Словно моровое поветрие пронеслось по многолюдным кварталам величественной агадейской столицы. Личным указом Абакомо распорядился выселить в окрестные села светское население; даже весь его двор, за исключением жрецов, спешно перебрался в загородную резиденцию императора.
      Шетра готовилась встретить божество.
      Никакой иной город или село Междугорья, уже не говоря о монастырях с полигонами, специально предназначенными для всевозможных катастроф (а разве не чревато катастрофой приглашение в мир живых божества такого пошиба?), не годились для приема верховного бога агадейского пантеона. Столица облачилась в торжественно-праздничный наряд: море цветов, государственные флаги на каждом фасаде, зеленые и желто-коричневые процессии жрецов, парадные мундиры на тысячах солдат горной гвардии. Все священнослужители и воины Междугорья собирались на городской площади и строились в безупречные шеренги вдоль монументальных мраморных стен подиума из шлифованных мраморных блоков, на котором возвышался циклопический позолоченный трон с расширяющейся кверху спинкой и закругленными подлокотниками.
      Король, надевший сообразно случаю мундир тысяцкого горной гвардии, ждал как на иголках, когда последние священники и гвардейцы займут свои места в строю. Его вельможи и адъютанты несколько ночей не смыкали глаз, готовя столицу к великому событию, к переломному моменту в истории Агадеи (да что там Агадеи — всего мира!), и теперь едва держались на ногах от усталости.
      Преподобные Кеф и Магрух смахивали на оживших мертвецов, им досталась самая сложная работа: поиск безотказного средства для вызова божества. Они переворошили библиотеки всех храмов, закопались в окаменелые пласты фольклора, не побрезговали даже языческой эзотерикой, но отыскали, в конце концов, способ, который вчера, на испытании в Храме Откровения Инанны, за северной околицей Шетры дал ощутимый и зримый результат. В белокаменной молельне Храма, напоенной чадом ароматических лучинок и трав, золотая клетка над Кефом и Магрухом раскололась, и в пролом вступила бледная дева в желто-коричневом одеянии, и назвалась богиней Инанной, и возложила ледяные длани на макушки изнуренных пастырей, и рекла страшноватое пророчество: «Тот, кого вы разбудить мечтаете, встанет и придет, но горе вам, если он встанет не с той ноги». И улыбнулась обворожительно, и исчезла, а клетка, что обуздывала их души, рассеялась в пыль, в неуловимые золотые лучи, сгинула без следа. Больше она не появлялась ни над великомудрым императором Агадейским, ни над его просвещенными подданными. Богиня любви и распри сняла чары злого духа Анунны, и в сем Абакомо видел доброе предзнаменование.
      — Все готово, о повелитель, — склонился перед императором дородный царедворец в зеленой расе ануннака, верховного жреца храма Эрешкигали.
      Абакомо позавидовал ему. Ибн-Мухур — хлопотун, каких поискать, радеет не за страх, а за совесть, но с его щек никогда не сходит здоровый румянец. Перед уходом из дворца Абакомо глянул на себя в серебряное зеркало: под глазами коричневые полукружья, щеки ввалились, обострились скулы. Конечно, разве могли не сказаться на облике ночные бдения, бесчисленные попытки пробить золотую клетку? Чего только не вытворял Анунна, загробный интриган, как только не глумился над юным монархом! Каких только монстров не подбрасывал из небытия! Но все-таки Абакомо переиграл коварного чародея, и теперь их должен рассудить сам Нергал. Император нисколько не сомневался, что суд закончится в его пользу.
      — А раз готово, — произнес Абакомо, внутренне содрогаясь от волнения, — чего же мы ждем?
      Ибн-Мухур повернулся к Кефу и Магруху и картинно воздел руки — подал верховным жрецам знак начинать. Те направились к своей пастве: худощавый седой инаннит — к шеренгам священников в желто-коричневых мантиях, низенький плешивый эрешит — к строгим зеленым рядам. Абакомо взобрался по лестнице на подий и встал спиной к трону, а лицом — к суровым горногвардейцам.
      — Верные сыны Агадеи! — воззвал он к собравшимся на площади. — Храбрые защитники отечества и смиренные радетели веры! Возлюбленные подданные мои!
      Шеренги отозвались гулким благоговейным вздохом. В благодатной долине меж трех горных кряжей молодой властелин снискал всеобщее обожание. Как и его отец, и дед, и другие венценосные предки.
      — Все вы знаете, зачем мы здесь собрались. Наш маленький гордый народ — в кольце врагов. За нашими горными хребтами, — император повел руками кругом, — полыхают войны. Владыки соседних государств, все как один, желают нам смерти.
      Снова дружный вздох, на сей раз с оттенком возмущения.
      — Скажите, дети мои, — Абакомо прижал ладони к груди, — разве мы этого заслуживаем?
      — Не-ет! — шумно выдохнули шеренги.
      — Разве мы желаем или желали кому-нибудь зла?
      — Не-е-ет!
      — Да! Вот именно! Мы желаем всем только блага! Десятки лет мы трудимся не покладая рук, мечтая лишь о том, чтобы принести мир, любовь и достаток в раздираемые хаосом страны. Не покидая этой крошечной долины, — он снова показал кругом, — мы прошли огромный путь и сегодня как никогда близки к успеху. Во славу нашего грозного и справедливого божества, великого Нергала, мы готовы пересечь кряжи и пройти через все королевства победным маршем, и возвести на престол мира царя и царицу, которые устроят всех! Имена им — Порядок и Мудрость!
      Священники и солдаты зачарованно внимали. Император выпрямил руки, указывая на землю.
      — Но там, — он почтительно понизил голос, — в обители милосердных богов, не всем, оказывается, по нраву наши благочестивые устремления.
      Он сделал паузу. Окинул шеренги испытующим взглядом. Решимость, застывшая на лицах. Преданность, окаменевшая во взорах. О таких подданных другие властелины могут только мечтать.
      Он невесело улыбнулся и с горечью пояснил:
      — Анунна, коего мы почитаем, как святого. Увы, годы загробных испытаний помрачили разум достойного Ну-Ги. Он нарушил обет невозвращения, недеяния… Он восстал из праха и строит козни. Он снова прибег к колдовству, от коего зарекался прилюдно и гласно. Он хочет нам помешать! Он стал нашим врагом!
      Изумленное молчание. Потрясенный вздох. Возмущенный гул.
      — Он говорит, — продолжал Абакомо громче, — что богов только раздражает наше глупое подвижничество. Что всемогущий Нергал сладко спит, и горе ничтожным смертным, кои дерзнут его разбудить. Смеясь мне в лицо, Анунна уверял, что с тех пор, как вечный сон сморил владыку Кура, в мире людей только прибавилось порядка и мудрости. Но скажите, возлюбленные мои: можем ли мы верить тому, кто с такой легкостью нарушает обеты?
      — Не-ет, — проревела площадь.
      — Несколько лет назад, наследуя отцовскую корону, я дал обет: пока на земле бушуют войны, пока в людских душах царят злоба и алчность, я буду идти дорогой, завещанной великими предками! И не познает моя душа покоя раньше, чем его познают все сопредельные царства! Раньше, чем все человечество возьмется за ум! Раньше, чем люди увидят в вас избавителей от хаоса, от косности, от вековой бессмыслицы!
      — Люди, — назидательно произнес старческий голос за спиной Абакомо, — гораздо охотнее повесят тебя на твоей же кишке.
      Молодой монарх развернулся на каблуках. Лицо его исказилось гневом, кулаки сжались до белизны в суставах. Ну-Ги сидел верхом на каменном подлокотнике трона, обхватив его костлявыми ногами, а в цепких пальцах держал полуощипанного зеленого попугая.
      Гнев на лице императора сменился злорадством.
      — Видите?! — вскричал Абакомо, поворачиваясь к подданным. — Я не обманул вас! Вот оно, выжившее из ума привидение! Вот кто сует нам палки в колеса! Да вы только поглядите на это драное пугало! — Император снова обернулся к Ну-Ги. — Что тебе тут надо, грязнуля? Кто тебя сюда звал? По какому праву ты расселся на троне верховного божества Агадеи?
      — Я пришел, — беззлобно ответил призрак, — в последний раз предупредить тебя, детка. С огнем играешь.
      — Сейчас, возлюбленные чада мои, — сказал Абакомо шеренгам, — мы призовем самого Нергала. И он придет, и накажет эту обнаглевшую сущность. — Монарх ткнул большим пальцем за плечо. — А потом мы поведаем всемогущему богу, что совершили во славу его и что хотим совершить, и будем молить его о благословении и поддержке. Ибо в долгом и трудном пути нам понадобится его помощь.
      — Кхи-кхи-хи! Поможет он тебе, как же!
      Абакомо снова резко повернулся к призраку. Вскинул кулак.
      — Слушай, исчез бы ты, а? Неужели еще не понял, что никому здесь не нужен? И никто тебя не боится.
      — А и не надо, чтоб боялись, — философски произнес Анунна и выдернул у попугая щепоть зеленых перьев. — Надо, чтобы слушались.
      — Уходи. Я тебя по-человечески прошу.
      Отшельник выдернул еще щепотку перьев и развеял их над каменным сиденьем трона.
      — Ваше императорское величество, ну, что вы привязались к пожилому покойнику? «Уходи! Исчезни!» Разве воспитанные мальчики так себя ведут? А покойник, между прочим, прилетел сюда аж из Собутана, где некий бродяга благополучно разделался и с вашим ловким сотником Бен-Саифом, и с его людьми. Я устал и проголодался. Занимайтесь своими глупостями, водите хороводы вокруг этого дурацкого трона, распевайте псалмы. А я отдохну и позавтракаю.
      Попугай в его руках задергался и зашелся человечьим криком. И умолк. Анунна безжалостно свернул ему клювастую голову, молниеносно ощипал тушку и поднес ко рту.
      Абакомо отвернулся. За его спиной раздалось противное чавканье.
      — Не обращайте на него внимания, — велел монарх подданным. — Пора начинать. Итак, напоминаю: гвардия повторяет молитву за Ибн-Мухуром, священнослужители — за преподобными Кефом и Магрухом…
      — Кстати! — Чавканье оборвалось. — Извини, забыл тебе сказать. Кхи-кхи-хи… Сущая мелочь — немудрено, что из головы выскочила. Сюда летит твоя смерть. Я и до десяти сосчитать не успею, как она будет здесь.
      Абакомо не ответил отшельнику. Он знал, что бессилен против чар распоясавшегося привидения. Ничего. Если исполнится пророчество Инанны, если сюда явится Нергал… драному пугалу о многом придется пожалеть.
      Царственным жестом он дал Ибн-Мухуру знак начинать.
      — О Нергал, владыка подземного царства! — прокричал дородный священник, и солдаты глухим хором повторили:
      — О Нергал, владыка подземного царства!
      — Раз! — промолвил Анунна и снова зачавкал.
      — Мы, народ Агадеи, твой народ, смиренно взываем к тебе! — нараспев изрек Магрух перед строем инаннитов.
      — Два.
      — Мы, народ Агадеи, твой народ, смиренно взываем к тебе! — откликнулись жрецы и монахи в желто-коричневых рясах.
      — Три. Ням-ням.
      — Прерви свой божественный сон и вознесись из чертога вечных сумерек в наш светлый мир! — торжественно пробасил Кеф, и эрешиты в зеленых одеждах повторили слово в слово.
      — Три с полови-иной! — дурашливо протянул Анунна. — Шучу. Четыре.
      — Запакво саламая дудуриха, бархыр макачача юйю-у! — тщательно выговорил Ибн-Мухур первую строку древнего заклинания.
      Горногвардейцы повторили, как строку присяги.
      — Шесть.
      «А где же пять?» — едва не сорвалось с языка у Абакомо но монарх спохватился и сразу почувствовал, что краснеет. Волнение, будь оно неладно. Мозги от него набекрень.
      — Саагрим вагрим олла якко, мага лхасаух Нергал!
      — Саагрим вагрим олла якко, мага лхасаух Нергал!
      — Семь.
      «Ублюдок! — мысленно обругал Абакомо отшельника. И подумал растерянно, ощущая дрожь под коленями: — А ведь я боюсь! Вдруг не получится?»
      — Пахалида кисса врегиста мур! — Низкорослый эрешит воздел руки над блестящей лысиной. Зеленые шеренги гулко повторили.
      — Восемь. Ну, и девять заодно.
      Осталась последняя фраза. Решающая. Если Нергал не явится на зов, сегодня же по всей Агадее поползут слухи о неудаче молодого императора. Сегодня — слухи, завтра — сомнения, послезавтра — крамола. За спиной глумливо хихикало безумное привидение. Только сейчас Абакомо осознал, что рискует очень многим. Возможно, даже головой.
      — Сайда вундалига хоа, Нергал, хоа вундалига!
      — Десять. Ну, что я говорил?
      — Летит! — вскричали священники и солдаты, не успевшие повторить за Ибн-Мухуром фразу заклинания. — Нергал нас услышал! Вон он! Летит!
      В небесной синеве появилось черное пятнышко. Оно летело с юга и увеличивалось на глазах. Снижалось. Вскоре на подиум с глухим треском упала ивовая корзина, из нее выскочил рослый длинноволосый человек в кожаных штанах и короткой тунике, с длинным мечом в руке. Знакомое монарху изделие инаннитских умельцев — мешок из пропитанной лаком ткани, — упал на мостовую перед строем гвардейцев, расплющился, точно огромная медуза, выброшенная на берег.
      Вдруг он с шорохом пополз по камням, потащил за собой корзину. Абакомо едва успел отскочить. Корзина ударилась о мостовую и развалилась. Мешок зашипел, как змея, выпустил без остатка теплый воздух.
      — Нергал! — восклицали в шеренгах. — Вот он какой, наш верховный бог!
      Человек с мечом стоял подле трона, голубые глаза настороженно косились на шеренги, на отшельника, на Абакомо. Гость из поднебесья помалкивал.
      — Странновато, не правда ли, Абакомо? — язвительно произнес Анунна. — Его ждали из-под земли, а он с неба свалился. Позволь представить тебе Конана, бродячего бойца из далекой северной страны. Он прошел долгий путь и насмотрелся на дела рук твоих. И явился сюда, чтобы воздать тебе по заслугам.
      Голубоглазый великан не трогался с места, все озирался, и казалось, он не слышит призрака. Разглядывая угрюмое лицо, могучие плечи, обнаженные руки, покрытые шрамами, монарх недоумевал, почему у него трясутся поджилки. Конан один-одинешенек против целой армии. Пусть у него в руках грозный меч, зато на императоре, под горногвардейским мундиром, — прочнейший кольчужный костюм. После ночного визита мага Черного Круга Абакомо не рисковал покидать дворец без надежных доспехов. Корона тоже сделана из легкого крепчайшего металла, а лицо и шею, если набросится варвар, можно прикрыть руками. Сразу же спрыгнуть с подиума и бегом — в ряды воинов. А уж верная гвардия в обиду не даст.
      — Конан, — обратился Анунна к небесному гостю, — вот человек, о котором я говорил. Это он науськал апийских псов на мирный Нехрем. Это его гвардеец заразил Когир «лунной болезнью», а другой, ныне покойный Бен-Саиф, предал огню вендийскую провинцию. Ты своими глазами видел, что такое агадейский порядок.
      Отшельник повернул голову к Абакомо.
      — Властью, данной мне богинями Кура, — торжественно произнес он, — я, Анунна, верховный судья подземного царства, приговариваю тебя к смертной казни. И пусть она свершится безотлагательно. Конан, чего ты, собственно, ждешь?
      Конан бросил хмурый взгляд на привидение. Снова посмотрел на Абакомо.
      — Значит, это ты заварил кровавую кашу?
      — Он самый, — подтвердил Анунна с подлокотника трона. — Нахальный честолюбивый щенок. На Серых Равнинах у него будет вволю времени, чтобы понять, какие цари нужны миру, а без каких он прекрасно…
      Конан мешкал, и Абакомо вдруг успокоился. Он разгадал причину нерешительности варвара. Не так-то легко казнить безоружного человека, если, конечно, ты не палач по призванию. И если вокруг тебя тысячи вооруженных людей, которые жестоко отомстят за смерть своего повелителя.
      — Конан, — произнес он увещевающе, — не слушай ты старое пугало. Неужели ты всерьез поверил, что я мечтаю утопить мир в крови? Я, да будет тебе известно, просвещенный монарх, а не людоед из Черных Королевств.
      Конан оскалил зубы в ухмылке. И чуть приподнял меч.
      — Мне доводилось встречаться с чернокожими людоедами, — хрипло проговорил он. — Сказать по-правде, не вижу между вами разницы.
      — Когда рушится прогнивший трон, под его обломками гибнут невинные люди, — продолжал император. — Увы, такое случается нередко. Да, признаю: я задался целью снести гнилые троны, разогнать или, на худой конец, подчинить себе развратных вырожденцев, которые с незапамятных времен держат весь мир под пятой. Но смерть их несчастных подданных — не вина моя, а беда…
      — Детка, поздно, лить крокодиловы слезы, — перебил Анунна. — Твоя вина доказана, приговор вынесен, а последнего слова я тебе не давал. Ибо не люблю пустой болтовни. Конан! Если ты сейчас же не прикончишь его, я тебя перестану уважать. И заберу на серые равнины.
      — Конан! — воскликнул Абакомо. — Если поднимешь на меня руку, мои гвардейцы…
      — Молчать! — рявкнул отшельник. — Ты заблуждаешься, осужденный. Это уже не твои гвардейцы.
      — Мои! Они присягали! Солдат горной гвардии не может нарушить клятву верности! Не бывало еще такого случая!
      — Кхи-кхи-хи! — Анунна запрыгал на своем насесте. — Святая простота! Кому они присягали? Кто изобрел больше века назад клятву, которую невозможно нарушить? От кого ее унаследовал твой прапрадед? Все эти годы, кхи-хи, горная гвардия присягала мне! Мне, драному пугалу! Ну-ка, солдатики, скажите, кому вы верны до гроба?
      — Тебе, Анунна! — грянула площадь.
      Абакомо ошеломленно поглядел на шеренги солдат. Они не шевелились. На него смотрели тысячи равнодушных глаз. Он скользнул перепуганным взором по ярким колышущимся рядам священнослужителей.
      — Паства Инанны и Эрешкигали! — возопил он. — Защитите меня!
      — Стоять! — взревел отшельник. — Гвардейцы! Убейте на месте любого, кто посмеет шагнуть вперед.
      Армейский строй ощетинился оружием.
      — Палач! — обратился призрак к Конану, умерив тон. — Что же ты баклуши бьешь, голубчик?
      Конан смотрел монарху в глаза. В темные омуты страха. В душу, совершенно растерянную, напрочь сбитую с толку. И поднимал меч.
      Позади раздался тяжелый гул — вздох вулкана перед пробуждением. Из омутов выплеснулся страх. Они заполнились изумлением. И радостью. Конан обернулся.
      — Это для меня приготовили? — буднично осведомился запоздавший гость из подземного царства, похлопывая по каменному сиденью чудовищной пятерней. — Жестковато. Что ж вы, смертные? Неужто подушек пожалели?
      Площадь зачарованно смолкла. Анунна замер на подлокотнике, у него со скрипом отвисла челюсть.
      — Ы-ы-охх-хы-ы-ы… — снова зевнул Нергал и пожаловался, протирая глаза. — Нисколечко не выспался.
      — О, величайший! — Император Великой Агадеи пал перед ним ниц. — Мы потревожили твой сон! Не гневайся на жалких червей!
      — Не гневаться, говоришь? — Нергал поднял сизую лапищу и почесал когтями жуткие жвала. — Ладно, не разгневаюсь, ежели, конечно, ты меня поднял с ложа не ради пустяка. — Он повернул голову вправо и равнодушно констатировал: — Анунна. Ты тоже здесь, старый прохвост.
      — Да, повелитель. — Призрак рухнул на четвереньки и подобострастно закивал. — Осчастливь недостойного раба, позволь облизать твои пятки.
      Нергал потянулся, поерзал голым задом, поудобнее располагаясь на троне.
      — Что скажешь, Анунна? Веска ли у них причина? Не попусту ли разбудили меня?
      — Какая там причина, о бесподобнейший! — захихикал потусторонний ябеда. — Блажь одна, жажда острых ощущений.
      — Жажда острых ощущений? — Нергал грозно сдвинул брови, в которых смог бы укрыться выводок диких гусей, и посмотрел на Абакомо. А затем снова повернул голову к отшельнику и возмущенно вскричал: — Анунна! Ты лжец!
      — Нет, повелитель! — зашатался от страха призрак.
      — Как же — нет!? Я же вижу! Мальчик пригласил меня неспроста. Надеется, что я сумею ему помочь.
      — О да, величайший! — запинаясь, проговорил Абакомо. — Народу Агадеи нужна твоя помощь.
      — Он хочет, чтобы я помог ему покорить мир, — спокойно продолжал Царь Мертвых. — Чтобы я укрепил его народ в вере и посодействовал по части везения. По-моему, это вполне веская причина для вызова божества. С точки зрения смертных, конечно.
      — О да, величайший!
      — Откуда ж ему знать, — снисходительно произнес Нергал, — что я терпеть не могу попрошаек? — Он топнул слоновьей ногой, да так, что едва не развалился подиум. — Червь, копошащийся во мраке невежества! Ничтожный слизняк, возомнивший себя достойным божественного взора! Доколе ты и тебе подобные будут тревожить мой сладкий сон? Думаешь, ты первый? Думаешь, мало самонадеянных неудачников покарала за дерзость моя рука?!
      — Да, повелитель, да! — Анунна вскочил на ноги и запрыгал от восторга. — Накажи его, бесподобный! Чтобы другим неповадно было!
      Нергал резко повернул к нему голову, недобро выпятил жвала.
      — Знаешь, Анунна, мне только что приснился замечательный сон. Будто ты, дамский угодник и интриган, вдруг ни с того, ни с сего вспомнил своего старого господина и в знак уважения решил принести ему жертву. Признайся: с тех пор, как я лег почивать, ты ведь ни разу не вспомнил обо мне добрым словом.
      — Помилуй, обожаемый! Я не забывал тебя ни на миг.
      — В самом деле? — Нергал скептически хмыкнул. — Сдается мне, ты лицемеришь, Анунна. Если не забывал, почему скупился на жертвоприношения? За целый век даже плюгавого барашка не зарезал на моем алтаре. — Нергал вздохнул с притворной горечью.
      — Но ведь я дал обет, — выкрутился Анунна, — не проливать крови.
      — Но сейчас-то ты его нарушил, — возразило чудовище.
      — На то была серьезная причина.
      — И у тебя серьезная причина! — Нергал недовольно покачал головой. — Каждый снисходителен к себе и беспощаден к другим. Знаешь, Анунна, мне приснилось, будто ты решил принести мне в жертву вкуснейшую птицу. Жирного зеленого попугая по кличке Ияр. Я был так польщен! Где мой вкусный попугай, Анунна? — Последнюю фразу он произнес с угрозой.
      — Вот он, о бесподобнейший. — Анунна поднял дрожащую руку. Под ней на медной цепи болтался начисто обглоданный птичий скелет.
      — Это Ияр? — Божество недоверчиво уставилось на кости.
      — Ияр, — пискнул отшельник.
      — Анунна, — с упреком вымолвил Нергал, — ты съел мою жертву.
      — Да, господин мой, — пролепетал Анунна. — Но я не знал… Я добуду тебе другую жертву! Какую прикажешь!
      — Анунна, — неумолимо перебил бог, — мне не надо от тебя другой жертвы. Я хочу съесть попугая. Моего попугая. Ияра.
      — Но, повелитель… — Призрака забила крупная дрожь.
      — И я съем его. Вместе с тобой.
      Он молниеносно схватил отшельника и поднес к жвалам. Анунна верещал и бился, а страшные костяные челюсти ходили ходуном, перемалывали кости, кожу и рубище. По животу и ляжкам бога на шлифованный мрамор подиума стекала отвратительная бурая кашица. Конан, Абакомо и все люди на площади зачарованно глядели, как грозное божество расправляется с неугодным рабом.
      — Вот и все. — Нергал засунул между жвалами коготь мизинца и выковырял зеленоватую бронзовую цепь с широким блестящим обручем. — Нет его больше ни среди живых, ни среди мертвых. Ушел в небытие и унес с собой преданность непобедимых агадейских солдат. Абакомо, — он опустил голову и взглянул на распростертого ниц властелина, — ты еще не понял, в чем твоя ошибка?
      — Нет, величайший…
      — Ты не должен был призывать меня на помощь, — добродушно объяснил Нергал. — Ты имел право разбудить лишь затем, чтобы сказать: величайший, вот мир смертных, я покорил его, и я кладу его к твоим стопам. Тогда бы я не стал сердиться. Наоборот, вознаградил бы за рвение. Ну, скажи: разве это дело — будить такого грозного бога, как я, чтобы клянчить милостыню?
      — Не дело… — потерянно проговорил император.
      — Добро бы ты был первым и последним. Я бы, наверное, тебя простил. Но ведь раз в полвека обязательно находится покоритель мира, который при первом же намеке на загвоздку бежит ко мне вприпрыжку и кричит над ухом: «Выручай, Нергал! Запакво саламан дудуриха! Скорее проснись и возьми на ручки!» В последний раз это сошло с рук… Кому бы ты думал? Анунне! Это уже потом смертные сочинили красивую легенду, будто он раскаялся и все такое. Перед штурмом Дадара у него действительно была ночь мистического транса. Он взывал ко мне. Мог преспокойно захватить город без моей помощи, но решил подстраховаться. Он еще дешево отделался! Я лишил его только рассудка, а мог бы — и жизни.
      Нергал уперся в подлокотники мертвенно-сизыми ладонями, закряхтел, поднимаясь на ноги.
      — Ты мне неинтересен, Абакомо. У тебя нет стержня, а с одним честолюбием еще никто не завоевывал мир. Вот у Конана, — он кивнул в сторону киммерийца, так и простоявшего все это время с мечом наизготовку, — стержень есть, и с честолюбием все в порядке. Может, из тебя выйдет толк, а, бродяга? Ладно, не отвечай, будущее покажет. Ы-ы-эх-хххыа-а… Ну, все, я пойду досыпать, а ты держи. — Цепь с обручем звякнула о подиум возле головы монарха. — Так и быть, я дарю тебе жизнь, но отныне твое место на цепи. В пещере не иссякнет вода, а паломники не дадут умереть с голоду. Со временем и о тебе насочиняют красивых мифов.
      Он выпрямился, запрокинул голову и прижал ладони к ногам, но вдруг спохватился и строго предупредил Абакомо:
      — Не вздумай ослушаться! Рано или поздно все равно спустишься в мое царство, и тогда, клянусь, позавидуешь смерти Анунны.
      Он снова вытянулся в струнку, насколько это позволяли громадный безволосый живот и уродливый горб, и исчез. Утонул в подиуме.
      Император Великой Агадеи опустил щеку на гладкий мрамор. Даже не взглянув на него, Конан убрал меч в ножны и направился к лестнице.