(повесть)

К сорока пяти годам Фима Блюм успел повидать много хорошего и плохого: окончить ветеринарный техникум, отслужить в армии, пережить смерть родителей, окончить юрфак МГУ, поработать участковым инспектором, побыть совладельцем рекламно-издательского дома «Юнион», заработать кучу денег на брошюрах по половому воспитанию школьников и в одночасье оказаться банкротом без гроша на пропитание. В общем, бросало его по жизни, как лодку в бурном море, и все из-за того, что он не мог просто сказать людям «нет».

Взять хотя бы ветеринарный техникум… Туда он поступил, потому что так хотела мама, у которой были кошки. Она их обожала, и ей казалось, что никто так не сможет о них позаботиться, как родной человек.

От армии Фима, конечно, мог откосить по причине близорукости, косолапости и мало ли чего еще, но не откосил, потому что не смог сказать «нет» стране, которая дала ему счастливое детство и лучезарную юность, и потом без армии поступить на юрфак еврею было практически невозможно. А этого так хотел папа, который всю жизнь проработал участковым инспектором в Марьиной роще. Там до сих пор ходят легенды о «еврейском городовом», который умел найти подход не только к пьяницам и дебоширам, но даже к ворам-рецидивистам. Он мог, например, не моргнув глазом, часами слушать жалобы жены какого-нибудь домушника, на злого судью, который вместо того, чтобы скостить «по человечеству», впаял мужику на полную катушку. Он никогда не отказывался походатайствовать насчет детского садика для отпрысков сидельца, а уж ириски в кармане для таких детей у него никогда не переводились. Говорят еще, он охотно давал взаймы, но вериться в это с трудом, и не потому что он был прижимистым от природы, а просто какие у участкового деньги, чтобы вот так ими разбрасываться. Он же был семейный мужчина, а не шлимазл какой-нибудь. У него на шее сидели двое детей и кошки, а учительской зарплаты жены едва хватало ей на шампунь и колготки.

Репутация отца помогла Фиме попасть в институт, несмотря на пятый пункт в паспорте. Его взяли как потомственного стража правопорядка, и никогда не упускали случая напомнить ему об этом. Так что через пять лет Фима себя кроме как «потомственным» и не представлял.

После института Фима мог пойти в адвокатуру и стать Падвой или Резником. Для энергичного еврейского юноши с головой, это прямой путь к известности и деньгам. Мог, на худой конец, стать юрисконсультом на фирме, каких к тому времени развелось в Москве как собак не резаных. Но он пошел в участковые, потому что всем нравилось, что он идет по стопам отца.

Такой отзывчивый, такой душевный, ну просто «шоколадное сердце», сказала как-то про него однокурсница, которой он дал свой конспект, хотя он позарез нужен был ему самому. Так это прозвище к нему и прилипло на факультете, а потом распространилось и на всю его дальнейшую жизнь. И уже тетки, которые торговали у метро зеленью и сигаретами, ласково называли его «Шоколадным сердцем», когда он закрывал глаза на их невинный, но все-таки противозаконный бизнес. В это выражение они вкладывали сразу несколько смыслов, во-первых «хороший человек, несмотря на то, что служит в милиции», во вторых, «несмотря на то, что еврей», и еще, может быть «дай бог ему здоровья».

А потом он вдруг стал издателем, и опять же через свое несчастное «шоколадное сердце». Когда его однокурснику Ленчику Колобасову понадобилось помещение под офис для своего издательства, он не нашел ничего лучше, как обратиться к Фиме Блюму: «Не откажи, старик. Ты же знаешь в своем районе, где что плохо лежит. Организуй помещение под офис. Это будет твоя доля в предприятии, а встанем на ноги, еще спасибо скажешь». Дело пошло, но Колобасову было мало доходов от издательского бизнеса, и он настоял на покупке акций одной из нашумевших финансовых пирамид, которая тут же развалилась, придавив тысячи незадачливых авантюристов вроде Колобасова, а заодно и тех, кого они заразили своим энтузиазмом. Фима никогда не лез на рожон, в издательстве он занимался бумагой, типографией, транспортом — в общем был исполнительным директором. А что издавать и куда вкладывать вырученные деньги решал исключительно Ленчик, поэтому, когда Фима узнал, что все активы предприятия, в том числе и кредиты, вложены в ценные бумаги, он подумал, что так и надо. Фондовый рынок для него был параллельным миром, о котором все говорят, но которого никто не видел. Из всех рынков ему ближе всего был Минаевский, потому что он находился на территории его участка.

Всегда неунывающий и живой, он после фиаско с акциями слегка осунулся, даже поседел, хотя к тому времени волос у него оставалось уже не так много, чтобы казаться седым. Но тут появилась возможность посмотреть мир, сестра пригласила «нового русского брата» погостить у нее в Америке — и понеслось все сначала…

За океан Фима собирался на недельку-другую, а провел там почти год. Приехав в Нью-Хейвен, штат Коннектикут, где жила его сестра с мужем и двумя детьми, Фима с удивлением узнал, что у хозяев нет для него денег на обратный билет. Кормить они его могли, но суммы, чтобы выпроводить у них не было. Получался замкнутый круг — чем больше они его кормили — тем меньше у них оставался шанс избавиться от симпатичного, но мало респектабельного гостя. Нет, его никто не попрекал куском хлеба, но совесть то у него не молчала. Она-то и заставила его пойти работать штукатуром на строительстве супемаркета. Деньги платили в конце каждого дня, но их хватало только на то, чтобы возмещать гостеприимным хозяевам расходы на свое содержание. Потом Фима устроился уборщиком в музыкальную школу Натана Бредуна, но и это не принесло серьезных дивидендов. И тогда он поступил на работу в пиццерию итальянца Марио Корвальо, которого тут же окрестил Корвалолом. Итальянец был жадный и норовил положить в пиццу больше острых перцев — пиперони, чтобы не чувствовался недостаток фарша, но к Фиме он проникся отцовской нежностью и щедро подкармливал его своей продукцией. Сэкономив на завтраках, обедах и ужинах, Фима, наконец, накопил сумму на билет до Москвы.

Из Америки Фима приехал с тремя сотнями «зеленых» в кармане и жесточайшим гастритом и зыбкой надеждой на русское авось. И что вы думаете, авось таки сработал. Как раз подвернулось наследство израильского дядюшки, который владел бакалейной лавкой в Яффе. Этих денег хватило, чтобы купить трехкомнатную квартиру на Цветном бульваре, трехлетний «Рено», и жениться на записной красавице Нинель Шпак. Она сама попросила его жениться на ней. Фима ей отказать не смог. Но семейная жизнь не заладилась с самого начала. Нинель оказалась стервой. Мало того, что через семь месяцев после свадьбы она родила двойню от бывшего партнера по издательству Колобасова, она еще и квартиру себе отсудила.

В конце концов Фима оказался в двухкомнатной малогабаритной хрущобе на бульваре, но уже на Бескудниковском, с родственницей-пенсионеркой Розой Марковной, приехавшей погостить из Харькова и застрявшей в столице, под предлогом переоформления украинской пенсии на российскую, все с тем же американским гастритом и исполнительным листом на алименты. Чтобы как-то свести концы с концами «Рено» пришлось продать, взамен купить битую «пятерку», а на сдачу зарегистрировать частное сыскное агентство по розыску потерявшихся собак и прочей домашней живности, и заказать пачку визитных карточек. На карточке золотыми буквами, почему-то стилизованными под древнерусскую вязь, было написано Ефим Яковлевич Блюм, генеральный директор сыскного предприятия «Мухтар». Подразумевалось, что там есть еще и другой какой-то директор или, по крайней мере, сотрудники. На самом деле весь штат агентства был представлен одним Фимой.

Заказов оказалось на удивление много, но все они были какие-то мелкие. У кого-то пропал любимый кот, у кого-то попугай улетел, но чаще звонили владельцы потерявшихся собак. Однажды его попросили разыскать пони, которого увели с дачи местные мальчишки. Изредка попадались клиенты, которые готовы были заплатить за четвероного любимца тысячу «зеленых». В основном это были владельцы породистых собак. Псы, конечно, не терялись, их крали и концы в воду. Фима даже не брался за такие дела. Но большинство заказчиков могло предложить сыскарю в лучшем случае сотню-другую. Фима не брезговал и рублями, если человек хороший.

Методика поиска у него была самая простая. Перво-наперво он определял район поиска, а дальше, не мудрствуя лукаво, писал объявления «Потерялась собака…», «Пропал сибирский кот…» и так далее. Потом Роза Марковна расклеивала их на подъездах, водосточных трубах и мусорных баках. На дело она выходила затемно, чтобы не попасться на глаза дворникам. И что вы думаете?.. Животные находились.

Иногда все же приходилось вести нечто вроде расследования: опрашивать свидетелей, объезжать приюты для бродячих животных и живодерни, но такое случалось редко — овчинка, как говориться, не стоила выделки.

Самую замечательную операцию провернула Роза Марковна, когда потребовалось найти ангорского кота по кличке Хариус. Фима собрался было расписаться в профессиональной несостоятельности, но энергичная родственница сочла, что пятьсот долларов на дороге не валяются. «Шансы даются нам не дня того, чтобы их ставить в сервант на добрую память о тех, кто их подарил, — рассудила мудрая женщина, и разбросала возле помойки рядом с домом, где жил кот, клочки ваты, смоченные валерьянкой.

Уже через час все вольное кошачье население квартала собралось туда на свой шабаш. И среди этой беспризорной плебейской братии подобно боярину в толпе простолюдинов восседал толстомордый Хариус.

Зарабатывая таким образом на кусок хлеба, Фима уже стал подумывать о масле, но тут вмешалась ненасытная Нинель, которая после развода поселила у себя вероломного Колобасова. Прознав о гонорарах, она повела слежку за Фимой, и, как только заказчик с ним расплачивался, забирала себе половину.

Фима страдал, но терпел. Не в его обычае было вырывать бутерброд изо рта у женщины. Да и запросы у него были скромные. Дорогой ресторанной еде он предпочитал стряпню Розы Марковны. Особенно хорошо ей удавались фаршированные перцы и тушеные баклажаны. Ну, разве сравнить с каким-нибудь фрикассе по 300 рублей за порцию?.. А блинчики с повидлом, а бульон с клецками?..

В театр и на концерты Фима ходить не любил, хотя ему нравилось, как люди на сцене представляют жизнь. Он стеснялся своих стоптанных ботинок и куцего пиджачка, а поменять эти удобные вещи, которые стали его второй кожей, он не решался даже в лучшие свои годы.

Шикарных женщин он боялся, особенно после своего брака с Нинель, а верные подруги: поварихи, медсестры и бухгалтерши больших затрат не требовали: бутылка сладкого вина, разговор по душам и она твоя.

Хорошие машины другое дело. Свою, безвременно ушедшую «Реношку», он вспоминал с трепетом, уж больно она была надежной и послушной, не в пример нынешней «Пятерке», которая было нрава строптивого, и в эксплуатации обходилась не дешевле «Мерса». За каких-то полгода Фима поменял стартер, коробку передач, поршневые кольца и кучу всяких мелочей. После дождя в салоне стояли лужи, так что воду приходилось выкачивать с помощью памперсов. Нет, что ни говори, а только иномарки имеют полное право называться автомобилями. Может они там, на Западе, потому и бездуховные, что всю душу наловчились вкладывать в автомобили.

Впрочем, сейчас Фима все иномарки ненавидел лютой ненавистью, и особенно «Вольво». Два дня назад он, уходя от почти неизбежного столкновения с бешеным молоковозом, протаранил «Вольвешник» крутого бизнесмена. Бизнесмен оценил, причиненный ему ущерб, в три тысячи долларов. Денег у Фимы естественно не было. Фимина визитка не произвела на предпринимателя впечатления. Он отобрал у Фимы паспорт и сказал, что поставит его на счетчик, если он не возместит убытки в течение трех дней.

Третий день был на исходе. Фима сидел на кухне и усиленно думал, что можно продать, чтобы наскрести нужную сумму.

Машину? Если до аварии за нее могли еще дать долларов триста, то теперь ее и задаром никто бы не взял. Компьютер? Старенькой машиной с подслеповатым монитором побрезгует даже школьник. Мебель? Разве это мебель… Квартира? Ага, и потом ночевать на вокзале. Тогда может занять?

— Роза Марковна, у нас есть кто-нибудь, у кого можно занять три тысячи долларов на месяц?

Роза Марковна, которая возилась у плиты, прежде чем ответить посмотрела на Фиму поверх очков, как будто хотела сказать: «Ты что-то спросил или мне послышалось?», и произнесла:

— Скушаете суп из потрошков или обойдетесь блинчиками?

«Нет, взаймы никто не даст, — подумал Фима, — идиотов с „шоколадным сердцем“ в мире, к счастью для человечества, раз два и обчелся. Да здравствуют конкуренция и естественный отбор, двигатели цивилизации!»

И тут зазвонил телефон, громко и настойчиво, как глас судьбы. Фима взял трубку и поднес ее к уху так, словно это была не банальная телефонная трубка, а чаша, из которой спящему отцу Гамлета налили в ухо яду.

Фима сразу узнал властный голос владельца разбитого «Вольво».

— Ефим Яковлевич, это Вартанов. У меня к вам есть срочное дело. Не могли бы вы приехать сейчас ко мне в офис?

— Зачем? То есть я хотел сказать, что срок, который вы мне назначили, истекает только завтра утром? У меня тут уже кое-что наклевывается, так что…

— О, господи, неужели вы всерьез подумали, что я хочу вас поставить на счетчик? Разве я похож на братка? Забудьте о том разговоре. Я не разорюсь, если отремонтирую машину за свой счет. Да вы и не виноваты, если разобраться, аварийную ситуацию создали не вы, а тот идиот на молоковозе. Я зову вас, не затем чтобы предъявлять претензии, а чтобы извиниться и отдать вам паспорт, а кроме того у меня к вам есть предложение. Это связано с вашей профессиональной деятельностью. Ведь вы, если не ошибаюсь, возглавляете частное сыскное агентство.

Фима посмотрел на Розу Марковну, которая, как ни в чем не бывало, продолжала священнодействовать у плиты, и неуверенно произнес:

— В общем, да.

— Вот и хорошо, стало быть, договорились. Вы поедете своим ходом или за вами прислать машину?

— Своим, — сказал Фима, и тут же вспомнив, что его «пятерка» приказала долго жить, поправился. — То есть я хочу сказать, что лучше вам прислать машину.

— Конечно, на Бескудниковский бульвар, это ведь ваш офис?

Фима еще раз прошелся глазами по обширной спине Розы Марковны, и уже увереннее сказал:

— Да, это наш офис, но только прошу вас поторопиться, сегодня как назло, много клиентов.

Контора Вартанова находилась на Солянке, в красивом старинном особняке, расположенном в глубине небольшого парка. У дверей на никелированной дощечке было написано латинскими буквами нечто малопонятное, но внушающее доверие, а именно Trade group Realta. Угрюмый шофер по имени Самвел молча выпустил Фиму из джипа, больше похожего на междугородний автобус, нежели на легковой автомобиль, и кивком показал на дверь, как будто приказал: «Вперед, не оглядываться! Шаг вправо, шаг влево считается побег».

В холле за столиком с компьютером сидел такой же мрачный Самвел. После того, как первый Самвел сказал второму что-то по-армянски, второй опять же кивком показал наверх. На финишной прямой, ведущей к кабинету шефа, Самвелы наконец кончились. В приемной царила милая полненькая блондиночка, с ямочками на щеках, как раз во вкусе Фимы.

— Ах, Ефим Яковлевич! Проходите пожалуйста в кабинет, Алексей Григорьевич вас ждет.

Вартанов был не один, напротив него в кресле полулежал не в меру упитанный, блондинистый молодой человек, которого он представил, как своего заместителя по коммерческой части. Звали его Афанасием. Этот Афанасий показался Фиме бесформенным и рыхлым, как апрельский сугроб.

— Надеюсь, вы поняли, — начал сходу Вартанов, — что инцидент исчерпан. Меня сейчас в основном интересует ваша профессиональная деятельность. Давно вы занимаетесь частным сыском?

— Не так давно, но до этого я работал в органах, потом в Америке…

— Все понятно — ФСБ, внешняя разведка, что там еще? Уважаю. Это солидные учреждения, туда фуфло всякое не попадало. Не буду больше допытываться, все равно вы мне ничего не скажете, знаю я вас, чекистов — приходилось сталкиваться на жизненном пути. Я ведь в бизнес пришел из комсомола, стоял у истоков молодежного предпринимательства. Сначала занимался компьютерами, а теперь вот импортирую вина из Испании, Португалии и прочих благословенных краев. Россия, знаете ли, соскучилась по хорошему вину. Раньше помните, какие вина делали в Крыму, в Грузии, в Армении, а сейчас рынок заполонили молдавские подделки. Кстати, не хотите ли бокал хорошего вина? Настоящая риоха урожая 1952-го года. У нас его журналист Доренко ящиками заказывает. Говорит, очень хорошо влияет на умственную деятельность.

Фима чувствовал себя не в своей тарелке, и с удовольствием выпил бы сейчас бокал вина, но он решил держать дистанцию с потенциальным клиентом, и вежливо отказался.

— Благодарю вас. Давайте перейдем ближе к делу, а то, видите ли, конец месяца, нужно закрывать дела…

— Не буду занимать ваше драгоценное время лирическими отступлениями. Мое дело состоит в том, что с некоторых пор я стал замечать, что за мной следят. Нет, меня никто не шантажирует по телефону, не шлет угрожающих записок. С законом я в ладах, крыша мной довольна, с конкурентами у меня неплохие отношения. Но кому-то вдруг понадобилось подсылать азиатов, чтобы они контролировали каждый мой шаг.

— Азиатов?

— Да, люди, которые ведут за мной слежку, имеют специфическую внешность. Я плохо разбираюсь в национальных типах, но у меня создалось впечатление, что это киргизы. Может быть, конечно, вьетнамцы, но они такие низкорослые, большеротые, у них грубые черты лица. У бурят физиономии совсем плоские, скулы выпирают и глаза просто щелочки. У китайцев лица продолговатые и они стригутся под «бокс». Японцы такие субтильные и носят очки. А у этих лица немного одутловатые, глаза не слишком раскосые, а волосы даже слегка волнистые. Я, вообще-то, никогда ни с одним киргизом не был знаком, но мне кажется, они выглядят именно так.

— Как вам удалось так хорошо рассмотреть людей, которые за вами следят?

— удивился Фима.

— Да они не очень-то и скрываются. Такое впечатление, что они даже демонстрируют свой интерес ко мне. Но вот в руки не даются. Пару раз мои люди пытались их задержать, но те очень ловко уходили — как сквозь землю проваливались.

— Когда вы заметили, что за вами следят?

— В прошлый понедельник, когда я трижды замечал одни и те же лица в разных местах?

— Где именно?

— Здесь, возле офиса, потом в бизнес-клубе на Таганке, куда я езжу обедать, и еще на презентации ювелирного магазина на Ленинградке. Есть такая сказка про то, как ежик соревновался с зайцем в беге. Было два совершенно одинаковых ежа, и они этим пользовались в своих интересах: в одно и то же время находились в разных местах, а заяц думал… Мне не надо вам говорить, что думал этот наивный грызун, потому что вы профессионал и сразу понимаете, что к чему. Так вот, сдается мне, что эти киргизы нечто подобное проделывают и со мной. Вот он прячется в кустах возле офиса, а через пять минут он уже на Таганке. Скорей всего — это близнецы, хотя, конечно, для нас, европейцев, они все на одно лицо, так что я могу ошибаться.

— Так все же, сколько их, по вашему мнению?

— Думаю трое, не больше. При том они очень похожи и одеты одинаково, в синие брюки и белые рубашки навыпуск.

— Ваша версия всего этого?

— Если бы у меня была версия, я бы вас не звал, — Вартанов вдруг перешел на жесткий тон. — Это вы должны узнать, кто за мной следит и зачем, а уж после я сам с ними разберусь. Поверьте мне, у меня достаточно средств и связей, в том числе и в бывшей вашей конторе, чтобы поставить их на место. Я не хотел вам говорить, но уж так и быть скажу — у меня брат вице-губернатор штата Калифорния. Я мог бы нанять человека из ФБР или из Скотланд-Ярда, но пригласил вас, потому что хотел вам помочь. Вы мне задолжали крупную сумму, и я даю возможность вам ее честно отработать. Но, если через пять дней вы мне не представите полный отчет о том, кому вздумалось играть со мной в прятки, вы мне будете должны уже пять «штук». Я не жадный, вот Афанасий подтвердит, но принципиальный. Раз ты нанес мне вред — заплати, а нет денег

— пеняй на себя. Нищий не имеет права ошибаться. Ступайте.

Фима остолбенел, такого резкого поворота в настроении виноторговца он не ожидал. Был один человек, вежливый, доброжелательный, и вот он уже совсем другой — хам и жлоб. Попрощавшись кое-как с Вартановым, он выскочил из кабинета как ужаленный. Секретарша все еще дружески улыбалась, но ему уже было не до флирта и он оставил ее ямочки без внимания. «Азохен вэй![1] Надо же было так влипнуть. Вот это и называется еврейское счастье… — думал он, минуя тяжелые взгляды суровых Самвелов. — Да это мафия, крутая армянская мафия. Или они меня угробят, или киргизы. И угораздило же Всевышнего поселить на этом клочке земли столько национальных преступных группировок. А страдать должен ни в чем не повинный еврей…»

Во дворе его нагнал запыхавшийся Афанасий.

— Ефим Яковлевич, да вы не расстраивайтесь, дорогой. Алик погорячился, сами понимаете — кавказская кровь. К тому же он тонкий человек, а там где тонко, там и рвется. Представляете, он три года не был в отпуске, ночей не спит, все думает, как дать отечественному потребителю достойный товар за нормальные деньги, а тут эта слежка. Когда тебя всю неделю практически держат на мушке, можно сбрендить.

— Но зачем же так уж хватать человека за горло?

— Не берите в голову. В бизнесе без этого нельзя, даже с самым близким партнером нужно быть как на ринге, чуть расслабился и он тебя уже послал в нокдаун. Но в душе Алик все переживает, он просил передать вам, что в случае успеха он снимет все свои претензии и заплатит вам пять штук.

— Весьма благодарен.

— Не нужно иронизировать. Завтра же беритесь за дело. Джип и шофер Самвел в вашем полном распоряжении. Он в курсе дела. У меня к вам только одна просьба или скорее настоятельное пожелание: обо всем что увидите и услышите, немедленно докладывайте мне. Не надо травмировать Алика — он весь как нерв. Боюсь даже, он может вас обидеть, если попадетесь под горячую руку. Так что только мне. Это в ваших же интересах. Договорились?

— Хорошо, — вздохнул Фима и, втянув голову в плечи, побрел к метро.

Вернувшись домой, он достал с антресолей чемодан, и стал кидать туда все что попадалось под руку, джинсы, карманный фонарик, дырявые носки, электробритву «Бердск», банку растворимого кофе «Якобс»…

Роза Марковна смотрела на него, как чукча на крокодила и молча качала головой, но когда он выхватил у нее из рук посудное полотенце и запихнул его в свой чемодан, она не выдержала:

— Мешигенэ йолд[2], куда это вы собрались, на ночь глядя? Если в баню, то зачем вам кофе? И потом в четверг обещали дать таки горячую воду…

Голос родственницы мгновенно отрезвил Фиму. Он уселся на табуретку, обхватил голову руками и запричитал:

— Нет это не мыслимо, чтобы столько неприятностей сразу… Да какое они имеют право… Мафиози проклятые…

— Я так понимаю, что вам не повезло с клиентом. Это бывает. Возьмите себя в руки и постарайтесь рассказать все по порядку. Может быть я смогу вам что-нибудь присоветовать.

Фима налил себе стакан чаю, положил в него три куска сахару и выложил родственнице все, начиная с аварии и кончая разговором с Афанасием.

— Сволочи, — подытожила Роза Марковна. — Чтоб у них все зубы выпали, но один остался для зубной боли. И что вы намерены делать?

— Надо ехать в Америку. Там они меня не достанут. Про дядю губернатора Алик, конечно, загнул.

— Прямо сейчас? У вас, что уже есть виза?

— Ну, тогда в Харьков.

— Все там будем. Но давайте подумаем, что еще можно предпринять. Этот Алик, по-вашему, настоящий бандит, криминальный авторитет?

— Просто скотина, чует, что мне нечем с ним расплатиться и берет за горло.

— Вот это уже похоже на правду. А как вы думаете, что он с вами сделает, если вы не сможете выполнить его поручение?

— Натравит своих братков, искалечит, отнимет квартиру…

— Не думаю, что он пойдет на это. Он ведь полагает, что вы служили в органах, а с чекистами, даже бывшими, лучше обходиться вежливо. Сколько вам обещали за этих киргизов, пять тысяч? Хорошие деньги, 500 российских пенсий, не говоря уже об украинских. Вам бы они сейчас очень пригодились. Почему бы вам не попробовать их получить?

— Я никогда не занимался наружным наблюдением.

— Но вы работали в милиции и у вас сохранились наверно кое-какие связи. Есть конечно ребята. Стас Рыженков — он сейчас работает опером на Петровке, Никита Деркун…

— Вот и хорошо, попробуйте завтра с ними связаться. А я с утра позвоню этому зверскому Самвелу, думаю, он не обидит старую больную женщину. И вот еще что… Попросите у Афанасия аванс.

У Фимы на глаза навернулись слезы. Он вспомнил, как в школе двое великовозрастных ублюдков повадились отбирать у него деньги. На их языке это называлось «доить мусоренка». Он страдал и худел не от голода, хотя после школы у него часто болела голова, потому что страшно хотелось есть, а от унижения. Мать замечала, что с сыном происходит что-то неладное, но он отмалчивался. Но однажды она усадила его напротив и сказала: «Ну, что там у тебя стряслось?». И он выложил ей все как было, и она сказала: «Не надо умирать раньше, чем тебя убили. Завтра подойди к ним первый и потребуй деньги назад. Они, конечно, не отдадут, но вряд станут выворачивать твои карманы. Послезавтра тоже подойдешь к ним, и так до тех пор, пока они не начнут бегать от тебя. А там мы придумаем, как вернуть наши деньги».

— Роза Марковна, — сказал Фима потягиваясь и зевая, — а вы умеете печь струдель. Мама, когда была жива всегда пекла струдель на еврейский новый год и на 7-е ноября. И так мне это припомнилось, что слюнки потекли.

На следующий день Роза Марковна созвонилась с Самвелом, и, назвавшись сотрудницей отдела наружного наблюдения сыскного агентства «Мухтар», договорилась с ним ехать по местам, где засветились «киргизы». А Фима отправился в Марьину Рощу разыскивать Никиту Деркуна.

Когда-то Никита работал там постовым милиционером за жилплощадь. Квартиру ему дали там же, на Трифоновке. Адреса его Фима не знал, но зрительно помнил, где Никита живет — третий дом от бензоколонки, второй этаж. Фима часто приходил к нему выпить пива и поиграть в шахматы. Это было пятнадцать лет назад. Но старая дружба не ржавеет, особенно, когда это не совсем дружба, а так, взаимная симпатия для общего удовольствия. Настоящая-то дружба, как самосвал без гидравлики, нужно быть богатырем, чтобы направлять ее в нужном направлении. И вообще, кто-то из мудрецов сказал, что дружба это только переход от простых отношений к ненависти.

Бензоколонки там, где она была не оказалось, на ее месте разбили симпатичный скверик с цветниками, но дом Фима нашел сразу и подъезд определил без всякого напряжения памяти, но уж квартиру пришлось выбирать методом «тыка».

Дверь ему открыл парень, физиономия которого не оставляла ни малейшего сомнения в его принадлежности к славному семейству Деркунов: тот же вздернутый носик башмачком, что и у Никиты, те же голубые пуговки глаз под белесыми ресницами, те же бледные губы, готовые в любой момент растянуться в доброжелательной улыбке.

— Здорово, батя дома? — спросил Фима парня, надеясь, что не ошибся.

— На дежурстве он, будет только в два часа.

— Ты извини, паренек, мы с твоим папашей не виделись целую вечность… В каком отделении он сейчас служит? Мне его очень надо видеть. Я дядя Фима, может, слышал?

— Это который Шоколадное сердце?

— Допустим.

— Так отец давно из милиции ушел, он сейчас работает в охранном агентстве «Шлем». Они охраняют склад косметики на Сущевке.

Склад косметики помещался в здании бывшей картонажной фабрики. Никита восседал на вахте и читал газету. Он и раньше-то не был худым, а сейчас заматерел, еще больше раздался в плечах, ну просто шкаф трехстворчатый. Такому двух Самвелов ничего не стоит раскидать, как щенков. При виде приятеля Фима почувствовал гордость и стыд одновременно. Гордость за то, что такой богатырь у него в корешах, а стыд за то при этом он вчера смалодушничал, запаниковал.

— Ефим, каким ветром? — обрадовался Деркун. — А говорили — ты за океан подался?

— Это была турпоездака. Неужели ты подумал, что там спят и видят наших ментов, там своих копов хватает. А ты, я смотрю, нашел не пыльное место. Стол, как у начальника, куртец кожаный, штаны просиживаешь, газетку почитываешь, а бабки капают и, видимо, немалые…

— Грех жаловаться, старичок. Охранники у нас в стране теперь самые уважаемые люди. Попробуй не уважить — уйдут в криминал, а это миллионы здоровых мужиков. Тогда уж точно всем остальным придется отправляться в турпоездку, в бессрочную. Ты не спешишь? Тогда посиди чуток в уголке, почитай книгу. Через два часа меня сменят и пойдем ко мне домой. С сыном тебя познакомлю с женой. Она борщ сварит, настоящий с пампушками.

— Я пришел к тебе за помощью, — сказал Фима и рассказал приятелю все, что произошло между ним и Вартановым.

По мере того как, он излагал, Деркун то сжимал, то разжимал свои пудовые кулачищи, а когда Фима закончил, он сложил газету и сунул ее в карман кожанки.

— Так, сейчас придет мой сменщик, и мы с тобой поедем к этим армяшкам разбираться. Прихватим с собой пару мужиков из нашего агентства, и поедем. Пора поставить это говно на место. Совсем обнаглели, буржуи херовы, думают, если у них деньги, то все должны им жопу лизать. А мы им в пятак, а потом догоним и еще. Будут лететь, пердеть и радоваться до самых до окраин.

Больше всего Никиту разозлило, то, что Вартанов отнял у Фимы паспорт, что какой-то хлыщ с долларами, который спаивает родную страну заморской кислятиной, может, по своему усмотрению, фактически лишить простого человека гражданства. Деркун был убежденный государственник.

Фиме стоило немалых усилий охладить пыл своего разбушевавшегося друга, уговорить его отложить расправу над виноторговцами до получения гонорара, и заняться «киргизами».

— Пять зеленых кусков, конечно, на дороге не валяются, — согласился в конце концов Никита, — но ведь эти «киргизы» ничего плохого тебе не сделали.