— Как вы похожи на мою племянницу. Вы случайно не еврейка?

— Она мексиканка, — напомнил Фима.

— Ну, так и что, разве мексиканцы не бывают евреями. У нас в Харькове был один китаец, который ходил в синагогу.

— Ай, бросьте ваши воспоминания, лучше посоветуйте, что ей делать. Если за ней действительно ходит киллер, то ей лучше пока не появляться в общежитии, и вообще хорошо бы куда-нибудь уехать на время, — Фима не очень верил в то, что Ласточке грозит смертельная опасность, слишком нелепо выглядели эти мексиканские страсти на фоне холодной, размокшей Москвы, но на всякий случай решил предпринять кое-какие шаги.

— Вы же сами, Ефим все и решили. Девочке нужно, как пишут в детективах, «лечь на дно», и лучше всего это сделать в Харькове. Во-первых, это другой город, а во-вторых, уже другая страна, хотя мне и трудно с этим свыкнуться. Вот только как быть с этой дурацкой границей, она же настоящая иностранка?

— Ну, это все можно уладить. Девушка же едет не просто так, а погостить у знакомых, может быть даже у дальних родственников, — вставил Фима.

— У меня маленькая квартирка, но там тебе будет спокойно, — продолжала Роза Марковна, — есть холодильник и даже старенький телевизор, он часто ломается, но всегда можно обратиться к моему двоюродному брату Изе, он сейчас на пенсии, но когда-то работал телевизионным мастером. Этот Изя, чтоб вы знали, большой украинский патриот. Какие-то негодяи все время выбивали окна в его мастерской, но когда к нему пришел человек из Сохнута, и стал агитировать за Израиль, он сказал: «Если там так хорошо, как вы говорите, так может рассказать это тем жлобам, которые поколотили у меня стекла. Пусть они поедут туда греться на солнце и кушать апельсины. Тогда я спокойно смогу чинить старые телевизоры, потому что купить новые у людей нет денег. Кстати, в магазинах все очень дорого, я покупаю там только хлеб и молоко, но в двух остановках от дома есть базарчик, где, если поторговаться, можно купить куру или даже телятины.

— А что я скажу вашим родственникам?

— Что говорить, вы сами решите, хотя не думаю, чтобы они уж очень интересовались, сейчас все заняты тем, чтобы как-то свести концы с концами, но вот про что уж точно говорить не надо так это про ваши политические взгляды, зачем расстраивать людей, — посоветовала Роза Марковна.

— Скажи, что ты моя невеста, они все равно меня не знают, — добавил Фима, — приехала в Харьков лечить зубы, потому что в Москве это слишком дорого.

Итак, вопрос был в принципе решен. Осуществление плана взяла на себя сердобольная родственница, а Фиме оставалось только позаботится о том, чтобы девушка отошла от потрясения, и обрела душевное равновесие.

Когда Роза Марковна уехала на вокзал за билетом, он достал из шкафчика бутылку своего любимого кагора, и положил перед Ласточкой чистый лист бумаги.

— Я буду называть предметы, а ты говори, как это будет по-испански, — сказал Фима и приложил руку к сердцу.

— Corazon[20], — сказала Мария, и вдруг, лукаво усмехнувшись, стала хватать его за разные части тела, — nariz, oido, mejilla, boca[21]…

Она потянулась к Фиме и поцеловала его долгим, нежным поцелуем, затем обняла его за бедра и торопливо стала расстегивать его ремень:

— Pecho, culo, pierna, cono[22]…

На этом урок испанского не закончился, уже отдыхая в постели после бурной любовной сцены, Фима спросил, чтобы не казаться неблагодарным:

— А как будет «я люблю Москву»?

— Amo Moscu, — ответила Ласточка и ласково провела рукой по его груди.

— Постой, я где-то уже слышал это слово, в Испании кажется. Что значит como moscas?

— Как мухи.

— Интересно, по-испански мухи и Москва звучит почти одинаково, что вы этим хотите сказать?

— Мухи появились гораздо раньше, чем был построен твой город. В итальянском — это вообще одно слово, можете за это сбросить на них атомную бомбу.

— Постой, постой, значит, ваш резидент Москва мог оказаться просто-напросто Мухой?

— Какое это сейчас имеет значение, реально только то, что я тебя опять хочу.

— Конечно, Маша, ты права, тем более что за мое открытие все равно уже никто не заплатит.

Колокол церкви святого Себастьяна пробил семь раз, когда к пристани крошечного городка Баньера, состоящего всего из трех улиц и одной площади, причалил допотопный, но свежевыкрашенный пароход, и с него на берег сошли трое пассажиров. Один из них, судя по тому, что, несмотря на душный вечер, на нем был темный пиджак и шляпа, был чиновником, другой, не выпускавший изо рта дешевую сигару — мелким негоциантом, ну, а в третьем, в шортах и в майке, поверх которой был надет парусиновый жилет со множеством карманов, не трудно было узнать иностранца. Этим иностранцем был офицер Интерпола Клаус Кучка, прибывший в Парагвай в связи с делом об исчезновении из музея в Хофбурге золотой статуэтки Пернатого Змея.

— Где здесь гостиница? — осведомился он по-английски у «чиновника».

— На площади, напротив церкви, там же можно и ужин заказать, ответил «чиновник», вытирая вспотевшее лицо платком. — Вы американец?

— Коммерсант, интересуюсь древесиной местных пород.

— А я думал, вы инженер. Здесь собираются строить завод по производству мясных консервов.

— Местные власти?

— У местных кишка тонка, немцы, вот кто здесь всем заправляет, в окрестностях полно немецких колонистов, которые занимаются лесозаготовками и скотоводством. В этой стране немцы самые богатые люди. На них делал ставку папа Альфредо[23], ведь он сам был наполовину немцем, а наполовину мясником. Ха-ха! Папы Альфредо уже нет, но здесь он живет в каждом немецком доме, и не приведи господь вам сказать о нем плохо.

— Меня интересует исключительно коммерция.

— Это, пожалуйста, но мое дело предупредить. Здесь вообще не любят гринго за то, что они привыкли совать свой длинный нос куда не следует. Извините, что я говорю вам в глаза такие вещи, но это сущая правда.

— Спасибо, я приму к сведению.

«Чиновник» снял шляпу и откланялся, а Клаус вверх по неосвещенной улочке туда, откуда доносилось нестройное мужское пение и звуки гитары. Вскоре он вышел на площадь, освещенную двумя подслеповатыми фанарями. Тут было относительно людно. Под тростниковым навесом сидели люди в черных шляпах. Один из них играл на гитаре и пел. Он был самый трезвый. Другие врубались только тогда, когда доходило до припева. Видимо, это были пастухи-гаучо — к столбам навеса были привязаны лошади. Но виду у этих людей был далеко не молодецкий, просто опившиеся бродяги.

У церкви стояла группка прилично одетых мужчин и женщин индейского типа. Свою испанскую речь они щедро сдабривали неблагозвучной тарабарщиной.

«Гуарани, — припомнил Клаус статью в справочнике, которую прочитал накануне отъезда в Парагвай, — второй государственный язык страны. Денежная единица тоже называется гуарани». Он так и не обменял в аэропорту Асунсьона свои доллары на местную валюту.

Возле дома напротив церкви сидели на ящиках узкоглазые женщины в фетровых котелках и молча слушали, что им говорит молодой негр.

— Это гостиница, — спросил Клаус негра по-английски, ему казалось, что все негры понимают по-английски, но этот видимо не относился к их числу. Он испуганно шарахнулся от австрийца и замолчал.

— А, щоб тоби повылазыло, — в сердцах выругался Клаус и дернул за ручку двери.

Да, это была гостиница, точнее постоялый двор. За конторкой под портретом лысого человека в парадном военном мундире с орденами, видимо президента, сидела довольно приятная раскосая девушка и от нечего делать чесала карандашом за ухом.

— Мне нужен номер с полным пансионом на двое суток, — сказал Клаус по-английски.

— Si, senor, — очень громко ответила красотка, почти выкрикнула, и, сорвавшись с места, куда-то убежала, оставив Кучку у конторки.

Но вскоре она вернулась с человеком, который походил на того, с портрета, только вместо мундира на нем была мятая рубаха цвета хаки с темными от пота подмышками. Скорей всего это был хозяин гостиницы. Он хмурился, и что-то лопотал по-испански.

— Швайне рае, — тихо выругался Клаус.

— Не расстраивайтесь, — сказал вдруг хозяин на чистом баварском диалекте и расплылся в улыбке, — здесь все говорят на вашем родном языке. Вы из Германии?

— Я из Австрии, — нехотя сознался Клаус.

— Это одно и то же, — заключил хозяин и достал из-под конторки толстую потрепанную тетрадь. — Вы надолго в наши места?

— Мне нужен номер с кондиционером и полным пансионом на двое суток.

— Сразу видно, что вы у нас никогда не бывали, в нашем городе нет ни одного кондиционера, зато есть вентилятор и сетка от москитов. А насчет пансиона это само собой — у нас тут нет ни кафе, ни ресторана, где можно было бы съесть приличный шницель и запить кружкой хорошего немецкого пива. Пойдемте, я провожу вас в номер.

Они прошли внутренний дворик, засаженный олеандрами и какими-то еще цветами, от которых исходил приторный запах, на другую сторону дома, и вошли в комнатку, где кроме железной кровати и тумбочки не было никакой мебели. Вентилятор не работал.

— Располагайтесь, через полчаса Ракель позовет вас на ужин. Если что-нибудь понадобиться, спросите Отто, то есть меня. Рад быть вам полезным.

На ужин подали рис, тушеные баклажаны и мясное рагу. Все это было хорошо сдобрено перцем и пряными травами, так что кружка холодного пива пришлась как нельзя кстати.

После ужина Клаус пошел в церковь. Служба уже закончилось, и прихожане разошлись. Только несколько женщин ждали своей очереди на исповедь. Клаус сел на скамью напротив алтаря и стал рассматривать иконы. По большей части они изображали события, описанные в ветхом завете. Одна особенно заинтересовала Клауса, на ней почему-то пеший Георгий-Победоносец копьем поражал в глаз Змея. У чудовища были крылья и чешуя наподобие перьев.

— Когда последняя прихожанка закончила исповедоваться, из кабинки вышел довольно молодой священник, и, проходя мимо Клауса, как бы невзначай уронил:

— Лучше горсть с покоем…

— Нежели пригоршни с трудом и томлением духа, — отозвался Кучка, и последовал за ним.

Они вошли в тесную ризницу, и падре взял сосуд, изготовленный видимо из сушеной тыквы.

— Хотите матэ?

— Что это?

— Нечто вроде холодного чая, но только очень терпкий. Здесь все его пьют, он помогает переносить жару и бодрит. Матэ делают из растения йерба. По-настоящему его нужно тянуть через трубочки с серебряным набалдашником, но сойдет и так.

Священник разлил напиток в стаканы. Клаус пригубил и поставил стакан на стол.

— Давайте к делу, мне нужен список всех, кто в этом месяце посещал Хорста Лангера, с кем он переписывался. Мне также нужно знать, откуда он получал посылки.

— Завтра придете на исповедь.

Клаус молча кивнул. Падре проводил его через зал, и, распахнув перед ним дверь, которая вела на площадь, громко сказал:

— Это старая церковь, в прошлом году ей исполнилось сто лет. Приходите завтра, буду рад вам рассказать ее историю.

На площади по-прежнему веселились гаучо и женщины все также сидели на ящиках. Площадь была островком света, островком цивилизации и безопасности в океане душной темноты, пропитанной резкими ароматами тропических цветок, монотонным пением цикад и редкими истошными криками. И непонятно было то ли это кричат ночные птицы, то ли доисторические ящеры, чудом сохранившиеся в этот богом забытом краю, то ли люди, терпящие бедствие в океане первобытной тьмы.

Клаус взглянул на часы — еще только десять. Как хорошо было бы сейчас посидеть в венском кафе за бокалом «зеленого» вина, полакомиться пирожными и кофе с ликером. Или пройтись по Кертнер штрассе от Оперы до Святого Штефана, послушать как уличные музыканты играют польки и вальсы, полакомиться каштанами и печеным картофелем, выпить глинтвейна. А в этом южноамериканском захолустье просто нечем заняться, и, как тут живут местные немцы? Впрочем, немцы везде умеют устраиваться, куда бы их ни занесло, в Сибирь или в Казахстан, в Боливию или в Намибию, они всюду норовят свить себе маленький Фатерланд, где нет места для ностальгии.

Послонявшись еще по площади и обнаружив несколько закрытых лавочек и банковскую контору, Клаус вернулся в гостиницу.

— Послушайте, — обратился он к Ракель, которая сменила род деятельности. Теперь она не чесала за ухом, а сладострастно кусала ногти, — нет ли здесь телевизора или на худой конец приемника, а то можно сойти с ума с тоски, честное слово.

—Si, senor, — пискнула девушка и убежала.

Через некоторое время появился Отто в обнимку с обшарпанной радиолой.

— Этот приемник мне подарили на свадьбу, слушайте на здоровье. Для хорошего человека ничего не жалко.

Когда словоохотливый немец ушел, Клаус включил радиолу, и попробовал настроиться на какую-нибудь информационную программу. Дома перед сном он обязательно прослушивал последние известия, служащий Интерпола должен всегда быть в курсе того, что происходит в стране и в мире, от этого зависит, насколько правильными будут решения, которые ему может быть придется принимать завтра, и, в конечном счете, его карьера. Но ни «Дойче велле», ни Би-Би-Си поймать ему не удалось. Местные радиостанции вещали исключительно на испанском, из соседней Бразилии в эфир врывались бравурные раскаты самбы, а Аргентина обволакивала мир бесконечными танго — мед, настоянный на перце и, приправленный мускусом.

Духота становилась все более невыносимой, казалось жар исходит от всего, что находится вокруг, от желтых стен, от звона москитов, от задумчивого вентилятора, лопасти делали не более одного оборота в секунду, но особенно от голой лампочки под потолком. Пот лился с Клауса ручьями, но это не приносило облегчения. Собрав остатки воли, Кучка дотянулся до выключателя и погасил свет. Он заснул под звуки танго, даже не удосужившись раздеться и натянуть над кроватью сетку от москитов.

Проснулся он от того, что кто-то светил ему в лицо фонариком. Мгновенно сообразив, что происходит неладное, он запустил руку под подушку, куда обычно перед сном клал пистолет, но тут же получил сокрушительный удар в челюсть, отчего на миг потерял сознание. Нападающим этого хватило, чтобы полностью завладеть ситуацией. Его тут же скрутили, завязали глаза и куда-то повели, время от времени, подталкивая в спину чем-то, от чего холодело внутри, вероятно это был ствол винтовки.

Сначала он слышал только трели цикад и все те же душераздирающие крики тропического леса, потом один из похитителей сказал по-немецки: «Воняет, он наверно наложил в штаны от страха». Другой со смехам сказал: «Это Фриц испортил воздух. Его Герда прочитала в календаре, что капуста хорошо сказывается на мужской потенции и с тех пор она кормит его исключительно тушеной капустой, но она не учла, что при этом нужно затыкать задницу, чтобы сила не уходила в сигнал». «Мудаки, — сказал третий голос, и Клауса втолкнули в машину.

Ехали примерно полчаса, причем по хорошей дороге, машина шла плавно, на одной скорости. Потом была короткая остановка, лязг железа и снова дорога.

— Приехали, — сказал тот, который шутил, — веди себя почтительно и все глядишь обойдется. И тут же пояснил:

— Тебя повесят не за яйца, а за язык. Ха-ха-ха…

На этот раз товарищи единодушно поддержали его шутку громким смехом.

Клауса вытолкали из машины, и повели в помещение. Когда с его глаз сняли повязку, он увидел, что стоит посреди хорошо освещенного, обширного, кабинета, обставленного современной функциональной мебелью. Это придавало ему сходство со всеми на свете деловыми офисами. Здесь было прохладно и дышалось легко, сразу чувствовалось, что работает кондиционер.

Дверь, расположенная позади письменного стола распахнулась, и в кабинет пружинистой походкой вошел высокий, прямой, как палка от швабры старик, в легком светлом костюме без галстука.

— Развяжите его и оставьте нас, — распорядился он, и усаживаясь за стол. — Итак, господин Кучка, потрудитесь объяснить цель вашего визита в это тропическое захолустье. Кстати, Кучка — это еврейская фамилия?

— Австрийская.

— Это все равно.

— Ваш кумир воспринял бы это как оскорбление.

— Если вы имеете в виду Адольфа Шикельгрубера, то глубоко ошибаетесь, потому что он никогда не был моим кумиром, во-первых, а во-вторых, он и сам не был уверен в чистоте своего происхождения. Отсюда его позерство, духовные метания, склонность к декадансу, как в искусстве, так и в политике… Нет, он не был арийцем в полном смысле этого слова, ему не хватало настоящей твердости духа без которой нельзя было довести благородное дело до победного конца.

— Впервые слышу такое от ветерана Вермахта.

— Мой друг, они ни за что вам не скажут правды. Никому на старости лет неохота признавать, что жизнь потрачена впустую. В старости все становятся как будто стеклянными, с одной стороны прозрачными, потому что прожитое трудней утаить, чем предстоящее, а с другой стороны люди становятся хрупкими и в любой момент могут разбиться вдребезги. Но оставим философию и вернемся к нашей первоначальной теме. Чем я все-таки обязан вниманию Интерпола? Насколько мне известно, ваша организация не занимается политическим сыском. К тому же и с этой стороны у меня все в порядке. Я конечно, занимал кое-какие посты в Гитлерюгенде, но никогда не усердствовал настолько, чтобы можно было выдвинуть против меня серьезные обвинения. Даже Моссад понял это, и оставил меня в покое.

— Я в этом не уверен, — сказал Кучка, — но меня сейчас не интересует ваше прошлое. Я приехал сюда по делу, связанному с вашей коллекцией.

— Вы интересуетесь предметами древнего индейского искусства? Похвально. И что именно вы хотели узнать?

— Этим летом из музея в Хофбурге был похищен один довольно ценный экспонат… — начал Клаус, но Лангер перебил его.

— Знаю, золотая фигурка Кецалькоатля, об этом писали в газетах. Так вы думаете, что похитители старались для меня?

— Нет, но ее следы затерялись и не исключено, что тот, в чьих руках она сейчас находится, мог предложить ее вам. Вы один не многих коллекционеров, у кого есть средства, чтобы ее приобрести.

— А кто еще у вас под подозрением?

— Глафкос Аристидис.

— Ваши информаторы либо не компетентны, либо умышленно водят вас за нос. Аристидис умер три месяца назад, а меня наследие майя никогда не интересовало. Я, знаете ли, однолюб, и ни за что не изменю своим инкам ради каких-то майя. Впрочем, я может быть и приобрел бы Кецалькоатля, чтобы обменять его на равноценную перуанскую древность, но, во-первых, это слишком дорого, даже для меня, а, во-вторых, я предпочитаю не иметь дело с криминалом. Это мой принцип, которому я никогда не изменяю.

— Дорого? Откуда такая осведомленность?

— Бросьте ваши полицейские штучки, у меня от вас нет секретов, на этой неделе я получил по интернету предложение купить Пернатого Змея. Любопытства ради, я поинтересовался, сколько он хочет за свое сокровище, и он мне ответил, что хочет двести тысяч долларов. Я послал его к черту, но на этом наша переписка не закончилась. У него хватило наглости спросить меня, кому еще можно предложить фигурку и я порекомендовал ему Гринфилда. Есть такой ненормальный американец, который скупает всякий хлам за большие деньги, и при этом мнит себя настоящим коллекционером.

— Не мог бы я взглянуть на вашу переписку?

— Это вам ничего не даст. Его электронный адрес зарегистрирован на Бермудах. Это бесплатный почтовый ящик, какой может себе позволить любой пользователь, который хочет соблюсти анонимность. Да, если вам это интересно, продавец подписывался буквой «M».

В начале ноября в Москве выпал снег. Если это событие не было для Фимы неожиданностью, то другое, которое пришлось на это же время, застало его врасплох — Роза Марковна выбила себе российскую пенсию, высидела в коридорах власти, вытащила железными клещами из жадных лап московских чиновников, и теперь собиралась домой, в Харьков. Собиралась, надо сказать, не спеша: накупила подарков племянникам и их детям, постирала все белье, которое было в доме, прибралась и наготовила еды на неделю вперед.

Фима, которому теперь абсолютно нечем было заняться, с тоской наблюдал за ее приготовлениями.

— Не представляю, как я буду тут без вас. Это даже жестоко с вашей стороны, приучить человека к хорошим обедам и чистому белью и бросить на произвол общепита и прачечной.

— Я даже знаю как, вы, наконец, женитесь на своей Маргарите и заживете полноценной семейной жизнью, как мужчине в вашем возрасте и вашим образованием.

— Ой, не смешите меня так, а то я заплачу, причем здесь образование?

— Хорошее образование еще никому не мешало. Как только вы обзаведетесь семьей, сразу найдете ему применение. Нужда денежку родит, как любит говорить муж племянницы, раньше он работал технологом на элеваторе, а сейчас торгует сахарным песком и не знает горя и все потому что Лиля не научилась жить экономно.

— Ну, куда вы торопитесь, пожили бы до нового года, глядишь, мы бы что-нибудь заработали.

— Я давно хотела вам сказать, Ефим, бросали бы вы эти детские игры в сыщиков. Сейчас в Москве полно фирм, где требуются юристы. Неужели вам не хочется иметь гарантированный кусок хлеба? Неужели вам не надоело гоняться за этими собаками и кошками Баскервилей?

— Если честно, то не надоело. Я уже скучаю по киргизам, марксистам и наркодельцам. Вот, думаю, не попроситься ли в подручные к Стасу Рыженкову.

— Ой, не надо, уж лучше Баскервили. Кстати там в собесах мне пришла на ум идея. Сколько людей стоит в очередях за справками, за разрешениями, на прием к врачам, некоторые бы с удовольствием заплатили, чтобы кто-нибудь постоял за них. Можно организовать службу очередей. Один человек будет сидеть на телефоне, и собирать заказы, а другие стоять в очередях. Многие пенсионеры с удовольствием постояли бы за сотню —другую.

— Роза Марковна, вы прирожденная предпринимательница. Оставайтесь, я сейчас напишу приказ о вашем назначении на должность коммерческого директора. Ваши племянники и двоюродные внуки без вас перебьются, а российское малое предпринимательство засохнет на корню.

— Вы совершенно забыли про Машу, каково там бедной девочке в чужой стране, среди чужих людей.

— Наверно также, как и мне в Америке — на тебя ровным счетом никто не обращает внимания и при этом ты чувствуешь себя клизмой на витрине, — сказал Фима и задумался, глядя как Роза Марковна укладывает вещи в свой видавший виды чемодан.

И тут в прихожей раздался звонок.

— Это наверно Самвелчик, — вздохнула Роза Марковна. — Вот еще одна неприкаянная душа. Что он будет делать, когда у него отберут таки машину?

Фима пошел открывать, но вместо невозмутимого армянина в прихожую ввалился громадный черный пес, а за ним последовало явление, от которого у Фимы перехватило дыхание. Вслед за псом в прихожую вошел, или лучше сказать, учитывая его габариты, втиснулся Вацлав Иванович Муха в шубе из золотистого мутона, шикарный и свежий, как какой-нибудь цикламен в оранжерее.

— Перед отъездом в Америку, так сказать, не мог не засвидетельствовать…

— Добро пожаловать, камарадо Моска или Моску, ну да это почти одно и то же, — сказал Фима, помогая профессору снять шубу.

— Никогда не сомневался в вашей проницательности, — ответил столь же любезно Муха.

Розе Марковне также досталась порядочная доза комплиментов. С непривычки она аж зарделась, и, чтобы уйти из зоны повышенного внимание к собственной персоне, она постаралась перевести разговор на другую тему.

— Так вы все-таки наши Анубиса, как вам это удалось? — спросила она, любуясь умной собакой, которая деликатно расположилась вдалеке от стола, за который хозяева пригласили нежданного гостя.

— Ценю вашу деликатность Роза Марковна, но я думаю, что нет смысла более скрывать, что это Тролль — собака моего покойного племянника Симы, которую я на время занял у него, чтобы иметь возможность войти в контакт с господином Блюмом, — Муха слегка кивнул Фиме, — и воспользоваться результатами его расследования, как прежде писали в газете «Правда», в своих неблаговидных целях.

— Вы блестяще обвели нас вокруг пальца, — Фима заерзал на стуле, — но мне все же не совсем ясно, зачем вы к нам пожаловали. Не такой, что приходить, как в «Правде» писалось в «логово врага», лишь для того, чтобы лишний раз показать нам какие мы идиоты.

— Бог с вами, мне бы такое и в голову не пришло. Я просто хотел узнать, куда вы определили Кукулькана?

— Вот и я вас хотел спросить об этом, — опешил Фима. — Мы были в полной уверенности, что вы забрали его из собачьей гробницы и продали его какому-нибудь коллекционеру.

— У меня и в мыслях такого не было, — удивился Муха. — Мне, конечно, хотелось его иметь. Иначе я бы не стал организовывать его похищение из музея, но продавать я его не собирался. Я, видите ли, болен и болезнь у меня неизлечимая, врачи мне дали год, а этого совершенно недостаточно, чтобы закончить мои исследования в области духовной культуры древних египтян. Ко мне в руки неожиданно попали материалы, которые в корне меняют подход к этой проблеме. Вот я хотел продлить отведенный мне срок.

— Вы надеялись, что Пернатый Змей поменяет вашу судьбу? Но ведь в таком случае через год должен был умереть кто-то другой.

— Наука вещь жестокая, чтобы сказать в ней свое слово, ученые иногда идут на преступления. Вы можете сказать, что никакое открытие не стоит даже ничтожной человеческой жизни. С точки зрения общепринятой морали это так, но кто как не сами люди нагородили эти условности. Вокруг нас полно людей, которые не только бесполезны для общества, но и крайне вредны.

— Где-то я уже это слышал, — сказал Фима. — Впрочем, не буду вас прерывать, нам с розой Марковной не терпится узнать, как вы осуществляли свой план. Ведь и мы в какой-то степени были его частью.

— Я предложил Организации выкрасть Кукулькана из Хофбурга, чтобы сделать его символом их борьбы. Знаете. Как всякого рода революционеры падки на такие штучки. Они тут же ухватились за мою идею и откомандировали в мое распоряжение двух экстрасенсов или, если угодно, колдунов. Они отлично справились со своей задачей и переправили идола в Испанию, на виллу Вартанова, который был тесно связан с моим племянником Денисом. Да, он был сыном моего младшего брата, хотя и носил фамилию матери. Это долгая история, мой отец был репрессирован, и брат из соображений безопасности записал сына под фамилией жены. Дурацкая такая фамилия, хотя его матери она даже шла, Лариса была женщина розовая, как попка младенца и носила блузки с рюшами. А Денис ее стеснялся, и страдал от этого. Отсюда и всякие его псевдонимы. Только самые близкие знали как его фамилию, он им ее дарил в знак особой близости. В этом было что-то интимное с привкусом извращенности — конек племянника.

— Труссик — звучит не так уж плохо, во всяком случае лучше, чем Генштапп, хотя я знала человека с такой фамилией, который ей страшно гордился, — вставила свое слово Роза Марковна.

Профессор взял ее руку и торжественно поцеловал.

— Я поражен вашей осведомленностью. Вы, конечно, знаете, кто убил Дениса, — спросил профессор так просто, как спрашивают который теперь час.

— Разве это сделали не вы, когда он отказался отдать вам Змея? — удивился Фима.

— Он, конечно, был порядочным свинтусом, и мог вывести из себя кого угодно, но только не меня. Я прекрасно понимал, что рано или поздно он придет ко мне с повинной и принесет божка. У него не было никаких возможностей продать этот раритет, слишком известная вещь, слишком дорого стоит. Он тянул время, чтобы спровоцировать меня на какую-нибудь подлость. Для него это был бальзам на раны. А убить его мог кто угодно, за свою бестолковую жизнь он успел насолить почти всем, кто хоть как-то был с ним знаком. Это был человек, сплошь состоящий из комплексов. Он считал, что весь мир в заговоре против него, что все хотят его унизить и растоптать, и, чтобы этого не сделали другие, он сам себя опускал все ниже и ниже, пока не оказался на самом дне. Но и там он не успокоился, в отместку за свое падение он валял в грязи всех, кто оказывался на его пути, родственников, друзей, любовниц, любовников. Кстати, этот его гомосексуализм был ничем иным, как орудием мести, вместе с садизмом, мазохизмом, наркотиками и прочими страшилками из учебника психиатрии. Единственным живым существом, к которому он относился более или менее прилично, был Тролль, хотя кто теперь расскажет, что между ними было. Мне кажется, пес не слишком глубоко переживал потерю хозяина.

— Так у кого же все-таки находится Пернатый Змей? — спросил Фима, почти не рассчитывая на правдивый ответ.

— Не знаю, может у Аристидиса, может у Лангера, может у этого вашего приятеля, который мечтает делать деньги на дохлых собаках и кошках, но скорей всего Змей у той экзальтированной сеньориты, которую вы вырвали из лап полоумных авантюристов, называющих себя марксистами и революционерами. Вы люди благородные, и вам, конечно, не пришло в голову проверить ее вещи, а зря. Однако это лишь предположения, а факт лишь то, что когда я вскрыл могилу Тролля, Змея там уже не было. И, странное дело, это меня не только не огорчило, но даже как будто обрадовало, как будто тяжесть какая свалилась с плеч. Я даже физически почувствовал себя много лучше, и анализы это подтверждают. Мне до конца не ясен механизм влияния древних духов, заключенных в предметы поклонения, на жизнь современных людей, но то, что связь между ними и нами существует — это неоспоримо. Надо будет как-нибудь всерьез заняться изучением этих связей.

— А может быть все куда проще, — усмехнулся Фима, — скажем, завелась молодая любовница?

— Одно другого не исключает, — не по возрасту озорно подмигнул ему профессор, и легко поднявшись стола, стал прощаться. — Очень приятно было с вами познакомиться, когда еще доведется встретиться неизвестно. Послезавтра вылетаю в Нью-Йорк, к себе в Калифорнию, так что не поминайте лихом.

— Все-таки он обаятельный, хотя и негодяй, — вздохнула Роза Марковна, когда за профессором закрылась дверь, — а в то, что он тут наговорил про Машу, не верьте. Она не злодейка, а жертва во всей этой истории.