно говоря, после того, что случилось, я больше рассчитывал на дружеское рукопожатие.

Увидев знакомую невеселую улыбку, я слегка приободрился.

— Пока все не уладил, приходилось создавать видимость.

— Кажется, ты не слишком спешил.

— Старался, как мог. Видишь ли, твое освобождение следовало тщательно подготовить: прежде всего расшифровать диск Кавамуры, затем сделать несколько телефонных звонков и кое с кем встретиться. Еще пришлось порыться в файлах Кейсацучо и уничтожить все файлы о Джинучи Фудзиваре и Джоне Рейне. На каждый этап потребовалось время.

— Так ты расшифровал файл?

— Да.

— Ну и как, не обманулся в ожиданиях?

— Скорее наоборот.

Так, что-то Тацу темнит! Я с нетерпением ждал дальнейших объяснений.

— Вильям Хольцер был объявлен персоной нон грата и выслан в Вашингтон. Чрезвычайный полномочный посол США сообщил, что его заставят уйти в отставку.

— Уйти в отставку? — не верил я своим ушам. — Только и всего? Он шпионил на Ямаото, кормил Вашингтон фальшивыми отчетами... А диск? Разве это не вещественное доказательство?

Тацу кивнул.

— Вряд ли содержащаяся на нем информация может быть использована в суде, — тяжело вздохнул он. — И обе стороны всячески стараются избежать скандала.

— А Ямаото?

— С Тоси Ямаото все очень... сложно.

— Что значит «сложно»?

— Он очень сильный соперник. Против него нужно действовать осторожно, тайком, тщательно все обдумав.

— Ничего не понимаю! А как же диск? Ты же говорил, будто в нем вся сила Ямаото?

— Так и есть...

— Ты не собираешься ничего обнародовать? — догадался я.

— Не собираюсь.

Я молчал, пытаясь осмыслить услышанное.

— Выходит, Ямаото до сих пор ищет свой диск, — обреченно проговорил я. — Что же, можно сказать, ты только что подписал смертный приговор Мидори.

— Ямаото дали понять, что диск уничтожен коррумпированными чиновниками Кейсацучо. После этого его интерес к дочери Кавамуры значительно поубавился. Некоторое время она поживет в Штатах, а там он фактически бессилен.

— Что? Ты не можешь выслать Мидори в Штаты! Ее дом здесь.

— Она уже улетела.

Я по-прежнему ничего не понимал.

— Ты наверняка попытаешься с ней связаться, — продолжал Тацу. — Очень не советую. Мидори думает, что ты умер.

— Почему?

— Потому что я так сказал.

— Изволь объясниться, — с преувеличенной любезностью попросил я, чувствуя, как дрожат поджилки.

— Я, конечно, предполагал, что эта девушка тебе нравится, но, лишь сообщив о твоей смерти, понял, что все куда серьезнее.

Тацу долго молчал, а когда поднял глаза, я прочитал в них сочувствие.

— Понимаю, тебе очень больно, однако я совершенно уверен, что поступил правильно. Разве у вас могло быть будущее? Для Мидори гораздо лучше не знать, что ты виновен в гибели ее отца. Представь, каким ударом оказалась бы для нее эта новость!

Надо же, как ловко Тацу сопоставил все детали головоломки.

— Ей лучше ничего не знать, — безжизненным эхом отозвался я.

Получается, Мидори уже часть прошлого. Как быстро и незаметно. Несколько дней назад я сжимал ее в объятиях, а теперь остались только воспоминания.

— Позволю себе заметить, ваш роман был довольно скоротечным. Нет никаких оснований надеяться, что Мидори станет долго горевать.

— Спасибо за поддержку, — выдавил я.

Тацу кивнул. Мой друг — настоящий японец, долг превыше всего, чувства в сторону.

— И все-таки одно мне не совсем ясно, — после небольшой паузы сказал я. — Разве ты не хотел обнародовать содержимое диска? Это было бы лучшим доказательством твоей теории.

— Для меня гораздо важнее покончить с коррупцией. Практический результат ценнее всех теорий.

— А разве одно не повлечет за собой другое? Булфинч говорил: журналистское расследование послужит хорошим примером для японских СМИ, которые, в свою очередь, помогут лишить власти таких, как Ямаото.

— В чем-то он прав. Но такая статья была бы подобна ядерной бомбе: один удар — и вокруг руины.

— Так в чем же дело? Сбрось бомбу, может, после взрыва в стране станет легче дышать.

В лице Тацу было столько сочувствия, будто от горя я потерял последние мозги и сморозил страшную глупость.

— Видишь ли, в Японии коррупция существует столько же, сколько само общество. Получается, что фундамент насквозь гнилой, однако, если его уничтожить, рухнет само здание. Кто знает, какими последствиями публикация подобной статьи...

— Ерунда! — не вытерпел я. — Если здание сгнило, пусть рушится, построят новое!

— Рейн-сан, — начал терять терпение Тацу, — а ты думал, что возникнет на пепелище?

— То есть?

— Поставь себя на место Ямаото. У него два варианта: первый — остаться в тени и с помощью диска манипулировать либерал-демократами; и второй — опубликовать его содержимое, свергнуть ЛДП и поставить на ее место «Убеждение».

— Да, ведь файл компрометирует только либерал-демократов... — начал понимать я.

— Вот именно. По сравнению с ЛДП «Убеждение» кажется воплощением честности. Конечно, Ямаото придется выйти из тени, зато он сразу получит столько власти, что сможет управлять страной по своему усмотрению и воплотить в жизнь все ультраправые чаяния. Именно к этому он и стремится.

— Откуда ты знаешь?

— Некоторые признаки уже налицо. Общественные деятели открыто превозносят философию императорской Японии и довоенную модель образования. Кое-кто даже посещает храм Ясукуни, где хранятся таблички с именами военных преступников Второй мировой, не обращая внимания на отклик, который во всем мире вызывают подобные действия. Почти уверен: за спинами этих «смельчаков» стоит Ямаото.

— Никогда бы не подумал, что ты либерал...

— Скорее прагматик. Мне все равно, каким курсом идет страна, лишь бы у руля не стоял кукольник.

— После того, что случилось с Булфинчем и Хольцером, он поймет, что диск не уничтожен, — возразил я. — Он ведь и тебя «заказал», так что дальше будет хуже.

— Ну, до меня им так просто не добраться.

— Ты самоуверен!

— Люблю рисковать.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — раздраженно сказал я.

— Есть еще одна причина, по которой с диском нужно обращаться с особой аккуратностью, — как ни в чем не бывало продолжал Тацу. — Он ставит под удар тебя.

— Да неужели? — с издевкой переспросил я.

— Рейн-сан, сколько лет я выслеживал наемника, специалиста по «естественным» смертям! Я был уверен, что он действительно существует, хотя все остальные считали, будто я гоняюсь за призраками. Я его нашел, он сидит за этим столом.

— И что ты собираешься делать?

— Тебе решать.

— То есть?

— Я же сказал: из файлов Кейсацучо удалены все данные о твоей кипучей деятельности. Человека по имени Джунучи Фудзивара никогда не существовало.

— Но ведь остается диск! Выходит, теперь ты сможешь меня контролировать?

Тацу покачал головой, явно разочарованный моей типично американской откровенностью.

— Друзей не шантажирую, а зная некоторые особенности твоего характера, отдаю себе отчет, что контролировать тебя — дело бессмысленное и даже опасное.

Удивительно: этот парень упек меня в кутузку, обманул с диском, отправил Мидори в Америку, а я чувствую себя виноватым.

— Так что можешь снова уходить на дно, — проговорил Тацу. — Но вот в чем вопрос: Рейн-сан, ты действительно хочешь так жить?

Я молчал.

— Со времен Вьетнама я не видел тебя таким... удовлетворенным. И думаю, ты сам знаешь почему. У тебя сердце самурая, а во Вьетнаме ты искренне верил, что служишь своему господину. Для тебя это важнее всего, важнее, чем сама жизнь.

Истинная правда, Тацу попал в точку.

— Во Вьетнаме господин разочаровал тебя настолько, что ты стал ронином.

«Ренин» дословно обозначает «сухой лист, гонимый осенними ветрами», а в моем случае — «самурай без хозяина».

Мой друг явно ждал какой-то реакции, но ее не последовало.

— Я в чем-то ошибся? — поинтересовался проницательный Тацу.

— Нет, — прошелестел я, вспомнив Клёвого Чокнутого.

— Ты самурай, Рейн-сан, без господина пропадешь...

— Слушай, к чему ты?

— Моя битва с терзающим Японию злом очень далека от завершения. Отыскав диск Кавамуры, я получил мощное оружие. Однако этого недостаточно. Нужен воин, преданный и бесстрашный, такой, как ты.

— Ты кое-чего не учел, Тацу. Получив оплеуху от одного господина, нельзя взять и переметнуться к другому. Должно пройти время, чтобы зарубцевались раны.

— У тебя есть другой вариант?

— Да, быть господином самому себе. До последнего времени вполне получалось...

Тацу отмахнулся, будто я нес несусветную чушь.

— С такой же вероятностью можно зачать от мастурбации!

Аналогия получилась настолько живой, что я невольно засмеялся.

— Ну, не знаю, не знаю. Доверять тебе?.. Вон какой ты ловкий: засадил меня в клетку, а сам такое натворил!

— Это еще не значит, что мне нельзя доверять, — заявил педант Тацу.

— Я подумаю.

— Большего и не прошу.

— А теперь выпусти меня отсюда.

Тацу показал на дверь.

— Ты был свободен с той самой минуты, как я вошел в этот кабинет.

— Надо было сразу сказать, — хитро улыбнулся я, — поговорили бы за чашечкой кофе...

25

До следующей встречи с Тацу прошло некоторое время: нужно было уладить кое-какие проблемы.

Во-первых, с Гарри. Вдень засады на Хольцера в Йокосуке он влез в сеть Кейсацучо и узнал, что меня арестовали и «удерживают под стражей». Через несколько дней Гарри сообщил, что мои файлы исчезли.

— Увидев, что досье исчезло, я подумал, будто случилось самое страшное, — лепетал перепуганный парень.

— Все правильно, именно это и требовалось.

— Зачем?

— Потому что копам нужна моя помощь.

— Тогда почему тебя отпустили?

— Услуга за услугу. Сам знаешь: просто так ничего не бывает. — Я рассказал ему о Мидори.

— Возможно, это даже к лучшему.

Гарри известно все или почти все, но он ни за что не признается. Да и зачем ставить друг друга в неловкое положение?

— Чем теперь займешься? — поинтересовался он.

— Еще не решил.

— Если понадобится опытный хакер, свистни!

— Даже не знаю... Ты ведь не справился с решетчатым кодированием, или как там его? В Кейсацучо этот файл за пять минут расшифровали!

— Да, конечно, у них есть доступ к суперкомпьютерам лучших провайдеров! — выпалил Гарри, не сразу разобрав, что я шучу, и лишь потом добавил: — Очень смешно!

— Обязательно с тобой свяжусь, — пообещал я, — как только вернусь из отпуска.

* * *

Я вылетел в Вашингтон — именно туда, по словам Тацу, выслали Хольцера. «Выход в отставку» может затянуться на несколько дней, а то и недель. Все это время он будет находиться в Лэнгли.

Казалось, я смогу его отыскать, методично обзвонив все отели из местного издания «Желтых страниц». Напрасные надежды: гость по имени Вильям Хольцер ни в одном из них не зарегистрировался. Наверное, у него чужой паспорт и наличные.

Может, больше повезет с машиной? Я обзвонил горячие линии всех компаний, занимающихся прокатом. Мол, это Вильям Хольцер, хочу продлить срок действия договора. Среди клиентов «Авис» Вильям Хольцер не значился, зато значился Вильям Херц. Услужливый администратор продиктовал номер машины, якобы понадобившийся моему банку. Я все ждал, что любезный юноша спросит, как случилось, что я не знаю номера, но никаких подозрений не возникло. Через полчаса, воспользовавшись базой данных управления автомобильным транспортом, я выяснил, что у Хольцера белый «форд таурус».

Пришлось снова запастись терпением: в тот же вечер я объехал все отели Лэнгли, внимательно проверяя номера белых «фордов».

Искомый «таурус» нашелся в два часа ночи на стоянке отеля «Ритц Карлтон» на Тайсон-корнер, Недолго думая я снял номер с машины, припаркованной у соседнего «Мариотта», а потом в глухом переулке поставил его на машину, которую накануне взял напрокат. Новый номер плюс неприметный серый костюм, и мне теперь не страшны случайные свидетели и встроенные видеокамеры.

Я вернулся к «Ритцу». Все места рядом с «таурусом» заняты, зато можно пристроиться в заднем ряду. Хотя, если разобраться, так даже лучше. Сыщик, шпион, да и любой мало-мальски сообразительный человек испугаются, увидев рядом со своей машиной фургон с затемненными стеклами, а именно такой у меня был. Фургон я развернул так, чтобы раздвижные двери смотрели на белый «форд».

Я быстро проверил нехитрое оборудование: электрошокер на 250 вольт, гарантирующий мгновенную дезориентацию объекта и потерю сознания при пятисекундном прикосновении, и резиновый шарик среднего размера. Такие шарики продаются в каждой аптеке и стоят восемьдесят девять центов. Портативные дефибрилляторы, все чаще появляющиеся в самолетах уважающих себя компаний, гораздо дороже. Дефибрилляция — процесс тонкий, еще бы, ведь напряжение триста шестьдесят вольт! Если такое приложить в верхней точке сердечной амплитуды, то есть между ударами, аритмия с летальным исходом обеспечена. К счастью, современные дефибрилляторы оснащены специальными сенсорами, определяющими оптимальный момент для применения шока.

Хотя тот же сенсор можно настроить иначе — и кто знает, к какому результату это приведет. А что, отличная идея, не забыть бы...

В шесть тридцать утра, примерно за час до рассвета, я вышел из машины и помочился в кадку с апельсиновым деревом. Немного размявшись, вернулся в фургон и позавтракал холодным кофе с гамбургером — вот он, типичный завтрак сыщика.

Хольцер появился примерно через час. Серый костюм, белая рубашка, темный галстук — образцовый агент ЦРУ!

Мыслями он где-то далеко, раз даже не проверил самые опасные точки стоянки. Стыдно, Хольцер, стыдно, разве можно так расслабляться?!

Натянув толстые перчатки из воловьей кожи, я нажал на кнопку электрошокера. Голубые искры, треск электродов — все в порядке. Я готов.

Я быстро оглядел стоянку — похоже, никого, — а затем скользнул к заднему окну. Так, мой друг садится в машину и снимает пиджак. Надо же, какой аккуратный, помять боится! Ладно, тем краше будет в гробу!

Пиджак скользнул по плечам... Лучшего момента для атаки не найти, все, вперед! Быстрее молнии я выбрался из фургона и сел рядом с Хольцером. Услышав, как хлопнула дверца, он поднял глаза и, увидев меня, раскрыл рот от удивления. Я и пикнуть ему не дал — тут же ткнул электрошокером в живот.

Менее чем через шесть секунд оцепеневшее тело было уже в фургоне. Закрыв раздвижные двери, я бросил Хольцера на заднее сиденье и на всякий случай еще раз пустил ток.

Теперь последние штрихи: для начала зафиксируем тело ремнями безопасности, затем расстегнем рубашку и поднимем галстук, чтобы наложить металлические пластины непосредственно на грудь, и, наконец, нанесем проводящий гель, чтобы не осталось характерных ожоговых отметин.

Я как раз прикладывал вторую пластину, когда Хольцер открыл глаза и посмотрел сначала на свою обнаженную грудь, потом на меня.

— По... подо... — пролепетал он.

— Подожди? — услужливо подсказал я.

Утвердительный кивок.

— Прости, не могу, — покачал головой я, прикрепляя вторую пластину пластырем.

Пытаясь что-то сказать, Хольцер открыл рот, и я ловко затолкал в глотку резиновый шарик. Под воздействием тока мой друг может прикусить язык, что мне совершенно невыгодно: нужно, чтобы все выглядело естественно.

Я прижался к противоположной стене, чтобы случайно не коснуться тела, после того как подам ток. Глаза у Хольцера совсем круглые: страшно ему, бедному.

Я нажал на кнопку.

Тело дернулось вперед, до предела натянув ремень безопасности. Голову прижало к антитравматическому подголовнику. Да, машины сейчас чертовски безопасные.

Выждав целую минуту, я отключил ток и проверил пульс. Все кончено. Вполне удовлетворенный, я снял пластины, вынул из безвольного рта шарик и влажным тампоном удалил остатки геля. Неожиданно для себя я заглянул в мертвые глаза. Странно, но я почти ничего не чувствовал.

Открыв «таурус», я вставил хольцеровский ключ в зажигание и огляделся по сторонам. Из лифта вышла высокая женщина в строгом костюме, села в машину и уехала.

Используя пожарную переноску, я аккуратно, почти бережно поднял тело и усадил на водительское сиденье «тауруса». Захлопнув дверцу, на секунду остановился, любуясь сделанным.

Это тебе за Джимми, Хольцер, и за жителей деревни Ку-Лай! Они ждут тебя в аду.

Меня они тоже ждут... Может, жертвоприношение их задобрит?

Я сел в фургон и на всех парах умчался прочь.

26

Последняя остановка — Манхэттен, Седьмая авеню, 178, клуб «Авангард».

Посетив сайт клуба, я узнал, что трио Мидори Кавамуры выступает в первую неделю ноября. Я забронировал билет на пятничный концерт, начинавшийся в час ночи. Забронировал, но не оплатил: если не появлюсь за пятнадцать минут до начала, мое место кому-нибудь отдадут. Фамилию выбрал самую расхожую: Ватанабе, так что комар носа не подточит!

Мой фургон помчался по шоссе № 95, пересекающему Мэриленд, Делавэр и Нью-Джерси. Из Джерси можно было свернуть на магистраль I-80 и, проехав двести с лишним миль, попасть в Драйден и давно забытое прошлое.

Нет, лучше свернуть направо, в Голландский туннель, который ведет прямо в Нью-Йорк. Мне нужно в гранд-отель «Сохо» на Западном Бродвее, именно там мистер Ватанабе забронировал люкс. Прибыл этот господин в шесть вечера и заплатил одну тысячу четыреста долларов наличными, причем всю сумму однодолларовыми купюрами. К чести персонала, администраторы не выказали ни малейшего удивления, предположив, что богатый японец поджидает любовницу — отсюда и стремление к анонимности.

Благодаря раннему приезду я успел принять душ, пару часов подремать и поужинать в местном ресторане, славящемся своей кухней. До концерта оставался целый час, который я решил скоротать в «Гранд-клубе» — высокие потолки, теплое освещение и черные, симметрично расставленные столы которого позволяют примириться с весьма посредственным ассортиментом спиртного и ужасной музыкой-транс.

От «Сохо» до «Авангарда» примерно миля, и мне захотелось прогуляться. Было очень холодно и сыро, так что угольно-черные габардиновые брюки, кашемировая водолазка в тон и темно-синий блейзер пришлись как нельзя кстати. Довершала образ мягкая фетровая шляпа, которую для тепла и маскировки можно натянуть на самые глаза.

Выкупив билет в двенадцать сорок, я снова вышел на улицу. Ждать в фойе, конечно, приятнее, но что, если случайно встречу Мидори или одного из ее музыкантов?

За минуту до начала концерта я прошел под знаменитым красным навесом и, шмыгнув в зал, устроился за небольшим круглым столиком подальше от сцены. Мидори уже сидела за пианино, вся в черном, как и в день нашей встречи. Нас разделяют зрительный зал и бесконечная грусть, отныне и навсегда.

Медленно погас свет, затих ропот зрителей, и сильные пальцы девушки вдохнули в пианино жизнь. Я так и впился в нее глазами, пытаясь сохранить в памяти одухотворенное лицо и сдержанную грацию движений. Ее музыка будет со мной всю жизнь, но это последний концерт, который я слышу вживую.

В игре Мидори всегда сквозило разочарование, постепенно перерастающее в смирение и грусть. А сегодня все иначе: боль, горечь и открытый вызов окружающему миру. Я пропускал через себя каждый аккорд, каждую ноту, утешаясь, что наши отношения стали частью ее музыки.

Еще я думал о Тацу: он был прав, сказав Мидори, что я погиб. Со временем она могла бы обо всем догадаться.

А еще мой друг не ошибся в том, что Мидори не станет долго горевать. Она такая молодая, красивая, и ее будущее будет просто блестящим. Когда теряешь недавнего знакомого, испытываешь шок, но он проходит. Для того чтобы стать частью чьей-то жизни, нужно время. Раны быстро затягиваются, а воспоминания кажутся такими далекими, будто все это случилось с кем-то из знакомых.

Концерт длился час, а когда закончился, я быстро вышел из клуба и, лишь пройдя несколько метров, остановился. Зажмурившись, вдохнул студеный манхэттенский воздух. Странный у него аромат, но в нем что-то неуловимо знакомое.

— Простите! — окликнул женский голос.

«Мидори!» — подумал я, оборачиваясь. Нет, это всего лишь гардеробщица.

— Вот, вы забыли в зале, — сказала она, протягивая шляпу. Кажется, я положил ее на соседний стул, а едва услышав игру Мидори, обо всем забыл.

Молча кивнув девушке, я пошел по ночной улице.

Мидори... Рядом с ней я забывал обо всем. Но то были чудесные моменты, которым продлиться не суждено. Я такой, каким меня сделала жизнь и собственные поступки, и прекрасно понимаю, что мечты остаются мечтами, а реальность — совсем другое дело.

Самое главное — не бежать от себя, а попытаться что-то изменить. Может, еще не поздно? Может, Тацу поможет? Надо будет подумать.

Мидори... Я часто слушаю ее музыку. Изо всех сил цепляюсь за ноты, но они ускользают, словно песок сквозь пальцы.

Иногда ловлю себя на том, что губы сами повторяют ее имя. Его звук — сладчайшая из всех мелодий, единственное, что у меня осталось. Если повторить несколько раз: Мидори, Мидори, Мидори, то получается молитва.

Думает ли она обо мне?

Наверное, нет.

Но не важно. Достаточно того, что она есть, А я буду слушать ее музыку, незримый, из тени. Так было раньше, так будет всегда.

Благодарности

Моему агенту Нату Собелу и его жене Джудит за то, что верили в меня с самого начала. Именно Нату Джон Рейн обязан своим сложным, многогранным характером, и порой мне казалось, что с ним он ладит гораздо лучше, чем со мной.

Уолтеру Лафеберу из Корнеллского университета, другу и учителю, за книгу «Конфликт: история японо-американской дипломатии», на основе которой создавалось прошлое Рейна.

Инструкторам из центра Кодокан за то, что превратили Джона Рейна в «смертельное оружие».

Бенджамину Фулфорду, главе токийского отделения журнала «Форбс», за смелые статьи о коррупции, разъедающей японское общество.

Коичиро Фусакаве — дипломату с душой артиста, который познакомил меня с японским образом жизни и чудесами Токио.

Дейву Лоури за потрясающую книгу «Осенняя молния: подготовка американского самурая», открывшую мне психологию боевых искусств.

Карлу, ветерану секретных войн, человеку-универсалу, научившему бить первым, сильно и в цель.

И особенно моей жене Лоре за то, что мирится с моим писательством и другими увлечениями. Эта книга была написана лишь благодаря ее поддержке.

От автора

Современный Токио я описал максимально точно, за двумя исключениями. Хорошо знающим Сибуйю токийцам известно, что в середине Догензаки нет овощного Хигасимуры, на самом деле магазин находится в самом конце улицы, рядом со станцией. А тем, кто захочет посетить бар Сатох-сана, придется отправиться в Осаку. По моему глубокому убеждению, это лучший бар Японии, зайдите — не пожалеете.

Примечания

1

В Форт-Миде расположена штаб-квартира АНБ США. — Здесь и далее примеч. пер.

2

Телониус Монк — джазовый композитор и пианист.