* * *
Как и ожидал Конан, Бусара встретила его маленький отряд вытаращенными от страха глазами обывателей. Город жил ожиданием штурма, отовсюду веяло обреченностью. На знаменитых бусарских базарах и торговых улочках кипела жизнь (степные купцы — народ рисковый), но разнообразные привозные товары лишь напрасно пылились и гнили на прилавках. Путешественники, коих от веку манила к себе, точно мед мушиную стаю, благословенная Бусара, с весны, казалось, вымерли по всему Нехрему. Конан устало шагал рядом с Сонго и вел коня на поводу, в дорогом седле болтался, как тряпичная кукла, раненый Паако, Юйсары еле переставляла стертые в кровь ноги, и остальные выглядели не лучше, — стоило ли удивляться, что на них глазели со всех сторон, как на неких колдунов, которые вернулись из паломничества в мир мертвых?
В конце концов, это разозлило Конана, и он рявкнул на оцепенелого подростка-виноторговца. Стоя с открытым ртом на горячей брусчатке, тот не заметил медную монету, упавшую на его лоток. Мальчуган спохватился и торопливо наполнил густым красным вином глиняный фиал, и Конан выпил залпом, наслаждаясь крепким привкусом дробленых косточек, который у гурманов неизменно вызывает брезгливую мину. Сонго последовал его примеру, потом и остальные.
Конан осушил вторую чашу, третью, и тут ему надоело баловство, он поднял с мостовой двухведерный бочонок, выдернул зубами затычку и опрокинул емкость над широко раскрытым ртом. Мальчишка только глазами хлопая, не веря подвалившему счастью. Зачерпнув из корзины, стоявшей тут же, горсть спелых фиг и расплатись за весь отряд двумя увесистыми серебряными «токтыгаями», киммериец спросил у юного виноторговца:
— А что, парень, знаком ли тебе старый вонючий курдюк Аррахусса?
— Да, гошподин, — угодливо закивал мальчуган.
— Он еще еще не пустил с молотка свой клоповник?
— Нет, гошподин! — прошепелявил отрок (не так-то легко говорить, когда у тебя рот набит деньгами). — И клянушь милоштью Митры, он будет шашлив принять у шебя героишешких жащитников…
Конан не дослушал и зашагал дальше, вспоминая дорогу к постоялому двору. Сколько их, подворий, было в его скитальческой жизни? Не счесть. И это запомнилось лишь тем, что оказалось последним. На постоялом дворе Аррахуссы квартировал отряд наемников перед выступлением навстречу апийской орде, и там Конану так и не удалось толком напиться — всякий раз, когда он собирался это сделать, мешали проклятые заботы.
Аккуратно, как живого молочного поросенка, неся под мышкой бочонок, он дал себе слово нынешним же вечером налакаться до зеленых демонят.
Путь лежал через площадь, знаменитую на весь Нехрем. Даже столичное лобное место завидовало славе Пыточной площади. Не было в истории древней Бусары градоначальника, который не счел своим долгом внести кое-какие усовершенствования в причудливые и разнообразные ритуалы узаконенного смертоубийства.
Чего стоил хотя бы Зиндан Танцующих, подземный колодец-амфитеатр, на чьей арене сражались не гладиаторы с мечами и трезубцами, а преступники с хворостинами — против змеиных полчищ. Или Трактир Постящихся на северном углу площади, где осужденные умирали от голода, глядя, как в десяти шагах от них, за надежной бронзовой решеткой, пируют жестокосердечные богачи? Были еще Бани Смеющихся (там обнаженные красавицы пытали щекоткой), Альков Молящихся (там жертвы, стоя на коленях, сами себе разбивали черепа о каменные плиты пола, в противном случае их отводили в Портал Кающихся, о котором простые бусарцы знали лишь одно: что попадать туда ни в коем случае не следует). Но венцом этой воплощенной мечты мастеров заплечных дел считался Зиккурат Благодарящих, где умерщвляли только знатных преступников, позволяя им выбрать казнь на свое усмотрение.
Невдалеке от Пыточной площади стояла гостиница Аррахуссы, квадратное приземистое строение с широким внутренним двором, донельзя загаженным конским навозом. Отец Аррахуссы строил постоялый двор с размахом, однако не учел того, что далеко не всем гостям города по вкусу вопли умирающих, постоянно доносящиеся с площади. Сын всю жизнь мечтал продать ветшающую гостиницу, но стоило ему в очередной раз укрепиться этом решении, как тоненький денежный ручеек издевательски расширялся, суля выйти из берегов, если Аррахусса не будет пороть горячку.
В последний раз, когда Аррахусса дал себе слово расстаться с опостылевшим наследством, все его жилые комнаты и конюшню на длительный срок снял Дазаут для своих солдат. «Где теперь гниют твои косточки, Дазаут?» — с тоской думал тощий неряха, выглядевший гораздо старше своих лет. Он узнал коня нехремского полководца и спросил Конана о судьбе его хозяина, но киммериец вместо ответа лишь красноречиво провел рукой у горла. Спутники Конана, телохранители дамы Когира, о которой Аррахусса знал лишь понаслышке, — оказались разговорчивее и поведали, как наказал себя помутившийся рассудком любимец Токтыгая. Аррахусса не видел причин сомневаться в искренности достойных господ и лишь на всякий случай тайком отправил полового с новостями к квартальному надзирателю.
Постояльцы не скупились, и растрепанные слуги и служанки едва успевали носить из погреба и водружать на длинный, скользкий от жира стол яства и вино. Попытка подсунуть несвежую еду усталым путникам была пресечена сразу и беспощадно — брошенная меткой рукой Конана холодная индейка, нашпигованная орехами и черносливом, больно треснула Аррахуссу по голове и мигом заставила вспомнить крутой нрав командира наемников. Подобострастно кланяясь, владелец гостиницы укрылся в захламленной каморке, что служила ему спальней, а его место заняла улыбчивая крутобедрая экономка, она сызмальства научилась ладить с мужчинами, которые привыкли есть с острия кинжала. Против нее Конан ничего не имел, а мрачноватые косые взгляды Юйсары его только забавляли. Его спутники увлеченно работали челюстями, а под столом две безродные псины столь же азартно разделывались с объедками.
— Ну, и чем теперь хочешь заняться? — поинтересовался Конан у Сонго, когда их животы стали похожи на винный бочонок, опустошенный по дороге к постоялому двору. Юйсары сослалась на усталость и поднялась в свою комнату, напоследок ужалив взглядом волоокую экономку.
Сонго беззвучно кивнул и поморщился — к горлу подступила кислая отрыжка. Он и раньше не грешил чревоугодием, а в походе изрядно отвык от жирной пищи и обильных возлияний. Конан придвинул к нему поднос с фруктами.
— Похожу по городу, здесь полно наших, когирцев. Займу денег у купцов, вооружу сотню-другую парней, пойдем выручать госпожу Зивиллу. Жаль, что ты остаешься.
— Я — наемный меч. — Конан захрустел сочным яблоком. — Хоть и не у дел пока, но все равно, служу Токтыгаю. Дазаута больше нет, но кто-то ведь командует армией. Чует мое сердце, апийские вши скоро полезут на эти стены. Мне не впервой оборонять города. Может, сгожусь.
— Нам бы ты куда больше сгодился. — Сонго съел две приторные янтарные виноградины и сразу пожалел об этом — желудок совершенно взбеленился. — Что, если я поговорю с новым воеводой или с градоначальником? Попрошу, чтоб отпустил тебя со мной.
— Поговори. — Конан сладко зевнул и ухмыльнулся. — Ну, все. Ты тут угощайся, если в брюхе еще место осталось, если хочешь, а я пойду баиньки. А то сколько можно испытывать терпение красотки? — Он посмотрел на экономку, та ответила многообещающей улыбкой.
И тут с Конана точно ветром сдуло и сонливость, и вожделение. Во дворе раздалось бряцание металла, отрывистая команда, и вдруг окна ощетинились, по меньшей мере, двумя дюжинами копий. За дверью забухали сапоги, и в трапезную ввалилось несколько солдат городской стражи в тяжелых доспехах и с мечами наголо. Их командир, настроенный более чем решительно, указал на киммерийца латной рукавицей.
— Это ты — Конан, бывший командир отряда наемников?
— Брось, Сафар. — Мрачный, как грозовая туча, Конан медленно поднялся из-за стола. — Я обучал твоих увальней стрельбе из боссонского лука, не притворяйся, будто видишь меня впервые. Ну, говори, что стряслось?
— Ты арестован. За дезертирство и разбойничьи набеги на мирные села. Зря ты вернулся в Бусару, киммерийский шатун. Здесь твоим именем уже пугают детей.
— Понятно. — Конан смиренно сложил руки на груди. — И что же теперь меня ждет? Может, детишки перестанут меня бояться, если я наряжусь зайчиком и спляшу перед ними?
Сафар фыркнул, его люди рассмеялись.
— Неужели, — произнес Конан, — за боевые заслуги перед Нехремом власти Бусары хотят пригласить меня в Зиккурат Благодарящих?
Смех перерос в хохот. Пока стражники потешались, Конан повернулся к Сонго и произнес несколько фраз. Вопль разъяренного Сафара заставил мечников умолкнуть.
— Что ты ему сказал?
Конан опять ухмыльнулся.
— Поблагодарил за приятную беседу в дороге и за ужином. Ты что, и его не узнаешь? Это же господин Сонго, благородный рыцарь, телохранитель дамы Когира. Я его встретил у ворот Бусары.
Сафар ощупал Сонго подозрительным взглядом. Если этот смазливый когирец, которого он не раз видел в свите Зивиллы, в самом деле случайно оказался в обществе Конана, то лучше с ним не ссориться — неровен час, наживешь опасного врага.
Конан улыбался. В его голове бродил хмель, и невозможное казалось вполне осуществимым.
— Вот что я тебе скажу, Сафар. Ты глубоко заблуждаешься насчет старины Конана. Все эти гадкие проделки, в которых ты меня обвиняешь, вовсе не моя заслуга. Просто один недруг твоего покорного слуги селам шкодит и представляется моим именем. Но он не такой дурак, чтобы среди бела дня вернуться в Бусару. Я чист, как помыслы Митры. И могу это доказать.
— Не надо мне ничего доказывать, — зловеще произнес Сафари — Попробуй лучше убедить градоначальника. Может, он простит тебя, если научишь его змей киммерийским пляскам. — Он вытянул в сторону Конана правую руку и посмотрел на своих людей: — Взять!
Конан набычился и зарычал. Мечи угрожающе вскинулись, когирцы схватились за оружие, Сонго всплеснул руками и закричал на них, запрещая вмешиваться, а экономка метнулась в кухню.
Внезапно Конан повернулся кругом и ринулся на глухую стену, словно решил покончить с собой, разбившись о доски.
Его замысел городские стражника разгадали не раньше, чем в стене появился круглый темный пролом. Гнилые доски разлетелись под натиском огромного варвара, как под ударом стенобитной машины. В трапезной и во дворе заорали, кто-то метнул через окно копье, оно отщепило кусок доски от края пролома, загремело об пол, и древко ушибло ноги двоим стражникам. Люди Сафара бросились в пролом, в пустую сумрачную комнату, там в углу зиял черный прямоугольник люка, а рядом валялась откинутая крышка. Из отверстия разило плесенью, гнилыми овощами. Стражники подбежали к люку, один из них опустился на корточки, спрыгнул и утонул по лодыжки в чем-то рыхлом, мокром; с писком бросились разные стороны испуганные крысы. Темно, хоть глаз коли! Водя перед собой руками, стражник двинулся в ту сторону, где тьма была самой чернильной; правая нога вдруг провалилась сквозь трухлявую половицу, он выругался, падая в гниль.
В добром броске копья от постоялого двора, по ту сторону неопрятной улицы, около приземистого дома в необитаемом курятнике взлетели две половицы, разметали истлевшую солому и помет. Из лаза выбрался рослый вооруженный мужчина, с его ног стекала отвратительная буро-зеленая жижа. Он спокойно вышел из курятника, пересек заросший сорняками огород, перемахнул через плетень, обмазанный глиной, и очутился в тесном безлюдом переулке.
В кошельке на поясе Конана позвякивали золотые и серебряные «токтыгаи», а его путь вел к захудалому шорному рынку на северной окраине Бусары, где перед доходом на Каи-Хана он покупал лошадей и сбрую для своего отряда и свел знакомство с барышниками, которых торговля с конокрадами научила держать язык за зубами.
Глава 8
В неглубоких нишах огромного тронного зала светили масляные лампы, расточали вокруг сладковатый чад. На длинном пиршественном столе горели длинные свечи в роскошных медных канделябрах, инкрустированных жемчугом и гагатом. Уцелевшие тени боязливо прятались по углам, под мебелью, за портьерами.
На что ни падал взгляд Зивиллы, все навевало мысли о былой славе когирцев, маленького смелого племени, родственного доблестным аквилонцам, племени, которое в стародавние времена воевало со свирепыми пиктами и, брошенное на произвол судьбы соседними кланами, непременно погибло бы, если б мудрые вожди не увели его на юго-восток. Труден был тот поход через земли полудиких воинственных предков нынешних офирцев, кофийцев, шемитов, немало осталось безымянных могил вдоль степных дорог и на горных перевалах, пока не возник крошечный городок с высоким палисадом на излучине полноводной реки, в благодатном краю, населенном в ту пору лишь кочевыми охотниками-гирканцами. Неласково встретили кочевники пришельцев-северян, и не один десяток лет приходилось аквилонским переселенцам распахивать и мотыжить новообретенные поля под охраной дружинников, ветеранов приснопамятного похода. Так появился Даис — островок оседлой жизни в океане кочевой.
А потом южнее Даиса через соседние страны пролег и быстро обрел громкую славу Великий Путь Шелка и Нефрита, и вдоль него в считанные десятилетия выросли богатые, многолюдные города. Невдалеке от границ Когирского королевства объединенные племена южных гирканцев, вошедших во вкус оседлости и торговли, воздвигли города Самрак и Бусару, и те сразу подверглись набегам алчных степных разбойников. Тогда дальновидные когирцы предложили правителям молодого Нехрема военный союз, который был с благодарностью принят и просуществовал две трети столетия.
За это время вокруг Даиса поднялась мощная каменная стена, и глубокий ров с водой превратил его в остров. А затем Путь Шелка и Нефрита вдруг повернул к югу, минуя горные владения лихих и непредсказуемых афгулов, и вольный Когир очутился далеко в стороне от знаменитого купеческого тракта. Караваны с товарами по-прежнему шли через Самрак и Бусару, но лишь по весне, когда выходили из берегов горные реки на юге. Нехремские города процветали, а Даис хирел, ибо редкий купец рисковал приближаться к Северо-восточной нехремской границе, которую непреклонная воля Самрака наглухо закрыла для торговли.
И тогда властелину Когира пришлось поступиться властью ради благополучия подданных. Он принес клятву вассала нехремскому царю, и эмбарго было снято в тот же день. С тех пор Даисом управлял наследственный губернатор, платил налог в царскую казну и набирал рекрутов в нехремскую регулярную армию, зато когиряне не бедствовали, а главное, у новых царей хватало здравомыслия не покушаться на их жизненный уклад, религию и обычаи.
Гегридо, герцог Эдийский, пятый наследственный губернатор, сидел напротив Зивиллы в широком ореховом кресле, обитом темной замшей. При виде страшных кровоподтеков на лице племянницы глаза его то и дело увлажнялись слезами, но настоятельный тон молодой женщины вызывал у любящего дяди только возмущение и изумление.
— Зивилла, дорогая моя, я тебя не понимаю! Кто вложил в твои уста изменнические речи? Мои доблестные предки связали свою судьбу с Нехремом, и какое мне дело до слабости Токтыгая, до скудоумия его воевод? Когир никогда не отступится от клятвы! И я не отступлюсь! Думаешь, ты первая пришла ко мне с подобными уговорами? Чуть ли не каждый день я слышу советы от доброхотов: разорви кабальный договор, отправь послов в Агадею, припугни Токтыгая союзом с Апом. Трое из этих советчиков уже пороты кнутом на главной площади, и только уважение к памяти покойного барона Ангдольфо спасло его дерзкого сына, твоего телохранителя, от подобной участи. Я приказал вышвырнуть его за крепостные ворота и травить мастифами, если он еще когда-нибудь объявится в Даисе.
Не иначе, апийские выродки, надругавшиеся над тобой, повредили твой нежный разум! Да поразит меня огненными стрелами благословенный Митра, если я хоть на миг соблазнюсь выгодами предательства! Не бывать сему! Я исполнен страстного желания отомстить негодяям из Кара-Апа, мучителям беззащитных женщин, убийцам ни в чем не повинных крестьян. Завтра же утром я разошлю во все замки герольдов, отправлю на помощь бусарцам полтысячи всадников из своей дружины и мощный отряд легкой пехоты, и созову ополчение для похода на Кара-Ап. Готов побиться об заклад, Каи-Хан утратит воинственный задор, как только узнает об угрозе своим тылам. Вот увидишь, мы еще будем гоняться за ним по степи, как за перепуганной антилопой, и собирать брошенную добычу. Когиру не впервой обламывать клыки степным волкам.
Речь Гегридо звучала несколько высокопарно, но гневный блеск в глазах не позволял усомниться в искренности. «О, Митра! — с тоской подумала Зивилла. — А ведь он действительно это сделает! Разобьет Каи-Хана наголову, вернет Токтыгаю веру в себя, и нехремская конница ураганом обрушится на Кара-Ап, а там…» Ей представился Ангдольфо, лежащий с раскроенным черепом среди развалин глинобитного «дворца», и она невольно передернула плечами.
— Почему ты не хочешь понять, дядя, — хрипло вымолвила она, и горло отозвалось острой болью, — что у Даиса нет выбора? Вернее, он есть, но только между достойной жизнью и нелепой гибелью. Апийские негодяи обречены, они уже почти сыграли свою роль. Теперь на сцену выйдешь либо ты, либо тот, кто стоит за Каи-Ха-ном — Абакомо, молодой король Агадеи. Он умен, честолюбив и могуществен. Его страна давно ни на кого не нападала, зато с успехом отражала все нашествия, и теперь, насколько я понимаю, решила навсегда положить им конец. Агадейскому королю нужны мирные соседи, и у него есть все средства, чтобы ими обзавестись.
— Пойми, — продолжала она, смочив небо глотком вина, — если мы не встанем на его сторону, под этими стенами очень скоро появится армия, которую не остановит никакая сила. Не будет ни резни, ни грабежа, просто сюда войдет десятник или сотник в серых доспехах, сгонит тебя с этого кресла и посадит в него сатрапа из твоей ближайшей родни. Может быть, даже меня. Но есть в другой вариант, он сложнее, зато сулит гораздо больше почета и выгоды. Ты начинаешь прямые переговоры с Каи-Ханом, и вскоре Токтыгаю доносят, что в орде появилась когирская конница. Старик, совершенно потеряв голову от страха, шлет в Даис своих вельмож, они возвращаются с твоим требованием пересмотреть Самракский Договор, иначе-де ты не удержишься от соблазна заключить военный союз с Кара-Апом. Разумеется, это не более чем блеф, но Токтыгаю о том знать вовсе ни к чему. Он непременно схватится за голову — вокруг Бусары смыкается осадное кольцо, а в Самраке на глазах разлагается от безделья и жутких слухов большая, но деморализованная армия. И тут на выручку нехремскому престолу являются агадейцы. Они берутся отговорить Даис от опрометчивых шагов, в считанные дни вернуть нехремской армии боеспособность и привести под знамена Токтыгая отряд горногвардейцев, которые покарают двух своих ренегатов, доставивших старцу такое количество неприятностей, а заодно разберутся с Каи-Ханом и его шайкой. За это они потребуют сущий пустяк — долговременный мирный договор на условиях Агадеи, и, как гарантию его соблюдения, несколько агадейских отрядов в составе гарнизонов главных нехремских крепостей и Даиса. Когда этот договор будет подписан, разбойничьему промыслу Апа придет конец.
Гегридо в неописуемом раздражении швырнул на стол вилку с недоеденным трюфелем.
— А заодно и нашей свободе! Неужели ты не видишь, что за неприступными зубцами агадейских кряжей вырос настоящий волк? Он даже не удосужился подогнать овечью шкуру по своей фигуре! Наоборот, с удовольствием показывает клыки. Мне доподлинно известно, что натворили в Лафатской долине и под Бусарой упомянутые тобой «ренегаты» — Бен-Саиф и Лун. Заметь, я даже знаю их имена! Я прекрасно вижу всю эту мерзкую интригу. Скажу больше: позавчера в двух переходах к югу из ущелья показывалась агадейская конница, и ответь, дорогая племянница: что понадобилось на нашей равнине горной гвардии? Не гадай, я сам скажу: предвестить твое спасение из плена. Абакомо играет мышцами. Не иначе, возомнил себя покорителем мира, избрал стезю нашего предка Аруса, который вооружал дикарей и натравливал на своих недругов, — но Абакомо не повторит ошибки Аруса, его серые всадники будут идти по пятам ненадежных союзников и красиво, благородно резать глотки, когда наймиты выполнят свою кровавую задачу. У наших народов — схожие судьбы, нас изгнали с запада, агадейцев вытеснили с юга, и мы, и они возродились из пепла, — но нам никогда не доводилось скрещивать с ними мечи. Нехремцы и их праотцы, гирканские варвары, часто вторгались в Агадею, но когирцы ни разу не участвовали в этих набегах. Как же прикажешь понимать слова о гарнизонах на нашей территории? Чем мы заслужили плевки в лицо? Сегодня он требует пустить его войска на нашу землю, завтра заставит нас молиться Нергалу, послезавтра мы под его знаменами пойдем захватывать Вендию или Иранистан, а когда уцелевшие рыцари вернутся, в своих родовых замках они встретят новых хозяев!
— Ты уже ничего не изменишь, — угрюмо произнесла Зивилла, опуская на стол кубок с недопитым вином. — Но ты можешь остаться хозяином в своем замке.
— Я могу сорвать интригу. Конечно, войну этим не остановить, но она перейдет на новый виток, и нашему «миролюбивому» соседу придется менять тактику на ходу. А это изрядно снизит его шансы на выигрыш. Непреложный закон военного искусства гласит: чем хитроумнее замысел полководца, тем опаснее для него любая нежданная препона. Малейшая нестыковка способна обрушить лавину хаоса. И первую нестыковку ему обеспечу я. Почту за честь, дорогая племянница.
Вертя в непослушных пальцах кубок с густым, как сливки, вином, Зивилла рассматривала лицо своего дяди и поражалась — в старом кресле напротив нее сидел вовсе не тот человек, которого, как ей мнилось, она хорошо знала. Куда исчез весельчак и светский лев, который чуть ли не четверть жизни провел на пирах и охотах? Она видела перед собой потомка аквилонских рыцарей, подлинного дворянина, из тех, для кого слова «честь и верность» — вовсе не пустые звуки. «Таких, так ты, на свете почти не осталось, — мысленно обратилась она к нему, чтобы заглушить горечь, которая затопила сердце. — Вымирающее племя».
Она невесело улыбнулась, коснулась взглядом своего перстня с мутной капелькой агата в золотой оправе и, беззвучно шевеля губами, потянулась к вазе с фруктами.
* * *
— Ага! И этот, сука, прикидывается. — Родж выпрямился над поверженным воином, отвел назад ногу, ударил носком сапога в скулу. Апиец дернулся и снова замер, и тогда Ямба, который ходил рядом с рыжим бритунцем по усеянной мертвецами дороге, выругался и ткнул саблей в ягодицу степняка.
— На ноги, падаль! Вставай, не то и взаправду околеешь.
Они подняли апийца за руки, дружно врезали ему слева и справа в челюсть и пинками погнали к телегам, подле которых уже сидело около десятка пленных. Один из них — молодой, в дорогом наряде, — жалобно скулил, заслоняя локтями окровавленное лицо и уши, а Нулан остервенело охаживал его нагайкой. Рядом стоял атаман и не то удивленно, не то укоризненно покачивал головой.
— Друг детства? — осведомился он, когда сотник выпрямился перевести дух. Нулан зарычал, снова взмахнул плеткой, и степь огласилась воплями истязаемого. На них молча смотрели со всех сторон, победители с одобрением, побежденные с унынием и страхом. С головы и рук молодого пленника слетали клочья кожи.
— Может, не стоит торопиться? — Атаман удержал Нулана за предплечье. — Впереди еще целый вечер. Разведем костерок…
— Костерок! Слишком много чести для этого шелудивого пса! — Рука с нагайкой вытерла пот со смуглого лба и сросшихся бровей. — Это Ияр, прихвостень Кая, я тебе о нем рассказывал. Сучий выблядок пустил его по моему следу! — Он посмотрел на атамана и хмуро добавил: — Если б не ты, сейчас бы коршуны растаскивали мои потроха по курганам.
Атаман ухмыльнулся.
— Может, когда-нибудь сочтемся.
Нулан кивнул.
— Я в должниках подолгу ходить не привык, но сейчас хочу попросить еще об одной услуге. Не убивай этих дураков. — Он кивком указал на пленных. — Не их вина, что они из сотни Ияра. Можно их отпустить?
Высокий киммериец равнодушно пожал плечами.
— Я думаю, ребята не осудят. — Он обвел вопросительным взглядом бывших наемников. — Что, парни, не помрем со скуки за одну ночь? А завтра спустимся в деревню, и уж повеселимся, так повеселимся. — Не встретив возражений, он повернулся к Нулану и глазами указал на Ияра. — Но уж этого, конечно, ты не захочешь отпустить.
— И этого, — буркнул Нолан.
Атаман выразительно посмотрел на него, ожидая объяснений.
— Я хочу, чтобы эта скулящая мразь вернулась к Каи-Хану с «радостными» новостями, — ответил сотник. — Пускай передаст, что сотник Нулан и его$7
Ияр торопливо закивал. Вся его спесь слетела от первого же удара нагайки.
— Бери коня, урод. — Нулан указал плетью на невзрачного расседланного рысака. — Хочу, чтобы ты поскорее «обрадовал» Кая. Остальные — пешком, — добавил он, точно плюнул.
— А Каи-Хан не пошлет за нами вдогон сотни три удальцов? — тихо спросил атаман, отведя его в сторону.
— Обязательно пошлет, — мрачно подтвердил сотник, — и нам конец, если спустимся в село. Надо идти вон туда, — он показал вдоль гребня низкого длинного холма на восток, — свернуть к реке, перебраться на тот берег и спалить за собой мост.
Атаман постоял молча, обдумывая эти слова. Как ни крути, степняк говорит дело.
— Да, скучать нашим парням нынче ночью не придется, — усмехнулся он, наконец. — По холмам, по бездорожью…
— Зато оторвемся от погони. За мостом прямая дорога на Даис, Каи-Хану там пока делать нечего. А для нас работенка найдется. Нутром чую.
— Нутром? — Киммериец недоверчиво посмотрел ему в глаза. — Что-то ты, братец, темнишь. Время военное, по той дороге наверняка когирские конные патрули рыскают. А с ними шутки плохи.
Нулан и сам осознавал риск, но в его голове уже созрел план, а вместе с ним — уверенность, что у разбойничьей шайки очень маленький выбор. Или играть по-крупному, или шастать по степи, точно стая шакалов, пока всех не порубят солдаты-каратели или не вырежут спящими озверелые крестьяне. Еще, конечно, можно податься на юг, подстерегать караваны на торговом тракте, но там, говорят, хватает своих бандитов, известных обычаем принимать чужаков на пики. Нет, на восток идти надо, в Даис. Попытать счастья. Вот и парнишка уговаривает…
Он посмотрел на барона Ангдольфо, с безучастным видом сидевшего на телеге. «Патрулям скажем, что отбили его у Каи-Хана, он подтвердит, обещал. Отбили и нанялись к нему в дружину, везем в родовой замок. Главное — добраться до девчонки… Если она в Даисе, ей наверняка пригодится полсотни щитов, готовых резать любые глотки».
Но что, если он ошибается? Вдруг он неверно разгадал замысел Бен-Саифа? Тогда и ему, и Лжеконану, и всей банде несдобровать. «Иштар! Ты мирволишь смелым и рисковым; ниспошли нам удачу, всеблагая!»
— Ладно, — Атаман улыбнулся и хлопнул его по плечу. — Денег у вас теперь куры не клюют, в случае чего откупимся. Приоденемся побогаче и без нужды никого не будем задирать.
«А он далеко не глуп, этот киммериец, — подумал Нулан, — хотя, конечно, Конану в подметки не годится. И что за блажь называть себя чужим именем? Месть, — сказал он себе. — Месть подчас выбирает самые диковинные стежки. Но уж коли свела судьба с этим лихим молодцом, пойду за ним, пока не остановит чужая стрела, меч или воля Иштар».
— Тебе следует кое-что узнать. — Он опустился на плоский выветрелый камень и указал атаману на соседний.
* * *
Зеленый ручной попугай шевелил франтовским хохолком, равнодушно косился с хозяйского плеча на перепуганного молодого сотника. Широкое бородатое лицо Каи-Хана исказила гримаса ярости, прокуренные зубы скрежетали, налитые кровью глазки метали молнии, — ничего хорошего Ияру, который жестоко загнал коня, спеша к своему правителю и командиру с печальной вестью, его облик не сулил.
Стоявшие в сторонке Бен-Саиф и Лун посмеивались про себя, они никогда не питали симпатий к подловатому фавориту Каи-Хана. А потому ничуть не огорчились, узнав, что многострадальный Нулан не только ушел от лютой смерти, но и натянул своим недругам нос. Потеря войсковой казны — дело нешуточное, это прекрасно понимали суровые апийские воины, которые стояли угрюмым кольцом вокруг своего выборного полководца. Ревнивый к чужой славе Авал-Хан ни за что не упустит возможности выставить промашку брата, самодура и птицелюба, в самом невыгодном для того свете. Братья-разбойники ни о чем так не мечтают, как сжить друг друга со свету, думал Бен-Саиф, но старый обычай заставляет их делить между собой власть, иначе бы они давным-давно разобрались, у кого череп крепче.
Беда в том, что соправитель Апа, который уничтожит напарника (неважно, в честном ли поединке или ударом ножа в спину), не проживет после этого и дня. Другое дело, когда вмешивается сама Иштар. Верного средства от несчастных случаев еще не найдено. Но опять же, поди докажи потом, что братец протянул ноги не по твоей вине. Тут все решают популярность и престиж. Не позаботишься о них загодя — белеть твоим костям в канаве на околице Кара-Апа.
У шатра Каи-Хана стоял такой птичий гам, что его не заглушал даже ропот внушительной толпы воинов. В клетках, еще утром вынесенных на свежий воздух, десятки пестрых питомцев соправителя Апа состязались между собой в голосистости. Из них только Хакампу Каи-Хан не боялся выпускать на волю, и сейчас, запустив белые коготки в овчину безрукавки, бестолковая пичуга сидела у него на плече, крутила зеленым хохолком и невпопад сыпала фразочками, среди которых преобладали похабные.
— Скажи-ка мне, сотник Ияр, — процедил Каи-Хан, сдерживая в груди бурю, — кто твой командир?
— Ты, повелитель, — обморочно пискнул проштрафившийся фаворит.
