Бич Нергала

      — Кто? — выкрикнул кушит, хватаясь за саблю.
      — А потише нельзя, ты, сонная муха? — Тарк был изрядно сердит, он уже обошел больше половины постов и везде заставал клюющих носами, а то и спящих, часовых. — Вот отрежут мятежники самое дорогое, так и захочешь, не поорешь. — Киммериец бесшумно двинулся к кушиту. — Что, Евнух, не сладко?
      Ямба опустил голову и скрипнул зубами. Тарк усмехнулся в темноте.
      — Завтра возьмем замок. Отличишься — снова ходить тебе в десятниках.
      Кушит поднял голову. Застыл, обратился в слух.
      — Ты что? — недоуменно спросил Тарк.
      — Погоди. — Ямба приставил к ушам ладони. Тарк тоже прислушался.
      — Что там? — снова спросил киммериец.
      — Конница, — тусклым голосом ответил кушит. — Из крепости. На наш лагерь прет.
      — А, Нергал их дери! — Тарк резко повернулся в сторону лагеря. — Это ж вылазка! К бою! — закричал он во всю силу легких.
      Трое сменщиков Ямбы подпрыгнули, как ошпаренные, а киммерийцу и кушиту было не до них, они со всех ног бежали к лагерю. Но конный отряд из осажденного замка двигался куда быстрее. Должно быть, ему удалось незаметно подобраться к бивуаку на полет стрелы, а затем по беззвучному сигналу командира он ринулся в стремительную атаку. С опушки леса Ямба и Тарк смотрели, как темная волна с дробным гулом накатывает на обреченный лагерь, как рушатся шатры и рвутся с привязи перепуганные лошади. В сполохах костров сверкали бронзой и сталью неустрашимые когирские конники, потомки гордых аквилонских рыцарей; через сумрак, испятнанный алым, их мчалось не больше трех сотен. Тарк, бывалый солдат, давно научился с одного взгляда определять примерную численность войска.
      Он глядел на свою тысячу, на мечту о величии и славе. На мечту, которая вот-вот разлетится в клочья под копытами вражеских лошадей. Карательный отряд обречен, в этом Тарк не сомневался. Конечно, он поставил часовых вблизи крепости — не только в рощах, но и на открытом поле. И конечно, их заметили со стен замка, а с наступлением темноты бесшумно подкрались и вырезали. И теперь когирцы ударили там, где их ждали меньше всего. Тарк, разбивая лагерь на виду у защитников замка, не допускал и мысли, что им достанет смелости атаковать. Он просчитался.
      — Стой, дурак! — Ямба ухватил его за руку. — Жить надоело?
      Тарк выдернул руку, но остановился. Никого уже не спасешь. Ничего уже не исправишь. Как же так? Почему граф Парро, наделенный способностью завораживать взглядом, не справился со своей ролью? Почему погибли Флад Кровосток и Сахим, такие же, как престарелый граф, подобия колдовского разума? Кто увел вчера всех жителей из высоких стен, оставил всемогущего Луна не у дел? Кто понял, что нельзя ждать утра, когда иные защитники замка обернутся врагами, что надо разгромить осаждающих во мгле?
      Тяжелая конница сражалась молча, зато вопли гибнущих наемников градом бились о деревья и рассыпались на душераздирающие отзвуки. В лагере царила многоглавая, многоголосая смерть, один за другим занимались огнем шатры, среди них носились темные и сверкающие силуэты — всадники, пешие, кони без седоков. Когирцы не соблюдали строй, каждый сам выбирал себе жертву и преследовал ее, пока она не валилась под ударом длинного меча или копья; их грозный предводитель не трогал убегающих, зато мгновенно появлялся там, где звучала сталь.
      Тарк узнал его сразу и вновь порывисто шагнул вперед, и вновь Ямба удержал за руку. И тогда киммериец — рослый, косая сажень в плечах, за которыми осталось много стран и сражений, — разрыдался, как обиженный младенец.
      Хотя на его суровой родине не плакали даже дети.
      — Кром! — простонал он, в отчаянии и бессильной ярости глядя на могучего всадника, надменного посланца злого и коварного рока. — Кром, я был верен тебе! Я всюду славил твое имя! За что же ты снова и снова ставишь на моем пути это чудовище?
      Владыка могильных курганов высокомерно промолчал, а может быть, его ответ потонул среди шума сечи. Зато Тарк услышал голос своего самого ненавистного врага.
      — Лун! — закричал Конан, озирая лагерь. — Лун, отзовись, если хочешь жить!
      «А я? — спросил Тарк мысленно. — Я тоже хочу жить. Отчего же ты меня не зовешь?»
      Ломая кусты, мимо пробежали двое полуголых воинов, их отставшего товарища настиг когирец в дорогих латах. Оглушительный предсмертный вопль испугал коня, тот прянул в сторону, и седок поневоле выпустил тяжелое копье, застрявшее в теле наемника. На этот раз Ямба замешкался. Тарк взревел, в несколько прыжков одолел расстояние до всадника, и тот замертво рухнул на землю, так и не успев выхватить меч из ножен. Киммериец взлетел на осиротевшего скакуна и крикнул Ямбе, указывая на запад:
      — Встретимся у сожженного моста.
      Он плашмя ударил коня окровавленным мечом и умчался вдоль опушки леса.

* * *

      Дыхание пленника прерывалось глухими стонами. На белом полотняном мешке с прорезью для рта проступили алые пятна. В скоротечном бою с тысячей Тарка, застигнутой врасплох яростной ночной атакой, Лун не успел надеть прочнейшие агадейские доспехи. Он получил колотую рану в бедро, был отброшен когирским конем прямо на горящий шатер, а затем ему, уже потерявшему сознание, ненароком сломали левую руку и несколько ребер.
      Он лежал в сумрачной прохладной камере подземной тюрьмы, в неглубоком алькове, а подле его ложа стояли Конан, Зивилла, Сонго, граф Парро и его внучатый племянник, невысокий меланхоличный юноша с бесцветными глазами навыкате, редкими светлыми волосами и тонкими усиками.
      — Чудом остался жив, — заметил Сонго, с любопытством рассматривая раненого агадейца.
      — Лун, ты можешь говорить? — спросил Конан.
      Сквозь кровавое полотно просочился еле слышный ответ:
      — Да-а…
      — Ты в плену, — сообщил Конан. — Тебе здорово досталось.
      — Это… — не выговорил — простонал Лун, — я уже… понял. Ты… кто?
      — Конан, — хмуро ответил киммериец.
      — Конан… — Лун помолчал несколько мгновений, переводя дух. — Мы с Бен-Саифом тебя искали. Зря ты… нас не послушался.
      — Почему?
      Ткань слегка приглушила жутковатый, неестественный смех.
      — Да полно тебе… Сам отлично знаешь… почему. Думаешь, наш повелитель… шутки шутит? Нет, брат. Мы с Бен-Саифом… только первые ласточки. Скоро сюда придут наши. Обязательно придут. Догадываешься… что они с вами сделают? Эх, вы, дети малые, неразумные. Вам же добра желают… И не вам одним. По всему белу свету — мир и покой… представляешь? Ни войн, ни поборов, ни рабства. Ну, скажи, разве не об этом мечтают… все порядочные люди? И мы подарим им мир и покой, Конан. Вот увидишь. У нас… все для этого имеется.
      Конан недобро усмехнулся и пообещал:
      — Но тебе не дожить до этого счастливого дня.
      И снова он услышал жутковатый полусмех-полукашель.
      — Только если сам захочу умереть… киммериец. У меня есть выбор. Да, есть, не спорь! Думаешь… я не догадываюсь, почему меня еще не вздернули, как Флада… Кровостока? Ты хочешь, чтобы я вернул Зивилле разум. Ты… разгромил Тарка, и теперь мятежные дворяне верят в свои силы… и готовы штурмовать Даис. И спасенная королева Когира… в знак благодарности разделит с тобою не только ложе… но и власть.
      — Заблуждаешься, колдун. — Конан не узнал собственный голос — в нем клокотал гнев. — Спасенная дама Когира присягнет законному монарху, и только при таком исходе уцелеет твоя поганая шкура. Но до этого мы проедем по всем замкам, где ты побывал, и ты вернешь рассудок всем заколдованным дворянам и простолюдинам. А начнешь прямо сейчас — с графа Парро.
      Старик с широкой черной лентой на глазах и связанными за спиной руками повернулся к Конану и захохотал.
      — Избавитель ты мой! А ты уверен, что Лун, мням, тебя не обманет? А вдруг я, мням, только прикинусь, будто я в своем уме, а потом возьму да всажу тебе, мням, нож под лопатку? Не слишком ли ты доверчив, киммериец? В последний раз, мням, советую, Конан: хватит валять дурака! То, чем вы тут занимаетесь, мням, — детские шалости! Тебе и во сне не приснится силища, которой ты, мням, по наивности осмелился бросить вызов. Это же лавина! Камнепад! Сметет, мням, — не заметит!
      — Пока замечала, — надменно возразил Конан.
      Граф Парро потупился. Помолчав немного, хмуро произнес:
      — Лун даже под пытками не сделает того, мням, о чем ты просишь. Для него это равносильно измене, а горная, мням, гвардия Агадеи не способна, мням, на предательство. Что случилось, то случилось. Смирись, Конан. Мням. Так будет лучше для всех нас.
      — Ты слышал, варвар? — услышал киммериец приглушенный голос, в котором надменности было не меньше, чем в его собственном. — Какие еще будут… условия?

* * *

      — Через неделю, ваше величество, — сказал дородный жрец в зеленой рясе, — Нехрем обретет долгожданную свободу. А еще через несколько дней Сеул Выжига уступит престол нашему человеку.
      Король не смотрел на ануннака. Взгляд Абакомо блуждал среди деревьев и травы, изредка замирал на особенно живописном цветке или птице. Парк вокруг летнего дворца по своему обыкновению дышал покоем, за это и любил его молодой монарх, чьей душе в последние дни недоставало уюта.
      — Скажи-ка, наставник, — произнес Абакомо, печально вздохнув, — в чем мы с тобой ошиблись? И что утаил от меня отец?
      Ибн-Мухур остановился и недоуменно посмотрел королю в лицо. Печаль не напускная, в этом он убедился тотчас. Он всегда превосходно улавливал настроение властелина.
      — Разве мы заблуждаемся, ваше величество? По-моему, все складывается идеально.
      — Идеально? Гм. — Абакомо поджал губы и двинулся дальше. — Может быть, все-таки следовало начать с Апа?
      — Так ведь мы, — растерянно проговорил Ибн-Мухур, — с него и начали, ваше величество.
      — Разве? — Король криво улыбнулся. — Ах, ты в этом смысле. Нет, я имею в виду, что в первую очередь надо было усмирить Ап. Свергнуть этих мерзавцев, Каи и Авала. Тогда бы не случилось резни в Бусаре. Или я не прав? — Он испытующе посмотрел на человека в зеленой рясе.
      — Осмелюсь напомнить, ваше величество, — почтительно произнес ануннак, — что дни апийских разбойников тоже сочтены.
      Абакомо кивнул. В недрах его существа бродили сомнения, тонкая, но клейкая паутина тоски обвивала душу.
      — «Иные копят злато, я коплю друзей», — сказал он уныло. — Наш старинный девиз. Ибн-Мухур, тебе не кажется странным, что мы так и не обзавелись друзьями? Зато злата у нас хоть отбавляй.
      — Ну что вы, государь, у нас полным-полно друзей, — пылко возразил ануннак. — По всему свету, а особенно в ближних странах. Но и врагов хватает, тут вы, безусловно, правы. Однако все переменится, как только…
      — Как только мы им поднесем во-от такое счастье на блюде, — с усмешкой подхватил Абакомо, разведя руками. — Помнишь Ну-Ги? — Король снова помрачнел. — Он так и не дождался людской благодарности.
      Ибн-Мухур кивнул. Он понял, что за думы гложут любимого повелителя.
      — Стоит ли горевать, ваше величество? Дети вырастут мудрее отцов, они-то и скажут нам спасибо. Непременно скажут.
      — Да уж. — Король вновь невесело улыбнулся. — Непременно скажут. Мы об этом позаботимся.
      — Человечество всегда мечтало об истинном пути, государь, — тихо сказал ануннак, — и при этом всегда боялось на него ступить. Народы ждут полубога, существо с неисчерпаемой решимостью, которое проведет их через все тернии к счастью. С благословения Нергала стихии наделили вас почти божественным могуществом, ваше величество. Ручаюсь, все народы пойдут за вами хоть на край света и горы свернут, если будет на то ваша воля. Но колебаться вы не вправе. Стоит вождю усомниться в себе, и он погиб. Ибо человечество — это, по сути, громадное стадо. Точнее, стая хищных полуразумных зверей, живущая по звериным законам. Им еще века и века продираться к истинной человеческой морали, к истинной человеческой духовности. И только вы, ваше величество, способны сократить этот срок.
      — Ослабевшего вожака волки рвут в клочья. — Король задумчиво кивнул. — Боги! Почему я не родился скромной, неприметной букашкой? Ты хоть представляешь, наставник, какая тяжесть…?
      — Еще бы, ваше величество. — Ануннак ободряюще улыбнулся. — Вы же на моих глазах выросли, и все эти годы вас исподволь готовили к нечеловеческой ноше. Мужайтесь, мой государь. Только вам дано удержать на плечах целый мир. Цари не выбирают судьбу, в этом и сила их, и слабость.
      Последняя фраза унесла монарха в воспоминания детства. Перед мысленным взором пролегли сверкающие горные кряжи, раскинулась залитая солнцем долина, сочно зазеленели дубравы и луга, заколыхались под нежным ветерком желтые покровы нив.
      — Когда-то отец сказал нечто совсем иное, — тихо произнес он. — Назвал меня царем судьбы.
      — Я не вижу тут противоречия, государь, — столь же тихо возразил ануннак. — Вы законный повелитель Агадеи. Но разве вам предлагали королевство на выбор?

* * *

      Восточный скат холма обрывался над речушкой, на другом берегу мужду изгибами двух отрогов высоченной серой горы клубилась пыль. Казалось, жадный и угрюмый великан прикрывает ручищами горшок с дымящейся похлебкой — боится, что отнимут. От широкого бревенчатого моста остались только головешки, но Конана и его спутников это ничуть не ободряло. Уж если агадейские войска решились покинуть свои ущелья, такой пустяк, как разрушенная переправа, надолго их не задержит.
      — Даис уже не взять, — сказал Сонго, глядя на юго-запад. — Не успеем. Только зубы раскрошим понапрасну.
      Зивилла горестно вздохнула. Надежда вернуться в родное тело превращается в несбыточную мечту. Агадейский фанатик Лун так и не внял уговорам и теперь отлеживается в одиночной камере подземной тюрьмы замка Парро, в соседней камере мается сумасшедший граф в оковах и бронзовой маске. Три замка из четырех, захваченные Тарком перед разгромом, Конан не решается трогать — побаивается «оборотней». В тех замках не осталось нормальных людей. Прознав о пленении агадейского колдуна, дворяне-оборотни перезаражали всю свою челядь. Некоторых одержимых удалось скрутить, когда они поодиночке выходили из крепостей. Эти люди заражены не самим Луном, а его жертвами, их рассудок решительнее борется с наваждением, чем разум несчастного графа Парро. Однако на допросах неизменно берет верх Лун, и тогда с уст безумцев слетают угрозы вперемешку с уговорами.
      А войска короля Абакомо уже на марше, и вскоре в Даисе появится дисциплинированный агадейский гарнизон (не чета банде Тарка, на две трети перебитой под замком Парро), и старый Токтыгай без боя впустит врагов в блистательный Самрак.
      Вчера вечером у Конана был долгий разговор с эмиссарами Токтыгая, в конце концов они ударили по рукам, и нехремцы отправились в свою столицу. Через три-четыре дня по тайным тропам в Когир двинутся обозы с провиантом и оружием, пойдут войска, крепкие опытные солдаты, которым страсть как охота поквитаться с агадейцами за Лафатскую долину и Бусару, за поруганную честь государя.
      В замках пока всего вдоволь, и еды, и фуража, и оружия, но война в когирских лесах и холмах ожидается долгая, на измор, враг невероятно силен и хитрости ему не занимать. Помощь нехремского царя обязательно сгодится, в этом мало кто сомневается. А взамен Токтыгай просит, чтобы все пошло по-старому, когда агадейский медведь уберется в свою берлогу зализывать укусы разъяренных пчел. Что ж, быть посему, решили Зивилла и когирские дворяне, в том числе двое почтенных мужей из разогнанного совета нотаблей, которые примкнули к отряду Конана.
      Дворяне, надо отдать должное их чутью и боевому опыту, сразу смирились с тем, что ими командует чужеземец. Никто не сравнится с могучим киммерийцем в отваге и сметке; он знает тысячи военных хитростей и умеет добиваться беспрекословного подчинения. Если бы сегодня агадейцы не выступили на Даис, послезавтра мятежные дворяне свергли бы Лжезивиллу и выбрали нового губернатора.
      — Возвращаемся в замок Парро, — Конан ухмыльнулся, взглянув на печальную даму Когира, заключенную в тело изменника. — Надо подготовить теплую встречу.

* * *

      Коня пришлось оставить убийственной жаре и хищникам — загноился ожог на ноге, с каждым шагом скакун хромал все сильнее. Южная оконечность гряды, за которой лежало родное Междугорье, уже виднелась на горизонте, но было ясно: конь не дойдет. У Бен-Саифа не поднялась рука на верного друга. Шагая по знойной степи, он нещадно корил себя: почему не собрался с духом, почему не выпустил из «жала Мушхуша» в израненный храп порцию яда, который убивает мгновенно даже при попадании на кожу?
      Путь Бен-Саифа отмечали вехи, диковинные для этих мест: панцирь из легкого серого металла, кольчуга, напоминающая рыбью чешую, наплечники и поножи необычной формы, странного вида оружие. В конце концов, у сотника из доспехов остался только шишак с золотой совиной головой, а из оружия — увесистое «жало Мушхуша», которое он то и дело перекладывал с плеча на плечо. На поясе всхлипывала нагретая солнцем жестяная баклага, рейтузы были в дырах и засохшей крови, сапоги просили каши. Из-под шлема торчали грязнющие патлы, месячная щетина поблескивала потом. Он возвращался домой.
      Не все сладилось, как задумывалось, но ведь он — всего-навсего первая ласточка. Хлопотливая пичуга, предвестница весны. Мыслимое ли дело, подумал он, весна сразу за летом? Э, господа хорошие, погодите, еще не то увидите. Лун, где ты, дружище, жив ли? А если жив, дотянешь ли до нашей весны?
      На горных вершинах искрились вечные льды, а пласты розового мрамора рождали зарю в разгаре дня. Бен-Саиф возвращался домой.

Часть вторая
ТАВРО ДРАКОНА

Глава 1

      Тень лиственного леса растворяла полуденную жару, крошила в янтарные дребезги лучи неистощимого солнца. Томный ветерок шевелил блеклые стебли орляка, колючие ветки акации и дикой сливы, усыпанной незрелыми ягодами; над зарослями ежевики тучами роились мелкие серокрылые бабочки. Отряд пробирался оленьей тропой, не опасаясь погони. Когирцы и их предводитель понимали: хоть и удалось вражескому обозу вырваться из западни с малыми потерями, всадники в серых латах не отважатся на преследование. Агадейцы еще не освоились в этих лесах.
      В отряде трое были тяжело ранены, двоих копейщиков пришлось оставить там, где их сразили враги. Близкие друзья погибших горевали об утрате, но никто не винил в ней Конана, ибо враг потерял убитыми не меньше. Лучше всех поработали арбалетчики, сразу уложив наповал двух агадейцев, — не ожидая нападения, те ехали по лесу с поднятыми забралами. Потом когирцы с устрашающими криками ринулись в конную атаку, — как выяснилось вскоре, напрасно.
      Противнику было не занимать ловкости и отваги, а его колдовское оружие убивало мгновенно или причиняло страшные раны. Еще один горногвардеец погиб случайно, не успев метнуть в атакующих глиняную бутыль с горючей жидкостью; едва он плюнул в горлышко, струя пламени ударила ему в лицо, по всей видимости, оружие было неисправным. Обезумевший от боли и страха конь унес седока, превратившегося в живой факел, в гущу леса, а Конан, видя, как падают замертво его люди, как мечи и копья отскакивают от непробиваемых серых доспехов, вовремя спохватился и дал команду отступить.
      Вожделенный неприятельский обоз и малочисленная, но чрезвычайно опасная охрана остались на узкой лесной дороге. Конан уводил отряд к владениям графа Парро — тайной базе когирских партизан.
      — Полтораста против тридцати, и драпаем, — проворчал на бивуаке Сонго, когда ему перевязывали обожженный локоть. — Этак целый век можно провоевать.
      Конан в том скоротечном бою так и не успел скрестить меч ни с кем из агадейцев. Но он и не ставил себе такой задачи. Он наблюдал и мотал на ус. Помимо всего прочего, он заметил, что горногвардейцы, с ног до головы увешанные всякими волшебными снастями, в близком бою отдают предпочтение мечам и булавам. Наверное, сказывалась привычка. Впрочем, они и новым оружием дрались превосходно, видать, их здорово натренировали на родине. Отличная боевая машина. Конан не сомневался, что сумел бы основательно ее покорежить, а то и вовсе сломать — ценой гибели всего отряда. Он предпочел отойти.
      — Пропустим гадов к оборотням — наплачемся, — раздраженно добавил Сонго.
      Обоз с агадейским оружием пробирался к замку барона Морго, одному из когирских дворян, присягнувших самозваной королеве. И барон, и все обитатели соседних имений, несколько тысяч человек, называли себя Лунами. Не зараженные «лунной болезнью» когирцы страшились их пуще чумы, а партизаны Конана и Зивиллы не знали, что делать с десятками безумцев, выловленных в лесах графа Парро и запертых в подземной тюрьме вместе с хозяином замка и виновником их умопомрачения, израненным агадейским воином по имени Лун. Их охраняли трое слепцов, которые ходили по подземным коридорам ощупью и не боялись заразиться одержимостью. Несколько раз Конан спускался в ту темницу, беседуя с узниками, он ни в коем случае не поднимал глаз. Среди них только Лун упрямо отказывался отвечать на вопросы. Даже граф Парро — его «первая копия», как он себя называл — был куда более откровенен.
      — Думаешь, они настолько осмелеют, что начнут гоняться за нами по лесам? — спросил Конан у светловолосого когирского рыцаря.
      — А то как же? — Сонго несколько раз согнул и разогнул обожженную руку и удовлетворенно кивнул. — Они теперь те же горногвардейцы. Даже женщины и дети. Умеют воевать. Вооружи их как следует, и не понадобится слать сюда регулярную армию.
      Так-то оно так, подумал Конан, да вот только «копии», уже начиная со «вторых», не очень надежны. Среди пленных есть даже буйнопомешанные, а иные просто сидят день-деньской на грязном каменном полу, смотрят в одну точку и пускают слюни. И лишь изредка в них просыпается разум Луна, точнее, его ущербное подобие. Если Ангдольфо всерьез надеется извести партизан руками этих убогих, то как бы ему не просчитаться.
      Другое дело, если у агадейского короля найдется еще хоть десяток таких, как Лун. В этом случае когирское восстание обречено. Конан допытывался у графа Парро, есть ли в Междугорье подобные Луну, и тот с гордостью ответил: «Тьма тьмущая!» — «А коли так, — поинтересовался киммериец, — отчего же мы их здесь не видим?» — «Всякому овощу, мням, свое время», — только и ответил ухмыляющийся старец.
      — Куда ни кинь, всюду клин, так получается? — сказал Конан и, видя недоумение на лице Сонго, пояснил: — Возиться тут с оборотнями — только время терять. И агадейцев всерьез щипать рискованно. Нагрянут три-четыре тысячи серых, прочешут леса, и останутся от нас лишь трогательные воспоминания.
      — Значит, надо во что бы то ни стало взять этот обоз, — решительно произнес Сонго. — И бить врага его же оружием.
      «Вот ведь упрямец!» — с одобрением подумал Конан, а вслух сказал:
      — Ну, раз надо — возьмем.

* * *

      В обитой медью створке крепостных ворот отворилась узкая калитка, с внутреннего двора потянуло фекалиями и тухлятиной. Трое грязных, как демоны болот, и растрепанных стражников вышли навстречу пришельцу с мечами в руках. Из проема калитки высунулось длинное копье, все в навозной корке и с двумя-тремя прилипшими к наконечнику соломинами. За воротами истерически хохотала женщина, грубый мужской голос сыпал нечленераздельной бранью. В замке барона Морго свирепствовала «лунная болезнь».
      — Что вам угодно, почтенный странник? — спросил крепко сбитый страж в рваных штанах и короткой кольчуге на голое тело. — Судя по облику, вы проделали долгий путь? — Учтивость в его голосе никак не вязалась с чертами лица типичного деревенского увальня. Должно быть, природа настолько обделила крепыша умом, что Лун, проникший в его голову, помирал там от скуки.
      Согбенный путник опирался на толстую уродливую клюку, которая при необходимости сошла бы за добрую дубину. Его облик и впрямь наводил на мысль о долгих скитаниях: густые курчавые волосы свалялись колтуном, в бороде запутались сосновые иголки и хлебные крошки, громадная котомка за широкой спиной была вся в дырах.
      — Ты прав, сынок, не день и не два брел я стезею скорби, — уныло ответил путник, — брел и ронял кровавые слезы в дорожную пыль. Я оставил пылающую Бусару и пришел в униженный Самрак, и принес владыке моему весть горестную и весть радостную. И великий государь заключил меня в объятья, а после, терзаемый жаждой мести, отправился я на восток, в рощи славного Когира, и там повстречал варвара, коего считал своим заклятым врагом. Он сам подошел ко мне, жалкому калеке, опустил ладони на мои плечи и рек: «Сафар, твой враг — не я. Не по моей вине ты познал вечную мглу». И столько искренности было в его словах, что я поверил ему.
      Скиталец поднял голову, и стражник, слегка озадаченный его речью, уставился в багровые провалы глазниц.
      — Зачем ты изувечил меня, Лун?
      Когирец открыл рот, но не успел произнести ни слова. Из котомки за спиной слепца вынырнула смуглая голова и узкие мальчишеские плечи, а мгновением позже тонкая рука метнулась вперед, и острие кинжала ужалило стражника в правый глаз. Он с визгом отскочил назад и схватился за лицо, а рядом вскрикнул его приятель — тяжелая клюка сломала ему бедро, как сухой прут.
      Третий стражник успел вовремя отпрянуть, и блестящая сталь рассекла лишь воздух перед его горлом. Он выставил перед собой меч и вдруг заметил, что копье, торчащее из калитки, вываливается из рук четвертого воина, пронзенного длинной стрелой, которая прилетела неведомо откуда. Он услышал дробный топот, повернул голову вправо и заметил в двух третях полета стрелы конную лаву, несущуюся от опушки густого леса прямо к воротам замка. Кони мчались во весь опор, всадники нахлестывали их что было мочи.
      Стражник взглянул на слепца и мальчишку, который уже выбрался из котомки. Слепой уронил клюку на доски подъемного моста, спокойно снял котомку, мальчишка проворно нагнулся к ней и достал знакомый стражнику металлический предмет, короткую трубку с отверстием на одном конце и небольшим шаром с торчащей из него рукоятью на другом. Трубка нацелилась на когирца, и тот подумал, что сейчас умрет, если не бросится на подростка и не раскроит ему череп.
      «Погоди! — приказал ему Лун. — Остынь. Он может нам пригодиться. Взгляни-ка лучше ему в глаза». Разум стражника не осмелился перечить, когирец посмотрел мальчику в глаза и похолодел — черные зрачки были недосягаемы, они глядели вниз, на доски. «Но с такого расстояния ему никак не промахнуться!» — пробилась сквозь оторопь жуткая мысль.
      Раздался щелчок. Стражник крякнул от боли и тоже опустил глаза. На его босой ступне пузырилась черная жидкость. За три удара его сердца яд разъел кожу и попал в кровь.
      Слух Сафара, обострившийся после утраты глаз, не улавливал скрипа петель. Никто не пытался затворить калитку изнутри. Сафар знал, что стрелы Конана добили раненых оборотней, что поводырь держит под прицелом калитку, а партизаны уже совсем рядом. Неужели им так повезло? Неужели крики погибающих стражников не услышаны в замке?
      Он двинулся к человеку, сраженному ядом, и ногой нашарил его меч. Нагнулся, поднял и направился к воротам.
      — Сто-ой! — закричал ему Сонго во всю силу легких. — Сафа-ар! Стой!
      Сафар остановился и обернулся. Мальчик, полуприсев, настороженно смотрел за калитку. По дощатому настилу моста прогрохотали копыта.
      — Сафар, уходим! — Молодой когирский дворянин свесился с седла, ухватил слепого воина за широкое запястье. — В крепости засада! Садись, живо!
      Сафар отшвырнул меч и торопливо забрался на коня позади Сонго. Юный поводырь с кошачьей ловкостью вскарабкался на другого скакуна, и лава хлынула назад, к спасительному лесу.
      Чуть позже ворота замка Морго распахнулись настежь, и мост задрожал под десятками бегущих ног.

* * *

      — Да, старик, ты не солгал. — Прячась в листве колючей акации, рослый командир партизан хмуро разглядывал толпу, что бесновалась подле моста. — Их тут не меньше тысячи, и почти у всех агадейские игрушки. Они бы нас как вшей передавили. Выходит, ты нам жизни спас. — Он повесил длинный лук на плечо и посмотрел на темнокожего старика, сидящего рядом на корточках.
      — Не жизни, а души, — гнусаво ответил стигиец. — Они бы вас не прикончили. Такие, как вы, удальцы им позарез нужны. Забыл, как тебя Лун уламывал?
      Конан ничего не забыл. Стигиец косился, словно угрюмый ворон, и киммериец подумал, что посланник Сеула Выжиги еще ни разу не посмотрел на него в упор. С темного морщинистого лица не сходила гримаса недовольства.
      — Ты очень хорошо осведомлен, старик, — сказал Конан. — Кто тебе рассказал о засаде?
      Стигиец протянул руку и разжал кулак. Конан увидел на его ладони жирную муху. Старик не боялся, что она улетит. Он ей оторвал крылья, как только поймал.
      — В ней Лун, — кратко пояснил он. По спине киммерийца пополз холодок.
      — Крылатый шпион!
      Стигиец хмуро кивнул.
      — Скажи спасибо графу Морго. Он целыми днями возится с мухами, их в замке на отбросах тьма-тьмущая наплодилась. У первых копий Луна, да будет тебе известно, с насекомыми получается весьма неплохо. Граф сотнями посылает мух на разведку, десятки возвращаются и рассказывают, что видели и слышали. Он следит за каждым твоим вздохом.
      Конан смотрел на муху с омерзением. Последнее время ее товарки липли к нему, точно к покойнику. Вот, стало быть, в чем причина.
      — А она не заразная?
      Муха исчезла в кулаке.
      — Ты имеешь в виду «лунную болезнь»? — Старик отрицательно покачал головой. — Не бойся. У насекомых слишком примитивный ум. И у животных тоже. Мухи умеют только запоминать.
      — А ты умеешь читать у них в глазах, — уверенно произнес Конан. — Стало быть, ты тоже волшебник. Я уже имел дело со стигийскими колдунами, мало-мальски знаю вашу породу.
      Слуга пандрского властелина не стал разубеждать. Он предпочел сменить тему.
      — Итак, киммериец, ты согласен, что я тебя спас?
      — Трудно не согласиться.
      — Выходит, ты в долгу передо мной.
      Конан неохотно кивнул.
      — А долг, говорят, платежом красен.
      — Долг долгу рознь.
      — Вот как? А мне казалось, Конану из Киммерии знакомы слова «честь воина».
      Конан кивнул, опустил ладонь на темный кулак стигийца, сдавил. Когда он убрал руку, старик посмотрел на останки мухи и еще больше насупился.