Кайла чуть нахмурилась.

– Остер, – произнесла она неуверенно, только чтобы посмотреть на реакцию коня. Тот тут же повернул в ее сторону голову. – Ну что ж, хорошо. Раз тебе нравится, пусть будет Остер. – И она с недовольным видом пожала плечами.

Роланд не мог бы сказать, почему, но ему было очень приятно слышать ее голос, пусть и недовольный. Чуть хрипловатый, он каким-то непостижимым образом притягивал его, намекая на неясные ощущения и желания, о которых сама она, возможно, даже не подозревала.

Пока не подозревала.

– Остер, потому что он быстр, как ветер, – заметил он, стараясь отвлечься от мыслей о невысказанных обещаниях, которые таились в звуках ее голоса.

– Да, пожалуй, – одобрила Кайла, на этот раз не выказав недовольства.

В ее памяти возникла восхитительная картинка: как-то пару недель назад она оказалась в долине, раскинувшейся среди гор. Это была совершенно сухая и ровная долина, без камней и оврагов, зеленое море колышущейся травы с розовыми и пурпурными вкраплениями. И тогда она отпустила поводья, предоставив своему жеребцу полную свободу. Он словно ураган помчался вперед, едва касаясь земли, а она, смеясь и плача от восторга, приникла к его шее и с замиранием сердца глядела, как летят ей навстречу и проносятся мимо цветные пятна вереска.

– Неужели вам так нравится языческая мифология, миледи?

Кайла обернулась и увидела, что Роланд внимательно ее изучает. Тогда она нырнула под шею жеребца, сделав вид, что хочет проверить удила.

– Я нахожу ценными любые знания, лорд Стрэтмор. Особенно историю, которая многому может нас научить.

– В самом деле.

Видимо, он не собирался ничего больше добавлять, но продолжал смотреть на нее почти так же пристально и дерзко, как и его люди. Так как с удилами было все в порядке, Кайла вздохнула и повернулась к нему, отвечая смелым прямым взглядом. Легкий ветерок дунул ей в спину, облепив лицо выбившимися из прически прядями волос. Кайла нетерпеливо откинула их назад.

– Мы готовы ехать, милорд? Мне стало надоедать наше путешествие, и хотелось бы как можно скорее добраться до места.

Роланд сжал челюсти.

– Да, миледи, – сухо ответил он.

Низко поклонившись, Роланд развернулся и отошел. Кайла услышала, как он повелительным, лишенным каких-либо эмоций тоном отдает приказ солдатам готовиться в путь.

День был слишком чудесным, чтобы думать о смерти, но Кайла думала именно о ней. Они ехали неторопливым шагом; очевидно, теперь, когда ее схватили, не было никакого резона загонять лошадей, чтобы быстрее добраться до Лондона. Впрочем, ее это вполне устраивало.

Чем дальше они ехали на юг, тем чаще им попадались рощи, которые вскоре превратились в густые, но светлые леса, так как на огромных, старых ясенях, дубах и кленах только-только распускались первые листочки, и солнечные лучи беспрепятственно проникали до самой земли. Зато внизу сквозь прошлогодние листья уже пробилось множество первых весенних цветов, разлившихся по лесу голубыми, сиреневыми и желтыми озерцами. Среди зеленеющих ветвей звонко пели птицы, приветствуя весну.

Спокойный неспешный ход лошади укачал Кайлу, и она погрузилась в состояние, похожее на дрему, когда мысли свободно скользят от одного предмета к другому беспорядочно, но плавно. Подбородок ее опустился на грудь, глаза то и дело сами собой закрывались.

Она не думала, что король Генри казнит ее. Ведь ее, в конце концов, никто не обвиняет в убийстве. Все, что она сделала, это сбежала вместе с отцом и братом, и если ей придется что-то объяснять, она всегда может сказать, что ее заставили уехать против воли.

Но, конечно, она никогда так не скажет. Она не станет лгать ни королю, ни кому бы то ни было еще даже ради того, чтобы спасти собственную жизнь. Ее преданность своей семье не подлежит сомнению, и неважно, какую цену ей придется за это заплатить. Она прямо скажет всю правду королю, хотя это совсем не то, что ему бы хотелось услышать. Что ж, пусть думает и выбирает.

Нет, она, конечно, не думает, что Генри отправит ее на плаху, это также очевидно, как и тот факт, что она ему нравится. Впрочем, ее отец тоже очень нравился королю, вспомнила она с горечью.

Она несколько раз встречалась с королем Генри, и при каждой встрече он находил время, чтобы поговорить с ней, взять ее за руку и даже, особенно в последнее время, сделать ей несколько изысканных комплиментов. Кайла была уверена, что именно по этой причине придворные кавалеры бросали на нее долгие заинтересованные взгляды. Но при этом Генри никогда не обращался с ней так вольно, как с большинством других молодых женщин при дворе, чему Кайла была не раз сама свидетельницей. В то время она думала, что все дело в ее отце, которого король любил, или, возможно, в ее матери, которая когда-то была любимой придворной дамой королевы Матильды.

И теперь Кайла думала, что король едва ли окажется столь жесток, чтобы всего лишь за побег казнить женщину, к которой когда-то обращался со словами: «Наш бесценный рубин».

Но какое же наказание ее может ждать? Она ни за что не признает вину своего отца. Она не станет извиняться за то, что сбежала с ним. И она никогда не простит Генри за то, что тот преследовал ее семью, довел до гибели отца и брата. Она совсем не была уверена, что сможет сдержаться настолько, чтобы при встрече не выказать ему все свое презрение.

Конечно, Генри, как она слышала, человек умный и справедливый, но он едва ли стерпит, если она при всех станет дерзить ему. Впрочем, возможно, он захочет увидеться с ней с глазу на глаз. Тогда еще не все потеряно. В этом случае он, может быть, будет более снисходителен.

Чем больше Кайла думала об этом, тем больше ее охватывало уныние. Ужасное чувство одиночества и дурные предчувствия разъедали душу. Каким бы ни было ее будущее, на нем всегда будет лежать тень бесчестия, пока она не найдет способ очистить имя ее отца от позора. А на это у нее было очень мало шансов. И лорд Стрэтмор уже продемонстрировал ей это.

Известие о ее помолвке в прошлом году с человеком, который сейчас ехал рядом с таким равнодушным, непроницаемым лицом, было неожиданным, но отнюдь не неприятным. В то время она уже помогала матери вести дом сначала не очень охотно, но затем, войдя во вкус, стала выбирать себе те обязанности, которые интересовали ее больше всего. Ее добрая мама была терпелива с ней, им было очень хорошо вдвоем, счастливые месяцы сливались в годы, и хотя они старались не упоминать об этом, им обеим было очевидно, что для Кайлы пришло время, когда она должна была выйти замуж.

Коннер полушутя-полусерьезно говорил, что они просто не смогут обойтись без своей любимой доченьки, потому что кто же теперь станет утешать повара, когда на того нападают его вспышки раздражительности из-за задерживающегося ужина? И кто будет играть с ним в шахматы каждый вечер? И кто будет готовить для него особое вино, которое он так любит? Этот список был настолько длинным и нелепым, что даже мама вздыхала и качала головой. Но, по правде говоря, они оба радовались за нее, несмотря на то что им действительно было грустно с ней расстаться.

Сама Кайла была ошеломлена известием о своей помолвке и в то же время необычайно взволнована. Брак означал, что у нее теперь будет свой собственный дом, а может быть, даже замок. И новое имя, и новая семья, и рядом с ней теперь всегда будет муж. Уверенная, что все мужчины похожи на ее отца, Кайла радовалась тому, что сможет создать семью, похожую на ее собственную.

Все это было задолго до того, как она услышала о репутации человека, прозванного Цербером. Уверения ее отца, что Стрэтмор – настоящий джентльмен и вообще хороший, благородный человек, поддерживали ее надежды. Эта точка зрения была спорной, но ведь, в конечном счете, у нее не было выхода, и то, что ее отец одобряет выбор короля, как-то все же успокаивало.

И именно голос отца прозвучал в ее голове в тот критический момент в темной гостиничной комнате, когда она удержала руку с кинжалом, приставленным к горлу Стрэтмора.

Кайла была вполне уверена, что легко могла бы отнять у него жизнь. Она искусно владела кинжалом, и в тот момент ее переполняла ненависть. Это было бы только справедливо, так как он заслужил смерть.

Но перед ней вдруг возникло лицо отца, и его голос прозвучал в ее ушах. Она вспомнила те слова, которые он произнес, когда она прибежала к нему в панике, услышав разговоры слуг: «Не верь тому, что говорят об этом человеке, моя голубка. Не верь завистникам, которые рисуют его черной краской. Он прекрасный и достойный человек и будет тебе очень хорошим мужем…»

Коннер любил его. Коннер так высоко его ценил, что готов был отдать ему свою единственную обожаемую дочь. Так что именно ему, Коннеру Уорвику, преступнику, которого он преследовал, Стрэтмор был обязан жизнью, неважно, знал ли он об этом, ценил ли.

Что ж, Стрэтмор жив, и сожалеть об этом было теперь бесполезно. Лучше подумать о том, что ждет ее впереди.

Разумеется, замуж за него она не выйдет. Да и вообще, она теперь едва ли когда-нибудь выйдет замуж, так как кто же из благородных дворян захочет взять ее в жены? Разве только тот, кому захочется прибрать к рукам ее наследство да выслужиться перед королем. Одна только мысль о том, чтобы стать женой такого бесчестного, низкого человека, казалась Кайле отвратительной.

Этого она уж точно не вытерпит. Лучше умереть.

Впрочем, как недавно объяснил ей Стрэтмор, выбор у нее небольшой. Ее привезут в Лондон и запрут в Тауэре на несколько дней, или недель, или, может, даже месяцев. Там она будет покорно ожидать монаршего решения ее дальнейшей судьбы. И если ей очень повезет, ее выдадут замуж за какого-нибудь наименее благородного и достойного человека, ожидающего от нее искренней благодарности, чтобы потом все оставшуюся жизнь ей напоминали, как ей вообще повезло, что нашелся хоть кто-то, согласившийся взять ее в жены.

И она будет тихо стареть и блекнуть, нежеланная, всеми покинутая, осуждаемая и осмеянная. Навечно.

Но она еще может бежать!

И тогда ее жизнь, какой бы она ни была, вновь будет принадлежать только ей самой.

Кайла прикрыла глаза, спрятавшись от ярких красок весеннего дня, но даже сквозь закрытые веки солнце просвечивало красноватыми бликами. Остер спокойно шел, не сбиваясь с шага, и тогда она расслабилась в седле, чуть склонившись набок. Голова ее упала на грудь. В следующую минуту она опасно наклонилась влево, словно собираясь упасть с седла.

Послышался приказ остановиться. И через мгновение ее уже подхватили большие сильные руки и сняли с лошади. Кайла, притворившись, что только в этот момент очнулась, медленно открыла глаза.

– О боже! – воскликнула она, надеясь, что ее смущение выглядит достаточно правдоподобно.

– Миледи. – Лорд Стрэтмор пересадил ее к себе на лошадь и теперь смотрел на нее сверху вниз; на обычно бесстрастном лице его была написана искренняя тревога. – С вами все в порядке?

Она полулежала в его седле, откинувшись назад, голова покоилась на его плече. Он был достаточно близко, чтобы она смогла наконец как следует рассмотреть его, возможно, впервые в жизни. Ведь за весь долгий день пути она старалась вообще не смотреть в его сторону.

От странного чувства, похожего на сожаление, у нее вдруг сжалось сердце, потому что он был очень, ну просто неправдоподобно красив. И он выглядел действительно обеспокоенным. Она даже могла поклясться, что увидела сочувствие, мелькнувшее в его зеленовато-голубых глазах, светящихся, словно морская вода в солнечный день.

«Дурочка, – отругала себя Кайла, – выбрала время поддаваться очарованию этого негодяя». Она подняла чуть дрожащую руку к горлу, словно в страхе, и заметила, что он, не отрываясь, следит за ее движением. Этот взгляд, такой волнующий, заставил ее смутиться, она едва не отказалась от всей затеи. Но отступать было некуда. Там ее ждал лишь Тауэр.

– Милорд… я так устала. Пожалуйста, не могли бы мы остановиться и немного отдохнуть?

Он передвинул руку и, обхватив снизу свою драгоценную ношу, прижал ее к себе жестом собственника, защищающего свое имущество. Острые уголки звеньев его кольчуги впились ей в кожу.

– Я давно не спала, – добавила она тихо, что, в общем-то, было правдой.

Она постаралась расслабиться еще больше, стараясь в то же время не соскользнуть с лошади.

Роланд еще сильнее сжал ее в своих объятиях. От него исходил довольно сильный терпкий запах, может быть, хвои, пота и еще земли, который сначала показался ей неприятным, но в то же время вызывал в ней какие-то странные, тревожащие чувства. Смущенная, немного растерянная, она уткнулась носом в его грудь, пытаясь унять беспокойство и привести в порядок вдруг разом взбудораженные эмоции. Совершенно неожиданно ей захотелось как можно дольше оставаться в его объятиях. Ей безумно нравилось это ощущение безопасности и спокойной уверенности, которое давали обхватившие ее сильные, надежные руки, хотя она совершенно не представляла, откуда оно взялось.

Он спешился, продолжая держать ее на руках почти без всяких усилий, и снова крепко прижал ее к себе.

– Мы остановимся здесь на ночлег, – объявил он громко. – Это место ничем не хуже любого другого, и у нас все равно осталось не более часа светлого времени.

Он бережно отнес ее на сухую моховую кочку под деревом и опустил на землю.

– Отдыхайте, миледи. Сейчас мы поставим вашу палатку.

От этих слов, пронизанных беспокойством и заботой, Кайла вдруг почувствовала себя виноватой, но тут же постаралась избавиться от этих неуместных эмоций. Сейчас она не может позволить себе потерять хладнокровие и присутствие духа. И не имеет значения, насколько ей хорошо с ним. Он ей не друг, а всего лишь заботливый тюремщик, и не стоит забывать об этом.

Кайла постаралась сконцентрировать свои мысли на грядущей встрече с королем, на крохотной, неудобной камере в Тауэре, которая ждет ее в конце пути.

И она стала вспоминать свой тайный визит в Тауэр к человеку, который позже был обезглавлен.

Когда она была совсем юной, то представляла работу своего отца как увлекательное романтическое приключение. Поэтому, думала она, все так любят и восхищаются им. Она всегда хотела быть похожей на него, хотела такой же захватывающей, увлекательной жизни.

Никто никогда не говорил ей, что должность чрезвычайного уполномоченного короля может исполнять только мужчина. Ни мать, ни отец никогда не использовали эту отговорку. Вместо этого они попытались объяснить, что Коннер делает свое дело, и это всего лишь дело, причем не слишком приятное. Да, конечно, говорила Элейн, это очень приятно, когда король тебя ценит и любит. Конечно, признавал ее отец, это иногда очень интересно – встречаться с новыми людьми из далеких стран.

Но Кайла не понимала скрытых предостережений своих родителей. Она не желала верить в то, что служба королю может быть связана с чем-то мрачным или жестоким. Она захотела сама пойти в Тауэр, с которым, как она знала, была связана большая часть работы ее отца. А скорее всего, именно потому, что это было ей категорически, строжайше запрещено.

Итак, она решила все устроить сама. Скопив некоторую сумму из своих карманных денег, она подкупила сына одного из служителей Тауэра, который согласился провести ее, но только при строжайшем уговоре, что она никогда никому ни слова об этом не скажет.

Она нарядилась мальчиком и была представлена коменданту как друг его сына. Тот поворчал немного, но затем согласился провести их, наказав не открывать рта и вообще вести себя тише воды, ниже травы, когда он будет разговаривать с предателем.

Только тогда Кайла поняла, что они собираются встретиться с настоящим заключенным.

Комната для допросов была холодной и темной даже в жаркий летний день. Здесь была только голая койка да деревянный стол, на котором плавилась в грязной лужице из воска скудно горящая свеча. Повсюду шныряли крысы, их шуршание приводило Кайлу в ужас, но она, сжав зубы, мужественно молчала. Одинокого узкого окна высоко в стене было явно недостаточно, чтобы осветить комнату, но зато через него виднелся клочок голубого неба.

Но самым ужасным для Кайлы оказался запах, которым была пронизана эта жуткая комната. Это был запах страха, безнадежного отчаяния. И еще – смерти. Она видела отражение смерти во ввалившихся глазах узника, французского кавалера, который обвинялся в тайном заговоре против английской короны. Он остановил на ней умоляющий взгляд черных глаз, полных боли. Его руки дрожали даже тогда, когда он положил их на стол.

Она только слушала, не произнося ни слова, как ей и было велено, едва удерживаясь от того, чтобы прикрыть лицо руками, закрыться от страшного зловония, которое исходило от этого несчастного человека. Она старалась не слышать жалкие мольбы узника о смерти, о том, чтобы прекратили пытки, так как он больше не в состоянии их выдержать.

В конце концов, она опустила глаза и уставилась в пол, стараясь не слышать и не видеть того, что происходило в этой комнате, полностью сконцентрировавшись на грязи, въевшейся между каменными плитами пола. Она изо всех сил старалась не думать о дрожащем, доведенном до края человеке, который сидел пред ними и рыдал, моля о смерти.

В тот день она навсегда покончила с романтическими иллюзиями и больше никогда не спрашивала отца о его работе.

И теперь Кайла сидела, откинувшись на ствол дерева, глубоко вдыхала лесной запах – земли, прелой листвы и зеленой травы – и обещала себе, что очень скоро окажется на свободе и сама выберет свой путь. И что никогда, ни за что на свете она не окажется в такой же камере, на месте узника.