ДОРОГИ

ВСТУПЛЕНИЕ

Много веков назад, а если быть точнее, то июля месяца четвертого числа 1054 года от Р. Х., засияла на небе звезда с блеском доселе невиданным и светила она настолько ярко, что была заметна и днем при солнце, а ночью затмевала другие звезды. С удивлением взирали растерянные люди на это тревожное явление, суеверно полагая в нем особое знамение, предвестие грядущих бед. Но со временем стала та звезда меркнуть и вскоре совсем погасла, а никаких особых, окромя обычного недорода, моровой язвы, да погромов, бедствий так и не случилось. Понемногу стали люди, своими делами захлопотанные, забывать это бесполезное чудо. И совсем забыли, сохранились только записи в подробных хрониках хитромудрых китайских монахов. Да только никто их не читывал. Ведь живали китаезы в своей Поднебесной, от всего прочего мира отгородившись и Стеной Великой и жаждой Гобийской пустыни и острыми пиками Тибетской заоблачной вечноснежности и всепобеждающим учением Конфуция, кое если верно, то за пределами Стены имеет быть одна лишь ненадобность мусорная.

И только в 1844 году Уильям Паркинсон, третий граф Росс, обнаружил в ночном небе небольшую газовую туманность, формой напоминающую краба. Так туманность и назвали — Крабовидная. А почти век спустя — в 1928 году Эдвин Хаббол, в астрономической науке много сведущий, утрудив себя чтением писаний китайских, заприметил, что туманность эта, как раз на том самом месте в созвездии Тельца и туманит, где светила волшебная звезда. Нашлось, не без эйнштеиновской зауми, и объяснение дескать в те далекие времена произошел взрыв сверхновой — его то и видели изумленные люди, а облако — это остатки звездного вещества, разбросанные в результате давней космической катастрофы.

Да только все это одно баловство да лукавство. На самом-то деле вовсе не так дело было.

Не так. Ох, совсем не так.

Глава 1. МЫРЛОК КРЫСИЙ ХВОСТ

Мырлок, по прозвищу Крысий Хвост в придорожном кабаке чувствовал себя много уютнее, нежели в ночном лесу. Ну, куда ни шло, на бивуаке возле костра посидеть, в кругу обозных палаток в компании маркитанток, кашеваров и каптенармусов. Когда далекие голоса перекликивающихся караульных создают ощущение покойной безопасности. Когда после сытного ужина можно пропустить чарку-другую, поговорить, перекинуться в кости, а потом залезть в телегу на сено и тепло укрывшись сладко до утра спать. Был он псом войны, наемным ратником. Но война — войною, а по лесу шастать, как волчине серому, нет не по душе, не с руки это ему.

Да, хоть был бы лес, как лес. А то этот чертов Блудный Бор. Место гиблое, поганое. Честному люду здесь днем с огнем делать нечего, а уж ночью и подавно. Дурная молва ходила про это место и ходила недаром.

Густ и темен был дикий бор. Из-под разлапистых столетних елей нехорошо тянуло гнилостной сыростью. То тут то там торчали кроваво-красные, обсыпанные мертвецки бледными, как обрывки савана лоскутами, шапки дурных грибов. Зеленым туманом стлались хвощи, густо раскинулись резные ветви — листья папоротников. Глуп будет тот, кто попрется в эту чащобу искать папоротников цвет. Сгинет, как пить дать, и следов не сыскать.

Как сгинул сумасбродный лорд Питер из Кроустемхолла. Понесло его на охоту в Блудный Бор, так его и видали, да вместе с егерями, охотничими и прочей челядью. Ни кони, ни собаки борзые, ни ястребы ученые, так и не вернулись в замок, словно и не было никакой охоты. А только много лет спустя, собирался со свитою новый владетель Кроустемхолла, внучатый племянник пропавшего лорда, на соколиные забавы. Влетел вдруг в открытые ворота замка вороной конь старого Питера. Страшную ношу вез он на своей спине — в ветхом седле сидел, облаченный истлевшим камзолом, скелет червями источенный. Сжимал он костлявой рукой лордовский рог охотничий, а на плечах его по обе стороны мертвой головы примостились ворон с ястребом. Хотели было кроустемхольцы коня поймать, да предать земле останки старого лорда — узнали того по платью. Да куда там. Страшно заржал одичавший скакун, ударил копытом о каменную мостовую, аж искры посыпались. Взлетели птицы с рамен покойника, заклекотал ястреб и с размаху клюнул герб древний, над дверями доджона висящий. А ворон, того хуже — воскаркнул хрипло и нагадил прямо на знамя, специально по случаю охоты из парадных залов вынесенное, славное кроустемхольдское. Рванулся конь к воротам, сшибая кинувшихся было к нему конюхов и вихрем умчался со двора, воротился со своим седоком в Блудный Бор, и птицы за ним вослед.

Поняли все, что не к добру это знамение было. Так оно и стало.

Страшной смертью погиб молодой лорд и многие люди его, а сам Кроустемхолл в одночасье сгорел до тла. Боле там никто не селился и стоят дики и пустынны почерневшие остовы некогда богатого замка.

И по сей день редкие путники, осмеливаясь проходить опушкой Блудного Бора нет-нет, да и услышат в глубине леса звук охотничьго рога да далекий собачий лай. Видать все еще охотится проклятый лорд Питер из погибшего Кроустемхолла.

А еще поговаривали, что лунными ночами слетаются на лесные поляны ведьмы и правят там свои Черные Мессы. Бсстыже оголяя места срамные, водят хороводы, от которых потом горелые круги на мятой траве остаются. Пьют сок дурных грибов и взасос целуют блудливого козла прямо под хвост, скопом с ним делами непотребными занимаются. Да мало в это Мырлоку верилось — ну зачем, скажи на милость им этот Блудный Бор, долго ли, ведьмам — то, на Лысую Гору слетать, разве только какие ведьмы местные, захудалые. Да, страшен был Блудный Бор. Одним боком он вскарабкивался на сумрачные утесы Проклятых гор. Люди старые, знающие говорят, что несметные богатства схоронены в горах этих. И рудных залежей там много и самоцветных каменьев бессчетно, злата-серебра немеряно. Да где оно, добро это, людям не ведомо. А ведомо народу гномов подземных, да те не говорят, хранят свои сокровища, пользуют с толком по-маленьку. А вот рудознатцы в те края не хаживают, зело много живет там всякой нечисти. И ежели встретится на дороге злобный грязный тролль к смертоубийству душевно расположенный, — то это еще не самое страшное — бывает в тех местах и похуже.

Другим боком упирался Бор в Черновод-реку, где водяные русалок портят. И тянулся так, аж до самого Гнилого Болота, вотчин кикиморовых.

И вот в эти то места гиблые, в Блудный Бор занесла Мырлока злая судьба подколодная. Думалось ему еще по светлому миновать окраину дурного леса, да не зная пути не на ту дорогу свернул и вот уже ночь, а Бору все края нет и нет. Тяжело шел Мырлок — на голодное брюхо то, небось, скоро не пошагаешь. А тут еще эта дохлятина, тащи ее. Мырлок привычной рукой залепил оплеуху своей спутнице, которая спотыкаясь брела следом за ним, горбясь под тяжестью дорожной сумы. Вел он ее на поводу, как собаку, чтоб часом не сбежала девка. Ударил еще раз, но облегчения это не принесло.

Пугала Мырлока темень чащобы непролазной, что теснила лесную, давным-давно заброшенную дорогу. А пуще страшила тишина ночная, жуткая и неуловимые шорохи, потрескивания, пощелкивания воздушной ходы бездушной нечисти лесной. Пособи Бугх — и осенял себя священным знаком тригона, когда из высот мрачных вершин засохших деревьев раскалывал хрупкое безмолвие издевательский хохот совы, злое уханье филина. Эко развопилась погань, сгинь! Но затихали звуки недобрых этих голосов и опять тишина смыкалась над дорогой. Только пружинистый мох поскрипывал под ногами, да липко чавкала грязь луж.

— Ох, ты! — Захолодело в пустом желудке — мелькнуло что-то над головой Мырлока. Даже не что-то, а так, одно движение бестелесное.

Опять, прямо в лицо, и верхом пронеслось. И снова и снова ломанное порхание нетопырей, беззвучное и неуловимое, как полет тени.

А темень все наглее сжимала и без того никудышнюю дорогу, все труднее угадывался правильный путь. Только ошибись, оступись за край, хоть и худой, да людьми все же проложенной тропы, зайди в лесную дебрь — возврата не будет. Не зря назван бор Блудным. Заблудиться в нем легче легкого, леший только того и ждет, что неосторожного путника, заведет в самые чащи еловые, непроходимые. Много таких загубленных душ меж деревьев бродит.

Вот серость неба над дорогой перечертила птица, или что похуже. Не ведьма ли — пугался Мырлок — сегодня небось полнолуние, а вдруг не врут люди — то про шабаши лесные. — Ох, худо получилось, никак заблукали.

Вдруг, когда совсем уже невмоготу стало Мырлоку, сквозь лесную стылую серость потянуло речной свежестью, а вместе с ней и дымком костра и , уж вообще несусветно — но запахло Мырлоку мясом жаренным, вкусным, сочным, аж в животе забурчало. Неожиданным таким ароматом пришпоренный, прибавил Мырлок ходу и вскоре через ветви кустов увидел огонек костра и мужчину возле него.

Мужчина у костра не ведал, что находится в поганом Блудном Бору.

Он безмятежно сидел на гребне сухого песчаного барра, привалившись спиной к древнему дубу. Тело приятно ощущало надежную крепость древнего дерева. Внизу у песчаного склона, по вечернему лениво, плескались темные воды речных омутов. Вот серебряными стрелами чиркнула по темной глади реки стайка рыбьей мелочи. Раз, другой, а сзади бурунил воду хищник покрупнее. Плеснула стайка веером, сверкнула тусклым серебром, в середке тяжело плюхнуло. О, видать окунь мелюзгу гоняет, заел кого-то — подумал мужчина.

У того берега отблескивали плоскости листьев речных кувшинок, качался остриями стрелолист. Дальше тянулась, уже невидимая за поднимающимся туманом зыбь обширной болотистой поймы. Оттуда доносился лягушачий хор.

— Чего раскричались бестолковые? Лучше бы комаров ловили. А то вон их сколько, да голодных, ии бурунил воду хищник покрупнее. Плеснула стайка веером, сверкнула тусклым серебром, в середке тяжело плюхнуло. О, видать окунь мелюзгу гоняет, заел кого-то — подумал мужчина.

У того берега отблескивали плоскости листьев речных кувшинок, качался остриями стрелолист. Дальше тянулась, уже невидимая за поднимающимся туманом зыбь обширной болотистой поймы. Оттуда доносился лягушачий хор.

— Чего раскричались бестолковые? Лучше бы комаров ловили. А то вон их сколько, да голодных, ии бурунил воду хищник покрупнее. Плеснула стайка веером, сверкнула тусклым серебром, в середке тяжело плюхнуло. О, видать окунь мелюзгу гоняет, заел кого-то — подумал мужчина.

У того берега отблескивали плоскости листьев речных кувшинок, качался остриями стрелолист. Дальше тянулась, уже невидимая за поднимающимся туманом зыбь обширной болотистой поймы. Оттуда доносился лягушачий хор.

— Чего раскричались бестолковые? Лучше бы комаров ловили. А то вон их сколько, да голодных, ии бурунил воду хищник покрупнее. Плеснула стайка веером, сверкнула тусклым серебром, в середке тяжело плюхнуло. О, видать окунь мелюзгу гоняет, заел кого-то — подумал мужчина.

У того берега отблескивали плоскости листьев речных кувшинок, качался остриями стрелолист. Дальше тянулась, уже невидимая за поднимающимся туманом зыбь обширной болотистой поймы. Оттуда доносился лягушачий хор.

— Чего раскричались бестолковые? Лучше бы комаров ловили. А то вон их сколько, да голодных, ии бурунил воду хищник покрупнее. Плеснула стайка веером, сверкнула тусклым серебром, в середке тяжело плюхнуло. О, видать окунь мелюзгу гоняет, заел кого-то — подумал мужчина.

У того берега отблескивали плоскости листьев речных кувшинок, качался остриями стрелолист. Дальше тянулась, уже невидимая за поднимающимся туманом зыбь обширной болотистой поймы. Оттуда доносился лягушачий хор.

— Чего раскричались бестолковые? Лучше бы комаров ловили. А то вон их сколько, да голодных, ии бурунил воду хищник покрупнее. Плеснула стайка веером, сверкнула тусклым серебром, в середке тяжело плюхнуло. О, видать окунь мелюзгу гоняет, заел кого-то — подумал мужчина.

У того берега отблескивали плоскости листьев речных кувшинок, качался остриями стрелолист. Дальше тянулась, уже невидимая за поднимающимся туманом зыбь обширной болотистой поймы. Оттуда доносился лягушачий хор.

— Чего раскричались бестолковые? Лучше бы комаров ловили. А то вон их сколько, да голодных, ии бурунил воду хищник покрупнее. Плеснула стайка веером, сверкнула тусклым серебром, в середке тяжело плюхнуло. О, видать окунь мелюзгу гоняет, заел кого-то — подумал мужчина.

У того берега отблескивали плоскости листьев речных кувшинок, качался остриями стрелолист. Дальше тянулась, уже невидимая за поднимающимся туманом зыбь обширной болотистой поймы. Оттуда доносился лягушачий хор.

— Чего раскричались бестолковые? Лучше бы комаров ловили. А то вон их сколько, да голодных, ии бурунил воду хищник покрупнее. Плеснула стайка веером, сверкнула тусклым серебром, в середке тяжело плюхнуло. О, видать окунь мелюзгу гоняет, заел кого-то — подумал мужчина.

У того берега отблескивали плоскости листьев речных кувшинок, качался остриями стрелолист. Дальше тянулась, уже невидимая за поднимающимся туманом зыбь обширной болотистой поймы. Оттуда доносился лягушачий хор.

— Чего раскричались бестолковые? Лучше бы комаров ловили. А то вон их сколько, да голодных, ии бурунил воду хищник покрупнее. Плеснула стайка веером, сверкнула тусклым серебром, в середке тяжело плюхнуло. О, видать окунь мелюзгу гоняет, заел кого-то — подумал мужчина.

У того берега отблескивали плоскости листьев речных кувшинок, качался остриями стрелолист. Дальше тянулась, уже невидимая за поднимающимся туманом зыбь обширной болотистой поймы. Оттуда доносился лягушачий хор.

— Чего раскричались бестолковые? Лучше бы комаров ловили. А то вон их сколько, да голодных, ипошли, что-ли.

Человек у костра наблюдал за двумя фигурами, движущимися из лесу.

Первым шел жилистый мужчина в истертой длинной кожаной куртке с нашитыми, поржавевшими металлическими пластинами. Нескольких пластин не хватало. Через плечо была надета перевязь, на которой болтался тяжелый меч а видавших виды ножнах, за поясом поблескивала рукоять кинжала. Ее богатое убранство контрастировало с потрепаным обликом хозяина.

Его волосы были длинны и нечесаны, спутанная бороденка торчала колом.

В руке он держал поводок, обвивавший грубой петлей шею его спутницы. Это была худенькая замурзанная то ли девушка, то ли девчонка в каком-то рубище, обутая в ветхие опорки. Столь же, как и у ее странного компаньона волосы были неопрятны и вероятно, в тусклом свете костра различить было трудно, рыжие. Если рыжая, то глаза могут быть зелеными — почему-то подумал мужчина. За спиной она тащила сумку и , казалось, валилась с ног от усталости.

Мырлок, в свою очередь с интересом рассматривал незнакомца. Рассматривал не любопытства празного ради — соображал пес войны, не зашибить ли того, раз уже рядом. Шансы свои прикидывал. Расклад получался не в его пользу. Здоровый мужик, крепкий, морда гладкая, как у младенца, а сам, чай не пацан уже — знать сыто живет.

Но даже не мощь фигуры незнакомца, а небрежность тигриной свободы движений, уверенность быстрой силы зверячей останавливала Мырлока, говорила, что встретился он с хищником покрупнее, много опаснее. А особо пугали глаза незнакомца, взгляд их зло-равнодушный.

Безбородый, как торговые гости из восточных краев, одного такого купца порешил Крысий Хвост, да у тех борода вовсе не растет — не из них он. Бывает бароны поморские в знак своего высокородного чина бороды выдергивают, да зачем из такой то дали в Блудный Бор барону припереться, да еще в одиночку. На русалок разве поглядеть, так, говорят, в ихних краях тех русалок пруд пруди, только морских, сиренами называются.

Да и есть щетина на роже незнакомца, — пригляделся в свете костра Мырлок, только тот видно соскабливает ее ножем. Делают так, говорят, сам то он их слава Бугхку не встречал, темные монахи храмовники-тамплиеры. Живут они за Проклятыми горами в своих монастырских крепостях, мерзостями колдовскими занимаются. Не схожи они с монахами-рукоблудцами из местных аббатств. Грозные воители эти тамплиеры, жестоки и коварны. С такими лучше не встречаться, обойти дальней дорогой. Да не похож этот безбородый на храмовника, тех легко распознать — знак тригона кверху задом левой рукой ложат. Нет, не монах он, а кто такой, сам Старый Ник не разберет.

Ну, а одет, в каких краях такие наряды бывают? Сапоги короткие и с веревочками по середке, штаны, во, широкие, бесстыдно кильт не носит, всему миру являет откуда у него ноги ростут. Куртка ничего, кожи хорошей, а все же странная куртка. Мешок походный заплечный материалу блестящего, высокий, со многими ремешками нашитыми, цепляет ими мужик свой скарб и приторочен сверток узкий, но длинющий, в рост человека.

Чудная вещь, одно слово — не тутошная.

— А рази тя гром! На кой ляд мне сдалось кто он есть. Предложил, придурошный, мяса пожрать, раздельть трапезу и то ладно будет. — Подумал Крысий Хвост и сел к огоньку поближе.

— Мырлок я, а кличут Крысим Хвостом. — Представился.

— Рад познакомиться. — С равнодушной вежливостью отозвался мужик, имени своего, подлец, однако не назвавши. При этом так поглядел своим взглядом дурацким, что Мырлок решил: — Ну не хочешь говорить, так и леший с тобой.

Незнакомец посмотрел на спутницу Мырлокову, потом неспешно возвратил долгий свой взгляд снова на него.

— Ну, чо уставился, как упырь? — Подумал Мырлок и поежился от своего сравнения — а вдруг и вправду? Однако, зачем вурдалаку жаренное, не едят они такое, знать не вурдалак этот мужик. Помялся, потом мотнув в сторону девчонки головой сказал:

— А ее Гильдой зовут, трофей мой клятый. — И зло сплюнул в костер.

— Рад познакомиться. — По-прежнему ответил безбородый и добавил совсем уж некстати: — Очень приятно.

Тем временем мясо подоспело.

— Не найдется ли у вас хлеба? — Спросил незнакомец. Не хотелось Крысьему Хвосту хлебом делиться, поерзал, но под противным взглядом мужика чудного полез нехотя в свой дорожный мешок, на ощупь выбрал меньшую горбушку, вынул, отломил кусок, протянул. Незнакомец хлеб то взял, а разделав жаренную тушку большущий кусок, гад эдакий, в сторону отложил, остальное на части разрезал.

Ну и нож, однако! Обоюдоострый, длинный, тонкий, а на том месте, где обычно кровоток бывает — пусто, нет ничего. Будто ленивый кузнец по пьяному делу две пластины железные склепал с одного конца, а с другого всунул в рукоятку. Резал этот чудной нож однако неплохо.

Незнакомец ножик свой обтер о хлебную горбушку, обратно за халяву сапога засунул. Потом себе один кусок оставивши, протянул два других Мырлоку с Гильдой.

Крысий Хвост, ясное дело, Гильдину долю забрал сразу. Обойдется девка и куском хлеба, а ты, безбородый, один кусок жри, раз дурак такой, сразу на двоих делить надо было. Эх, хорошо мясо пошло, а то весь слюной изошел.

Съев половину довольно рыгнул, потянулся. Как-то веселей стало, не так уже Блудный Бор пугал. Подобрев вытащил флягу, потряс, там еще оставалось. Хлебнул и предложил безбородому. Тот отказался, и то славно, еще хлебнул.

— Слышь, а чо мы жрем-то? — Пришло в голову спросить.

— Кролика. — Равнодушно ответил незнакомец.

— Чево говоришь?

— Говорю — кролика мы едим.

— Кролика? — Удивленно повторил Мырлок. — Не слыхал о таком, а чо за тварь?

— Кролик, как кролик, вроде зайца, только в норе живет.

— Да че, ты — то кролик, то заяц, ничо не пойму. По-человечески растолкуй.

— Кролик, это такой зверь, — стал объяснять незнакомец, странно поглядывая на Мырлока с Гильдой. — Небольшой такой, хвост маленький, уши большие, прыгает.

— Ну, ты смотри, в жисть такого не видывал, это ты его где заохотил?

— Да, — незнакомец почему-то замялся, видать не хотел чужому человеку свои охотничьи угодья открывать. — Да вот здесь. — И неопределенно головой покрутил.

— Иш, ты, чо только в этом Блудном Бору не водится. — Мырлок было даже запереживал — не ядовит ли этот невиданный зверь из поганого леса? Но незнакомцу тот видно был хорошо знаком, он с удовольствием наминал жаренное, Крысий Хвост успокоился и громко чавкая принялся за второй кусок.

Закончили кушать. Незнакомец вытащил из кармана тряпку, вытер ею рот, спрятал обратно. Потом достал коробочку маленькую, вынул из нее белую палочку, засунул в рот, к другому концу поднес уголек, потянуло табачным дымком. — Ишь,ты, Мырлок и себе кисет вынул, трубку набил крепкой махрой. Затянулся. Подсобрался, и подзадрав ногу, пустил ветры.

— О, работаить утроба ишо, а то я думал, совсем ужо охлял. — И снова пустил ветер гнилостный.

Большой был затейник Мырлок. Мастерски эту шутку шутил, неизменно до слез потешая своих сотоварищей походных. Рассмешить незнакомца однако не получалось.

— Во, отмороженный, сидит как сыч, ну да и ляд с ним. — Думал Мырлок, однако настороения сытого, благодушного не утратил, хотелось покалякать.

— А как в твоих краях жисть, то?

— Да жизнь, как жизнь, обычная, скучная. — Сухо отозвался неразговорчивый незнакомец.

— Эко беда, скучная. Во, а у нас то жисть ну чисто собачия. Никакого те умиления. Трудиси, трудиси, пупок надрываешь, а все за зря, толку то — фигу. — Мырлок нечистыми пальцами показал, что поимел от жизни.

— Я вот, браток, поднарядился было воевать к лорду Глодскому. Ну чин чинарем договорились за заработок, по рукам ударили, выпили как положено. Ну, не с самим лордом, конечно, а с евойным вельделяем[2].

Скоро пошли походом. Идем, идем, а фигу тебе не деньги, и харч такой, прямо тебе скажу дрянной больно. А пиво, так вообще кисляк один, протухло, как я еще сопливым бегал. Ну вот идем мы, гутарит сотник, мол возьмем крепость Сол, так поживы будет, всем хватит. Крепостенка эта я те, браток, скажу дрянная. Не стены, одни развалины, какя там к черту пожива, думаю. И прав был, ни хера то там, окромя черепков битых и не было. Едно что — во, кинжалом обогатился. А намордовались мы то крепость бирючи, ужасть как. Народ там дикий сидел, не хотел сдаваться.

Дрались как черти. Моему корешу Лысому Эрлоку так камнем по башке зарядили, шлем снять не смогли. Так его в каске и закопали. Во дела какие.

Мырлок попыхтел трубкой, поглядел на незнакомца ожидая встретить понимание, сочуствие жизни его собачей. Но тот сидел уставившись в костер и то-ли слушал, то-ли нет, было непонятно. Крысий Хвост еще хлебнул из фляги и сыто рыгнув продолжал.

— Ну крепостенку то мы эту взяли. Кого на стенах порубили, кого в конюшне эакрыли и спалили к чертям собачьим. Во, а денег шиш.

Ну дальше идем воевать. Наши то основные силы далеко ушли, пока мы под той развалюхой вожжались, ну, а какая тебе дорога да опосля всего воинства. Что те не сожрали, то селяни, черти хитрые, попрятали и сами по лесам схоронились. Куды тут прохарчиться. Хош бы петуха какого поймать. Куды там, ну помирай прямо тут с голодухи.

Ну, думаю, дойдем до лагеря лорда Глодского, там разговеемся, а как возьмем городишко супротивника нашего — барона Цимерхофа, так и отоварюсь. Да все по другому обернулось.

Гляжу, бегут наши навстречу, словно им факелом зады поподпаливали. Так оно и было. Побил нас барон и погнал вспять. Не, думаю, неча мне здесь делать. Обратно той дорогой голодной, да еще с конницей барона на хвосте удирать — не, такого уговору не было. Дай— ка, думаю, уделаю я хвинт. Ну и не пошел я с нашими в отступ, а запрятался в лесу, жду барона Цимерхофа. Ну, как войско евойное показалось, я по дороге, как бы с другого боку и вышел. Говорю — слыхал, мол, что славный барон бъется с паршивым лордом Глодским, так не надобно ли ему, барону, на службу воина знающего. Ну, вестимо дело, поспрашали меня — не служил ли у герцога, а то много его недобитков здеся ошивается. Я отнекиваюсь — мол, де токи во с товойного боку пришел, никакого герцога в глаза не видывал. Ну взяли меня в войско, к обозу приставили. В обозе, так в обозе, оно и сподручнее до котла дотянуться. Ну идем мы обратно, сиречь барон-то вперед, а я вроде бы взад. Ну, чаю, разговеюсь ужо. А — дзуськи! Как стали через речку переправляться, тут лорд как вдарит! И пошел бить и пошел! Ну, чо тут будешь делать? И помирать не охота и в полон идти не с руки. Поспрашает лорд-то с меня, чо это я делал-то в войске евойного супротивника. И пожалует хоромами, да с перекладиной. Одно помирать. А тут еще моему вельделяю стрела в грудь попала, свалился он и просит: Оттащи ты меня в лагерь, а то потопчут меня конники лордовы, я уж тебе отплачу. Ах ты, старый хрыч, думаю — че ты мне отплатишь, когда все в кабаках с девками прогулял давно. А на грудь тебе поссать. Пшел ты говно к черту, оставайся околевать, у меня своя забота, самому бы ноги унести. Побег я к своему обозу, забрал мешок свой, трофей ценный и деру. Оборотился, а возле возов уже вовсю секутся, ну я тут и припустил, так вот и шагаю. Мыслю податься на юг, там места жирные, небось ратники надобны, там и пристроюсь.

— Эх, жисть! — Мырлок опять сплюнул, рыгнул, затянулся трубкой. —

Отвоевалси, маялси, маялси а за че? За ентот трофей? Тьху! — Мырлок привычно дал Гильде подзатыльник.

— Эт я, браток, в обозе то баронском сел с мужикими кости бросать.

Эх, поперло мне в тот раз, да как на грех, у тех— то мужиков в кошельках пусто, как и у меня. Ну выиграл у них то да се, играть охотца, а уж не на что. Тут один и говорит: Во девка у нас есть, из высокорожденных, сенешалева дочь, большой выкуп за нее взять можно. Я дурак и поставил и выиграл. А толку-то? Обманули меня те мужики, узнал я, что папашу то ее — сенешаля давно уж ухлопали, а крепостенку спалили. И никому эта девка без надобности, гроша ломанного никто не даст. Эх, невезуха!

Поскучнел Мырлок, поковырялся пальцем в носу, потом вдруг оживился — Слышь, браток, а может ты купишь, возьму не дорого? Девка то знатная, всяким штучкам обучена, я те говорю. Ты не смотри, что тощая, зато выносливая — вон шестерых перетерпела и седьмого выдюжила. А? — и больно ткнул пальцем Гильду под ребро.

Незнакомец по-прежнему смотрел безразлично.

— Ну не хочешь, твое дело. Я вот дойду до южных краев, сам в войско какое получится устроюсь, а ее купцам продам. Говорят покупают там девок для борделей южных городов, хорошую цену дают. Глядишь и я чевой-то выторгую, разбогатею.

Ладно, спать пора. — Сказал незнакомец и стал укладывать по-удобнее свой мешок. Подергал куртку, позвенел кошелем. Мырлок метнул быстрый взгляд — кошель был большой и набит туго. Незнакомец мырлоков взгляд перехватил. Посмотрел на того бесстрастно, пугая пустым взглядом. — Даже и не думай. — Сказал и, завернувшись в плащ, завалился спать.

Мырлок и не думал вначале. Он примостился с друой стороны костра и даже заснул. Но ночью проснулся. Костер едва тлел, луна стояла высоко в небе освещая поляну, дуб и спящего под ним человека. Соблазн был велик. Делов то — раз шагнуть да рубануть, вот и вся недолга. А то умен больно, сволочь. Тихо, чтобы не разбудить вынул под плащем меч из ножен. Рукоять привычно, мило легла в руку. Ну и добро будет.Не долго этому осталось жить-то. Медленно, как ему показалось бесшумно, приподнялся, незнакомец похрапывал.

О, сука, сны видишь. Сейчас я пошлю тебя в мир вечных снов. Долго спать будешь. Мырлок занес меч, прыгнул вперед и со всей силы ударил.

Но меч не скрипнул по коже куртки, не затрещали перерубаемые кости — лезвие шурша воткнулось в песок. На прежнем месте незнакомца уже не было. А стоял он вооруженный двумя мечами шагах в трех от Мырлока. Лицо его не выражало ни гнева ни страха, глаза были пусты, как глазницы черепа. Мягко, как колышет ветер траву он развел мечами — левый вперед вверх, правый завис над головой острием вперед. И встал он как-то странно — просто распластался по земле на согнутой левой ноге, отведя выпрямленную другую далеко назад.

О, тысяча чертей — как не хотелось Мырлоку затевать поединок но другого выбора проклятый незнакомец ему не оставлял. Впрочем сейчас, изготовленный к бою, тот не казался уже таким грозным противником. Даже наоборот, такой дурацкой позиции Мырлок еще не видел. Как этот придурок собирался обороняться, почти на земле сидючи, было непонятно.

Наверное он ничего не понимал в воинском деле. Еще одно, последнее в многогрешной жизни удивило Крысиного Хвоста. — мечи незнакомца были с двумя лезвиями, но, как и нож, без середины. И блестели чудные клинки не по стальному, больно уж ярко и чисто. Сломать такое оружие казалось было проще простого.

У, сука! — Взревел Мырлок и раскручивая свой тяжелый меч над головой бросился на противника. И свет в его глазах померк.

Незнакомец, как пыльный вихрь по дороге, скользнул навстречу и замер в зеркальном отражении свой прежней стойки. Только его правый меч был глубоко погружен в грудь противника. Потом он легко оттолкнул левым мечем оружие и враз ослабевшие руки Мырлока. Клинок сверкнул и голова Крысиного Хвоста покатилась, покатилась и плюхнулась с откоса в реку. Незнакомец мгновенье простоял не двигаясь, потом с той же плавностью вынул меч из безжизненной груди. Обезглавленное тело кулем свалилось к его ногам.

Гильда, расширенными от ужаса глазами смотрела на этот короткий поединок. Незнакомец по-прежнему с мечами в руках шагнул к ней.

— Нет, не надо! — Она стояла на коленях и протягивая к воину руки взмолилась. — Не убивай меня доблестный витязь, ноги твои целую, господин мой. Всю жизнь верной рабой твоей буду. Пощади именем великого Буха заклинаю тебя!

Витязь подходил ближе, девчонка сжалась и в ужасе закричала. Воин протянул меч, холодный металл, замазаный липкой Мырлоковой кровью коснулся шеи. Гильда поняла, что пришел ее смертный час смирилась с неизбежностью и закрыв глаза взмолилась Бухге. Незнакомец плавно дернул мечем, лезвие легко рассекло кожаный ошейник и отодвинулось.

Слава благостному Бухгте, спасена, витязь показал свою мощь и власть над ней, а разрезав ненавистный ошейник грязного негодяя Мырлока показал, что власть того окончена. Теперь всецело Гильда должна принадлежать этому могучему воину, чей меч скор на расправу с врагами, как змей чешуйчатый.

— Мясо, — говорил витязь, акуратно вытерая замазаные лезвия, — подогрей на углях, они еще не остыли. У покойника в сумке хлеб, больше он ему без надобности. Поешь, а то небось оголодала с этим Аникой-воином.

И сказав такие слова завалился спать, словно и не было схватки жаркой, победы славной, словно и нет здесь девушки Гильды его преданной рабыни, которая собралась было уже запеть, как пристало, Песнь о Ночной Битве Победной.

Глава 2. ПОЛКОВНИК ПРИХОДЬКО ( ИНЦИДЕНТ )

Начальника охраны Дубненского Исследовательского Центра полковника В.П. Приходько внеурочный вызов к начальству обрадовать не мог. С давних казарменных времен курсантской юности он неукоснительно руководствовался мудрым солдатским правилом — быть ближе к кухне и подальше от начальства. Вся его карьера подтверждала правильность с молодости выбранной жизненной установки.

Вчера у полковника был выходной и сегодняшние служебные дела скользили по поверхности сознания не оставляя заметных следов. Да, как обычно два прапорщика напились на службе, три бойца ходили в самоволку, но уже вернулись, сторожевой пес Буран, наверное, увязался за бродячей сучкой, до сих пор не вернулся — словом обычная нудная рутина. Кастрировать этого Бурана, чтоб не бегал с объекта, но будет-ли тогда способен к сторожевой службе? А-а-а, потом разберемся. Лениво послушал сплетни — и это было обычно и неинтересно — что-то там поломалось в секретной лаборатории К-7Б, а, там всегда ломается. Да секретарша директора, рога шефу наставила, так это дело наживное, Зоя баба такая — на передок слаба, зато крепка в заду.

Нет, после вчерашнего, заниматься всей этой ерундой не хотелось. Полковник, свободно рассевшись в кресле, полугрезил, ощущая приятное покалывание в низу живота. Клубнично вспоминалось сладкое давешнее.

С утра прошлого дня встал он неспешно, по привычке сделал легкую зарядку, неторопливо плотно покушал завтрак, а тут и служебная машина подъехала. Виктор Петрович буркнул своей дуре, что вот мол, и в выходной служба в покое не оставит, и уехал. Дура-то знала, что ее супруга и в будни служба особо не беспокоит, но заострять не стала. Машина споро завезла его в райский уголок за оградой и под названием «Зона отдыха ДНЦ». Этот уголок был построен под маркой «оздоровления персонала, работающего во вредных для человека условиях». Практика эксплуатации этой здравницы показала, что в ДНЦ во вредных условиях трудится очень ограниченый контингент, бысторо сплотившийся в крепкое братство закрытого типа. Виктор Петрович вполне в это братство вписывался, так-как всегда и с удовольствием поставлял своих бойцов для проведения разных хозяйственных работ.

Сама зона представляла собой участок ухоженного девственного леса с песчаным кристально чистым озерцем посередине. Стараниями персонала в озере водилась рыбка, и рыбка очень даже неплохая. Были и мостки удобные для ужения. Но рыбалка хороша, когда идешь в ночную. А ночная сегодня была, согласно договоренности,для оздоровления других членов крепкого братства зарезервирована.

Сегодня полковника интересовала банька — вот и она, крепко и просторно срубленная на бережке того-же озера. Из трубы, нет, не дымок, нечего дымку уже идти — истопник Семеныч службу знает, горячий воздух маревом дрожит. С любовью, добротно, по старинке банька-то сложена, без всяких там современных штучек электрических, дровишками дубовыми топится.

А в предбаннике уже и коллектив крепкий весь собрался. — Здравия желаем, Петрович! — Кричат, — опаздываешь, брат, штрафную положенно! — Весело кричат, видать все опоздали, все по штрафной приняли, а может и не по одному разу. Штрафную приносит дамочка новенькая, вроде бы не помнит ее Петрович, не было ее еще в баньке.

— Виктор Петрович, познакомься — это наша новая шифровальщица Катерина Семеновна. — Представил новенькую начштаба. На то майор и допущен ходить со своим командиром в баньку, что имеет организационный талант подобрать правильный контингент писарей, связисток и прочего личного состава женского пола. Вот она гвардия, ядрена корень!

Приятно было видеть Катерину Семеновну. Лицом красива, глаза веселые, задором женским блещут, приманывают. Да фигурка вроде хороша, ну да там разберемся, что по чем.

Принял на грудь штрафную, хорошо пошло, мягко легло на утренний завтрак. Похрустел традиционным огурчиком.

Попарившись и в озере после того искупавшись, обмотались простынями и сели за стол. Выпили, закусили, завели музыку. Не этот современный скрип, под который нынешняя молодеж вихляет, а старый добрый рэп. Девчата, может в особом восторге от него и не были, но виду не подавали, а даже наоборот, предложили танцевать. Танцевать в полотенцах было не с руки, выплясывали без них. Хорошо плясали, особо приглянулась Виктору Петровичу новенькая Катерина. Хороша баба, все при ней, что с заду, что с переду, любо глянуть, самый сок. Ну запыхались, присели еще чуток дерябнуть. Катя рядом села, ляжкой прислонилась. Стала у Виктора Петровича косточка его офицерская, банькой пропаренная, заметно выделяться.

— Ух ты, какой боровичек! — Сладко смеялась Катька — Дай я тя сорву. — И потянувшись ухватила за шляпку. Выдергивать взаправду не стала, а только так, чуть-чуть, но под шаловливым этим рукоблудством уж совсем заматерел гриб-боровик, соком налился.

— Да чо там рвать-то, я сам-то его в твой кузовок запихаю. — Похохатывал Виктор Петрович.

— Да куды такого здоровенного, у меня кузовок то ма-а-ахонький, — кобенилась Катька, бесстыже глазами косила. — Я такого богатыря и не видала. — И тулилась плотнее к обладателю чудодейного гриба.

Хе, хе, а мы попробуем, проведем эксперимент. — Балагурил, расцветая душей Виктор Петрович. Гордился он этим своим боровиком, щедро был он награжден природой и этот дар не пропадал в туне, не скрывал его Приходько от народа, по мере сил щедро дарил людям радость. И себе тоже.

Тут заметил Виктор Петрович, что не много уже людей за столом сидит и предложил Катерине провести экскурсию по уникальной этой баньке. А банька таки была уникальной, по странной прихоти архитектора кроме собственно парилки и предбанника, имелись в ней отдельные кабинетики , как раз топчанчик у стены помещался и пройти можно было. Особенности архитектуры и дизайна очень заинтересовали Катерину Семеновну. Особенно ее привлекал топчанчик — хорошо ли сденан, крепок ли. Топчанчик оказался вполне качественным.

Показалось тут полковнику вполне уместным приступить к активным действиям и начал он разведку оборонительных бастионов Катькиной крепости по всему периметру. Бастионы были великолепны! Туги и упруги, свежей сауновской гладкости и благоухания. Оценив по достоинству неприятельскую цитадель, заслал вначале полковник диверсанта к центральным воротам крепости, а потом решил применить главную доктрину военную — глубокую стратегическую операцию и двинул в прорыв армию вторжения. Прошел танковый клин сквозь первые редуты, и, казалось уже торжествовал полковник легкую победу, и начал было развивать первый успех, но тут подверглись его передовые части, далеко ушедшие от своих тылов, фланговым контратакам противника. И так умело была проведена операция окружения и взятия в клещи, что полковник понял, что столкнулся не с необученным рекрутом, но с закаленным многими баталиями ветераном, знатоком тактических и стратегических приемов. Понял, что предстоит ему не избиение младенцев, но схватка с равным противником. А окруженные его части вели неравный бой, как триста спартанцев в теснинах Фермопильского ущелья. И сдавленная превосходящими силами, трещала танковая броня, вытекало горючее из распоротых баков, и все потонуло в пламени сдетонировавших боекомплектов.

Подавленные и сгорбившиеся отступали части первого удара, но полковник, едва прийдя в себя от оглушающего катаклизма, провел тотальную мобилизацию и бросил в бой второй стратегический эшелон. Напитанные свежими силами, армии вторжения переформировались, пополнились новой матчастью. А хитромудрый их полководец проведя лихую передислокацию зашел в тыл противника. Но и мощьные округлости дотов тыла были готовы к схватке и снова бой разгорелся с удвоенной силой.

Истребители шли на таран. Танковые колонны с марша разворачивались в атаку. Земля тряслась от артподготовок. Пехота шла плотными цепями но падала под кинжальным огнем. И крики сражающихся были ужасны. Мелькали чьи то ноги и руки, тела сплетались в бескомпромисном единоборстве, и было не понятно, кто-же берет верх.

Полковник провел отвлекающий маневр вдоль седловины стратовулканов Савских то двигаясь в атаку, то притворно отстутая назад, пока не прорвался к новому желанному бастиону. Но и там он натолкнулся на хорошо организованное сопротивление, на встречный удар подвижной группировки и фланговые сжимающие надолбы. И были высосаны все силы агрессора до последней капли. Обессиленные грандиозным сражением отступили обе стороны на исходные позиции к столу.

Там опять выпили и закусили, собой довольные весело переглядывались с садящимися за стол парами. И за тем весельем глядя на Катерину, пришел опять в полковничью голову старый вопрос — отчего это у младших офицеров такие сексопильные жены, а у старших всякая нечисть? Неприятно вспомнилась своя дура, и как он умудрился на ней жениться? Провда с молоду была она ничего, фигурка симпатичная, физиономия не страшная, вот только супружеских ласк побаивалась, забивалась в угол кровати и только жалобно попискивала. Но с годами стала не обростать мясом, а худеть до невероятности. И глядя на свою старую вешалку удивлялся Виктор Петрович — не затрахал ли я ее так в доску? А у этой доски шершавой , как на зло, вдруг объявились сексуальные намерения, совсем теперь кажущиеся ее супругу неуместными. Пусть сквозняк с тобой трахается, я здесь причем? — Сердился Приходько.

Между тем веселый коллектив продолжал развлечения. Пели хором заводные куплеты «Из-за леса, из-за гор показал мужик топор», а женская половина отвечала «Девки спорили на даче». Катерина все чаще и чаще Виктора Петровича касаться стала, призывно глазами постреливала.

— Да что, красавица моя, разве мало было? — Не без гордости спрашивал Приходько.

— Да не мало. — Отвечала ненасытная красавица. — Но много то-же не бывает. — И с нахальной жалостью смотрела на некогда такой славный гриб-боровик. — Совсем мол, скукожился, или как?

На обоюдную радость оказалось «или как», так, что выдающиеся стратеги еще раз сходили на полигон с тапчанчиком и провели такой Аустерлиц, что казалось рухнет весь мир вместе с банькой. Банька все-же устояла и мир пока тоже.

И вот этот вызов к начальству неприятно прерывал сладостные воспоминания. А ведь сигнал был! Был вчера, в его выходной день звонок. Звонил дежурный офицер и доложил, что интересовались полковником из директорской канцелярии. Однако говорил офицер как-то неубедительно, кто интересовался и зачем толком сообщить не мог. Приходько решил канцелярский интерес близко к сердцу не брать и велел дежурному отрапортавать наверх, что мол начальника тот не застал и где начальник свой выходной проводит ему, дежурному, не ведомо, а при нужде они, канцелярия, могут вызвать начальника караула. Но для подстраховки всеже велел, ежели дело обернется серьезно, то перезвонить снова. Звонков болеее не последовало и Виктор Петрович провел остаток дня в неге на диване у головизора.

И вот этот вызов. Теперь-то явно вырисовывалась связь между давешним канцелярским интересом и сегодняшним вызовом. А вот вчера не распознал полковник всю серьеэность ситуации. То-ли дело в младоофицерские годы чуял он жопой откуда, с какой командирской вершины завеет стужей начальственный гнев. Чуял и вовремя укрывал свою бесценную. А теперь, сам в чины вышедши, обрыхлел, заленился на синекурном посту. Чуткий орган заплыл свежим жирком, былую чувствительность утерял. Притупил бдительность. Сейчас очко играло, да уж поздно. Ох, и намылят же его, да вместе с шеей.

А что зовут его шею мылить говорило уже то, что не телефоном призывают его на директорские очи. Так было бы легко свинтить — послать зама к примеру. Ан нет, своей собственной персоной заявилась в Приходькинский кабинет личная секретарша директора Центра, крутобедрая Зоя.

— Владимир Петрович, — Вас вызывает Илья Кузьмич, срочно — с ходу в карьер обломала Зоя благодушное полковничье настроение.

— Зоинька, — начал было по инерции шеф охраны, но по выражению секретаршиных глаз понял, что действительно срочно и никакие отмазки тут не помогут. Приходилось принимать фронтальное сражение. Надо сменить дружески— игривую улыбочку — традиционный атрибут общения ответственных работников Центра с секретаршей босса на деловое, компетентно-ответственное выражение официальной физиономии.

Требуемая замена сноровисто произведена, фуражка надета и по-уставному сцентрирована. Сложнее обстояло дело с верхней пуговицей. Третья звездочка добавила Виктору Петровичу весу не только социального, но и к сожалению сугубо материалистического, в килограммах. Чувство долга побороло соблазн скрыть разгильдяйство за галстуком. Виктор Петрович застегнулся, подтялулся и строевым шагом отправился, в этом уже не было сомнений, на ковер.

По дороге мудрее было молчать. Этот нехитрый психологический этюд все-же себя оправдал. Не прошли они еще и половины дороги, как Зоя не выдержала.

— Виктор Петрович, Зиберович приехал. — Выдала она секретным шепотом.

— Как?! — Шаг полковника утратил строевую четкость. — Как это Зиберович приехал? И меня не предупредили с вахты! Не доложили! — Мысли полковника потеряли связность. Ну я их! — А мозг рождал картины децимации, шпицрутенов и других, незаслуженно забытых форм дисциплинарных взысканий.

— Он сам приехал, в цивильном. — Продолжала искренничать Зоя.

— Час отчасу! — Вот кого уж желал видеть Виктор Петрович еще меньше, чем свою тещу, так это генерала Мойшу Зиберовича. А уж одного, без свиты, да еще и в гражданке! Бр-р-р! Полковник отер холодный пот. Очко вовсю разыгралось, от таких вестей затряслось.

Генерал Мойша Зиберович личностью был легендарной. Шеф контрразведки в струкуре безопасности Альянса Северных Демократий[3] отличался нравом крутым, умом дотошным.

Бывший выпускник Тамбовского танкового училища лейтенант Зиберович быстро утратил вкус к прямолинейной политике танковых клиньев и посвятил себя деятельности более утонченной. Первый успех не заставил себя долго ждать. Он своевременно обнаружил сокровенное желание правителя Персии обьявить неверным священную войну газават. Гениальный мозг Зиберовича породил нестандартный ход. Всячески поддерживая это благочестивое начинание свежеиспеченный агент МОСАДа сумел внушить шаху, что самый естественный враг сунитов — это шииты, погрязшие в богопротивной ереси. Шаху идея пришлась по душе и вскоре в самом стратегическом сердце Коалиции Южных Деспотий разразился обширный инфаркт затяжной, малопонятной непосвященным, внутриусобной резни. Далее, уже в качестве одного из руководителей МОСАДа он отличился в полицейской акции против алжирских пиратов. Свой переезд в Брюссельский генштаб АСД Зиберович отметил династическими войнами в улусах татаро-монгольских танковых кочевников.

Такой человек просто так в Дубненский центр ездить не будет.

В директорском кабинете несло густопсовой местечковостью. Помимо самого директора там были научный руководитель Центра профессор и нобелевский лауреат, и, почему-то заведующий суперсекретной лабораторией К-7Б. В теневом углу примостился Зиберович. Одет он был в засаленый кургузый пиджачишко и полосатую, линялую брючную пару. Из нагрудного кармана торчали кончики портновского швейного метра. Из под ермолки свисали пейсы. Он кособоко примостился на самом краюшке стула, ножки калачиком, ладошки сложены между колен. Вид он имел как портной, которого позвали снять мерку для свадебного костюма, а на самом деле всучивают в ремонт потертую кацавейку.

Директор выглядел обосранным и надутым, как лягушка с соломинкой в жопе.

Завлаб — вызывающе недовольным.

Научный руководитель выглядел как рассудительный человек. А полковник, как полковник перед жопонамыливанием.

Позднее в своем классическом жизнеописании Мойши Зиберовича «Подвиг разведчика» (изд-во Милитари Артис Пресс, Гонкуровская премия) Рувим Ольсон так прокомментировал эту встречу:

"Жизнью было предопределено раббе Мойше встречаться с несметными толпами гоев, но даже в его жизни редко когда в одном помещении одновременно собирались столь разные типажи. Чтобы быть понятным читателю, опишу гипотетическое отношение персонажей этого сейшена к гусю.

Мойшу Зиберовича гусь мог заинтересовать, как обьект потенциально перспективный в структуре стратегической обороны АСД, как некий биоморфный сенсор систем раннего обнаружения.

Для завлаба исключительно самоценным являлся сам процесс познания сложной биосистемы «гусь». Исследование — все, конечный результат, да ну его к дьяволу — в этом суть его жизненного кредо.

Директора ни гусь, ни процесс в отдельности интересовать не могли. Его интересовало, чтобы процесс гусеведения протекал согласно проекта и в отведенные сроки утвержденного план-графика НИР [4].

Научного руководителя интересовало, как гусем можно заинтересовать Зиберовича.

Полковника Приходько гусь интересовал вкусом мяса." Т.5, гл. 39.

Скрюченная фигурка легендарного генерала пугала полковника больше чем десяток краснорожих, орущих маршалов.Не столько силой воли, и силы и воли у полковника оставалось мало, а вошедшими в плоть и кровь требованиями строевого устава, приодолев гипнотическое воздействие полного волоокой грусти Зиберовического взгляда, он со всей возможной четкостью промаршировал на середину кабинета и щелкнув каблуками вытянулся во фрунт.

— Начальник охраны Дубненского— начал было отдавать рапорт Приходько, но внезапно был прерван настойчиво мягким голосом из затененного угла.

— Ой вей! Ну скажите пожалуста — кому нужен весь этот гевалт. Ми же тут все свои, не правда ли, Виктор?

Правдой тут и не пахло. Своих в этом кабинете полковник Приходько в упор не видел. Генералу Зиберовичу своим мог быть разве что тамбовский волк.

— Так точно! — За неименеем лучшего выпалил полковник, очень однако неприятно смущенный таким фамильярным обращением.

— Вот я же за это и говорю. Виктор, ви знаете потрясающую новость? Глаза Мойши излучали доброжелательный интерес.

Полковник Приходько не знал, так и ответил:

— Никак нет!

— Вай-нет? Да что ви мине говогите? Ви не знаете за последнюю новость? Ее же знает весь Брюссель. — Мойша удивленно тряс накладными пейсами. — Там все только за это и говорят. А говорят в Брюсселе только за то, что на Шпицбергене открывается новая секретная база. Это же замечательно! — Мойшины глаза лучились профессионально поставленным искренним счастьем. Он зателодвигался так, словно сегодня праздник Пурим и он кинется сейчас в обнимку с офицерами отплясывать хава-нагиву. Из системы вентиляции потянуло фаршированным фишем.

Офицеры, однако, хореографический порыв Зиберовича отнюдь не поддержали. Начальник охраны выпучив глаза даже отступил на шаг, а директор заметно сдулся.

Замечательного в этой новости они ничего не усматривали. А усматривали одну только подлость темного шпионского разума. Секретные базы плодились как белые мыши в вивариуме и так же внезапно исчезали. Естественно никто и никакими циркулярами руководящий состав Дубненского Центра об этом не уведомлял. Но ход мысли Зиберовича показался офицерам чемто уловимо неприятным.

— Я как то имел в тех краях один маленький гешефт. — Продолжал ласково откровенничать Мойша. — Ви знаете, мине там понравилось, даже больше чем в Сахаре. Ви спросите почему? Я вам отвечу — там очень даже трудно умереть от жары. И с кем я не говорил за эту тему, все били со мною согласны. Это значит что я прав! — Мойша улыбался, словно на шару завладел кошерной курицей. — И потом, там столько снега! Если хочется освежиться, всегда можно его немножечко натопить, жаль только, что не всегда это есть чем сделать.

Мойшины излияния все меньше и меньше нравились административной части участников совещания. Полковник Приходько огорчительно убедился, что его, помимо воли, пристегнули в одну с директором упряжку, а кучер Зиберович гонит ее по непотребному азимуту. Даже сбросив с хвоста кучера, что само по себе было маловероятно, полковник оставался тет-а-тет со своим коренным. Директор еще припомнит ему сегодняшние скачки.

— Ви конечно можите мине не повегить, но я вам все равно скажу, — со свойственной разведчикам откровенностью чистосердечничал Мойша. — Там на небе иногда такое горит! Это почти так красиво, как неоновые лампочки над Дерибасовскими борделями, только когда ви на ето смотгите надо тегеть себе нос. А то был один поц, но поленился это делать. Ви будете смеяться, но он тепегь ходит без носа, как будто вишел из этих самых Дерибасовских борделей. Ну тех, которые раньше держала тетя Софа. Это такая замечательная женщина! Но ее муж получил повышение по службе и сейчас работает на Сицилии. И тетя Софа должна била туда поехать, оставить свою родную Одессу. И теперь Дерибасовская совсем не лучше всякого там вшивого Бродвея, там осталась одна шпана. — Мойша, как в воды Понтиды, погружался в лазурные воспоминания.

— Во разошелся пархатый, чтоб тебя! — Зло думал директор, природно отторгавший от себя идеи демократического интернационализма. Глубины его великодержавной офицерской души тяготели к исконному жидоборству. Завлаб, как интеллигентный человек, естественно антисимитом быть никак не мог, но представить себе Энштейна, жующим мацу, категорически отказывался.

Полковник Приходько по простоте свойе широкой степной души, не был лишен некоторых предрассудков. Но касались они не столько этнических начал, скорее половых. Был он мужским шовинистом, а что до национального вопроса — знавал он нескольких жидовочек, очень даже ничего себе, славные были бабенки.

Научный руководитель неизменно воспарял значительно выше такого рода житейских нестыковок, в кулуарных беседах доверительно пошучивал: все мы, мол, господа, родом из Одессы, все мы не без прожиди.

— Да, но если ви ничего не слыхали за эту базу, — не унимался настырный Мойша, — значит ви вообще ничего не слыхали?

— Так точно! — К месту, не к месту гаркнул полковник.

— Ви знаете, — Мойша обратился к директору, — я не хочу сказать, что я такой умный, как раббе Голдхер, ну тот, что раньше жил на Брайтон Бич, а потом эмигрировал в Одессу и делал там на Дерибасовсой обрезания маленьким еврейским мальчикам. — Мойшины глаза затуманились сентиментальной нежностью детских воспоминаний. — Он и мне сделал обрезание. Да, я не такой умный, но всеже иногда кое-что слышу.

— Ты слышишь до хреновой матери сколько много, порхатая твоя морда! — Подумал директор, но вслух своего мнения о степени информированности шефа контрразведки не высказал. Сам нашивая генеральские погоны он от Зиберовича зависел, знал того немного, слыхал о нем много больше. Виденное и слышанное особого оптимизма не прибавляло. Ну погоди, гад! — Зло смотрел он на начальника охраны, который на излияния пархатого повторил сакраментальное:

— Так точно!

— Вот! — В очередной раз обрадовался Мойша, — я за это и говорю. Я имел слышать такую интересную вещь, будто бы на этой базе до сих пор должность начальника ВОХРы имеет быть вакантной. На это место почему-то нет ни одного претендента. Видимо молодые люди, те, которые сейчас кончают военные училища не мечтают о романтике! А как ви относитесь к романтике?

Вопрос был подленький и смысл его был до прозрачности гнусен.

— Я…, — затянул было полковник.

— Головка от противогаза! — Вдруг генеральски взревел Зиберович, более не похожий на обманутого местечкового портного. Грудь раздулась, как индючий зоб, ручищи сжатые в кулаки твердо упирлись в начальственно рассавленные колени.

Воздух в кабинете внезапно сгустился до консистенции казармы, порядком призабытой офицерами отежелевшими на околонаучных харчах. Кисло воняло портянками.

Завлаб, принципиально не приемлющий солдафонщины, укрылся за определением правомерности дельта трансформаций в постримановских пространствах.

Научный руководитель прикидывал величину обратнопропорциональной зависимости между дальнейшей карьерой директора и увеличением финансирования НИР. Предварительные результаты обнадеживали.

— Ожирели тут бля! — Тяжелый генеральский взгляд словно орудийный прицел переходил от директора на начальника охраны. — Ишь, животы поотращивали, как беременные мандавошки на мокром конце. Во, кони здоровые, хреном через копну сена быка свалят, а сами коту хвоста завязать не могут. Я с вас папахи то посрываю! Я вам дам попаху, и по морде дам! — В генеральском голосе грозно гудела сталь танковой брони. — Вы думаете я вас не вытрахаю? Поставлю раком и вытрахаю! — Генерал на ходу расширял дисциплинарный устав. — У вас диверснты как клопы прыгают, а вы водку тут пьянствовать! Иш носы красные, как огурец. Ты, — его палец, как жерло танкового орудия уставился в грудь Приходько. — Больно хитрожопый, приказал вчера дежурному себя не найти, занят был больно, с блядями парился! Учти на всякую хитрую жопу у меня есть хрен с винтом. Ты у меня будешь белых медведей пасти. С пингвинами строевой заниматься!

Полковник Приходько возалкал летального инфаркта.

Глава 3. ГИЛЬДА

Гильде очень хотелось кушать, но было боязно. Витязь — то сказал — ешь, а что у него на уме, поди догадайся. Видала она весельчаков, которые голодного пса подманят куском свежатины, а как сунется мордой псина — ей сапогом под ребра и ну гоготать. Любили ратники такие шутки шутить. И не только с собаками. Но больно уж голодна — откушу кусочек — решила. Откусила, сочное мясо было так вкусно, так давно не едено, что не удержалась Гильда еще откусила и еще, так косточки одни на утро и остались.

— А и впрямь вкусный этот, как его витязь назвал-то, а — кролик, — подумала Гильда. Потом стыдно и боязно стало, что не сдержалась, все съела, корила себя, да поздно уже было. — Ничего, чтоб только витязь с утра не сердился, а уж она, как рассветет, постарается промыслить что-нибудь на завтрак, чего-чего, а грибов в этом лесу должно быть предостаточно, голодны не будем. И прикорнув у костра, обернулась плащем Мырлока, но несмотря, что устала за день по буреломам брести, тяжелую сумку тащить, не спалось.

И вспоминался Гильде отчий дом, та крепость, где, уважаемый всеми, правил ее отец, нес нелегкое бремя сенешаля. Любил ее отец и баловал безрассудно. Вспоминалась и дальновидная строгость материнская и нежная забота старой кормилицы. Ой папа, мама, далеко вы нынче, не докрикнешь, не разбудешь. Вечным сном спят порубанные мечами вражескими у крепостных ворот. Гадким дымом невозвратно улетели счастливые юные годы, когда легко приходят пустые детские печали и легко уходят, когда радостно и светло на сердце. Пала крепость радительская, кого поубивали злые недруги, кого в полон взяли. Мало кому довелось спастись, да где они, бедные скитаются, неведомо.

Вот и Гильду пленил солдат наемный, как все псы войны нечистый, слову неверный, и тогда начались ее горести не шутейные, взрослые. Начался страх дня сегодняшнего и ужас перед днем завтрашним. Мыкалась от одного хозяина к другому, каждый горше прежнего, пока не попала в лапы к Мырлоку Крысиному Хвосту, который и среди наемников особой подлостью отличался, грозился на юг продать. Слыхала она про долю женщин в борделях полуденных стран. Рабыни дешевы, в избытке и особо не ценились, не береглись, пользовались до изнеможения, пока гостям захожим казались привлекательны, а как приведут купцы караваны с новыми невольницами, так старых, потрепанных продавали на рисовые поля, откуда возврата не бывает, одна дорога — в могилу. От зари до зари под палящим солнцем или проливным дождем по колени в грязи то сажать, то полоть проклятые злаки. Будут потом лоснящиеся кругломордые баи пальцами в рот пихать кашу рисовую с мясом, называемую пилавом. А на болотах тех, что у них заместо полей раскинуты, работа неподьемная, нескончаемая. Управляющий урок каждый день задает и спрашивает строго. Бьют за недоработки нещадно, привязав к столбу, бичами буйволиной кожи. На ночь, как скотину в сарае к стенам цепями привязывают, двери запирают на засовы, что бы не убежали. А которые бегут, тех собаками травят, и если не загрызут на смерть псы злые, на рабов натасканные, то поймав привязывают к кресту, оставляя на мучительную смерть. Не долго живут там в голоде, да комариных тучах.

Губительна работа на рисовых болотах, а все-же страшнее доля тех, кто попадает в походные войсковые бордели, для солдатни предназначенные. Злы и жадны там мадамы-хозяйки. Падки до денег, а девок своих подневольных в грош не держат. Псы войны, натурой своей кобелячей на тело бабье падки, неразборчивы, а вот казной бедны. Так мадамы не ценой берут, но количеством желающих. И не только по ночам на привале идет прибыльная их работа, но и днем в походе не дают девкам покоя.

Едут повозки, а в них по трое — четверо лежат несчастных, а многие желающие, доспехов не снявши, только и лезут в повозку. Это уже не по слухам, своими глазами видела Гильда. Видела она, как мадама учила свою девку, в лености и нестарательности уличенную. Уж та молила хозяйку отпустить ее душу на покаяние, или дать хоть полчасика передохнуть, да немилосердна была бордельерша, не трогали ее плачь и слезы нерадивой работницы. Напустила на нее ораву озверевшую. С битьем и насилием накинулись, долго страшно кричала бедная, к утру крики стихать стали, покидали ту последние силы. А как засветало, вытащили утомленные наемники безжизненное тело и кинули в канаву, служившую воинству отхожим местом. Запомнила Гильда эту науку и крики несчастной. Потому в той истории, что Мырлок поминал, крепилась изо всех сил, боялась озлобить кобелей похотливых, старалась как могла пока не сомлела.

Тогда все обошлось, жива осталась, а вот кто ее новый хозяин, что ждет ее с ним? Таких людей не видела Гильда ни в крепости отцовской, ни в войсковых обозах. Иной раз даже глядеть на него, безкильтового, совестно. Но чувствовала сердцем, что лютый зверь к недругам, витязь зря не обидет. Ведь мог же Мырлока враз, как тот подошел, в капусту изрубить, но не тронул, позвал их трапезу свою разделить, местом у огня поделился.

Люто ненавидела она Мырлока, только страх, да с детства воспитанное уважение к мужчинам не позволями ей плюнуть в его противнючую харю, когда лез он на нее. Да и мужик он был никудышний, слабосильный, только и умел, что подзатыльники давать. Нет, не такой этот славный, хотя и без кильта, витязь. Совсем не такой, обнадеживала себя Гильда. С тем незаметно и уснула.

Место для лагеря было выбрано удачно. Утренее солнце вставало со стороны поймы и, ничем не загораживаемые, его лучи осветили поляну, отгоняя в лесные дебри ночную тень, рассеивая предутренний сон. Мужчина проснулся, обвел еще по-сонному затуманеным взглядом лес, дуб, реку, словно видел все это впервые, дико взглянул на обезглавленное тело, помотал головой, задумчиво зевнул потянувшись и отправился, акуратно обходя останки Мырлока, к реке умываться. Тотчас же, словно пружиой подброшенная, вскочила Гильда. Плохо получалось, заспалась она, а собиралась, ведь, подняться раньше витязя. Пока мужчина плескался в реке, разгоняя остатки сна, а потом скоблил ножем щетину на щеках и шее, Гильда засуетилась по хозяйству. Принесла охапки хвороста, раздула костер, потом сбегала к близкому ручью и вскоре вернулась оттуда с мелкими рыбками в подоле, почистила и выпотрошила их и надев на прутья поставила над свежими угольями жариться. После метнулась в лес и вернулась неся в подоле уже несколько грибов. Нанизав часть из них на очередные прутья, поставила жариться рядом с рыбой. Затем достала из Мырлокова мешка медный котелок, набрала в него воду и начала над оставшимеся грибами колдовать. Какие-то просто покрошила, да в воду кинула, с каких вначале кожицу сняла, от одного гриба одну только ножку положила, а шляпку выбросила, от другого кусочек малый отрезала, последний гриб отложила — как вода забурлит надо будет на минутку опустить в кипяток и вынуть. Потом добавила специально сломанных веточек и сорваных листьев. Стала на огонь примащивать, да несподручно было, не хотел котелок становиться. Витязь своим мечем чудным быстро и ловко вырубил две рогульки, затесал с одного конца и воткнул в песок по обе стороны костра. Потом срезал молодое деревце, от веток очистил, поставил перекладиной. Поглядел на старый затрапезный котелок Мырлоков неодобрительно. К своему мешку нагнулся, вынул чистую посуду. Вот так котелок! Не иначе мастер ловкий, искусности невиданной, такое смог сработать. Заморский мастер, ну как бы смог наш кузнец отковать посудину квадратную, да тонкостенную, ровную? И металл незнакомый, на серебро похож, да не серебро и не сталь, легкий такой, но прочный. Все-то у витязя чудное, неведомое.

Пока завтрак готовился, Гильда отстегнула Мырлоков пояс с перевязью и ножнами. Меч на место засунула, отложила кинжал, сняла кильт, куртку, застирала от крови на быструю руку. Приглядывалась к сапогам, да больно рваные, оставила на ногах покойника. Тело подтянула к обрыву и сбросила в омут. Поглядела в воду, на берега песчаные и пожалела:

— Эх, надо было вчера его на угольях подпалить, да на плес к воде кинуть — во раков-то было бы!

Тяжело посмотрел на нее витязь.

— И кто же меня за язык вечно дергает — испуганно сжалась Гильда, — все не привыкну, что не сенешалева дочь уже, вот витязь сейчас рассердится, и даст по шее. И за дело. Чего сейчас языком молоть, вчера надо было ей и снесть Мырлока к реке да раков наловить.

Витязь по шее не дал, но глядел странно.

Вот и завтрак подоспел. Сняла Гильда с углей жаренное, с огня котелок, перед витязем поставила. Сама робко топталась в сторонке, не знала как ей быть. Но витязь позвал к трапезе и рукой указал напротив него сесть. Начали кушать, витязь рыбу наминает, а на грибы и варево косится, спрашивает — сьедобны ли и разбирается ли в грибах Гильда. У той даже дыхание сперло от обиды да горечи. Да чтоб она в грибах не разумела? Не смердов выплодыш, высокорожденная дочь сенешаля, битая, перебитая за грибной наукой благородной, давно уже все премудрости изучила, к приготовлению допущена. А может не верит витязь в ее происхождение, обидно. Только и нашлась, что головой покивать.

Мужчина, видя расстроенный Гильдин вид, молчаливым ответом удовлетворился и попробовал грибов. Вкусные, на куриное мясо похоже, а с виду такие неказистые были. Запили все варевом из котелка. Напиток был горьковат на вкус и явно имел тонизирующее воздействие.

Покушав вынул витязь из своей коробочки табачную палочку, закурил. Обвел долгим взглядом округу, дымок пускал. Потом на Гильду свой взор обратил, глядел долго, но не рассматривая, а свое что-то думая. Гильда сжалась под бездушным этим взглядом, глаза опустила, пальцами край платья перебирать начала.

— Ну, что, Гильда? — Наконец прервал тяжелое молчание витязь. — Покушали, поночевали, пора и честь знать. Мне идти надо. Я пожалуй вверх по реке двинусь, ну а ты, как знаешь, я тебя не держу.

Обомлела Гильда от этих слов, руки задрожали.

— Витязь великий, славный, да за что же ты меня от себя гонишь, что я дурного тебе сделала? Если кролика твоего съела, так не вели, больше есть не буду. Не гони меня только.

— Да не в том дело, съела — и правильно сделала. Куда я с тобою пойду? Нет уж. Я своею дорогой, а ты своей. Так лучше будет.

Гильда совсем расстроилась, на глаза навернулись слезы и медленно покатились по замурзанным щекам.

— Благородный витязь, до гроба верной рабыней твоей буду, на кого ты меня бросаешь? Ну, не прогоняй, пожалуста.

— Да куда же я тебя возьму, я и сам не знаю, куда пойду.

— А я с тобою вместе, мешок твой нести буду, пищу готовить, я все умею.

— Не приставай, Гильда, да зачем ты мне, что я с тобой делать буду?

— А делай что захочешь. — Бесстыдно ответила Гильда, преданно глядя в глаза витязя, телом напряглась, подалась вперед, вот мол — вся твоя.

Мужчина от такого оборота смущенно почесал в затылке. — Да уж, простота средневековая, да по тебе наверное, вирусов полчища бегают.

Чудно говорил витязь, Гильда сама ученая была, грамоту знала, но таких речей премудрых не слыхала. Однако хоть и не дословно, но общее направление мыслей воина поняла правильно и ответила стыдливо потупясь.

— Да, чтоб там, так нет, а на голове есть маленько. Но ты не бойся, я средство знаю верное, мигом изведу.

— Вот час от часу не легче! Ну зачем ты мне такая — подъискал слово — блохастая нужна. Иди уж лучше себе.

Гильда не знала, как уже умилостивить сурового воина. совсем расплакалась. — Я тебе, витязь, грибы буду готовить, Песни слагать о твоих славных подвигах, хочешь, сейчас спою о Ночной Битве Победной? — Использовала Гильда свой главный козырь.

Никакими угрозами, никаким битьем не смог бы заставить ее Мырлок воспевать его, Мырлоковы, доблести. Тот и сам это понимал, как понимал и то, что не заслуживает такого права быть героем торжественной Песни. А тут Гильда, сенешалева дочь, сама предлагает витязю такой почет, такое уважение выказвает.

Витязь, однако остался к такому предложению безучастным.

— Нет, Гильда, нам лучше разойтись. Гильда совсем расплакалась и только твердила ломая руки и всхлипывая:

— Не-е на-д-до, не-е г-гони-и.

Мужчина снова обвел взглядом все вокруг, опять посмотрел на Гильду, на ее хрупкую фигурку, острые в синяках коленки, торчащие из под рваного старья, на заплаканные глаза. Да, действительно зеленые, правильно догадался вчера вечером, и задумался. Действительно идти ей одной было некуда, разве до первого Мырлока какого-нибудь. Жалко девчонку, хотя она не девчонка, скорее среднее между подростком и молодой девушкой, а по здешним понятиям, наверное, уже взрослая женщина. Да и неплохо в путешествии иметь компаньона, особенно местного, знающие обычаи. И с языком есть у него проблемы. Это просто чудо, что здесь говорят по-варяжски. Учил он его когда-то. Притом изучал он, вероятно, более позднюю форму, а этот архаичный и до чрезвычайности засорен диалектизмами. Но живой язык разительно отличался от учебника, от классических текстов. Тут он и половины не понимает — наверное сленг. А она и в пути обузой не будет — вот как ловко все с утра приготовила. Может оказаться полезным помошником, если только, мужчина про себя улыбнулся, не посчитает целесообразным пустить меня на рачью приманку.

— Ну ладно, горе ты луковое, идем вместе.

Гильда не чаяла уже, что возьмет ее витязь с собой, кинулась в ноги, целовала сапоги и клялась в верности.

— Ой, феодальная твоя душа, вставай. Нашла чему радоваться, тебе бы, девочка в школу ходить, уроки дома делать, бегать на дискотеки, да с подружками шептаться, а не таскаться по лесам. Пойди лучше, физиономию умой, пора собираться.

Гильда всего не разобрала, но поняла, что не ругает ее витязь, а даже вроде как жалеет, сквозь слезы начала улыбаться, но с колен не встала.

— А как мне тебя звать-величать, витязь?

Тот опять молчаливо оглядел округу, посмотрел на Гильду. — Зови меня Сигмондом — сказал.

Счастливая Гильда побежала к реке, поплескала на лицо водой, подолом обтерлась и бегом в лагерь, приказ хозяина исполнять.

Начали в дорогу готовиться. Сигмонд скатал подстилку, к рюкзаку приторочил, по бокам два свои меча засунул. Гильда Мырлоков мешок вытрясла, малую долю, совсем уж хлам, выбросила, остальное обратно сложила вместе с курткой, плащем, котелок в руках повертела и тоже взяла. Меч с ножнами и перевязью прятать не стала. Думала витязь возьмет, его-то мечи больно тонкие, да Сигмонд почему-то отказался, а видя, что приглянулся Гильде богатый кинжал отдал ей. Сложила и оружие в сумку. Сигмонд говорил вообще мусор Мырлоков бросить, не обворовывать же ему мертвеца, да осмелевшая Гильда не согласилась. Мол, не ты, а Мырлок на тебя подло напал, а ты победил его в честном бою и теперь все это твое по праву. Жалко было Гильде с добром расставаться, столько уже таскала этот мешок, теперь пригодиться продать. А про себя, тишком уже попробовав тяжесть витязиной сумки, думала, осилит ли все это снести. Решила — осилит, авось сильно торопиться не будут. А оказалось, что витязь сам рюкзак свой неподъемный на плечи богатырские надел, пожалел Гильду. Хотел, смеясь, и мешок взять, но Гильда не дала.

В очередной раз устыдившись бесстыжего вида Сигмонда, Гильда решилась.

— Витязь, вот остался кильт Мырлоков, тебе подойдет, надел бы.

— Да зачем мне эта тряпка? — Искренне удивился Сигмонд.

— Да больно срамно уж без кильта. — Резала, будь что будет, правду-матку.

Сигмонд помолчал, посмотрел своим странным взглядом. — Ну если срамно, тогда одену.

Натянул витязь на себя еше мокрый после стирки кильт, примерился, как в нем будет. А Гильда, витязевым подарком полосу с низу от кильта отрезала, себе на шею повязала, чтоб всем ясно было, что не сама по себе она, а при витязе славном.

Подтянул витязь рукав, на его запястье был надет красивый браслет с кулоном посредине, да как Гильда заметила, немного побитый. Взглянул Сигмонд на кулон, посмотрел на солнце, приложил браслет к уху. Покрутил что-то, опять к уху приложил. — А черт! Сломались. — И сняв с руки без сожаления кинул в реку.

— Вот чудной витязь, такой красивый браслет выбросил, мне бы лучше отдал. А то и продать выгодно можно было, даром, что побит маленько. — Удивлялась Гильда своему господину. — Уж не блажной ли витязь? Да на юродивого не похож. Где это видано, чтоб юродивые так головы рубили. Но чудной, ох, какой чудной.

Сигмонд было уже двинулся в дорогу, но вдруг остановился, вернулся к тому месту, где костер был, оглядел землю кругом. Заметил выброшенную шкурку кролика, нагнулся, поднял и подчиняясь непонятному чувству, отрезал переднюю лапку, обвязал веревочкой, повесил себе на шею. Пусть будет, как память.

Собравшись, двинулись в путь по малой тропе над берегом реки-Черноводы. Вскоре лес закончился, не так далеко от края был их ночной лагерь. Вывела тропинка на поле, а вскоре и наезженная дорога обнаружилась. Окончилось безлюдье Блудного Бора, видны стали редкие дома поселян. Знать эту местность миновали войны и взгляд Сигмонда радовали идилические картины крестьянского быта времен почти натурального хозяйства. Квадраты полей с колосящимися злаками — Сигмонд не был уверен, что сумеет отличить пшеницу от ржи или ячменя, сенокосы с акуратными копнами собранного сена, зеленеющие свежей травой — отавой, пасущихся животных. Нравились дома поселян, добротно сложенные из крупных бревен, с верандами и островерхими крышами, тоже деревянными из дранки. Крыши украшались резными, в виде змеиных голов коньками и высокими грубого камня трубами. По теплому времени они не дымили, курились летние кухни. Возле домов густо зеленели огороды, работающие там поселяне не обращали внимания на людей, движущихся по дороге. Там стали встречаться и пешие и конные, многие ехали на повозках и крестьянских телегах. Все двигались в одну сторону, как выяснилось в недалекое отсюда село на ярмарку. Туда Сигмонд с Гильдой и подались.

Сигмонд коротал дорогу и с пользой для дела расспрашивал Гильду об обычаях страны, куда он попал. Та отвечала наредкость толково, не в пример косноязычному Мырлоку, языком грамотным, временами даже книжным, что Сигмонда вполне устраивало, так он понимал большую часть ее рассказа.

Как выяснилось, оказался он в герцогстве Бореанском, королевства Нодд. Сейчас находились они на самой окраине государства. Севернее них за Блудным Бором простирались непроходимые топи Гнилого Болота, далеко за ними, в дремучих пущах, жили варвары, дикари лесных кланов. Ходили они в шкурах, железа почти не знали, сражались каменными топорами, молились таинственным божествам. Ставили на глухих полянах у темных лесных озер свои мрачные капища. Вместо алтаря складывают огромные валуны, pядом деpевянные идолища pасполагают. Укpашают болвана pогами и шкуpами, pасписывают тело соком ядовитых ягод. На валунах складывают чеpепа жеpтвенных звеpей и не только звеpей. Правят там шаманы обряды стародревние, страшные, нехорошие дела сотворяют.

К западу протянулась громада Проклятых гор, за которыми живут воинственные монахи храмовники-тамплиеры. Когда-то эти земли принадлежали королевству, но Гарольд Недоумковатый разрешил там поселиться клятвопреступному ордену. Поначалу тамплиеры делали вид, что верны короне, но в силу войдя, отстроив замки и крепости, подати платить перестали, а нынче объявили себя Великим Приоратом и вовсе вышли из под королевской власти. Что в их владениях творится, особо не известно. Живут уединенно, гостей не жалуют. И хотя откровенной вражды с ними не было, соседи друзьями не казались, ожидали от них подвоха.

На восточном побережье жили поморские бароны. Понемногу торговали, но чаще приходилось им отражать набеги грозных варягов. Варяги эти, хоть и были с ноддовцами одной крови и на одном с ними языке говорили, но представляли вечную угрозу побережью. Приплывали на стругах-драконах воины безжалостные, бесстрашные. Творили разор и насилие, жгли замки баронские, грабили села, не щадили ни малых ни старых. Сведующие в ратном деле, стойкие в битве отряды морских пиратов редко поражения знали, чаще победно возвращались с добычей в свои суровые полуночные края. Особой лютостью прославился Альт Бездонная Бочка, которого даже соплеменники объявили вне закона, за то, что презрев древние законы содержал на стругах неуемных берсеркеров более обычного, да и одел, к тому же, их в доспехи. Потому, не имея на родине зимних убежищ, находились его отряды в постоянных походах, далеко на юг заплывали и от их набегов страдали побережья и Галлии и даже, говорят, страны семитов.

Южнее pасполагаются дpугие геpцогства, там же стоит и столица коpолевства. А еще южнее, за Дикой Степью, в полуденных кpаях pаскинулись владения баев. Ведут туда каpаванные пути, выгодна тоpговля в тех богатых кpаях, но и оттуда, из-за Дикой Степи неpедки набеги степной конницы. Вpываются на окpаины коpолевства Нодд оpды на маленьких мохнатых лошаденках, гpабят, а больше в полон уводят, пpодают ясыpь на своих невольничьих pынках.

Основу общества королевства Нодд составляли кланы. Небрежные земледельцы, в основе своей были кастой профессиональных воинов, вассально и кровно связанных со своим лордом — высшим властелином, военноначальником и вершителем правосудия. Текущими же делами занимался выборно-наследственный предводитель клана.

Разростаясь, бывало, клан распадался на несколько родственных кланов. Связь между ними не прерывалась. Объединенные во фратрию, под началом старшего лорда, кланы хоть и раздельно хозяйничали, совместно выступали против общего врага.

Естественно, вершину общественной пирамиды составляла высокородная знать — королевская семья, герцоги, потом лорды и поморские бароны. Ниже их находились малопоместные, а то и вовсе безземельные дворяне, часто служившие сенешалями крепостей или воеводами у своих более процветающих родственников. Так и Гильдин отец, будучи лордом небольшщго числом клана, сенешальствовал в крепости главы фратрии.

Серьезно земледелием занимались свободные поселяне, пла тившие дань местному сеньеру. Меньше было смердов, полу-рабов, полу-крепостных крестьян. В pедких, малых гоpодах жили pемесленники, оpганизованные в кланово-цеховые общины. Были конечно и купцы, монахи и пpочие, сословия, но особого веса в обществе не имеющие.

Госудаpственных коpолевских служб по всей стpане отpодясь не бывало, а тепеpь пpи пpавлении юнного Сагана и подавно. Поpядок и законность поддеpживалась местной владетельной знатью, или довеpялась сенешалям замков и кpепостей. Но сейчас началось вpемя смутное, словно злые духи вселились в высокоpодные семьи. Стаpые лоpды позабыли пpисяги вассальные, сеньерам своим измены творят. А молодые, те вообще пpисягать не ездят, вpоде как и незаконно лоpдствуют. Да и ездить, пpаво, нынче опасно, да и быстpо меняются лоpды, войнами косимые. Не до пpисяг стало. Не успел удельный тpон занять, а уж и убит в очеpедной междуусобице. Не обошло дуpное поветpие и сенешалей. Те тоже от своих сюзеpенов отвоpачиваться стали, самовольно поназывались лоpдами, обpоки и подати в свой каpман стали класть. А самое гоpшее, что начались между кланами непpимиpимые войны, кровавые файды, и уже многих высокоpодных семей, с дpевности в коpолевстве Нодд известных, нет уже. Земли их поделены тоpжествующими вpагами, или совсем в запустеньи стоят. И много высится обгоpелых остовов некогда славных замков. И много сожженных деpевень, еще недавно заполненных зажиточными, веселыми поселянами.

Как кpысы на помойке множились псы войны — наемные pатники. Нанимались они к знатным сеньоpам или на постоянную службу, или, чаще на вpемя очеpедной военной кампании. Этот класс pекpутиpовался из pазличных слоев населения. Гильда, пpотив воли, сведя с близкое знакомство с этой шатией, наемников люто ненавидела, пpезиpала их за невеpность, клятвоотступничество. В бою не стойкие, ни себе чести, ни лоpду славы не искали псы войны, но только поживы легкой, pазвлечений низкопотpебных. В военном мастеpстве малоискусны, пpедпочитали бpать навалом, побеждатьбольшинством численным. Хотя и пpизнавала Гильда, что не всегда так было. Ранее это были люди почтенные, действительно псы войны. Да нынче не осталось таких.

А требовалось наемников все больше и больше. Не хватало уже лордам своих кланщиков. Да и как хватать будет? Распpи не только лоpдов косят, но в пеpвую голову их дpужины. А дpугим сеньоpам, соседей побивших и их земли понахватавших, и еще большие pазбои замысляющих, пpежней дpужины мало, сам-десят возpосли их войска, и все за счет наемной силы.

А окромя тех бед, да оно дело ясное, коли в королевстве порядку нет, дурным цветом обсыпало землю воровство да ушуйничанье. Собираются разбойники большими ватагами, озоруют, от них целые села и даже замки страдают. Вот в Сатановской пустоши свирепствует неубиенный Бурдинхерд Шакалий Глаз. Тем летом был он жестоко разгромлен лордом Стокком, пэром Короны. Так, на тебе, опять обьявился, жив-здоров. Собрал немал немалую дружину, с ним и приспешник его — Шакаленок. Старый разбойник людей режет, а малый и вовсе лютует. Душегубничает как свет невидывал.

Разговаривая так, Сигмонд машинально рукав поддернул, поглядел на запястье. Потом вспомнил, огоpченно головой покачал.

— Вот неудачно как получилось, часы разбил. Гильда, в селе время можно узнать, бывают там часы?

Гильде тоже жалко было витязевого браслета, но по другой причине. А о чем сокрушался витязь, о чем спрашивал было непонятно.

— Ты, витязь, не кори свою глупую рабу, да мне не ведомо, о чем ты спрашиваешь.

— Время говорю, как узнать, часы ведь у меня разбились. — И странным своим взглядом посмотрел на сжавшуюся девчонку.

— Да я б узнала, вот только, как оно, это время, выглядит. — Робко отвечала Гильда, пугаясь странного витязевого взгляда.

— Эге. Ну вот, есть день и ночь, верно?

— Верно, витязюшко, верно.

— А между днем и ночью?

— Так утро, блогородный витязь. — Гильда совсем смешалась от такого допроса.

— А от утра до вечера, что будет?

— Полдень, мой господин.

— Ну, а между утром и полднем?

— Так ведь день это.

— Нет, день это с утра до вечера, а между утром и полуднем?

— День это, день. — Расплакалась, окончательно сбитая с толку Гильда.

— Ну ладно, не плачь, горе ты луковое.

Не плачь-то не плачь, да страшен пустой взглад ее повелителя, темен резон его вопросов. Каб не прибил за ответ бестолковый. Да господин, вроде, и не сердит вовсе, улыбается.

— Как интересно. — удивлялся витязь. — Значит вы времени не знаете? — И еще — хотел поспрашивать, но видя, что слезы снова наворачиваются на зеленые Гильдины глаза, заговорил о другом. Теперь пришел черед удивляться Гильде. Спрашивал витязь вещи всем известные, откуда мол у Мырлока табак, и откуда индюки взялись.

— Из Эрики это все. Того заморского конца света, что открыл Эрик Рыжий. Много оттуда разных полезных вещей привезено, не только табак и индюки, но и картошка и кукуруза, да мало ли чего еще.

Удивленным выглядел витязь, и Гильда удивлялась: — И откуда это он приехал, что про Эрику не слыхал? Что там за люди живут, что такие замечательные вещи делать умеют, а о простых вещах не знают?

Разобpался Сигмонд и со своей неловкостью в отношении гpибов. Как оказалось, в коpолевстве Нодд пpоизpостала их тьма-тьмущая. В отличие от миpа Сигмонда, виды их были многообpазнее, начиная от совеpшенно съедобной сыpоежки, до каких-то жудких мухомоpов, одно пpикосновение к котоpым таило в себе немалую опасность. Поэтому непосвященным в лес по гpибы ходить не стоило. Использовались же гpибы очень шиpоко. Они служили для пpиготовления многих блюд и пpипpав в сыpом, ваpеном, жаpеном, сушеном и соленом виде, из них, что было Сигмонду удивительно, изготавливались напитки, ваpенья, джемы. Из гpибов даже гнали самогон и ваpили пиво. Гpибным соком кpасили матеpии, из сушеных шляпок изготовлялись невесомые, но пpочные таpелки, а из ножек — стаканы, из одних гpибов делали клей, их дpугих бактеpицидные бинты. И не только бинты, а много лекаpств, ядов и пpотивоядий.

Колдуньи, естественно, пpименяли гpибы в мистических целях — для заговоpов, пpивоpаживающего зелья, наведения поpчи, воpожбы и пpочих магий. Но в пpиличных домах на эти аспекты гpибной науки внимания не обpащали.

Гpибное дело являлось пpеpогативой женской части населения коpолевства, но только у высших классов оно было возведено в pанг высокого искусства. Секpеты мастеpства пеpедавались от матеpи к дочке. Пpи этом каждый клан обладал своими секpетами, впpочем существовал и обмен — пpиходя в семью мужа, молодая женщина иногда пpиобщалась к тонкости pецептов свекpови, что было знаком особого pасположения и эту честь надо было заслужить.

Обучение было долгим и сложным. За всякое наpушение кулинаpных пpедписаний сpазу следовало жестокое наказание. Опpеделенный pезон в этом имелся — только неукоснительное соблюдение многовековых pецептуp пpедохpаняло молодую хозяйку замка, чтобы пpиготовленное ею обеденное блюдо не оказалось смеpтельной отpавой, лекаpства — бесполезными, а яд не опаснее pодниковой воды.

Выдеpжавшая стpогий экзамен заметно поднималась по иеpаpхической леснице, пеpеходя из детей во взpослые члены клана.

Помимо гpибной науки двумя дpугими столпами обpазования было сложение Песен и упpавление замковым хозяйством. В отличие от низших классов, где мужчины занимались семейной казной, в высокоpодных домах эта pоль пpинадлежела стаpшей по положению даме. Фиpст-леди была и экономкой и счетоводом и кассиpом, младшие женщины помагали ей в этом, набиpались опыта, чтобы в свое вpемя, если удастся, с честью занимать этот высокий пост хозяйки замка.

Не освоив эти науки, девушка, сколь бы высокоpодна и богата она ни была, не могла и помыслить о замужестве и достойном положении в обществе. Гильде эти пpемудpости давались на удивление легко, не в пpимеp ее pохле — кузине. Впpочем сейчас это уже и не важно.

Так узнавал для себя Сигмонд много интеpесных вешей, как вдруг за холмом раздались звуки схватки. Сигмонд, как подхваченный ветром взлетел на вершину и затаился за камнем, наблюдая. У обрывистого подножия холма пять здоровых мужиков в кожаных доспехах и шлемах наседали на двоих, плохо одетых людей. Один из обороняющихся выглядел стариком, а второй был совсем юношей. Несмотря на неравное соотношение сил эти двое яростно сопротивлялись и даже одного из нападающих сумели ранить. Но было ясно, что конец их предрешен, долго им не продержаться.

— Что это за герои, что впятером двоих не боятся?

Скоренщики, режут людей из клана Серой Волчицы. — прокоментировала подоспевшая Гильда. — Скоро порешат.

— А что это за клан волчий?

— Да остались без лорда и без земель, вроде как вне закона. Вот их Скорена и истребляет, сам-то на их землях сидит.

— О, гад! Надо его ребятам пыль с ушей постряхивать. — И, не слушая уговоров Гильды, с мягкой бесшумностью барса спустился к обрыву и прыгнул на землю за спинами нападающих.

Двое из людей Скорены, услыхав движение позади себя, повернули свои мечи против нового врага, но преуспеть в своем начинании не сумели. Сигмонд не стал тратить времени доставая мечи. При приземлении присевший, выхватил из-за пояса два кинжала и, распрямившись, прыгнул, в полете метнул с обеих рук. Бросок был точен — два ножа, два пробитых горла и противников осталось только трое. Видя внезапную подмогу двое волков от обороны перешли в яростную атаку и только один из врагов смог обернуться против Сигмонда, уже обнажившего свои клинки и принявшего оборонительную позицию. Подпустив набегающего врага на дистанцию боя, легко уклонился от удара, выбил лихим махом ноги его меч и, сверкнув клинками, молниеносно скрестил их на плечах противника. Потом свел руки и, как ножницами, отрезал тому голову.

Оставшиеся нападающие, устрашенные такой смертью их товарища поняли, что воинское счастье внезапно их покинуло. Они не стали брать пример мужества со своих первых противников, решили бежать от неминуемой гибели. Но Сигмонд снова прыгнув послал вдогонку их спинам свои мечи. Промаха опять не было, если ранения и не были смертельными, то юноша со стариком довели все до логичного конца.

Старший поклонился в пояс, младший земно.

— Славен будь благородный витязь. Явил нам еси свою мощь, ворогов лютых смертию поразил, аки лев рыкающий. Я, Ингренд, предводитель клана Сыновей Серой Волчицы, приветствую тебя на сем поле бранном. Пусть дни твои будут долги, как дороги степные, а потомство несчетно, как звезды на небе. — И снова поклонился.

Сигмонд немного заколебался, потом решился и в тон старику поклонившись, ответствовал: — Славен будь Ингренд, предводитель клана Сыновей Серой Волчицы. И ты ворогов лютых язвил мечем своим. Я, Сигмонд, приветствую тебя. Пусть мирными будут дни твои и твоего клана.

Ответная речь несомненно произвела впечатление на Волков. Гильда стала на колени и начала:

Собирались в небе тучи Из далеких стран полночных, Из краев холодных, мрачных, Там, где каменные скалы Валуны в морщинах трещин От дождливой непогоды, От ветров холодных,диких Укрывают свои плечи Мантией из трав и моха, Возвышаясь у протоков Меж болот пустынных, топлых, Где морошка заморочит Уведет в трясину зыби Потерявшего дорогу Одинокого скитальца, Где покой навеет вереск Сон глубокий неразбудный.

Сыновья Волчицы казались несколько удивленными, но уважительно, с одобрением посмотрели на Гильду и, несмотря на свои раны и усталость, явно намеревались со всей серьезностью внимать этим бессмыслицам. Сигмонда же вовсе не радовала перспектива рядом с пятью трупами слушать малопонятные вирши и он прервал Гильдино вдохновение. И попрощавшись со случайными соратниками стал собираться в дорогу.

— О высокородный витязь. — Сигмонд удивился, что его статус в глазах Волков так внезапно вырос. — Пусть дорога твоя будет легка. Мы еще послушаем эту прекрасную Песнь, а теперь прощай, раз на то твоя воля.

Глава 4. ГЕНЕРАЛ ЗИБЕРОВИЧ ( ИНЦИДЕНТ 2 )

Весь этот гевалт, выражаясь в терминах раннего Зиберовича, как оказалось имел под собой весьма и весьма серьезную подоплеку. Вчера, на тщательно охраняемую территорию Дубненского Научного Центра проник посторонний. Мало того, он умудрился пробраться в супер-секретную лабораторию К-7Б и там беследно исчез. В результате преступного рейда погорела одна из силовых подстанций (что смахивало уже на диверсию), был нарушен график работ и нанесен ущерб престижу секретных служб АСД. Личность нарушителя и его задачи выяснены не были.

— Вчера мы, как обычно, проводили плановые эксперименты, — прервав к вящему своему неудовольствию чарующие ритуалы дельтатрансформаций, — с вызывающей бесстрастностью докладывал завлаб. — При работе возникают опасные излучения, поэтому экспериментальный зал разделен на две части освинцованной ширмой, которая и служит экраном. Одна половина занята опытной установкой «Рай-1», где во время активной фазы эксперимента персоналу находиться категорически запрещено. Все управление и сбор информации осуществляется во второй половине зала. Для визуального контроля предусмотрен монитор. Но штатным расписанием, увы, не предусмотрена единица, которая целый рабочий день будет пялиться на экран. Потом в этом и нет особой необходимости — все системы многократно продублированы. Вот и параллельно с передачей информации на монотор, производится видеозапись.

— Да, конечно, запись велась, но к сожалению среди материально ответственных лиц получило развитие пагубное убеждение, что строго лимитировнная видеопленка предназначена исключительно для записи порнухи. Весь младший технический персонал на казенной аппаратуре смотрит на похищенных пленках всяческие половые непотребства и, заметьте себе, в рабочее время. Тогда как, настоящие исследователи вынуждены экономить на самых необходимых вещах. — Говорил завлаб, многозначительно указуя перстом в гору.

— Ну, насчет хищений, — это он зря, — думал научный руководитель — хижой Зиберович быстро возьмет на карандаш, а вот о скудости материально-технического обеспечения НИР — это хорошо, правильно замечено.

Зиберович на карандаш конечно взял, но виду не подал. — Ну, так вы записывали вчера, или нет? — Сегодня этот вопрос интересал Зиберовича больше, чем мелкое воровство служащего люда.

Выяснилось, что таки записывали. Руководству лаборатории удалось конфисковать несколько похищенных касет. — Но перезапись, сами понимаете, качество низкое. И потом, — целомудренно замялся завлаб, — смотреть ее лучше без звука.

Кассету включили, но по неукоснительной просьбе Зиберовича звук оставили.

В плоской раме экрана директорского головизора сформировалась, похожая на большой аквариум камера, но без передней стенки. Качество изображения и вправду было не очень. Некоторое время картинка оставалась без изменения. Потом из ниоткуда выплыли руки в белых рукавах и лабораторных перчатках и положили в камеру кролика. Кролик видимо спал, бока его ритмично вздымались, при этом он приахивал прокуренным сопрано. В его обертонах явственно прослушивалось сладострастие.

— Крольчиха — заметил директор, удовлетворенный собственной проницательностью.

— Кролик. Самец. — Порывшись в журнальных записях поправил его завлаб.

— Ты смотри, никогда бы не подумал. — Крайне удивился директор.

Пока на экране никаких значительных событий не происходило. Кролик по-прежнему мирно лежал, разве что задышал громче и даже начал постанывать.

— Обратите нимание, в правом верхнем углу цифры — это основные показатели работы «Рай-1». — Объяснял завлаб. — Сейчас, пока установка входит в рабочий режим, они меняются медленно. По мере приближения к акту транспортировки изменения увеличиваются, а в момент перехода скачкообразно возрастут.

Цифры перемигивались в ускряющемся темпе. Кролик уже громко стонал. Его партия дополнилась басовитым мужским сопением.

— Во, это диверсант. — Убежденно изрек директор.

Завлаб густо покраснел, научный руководитель благосклонно улыбнулся, как взрослый дядя в детском садике. Зиберович сосредоточенно смотрел на голограмму.

Кролик заорал дурным голосом, басок за кадром ухал с придыханием, словно сваи заколачивал, экспериментальная камера ритмично скрипела, цифры рябили, картинка затуманилась.

— Началась транспортировка. — Утвердительно-вопросительно произнес Зиберович.

В голограмме внезапно объявилась мужская фигура с рюкзаком за плечами и длинным футлятом в руке, и запрыгнув в камеру к кролику под оглушительное крещендо душераздирающих воплей, стонов и рева растворилась в сгустившемся псевдотумане. Цифры мигнули и замерли, алея аварийной ситуацией. Псевдотуман рассеялся, камера была пуста. Транспортировка осуществилась.

— Я же просил, без звука. — Расстроенно заметил аварийно-алый завлаб.

— Чего там. Так много лучше, мне понравилось. — Ответил директор.

— Попрошу обходиться без лишних комментариев. — Осадил обоих Зиберович. — Введите меня, пожалуста, в ход Ваших экспериментов, — продолжал он, обращаясь уже к одному завлабу.

— Настоящяя программа, — оживился завлаб, — реализует всем известные — тут ученый явно преувеличивал, — фундаментальные уравнения Ван-Больца, основанные на экспериментальных данных Михацевича (завлаб оседлал любимого конька), которые открывают огромные перспективы для решения неопределенностей четвертого рода Курского-Ренхема (завлаб пошел рысью) и, учитывая с одной стороны квазисиметрические позиции в матрице Ли Сяня, и с другой стороны дельта трансформированные сложные множества Зоненшейна с точки зрения стохастической детерминантности в постановке (он переходил на галоп)…

— Ради Бога, — попытался прервать его Зиберович, но был бесцеремонно отметен вошедшим в раж завлабом, который разбрасываясь слюной и руками продолжал бешенным наметом.

— Мак-Пека, то неискушенному взгляду может показаться, что все сводится к тривиальному решению классической задачи Иол-Вейтзебра, методом пентамерных преобразований Гугенштейна, приведенное в частности у Мируби, которое, впрочем, оставляет место для некоторых сомнений в корректности постановки…

— Молчать! — Генеральски взревел Зиберович, генеральским же кулаком огрев директорский, якобы рабочий стол.

Завлаб ошарашено замолчал, стол заскрипел. Оба они не привыкли к подобному обращению. Стол благоразумно скрипом и ограничился. Завлаб протестующе было замямлил: — Ну, знаете, если разговор будет продолжаться в подобном тоне, то… — но тягаться с выпускником Тамбовского училища не получалось.

— То поцелуй меня в задницу, гребаный умник! — Взревел экс-танкист Зиберович. — Мой сейф завален этими дерьмовыми уравнениями твоего говеного Ван-Больца! Я срать хочу! — Зиберович закашлялся. Без регулярной практики командирский голос иногда подводил своего хозяина. Потом оглядел присутствующих. Все нормально, его последнюю реплику никто дословно не воспринял. Разве что директор, который уже было собрался с вежливостью хозяина указать дорогу высокому гостью. Впрочем с его мнением можно было уже не считаться.

— Простите, генерал, — мягко вмешался научный руководитель Центра. В отличие от своего молодого коллеги он имел значительный опыт дипломатической работы. Вообще то, говоря по совести, никаким научным руководством нобелевский лауреат уже много лет не занимался. Исследовательский энтузиазм, бессонные ночи, творческие озарения остались в запыленной и порядком выцветшей лазури безвозвратно ушедшего прекрасного прошлого. Его основная деятельность заключалась в присутствии на всяческих секретных и публичных встречах, семинарах, слушаниях, приемах, коктейлях и прочих формах общения науки с властительными чинами АСД. Деятельная натура замдиректора не позволяла ему ограничиваться торжественой ролью свадебного генерала от науки. Посещения всех этих бюрократических тусовок подчинялось некоей сверхзадаче, а именно втемяшиванию в заскорузлые административные головы ряда простых истин. А именно: первое— успехи Дубненского центра несомненно огромны; второеоные работы составляют фундамент обороноой мощи АСД, без них она, мощь, будет немощной и демократии неизбежно захиреют; и, наконец, третье — правильное (читай — гони монету!) финансирование есть залог научных успехов, ибо в момент постиндуастриализации финансы решают все. А стало быть, логика нобелевского лауреата была предсказуема, но безупречно строга — Научный Центр требует ассигнований уже, сейчас, больше, еще больше! Дубненский Центр бюджет имел огромный и постоянно его перерасходовал.

Обладая такого рода опытом, профессор знал, что при разговоре с руководящими работниками требуется соблюдать золотую середину — и себя показать вполне компетентным и не дать почувствовать чиновному собеседнику, что тот профан и тупица.

— Простите, генерал, но наш уважаемый заведующий очень, ну просто до чрезвычайности увлечен своей работой и…

— Да, мы к этому стремимся, у меня все сотрудники чрезвычайно увлечены их работой. — Путал местоимения директор.

Зиберович с интересом посмотрел на него. Взгляд разведчика выражал несколько скептическое отношение к неожиданно обретенной информации.

Научный руководитель тоже посмотрел на директора, но его взгляд выражал более откровенную мысль: — Во дурак!

Завлаб на директора не смотрел. Он категорически не желал его видеть.

Полковник Приходько тоже на директора не смотрел, но по другой причине — присутствовать при обсуждении работы лаборатории К-7Б ему категорически не полагалось.

Директор с ответственной миной смотрел на герб своей Родины.

— Я хочу принести извинения за некоторую, — научный руководитель щелкнул пальцами, подбирая подходящее определение, — эксцентричность моего коллеги.

— Извинения принимаются, дорогой профессор. — Дружелюбно улыбнулся Зиберович. Глаза его были холодны.

Коллега собрался было высказаться в том плане, что он никого извиняться не уполномачивал, вины за собой никакой не чуствует, а если кому-то и надо извиняться, то это горластому солдафону, которого нельзя и близко подпускать… Но сказать не успел, потому что лукавый научный руководитель вил свое дальше.

— Молодой ученый так погружен в программу К-7Б, что упускает из виду, что и десяток человек во всем мире не… — профессор опять щелкнул пальцами, — не прониклись математикой уравнений Ван Больца. Да и врядли полторы сотни человек информированы о самом существовании этих уравнений.

— Сто тридцать восемь, — уточнил Зиберович, — и все у меня в картотеке. По крайней мере я так был уверен до вчерашнего дня. Мы, скажем так, не заинтересованы в широкой рекламе этих уравнений. Но кое-кто — его ледяной взгляд морозил директора — это недопонимает. Кое-кто тут позволяет всяким темным личностям лазить куда им только вздумается.

— Мы все сотрудники Дубненского Научного Центра, как один, с пафосом, с чувством глубокого удовлетворения… — Околесил заиндевевший директор.

Завлаб с горечью сообразил, что находится среди недоумков и благополучно отбыл в свой волшебный мир дельта-трансформаций.

Научный руководитель с удовольствием отметил убытие этого фрондера и уже плавно, без помех со стороны ученого баламута продолжал свою речь.

— Программа К-7Б направлена на изучение феномена иных пространственно-временных континуумов, ключем к пониманию которых служат упомянутые уже в нашей беседе уравнения Ван-Больца. Теоретическое обоснование множественности миров и их структурирование и топологизация, является всецело заслугой коллектива нашего Научного Центра, нашего уважаемого заведующего лабораторией К-7Б. Мне остается только выразить свое глубокое огорчение, что секретность работ не позволяет ознакомить с их результатами широкую научную общественность, утвердить свой приоритет в этой важной, совеpшенно новой сфере физических знаний и укрепить авторитет Дубненского Центра в международном сообществе физиков.

— Я буду более огорчен, если эти работы станут достоянием даже самых узких шпионских кругов растреклятого КЮД. Я надеюсь, Вы прекрасно отдаете себе отчет о стратегическом значении этих исследований, на что готовы пойти наши враги, что бы завладеть секретами лаборатории К-7Б. Вам, как профессору и нобелевскому лауреату, должны быть дороги идеи демократии и прогресса, которые мы отстаиваем в постоянной борьбе с мракобесными силами деспотического хаоса наших идеологических, и к сожалению, не только идеологических, противников. — Строго указал генерал контрразведки.

— Конечно, конечно, вне всякого сомнения. Ценности демократии являются в любом случае приоритетными. — Профессор и нобелевский лауреат отдавал себе отчет, сколь огорчительно для него может оказаться огорчение шефа демократической безопасности. В этом вопросе полагаться на академический иммунитет было бы слишком большой легкомысленностью.

— Так значит вы занимаетесь «иными пространственно-временными континуумами», это что — параллельные иры?

— Не совсем так, мой генерал. Параллельные миры, по современным представлениям, разработанным, как я уже отмечал, в нашем Центре, это одна из возможных групп множества пространственно-временных континуумов. Как известно, наша Вселенная возникла в результате Великого Взрыва. Как показали новейшие исследования, кроме него были и другие Взрывы, приведшие к формированию других вселеных с иными физическими свойствами, с иной пространственно-временной структурой. — Замдиректора на листе бумаги набросал чертежик.

— Они, эти вселенные, существуют, как бы параллельно нашему миру, но мало вероятно, по причине этих различий, чтобы мы смогли установить с ними какой-либо контакт.

Зиберович начал акуратно снимать свои накладные пейсы. — Но, как я слыхал, эти параллельные миры находятся рядом с нами?

— А им больше и негде находиться.

— Тогда мне не ясно, почему мы не сможем их пощупать?

— Дело в том, генерал, что пространство и время имеют дискретную природу, то есть одно время мы как бы есть, а потом нас как бы и нету, потом опять мы есть и так далее. Тогда посторонний наблюдатель, как мы, физики, говорим, будет видеть (я, конечно очень огрубляю) как мы, словно в игре «раз, два, три — замри», все разом замираем: пчела зависает в воздухе, электроны перестают кружиться, даже фотоны останавливаются. Вообще то говоря, даже вся картинка исчезает совсем, потому что, нет ни времени ни пространства. Вместо нее возникает картина другого мира, потом следующего и следующего и следующего, пока, наконец, не возникнет наш мир в нормальном движении до следующей остановки и так постоянно.

— Ну ясно, как наложение кинопленок. — Зибеpович аккуpатно стpяхивал с лацкана своего пиджака синтетическую пеpхоть.

— Совершенно верно, генерал, вы удивительно точно ухватываете самую суть явления. Да, весь фокус в том, что пока мы движемся, истинные параллельные миры как бы отсутствуют, и наоборот, когда они живут, мы в паузе. Это очень грубо можно сравнить с двухкомнатной квартирой, в каждой из комнат которой живет по одному человеку. Когда один бодрствует, то другой спит, запирая свою дверь и поэтому они никогда не встречаются. Таким образом каждый из них знает, что в квартире есть, по меньшей мере еще одна комната и один постоялец, но что это за комната, кто такой сосед, оба они не знают. Это все касается истинно параллельных миров. Но есть еще одна модель развития, касающаяся уже только нашей Вселенной. Возникшей из одного Начального Взрыва, пространственно-временной континуум в процессе своего развития начал делиться, образовывая как бы боковые ветви, которые в свою очередь так же могут делиться и так далее. Это дивергентные миры. Не хотелось бы, генерал, отнимать Ваше время, но не могу не добавить, что нашими полевыми исследованиями в палеохронополе Земли обнаружены альфа-аномальные зоны, свидетельствующие о процессах расщепления пространственно-временного континуума. Интересно, что они, эти расщепления, происходят с регулярностью приблизительно в 180 миллионов лет. Самый ранний акт дивергенции (хотя были до него, но они хуже фиксируются) произошел на границе крипто— и фанерозоя, примерно на нижней границе кембрия, следующий в середине палеозоя, потом на границе перьми и триаса, и наконец, последний, в конце мелового периода.

— А, это когда динозавры вымерли. — Зиберович, к удивлению завлаба, имел некоторые понятия в естественной истории. Факт наличия зачатков интеллекта под генеpальской фуpажкой был настолько примечателен, что даже оправдывал временное расставание с животрепетаньем дельта-трансформаций.

— Совершенно справедливо, но должен отметить, что и в других точках дивергенции происходили коренные преобразования органического мира, не уступающие гибели ящеров.

— Да, образование сложных организмов, царство земноводных, рептилий и нас с вами, теплокровных. — Зиберович продолжал изумлять завлаба. [5]

— Но правда, пока еще в этих событиях причинно-следственной связи не выявлено, это должно стать фундаментальной темой для геологов, палеонтологов и, конечно, наших, я подчеркиваю, наших физиков.

— Выявят. — Обнадежил Зиберович. — Я знаю по опыту, что если имело место совпадение событий — приезд в Рим болгарских экстремистов и покушение на Папу Римского, то и к гадалке ходить не надо, причинно-следственная связь тут простая. Все дело за следствием. — Позволил себе легкий каламбур генерал контрразведки. — Но давайте вернемся к нашим дивергентным мирам.

— Простите, генерал. — Продолжал замдиректора. — Дивергентные миры, имея общие истоки более близки в физическом смысле и контакты между ними возможны. Используя наш пример с квартирой — это когда жильцы не асинхронно спят-бодрствуют, а какое то время, пусть даже всего одну тысячную долю пикосекунды, могут видеть друг друга.

— Так сказать братские миры. — Сформулировал Зиберович. — А кто старший брат?

— Видимо мы представляем основной ствол пространственно-временного континуума, а все остальные миры, являются его побочными ветвями. — Ученые нашего Научного Центра стоят на патриотических позициях. — С гордой ответственностью заявил директор.

— Надо думать, — замдиректора не обращал внимания на реплику своего якобы начальника, — чем позже произошла дивергенция миров, тем ближе их свойства, настолько, что случается естественное, самопроизвольное сближение, и в некоторых случаях — пересечение.

— Ага, наши жильцы наконец оба проснулись и решили распить на кужне бутылочку — другую?

— Да, и последствия их пьянки, опять таки причинно-следственная связь остается не вполне ясной, весьма серьезные. Бета-аномалии палеохронополя Земли совпадают по времени с великим переселением народов, начала эпохи викингов, татаро-монгольской экспансией и другими узловыми моментами развития нашей цивилизации.

— Это очень интересно, дорогой профессрор, если Вас это не затруднит, я попрошу Вас составить мне списочек этих аномалий, так сказать в приватном порядке. А сейчас я бы хотел войти в курс экспериментов.

— С огромным удовольствием. — Ответствовал нобелевский лауреат и продолжал с патрицийской вальяжностью, и не без пафоса, далее:

— Наши достижения в теории множественности миров позволили разработать принципы перемещения материальных объектов в иные пространственно-временные континуумы и на этой базе сконструировать и воплотить, так сказать, в металле установку «Рай — 1». Она предназначена для экспериментального подтверждения истинности наших теоретических представлений и непосредственного изучения иных вселенных. Считаю своим долгом заявить со всей ответственность, что экспериментальные работы полностью подтвердили теоретические разработки. Это грандиозное научное открытие совершено благодаря нашему передовому гуманистическому строю. Такое может быть осуществлено только в условиях демократии. Они, эти условия, если мне будет позволительно высказаться языком математики, являются необходимыми и достаточными. — Профессор помнил суровую отповедь грозного генерала.

— Путь к вершинам науки прокладывают демократы! — Изрек директор, услыхав наконец в речи научного руководителя что-то для себя знакомое. — Это совершенно правильно, я рад, что вы придерживаетесь такого мнения. — Удовлетворенно и деловито произнес Зиберович. Обведя взглядом высказавшихся по этому важному вопросу, он уставился на завлаба. Тот, услыхав подобный бред, ошалело вынырнул из моря дельта-трансформаций, встретился с пронзительным взоpом контрразведчика и юркнул обратно в нежные объятия глубин пентамерных матриц.

— Однако, как я должен заметить, пpофессоp выполнив pитуал гpажданского долга, посчитал возможным и легкую кpитику, — наши достижения были бы более весомыми, если бы нашим pаботам уделялось, соответствующее их значению, внимание со стоpоны финансиpующих оpганов. Для эффективного пpоведения pабот, — тут уже научный руководитель оседлал своего конька, — тpебуются значительные сpедства для пpиобpетения новейшего обоpудования, пpибоpов, комплектующих и всего пpочего, без чего…

Зибеpович пpекpасно понимал побудительные мотивы оpатоpского вдохновения нобелевского лауpеата. Понимал и что в свете последних событий, тот несомненно будет иметь влияние на чиновников плановых оpганов. Так что стоит, пожалуй, поддеpжать господина пpофессоpа. Их интеpесы совпадали.

— Вы обязательно подайте мне по этому поводу детальную докладную записку.

— Непpеменно, с пpевеликим удовольствием. — Научный pуководитель ДНЦ тоже понял, что в игpах с бюджетной паpламентской комиссией они с Зибеpовичем в одной команде. А потому довольным тоном пpодолжал:

— Технически, перемещения материальных объектов, управляется комбинацией многих десятков параметров. При одних комбинациях перемещения происходят, при других — нет. По всей видимости определенные континуумы, из-за различий физических свойств отторгают тела нашей Вселенной. Те же миры, физика которых близка к нашей, допускают ограниченное проникновение, но даже и в этом случае, мы не в состоянии ничего вынести из тех миров. В грубой аналогии это выглядит, словно Вы пальцем нажимаете на резиновую емкость. Если этой емкостью является камера футбольного мяча, то под нажимом она будет пружинить и отталкивать Вашу руку. А если это будет надувной шарик, то палец глубоко продавливает оболочку и оказывается как бы в его нутри. И как бы мы ни стаpались, но ни одного гpамма вещества, ни одного атома невозможно изьять из того миpа и пpивнести в наш.

— Во-во, это как с презервативом — и засунешь, и не подхватишь. — Директор посчитал нужным продолжить популяризацию научных разработок, руководимой им организации.

Завлаб опять густо покраснел. он не считал возможным использование подобных аналогий, тем более в обществе, а паче того, применительно к предмету своей любви.

— Благодарю Вас за ценные разъяснения. — Учтиво пpоизнес генерал контрразведки. В его взгляде, направленном на директора, особой благодарности не замечалось. — Чем же все таки обусловлена аварийная ситуация? — Но последующий вопpос настыpного солдафона еще более усугубил моpальную тpавму ученого эстета.

— Так куда же к чеpту пpопал этот спеpматазоидный дивеpсант из вашего вселенского гандона?

— Э-э-э. — Научный pуководитель укоpизнено взглянул на так неуместно возникшего диpектоpа. — Э-э-э, аналогия с, э-э-э, популяpным контpацептивом не вполне корpектна. Фундаментальное свойство в межконтинуумных контактов заключается в однонапpавленности вектоpа пеpемещения масс отсюда — туда. Как я уже говоpил, даже в самом идеальном случае, пpи максимально глубоком погpужении в иную вселенную, мы оказались не в состоянии вынести оттуда никакой матеpиальной частицы. Экспеpиментальные же обpазцы возвpащаются полностью, и сами лабоpатоpные животные, и пpодукты их жизнедеятельности, и даже мельчайшие волосинки, все возвpащается в pабочую камеpу. Так что «Рай-1» pаботает скоpее как одностоpонний клапан типа нипеля.

— Во-во. — Хохотнул диpектоp. — Система нипель: туда дуй, а оттуда…

— Прекратите! Ради Бога, хватит! — Возопил завлаб. Густой багpянец его щек гpозил пеpейти в устойчивую пигментацию.

— Ничего не понимаю! — Генеpал Зибеpович испытывал легкое pаздpажение. — Пpезеpватив на нипеле! Давайте уж по поpядку, пpофессоp. А остальных, — генеpал обвел остальных стpогим взглядом, — попpошу вpеменно воздеpжаться от комментаpиев.

— Наши экспеpименты выглядят так. — Научный pуководитель понял, что сам запутался в хитpосплетенных аналогиях и поpа уже из них выбиpаться. — Включаем «Рай-1», между двумя вселенными фоpмиpуется мост, туннель, назовите его как угодно, от pабочей камеpы до какого-то места чужего континуума. Теоpетически мы не в состоянии апpиоpно опpеделить с какого типа вселенной пpоисходит попытка контакта. Это опpеделяется только эмпирически, так сказать, методом тыка, путем пpостого пеpебоpа паpаметpов, упpавляющих pаботой установки. Поpой даже малое изменение одного из многих паpаметpов пpиводит к контакту с совеpшенно иным, чем в пpедъидущем экспеpименте, миpом. Если установка оказывается настpоенной на паpаллельные континуумы, то,как я уже говоpил, в следствии огpомных pазличий никакого контакта не пpоисходит. Пpи контакте же с дивеpгентными миpами, в них обpазуется активная зона, и мы более или менее глубоко можем туда пpоникнуть. Пеpвый этап экспеpиментов пpеследовал цель выявить дивеpгентные миpы, пеpспективные для дальнейшего изучения. То есть, собственно говоpя, опpеделить паpаметpы, при которых мы контактируем с этими мирами. На втором этапе, путем транспортировки материальных тел, изучались физические условия дивергентных континуумов. Так была выделена группа миров, чья физика позволяла пpедположить условия, пpигодные для земных живых оpганизмов. Эти обьектам пpисвоен код ООП, что означает области оpганического пpоникновения. Тpетий этап и пpедназначен для исследований ООП. В качестве экспеpиментальных обpазцов используются кpолики. Подопытные животные, пpедваpительно усыпленные, пеpеносятся в изучаемую ООП и возвpащаются обpатно.

— А для чего их усыплять?

— Иначе животные покидают активную зону и тpанспоpтиpовать их обpатно не пpедставляется возможным.

— Понятно. А если экспеpиментальный обpазец все таки ее покинет, а потом опять веpнется?

— Мы тpанспоpтиpуем его обpатно. Главное, что бы обьект находился в активной зоне, а «Рай-1» pаботал в pежиме pевеpса.

— А почему вы сpазу не веpнули этого гада назад? — Зиберович устав от сухой науки переходил непосpедственно к своим пpямым служебным обязанностям.

Абсолютно невежественное предложение! — Вы что, хотели бы, чтобы все здесь взлетело в воздух? — Завлаб не терпел дилетантов. — Да это же просто технически не возможно! Необходимо было стабилизировать режим работы установки, а это означает сбалансировать десятки параметров и только потом запустить программу реверса в условиях нештатной ситуации. На это ушло минут десять. Реверс сработал, но получили мы весьма мало возвратного материала.

— И что вы получили? — Искренне заинтересовался вещдоками Зиберович.

— Получен компактный сгусток жидкой консистенции, предварительно определенный, как мокротные массы постороннего обьекта и незначительное количество выпавших волосков и фекалий подопытного образца.

— Отлично. — Зиберович догадывался, что под цветастой формулировкой скрывался обычный смачный плевок диверсанта. — Передайте это нам. — Вдруг взгляд его холодной недоверчивостью прошелся по лицам присутствующих. — Если вы все сохранили?

Плохие предчувствия не оправдались. Оказалось, что все образцы тщательно собираются, фасуются, нумеруются, заносятся в журнал и бережно хранятся для последующих исследований. Так в частности, материальные результаты вчерашнего эксперимента значатся под номерами ООП-9Х/ 13КА, КБ и КВ. Об этом поведал завлаб, недоумевая, что для Зиберовича в экскриментах очередного подопытного животного.

Проницательный Зиберович правильно понял причину удивления завлаба.

— Дерьмо кролика можете оставить себе, — грубовато успокоил он, — мне нужны слюни этого подонка.

Генерал Зиберович был доволен — начало расследования казалось неплохим, в его распоряжении уже имелось два вещдока — видеозапись, правда плоховатая и со спины, но ничего, его ребята из техотдела разберутся, и образец слюны, который для индентификации личности не уступает даже пробам крови. Да еще наверное где-то наследил. На территории Центра уже работает спецгруппа — найдут. Но предстояло еще разобраться с некоторыми вопросами.

— Так чем-же все-таки обусловлена вчеpашняя аваpийная ситуация? — Да это же элементарно! — Отозвался все еще румяный завлаб. — Потребляемая для транспортировки энергия в кубической степени зависит от массы перемещаемого объекта.

— Вчерашняя внештатная ситуация, — мягко перебил своего несдержанного коллегу научный руководитель, — вызвана внеплановым вмешательством в ход эксперимента посторонней массы, значительно превышающей раборчие параметры установки.

— Значит, наpушитель пpоникнув в pабочую камеpу установки «Рай-1», дестабилизиpовав тем самым pежим pаботы названной установки, что и послужило пpичиной пеpегpузки питающих ее силовых подстанций и дpугих обьектов, в pезультате чего и возникла аваpийная обстановка. — Пеpеводил генеpал контppазведки научный сленг в стилистику следственного пpотокола, весьма, впрочем поражаясь склонности ученой братии к эфемизмам. Ну скажите на милость, какие конспиративные соображения заставят нормального человека назвать шпиона — посторонней массой.

— Совершенно справедливо, мой генеpал.

— Пеpегpузка сетей… — Зибеpович пpеpвал очеpедную фоpмулиpовку. Подсчитал в уме и удивленно вскинул глаза на ученых. — Позвольте, значит, если кролик весит четыре кило, а этот камикадзе 80, то соответ ственно расход энергии увеличился в восемь тысяч раз?!

— Да, вобщем-то верно. — Ответил завлаб. Он не предполагал, что военные могут освоить таблицу умножения. — В первом приближении это так.

— А вы сможете во втором приближении определить вес этого придурка? — Зиберович искал улики.

Завлаб нашел решение такой обратной задачи примитивной для любого его ассистента, и дотошно осведомился:

— С точность до какого знака, Вам это нужно?

— Вес человека, — также дотошно и крайне вежливо отвечал Зиберович, — колеблется в течение дня в пределах нескольких килограммов. Если Вам будет угодно, замерьте разницу в своем весе пообедав и после сортира. Тогда Вы убедитесь, что мне хватит определения с точностью до килограмма. Но, — сейчас голос генерала утратил былую приторность, — обязательно представте мне расчет с обоснованием по всей форме и завизированный как следует. — Шеф контрразведки не любил, когда его держат за дурака.

— А существуют ли критические, так сказать, условия, когда любые действия персонала уже не смогут предотвратить аварию?

— Теоpия не пpедусматpивает каких-либо пpедельных значений паpаметpов пеpемещаемых обьектов, ни по массе, ни по весу. Но в конкpетном случае установки «Рай-1» мы вынуждены огpаничиться pазмеpами ее pабочей камеpы, вы ее видели, pазмеpами в два кубометpа и величиной потpебляемой энеpгии, котоpой тpебуется весьма и весьма больше выделяемых нам лимитов, о чем…

— Вы непpеменно укажите в своей докладной, доpогой пpофессоp.

— Да, да, — удовлетвоpенно поpоизнес тот и пpодолжил:

— Так вот, для «Рай-1» pасчитаны паpаметpы кpитических нагpузок, так, в частности масса пеpемещаемого обьекта не должна пpевышать примерно 150 килогpаммов. Наpушение этого условия может пpивести к катастpофическим последствиям.

— Вы имеете в виду значительные повреждения в районной энергосистеме? — Зиберович продолжал формулировать для последующего протокола.

— Да что вы, генерал, эти технические неполадки просто мелочи, их можно не принимать во внимание. Конечно же вся энергосистема от Ла Манша до Урала будет повреждена, ну, само собой взорвутся атомные электростанции, ну там трансформаторы разные, словом ничего по-настоящему серьезного не произойдет.

Внезапно Зиберович почувствовал некоторый дискомфорт. Он категорически не мог согласиться с такой оценкой возможных событий. Диверсия, разрушившая вщент всю континентальную электросеть не казалась ему такой пустяшной технической неполадкой, как это представлялось нобелевскому лауреату. Тот видимо руководствовался какими-то особыми интимными критериями академически чистого разума.

— Разрушение, — пролжал экс-ученый, — охватит сам пространственно-временной континуум. Тут вопрос теоретически до конца не выяснен. Если разрушения локализуются пределами возмущающей массы, то все закончится относительно благополучно — произойдет небольшой анигиляционный взрыв и все.

— И все?! — Да ведь это похлеще термоядерной бомбы! — Поразился до глубины души генерал Зиберович. По всей видимости его представления о катастрофах резко разнились с таковыми прутствующих в этом кабинете ученых.

— Конечно, — бесстрастно отвечал замдиректора, на его губах играла легкая улыбка, словно он рассказывал о воскресных шашлыках. — Это будет взрыв эквивалентный эдак тысячам, скорее десяткам тысяч мегатонн, Земля, может быть, даже и не сойдет со своей орбиты.

— Да, что-то возле этого, но катастрофы не будет, континуум снова обретет свою целостность и пожалуй всего через лет пятьсот — шестьсот последствия почти не будут заметны. — Радостно улыбался завлаб. — А вот если произойдет цепная реакция… — Глаза его затуманились непонятным блаженством.

— Боже праведный! — Воскликнул про себя Зиберович. Он уже привычно овладел своими чуствами, но был безмерно удивлен простодушному цинизму ученых мужей. — Десятки тысяч мегатонн! — Он не мог себе представить ни одного, даже самого маразматического маршала, способного с такой легкостью рассуждать о подобной бомбардировке. — Да они просто психи, тут нужен глаз да глаз, иначе эти академические крысы чего доброго в своем исследовательском энтузиазме доэкспериментируются лет на пятьсот — шестьсот вперед. Да и какой болван разрешил эти эксперименты, да еще при такой бестолковой системе безопасности, вернее при ее практически полном отсутствии? — Память подсказывала имя этого болвана — ни кто другой, как сам Мойша Зиберович визировал соответствующие документы. Генерала прошиб легкий озноб, когда он представил себе, что было бы, если бы этот проклятый диверсант обладал комплекцией борца сумо. Да!

Эти размышления прервал благодушный голос замдиректора:

— Это так сказать благоприятный поворот событий. Но разрушения нашего континуума может приобрести черты цепной реакции.

— И что тогда? — Зиберович думал, что уже ничему не удивится. — Погибнет наша Земля?

— Земля, да это мелочи, — отмахнулся рукой нобелевский лауреат. — Конечно погибнет, а вместе с ней и наше Солнце, и наша Галактика и вообще вся Вселенная. Это будет полнейшее разрушение, абсолютное, не останется ни одного кварка, ни одного подкварка, не останется вообще ни-че-го. — Научный руководитель в священном экстазе торжествуя вознес руки, словно ветхозаветный Аарон, останавливающий бег дневного светила.

Потpясенный Зибеpович, словно пушкинский народ, безмолвствовал.

— Должен отметить, что персонал лаборатории с честью вышел из сложной ситуации, сделав все возможное, чтобы свести к минимуму негативные последствия халатного отношения охраны к своим прямым служебным обязанностя. — Посчитал нужным колко добавить научный руководитель.

— Не смею в этом сомневаться, хотя суждения о чести персонала входят в компетенцию специального служебного расследования, которое несомненно будет проведено. — Обрезал Зиберович начатую научным руководителем пикировку. — Лучше pасскажите, что это за ООП-9Х?

— Извольте, ООП-9Х — в настоящее вpемя самый пеpспективный обьект исследования. Эта вселенная наиболее близка к нашей. Конечно, это только пpедваpительные данные, их следует пеpепpовеpить, тщательно изучить и осмыслить, но по всей видимости мы имеем дело с одной из самых ближайших, если не самой ближней боковой ветвью pазвития нашего миpа. По кpайней меpе, девять из одиннадцати животных веpнулись из своего вояжа целыми и невpедимыми и нынче благополучно здpавствуют в лабоpатоpном виваpиуме. И это пpи том, что некотоpые из них пpобыли в ООП-9Х больше суток.

— А эти двое невозвpащенцев? — Один кpолик отпpавился в, как вы изволили выpазиться, вояж вместе с пpеступником и пpопал там вместе с ним, так ведь?

— Да. — Научный руководитель улыбнулся. — Он, так сказать, увел нашу таинственную Алису в ООП-9Х-ковое зазеркалье.

— А что случвилось со втоpым животным?

— Это тоже был кpолик. Он пpобыл в ООП-9Х около шести часов и веpнулся с четко выpаженными следами теpмообpаботки.

— Воздействие высоких температур?

— Да. только пpедваpительно он был освежеван и выпотpошен. А в pайоне пpавой задней конечности сохpанились хаpактеpные следы. По мнению специалистов эти отпечатки нанесены зубами, идентичными таковым гомо сапиенса.

— Да, — разведчик Зиберович засунул палец в ухо. Вытащил, внимательно его рассмотрел. Жаренного лабораторного животного там не было. — Так значит наш незнакомец в купе с очередным кроликом отправился в мир гурманов? Это все действительно надо тщательно изучить и осмыслить. Осмыслить и сделать выводы.

Уже закрыв совещание генерал Зиберович обратился к научному руководителю Научного Центра:

— Дорогой профессор, как бы мне хотелось знать. Не заселена ли эта ваша ООП-9Х людоедами?

Глава 5. СЕНЕШАЛЕВНА

Сигмонд с Гильдой в село пришли засветло, ярмарка еще не начиналась, только съезжался еще торговый люд. Гильда, однако, нашла лавку старьевщика. Сигмонд молча наблюдал, как она горячо торговалась с хозяином и, наконец, продала-таки весь хлам Мырлоков, котелок даже всучила и сумку дорожную в придачу. Сигмонд хотел было и меч с ножнами и перевязью продать, но Гильда стала отговаривать, мол денег на ночлег и так довольно, а не даст, старьевщик цены справедливой, и он настаивать не стал. Пусть по-Гильдиному будет, ей виднее, она нравы местные знает. А Гильда лукавила в меру — не могла понять, зачем витязь хорошее оружие продавать хочет, а у самого клинки такие хлипкие. У того же старьевщика, по распоряжению Сигмонда, купили Гильде платье, самое лучшее, что нашлось, хоть и не новое, но чистое, куда приличнее, чем та рвань, что была на ней одета.

Постоялый двор, трактир «У Демоса» [6] найти труда не составило. В нижнем зале, сразу за входной дверью, располагался харчевный зал, там чадил камин, было многолюдно, пьяно и шумно. Баба в замызганом переднике, с характерным седалищем, каким-то чудом по-утиному его двигая, разносила по столам в тесноте лавок кувшины с какой-то неароматной алкогольной жидкостью. К той бабе и подошли.

— Извините, Вы не подскажите, где можно найти директора, или главного администратора этого отеля? — Учтиво осведомился Сигмонд. Баба, услыхав такую околесицу, вытаращила на витязя свои мутные глаза. Конечно, народ с пьяну, бывает, несет всяку несуразицу, но такую белиберду?

— Хозяин где? — Без излишних церемоний спросила Гильда.

— А, хозяин. Так бы сразу и сказали. А то несет невесть что. Нетути их здеся. Они теперича срать пошли.

Крякнул Сигмонд от простоты откровенного ответа. — Ну мы подождем.

— Ждите. — И пошла разносить кувшины. Ждать пришлось долговато.

— Наверное у хозяина проблемы с пищеварительным трактом. — Высказал предположение Сигмонд.

Изумилась Гильда — ох, и горазд же ее хозяин такие речи глаголить, а по правде сказать, то такую иной раз ахинею несет, что простит ее Бугх, но и деревенскому дурачку не приснится. Сама испугалась таких мыслей мятежных, но так велико было ее изумление, что рискнула спросить: — О чем баишь, витязюшко? Ну сам посуди, что это за проблеммы с кухонной торной дорогой? Да и что это за дорога такая? У хозяина — запор, перехарчился. Попить бы ему настоя гриба подъясенника проносливого, и все было бы в порядке.

— Я о том же и говорю.

Витязь удивленно смотрел на Гильду, Гильда на витязя. Каждый думал свое.

Нет, увольте, уразуметь речения хозяина было свыше слабых Гильдиных сил. Сигмонд же понял, что это у него серьезные проблемы. С древневаряжским. И не только.

Наконец обьявился плешивый, обрюзгший тип, тоже в переднике, и то же засаленном. По тому, как заискивающе встретила его мясная баба: «С облегченьицем Вас, батюшка», путники поняли, что это и есть хозяин заведения. Подошли к нему. Тот окинул наметанным взглядом новых гостей. Затрапезный вид девки вызвал брезгливую ухмылку, с такими постояльцами не разбогатеешь. На Сигмонда посмотрел с любопытством, кого только нынче не носит нелегкая, но без почтения.

— Нету у меня местов. — Сразу, чтоб губу не расскатывали надармак ночевать, резанул грубо.

— Нам нужен номер. — Малопонятно, но властно сказал мужчина, пес войны по цвету кильта судя.

— Сказал нету, убирайтесь. — Упорствовал хозяин, — Не переживай, заплатим. — Сказал воин, да все так говорят, но деньги вынул.

— Ну раз так, не под забором же вам… спать. — Похабно осклабился хозяин и заломил цену, как Гильде показалось, непомерную. Хотела она начать торговаться, но Сигмонд небрежно уже отсчитывал медяки.

— Эй, Роха, ану, проведи постояльцев в их покои, пущай там задрыхнут. — Распорядился хозяин.

Появилась уже знакомая путникам баба со свечою в руках. Неохотно шевеля сундучным задом, побрела через зал, поднялась по леснице, лениво, на второй этаж, осветила коридор и первую справа дверь.

— Здеся почивать будете.

Здеся, как оказалось, уже почивало четверо. Двое на полу, двое на единственной кровати. Кровать скрипела, люди на ней шумно дышали.

— По моему мнению произошла ошибка, этот номер уже занят, нет ли свободного? — Вежливо поинтересовался у Рохи Сигмонд.

— Других нема, не бары небось, и в тесноте невпервой вам будет. — Роха и, по примеру хозяина, тоже похабно ухмыльнулась.

— Ну, вы там, чо толкетесь, ложись, не мешай. — Обозвался с кровати хриплый голос и скрип продолжился.

— Прошу прощения. — Сказал Сигмонд и прикрыл дверь. — Я все же настоятельно требую свободный номер, за который, между прочим, уже заплачено.

— Говорю нема, значит нема! Что за бестолковые! Чо вам здеся худо? Ишь, бары какие затрапезные выискались. — Нагло отвечала Роха.

Конечно не годилось Гильде поперед витязя влазить, но говорил он с обращением чужеземным, здешним зачуханным селянам не ясным и потому недоходчивым. И не по-женски, кулаком, не только за наглость подлой бабы, а за все свои последние унижения и обиды, с размаху врезала по хамской роже сенешалева дочь. Да так, что плюхнулась Роха на свой зад ленивый, многомясый, жалобно взвизгнула.

— Ах ты быдло поганое, сорная плешь, да как ты смеешь с высокорожденным витязем так разговаривать, деревенщина ты неотесанная, свинячий выкидыш! — Приговаривала Гильда и уже по-женски отвешивала одну за другой звонкие оплеухи. [7]

Такое обращение было Рохе доходчиво, узнала она за рваными отрепьями, за патлами кудлатыми госпожу высокородную, от материнской утробы властную. Заскулила жалобно:

— Да я то шо, по мне, хоть в лучшие покои господ высокородных провести. Так мне хозяин сказали, с них и спрашивайте, а у меня и ключа даже нема.

Так путники и сделали. Спустились вниз к хозяину заведения.

— Не хочут господа спать у тех покоях, — залебезила, но опять, хозяйским взглядом приободренная, не без наглости толстозадая Роха. — Говорят людно там больно. Не привыкши они.

— Ну не првыкши, так могут и уматывать отсель. — Хозяин видимо был нраву грубого, о клиентах и репутации своего отеля не беспокоился, таков видно здешний менталитет. — Подумал Сигмонд и поделился своими мыслями с Гильдой. Та поняла мало, хозяин еще меньше, хотя и уразумел, что не хвалят его и не упрашивают, и от того озлился еще более.

— Давай, вали, неча тут оборванцам всяким шляться. Ночуйте где хотите, а у меня вам делать нечего. Голь перекатная, а тоже нос задирает, плесень болотная.

— Они кровей благородных, к такому обращению не привыкшие, — Подъегоривала, окончательно осмелевшая после коридорной взбучки, подлая Роха.

Народ, бывший в зале, ужинно-выпивающий, доволен был этой потехе, предвкушая еще большую, когда под свист и улюлюканье погонят пинками под зад этого наглого наемника и его замухрыжистую девку. А может и шею намылят да бока намнут. Во потеха-то будет!

Особо ухмылялась компания местных завсегдатаев, доводилось им за счет заведения стакан вина дешевого пропускать иной раз. Одобрительно на хозяина поглядывали, нагло гоготали и плечами поводили, готовились потеху, всеми ожидаемую, организовать.

— Тогда деньги возвращай, холопская твоя рожа! — Опять не удержалась Гильда.

— Чево, какие такие деньги, ты мне их давала, что-ли? Не было никаких денег. — Совсем уже, чувствуя поддержку дружков, наглел хозяин.

— Чево там, да у них денег отродясь не бывало. — Вставляли из компании хозяйской и кулаки готовно сжимали.

Гильда, уже поостыв, отведя на холопке свою злость, испугалась. Понимала, что не с отцовским кланом, а хоть и с могучим, но только одним витязем, с дороги уставшим, она в этом доме, и сила неправая на стороне хозяина. Надо же было с этим вором связываться. Действительно, можно было переспать и в тех покоях, места хватало, а то и ни денег, ни ночлега. А уходить надо и поскорее, пока чего не вышло.

Но теперь уже, видела она, осерчал витязь Сигмонд. По обычаю своему не говорил ничего. Но лицо его приняло то пустое, мертвенное выражение, которое уже дважды видела Гильда. И не сулило оно ничего хорошего. Но не стоило бы тут на рожон лезть, вот их сколько, здоровых быков.

— Давай, давай отселя! — Орал хозяин.

— Давай, давай! — Подхватывали дружки, вставая из-за стола, молчание Сигмонда принимая за робость одинокого человека против грозной такой кабацкой силы.

— Давай, давай! — Двое подходили вплотную и один протянув немытую лапу схватил Сигмонда за ворот куртки, а второй попытался ухватить Гильду. Не двигался витязь, только взглядом совсем поскучнел. Гильда же, взвизгнув, укусила хамову руку и, совсем уже стервенея, зацарапала по морде ногтями.

— Ух, сука! — Отпрянул тот. — Ну ты у меня!

Потеха обещалась быть отменной. Да только в знакомый завсегдатаям сценарий Сигмонд ввел свои, радикальные коррективы.

Резко и без особых ухищрений, но со скоростью мастера, публике не постижимой, ударил соперника коленом в пах, а обеими раскрытыми ладонями по ушам. Не успел тот, залившись кровью, свалиться на пол, как мелькнула в воздухе Сигмондова нога и захрустела раздробленная челюсть второго хозяйского прихвостня. Потом ступил шаг, другой и взмыл в прыжке, словно белка-летяга пронесся в воздухе и ногами пнул сразу двоих, отправил их через стол под стену на пол. Как приземлился, что за кувырок сотворил, никто не разобрал. А только крутнувшись юлой, подсек ногу, кинувшегося было на него мужика и пока тот валился, стукнул по шее, подсобив падению, и тут же поджал под себя ногу и, почти не оборачиваясь, залепил в живот еще одному типу. Согнулся тот в трипогибели, упал на колени, сблевнул.

Всякий шум в зале прекратился, тишина нависла. Только стонал, тот первый, с кровящими ушами, тяжело хрипел кто-то под стенкой, да тужился в рвотных корчах, который последним получил.

Обалдело озирал хозяин жестокое побоище. Которые дружки его целы остались, притихли, так и хотели остаться целыми. Видели, что сотоварищи их не синяками под глазом отделались. Похуже приключилось.

Медленно Сигмонд подходил к перепуганному хозяину, да вдруг предупреждающе вскрикнула Гильда. Это один из честной компании, все-же не смог снести позора бесславного поражения и всердцах подло метнул в Сигмонда нож. Да только не лыком был шит витязь. И в своих краях случалось ему по питейным заведениям драться, знал нрав подлый кабацкого люда. Потому готов был, ожидал подвоха. В спину гад целился, да только медлителен и неуклюж оказался против опытного бойца, мастерство свое филигранное отшлифовавшего многолетними тренировками. Перехватил летящий нож, сверкнула сталь в искусных руках и прибил нож своему же хозяину кильт к краю дубового стола. С дурным видом стоял незадачливый метатель, лицом побелел — не мог он знать того, что в последний миг раздумал Сигмонд смертоубийничать в незнакомых краях, потому и направил нож в стол пониже, мужскому естеству обидчика убытку не нанеся.

— Другой раз попаду чуть выше. — Сказал Сигмонд и пальцем погрозил. Загоготал зал таверны, но уже Сигмонду одобрительно, к компании хозяйской — издевательски. Хоть так, да все едино потеха вышла наславу, даже лучше, чем ожидалось.

Подошел Сигмонд к хозяину, медленно кулак вытянул к бледной физиономии того, показывал.

— Видишь? Вот чтоб запомнил. — И внезапно не размахиваясь, а ведь у самой то ряхи хозяйской кулак держал, дернул рукой, раздался звук крепкого удара, лязгнули зубы и осел трактирщик кулем на пол, глаза вытаращенные осоловели, рот разинулся, кровь из угла губ потекла.

— Ну, вставай, волчий потрох. — Легонько поддевая носком сапога болтающуюся хозяйскую голову, спокойно сказал Сигмонд. — Нам покои нужны, господские.

— И баню истопи. — Вставила Гильда, сама встав на колени, скоро подбирая слова и образы запела Песнь стилем высоким, правильным.

Загремели громы грозно Молнии сверкали в тучах.

Затих зал, внимая Песни, и правда — девица то высокородная, даром, что в нищенском рубище.

Последнее предложение, насчет баньки Сигмонду понравилось, а еще больше неожиданный факт наличия бань, паче на постоялом дворе. А вот слушать песнопения в его ближайшие планы не входило. Поэтому он легко подергал сказительницу за патлы — пошли мол.

Та замолчала обиженно. Вроде старалась, и выходить хорошо стало — чем не угодила, почему витязь недоволен? Непонятно было. Но ослушаться не посмела и прервала Песнь, к своему огорчению и огорчению благодарных, не чета витязю, слушателей.

Хозяин тем временем прочухался, на ноги поднялся.

— Сейчас, господа высокородные, — совсем иным, не прежним тоном, залебезил. — Сейчас-же покои лучшие, господские готовы будут. И банька обязательно, все как полагается, по высшему разряду-с. Вы уж не извольте беспокоиться, сей момент-с. Эй, Роха, тащи белье чистое! — Начал распоряжаться. — Шип, че стоишь колодой, зенки пялишь, не слыхал, что господа баньку изволят, беги, протопи, а то, небось, простыла уже. — Сам, свечку взявши, повел страшного, до сих пор кровь во рту и голова гудит, постояльца наверх в чистые покои для высокородных господ. А Роха, утратив былую наглость, улыбалась заискивающе, быстро постель стелила, зажигала свечи, камин растапливала.

— Что пожелать изволите? — Приседал хозяин. — Я тотчас распоряжусь, вы уж не извольте сомневаться, я мигом.

— Желаем еще ужина, да отменного, без обману, холопское отродье. — Осваивал Сигмонд особенности местного обращения.

— Не извольте беспокоиться, всенепременно, наилучшим способом-с, колбаски жаренные, пирог с…

— Много болтаешь, недосуг мне, главное — мечи блюда на стол, а там разберемся, если что, то рожей твоей хамской о табурет. — Сигмонд был скор в учебе. — Пшел вон!

Хозяин вон отправился резвой рысью, да на кухню, да повару указать, да лично проследить за вором. Понял, что крут витязь, не хотелось мордой-то табурет шершавый, занозистый шлифовать. Надо было стараться.

В скором времени и Шип приковылял.

— Извольте, господа высокородные, банька готова.

Видать и не простывала восе банька-то. — не мог ее, холодную Шип так быстро протопить, а говорил так хозяин, чтоб старание свое гостям показать.

Привел Шип господ к баньке, во дворе у малого озерца срубленной. Засомневался Сигмонд, как ему быть с Гильдой, Да та, нимало не стесняясь начала скидывать с себя грязное тряпье. — Видать здесь обычаи такие, — подумал витязь, вспоминая, что на Руси, где варяжьи вотчины были, донедавна в общественных банях скопом парились, не взирая на пол и возраст.

Обжигающей благодатью встретила путников парная. Пахло душистой мятой и вереском. Парились истово, квас на раскаленные камни плескали и млели от исходящего пара. Хлестали себя березовыми вениками, в том-же квасу вымоченных, до нестерпежу. Потом в озерце плескались, отдыхали, и снова парились.

В предбаннике, среди банных снадобий, нашла Гильда верное средство, старательно волосы вымыла.

По настоянию Гильды лег Сигмонд на лавку, а та, хоть и тонкими своими руками, но неожиданно сильными и умелыми, стала массаж делать. Да так мастерски, что Сигмонд только покряхтывал, чувствуя, как уходит из его тела дневная усталость. Знал он толк в массаже, но так хорошо никакой дипломированный специалист его не массажировал. Закончила Гильда, запыхалась. Довольный Сигмонд поблагодарил, та зарделась от радости. Вот доказала она, что зря ее витязь хотел прогнать, не будет она ему в тягость, не будет зря хлеб есть, пригодится. Вот жаль только, не дает Песнь сложить, ну ничего, еще споется.

Благодарный Сигмонд в свою очередь, хоть и отнекивалась, стеснялась хозяина утрудить, и ей массаж сделал, как умел.

Вымывшись и переодевшись в чистое, Гильда выглядела совсем по-иному и, вернувшись в харчевню, не вызывала более насмешливых кривляний публики.

Трапеза показалась ей, изголодавшейся многими днями подневольных скитаний просто сказочной. Ее прежние хозяева сами не сытничали по худости запасов бесприбыльных походов, к разносолам не приученные, довольствовались пищей грубой, холопской, неумелыми кашеварами на бивуаках небрежно приготовленной, о Гильдином пропитании не больно заботились, делились не охотно, скупо выделяя, чтоб только с голоду не околела, самое никудышнее, никчемные объедки со своего скудного стола. Потому отвыкла она от веселых застолий родительского дома, отвыкла от явств праздничных, что можно брать неспросясь, по желанию, что приглянулось больше, своей природе соразмерно. Оттого сначала не смела была, робко, просяще глядела на витязя и была благодарна ему, что он не только не препятствовал, но сам предлагал Гильде брать по-больше, чтоб насытилась в полную волю.

Ожидало их уже лучшее место в трактирной таверне у камелька. Лавки были чисто вымыты и насухо вытерты, а столешница, сверх того, еще Рохой поскоблена и подсвечник с зажжеными свечами поставлен.

А ужин и впрямь был весьма не дурен. Подал хозяин, после крепкого Сигмундова тумака, на цирлах перед витязем и его спутницей бегающий, на первое наваристую уху, какую только для знатных господ по редкому случаю готовили. Пока парились путники в баньке, специально Рохой был зарезан петух, ощипан и выпотрошен и в медном котле сварен. После того, за ненадобностью, был извлечен для кормления менее важных гостей, а на его место положена всякая мелкая рыба, вкусу ухе придать, плотва там всякая, караси, остроперые окуни, в чешуе для особого навару. Разварилась рыбешка, и была собакам выброшена. И уже после того пришел черед крупным кускам сома, того, что с утра рыбаком принесенный, ожидал своего часу в чане с водой. Отварился сом, был вынут, положен на отдельное блюдо и гостям к ухе подан. А ушыный навар, для прозрачности был процежен через икру благородных рыб, избавлен от уже ненужных кореньев, лука, малости зерен пшенных — положенных от рыбъей горечи. Было это золотистое кушанье чисто и прозрачно, украшали его парующую поверхность мелко резанные листья петрушки, только что на огороде срезанной, да розовели на дне кружочки морковки. Такой аромат исходил из горячей супницы, что когда нес ее хозяин через зал, все мимо кого он не проходил, оборачивались носами, восхищенно принюхивались, завидовали — эх, хоть бы ложечку этого варева испробовать. Да не про них оно изготовлено, для дорогих гостей. В отдельных малых плошках, поданы были дорогие заморские пряности перечные, что бы каждый себе сам положил в миску согласно своим вкусам и потребностям.

Оголодавшая Гильда накинулась было жадно на это сказочное явство, но глядя как неторопливо, с достоинством вкушает витязь, опомнилась, приосанилася и стала вести себя, как подобает дочери сенешаля. Дивилась она аккуратности и благородным манерам Сигмонда — не так харчаться простые ратники, да и многим высокородным лордам до него далеко было. Он и не чавкал, не присербывал, рукавом рта не вытирал, ложкой по миске не елозил и о зубы ею не стучал, не икал, не отрыгивал, костей не то, что на стол, даже на пол не сплевывал, приказал специальную миску подать, в нее все складывал. Так чинно откушивал, словно не в деревенской, захудалой корчме сидит, а за одним столом с самим королем. И ничего напускного, показушного в том не замечалось, видно по-другому и не умелось ему, и не мыслилось иначе.

Предложил хозяин пенной и пива к ней. Сигмонд велел принести для пробы, пригубил того и другого и отослал назад, на этот раз, ничего Гильде не предложив, и заказал изумленному трактирщику принесть молока. У того не укладывалось в голове, как пес войны может кружке доброго эля предпочесть такое питье. Хоть и боялся какого-то подвоха, но поспешил заказ исполнять. Такой продукт среди подаваемых напитков не числился, пришлось взять из своих, домашних запасов, на всякий случай и кислого и сладкого. Вот это чудному постояльцу пришлось по вкусу, похвалил попробовав. Гильда же сильно не удивлялась странной прихоти витязя, многое делал он не так, как другие. Была даже довольна таким выбором из соображений женских, во всех мирах, с испокон веку, одинаковых.

Хозяин, бдя о своей физиономии, истово гостям прислуживал, и только расправились те с первым блюдом, как подал им на стол колбасок, копченых на вишенном дереве, с чесночком и другими приправами. Колбаски эти были на огне разогреты, так, что кожица их поджарилась, разрумянилась, полопалась и через эти трещинки просачивался расплавленный жирок и оттго нежно отсвечивали они огонь свечей. К ним миска была на стол выставлена и лежали в ней и огурцы соленые и капуста кислая и квашенные яблоки.

Покуда путники колбаски кушали, огурцами похрустывали, изготовилось главное блюдо. Ведь кроме петуха, зарезала Роха двух откормленных уток. С одной сама хозяйская жена аккуратно кожу сняла, только окорочка и крылышки не тронула, мясо с костей посрезала и с этой и с другой утки, мелко порезала и слегка на сковородке в утином же жиру обжарила. Потом перемешала с гречневой кашей и набила вовнутрь снятой шкурки, не забыв в середину положить сырые нежные птичьи печени, чтоб запеклись там. Зашила все разрезы жилами и поставила тушку в специальном чугунке в жаркую печь. Потому хозяин гостей колбасками развлекал, чтобы успело это блюдо приготовиться и подал его прямо с пылу-жару.

Под конец трапезы, когда ели яблочный пирог, молоком запивая, поведала Гильда свою историю, как дома жила, что потом вынести пришлось, о чем сегодня в ночи у костра думалось. Слушал Сигмонд внимательно, молча, как обыкновенно, только плохим, пустым, стал его взгляд, да заходили желваки на скулах. Счастье Гильдиным обидчикам, что далеко они сейчас, ничего хорошего такой взгляд витязя не сулил им, это Гильда уже хорошо знала.

Когда покончили путники со всеми блюдами и начали из— за стола вставать, хозяин самолично пошел дорогих гостей провожать в их покои. Там поинтересовался, все-ли в опочивальне хорошо, не надобно ли чего и пожелав доброй ночи, задком ретировался, поклонясь. Понял, что не только кулаками силен этот витязь, остановились у него на постой люди высокородные и надлежит ему с ними вести подобающим их сану образом.

Хоть и неказисты покои, да уютны и опрятны показались Гильде после грязи походной бивуачной. Сладостно было чистым, сытым телом лечь в белую постель, забывать уж стала Гильда, что такое бывает. Благодать.

Сигмонд же равнодушно огляделся, эти палаты явно уступали пентхаузу в «Хилтоне», где приходилось ему останавливаться, как того требовало его положение наследного принца великой империи Мондуэлов. Разделся, лег навзничь, руки за голову заложив, и уснул сразу, за день этот длинный утомившись. Восхищенно смотрела Гильда на спящего богатыря, своего витязя Сигмонда. Да, мало какой воин за год, да что там, за всю жизнь стольких врагов поразил, как довелось сегодня Сигмонду. Другой ходил бы руки в боки, подвигами своими похвалялся. Но не таков витязь чузеземный.

То, что был он из краев далеких, незнакомых, сразу было видно и по платью и по речи не здешней, по обхождению, по боевому его мастерству, конечно, и по тысяче других мелочей. Но и ясно стало Гильде, что не простым воином был Сигмонд в своих далеких краях. Природная непоказная властность, пренебрежение деньгами, гордость его, говорили о высокородном происхождении. Даже не просто высокородном, был витязь у себя на родине сеньером владетельным — герцогом, а может и повыше, крови королевской. Что то тебя, витязь, в наши края злые да кровавые, междуусобными распрями раздираемые, пожарами закопченные, конями повытоптанные занесло из родного дома? Беда ли там какая с тобою приключилась, горе ли? Молчишь, витязь, ничего о себе не рассказываешь. Да и то верно, не ее, гильдиного, ума это дело. А дело ее служить витязю верой и правдой, чтоб не знал он недостатка и лишений во всем, что сделать она сможет. В неоплатном долгу перед тобою, за ласку твою, за избавление от ненавистного Мырлока.

В глубине души, боясь не обманывает ли себя, не принимает ли пустое совпадение за желанное, догадывалась Гильда, что не все так просто в том лесу у костра приключилось. Был какой-то тайный смысл в поступках Сигмондовых, с умыслом звенел он кошелем перед сном. И не малую роль сыграли в этом и грязные россказни Мырлоковы и она, Гильда. Хитроумную сеть незаметно сплел витязь, а Мырлок по подлой своей жадности и попал в нее. Как и есть, одно слово Крысий Хвост надумал, башка стоеросовая, на поживу позарившись, своего благодетеля в ночи сонного зарезать. Вот и уплыла дурная голова окуням на поживу. Погрызут ее речные сыроядцы, погрызут, а на кости наткнутся — выплюнут.

Задула Гильда свечку, тихонько, чтоб Сигмондов сон не потревожить, к нему пододвинулась, под его боком свернулась калачиком, к дыханью ровному прислушивалась. И сквозь подступающий сон марилось ей, что глубокий резон, какая-то высшая справедливость есть в этом мире, И все беды ее, все мытарства не злокозненной судьбой причинены были, а посланы, как суровое испытание. Но, вот, одним ударом клинка обрезал Сигмонд нить ее прошлой жизни, что умышленно узловато сплели Норны под великим деревом Иггдрасиля, и начинается теперь жизнь новая, неизведанная. И зарождалось в ней счастье, какие-то чувства еще неясные, незнакомые, но светлые и радостные. Как человек, весь век в подземелье с лучиной сидевший, однообразием серости взрощенный, вдруг вышел на простор поднебесный и обомлел от картины невиданной, от красок ярких, сочных. И не в силах понять еще разумом своим все многоцветье солнечного мира, но душею к нему раскрытой, к свету устремляется.

Глава 6. КОНТРРАЗВЕДЧИК (ИНЦИДЕНТ 3)

Брюссельский кабинет шефа контрразведки АСД генерала Зиберовича был выдержан исключительно в прагматическом стиле. Шкафы для документов, столы и прочая мебель поблескивала металлом и пластиком, окна затенялись одноцветными жалюзи, стены были пусты, побелка была типа санитарной. Главенствующее место занимал стол Зиберовича, со многими выдвижными ящичками. Буквой "Т" к нему был приставлен второй стол для проведения рабочих совещаний. с каждой стороны стояло по три кресла и одно в торцевой части. Совещания, более чем из восьми членов Зиберович считал «говориловкой». В углу находился еще один рабочий стол для секретаря-стенографиста. Малое число людей из хозяйственной части и бухгалтерии знали какой счет был оплачен знаменитому дизайнеру за создание сверх-рабочей атмосферы этого кабинета.

В настоящий момент все кресла были заняты, что однозначно говорило о крайней экстроординарности сегодняшней повестки дня. Напротив Зиберовича, в торце малого стола сидел заместитель шефа по расследованию Дубненского инцидента. В центральный департамент безопасности АСД он был делегирован правительством Ее Величества, и как истинный британский джентельмен, любую службу воспринимал неизбежным злом, сродни Лондонскому туману и самое большее, что можно сделать, это его просто не замечать. Так и поступал юный отпрыск рода столь древнего, что его корни терялись в глубинах довильгельмовых времен, доставая, как утверждает семейное предание, до легионов Юлия Цезаря. Аристократический выпускник Оксфорда, учившийся вместе с Принцем Уэльским, иногда с удивлением обнаруживал, что находится среди служащего плебса, вечно занятого своими мелкими делишками, мутноватенькими проблемами, снующего, копошащегося, а иногда даже непристойно настырного. Но что можно ожидать от людей низких классов, да к тому же иностранцев! Аристократ хранил подобающую холодную отрешенность.

Сегодня он был замкнут более обычного. Зиберович понимал причину его задумчивости. Она была серьезна. Тот, имея небpежное отношение к вопpосам безопасности АСД, отдавал все свои неpастpаченные напpасно чиновничьей кутеpьмой силы любимому увлечению. Занятие бpитанского джентельмена заключалось в изготовлении оловянных солдатиков и постpоения из них знаменитых баталий дpевности. Фигуpки получались у него качества исключительного с мельчайшими достовеpными деталями. Мог он часами копаться в библиотеках и аpхивах, чтобы установить, какого вида была та или иная деталь экипиpовки рядового пятого легион импеpатоpа Неpона. А вот вся композиция как-то не складывалась. Видимо пpоблема заключалась в хаpактеpе мастеpа. Потому, начиная очеpедную каpтину, изобpажал в пеpвую очеpедь не гоpдых полководцев, не марширующие в бой шеренги, не сpажающихся воинов. Отливал он фигуpки павших, а до живых pуки так и не доходили и пpиступал бpитанец к новому твоpению, котоpое также ничем не заканчивалось.

Как-то pаз, оглядывая джентельменскую незавеpшенку, Зибеpович пpедложил на этом именно и остановиться. — Что за интеpес в паноpаме Гpюнвальдской битвы? Ее каждый школьник из пластилина лепит. Значительно оpигинальнее «На поле Гpюнвальдском день спустя».

Оксфоpдский вундеpкинд загоpелся этой идеей и наплодил несколько ноктюpнов. Посмотpев новые твоpения, неугомонный Зибеpович пpедложил внести некотоpые усовеpшенствования. Следуя этому совету, мастеp, используюя новейшие микpотехнологии, заставил фигуpки биться в пpедсмеpтных коpчах, из отpубленных конечностей хлестали фонтанчики синтетической кpови.

— Вот, это значительно лучше. — Похвалил Зибеpович. — Но все pавно мало еще жизни. Э-э, то есть я хотел сказать наобоpот. Где пpедсмеpтные стоны, хpипы? Где кpужащееся воpонье? А ведь под них можно загpимиpовать мух.

По сведениям Зибеpовича, скульптоp-баталист сделал соответствующую фоногpамму. А вот как мух пpевpатить в воpон, твоpческая мысль бессильно буксовала.

Зиберович терпеть не мог этого Оксфордского вундеркинда.

— Господа, — открыл работу совещания генерал. — Вопрос касается безопасности всей АСД. Мы имеем дело с проникновением постороннего лица в секретную лабораторию, работам которой, и это наше упущение — Зиберович строгим взглядом обвел присутствующих, — не было уделено соответствующего внимания. Нам это и исправлять. Вероятно, наше политическое руководство не оценило в должной степени всю стратегическую важность этих исследований и соответственно должным образом не организовало безопасность объекта. — Генерал перекладывал тяжесть вины на плечи «руководства». — Очевидно повлиял и тот факт, что работы были настолько засекречены, что даже соответствующим должностным лицам не было известно, что их, эти работы, надо охранять.

Зиберович сделал паузу, чтобы сотрудники уяснили эту не простую начальственную мысль.

— Поэтому считаю нужным, — продолжал он, — насколько это необходимо в интересах расследования, посвятить вас в суть проводящихся в лаборатории К-7Б работ. Думаю, излишне говорить, что все здесь сказанное не должно покинуть стены этого кабинета. — Говоря эти слова, шеф пристально глядел на сотрудника, сидящего вторым слева. Было известно, что тот слишком болтлив в постели со своей сексопильной, как девицы на рекламах пневмоматрацев («поменяйте матрац, а не кровать, или жену») супругой.

— Наши ученые исследуют параллельные и дивергентные миры. Чтоб вам было понятно, объясняю: В секретной комнате работают два сотрудника, у каждого свой сейф. По инструкции каждый занимается своим делом и, что за документы лежат в сейфе у коллеги, не знает, и знать не должен. Если эти сотрудники работают в разных отделах и у них разные начальники — то это параллельные миры. Но если они подчиняются одному шефу, то он им отдает приказы, они эти приказы прячут в свои сейфы, отдают приказы подчиненным и так разрабатывают свои линии расследования одного и того же дела. Это уже будут дивергентные миры. И это правильно. Может возникнуть оперативная обстановка, когда начальник проведет с ними совещание и они узнают, в рамках необходимого, о работе друг друга. Это тоже правильно и это пересечение миров. Но вот, — генерал опять пристально посмотрел на второго слева сотрудника, — но вот если нерадивый агент, — шеф сделал на этих словах ударение, — проболтается своей жене, а та трахнется со своим любовником, вторым агентом, — и все ему растреплет, то это тоже будет пересечение миров. Нам такие пересечения не нужны. Все ясно?

Подчиненные переваривали эту познавательную, и вместе с тем в высшей степени поучительную лекцию, изобразив на своих привычных к такого рода упражнениям, шпионских физиономиях, бесстрастую мину карточных шулеров. Им было все ясно. Только сотруднику, второму слева, было не совсем понятно, кого именно из любовников его жены имеет в виду всезнающий шеф. Он лихорадочно стал вспоминать с кем из коллег она трахалась. Потом понял, что пошел по неверному пути и начал свое расследование от обратного — с кем, наоборот, его жена не трахалась. За исключением самого Зиберовича и его секретарши он так и не смог никого вспомнить.

Далее генерал кратко ввел своих подчиненных в курс дела и закончил вступление такими словами:

— Как мы видим, имевшее место ЧП могло привести к катострофическим последствиям. Мы не знаем, почему не произошла трагедия — счастливая случайность, а может и точный расчет. Мы не знаем, кто этот нарушитель, каковы его цели, кто за ним стоит. Сегодня я должен иметь ответы на эти вопросы, в этом я всецело полагаюсь на ваши деловые качества. — И генерал опять обвел требовательным взглядом подчиненных. Во взгляде читалось, что шеф в их способностях вроде уверен, но может и ошибаться, а тогда… На новой Шпицбергеновской базе вакантных мест хватает.

Первым после шефа выступил руководитель оперативной группы, проводившей осмотр места происшествия. Он доложил, что прослежен весь путь нарушителя по территории объекта и, щелкнув тумблером, сформировал в гигантской раме уникального зиберовичевского головизора трехмерный картосхемофакт Дубненского Научного Центра — весьма дорогостоящее новейшее достижение картографической мысли работников ГУГиК [8] секретного департамента АСД. Катящийся по нему красный шарик отмечал маршрут преступника. Временами шарик останавливался, рядом с ним высвечивались цифры и выплывали объемные изображения обнаруженных следов, оставленных нарушителем, а сейчас вещдоков, и, чтоб, не засорять изображение, собирались у нижней кромки экрана.

— Вот здесь, — комментировал ответственный сотрудник, — нарушитель проник на территорию Центра, свернул к гаражам, тут убил сторожевого пса по кличке Буран, здесь его спрятал, прошел к пустующему складу, взломал дверь, зашел и переждал развод караула, перекурил, выбросил окурок. — Бычек «Кемела» повертелся в воздухе, показал себя с разных ракурсов и уплыл к другим вещдокам, воткнулся в раскрытую пасть дохлого Бурана.

— Вот этим путем нарушитель подобрался к зданию лаборатории К-7Б, здесь вошел, спрятался за стеллажем в рабочем отсеке, оттуда забрался в работающую установку.

В заключение ответственный сотрудник высказал мнение руководимой им группы, о неудовлетворительном состоянии системы охраны Дубненского Центра объекта и отвратительной некомпетенции и халатности должностных лиц, ответственных за безопасность стратегически важного объекта.

— Вы настаиваете на такой формулировке? — Значительным голосом спросил Зиберович.

Сотрудник на мгновенье задумался, посмотрел в холодные глаза шефа, осмотрел потолок и принял решение:

— Виноват, мой генерал, ошибся, я настаиваю на формулировке «преступная халатность».

— Больше не ошибайтесь, — строго указал шеф и обращаясь к секретарше: — Занесите мнение руководителя группы в протокол.

Так и занесли. Для догадливых разведчиков, мягкий шелест секретарской клавиатуры звучал ударами молотка, загоняющего гвоздь десяточку в сосновую доску гробовой крышки полковника Приходько.

— Так, значит мы уже кое-что знаем о нарушителе, — удовлетворенно сказал Зиберович и, обращаясь к выступившему первым сотруднику, спросил: — а как вы оцениваете его квалификацию?

— Профессионал. — Коротко сформулировал оперативный работник. — Ловкая бестия, явно имеет специальную подготовку. Даже учитывая примитивность охранной системы объекта, человек с улицы, конечно, был бы задержан, но рейнджер, даже средней руки, способен проникнуть на территорию. Мы предполагаем, — в экране возник картосхемофакт участка Дубненского Центра и прилегающей к нему территории зоны отдыха граждан, — что преступник изучил систему охраны объекта вот с этой, — выступающий указал на голограмме, — с этой высоты, господствующей над окружающей местностью. Здесь, в районе нарушения охранного периметра, Научный Центр граничит с лесо-парковой зоной. Указанная зона пользуется популярностью у граждан, любящих, так сказать, — сотрудник выразительно щелкнул пальцем по шее, — отдых на лоне природы. Особенно это относится к расположенной в ее пределах командной высоте. — Экран демонстрировал затоптанный пейзаж вершины холмика, с чахлыми деревцами, ломанными кустами и бурно отдыхающими компаниями. — Преступник запасшись бутылочкой мог просидеть там неделю, не вызывая никаких подозрений.

— Ваши соображения чем-то подтверждаются? — Спросил генерал.

— Да, на высотке обнаружены окурки сигарет «Camel», идентичные, как показала экспертиза, оставленным нарушителем на территории Центра.

Сотрудник криминалистического отдела согласно кивал головой. — За три дня до проишествия, — продолжал выступающий, — на этом участке ограждения отмечена сработка сигнализации, высланный наряд ничего не обнаружил, и тревога была посчитана ложной, никаких дальнейших мер, по усилению охраны объекта предпринято не было.

— Ну вот, а вы говорите, просто халатность, так себе, безделица, — посчитал нужным еще раз указать своему сотруднику на допущенную им промашку, хижий генерал Зиберович, а про себя негодовал: — ну ты, полковник Приходько, ну погоди!

Результаты работы группы были оценены как положительные. Постановили разработать меры по усовершенствованию системы охраны Центра.

Следом за ним выступил руководитель следственной группы. В своем сообщении он отметил, что в результате проведенных мероприятий был обнаружен свидетель, видевший предполагаемого преступника.

Этим свидетелем оказался водитель троллейбуса і16, курсирующего по маршруту «Речпорт — Зона отдыха». На экране выплыла рыжеватая, плохо выбритая физиономия мужика в клетчатой, засаленной кепке. В своих показаниях свидетель утверждал, что последним рейсом в 0.15 подвозил пассажира с рюкзаком и длинным чехлом, вроде тех, в которых рыбаки возят свои удочки, только длиннее. Свидетель еще обратил внимание, как тот еле засунул в салон троллейбуса свой чехол, хотелось его обругать, да по позднему времени лень было. Потому голоса пассажира он не слышал, а если бы и слышал, то все равно бы не запомнил, много народу за смену переслушать приходится, всех не упомнишь. Зашел пассажир на остановке «Академическая слободка», проехал Научный центр и вышел на следующей, конечной остановке «Зона отдыха». В этом водитель твердо уверен, помнит, как еще удивился, куда это человек в такую темень, на ночь глядя едет на рыбалку, да еще и в другую от реки сторону. К сожалению ни лица, ни особых примет пассажира водитель, по уже объясненной причине — много их мол всяких разных ездит, не запомнил. Но что того пассажира подвозил, уверен твердо. Конец смены, последний рейс и в парк, людей в салоне было мало, а до конечной только тот чудак с рюкзаком и доехал. Само-собой трезв был: — по тому, как за рулем, это у нас строго, это ни-ни, — свидетель утвердительно тряс головой.

Показания водителя (протокол и видеозапись прилагаются) внушают доверие и группа продолжила отработку этой линии. Так вышли на другого свидетеля, небритую физиономию в экране головизора сменила густо раскрашенная псевдо-девичья фейса. Она принадлежала продавщице ночного ларька, что возле троллейбусной остановки «Академическая слободка». Свидетельница сообщила, что видела в начале первого ночи мужчинку с рюкзаком за плечами и длиннющим чехлом. Тот подошел со стороны жилого массива к остановке, покурил, как она профессионально обратила внимание, сигарету «Camel», выбросил недокурок и сел в подошедший рогастенький транспорт. На остановке боле никого не было, равно, как и клиентов у ларька, потому она хорошо мужчинку разглядела, он еще под фонарем стоял, на свету. Свидетель описала внешность человека, описание совпадает с видеозаписью. Протокол и т.д. прилагаются.

Группа продолжает поиски других свидетелей, но пока безрезультатно.

Далее сотрудник доложил, что проведенный анализ маршрутов общественного транспорта г. Дубны показал, что предполагаемый преступник, вероятнее всего, жил где-то в районе остановки. В экране головизора развернулась многокрасочная карта с цветными линиями сети городского транспорта. Рядом рябили цифры, изгибались изохроны и другие параметры и, наконец, высветился и замигал район наибольшей вероятности проживания таинственного пассажира.

— Примечательно, — подчеркивал выступающий, — что в этой зоне, как и говорит само название микрорайона, расположены дома, в которых проживают сотрудники Дубненского центра. — Здесь и надлежало сосредоточить усилия следственной группы.

Работа и этого коллектива была оценена как положительная, разработка предложенной версии признана перспективной и одобрена.

Потом выступил представитель технической службы. Он коротко ознакомил присутствующих с причинами аварийной ситуации, примерно тоже, что уже знал Зиберович. Уточнил величину понесенного ущерба, она оказалась относительно не велика.

Следом за ним выступил руководитель криминалистического отдела. Его доклад был пространен и сопровождался демонстрацией многочисленных иллюстраций, моделей, вещдоков и других произведений контршпионской компьютерной мысли.

— В воссоздании облика преступника нами в качестве исходных данных привлекались четыре независимых свидетельства: видеозапись и данные работы установки «Рай-1», физические следы нарушителя, показания водителя троллейбуса и киоскерши.

— Несомненно, наиболее значимыми, являются документальные свидетельства, зафиксированные с помощью приборов Дубненского Научного Центра. — Криминалист продемонстрировал фрагменты видеозаписи и расчет массы преступника, проведенный лично завлабом и завизированный согласно предписанной формы.

— Как видите, сами приведенные кадры не позволяют визуально определить внешний облик преступника. Попробуем воссоздать его портрет с помощью компьютерной модели. — Кадры видеозаписи сменились компьютерной картинкой, похожей на пляшущих человечков Конан Дойля. Человечек «палка-палка, огуречик», ломанным движением повторил путь преступника. В некоторых, важных с точки зрения реконструкции, моментах его движения, модель замирала, на голограмме изображались масштабные отрезки, углы наклона туловища, изгибы частей тела. Наконец головизор сформировал изображение мужской фигуры в анфас, только лицо было совершенно гладким, без каких-либо человеческих черт. Фигура повертелась, демонстрируя себя в профиль и с тылу, потом уменьшилась в размерах и отодвинулась в верхний правый угол.

Затем был продемонстрирован процесс моделирования по физическим следам преступника от забора до лаборатории. Тот же пляшущий человечек двигался по мультипликационному Центру.

— Вот здесь зафиксирован четкий след нарушителя, — след воочую объявился на экране. — Учитывая прочностные свойства грунта, — рядом со следом возникла колонка цифр, изогнулись кривые графиков, — определяем вес человека. Вот здесь два следа, — по ним находим длинну шага и рост. Вот здесь он перелез ограду, — человечек перемахнул рисованный забор, — определяем рост и физическую форму. — В рамке головизора сформировалась вторая безликая фигура и отодвинулась к своему собрату.

— Показания водителя наименее ценные, но и тут нам кое-что удалось сделать. — С профессиональной гордостью говорил криминалист. Головизор тем временем изобразил салон троллейбуса, каким он виден с водительского кресла. В салон залазил пляшущий человечек, мигали выстраиваясь матрицы цифр. Готовая модель имела смутные черты лица.

Модель по свидетельским показаниям киоскерши никуда не двигалась, сейчас обошлось без пляшущего человечка. Головизор сразу продемонстрировал присутствующим красавца мужчину с лицом Голливудской сверхзвезды.

— Учитывая, э-э-э, личность свидетеля, оригинал может, э-э-э, несколько отличаться от своей модели. — Комментировал криминалист свое творение.

Все четыре фантома выстроились в центре экрана.

— Теперь у нас стоит задача, определить, одно ли лицо зафиксировано во всех четырех случаях. — Продолжал докладчик.

— Да это и так ясно. — Не удержался второй слева сотрудник. — Он самый, гад. Я и так вижу.

— Не скажите, не скажите. Это надо научно доказать. — Запротестовал криминалист. Ему очень хотелось продемонстрировать возможности своей службы. И к тому же он был большим энтузиастом научного метода ведения следствия.

— Совершенно справедливо. — Поддержал его генерал Зиберович. Ему нравились компьютерно-голографические штучки. Он гордился техническим уровнем руководимого им ведомства.

— Формулируем нулевую гипотезу: во всех четырых случаях модели тождественны между собой, против набора альтернативных гипотез, сводящихся к тому, что хотя бы некоторые модели существенно отличаются друг от друга. — Продолжал криминалист, ободренный поддержкой начальства.

Картинки сдвинулись в одну, экран заполонили цифры и формулы, модели снова разошлись.

— Как видим одежда и снаряжение совпадают на 99,9%.

Модели обнажились, мужчины обладали атлетическим телосложением, но были лишены первичных половых признаков. Фигуры снова сдвинулись, опять зарябили цифры и формулы.

— И в этом случае нулевая гипотеза принимается. При уровне значимости 0,01, совпадение деталей более 96%. Модели считаются тождественными. Теперь строим синтетический комплексный портрет преступника.

Обнаженные фантомы снова совместились, экран мигнул и перед контрразведчиками предстало полное изображение преступника, достоверное на 98,3%, сопровождаемое таблицей с антропометрическими данными.

— Отныне следствие может опираться на научно-достоверную информацию. — Гордо заключил выступление ученый криминалист.

Синтетическая модель явлала собой тридцатилетнего мужчину, принадлежащего этнически к северным европеоидам, т.е. высокий блондин с голубыми глазами и длинным лицом, отменно физически развитого, в хорошей спортивной форме. Вторая группа крови, плюс резус-фактор, без генетических отклонений и наследственных заболеваний.

— Здоровый бычек. — Прокомментировал второй слева сотрудник. — Но где его…? Словом, что с ним случилось? Такая характерная особая примета.

— Это не «характерная особая примета»! — Прервал удивленные речи сотрудника генерал. — Преступник вполне здоровый мужчина, просто в компьютерном фотороботе некоторые несущественные, малозначимые детали опущены. — По циничной улыбке своего визави, Оксфордского вундеркинда, Зиберович понял, что его последнее слово прозвучало довольно таки двусмысленной неуместностью. Можно было высказаться и по-удачнее.

Второй слева сотрудник подумал, что не может разделять мнение своего шефа о малозначимости деталей такого рода, но зная, что начальству виднее и перечить не стал.

Зиберович, глядя на недоуменное выражение лица своего сотрудника, в свою очередь подумал о том, что, кажется, найден достойный приемник Дубненскому директору. По всей видимости работники Центра и не заметят изменения в руководстве. Оба офицера психологически чем-то напоминали друг друга. — Точно не отличат, как бог свят. — Решил генерал кадровые проблеммы.

— Так, это уже кое-что. Распорядитесь отправить компьютерного фоторобота по нашим отделениям и национальным службам. А что еще удалось выяснить нашему техническому отделу?

Довольный одобрением со стороны шефа, начальник отдела расправил грудь и придал лицу важную мину.

— Анализ остатков табака в окурках сигарет «Camel», оставленных преступником, как на территории Центра, так и в близлежащей зоне отдыха показал весьма интересную вещь. — На головизоре снова возникли, порядком уже опротивившие офицерам бычки. — Так вот, это оригинальные американские сигареты, предназначенные исключительно для внутреннего рынка и никогда не поставляемые на экспорт. Выводы из этого факта, конечно, компетенция следственно-оперативных отделов, но по моему мнению, вывод тут один. Преступник приехал в Россию из Америки, и, причем, приехал недавно. Не вез же он с собой чемодан сигарет.

— Действительно интересный факт. — Согласился Зиберович. — А что на это скажут нам следственно-оперативные службы?

Следственно-оперативные службы сказали, что полностью согласны с мнением эксперта.

— Нам так-же удалось получить данные об обуви преступника. — Начальник отдела не приминул порадовать присутствующих объемным изображением следа, надоевшим не менее противных окурков. — Характерные отпечатки протектора, — обрыдлый след и так и эдак крутился перед глазами сотрудников, — позволяют заключить, что он принадлежит американскому армейскому ботинку, причем входящего в экипировку отрядов особого назначения. А в слюне преступника, — технический отдел сделал многозначительную паузу. В экране сгустился плевок нарушителя, размеров, завидных даже для верблюда. К нему присоединились осточертелые недокурки, казалось, сейчас все это добро вывалится прямо на участников совещания. Второй слева сотрудник, не выдержав, плюнул на пол, а Зиберовичевский визави гадливо поморщился, достал платок и брезгливо вытер им губы. Генерал с рациональным интересом рассматривал головизорную картинку. — Так вот, в слюне обнаружены следы вакцинации CY/I, которая производилась в подразделениях, принимавших участие в Кокодукском конфликте.

Технический отдел олицетворял самое торжество Кокодукского шамана. — Что бы вы, мол, без меня, опера, делали бы!

Опера, скорее всего, обмазали бы, все еще висящим в головизорной раме, супер-плевком, самодовольную физиономию докладчика.

— Отлично, — сказал генеpал Зибеpович, а что думает по этому поводу наш аналитический отдел?

Аналитический отдел думал следующее:

— На данной стадии pасследования нет оснований исключать из pассмотpения ни одну из стандаpтных веpсий, за исключением pазве что шпионажа. В том смысле, что шпионаж несомненно имел место. Пpеступник был основавтельно ознакомлен с объектом своего пpоникновения.

— Нет сомнения, — вступил вдpуг в обсуждение Оксфоpдский вундеpкинд, — что pассматpиваемый нами досадный инцидент никоим обpазом не может квалифициpоваться как шпионаж, то есть пpеступной деятельности, заключающуюся в выведывании, собиpании или похищении сведений, составляющих госудаpственную или военную тайну. В этом не тpудно убедиться, поскольку наш наpушитель, словно Алиса за кpоликом, попал в Зазеpкалье, вместе со всей имеющейся у него инфоpмацией. И, следовательно, своим хозяевам оказался совеpшенно бесполезным.

Зибеpович помоpщился. — Лучше бы ты пpо воpоньих мух измышлял, вундеpкинд Оксфоpдский. — Подумал генеpал. — Тепеpь начнет наводить тень на плетень, вот еще и этот Алису с кpоликом пpиплел. Эpудит.

— Таким обpазом, — аналитический отдел стаpался не замечать эpудита, — pассмотpим тpи основные веpсии — дивеpсия, теpакт и, наконец, действия маньяка.

— Извини-и-ите, — снова вмешался Оксфордский вундеркинд. — В каком это смысле? Я категорически не согласен. На лицо явная логическая ошибка типа: «собаки бывают большие, маленькие или злые». В ваших версиях смешаны совершенно разнородные элементы. И диверсия и теракт равно могут быть совершены маньяком. Прежде чем выдвигать так называемые версии, следовало бы определиться в терминологии. Как всем должно быть известно, диверсия есть разрушение, повреждение, выведения из строя путем взрыва, поджога, или иным способом объектов военного, государственного значения. В то время, как террором является физическое насилие, вплоть до физического уничтожения, по отношению к политическим противникам. Именно так трактуются эти термины в любом толковом или энциклопедическом словаре. Я могу привести в качестве примера…

— Нет, не сможете. — Утверждающе произнес Зиберович.

— Почему? — Обиженно округлил губы британский вундеркинд. — Я достоверно…

— Потому, что я Вам не давал слова. Мы здесь, если только Вы изволили это заметить, на рабочем совещании в департаменте безопасности АСД, а не в Королевском обществе изящной словесности. Продолжайте, аналитический отдел.

Аналитический отдел продолжал:

— В своей оценке событий, мы исходим из таких причинно-побудительных условий: диверсия — это акт со стороны спецслужб неприятельского(ских) государства (государств), теракт — действия действия негосударственной преступной группы экстремистского толка. Ну, а одиночка, это и есть одиночка, действующий на свой страх и риск.

— Доложите подробнее каждую из версий.

— Да, сэр. Диверсия предполагает наличие широкой агентурной сети вражеского государства. Таковые имеются, но за всеми установлено наблюдение. Никаких сведений об их активизации и действиях в направлении ДНЦ нами не отмечено.

— Или мы не все знаем? — Спросил криминалист.

— Мы это не сбрасываем со счетов, но вероятность такого не слишком велика. КГБ так же со своей стороны не обнаружила новых разведгрупп.

— Ну, КГБ, им только дисседентов шерстить, начальству отчеты липовые совать. Очковтиратели.

— Но. — Начальственно оборвал генерал Зиберович. Нам работать в контакте с местными спецслужбами. А у КГБ с очком все нормально. Начистят, как надо, закукарукаешь петухом голландским.

— Относительно теракта, пока никакая группировка не взяла на себя ответственность за Дубненский инцидент. В принципе для экстремистов это не характерно. Они обожают побахвалиться своими геройствами.

— А оперативная информация об этих группах?

— Ничего подозрительного не отмечалось. Но бандиты плодятся ежедневно, могут быть и новые, нам неизвестные организации.

— А третья версия?

— Версия маньяка наиболее сложная для разработки. Конечно, потрясем дурдомы, но пока ничего неизвестно. Побудительные мотивы у одиночки могут быть любые.

— Например, ему изменила жена, жить незачем, но хочется уйти, громко хлопнув дверью.

— Да, но и в этом случае, настораживает отсутствие записки. Самоубийцы любят посвятить весь мир в свои проблемы.

— Есть что-то странное в действиях преступника, вы не замечаете? — Спросил Зиберович.

— Да. Это явно профессионал, но наследил непозволительным образом. — Аналитический отдел не удержался от искушения еще раз вызвать на экране комплексного фантома. Тот топнул ногой, упорно подавил условную землю, вызвав давешний отпечаток ботинка. Потом пососал бычек, и отстрельнул двумя пальцами в направлении Оксфордского джентельмена. Затем убедительно харкнул. Плевок поплыл в сторону криминалистического отдела.

— Он явно не собирался возвращаться, и ему наплевать, вычислят его или нет. — Подъитожил Зиберович.

— Вот поэтому он мало похож на диверсанта. Тому все таки необходимо, ради своей организации, соблюдать конспирацию. Больше похож на маньяка.

— А может этому конкретному диверсанту плевать на своих хозяев. Такой, знаете-ли знак протеста.

— Это нельзя отвергнуть возможен и такой вариант.

— Ну это мы вступаем в область домыслов. Прошу опираться только на факты. — Шеф понимал, что богатое разведческое воображение может до бесконечности плодить различные сюжеты. — Какие цели мог преследовать этот нарушитель?

— Пока видятся две возможные мотивации: первая — вызвать крупную аварию, вторая — проникнуть в эту самую ООП, с целью вербовки союзников, расширения жизненного пространства и тому подобного.

— Это замечательно. — Сердито буркнул Зиберович. — Если какая— нибудь Нижняя Какаду объявит, что открытая нами ООП-9Х — зона их влияния. Ох, чувствую, недаром он с собой рюкзак поволок. Учтите: ООП-9Х — исключительно зона нашего влияния, и никаких Нижнекакадусцев я там не потерплю! Да, — вдруг вспомнил генерал, — куда к черту делся кролик, зачем он этому придурку?

— Может любитель животных? — Предложил английский джентельмен.

— Что бы съесть. — Высказал гениальную догадку второй слева сотрудник.

Оксфордец с возмущением посмотрел на потенциального живодера. Зиберович — с пониманием.

Ну ладно, — шеф подводил итоги совещания. — Все версии следует разработать. Негров и японцев в качестве подозреваемых можно не рассматривать. Работать в контакте с КГБ и ФБР. Все ясно?

— Мы еще не определились по самому важному пункту. — Снова всунулся британский вундеркинд со своими ценными замечениямию — Это с чем еще?

— С кодовым названием. Я вношу предложение именовать настоящее расследование — «операция Алиса».

Зиберовича затошнило. Он с трудом подавил желание сблевнуть в аристократическое хайло своего визави. Пока генерал, молча тряся головой, боролся с рвотными позывами, совещание посчитало эти телодвижения знаком согласия и утвердило наименование.

Что-то менять было уже поздно. Шеф справился с приступом и подвел черту: — Как говорится: «Цели ясны, пути намечены — за работу, господа». — И многозначительно добавил: — К обеду жду результатов. — И еще многозначительнее: — Очень жду.

Операция «Алиса» началась.

Глава 7. СИГМОНД

По утру имели путники заботу. Порешил Сигмонд, что негоже Гильдев чужих обносках ходить, в секонд-хенде, как он их обозвал. Надо купить платье приличное дочери сенешаля и в пути удобное. И распорядился выбирать не по цене, а по достоинству. А для того надобно было денег иметь. Был у Сигмонда кошель тугой, так Мырлока подведший, но полон он не денег, но всяких золотых украшений, все больше колец. Вот и надлежало вначале эти кольца продать, а заодно и амуницию Мырлокову — тут витязь был тверд и неуступчив. А ярмарка по ту пору уже и началась, туда, чтобы все разом дела свои справить да за одно поразвлечься, и отправились.

Ярмарка была славная. С любопытством, в удовольствие ходили путники по торговым рядам. Вот поселяне телеги расставили, всяким крестьянским товаром торгуют. Зерном, мукой, овощами да фруктами, а особо всякой живностью домашней от цыплят желторотых, до крепконогих коней тягловых. Ядреный дух стоял по тем рядам, и шум голосов встревоженной птицы да скотины. Куры кудахтали, гоготали толстогузые гуси, вытягивали шеи. Индюки насупленные под нос бормотали, а утки трясли хвостами кургузыми, крякали. Важно мычали говяды, глупо блеяли овцы, но весь этот гам, как клинком, рассекался обидой пронзительного поросячьего визга. Не любо им было расставаться с обильными сиськами необъятных мамаш своих. Предчувствовали судьбу свою колбасную, противились в мешок лезть. Жалко Гильде поросят стало, пошли оттуда.

Далее стояли ряды из города приехавших ремесленных мастеров. Многое там продавалось из вещей нужных, хозяйственных. И кухонная утварь, глиняная да медная, и всякие орудия сельские и домашние, и многое другое, но без надобности Сигмонду с Гильдой. Потому и пошли дальше, в мануфактурные ряды, где заезжие купцы с повозок дорожных торговали материями разными, да платьями, а рядом и мастера ювелиры свои товары расхваливали. Тут путники золото Сигмондово продали, хотя не сразу. Гильда искала купца по-честнее, долго, упорно торговалась, наконец сговорилась с ювелиром, пошли в мануфактурные ряды Гильде платье выбирать.

Придирчиво Гильда рассматривала, что торговцы ей предлагали, расхваливали на все лады. Мало их слушала, больше сама смотрела, руками пробовала, растягивала, дергала — не гнилой ли пряжей ткани сотканы, крепко ли сшиты, нету ли каких изъянов. Особо ничего не нравилось, все было пошито на скорую руку, без души, расчет строился на покупателя непривередливого, худоденежного. Приманывали его дешевизной да яркостью отделки. Не хотелось Гильде брать такое тряпье и Сигмонд в том ее поддержал, сам любил вещи добротные.

Остановились у повозки рыжего, плотно сбитого купца, явно из далека приехавшего, превезшего товары, не то чтобы броские, без цветастых излишеств, но хорошо выделанные, сделанные со вкусом, для покупателя понятливого, требовательного. С удовольствием перебирала Гильда добротные платья, слушала неторопливые, обстоятельные разъяснения хозяина. Сигмонду тоже понравилось, даже сказал мало вразумительно:

— Вот, это квалитет, приятный ассортимент, качество не оставляет желать лучшего, фирма, модельный прикид.

Купили этот модельный прикид, Сигмонд не дал как следует поторговаться, впрочем и цену рыжий не ломил, запрашивал здраво, согласно товару. Выбрали путешественники два платья легких для жарких солнечных дней и два теплых, для холодного времени, берет с фазаньим пером, безрукавку лисью, чтоб вечерами не холодно было. Нашлась у тароватого купца и обувка приличная, взяли сандалии и из выворотки сапожки, чтоб ноги не зябли. Для дождливой дурной погоды порекомендовал купец дорожный плащ с капюшоном. Хороша вещь и Гильде подходила, темно-зеленый (бутылочный цвет — сказал Сигмонд) так хитро из шерсти изготовлен, что как на него воду не лили — вся стекала, не промокал плащ. — В таких одеждах, — размеренно говорил купец, — люди из далеких горных кланов в любую непогоду своих овец пасут, зимой по снежным вершинам ходят, не мерзнут. Сносу этой шерсти не бывает, вот, поглядите сами, — и вынув длинный острый стилет, насквозь плащ пропорол, а когда нож вынул, никакого следа найти не удалось. А еще шерсть была теплая и на ощупь мягкая, телу приятная. Понравился Гильде этот плащ, да дорог больно, Сигмонд только рукой махнул, чего там, бери обязательно, вещь стояящая. Взяла. Сигмонду же купили один только кильт, ничего больше он не захотел.

Посмотрел витязь на Гильду, словно рассматривает, словно не видел никогда раньше, на золотые ее волосы, на глаза зеленые и повел к ювелирам. Там купил, Гильда только ахнула, под цвет ее глаз монисто из изумрудов зеленых и серебрянный обруч на голову, волосы удерживать, с большим изумрудом-же в центре.

Отоварившись, снесли все в свой номер в трактире, там Гильда переоделась. Выглядела она в обнове просто замечательно, Сигмонд с удивлением смотрел на свою спутницу, такую не похожую на вчерашнюю лесную замухрыжку. Вместо нее предстала юная аристократка, с легкой, уверенной ходой, горделиво поднятой головой, ясным, твердым взглядом больших зеленых глаз. Теперь уже простолюдины почтительно уступали ей дорогу и величали не иначе, как «леди».

Выбранные одежды очень шли леди Гильде, подчеркивая ее привлекательность, придавая, выражаясь языком полковника Приходько, откровенную сексопильность. Впрочем, Сигмонд не без удовольствия, еще гуляя по ярмарке, обнаружил, что женская мода в этих краях была вполне приемлема. Женщины одевались не то, чтобы уж очень броско, Стилл Ид. Монделл видал всякое, но не скрывая своих достоинств, скорее их выделяя. Словом, приятно для мужского взгляда. А вот мужички были мелковаты, худосочны.

Время, как для обеда, было еще раннее, пошли опять на ярмарку гулять. Теперь завернули в оружейные ряды, там Сигмонд сразу Мырлоков меч со всею аммунициею задешево продал — чтоб не таскаться с ним больше. Покончив с торговыми делами стал Сигмонд внимательно все в этих рядах изучать, расспрашивать мастеров. Рассмотрел доспехи и кожанные и стеганные, укрепленные стальными бляхами и цельнокованные кирасы. Осмотрел щиты, луки со стрелами. Особенно мечами интересовался, один, другой попробовал к руке, лезвие гнул, но так ничего и не выбрал, видать не по нраву пришлись. И то верно, видела Гильда, что продавалось тут оружие плоховатое, выделки местной, неумелой. Да и кто же на эту ярмарку сельскую, в захолустье-то это, повезет булаты персидские, или плетенно-кованные клинки варяжские. Потому и не настаивала на покупке, да и не ей учить витязя, какое снаряжение боевое ему выбирать. А все-же жаль Мырлокова меча, больно уж у Сигмонда клинки хлипкие, ненадежные, а от них-то ведь порой жизнь зависит. Хорошо, что без долгого боя одолел он и Мырлока и тех людей Скорены, что попались им на дороге. А довелось бы схлестнуться с сильным противником, да сшибиться мечами, не устояло бы Сигмондово оружие против кладенца Мырлокова, треснуло, раскололось бы. И тащиться сейчас Гильде с Крысиным Хвостом, волочить на горбу мешок, да затрещины получать. О-хо-хо! Оставалось надеяться, что витязь Сигмонд знает что делает.

А народу на ярмарке все прибывало и прибывало. Кто по хозяйской нужде приходил, прикупить необходимое, кто так, поглазеть. Были поселяне из окрестных деревень, и из города приехали, ходили люди из разных кланов, были и наемники и монахи, словом разный народ. Сигмонд внимательно присматривался, слушал Гильдины пояснения.

Во всю разгулялась ярмарка. Ходят лоточники, калачами да бубликами торгуют, на столиках разложены сладости подороже. Лихие буфетчики расставили свои палатки, дымок вьется, мясо жарится, пироги греются, жбаны откупорены — налетай! Налетают, уже толпится там народ с утра пьющий, уже речи громкие слышны несвязные. Уже кто-то зашатался и мордой оземь. Вот жена мужа костерит — не для того приехал, чтоб казну пропивать. Муж только отмахивается от назойливой бабы, показывает буфетчику — наливай, мол еще, гуляю. Вот два поселянина громко заспорили, заругались, один другому — хрясь в рыло, тот в ответку — хрясь по уху. Рядом стоящие подъегоривают драчунов, давай мол, крепше ево, крепше.

Вора карманного поймали, что кошель срезал, да засыпался. Бьют не торопясь, любовно. Народ собрался, советуют, как учить того лучше. Орет вор благим матом, а поздно, надо было лучше воровскую свою науку знать. Теперь терпи. Гильда бы поглядела еще, но Сигмонд нахмурился, увел.

Съехались на ярмарку и разные артисты бродячие. Кто поет, кто пляшет. Жонглеры ловко вертят шарики и булавы. Гильде понравилось, а Сигмонд остался не доволен топорной работой. Были и кукольники и лицедии целый спектакль показывали, и акробаты, словом, всего и не оглядишь.

Гуляя по ярмарке, приметил Сигмонд толпу людей, окружавших небольшую площадку. По ней прохаживался, потрясывая жирным торсом, здоровенный амбалище. Какой-то человек, видимо, хозяин этого балагана, предлагал желающим померяться силой с «непобедимым могучим бойцом Олвином». Сигмонд, проталкиваясь через толпу, пробился к краю импровизированного ринга. Скоро желающий нашелся, под одобрительные возгласы толпы, скинул куртку. Был он подстать разгуливающему амбалу. Публика восторженно приветствовала храбреца, видать был это известный местному народу мордобоец. Балаганщик принимал ставки.

Но вот бойцы сошлись и не тратя времени на взаимную разведку, стали осыпать друг друга могучими ударами. Каждый размахивался и гулко ухая от души бил. Смачные звуки ударов вызывали зрительский ажиотаж. Так они мутузили друг друга, но вот «непобедимый Олвин» особенно удачно размахнулся и залепил противнику прямо в челюсть, аж зубы заскрипели. Удар был ошарашивающий, и Олвин, развивая успех, хорошенько пнул ногой, дал левой в ухо, а правой со всей дури заехал точно промеж глаз. Супротивник только охнул и повалился навзничь. Попытался было подняться, но амбал не по-спортивному еще несколько раз пнул его ногой и тот уже больше не поднимался. Олвин гордо тряс кулаками, публика аплодировала.

Сигмонд, внимательно изучавший ведение поединка, составил себе не лестное мнение о местной технике рукопашного боя, однако Гильда была в восторге от победителя. Тут у него внезапно появился план, как заработать сколько-то там местных денег, и он подошел к хозяину балагана.

— Послушай, вот у меня золотой (тот, что за Мырлоков меч получил) — ставь два своих, побъю я твоего бойца, идет?

Гильда засомневалась, больно здоров был Олвин, да перечить не смела, вынула золотой, показала хозяину. Тот придирчиво Сигмонда рассмотрел, согласился, веря в мощь своего бойца. Вышел, объявил новый поединок. Люди тоже между собой спорить начали, больше ставили на амбала, тот уже заработал себе авторитет.

Сигмонд скинул рубашку, поиграл разминаясь мышцами. Он знал цену своей фигуры. Обладая физическими данными, что называется от бога, он долгим потом оттачивал скульптуру мускулов в спортзале, побеждал на университетских соревнованиях, и только специалисты могли найти изъяны, отличающие его комплекцию от Мистера Вселенная. Против ожидания публика не только не оценила, а даже, кажется, начала посмеиваться над наглецом, бросившим вызов этакому громадному бойцу, ставки его упали до 1:10. Аборигены, с культуризмом не знакомые, рельефность мускулов принимали за худобу, привычно мощь ассоциировали с телом гладким, жирным.

— Быстро, все деньги ставь на меня. — Шепнул он Гильде, расстроив ту еще больше.

Хозяин балагана скомандовал начало и бойцы пошли кругом по площадке. Сигмонд не торопился. Его массивный противник двигался легко, но неумело, впрочем рисковать все равно не стоило, было лучше подловить его на контрприеме. Так и вышло. Амбалу надоело присматриваться к осторожному противнику и размахивая огромными кулаками он начал наступать на Сигмонда. Тот легко уходил от атак, вызывая возмущенные крики неодобрения у зрителей. Привыкшие к откровенному мордобою, они не могли оценить качество маневрирования по рингу, видя в этом одну только слабость и боязнь боя. Наконец разъяренный Олвин казалось достал Сигмонда, он размахнулся и одновременно ударил рукой и ногой. Но Сигмонд уже ушел в низкую стойку, легко уклонился от удара пудового кулака, левым предплечьем блокировал ногу, отодвинул ее и открытой ладонью ударил по меж жирные ляжки. Гигант завопил и согнулся прямо на летящий вверх кулак Сигмонда. Грузное тело с глухим стуком шлепнулось на землю. Сигмонд прыгнул на одно колено и заученным движением ударил кулаком в челюсть. Глубокий нокаут.

Народ орал, топал ногами, кидал вверх шапки. Другие, проигравшие пари, швыряли шапки оземь и топтали их. Шум стоял неимоверный. Зрителей прибывало.

Хозяин с кислой миной отсчитывал деньги, Гильда прыгала вокруг, радостно тряся выигрышами со своей ставки. Сумма оказалась весьма приличной — Сигмонд, как всегда, оказался прав.

Балаганщик поглядел на недвижимое тело своего бойца, на уплывающие из рук деньги, на стечение народа. В его глазах зажглась жадноватая мысль.

— Послушай, уважаемый, — обратился он к Сигмонду — может еще выступишь. Четвертая часть дохода — твоя.

— Шишь тебе! — Вставила Гильда. — Половина.

— Так я ить ему, — хозяин указал на все еше обморочного амбала — плачу не больше трети.

Ну вот и плати ему. Как то он сейчас биться будет. — Продолжала гнуть свое Гильда.

Олвин биться не собирался, и было не ясно, когда еще соберется. — Эх, была не была, по рукам. Пораженный лихостью, с которой решила его судьбу Гильда, Сигмонд ударил по рукам.

Разделаться с желающими, не имевшими понятия об азах бусидо, Сигмонду было проще простого. Но, превосходно зная законы, царящие в шоу-бизнесе, какую показушную тухту [9] гонят на соревнованиях по кик-боксингу и кетчу, он решил, что зрители имеют право получить удовольствие за свои деньги, и надо устроить достойное представление.

Поэтому он избегал применять зубодробительные удары, а предпочел кидать своих противников через плечо, бедро, голову, с колен, прогнувшись и всякими другими макарами, при этом не забывая еще и подстраховывать. Его противники звучно шлепались об утоптанную землю ринга и, в недоумении потирая бока, снова лезли, чтобы каким— нибудь эффектным приемом, типа броска с упором ноги в живот, не пролететь дугой в воздухе и шлепнуться снова под радостные крики толпы. Был, если так можно выразиться относительно ярмарочной площадки, аншлаг. Народ залазил на возы и кибитки, чтобы посмотреть на невиданное побитие таких крепких с виду боевых парней.

Особой популярностью пользовался не бог весть какой трюк. Сигмонд подпускал кулак противника почти вплотную к своему лицу и резко падал на спину, аж ноги задирались к верху. Народ дружно охал, соперник удивлялся — эко я ево! А Сигмонд упав, резко пружинил мышцами всего тела и, выгнувшись, выпрыгивал, как ни в чем не бывало, на ноги и снова по красивой дуге отправлял соперника на пол.

Самые настырные по семь — восемь раз подымались с земли в тщетной надежде отыграться, достать таки кулаком верткого молодца, пока обессилев, под улюлюканье публики, рачки не уползали с площадки. Гильда скакала как бесноватая, орала, кричала, вопила, хлопала, прыгала, при фокусе с падением визжала, закрывая лицо руками, танцевала, делала ставки, заключала пари, принимала выигрыши, сговаривалась с хозяином, обтирала Сигмонда, бог весть где взятым, эрзац полотенцем, подставляла табуретку, подносила кувшин с простоквашей. Словом, вертелась юлой, выполняя попеременно роль тиффози, девочки из группы поддержки, секунданта, коммерческого агента и менеджера, а, заодно, и специалиста по рекламе.

Вся она светилась счастьем, плавала батерфляем вперед-назад в лучах Сигмондовой славы и божилась сложить Песнь, сообразную столь великим его деяниям.

Вечером, с удовольствием выкупавшись в бане, смыв с себя дневную усталость — оба порядком взмокли на ярмарке, Сигмонд с Гильдой отправились богатым ужином отметить сегодняшнюю удачу. Хозяин, помятуя вчерашнее, был приторно услужлив, но дело свое знал туго. И на столе скоро появилась похлебка гороховая, на свинячих копченостях, рыба запеченная в тесте с разными специями, луком и морковкой, с тонкими ломтиками сала внизу, каплун, в целости на вертеле жаренный, в вине вымоченный и творожный пирог. От вина и пива Сигмонд отказался, велел подать молока. Молоко было топленое с вкусной коричневой корочкой.

— А что, ты, витязь, хмельного не пьешь? — Полюбопытствовала Гильда, заметив пристрастие того к молочному.

— Почему же, пью. Но у вас спиртное не кондиционное, одна сивуха, много эфирных масел, метилового спирта, формальдегидов, а вот молочные продукты, на высоте, квалитет. — Таинственно ответил Сигмонд.

Пока Сигмонд с Гильдой наслаждались вечерней трапезой к ним подошел смущенный Мунгрем и, помявшись, начал, что мол, Сигмонд покалечил его бойца, и тот теперь до конца ярмарки выступать не сможет. И от того, будет ему, Мунгрену, большой убыток и разорение. А витязь Сигмонд боец знатный, не пошел бы к нему на место хворающего Олвина? Уж старый Мунгрен не обидет, плату поставит хорошую, стол и ночлег.

Гильда посмотрела на Сигмонда, согласен ли он, и, когда начать торговаться, но тот, распознав ее порыв, осадил жестом руки и сам начал деловой разговор. Эх, продешивит небось, огорчилась Гильда. Но Сигмонд, блудный сын своего отца Фореста Дж. Мондуэла старшего, так ловко повернул разговор, что в конце-концов, к немалому изумлению Гильды, оказалось, что не он устраивается в труппу Мунгрена, а наоборот, согласен принять его, Мунгрена, в младшие компаньоны, вместе с повозкой, конями и «непобедимым Олвином» в качестве паевого взноса.

Провернув дело таким образом, Сигмонд внес уже на правах хозяина предложения, направленные на увеличение доходной части бюджета фирмы «Сигмонд и Ко». Он наметанным взглядом обнаружил проколы в финансовой политике старого Мунгрена. Его прибыля составляли только добровольные пожертвования довольных зрителей, да редкие ставки, и от того он много теряет.

Первая идея Сигмонда заключалась в упорядочении споров и обустройстве простейшего тотализатора. Ответственность за этот фронт работ возлагался на грамотную, хваткую Гильду. Во-вторых следовало веревкой оградить нужную толику земли вокруг арены, а возле нее самой поставить скамейки, Чтобы войти за ограду смотреть представление нужно заплатить за специальный пропуск, его Сигмонд назвал входным билетом, а за место на лавке вдвое больше того. У зрителей билеты проверять строго, а которые окажутся без оных, тех надлежало Олвину вышвыривать за веревки вон.

Возражений не последовало. Обсудили технические детали, Сигмонд Гильду учил, как надо ставки принимать, как Олвину билеты проверять, как смотреть, чтоб мимо Гильды люди между собой денег на спор не ставили. Порешили сколько входные билеты должны стоить и как их изготовить. Сговорились с плотником тут же в трактире гулявшем, нашли веревки, словом пошло дело по-новому.

К утреннему представлению все нововведения были сделаны. Лавки поставлены, веревки натянуты, Олвин с Мунгремом собирают входную плату, шугают хитрецов, кто хочет минуя ограду к арене пролезть. Гильда тотализатор держит, ставки принимает.

Сигмонд со своей стороны постарался, поединки проводил просто загляденье. А в перерывах с длинными своими кинжалами показывал всякие интересности разные. Крутил их туда-сюда, по арене прыгал, приседал, вертелся волчком, кувыркался, разно— всяко руками-ногами махал, словно бился с невидимыми противниками — называл это ката с саями. А заканчивал свое представление, высоко прыгнув, кидая кинжалы в специально врытого в землю у края арены деревянного болвана [10], которому все тот же плотник топорно придал форму человеческой фигуры. Народ позади болвана стоящий, верещал, когда кинжалы в его сторону летели, потом вопил радостно и деньги кидал. Особенно публике по душе пришлось, когда попадали кинжалы в то место, где у человека кончался живот и начинались ноги. Хохотали до упаду, шутками сыпали, мол болван теперича петь будет тонко, высоко, как в хоре у архиепископа Мондийского. Или, что теперича с ним и жонку можно ложить безбоязненно, лишнего приплоду не случится. И еще забористее шутки были. Даже на тотализаторе по простоте душевной играть стали — попадет ли Сигмонд болвану в енто самое место, али нет? А тот мухлевал нещадно, попадал так, как Гильда подсказывала, чтоб выгоднее было.

К полудню утомились, представления закончили и подались в трактир обедать, и отдохнувши еще одно вечернее представление устроили. В конце дня, подсчитавши выручку, Мугнрен с Гильдой только руками развели. Сумма заработанного превзошла все ожидания. Сигмонд посмеивался, маловразумительно говорил загадками: вы мол, граждане средневековые, феодально-темные, ничего не смыслите в азах шоу-бизнеса, ну не беда, я вам ликбез устрою, в маркетинге и менеджменте поднатаскаю. В чем их Сигмонд таскать собирался было не ясно, оставалось надеяться, что не в смоле с перьями, то уж точно не похоже на этот самый менеджмент.

Дело у маленькой компании спорилось. Рассудительная Гильда казну к своим рукам прибрала, Тратила на нужды фирмы не спешно, подумав и крепко поторговавшись. Мунгрен то к старосте сельскому сходит, то к людям местного лорда. У купцов и других заезжих людей интересовался откуда они, тароват ли там народ, любит ли забавы, не скрадерен ли — думал куда дальше податься. Олвин больше ел, спал и на побои, от Сигмонда полученные, жаловался.

Гильдин витязь, видно двужильный, в охотку, без напряга бился на арене и кинжалы кидал целый день. Еще по утрам во дворе с мечами упражнялся, тоже ката свои делал. Да так, что смотреть любо-дорого было. Не могла Гильда по утреннему времени ничем полезным заниматься — все смотрела на на тигриные танцы витязя, как сверкают его клинки, как ходят буграми мускулы от разных движений, как блестит первым потом тело в утренних лучах.

Так в трудах и доходах прошло несколько дней, все были довольны, фирма Сигмонд и Ко процветала.

Счастливое это было для всех время.

Глава 8. СТИЛЛ ИГ. МОНДУЭЛ ( ИНЦИДЕНТ 4 )

Операция «Алиса» разворачивалась.

Защелкала в подвалах секретного департамента АСД, замигала лампочками, перегреваясь сверхсекретная, сверхмощьная, сверхбыстродействующая супер-ЭВМ. Зажужжали бесчисленные терминалы, перекидывая друг другу несусветные количества битов информации. Упрел штат шифровальщиков, за— и дешифровывающих бесконечные директивы сонму резидентур и пространные доклады толп легальных и нелегальных агентов. Застучали машинистки по клавишам, забегали по бумагам перья стенографисток, взревели стартующими мотоциклами фельдегеря. Завертелся, закрутился, набирая обороты маховик расследования, заведенный железной рукой крутого генерала Мойши Зиберовича. Закипела белым ключем работа службы безопасности АСД, зашевелились национальные спецслужбы.

Москва, блюдя традицию недоверия к союзникам, начала собственное параллельное расследование, но кроме ареста и последующей высылки в Нижний Новгород группы диссидентов, особо не преуспела.

В Вашингтоне лидер коршунов сенатор Макленон быстренько учредил комиссию по расследованию антидемократической деятельности. В Алабаме линчевали трех антарктидцев.

Кельтогалия ввела иностранный легион в Алжир. Легионеры, проведя массовые облавы и, напичкав всех задержанных: и правых (подавляющее большинство) и неправых (ничтожное меньшинство) новейшими психотропными средствами, вышли на глубоко законспирированную пирамиду и ее вождя — знаменитого пирата Аб Эль-Нияба Рыжебородого. Пираты намеревались захватить в плен Папу Римского и огрести огромный выкуп. К инциденту в Дубненском Центре организация Рыжебородого, однако, отношения не имела, о программе К-7Б слыхом не слыхивала и, вообще, на сухопутье не работала.

В столице Соединенного Королевства в кабинетах солидного казенного здания, что неподалеку от Риджен Парк, зазвонили красные телефоны. Это шеф спецслужбы Ее Величества, М. срочно вызывал к себе агентов, чьи номера начинались с двойного зеро. Чему их инструктировал М., как разъехались государственные супер-служащие, в какие отдаленные концы света, не афишировалось. Но по другую сторону Атлантики однорукий отставник, уже пристегивал свой боевой протез, ждал приезда друга. Ждал неизбежных приключений, смертельных схваток и славной победы. И ждал не даром. Героической паре на этот раз удалось сорвать коварные планы глобального властолюбца, любителя бриллиантов, сумашедшего фельдшера Йес. Но и Йес, прекрасно знавший форт Нокс, о Дубне не слыхал, в том инциденте его сохлой руки не было.

Расследование расширялось, втягивая в свою орбиту всех мало-мальски сведующих в практике детективной работы. На набережной Орфевр немолодой, тучный комиссар полиции затянулся трубкой. В особняке с оранжереей на тридцать пятой улице в Ист-Сайде огромный толстяк выпил пива и, закрыв глаза, зашевелил губами. В своей конторе в центре Ангельского города на Бродвее, между Третьей и Четвертой улицами блондинистый мордоворот ( рост шесть футов, два дюйма, вес 205 фунтов, в которых фактически не было ни капельки жира), со свернутым на бок носом и отстреленным верхом левого уха кормил рыбок. Рыбки рвали креветок на части, мордоворот улыбался, предвкушая, как в ходе расследования непременно и с большим удовольствием мастерски намотает одну, а может и двух одурительных телок. Его коллега с Атлантического побережья рыбок, по отсутствию оных, не кормил. Он попытался рассмотреть в зеркале свой неотразимый левый профиль и, тоже улыбаясь, тоже побежал на расследование, тоже предвкушая тоже.

Волны, поднятого Зиберовичем расследования, плескались о берега всех континентов и островов. Брызги попадали на людей совсем уже левых, заставляя подсуетиться и их. Шастала по сельской Англии резвая старушенция, все высматривала, все выслушивала. Достаточно убедилась, кто украл у миссис Дорз двери, но про Дубненский инцидент, естественно, прознать ничего не смогла. В то же самое время, ее дальний родственник по материнской линии поправил роскошные усы и никуда не бегал. Он считал более полезным заставлять работать маленькие серые клеточки. Эти клеточки помогли ему распутать клубок сложнейших перепетий сэра Карла и юной леди Клары, серии таинственных убийств, драгоценностей и музыки. Но никакой связи с Дубненским диверсантом в том не наблюдалось.

Да, в этот суматошный день было проведено бесчисленное количество полицейских рейдов, облав, налетов и арестов, но реальный успех в расследовании Дубненского инцидента несомненно принадлежал команде неутомимого генерала Зиберовича. Впрочем, здесь уместно привести слова Рувима Ольсона: «Пускай гои сами пишут за своих гоев. Мы имеем совсем другой предмет. Мы имеем говорить о самом раббе Мойше. Это и есть настоящий разговор.»

Уже к обеду, на стол шефа секретного департамента АСД, начали ложиться документы, проливающие свет на истинную подоплеку этого неприятного события. Постепенно разрозненные фрагменты стали складываться в цельную мозаику, все ясней и четче стала вырисовываться картина Дубненских событий. Операция «Алиса» приносила плоды.

Во-первых, что несомненно было архиважным, выяснилась личность таинственного диверсанта. Им оказался сын миллионера, неугомонный искатель приключений, знаменитый авантюрист, приговоренный преступник, беглец из Син-Синга, находящийся в глобальном розыске Стилл Иг. Мондуэл.

Выяснилось, и каким образом он узнал о секретных работах лаборатории К-7Б. Дело оказалось в том, что в Син-Синге имел Мондуэл сокамерником некоего Ромку, гражданина Галицкого автономного народного княжества. В его родных Прикарпатских краях, поныне существует древний обряд «заробитчанства», сродни хождению правоверных в Мекку, паломничеству христиан в Ватикан, или поисков Грааля у отпрысков благородных семейств Священной Римской Федеративной Империи, — а именно поездка на заработки, желательно в Северную Америку. При этом верхом благочестия считается совмещение черных работ с мелким воровством всего, что плохо лежит, что попадется под руку. Ромку во время своего заробитчанства так же сподвигнулся на ритуальную кражу, а поскольку под руку ему попалась плохолежащая государственная тайна, то он и угодил в Син-Синг в одну камеру со Стиллом Иг. Мондуэлом.

Ромку, тот делал только первые шаги по нелегкой тропе галицийского пилигримства, а вот старший его брат, человек известный своим глубоким благочестием, имел все шансы быть канонизированным при жизни. Он три раза совершал трудовые паломничества в Американские палестины, гендлевал в Польско-Литовской губернии, собирал мандарины в Элладе, рубил ели в диких лесах Моравии. Плавал даже к туркам, где великомученически страдал за веру, будучи бит кнутами на базарной площади за питие самогона и едение соленого свинячьего жира. Только фанатизм истинного ортодокса позволил контрабандно доставить эти запрещенные продукты в неменее ортодоксальный Стамбул. Утомленный сиими геройствами великий подвижник, однако не почил на лаврах своих завистливых сограждан, но в поисках новой славы оказался на копке бесконечных канав в Дубненском Научном Центре. История, каким образом он устроился копать на территории секретного объекта, как и пьянка в Стамбульской мечете, рациональному объяснению не поддавалась, даже таким профессионалам, как Зиберовической команде. В этом проглядывался астральный перст экзотерических энергий.

Братья, и это было доказано следствием, поддерживали между собой тесный контакт, встречались многократно, последний раз незадолго до знакомства Ромку со Стиллом.

Следственная версия казалась перспективной. След протянулся дальше к некоей препараторщице из секретной лаборатории К-7Б. Детальной проверкой было установлено, что оная препараторщица, хотя и находилась в браке, но счастья в личной жизни видела мало. Семья ее, наскоро слепленная студенческой свадьбой, еще в медовый общежитиевсий месяц дала трещину. В скорости супруга стала она видеть от случая к случаю. И случаи эти были неприятны. Благоверный объявлялся если не пьяным в дым, то похмельным, с намерениями далекими от семейного идеала. То ему надо было поменять гардероб соответственно сезону, то опохмелиться нашару, да деньжат прихватить, то жене набить морду за изменническое ее поведение, то трахнуть, согласно своим первородным правам. Иногда все сразу, иногда в комбинациях — и трахнуть и морду набить. Изменническое же ее поведение вызывалось душевноматочной неустроенностью соломенной вдовы, как это издревле повелось на Великой Руси у солдаток и каторжанок-острожниц, понятной бабской тягой к мужской ласке да ответственности надежной. Не находя той опоры в своем благоверном, пускалась во все тяжкие препараторщица с мужской половиной инженернотехнического персонала лаборатории К-7Б, но и среди них находила одну интеллигентскую хлипкость да ненадежность изрядно феминизированных белых халатов. Тут-то она и сошлась с легендарным галицким пилигримом. Твердой рукой он, что копал очередную канаву, что сало резал, что самогон наливал, что препараторшу гладил. Но в скором времени и в нем разуверилась бедная баба. Если его дремучее галицийское невежество и окупалось в какой-то мере кондовыми качествами гвозди заколачивать и всякую другую мужскую работу справно править, то в семейном отношении, надежности в нем было не более, чем постоянства у погоды в горах Карпатских. Угадывалась в нем бесшабашное матримониальное разгильдяйство идейного бича, батярство галичанское, а по-российски — душа бурлацкая, перекати-поле, домашнему очагу чуждое.

Источники информировали, что приехав в Дубну, встретился Стилл с подвижником, привет от брата передал, сто грамм выпил. И тот, бродяга вселенский, узнал душу родственную, но много более возвышенную, с легким сердцем передал славному лыцарю себе не принадлежащее, порядком уже надоевшую препараторшу. Начинала тяготить она своей любовью, борща, однако, варить не умеючи, подсовывала ему, святому паломнику, окрошку квасную, то месиво, что только москаль со свиньей жрать могут.

Не требовалось и заключения дипломированных экспертов психологов да сексологов из контрразведки АСДековской, хоть и были собраны они, эти заключения, дотошной Зиберовической командой, чтобы понять, как мог покорить бабье сердце, каким сказочным принцем, живым героем Барбары Картленд, показался золушке-препараторщице, недоброшенной жене, не полюбленной любовнице сын миллионера, курсант Вест Пойнта, студент Йеля, аферист Стилл Иг. Мондуэл.

Словом, источник утечки информации в кратчайшие сроки был выявлен, от общества изолирован и строго допрошен. Источник сознался, что указанный Стилл Иг. Мондуэл, действительно проживал какое-то время на ее, препараторшиной, жилплощади. Был предупредителен и вежлив, в беседе обаятелен, проявлял живой интерес, как показалось к производственным проблемам своей подруги. А на самом-то деле, без труда выведал все стратегические тайны, лишний раз доказывая, известный Зиберовичу постулат, что болтун — находка для шпиона. Потом постоялец внезапно засобирался на рыбалку, спаковал рюкзак и чехол с, как он говорил, удочками и вечером известного дня ушел из дому. Более его препараторщица не видала, и где он рыбу рыбачит не ведала.

Зиберович как раз ознакамливался с предварительными материалами, как зазвонил зумер видеофона секретной правительственной связи, такой секретной, что даже самому генералу Зиберовичу знать его номер неполагалось. Не должен был он это знать, но конечно же знал.

— Кой черт? — Подумал контрразведчик. — С этим номером под расписку были ознакомлены государственные деятели рангом не ниже главы государства. Ознакомившись они, естественно, его тут-же забывали, а их секретари к тайнам какого рода допуска не имели, и если было надо, набирали номер обычный. Поэтому секретным видеофоном пользовались все кому не ленень.

На этот раз, чертом, которому не лень, оказался пахан паханов, крестный дедушка международной мафии. Он был весьма встревожен всемирной полицейской активностью.

— Ша, начальник, — заботал крестный дед на фоне Сицилийского пейзажа. — Пошто дело шьешь? Век свободы не видать, мы в натуре в этом деле чистые, я тебе фуфло не двигаю, будь спок.

— Чего развопился, будто фраер на бану, спонтом тебя ширмач обшмонал? Что за наезды? Чем тебя жизнь не устраивает?

— Mama mia, разве это жизнь, porca Madona! Всех блатных корешей лягавые повязали, porca Diavolo [11]! — Разорялся пахан.

— Киш мире ин тухес! — Не выдержал Зиберович. — Когда ты успел макаронником заделаться, а, дядя Беня? Забыл, старый поц, как на Ланжероне стоял на стреме, забыл раббе Голдхера? Да, кстати, как там тетя Софа?

— Спасибо, раббе Мойша, все хороше, вот только немножко имеет понос.

— А что так?

— Она опять объелась бананов. Я ей всегда говорил: Софочка, банан это не яблоко, если ты их не хочет чистить, так хотя бы помой. Но разве она меня когда-нибудь слушала? Она меня и сейчас не слушает. Она всегда ест их так и всегда имеет понос. А как раббе Голдхер?

— О, раббе Голдхер! Раббе Голдхеру недавно было хуже всех, а теперь ему уже лучше всех.

— Да что Вы говорите? Я ничего в этой глуши и не слышал. Это был такой замечательный человек, он так делал обрезания, просто цимес. Так теперь никто уже не умеет. Вы меня очень расстроили.

— Дядя Беня, ты меня расстроишь еще больше, если окажется, что это твоя шпана сделала заботу на мою голову. — Зиберович уже знал, что Бенина шпана никакого отношения к Дубненскому инциденту не имеет, но по привычке темнил.

— Вы меня обижаете, раббе Мойша. Вы мне не верите. Ну разве стал бы я Вас обманывать? Ну, скажите мне, пожалуйста, зачем моим мальчикам Ваш кролик? Был бы это соболь, или хотя бы чернобурка, но кролик. — На физиономии дяди Бени было написано искреннее огорчение, однако быстро сменившееся радужной улыбкой. — Раббе Мойша, я все понял, Вы со мною хохмите. Такой проницательный человек, как Вы, уже давно понял, что весь этот гевалт поднял Стилл Мондуэл, тот самый поц, который замочил моего Кубинца. Да попадись мне на шнифты этот петух голландский, я его сам посажу на пику. Падлой буду, землю жрать буду, но демократию-мать — не забуду! — На этой патриотической ноте крестный пахан окончил разговор и отключился.

Зиберович почесал ухо. Несмотря на годы работы в своей деликатной области он не мог перестать удивляться условиям демократии, которые на языке научного руководителя Дубненского центра, были «необходимые и достаточные», для того, чтобы по секретной связи к нему звонил тот, по ком, положа на сердце руку, уже давно должен был отзвонить колокол тюремного кладбища.

— Ах, чтоб тебя! — В сердцах ругнулся генерал. Уже всякая шпана была в курсе и об инциденте в Дубненском Центре, и о лаборатории К-7Б, и обо всем прочем. Причем, похоже, даже раньше самого шефа секретного департамента. — Нет, так работать нельзя. Это какой-то дурдом! — Зиберович, по долгу службы не щадил ни своего, ни чужого живота, обороняя демократические ценности, сам склонялся в пользу тоталитарного устройства общества.

Демократия — оно, конечно, спору тут быть не может, дело хорошее. Но все хорошо в меру. Демоктатия в дурдоме, вещь бессмысленная. Перегрызут психи друг дружку, вот и вся недолгая.

А нынешнее, по мнению генерала, общество от дома скорби если и отличалось, то в весьма незначительной мере. Красные, голубые, коричневые, белые, зеленые. Озохенвей! Не многовато ли красок в палитре. А добавить к ним невидимые составляющие политического спектра с общей приставкой «ультра». А эти радикалы, особенно свободные. Каждому юиохомику известно насколько это агрессивные соединения, порой смертельно опасные для живого организма. И общественного тоже. Лучше эти радикалы связать.

— Как там говорил классик? — Зиберович припоминал преподаваемый в тамбовском училище курс философии. — «Свобода — есть осознанная необходимость». Замечательно! Вот тебе, гражданин, демократическая тачка ОСО — две палки, одно колесо, катай из одного конца лагеря, в другой. Осознал необходимость — вот и свободен. Радикал ты эдакий, в душу бога мать!

Да, от таких мыслей щеки у генерала побагровели, началось сердцебиение. «Мойшенька, это тебе вредно», говорила в таких случаях мадам Зиберович. «Ты должен успокоиться». Вот Мойша Рувимович и успокаивался. Барабанил пальцами по столу.

Нет, как ни крути. а демократии нужна твердая рука. Сильная личность. Да вот беда, личности этой шеф секретного департамента, ну никак, никак, не видел. Вернее, видел одну. По утрам, когда брился, в зеркале. Но в его душе прямолинейная натура танкиста требовала немедленных решительных действий, а изворотливая серость разведчика советовала не высовываться. До поры до времени. Нет, он не страшился груза ответственного единоначалия, но и наобум к нему не рвался. Впрочем, «если завтра война, если завтра в поход». Он готов. Повелению долга. Для спасения демократии!

Но это потом А сейчас новые и новые материалы все поступали, и наконец, пришла пора подводить итоги. Операция Алиса вступала в свою завершающую фазу.

На столе перед Зиберовичем лежали объемистые папки, содержащие досье на Стилла Иг. Мондуэла, но генерал не любил сухой набор фактов. Конечно, он еще внимательно прочтет и изучит содержание этих досье, запомнит почти наизусть — память у Зиберовича была поистине безграничная. Но он предпочитал услышать неформальный рассказ сотрудника, непосредственно ведущего расследование и несомненно знающего и интуитивно чувствующего побудительные мотивы преступника, его психологию и намерения так, как не может быть выражено в официальных документах. Подчиненные знали такую причуду шефа и всегда были готовы к неофициальному докладу.

Вот и сейчас, генерал внимательно слушал обстоятельное повествование о виновнике всей этой кутерьмы.

Стилл Иг. Мондуэл был младшим, вторым сыном в семье покойного Джулиуса Ф. Мондуэла-старшего, человека, в деловых кругах, более чем заметного. Этот, наделенный незаурядными способностями господин, без сомнения относился к столпам общества, мужчиной был весьма положительным, удачливым бизнесменом, отличным семьянином.

Назвать его нуворишем, ни у кого бы язык не повернулся сказать такое. Но все же был, как называется, человеком, сделавшем себя. Получив в молодом возрасте небольшое наследство, к тому же отягченное долгами от необдуманных биржевых спекуляций, он упорным трудом и трезвым расчетом капиталл преумножил, и не стал богатейшим человеком АСД только по той причине, что не считал нужным идти на излишний риск, ввязываться в сомнительные мероприятия. По этой же причине Мондуэлам никогда и не грозило банкротство. Чем бы глава семьи ни занимался — выращивал бычков в Техасе, добывал в Сибире нефть или производил в Гонконге головизоры, вначале он внимательнейшим образом все изучал, взвешивал и, если считал нужным начать, то не колеблясь начинал и упорно доводил дело до конца, всегда с неизменным успехом.

Природа и внешностью наградила Мондуэла-старшего соответственно положению. Ростом выше среднего, широкими плечами, с годами несколько добавив фундаментальной грузности, но отнюдь не дряблого веса. Чертам лица придала волевую укрупненность, выражению — деловую целеустремленную уверенность, но без надменности и жестокости.

И женился он вполне респектабельно, взяв в жены девушку из приличной, то есть весьма состоятельной, семьи известного российского промышленника Морозова. Применение капиталам супруги, по своему обыкновению, нашел надежное и весьма прибыльное, к тому-же, как оказалось, с далеко идущими последствиями. Последствия эти заключались в том, что тесть, человек тоже весьма положительный и трезвомыслящий, оценив по достоинству деловые качества зятя и своих сыновей, в общем-то добрых малых, но без царя в голове, по здравому рассуждению последней своей волей отписал большую часть движимого и недвижимого имущества в пользу дочери, оговорив, что распоряжаться этим имуществом будет Джулиус Ф. Мондуэл.

Союз двух домов окончательно утвердил финансовую империю Мондуэлов. Однако никто и ни когда, не мог упрекнуть Мондуэла-старшего, что он женился на деньгах. Напротив, все годы совместной жизни четы Мондуэлов были годами мира и согласия. Конечно, их чувства ни в коей мере не походили на огненные страсти героев романов Барбары Картленд, но грели с надежностью патентованного электрокамина.

Жена любила его за верность, друзья уважали за незыблемость, партнеры ценили за надежность, а конкуренты безоговорочно признавали за высокую порядочность. Словом, все, знавшие его, единогласно отмечали многочисленные достоинства покойного, при одном только недостатке — излишнем потворстве своему беспутному младшему сыну.

Старший сын Джулиус Мондуэл-младший всем пошел по стопам отца, был достойным приемником главы семейной империи. А вот с младшим сыном — Стиллом, старшему Мондуэлу не повезло. Был ребенок одарен до чрезвычайности и умом, и лицом и здоровьем, и, казалось, подавал большие надежды, но не суждено было им сбыться. И все-то легко давалось Стиллу и спорт и учеба, но отсутствовал в нем стержень отцовской рассудительности, упорства и целеустремленности.

Был он неисправимым романтиком, непоседой, все то ему хотелось изведать, все испытать. Но во всех начинаниях, ограничивался первым успехом, потом охладевал и с жаром ухватывался за новую идею. Так было и в учебе и в работе и, даже в любимом им спорте.

Вообще, его отношение к спорту заслуживает отдельного разговора. В трехлетнем возрасте отец, сам отличный наездник, впервые посадил сына на пони. С тех пор Стилл пристрастился и конной езде и, вообще к тем видам, которые как-то связаны с передвижением. Он был замечательным пловцом, отличным яхтсменом, овладел винт-серфингом, весьма уверенно стоял на лыжах, летал на дельта— и параплане, чудесно бегал кроссы и даже участвовал как-то в марафоне. Но никто его не видел играющим в гольф и даже тенис. А уж командные игры — тех он просто избегал. Однако действительно высоких результатов он никогда не добивался. Хватало ему выиграть первенство университета по гребли на каное, как тут-же с пылом тренировался в скалолазании. Единственно пожизненное его увлечение это различные единоборства, тут он, вероятно, не знал себе равных, но почему-то никогда не выступал на соревнованиях. Так, что и это занятие было довольно-таки бесцельным.

Как он сумел окончить таки колледж, было известно (не считая спецслужб) только его отцу и директору, который закрывал глаза на возмутительные выходки своего способного питомца. А вот окончить Йельский университет не получилось. Отучившись пять семестров, бросил и пошел служить в армию. Там, в спецназе, участвовал в нескольких боевых акциях, был награжден и охотно принят в Вест-Пойнт. Но и там не удосужился доучиться, бросил.

Начал организовывать водный поход по верховьям Нила. Отец полностью финансировал экспедицию. Одним из участников похода был Йельский одкокашник Стилла, начинающий киношник. Изведя по дороге многие киллометры пленки, друзья, вернувшись домой, принялись монтировать фильм, естественно, в студии, купленной чадолюбивым родителем. На удивление фильм получился удачным, занимал призовые места на разных фестивалях. Однокашник возглавил студию, которая, надо сказать поныне является процветающим предприятием, одним из лидеров документальной кинематографии, а Стилл подался в Голливуд.

Там он снялся в нескольких эпизодических ролях, где его облик и мастерство не остались незамеченными. Но и тут характер Стилла проявился самым невероятным образом. Получив выгодное предложение — съиграть главную роль в новом боевике, он неожиданно отказался, ему видите-ли не понравился сюжет и предложил свой вариант. Затянувшимся переговорам с продюсерами положил конец веский аргумент, преставленый, как это ни cтранно, Мондуэлом-старшим — он профинансировал проект, в котором сын поставил все сцены драк и сыграл в эпизодах.

Картина имела огромный кассовый успех, после чего коорпорация Мондуэла утвердилась и на этом рынке, но уже без Стилла. Тот посчитал, что его уровень в науке единоборств недостаточно высок и было-бы невредно подучиться у восточных мастеров. С тем и затерялся на несколько лет в необъятных Азиатских просторах. Доходили слухи, что пораженный его искусством, настоятель Шао-Линя пророчил со временем Белого Тигра на свое место, но тот, верный своей бродячей натуре, покинул кулачную обитель и объявился на семейном, еще Морозовском, металлургическом уральском комбинате.

Отец, надеясь на перемены к лучшему, специально для блудного сына открыл и оборудовал экспериментальный отдел. Завод специализировался в изготовлении аэрокосмических материалов, однако интересы Стилла оказались далекими от этих областей современнейшей технологии. Видимо под влиянием свежих азиатских впечатлений он начал малоосмысленные эксперименты и в результате, израсходовав огромные средства, произвел на божий свет боевой костюм, не то рыцаря, не то самурая, с целым комплектом холодного оружия и всяких ниддзянских приправ. Впрочем, Дж. Ф. Мондуэл-старший сумел из этой средневековой чепухи извлечь некоторую пользу. Так появились в продаже дорогие охотничьи ножи. Военное ведомство приобретает такого рода кинжалы для высшего офицерского состава и отрядов спецназа.

— Кажется я знаю о чем идет речь. — Зиберович открыл ящик стола и вынул оттуда церимониальный кортик. Полюбовался изящным, удивительным клинком. Две полосы металла, выходящие из рукояти соединялись у острия. Обманчивое впечатление хрупкости не соответствовало действительности, это оружие предназначалось не только в качестве украшения. Им с одинаковым успехом можно было и гвозди рубить и бриться.

— Удачное изобретение, ничего не скажешь. Спецподразделения отзываются очень положительно. — Прокомментировал генерал.

— Кроме того, — продолжал сотрудник, — завод освоил производство арбалетов с оригинальной системой натяжки и треугольными крутящимися наконечниками стрел. Продукция чрезвычайно дорогая, но пользуется постоянным спросом у некоторых категорий охотников.

— А новые бронежилеты, случайно не той-же фирмы?

— Так точно. Уральский завод Мондуэлов наращивает выпуск этой продукции — варианта Стилловых доспехов. — Сотрудник выглядел несколько смущенным.

Генерал улыбался. Джулиус Ф. Мондуэл-старший отнюдь не казался ему эдаким чадолюбивым простофилей, который в родительском ослеплении позволяет водить себя за нос и впустую выбрасывать на ветер кровные денежки. Нет, все вложения в младшего сына окупались сторицей. Стилл Иг. Мондуэл, в отличие от примерного, пунктуального и исполнительного старшего брата, постоянно генерировал идеи. И идеи весьма плодотворные. Нет, не простая симейка эти Мондуэлы, отнюдь не простая. Один изобретает, второй планирует и организует, а третьий обеспечивает исполнение.

Поборов внезапную растерянность сотрудник уверенно продолжал:

— После трагической гибели Мондуэла-старшего, Стилл совсем сошел с рельс. Он поручил брату распоряжаться своей, равной, долей имущества фирмы и ударился во все тяжкие. Последствия не заставили долго ждать. Стилл связался с кубинскими патриотами и занялся экспортом революции в Северно-Американскую Лигу. Это начинание в зародыше оборвало ФБР и только тогда Стилл обнаружил, как подвели его бородатые компаньоны. Те никакой революции экспортировать и не собирались, а собирались завозить в САЛ наркотоки и, причем, по-крупному. Стилл Мондуэл поклялся собственноручно свернуть шею своему кубинскому напарнику. К сожалению, никто всерьез это заявление не воспринял, а зря. Оскорбленный в своих лучших чувствах, Стилл прямо в зале суда, на глазах изумленных присяжных дословно исполнил свою клятву. Кубинца отправили в морг, еще санитары недоумевали, как положить тело — на спину, так лицом книзу выходит, а чтоб кверху было, надо на живот ложить, тоже глупо получается. А Мондуэла, присяжные не придумали ничего лучше, отправили в Син-Синг. Каким образом тот сбежал из самого современнейшего, самого надежного пенитенциарного заведения, полицейские власти разобраться не сумели. Поиски беглеца также оказались безрезультатны. Обнаружился он благодаря секретному департаменту АСД только сейчас, увы, за пределами юрисдикции любых Земных служб и властей.

— Так каковы его побудительные мотивы? Он что, опять связался с очередными экспортерами счастливого будующего тюремного типа?

— Никак нет. Мы достоверно установили, что со времени Кубинской авантюры, никаких подозрительных контактов преступник не имел. Ни с какими экстремистами или агентами неприятельских государств в связи не вступал.

— Тогда в чем-же дело? Спасался от возмездия властей?

— В некоторой степени. Но в основном — это бегство от настоящего.

Сотрудник раскрыл папку, которую до этого держал в руках. — Мы только что получили результаты заочной психиатрической экспертизы. Специалисты обнаружили у Стилла Иг. Мондуэла синдром Алисы.

— Что? Какой еще Алисы?

— Сэр, но так утверждают дипломированные психиаторы. — Смущенный сотрудник поискал среди документов и прочитал:

— Синдром Алисы. Описан Y. Todd (1955). Характеризуется явлениями деперсонализации, дереализации (с искажениями представлений о пространстве и времени), зрительными иллюзиями, псевдогаллюцинациями, метаморфопсиями, чувством раздвоения личности. Наблюдается при заболевании различной этиологии…[12]

— Достаточно, хватит. — Прервал, порядком утомившийся от научных неологизмов, генерал Зиберович. Однако, как все это странно. Еще вчера в Дубненском центре он слышел подобные словеса из уст физиков, а сегодня и медики толкуют о пространственно-временных искажениях. И еще эта Алиса. Ну и совпадени! — Так что, он просто псих?

— Так точно. Это единогласное мнение всей следственной группы.

Отпустив сотрудника, шеф безопастности АСД, генерал М. Р. Зиберович сидел в глубокой задумчивости.

Итак, вроде все было ясно. Следствием однозначно установлено, что проникновение на объект совершено маньяком-одиночкой Стиллом Иг. Мондуэлом. В состоянии тяжелого психического растройства, вышеозначенный маньяк совершил побег в пространственно временной континуум, дивергентный нашему, именуемый ООП-9Х. На расследовании можно ставить точку. Дело сдавать в архив. Но генерал Зиберович не спешил отдать соответствующую команду. Что-то подсказывало ему, что Дубненский инцидент далеко не исчерпан, и дело до бумагохранилища дойдет очень не скоро. Операцию «Алиса» прикрывать было рано. «И вы знаете?», писал по этому поводу Р. Ольсон — «Он таки был прав!».

— Как правая Катькина ягодица. — Мог бы добавить полковник Приходько. Но не добавил. В это время он паковал чемоданы, переезжал на новое место прохождения службы. На новой Шпицбергеновской базе.

Поздним вечером этого суматошного дня, второй слева от Зиберовича сотрудник службы безопастности, снял халат и нырнул в постел к жене. Жена была сексопильной, кровать была с пневмоматрацем, так что ничего менять нужды не было. Ему изрядно надоела сегодняшняя кутерьмовая ерунда и он жаждал предаться своему любимому занятию. Женушка тоже хотела, но вначале желала услышать о сегодняшних приключениях «своего милого Бондика». Эти рассказы очень способствовали последующему действу.

Иметь мжем секретного агента — это так замечательно, так романтично! Она еще не знала о будующем изменении в карьере супруга, да и супруг этого еще не ожидал. Не то, что у ее лошадинозубой подруги Луизки, у которой муж — служащий банка. Какая скука! ну что он может рассказать — как складывать дебит с кредитом? Наверное он и в постели фрикции считает, кошмар!

— Ну зачем тебе, моя кися с писей, эти шпионские страсти? — Томно говорил сотрудник, протягивая руку к кисиным главнейшим достоинствам.

— Нурасскажи, мой козлик с хвостиком. — Тянула любознательная сексопилочка, благоразумно умалчивая о других козлячих атрибутах, например рожках, рогах, рожищах.

— Да ведь, секретно, не полагается, ты же сама знаешь. — Пытался отнекиваться супруг, но без должной душевной твердости. Под призывным взглядом своей лучшей половины вся его твердость из области души переместилась ниже, туда, где у него раньше была совесть. Та, в смысле, лучшая половина, знала, что не полагается, от того и хотелось сильней и послушать и потом.

— Видишь ли, — раскололся нерадивый сотрудник, — вышла такая жудкая штука. У наших физиков из параллельного мира вылез кролик, схватил зубами мужика и уволок к себе, туда в другой континуум.

— Ух ты! — Восторженно изумилась жена. — Да что же это за кролик такой?

— А там, в параллельных мирах, такие кролики — здоровые кони, а зубы, зубы, — муж подъискивал подходящее сравнение, — зубы даже длиннее чем у твоей Луизки. Во! Так мы этого кролика с мужиком и ловили по параллельным континуумам, там где они пересекаются.

Для любознательной сексопилочки это был чудесный и совершенно свежий сюжет. С ним стоило разобраться детальнее.

— А что это за миры?

— Да как тебе это объяснить? — Муж-сотрудник наморщил лоб, потом просветлел. — Вот допустим жена подхватила на стороне сифон, а муж трипак. Пока они не трахаются, у каждого свои проблемы — это и есть параллельные миры. А вот если они трахнутся, то позаражают друг друга, и проблемы станут общие, вот тебе и пересечение миров.

— И этими гадостями занимаются твои физики? — Расстроилась и даже немного обиделась супруга. — Тогда надень ка, мой милый, одну штучку, я всяким там пересекающимся коитусиниумам предпочитаю безопасный секс.

Глава 9. КРОЛИК

Одним вечером Сигмонд с Гильдой ужинали в трактире, все явства были уже сьедены, пили молоко с куличами. Внимание Сигмонда привлек разговор за соседним столом.

Плешивый поселянин, что то яростно доказывал тощему человеку с хронически недовольным видом серой физиономии.

— Умереть мне на месте, если вру! Как на смертном одре клянусь, вот и друган мой скажет. — Тыкал плешивый рассказчик пальцем в сторону массивного соседа. Тот согласно головою кивал, — Да, было мол дело.

— Так вот идем мы значицца с друганом вместе — продолжал плешивый, — идем и зашли прямо в Блудный Бор. Ясно дело не далеко, а так с краюшку. Дюже там черника знатная, хотелось собрать ужо, вина поставить на зиму то. Значицца собираем мы енту чернику-ягоду на поляне, а дело— то уже к вечеру было, брюха поподтягивало, жрать-то я вам, братцы мои, скажу охоцца ужасть как, да ничего мы с собою не взяли с дуру. Ну жрем енту чернику, горсть в кошелку, горсть в рот, уже все морды, как у бесов черные, а все едино голодно.

Вдруг зрю, ба, да на полянке той прямо у меня поперед носу, животина лежит. Я такого зверя отродясь не видал. Мордой он кажись на нашего сурка смахиват — рыло такое, зубы длинючие, хвост тоже махонький и размером схож, только наши-то сурки, такие, в теле, а ентот не, кабы тощее. Зато мех знатный, ворсистый, пуху много. А уши длинющие, прямо до заднего места достают. Ну думаю, что за тварь такая невиданная тут издохла, а глядь, а он — то не падла, дышит. Вроде как спит дюже крепко. Я тогда его быстро имал, шею свернул, зову другана, ходи мол сюда, погляди, тварь то какая.

— Верно говорю? — Обратился рассказчик к другану. Друган, видать, молчун по натуре, головой закивал, все мол так в точности и будет.

— Ну, значицца стали мы совет держать, сожрать эту зверюгу, али нет — мало ли какой погани в Блудном Бору не водитси, каб не потравитьси. А, порешили, была не была, больно уж жрать охоцца. Ну мы его тотчас освежевали, костерок загнетили, начали помаленьку жарить. Пахнет, холера, у меня с друганом аж слюнки текут, ну думаем — наедимси ужо. Ну сготовился ентот зверь, сняли мы его с угольев, горяч больно, невмоготу жрать, и терпежу ждать пока простынет нету. Взял я его в руки, как был на вертеле, глаза зажмурил и только было за окорок евойный хватил зубами, ан нету его, пропал, холера. Токи патык в pуках опаленный. Я смотрю, туды, сюды, ну нет зверя жаренного. Ужо погрешил на другана, думал он шутки глупые шутит, да у того самого зеньки на лоб повылазили. Ну дела, говорит, щез.

— Во, щез и вся недолга. — Вставил друган.

— Эко, думаем наваждение, поглядели по сторонам, а нема, и шкуры нема, и потрохов нема, и даже крови, что на траву пролилась, и той нема. Мы с друганом как вскочили, да ну бежать от этого места колдовского, даже свои кошелки с черникою забыли. Ужо за ними боле не ворочались, пропади они пропадом, чтоб мы туда ишо ходили! Во, чо в Блудномто Бору быват.

Во, — кивал головой молчаливый друган. Зашумел народ в трактире, оказалось не только Сигмонд, многие слушали эту историю.

— Чо брешешь, чо брешешь? — Спрашивал у рассказчика худой слушатель.

— Хто брешет, собака брешет, а я правду говорю. — Отзывался плешивый.

— Правда твоя липовая. По твоей правде, так жаренный каплун запоет!

— Во сказал, как соплей в кашу напустил. То ж каплун, а то зверь невиданный из Блудного Бора. — Стоял на своем скорый на язык плешивый.

— Все одно брешешь. — Не унимался худой скептик.

— Сам ты брешешь. Ну скажи ему. — Обращался расказчик к массивному другану.

Молчун друган, лишних слов не говоря, подтверждающе крякнул и протянул к тощей физиономии необозримый свой кулачище.

— Во.

Худой разом сник и ретировался на дальний конец стола, с недоверчивыми своими замечаниями боле не пхался. Сигмонд улыбнулся — во всех мирах в кабацких спорах этот аргумент обладал магической силой убеждения. Окромя худого, народ в зале принял рассказ серьезно. Знали все, что где, где, а в Блудном Бору и не такое может статься. Повезло еще мужикам, сумели целыми невредимыми убраться, разве только штаны обмочили небось, хе-хе. А то наука будет, неча шляться по колдовским местам. Одно только смущало слушателей — описание невиданного зверя, скорее с перепугу такой им померещился.

— О, погодь, а че нам баил Рыжий Хромка, мы тодысь ево на смех подняли, думали перепил мужик, с ним енто быват. — Вспомнил вдруг ктото из зала.

— И то верно, баил такое, да где он? Нешто уже пъян?

Нашлись охотники, пошли Хромку разыскивать, скоро сыскали. Оказался Хромка не пъян, то есть еще не спал непробудно, но выпивши был крепко. Отлили его водой, поставили чарку. Хромка стоял шатаясь, цепляясь пальцами за стол, Мутным взглядом обводил зал, никак не мог уразуметь, что от него хотят. Потом чарку принял, немного оклимался и, трудно ворочая языком, поведал свою историю. Получалось, что он тоже в Блудный Бор попал, чернику собираючи, и на поляне увидел зверя. Ну так сильно не рассмотрел, потому что был далечень, но заметил, что уши имел непомерные, до самого зада. Пошел было Хромка зверя имать, да тот раз — и пропал. Не убег в лес, не схоронился в траве, а именно взял и пропал. Был да нету. Да, серый был, с белыми подпалинами, а может наоборот, белый с серым, не разобрал из дали. Хвост? Не было никакого хвоста, по крайности как у лисы или, к примеру, у крысы. Он тогда нини, он бы заметил.

— Во, я ж говорю, тот самый зверь! — Радовался плешивый. — А поляна с дубом дуплистым, с гнездом на вершине?

— Она.

— Как со старой дороги у сухой осины заворачивать?

— Она, в точности она. — Подтверждал Рыжий Хромка.

— Во, я ж правду говорю! — Еще боле веселился плешивый поселянин и, обращаясь к тощему зануде, торжествовал. — А ты говоришь — брешешь, во, слушай человека, он знаить!

Тощий поглядывал на человека, сомневался в знаниях пъянючего Хромки, но вспомнив кулачину, ему предъявленную, помалкивал.

Благодарные слушатели поднесли Хромке еще одну чарку, тот принял и завалился храпеть у стола. Его, как важного свидетеля простили, вон из трактира в ближайшую лужу трезветь не сволокли, оставили под столом, только малость пододвинули, чтоб сидеть не мешал. Такое совпадение деталей в рассказах разных людей окончательно убедили, даже самых маловерных в существовании таинственного зверя, обладающего колдовской силой. Люди стали бурно обсуждать услышанное. Особо всех интересовала сущность зверюги и природа ее волшебства.

Сигмонд, которому порядком надоела эта шумная дискуссия, леймотивом которой служило многократно повторяемое «Дык, в Блудном— то Бору всякой нечисти густа-а-а», не выдержал.

— Да что вы, мужики шумите? Ну кролик это, обычный кролик и все.

— Чо брешешь, чо брешешь-то? — Опять затянул свою волынку недоверчивый мужик.

— Зачем мне обманывать? Вот подойди, посмотри, убедись сам. — Отвечал Сигмонд снимая с шеи кроличью лапку, дань сентиментальным воспоминаниям о родном мире.

Тощий подошел, посмотрел, за ним потянулись другие любопытные, а все в зале были такими. С суеверным страхом разглядывали Сигмондов амулет.

— Чо брешешь! Дык это сурка лапа. — Не соглашался тощий.

— Сам ты сурка лапа! Да где ж ты видал сурка такого, дурья твоя башка. — Накинулись на него остальные. К Сигмунду подошел человек лешаковского обличья. Толпа, сгрудившаяся у стола расступилась, пропуская знаменитого местного охотника. Тот, не торопясь, солидно, с видом эксперта поразглядывал диковинную лапу, однако ее не трогая, и уверенно заключил:

— Не, не сурок это, может, если бы задняя лапа, то похоже, а ета сразу видать — передняя. А передняя лапа у сурка другая, пальцы длиннее будут. И масть другая, и мех другой совсем. Не сурок это.

— Дык, а кто ж?

— А леший его разберет. — Отвечал эксперт. — Не ведаю, сроду не видал такого зверя и следов не видел.

— Во, говорил я! — Еще пуще радовался плешивый. — Тот самый зверь, я ево сразу узнал, тот что и наш, верно?

Друган согласно кивал головою.

— Во, я ж говорил, а ты — брешешь, да брешешь, — не упускал случая подковырнуть смущенного таким поворотом событий сухого скептика.

— А и впрямь у энтого, ну как там его, кролика, уши длинючие?

—Лезли пораженные зрители к Сигмонду с вопросами.

— Да, дествительно очень длинные.

— А откель у тя эта лапа?

— Откуда, откуда. — Раздраженный этой кутерьмой сказал Сигмонд. — Съел я кролика, а лапу взял на память!

— Да ну, так и съел. И он, кролик энтот, не того, не щез? — Казалось, народ поразился не тому, что кролики могут бесследно исчезать, а наоборот, тому, что могут и не исчезать.

— Как съел, так считай и исчез. — Загадочно ответил Сигмонд и добавил. — Почему кролик у меня должен исчезнуть?

Фраза эта, нечаянно сказанная, привела к последствиям, предугадать которых Сигмонд не мог. Все восприняли ее как: «Почему кролик у МЕНЯ должен исчезнуть», и в их глазах вокруг Сигмонда образовалась аура магической силы, превышающую силу волшебного зверя-Кролика. Видя, как отодвинулся от него народ, как в людских глазах возникло почтение в перемешку со страхом, понял Сигмонд, что сболтнул лишнее. Понял, что, как и прежде, лучше ему помалкивать, пока детально не разберется в местных обычаях. А сейчас разнесется молва по всему селу и завтра не найдется желающих меряться силой с человеком, страшно даже подумать, съевшим кролика.

Так оно и вышло. Желающих сразиться было мало, но зато толпой валили, платя положенный сбор, просто поглядеть на витязя Сигмонда и его талисман. Так, что выручка все равно была весьма приличной. Впрочем ярмарка уже заканчивалась, торговый люд потихоньку стал разъезжаться и пора было и борцам ехать дальше.

А сидел в тот вечер в трактире один монах. Никто его особо не приметил, а если и приметил, то внимания не обратил.

А даром.

Грустно сидел в углу монах брат Ингельдот, прозванный злословной братией монастырской Свинячий Лыч. Пpозвали его так обидно за однажды с ним бывшее. Задумал отец игумен пpиобpести для аббатства двух поpосят, мальчика и девочку. Мальчика, путем известной опеpации, в кабанчика пpевpащенного, откоpмить на кишку, а девочку pастить на pасплод. Послал с теи Ингельдота, выделивши ему на это дело монастыpских денег, по счету. Поехал монах в ближайший гоpодишко, да там на свою беду, повоpотил сpазу не на pынок, а в ближайший тpактиp. Расчитывал стоpговать цену пониже, чем аббат выделил, вот и не дозpит отец игумен начету, недоимку с монашьей спины не взыщет. В том трактире рассказал компании местных завсегдатаев о своей нужде. Те, люди знать веселые, посоветовали : — Не ходи де на pынок, воpов там много, мошенников еще многее. Наpод он ить тать, баловство в кpови. Подсунут какую хвоpую скотину, она у тебя по доpоге в монастыpь и околеет. Или, пуще того, кошель сpежут, иль дpугим макаpом, но оббеpут непpименно. — И давай вспоминать всякие былицы, что на pынке с пpиезжими пpиключались.

Испугался Ингельдот, говоpит, научите мол, как быть. Я де уж вас уважу, отблагодаpю чаpкой. Один из компании в затылке поскpебся, говоpит: — А чтоб тебе, святой инок, да не сходить туда-то, спросить такого-то. Тоpгует он поpосятами и все честно, без обману.

Тут и остальные поддеpжали. Мол, точно есть такой, человек меж всеми людьми честнейший. На pадостях Ингельдот хлопнул чаpку, людей за добpый совет угостил и поспешил к такому-то. Далековато это было, долго ходил, плутал в кpивых улочках, наконец нашел нужный дом. Откpыл двеpь хозяин. — Да, — говоpит, — есть, и мальчик есть, и девочка есть. Сейчас пpинесу, а в цене уж сойдемся. Ингельдот ему мешок достает, чтобы в нем поросят принес. Свинотоpговец отказывается, мол и так доставит. Ну дело хозяйское, так, значит так. Тот пошел, вскоpости возвеpнулся с пустыми pуками. — А где ж поpосята ? — Ингельдот спpашивает. — Да вот, — отвечает тоpговец и достает из каpманов такое! — Да то ж кpысы! — Ингельдот в сторону шарахнулся, не любил, даже боялся их монах. А хозяин говоpит: Все, как ты пpосил. Вот мальчик, а вот и девочка, и сует пpотивнючих, да пpямо в Ингельдотову физиономию. Тот, осеня себя знаком тpигона, задом отступал, в полах pясы запутался, упал, ногами сучит. — Убери от меня, pади Бугха, эту меpзость! Я поpосят пpосил, а ты мне кpыс суешь. На что обиженный хозяин и отвечает: — Так это и есть поpосята, только водосвинкины.

— Да на кой ляд мне твоя водосвинка надобна? Я обычных хpюшек хочу.

— Так на кой ляд ты мне голову дуpишь, длиннополый? Откуда мне хpюшек взять, pазве из жениной опочивальни? У меня отpодясь такого не было. Даже и подвоpья нету.

— Да пошел ты, кpысовод. — Только и сказал на это бpат Ингельдот. Подался на pынок, а тот, как на гpех, уже по поздней поpе закpылся. Так, не исполнив волю благочинного, пpишлось бpату Ингельдоту с неполным кошелем отпpавляться восвояси. Очень не хотелось вспоминать остальное.

Сегодня медовуха ему горчила, пивная пена противно лезла в нос, соленые грибы были пресные и совсем не имели вкуса. Тяжко было на душе, грустно в мыслях. Без удовольствия потягивал он питье из кружки и думал невеселые свои думы.

Велел ему аббат ехать на ярмарку, да там две бочки меду, монастырскими братчикими по лесам собранного, продать, а на вырученные деньги, купить соли, кой каких скобяных изделий, других товаров, нужных для одинокой обители. Вторговал Ингельдот мед прибыльно, в первый же день ярмарки, за хорошую цену. А вот дальше попутал его лукавый Старый Ник, завел в трактир, а там, как на зло шла игра в кости. Брат Ингельдот, от трудов торговых утомившийся, пару пив выпил — жажда замучила, да еще пару рюмок пенной, и себе решил немножечко, ну совсем чуть-чуть кости побросать. Вот и покидал — и ни меда, ни казны, ни даже кобылы с телегой, на которой мед вез, и тех нету. Пропивал сегодня с горя последние оставшиеся гроши святой братии и горько свое думал.

Думал, что ж дальше делать то, как на грозные очи аббата показаться? Прибъет ведь своим посохом сучковатым, крепка в гневе рука у благочинного, скора на расправу. Но то беда избывная, всех костей не переломает, а вот эпитимью наложит, посадит на хлеб да воду. И то сносное горе — есть неподалек от аббатства малая деревенька, а в той деpевеньке живет одна вдовица, та уж не дала бы с голоду охлясть. Да только аббат, чай, не просто на хлеб — воду посадит, но в келию, а дверь на засов крепкий запрет. И ни до какой такой деревеньки с сердобольной вдовицей не доберешься. Вот это совсем худо. Не привык Ингельдот так плоть свою смирять, чересчур это.

Оно может не сказаться аббату, сочинить, что мол в ночи тати казну отобрали с кобылой да телегой. Так на правду похоже будет, строго не взыщут. Да хитер благочинный, людей заезжих начнет выспрашивать, все вызнает, до правды и докопается. А тогда! Тогда только головой да в петлю, згноит, изгрызет проклятый.

Не получалось Ингельдоту в аббатство возвращаться. А что другое измыслить, какими трудами себя прокормить? Такая уж натура была у брата Ингельдота, что никакой работы, окромя языком, душа его не приемлела. Роду будучи незнатного, приходилось ему в малолетстве и скотину пасти, и луга косить и другие работы выполнять, но все это было ему в тягость, в неохотку. Оттого и подался в монахи, да вышла промашка — и в аббатстве требовали от него черного труда, а ему-то и в храме кланяться лень было. Вот славословить, алилуйничать, это по нем. Да вот славословили мало, больше хозайствовали. Так, что монастырь бросить, горя мало, только что потом делать, куда голову притулить. В монастыре хоть угол свой, да в трапезную по три раза на день зовут.

Эх, горе, горькое, и нехорошим словом попомнил тех лихих заезжих романов, которым так в пух и прах проигрался давеча. Ну надоумил же его Старый Ник сесть играть с этими продувными бестиями. Самый, что ни на есть пустой, вороватый народ эти кочевые конокрады да плясуны. Все крепкие, темноглазые, загорелые, бороды как смоль черные, сапоги носят блестящие, со скрипом, рубахи цветные, на груди расстегнуты, курчавый волос выбивается. Посмеиваются в усы, озорно глазом косят, друг с дружкой перемигиваются, а чуть, что, за ножи острые хватаются, горячая, вишь ли кровь у них. Сторгуй у такого лошадь, хорошо, ежели домой уздечку принесешь, так ведь нет, и ее украдут, обманно подсунут гнилую, негожую веревку, гусями обгаженную. А сами пойдут в свой табор веселиться, петь да плясать.

А знатно подлецы пляшут! Особо девки ихние, как огонь задорные, плечами раздетыми мелко так двигают, намистами богатыми позванивают, на своих персях, еле прикрытых, юбками туда-сюда поводят, а потом ка-ак задерут! О-о!

Не казались уже романы такими противными, и думалось, а не податься ли к ним в табор и кочевать потом с ними и спать в шатре с черноволосой искусительницей. Да не примут, зачем им Ингельдот. Свои обычаи древние чтат, своим богам неведомым молятся, свои законы блюдут, чужаков не жалуют, чужим у них делать нечего.

Тогда может примкнуть к бродячим монахам? Жалко, конечно, покидать сладкую вдовицу, да что поделать, не судьба видать. Ходить с молитвой по городам и весям, там дом освятить, там на свадьбе, или похоронах затянуть подобающие песнопения, авось не пропаду, прокормлюсь подаянием. Да подают нынче рукой не щедрой, скупяся по тяжелым временам, междуусобным, везде разор, разгром, погорелье, до монахов ли.

Худо, ох как худо было бедному брату Ингельдоту, куда ни кинь, а везде клин. Заказал он еще медовухи, и страдал горемычный.

И вот тут услыхал он все росказни чудные о дивном звере-кролике и показался ему в тех байках какой-то интерес. И в ночи его бедной судьбинушки затеплилась лампадка надежды, малый огонек.

Но далеко ли от малого огонька до великого пожара?

Еле утра дождался хитроумный монах и с ранним светом направил свои стопы в Блудный Бор к поляне волшебной. И хоть страшновато было в это гиблое место идти, да освятил себя знаком тригона, почитал заклятья и рассудив, что днем нечисть не так борза и люта, как ночью, вступил под густые своды поганого леса. Шел брошенной дорогой, вот и осина засохшая, тут тропинка малая, а вот уже и поляна с дубом дуплистым и гнездо, вот оно, на верху. А по середине поляны…

По середине поляны лежал таинственный зверь с длинными ушами. И хоть того ради и пришел сюда в этот поганый Блудный Бор, но от внезапной этой встречи с потусторонним ушастым созданием, зашевелились у брата Ингельдота на голове и волосы и короткие его уши. Завороженный невиданной картиной, положил на себя священный знак тригона и открыл уже было рот, прочесть крепчайшее заклинание, но вовремя опомнился — а не ровен час, подействует, сгинет зверь и волшебные чары спадут с поляны, что тогда, зачем он сюда приходил? Медленно, перебарывая страх, стал монах приближаться к зверю. Тот мирно спал, никуда исчезать не собирался. Видя безвредность твари, подступил совсем близко, нагнулся, рассматривая. Ушастый зверь-кролик и впрямь немного смахивал рылом на сурка, но на том все сходство заканчивалось, ничего подобного Ингельдот раньше не видел. Читал он в священных сагах о разных чудовищах, но о таком не приходилось. Боязливо протянул руку, легонько пальцем коснулся и одернл. Зверь спал и никаких обид не чинил. Тогда осмелевший монах всей ладонью погладил, под рукой оказался живой, теплый, пушистый мех. Зверь подергал носом — Ингельдот испуганно отпрянул в сторону — часто пожевал губами и опять успокоился.

Долго сидел над ним вкрай ошеломленный монах, уставать начал, почитай с утра до поляны пехом добирался, со вчерашнего голова побаливала, стало клонить в сон. Один раз, другой глаза закрывались, голова падала на грудь. Вздрагивал, просыпаясь, решил, что не годиться так, чего доброго проспит зверя, убежит — поминай как звали. И совсем уже осмелев, вынул из кармана веревочку, одним концом привязал за обе задние лапы волшебного зверя, а второй конец к своему запястью приделал.

— Ну, теперь не убежит, разбудет меня. — Подумал монах, лег рядом и заснул.

Проснулся от лесной стылости, поляна была уже в тени, солнце шло на вечер, светило за деревьями, низко. Тело от лежания на сырой земле побаливало, что-то было не так. Да вот — нету зверя, пропал! Кинулся веревочку смотреть, нет, цела веревочка и петля не распущена. Не могла тварь выбраться, значит не брехали в трактире люди, умеет скотина исчезать, колдовская ее сила!

Поднялся Ингельдот и бегом, подтянув полы рясы, затрусил из лесу на тракт битый. Не от того бежал, что нечисти Блудного Бора боялся, теперь уже брат Ингельдот ее в грош не ставил, нечисть его не тронет, во сколько со зверем-Кроликом просидел, а оттого, что время дорого, спешить надобно. Сподобилось ему такое дивное диво свидетельствовать. Скорее в монастырь, благую весть аббату доставить, может тот подобреет, смягчится, помилует Ингельдота за малую его провину, от щедрот своих наградит за службу.

Да по дороге длинной поостыл монах, призадумался. Да и может не повеpить ему игумен, пpипомнить давний конфуз. Скажет, что с пьяных глаз ежика не пpизнал. Да и ладно. Явилось ему, Ингельдоту, великое знамение, оказался он избран лицезреть зверя-Кролика, быть допущену к великой тайне. Зачем этой тайной с кем не попадя, пусть даже и с самим аббатом делиться? Нет ему никакой пользы. Заглотный благочинный сам славу пожнет, все почести примет, а ему, Ингельдоту, только колотушки отсыпит. Нет, пускай аббатушка дураков в зеркале высматривает, когда угрей на носу давит, Ингельдот не пальцем делан, своего не упустит. Но тонко все надо сделать, тонко. В голове начал складываться план.

Потому не доходя до монастыря, поворотил знакомой дорогой к деревеньке, а там на двор к вдовице. Та, уведев монаха, руками всплеснула.

— Ой, здоров был братец Ингельдот. не чаяла тебя уже видеть, думала убег ты.

— Да чего мне убегать-то?

— А то разве не с чего? Да разве ты не пропил братчиковский мед, да кобылу с телегой?

— Не пропил, а в кости проиграл. — Буркнул раздосадованный монах. — От уже знают, во языки, во бабы!

— А че думал, тайна великая? Давеча вот с ярмарки мужики воротились, все порасказывали.

— И в монастыре были?

— А то как-же, точно были, еще аббат твой их пивом угощал, за тебя спрашивал, жив ли, не околел ли с пьянки-то.

— Да леший с ним, с аббатом, сами, ненаглядная моя аббатами будем, а то и по-выше. — Со свежей радостью говорил Ингельдот, а сам уже брался рукой за любимые округлости богатого тела вдовячего.

Но та отстранилась. — Совсем мозги пропил, ну куда тебе никудышному аббатом то быть, разве в трактире тараканов к обедни строить. Ты только одну службу ведаешь — застольную, да одну молитву читать научился — чарочную.

— Эк дурная баба, пошли лучше в дом, там говорить сподручнее.

— Так разговоры и на дворе хороши, а что в доме сподручней это я знаю, это мне ведомо. — Однако двери открыла, приглашая войти.

— Это дело тоже знатное, — осклабился брат Ингельдот, — да нынче не досуг, дело есть поважней.

Зашли в горницу, хозяйка на стол поставила, что нашлось и к нему пенной кувшинчик. Гость споро к столу сел, рюмку хракнул, положил в рот варенник, и тут понял как оголодал — без малого двое суток в дороге да в лесах не пивши и не евши. Пока насыщался, сидела вдовица, грустно на мужика глядела, жалеючи. И его жалеючи, а паче свою горькую долю.

— Ну, хозяюшка, ты того, заживем скоро по-барски. — Все еще жуя говорил Ингельдот. — Было мне знамение, попрощаюсь с монастырем и пойду отшельничать в пустынь.

— Ох горюшко! — Опять всплеснула руками баба. — Вот нашел барскую жизнь. Ну за что мне эти маяты? Один был — тиранил, так хоть хозяйничал, но помер. Второй — монах, и тот бросает, схимничать собрался. Да как же ты от трактира прочь подашься, где ж твоя пустынь-то будет? Часом не на винокурне ли?

— Эк дура, ну дура, какая на винокурне пустынь, там один соблазн и суета. Я в Блудный Бор пойду, там жить буду.

— Ой миленький! — Запричитала сердобольная вдовица, да не ходи ты туда, заест там тебя упырище ненасытный! Здался тебе этот Блудный Бор! Уж лучше пойди к аббату, повинись, авось строго не взыщет. А там ко мне опять ходить будешь. Я тебя приласкаю, ублажу после подвигов монашеских.

— Да не голоси ты, не брошу тебя, возьму с собою.

— Ой лихо, да зачем мне, дурья твоя башка, в этот Блудный Бор соваться. А хозяйство, что, бросить прикажешь? — Вдруг просветлела лицом, загорелась светлой мыслью. — Послушай, да и впрямь, на кой тебе в монастырь то ворочаться? Оставайся у меня, хозяйство большое, работы много, будем вместе селянствовать, а то погляди, без мужика в доме все рушится, земли не сеяны.

— Земли у тебя не сеяны, оттого, что ты их на пар держишь. Нечего мне в навозе ковыряться, дело не мудpеное, у меня другие заботы. Вот, говоришь, мужики с ярмарки приехали, а сказывали они про чудо-зверя Кролика?

— Да мало ли что мужики спьяну набрешут, слыхала я, да нет у меня к ним веры.

— А, значит так, как про меня — так есть вера, а как про Кролика — так и нету уже?

— Так про тебя, много веры не надобно, дело верное, и слушать не резон, и так знала, что все пропьешь.

— Да что ты все про одно, я те про другое говорю. — Тут задумался Ингельдот, надо-ли бабе таинства рассказывать, чтоб чего доброго не разболтала все кому не след. Но вдовица была здравомыслящая, своему интересу убытку не сделает. И все рассказал, почти как есть.

— А потому, — заканчивал он свой рассказ, — надобно мне получить благословление аббата. Но с пустыми руками к нему соваться нечего, он так благословит посохом, да по ребрам, что уже не до схимничества будет. Тут на тебя вся надежда. Надобно мне лошадь с телегой, да денег за две бочки меду.

Ох, и не хотелось же тароватой хозяйке со своим добром расставаться, давать горбом заработанное, тяжкими трудами нажитое в пропойные руки Ингельдота. Но сулило дело барыши не малые, рискнула. Запрягли заговорщики кобылу, достала из укромного секретного места вдовица заветную кубышку, отсчитала требуемую сумму, и даже не отдохнувши, погнал монах обратно на ярмарку. И хоть та уже заканчивалась, но успелбыстро обернуться, купить все аббатом заказанное. Ехал в монастырь в душевном непокое, то радостные богатые картины будущей славы веселили душу, то накатывались тяжкие сомнения, страшно было.

А в монастырском дворе ждал уже грозный старец, крепкими пальцами сжимая посох, глядел сурово, словно насквозь всю Ингельдота душу видел, все мысли его подлые читал. Придирчиво осмотрел чужую кобылу с чужей же телегой, догадался откуда это добро, криво усмехнулся. На товары привезенные посмотрел, вопрошал строго.

— Воротился блудливый отрок, пиавица вертепный, какой такой благостной проповедью у доброчинной вдовицы скотиной облагодетельствовался?

— Грешен е-е-е-есьмь. — С перепугу начал заикаться виновный Ингельдот.

— Почто греховодник глаголешь, аки козлище блеящий, речи непотребные сложил еси. Аз есмь пастырь твой, козлище, и есть у меня посох нравоучащий, обрати свою задняя к моей дубине, сучье вымя, Свинячий Лыч! — Укоризнено говорил благочинный, воздымая свой суковатый, о спины монастырской братии полированный, посох.

— Грешен аз есьмь, батюшка. — Ингельдот осторожно отступил назад от крутого аббата. — Каюсь, попутал меня Старый Ник, слаб человек. Да только было мне видение. Явился ко мне во сне стратоарх на колеснице, двумя козлищами длиннорогими запряженной, в руках молот сверкающий держит. И стал меня тем молотом охаживать. Дубасит по голове, а сам приговаривает: — Не то тебе, грехосей еще будет, если только не пойдешь смиренныи отшельником в дальнюю пустошь, и все машет своим молотом и машет. Тут другой стратоарх объявился, сам кривой на один глаз, восседает на коне. Конь блед, о восьми ногах, хвост на ветру развевается. Держит стратоарх копье огромаднейшее и говорит: — Насажу тебя на свое копье, аки на вертел, в рот запихаю, из задняя выпихаю, и буду жарить тебя, Свинячий Лыч, века вечные, ежели только не отправишься схимничать, да во Блудный Бор. Поставь там, во Блудном Бору у старой дороги, за развилкой у сохлой осины, на поляне с дуплистым дубом, скит, живи в нем, тогда будет тебе наше прощение. Проснулся я весь в страхе и понял, что надлежит мне повеленное стратоархами бесприменно исполнить. Посему молю тебя, пастыря моего строгого, дать свое аббатское благословление на подвиг схимнический, отпусть в дикий скит.

Задумался аббат, опустил свой посох. Конечно, надобно бы проучить хорошенько беспутного монаха, ну а проку в том? Как был непутевый, таким и останется, даром только руку себе утруждать. А вот ежели он, сам, по своей воле подастся вон из монастыря, в скит, то туда ему и дорога. Посидит на одной ягоде в дурном лесу, пострастотерпствует, и как не сожрет его какая нечитсь, может и поумнеет. Хотя наврядли.

Так порешив, пергамент написал, что монах Ингельдот, получив знамение, отправляется своей волей в пустынь, в Блудный Бор, на поляну с дуплистым дубом, жить постом и молитвами во славу Бугха и монастыря древнего, с аббатского благословления. К тому пергаменту собственную руку приложил и скрепил сие печатью. Так не чинил аббат никаких препятствий, паче того, поспешествовал сему достопохвальному начинанию — выделил материалов и вещей, потребных отшельнику, распорядился все на подводу загрузить и велел двум монахам проводить подвижника до места и помочь что надобно сделать для обустройства скита. Заодно, не оченьто доверяя искренности Ингельдотовых намерений, приказал им проследить за беспутным монахом, чтоб по дороге не пропил монастырское имущество, в кости не проиграл, или иным образом растраты не сотворил.

Довольный Ингельдот не долго в монастыре задерживался, только телега была снаряжена, не мешкая отправился со своими провожающими соглядатаями — догадывался о тайной их мисси, в путь. Доехав по заброшенной дороге к повороту у сухой осины, с теми попрощался, от помощи дальнейшей отказываясь. Монахи и рады были поскорее из поганого Блудного Бора убраться восвояси, особо с подмогой не настырничали, споро сгрузили все с телеги и повернули вспять. С сожалением поглядел Ингельдот на удаляющуюся вдовью кобылу и принялся свой скарб на поляну перетаскивать.

В скором времени заявилась к нему и вдовица, да не одна, а как договаривались, с людьми. Привела она с собою трех странствующих монахов, да несколько поселян, то ли дурных, то ли больно любопытных, а может быть — самых смелых из самых дурных любопытных, кто решился в Блудный Бор идти, поглядеть на волшебного зверя-Кролика. Брат Ингельдот уже место на поляне, где видел ушастую диковину, огородил, украсил ветвями цветущих кустарников, словом соорудил что-то вроде алтаря, лесного святилища. Сам поет гимны, поясно кланяется, проводит мистерию по древнему обряду, как положенно. Пришедшие монахи тоже, хотя и без особого усердия подмогать стали. Народ на алтарь глазеет, нестройно подпевает, чуда ждет.

Долго уже молятся, а все без толку, нет волшебного зверя. Уставать начали. Люди по поляне разбрелись, расселись под деревьями закусывать то, что выпили. Сам Ингельдот тоже несколько раз в свой шалашик забегал, из принесенной вдовицей бутыли для храбрости отхлебывал. Начал сомневаться в душе своей, а точно ли осенен он благодатью, должен ли таинственный зверюга объявиться? А если нет, что тогда?

— Ну зачем я тебе беспутному поверила? — Подливая масла в костер душевных сомнений Ингельдота, сокрушалась вдовица. — Столько добра извела, все зазря, все даром. Да разве какой водшебный кролик к тебе, непотребе, явится? Нужен ты ему больно, и твоим стратоархам паче того!

— Да замолчи, дура, дело тонкое, таинственное, тут с нахрапа, как кнур на леху пхается, то не возьмешь, тут тонкость астральная нужна, погодь маленько, заявится, куда ему, ушастому, деваться. — Успокаивал и вдовицу и себя начинающий приунывать Ингельдот.

Еще помолились, гимны попели. Монахи совсем уже устали, надоело им впустую глотки рвать, стали зло на брата Ингельдота поглядывать. Ничего хорошего в тех взглядах не предвещалось. Да и люди уже посмеиваться начали, серчать потихоньку. Бедный монах стал с того всего невезения по краям поляны озираться, прикидывать, не пора ли в лес сбежать, пока не начали ему бока мять, в отместку за обман и насмехательство. И вот, когда уже совсем нехорошо на поляне стало, осенил себя знаком тригона брат Ингельдот, начал в последний раз, слезно призывать зверя-кролика.

И Кролик явился.

Монахи с перепугу замолчали, народ на колени попадал, пополз проч от алтаря.

Воспрянул духом Игнельдот, зверя-Кролика уже видевший, и по тому не как сильно убоявшийся его внезапного появления, еще громче гимны запел. Монахи вторили хоть и дрожащими голосами, но уже вдохновенно, истово.

Ингельдот ликовал — свершилось! Не удержался, подошел к вдовице, подмигнул и ткнув в бок прошептал: — Что, дура, не верила, сомневалась, что на мне благодать лежит.

Тут служба пошла серьезная. В мистическом экстазе били себя в груди, выкрикивали слова древних молитв, рыдая пели гимны. Ингельдот совсем обнаглев взял зверя-Кролика в руки и понес пастве показывать. Паства падала ниц, целовала землю, где ступал Ингельдот-Кроликоносец. Зверь тем временем неожиданно проснулся, окропил рясу монашескую, зашевелил ушами, приведя всех в еще больший раж и умиление.

Оторопелый Ингельдот ничего лучше не придумав, сунул зверю-Кролику, вынув из кармана, невесть откуда там взявшуюся, морковку. Зверюга ничтоже сумняшися сжевал ее и опять окропил рясу, демонстрируя свое доброе отношение к происходящему. Паства видя сие поспешила и свои жертвоприношения вынуть, оставить по примеру святого монаха на святилище. Ингельдоту однако надоело писливого зверя на руках держать, возложил его обратно на алтарь.

Кролик вознесся.

Крик ужаса вырвался из грудей присутствующих. Ингельдот опомнился всех ранее и торжественно изрек, что молитвы, мол, мало искренны, жертвоприношения зело скудны, деланы не от чистого сердца, чем и разгневали волшебного длинноухого зверя-Кролика. Ну ничего, по-отечески продолжал он, другой раз щедрее будет паства, ублажит волшебное созданье.

Монахи переглядывались, глазами говоря один другому: — Эх, подфартило же беспутному! Надо же, такое счастье привалило. Продул в кости монастырскую клячу, так вот тебе, сторицею обернулось.

А еще виделось в их глазах, что и они не поздно на эту поляну заявились, и если дурака не свалять, то придет конец их тягостным странствиям, жизни беспритульной. Только умно надо, умно. Потому првыми колени перед Ингельдотом преклонили, целовали край сутаны, называли своим отцом и учителем. Следом за ними хитрая вдовица на колени пала, зацеловала оборку длиного платья монашеского. По такому делу и другие люди поспешили поклониться великому подвижнику, весь подол обслюнявили, величали друидом, а это будет по-выше не то, что благочинного аббата покинутого Ингельдотом монастыря, а самого архиепископа.

Так то.

Глава 10. ОБОРОТЕНЬ

Ездила дорогами герцогства Боранского кибитка старого Мунгрема, сам он на козлах сидит, конями правит. Остальные внутри сидят, или пешком, чтоб размяться, рядом идут, хороша погода, солнечно, тепло, но еще не жарко. Заезжают в село, останавливаются в трактире, обычно и договариваются с хозяином,что во дворе заведения свое представление будут показывать. Трактирщики охотно соглашались, народ на Сигмонда посмотрит, а потом куда пойдет горло промочить, от крика и споров уставшее? Конечно к хозяину. Вот всем и выгода, все и довольны.

Нанималась телега с возницей, обычно парнишкой шустрым, и по селу ездил «непобедимый Олвин», мускулы свои показывал, вызывал сразиться. Возница, рад потехе, тоже зазывал людей приходить, на кулачных бойцов посмотреть. Такой шум-гвалт поднимали, что заинтересованные поселяне толпой в постоялый двор валили, дивились чудесному мастерству Сигмонда, его сверкающим кинжалам, так ловко втыкающихся в енто самое место деревянного болвана.

Как-то раз по-утру, не успели еще артисты к выступлению приготовиться, ограду натянуть, да чурбана поставить, подъехали к ним стражники местнго лорда. Не спускаясь с коня, старший из них грубым начальственным голосом объявил:

— Собирайтесь, вас призывает лорд Грауденхольдский в свой замок, представление высокорожденным лордам показывать.

Сигмонд не пришел в восторг от тона наглеца, но Мунгрен уже вышел вперед и, подобострастно кланяясь человеку местного властелина, высказал покорность приказу и готовность отправиться куда велят, потешить лорда борцовыми забавами. Не только раболепие перед титулованой особой двигала старым Мунгреном, но в первую голову, корыстные соображения, ожидал он багатую награду за выступление в замке, слышался ему уже серебрянный звон монет, чувствовался вкус пива и жирного угощения хозяйского.

Сигмонд, хоть и не по душе ему было чьим-нибудь приказам подчиняться, возражать не стал. Работа есть работа, заказ вроде бы надежный, но радости не испытывал, покалывали сердце плохие предчувствия, а что и почему, того понять не мог.

Пока стражники в корчме элем баловались, труппа спаковалась в дорогу, сложила в повозку и канаты и болвана, хотели было перекусуть, но грубогласый командир уже обтер усы и начал торопить, мол ехать не долго, а уж в замке их ожидает и стол и выпивки до несхочу. Поехали вслед за всадниками. По пути выяснилось, что лорд устраивает большой праздник в своем замке, и съедутся туда многие высокородные господа, владельцы соседних земель, и будет там на несколько дней пир и увеселения. Вот что бы достойным образом гостей развлечь и собирают по всей округе бродячих артистов, какие только не встретятся.

Дорога и вправду была не долгая. Вначале ухабилась малым леском, после выкатилась меж полей и вот виден уже впереди сам замок Грауденхольдский, как неуклюже взгромаздился он на вершине обширного пологого холма. Видны его мощные зубчатые стены, змеящиеся по зеленым склонам, квадратная приземистая башня с воротами, другие башни по углам внешнего ограждения, а за стенами черепичные крыши, шпили замковых строений и хмурый округлый донжон, возвышающийся над всем этим.

Скоро въехали в ворота, мощеный двор был размеров не малых, под стать замку, скорее площадь. С тыльной стороны стен были пристроены конюшни и другие подсобные помещения, впереди громоздилась махина внутренней крепости — жилища лордовского. Огромные ступени, широкой лестницей вели к главному входу во дворец. Широкие стрельчатые двери были столь высоки, что лорд на коне легко мог туда въехать, да еще и с копьем в руках. Выше них по всему фасаду протянулся широкий балкон, больше похожий на замковую стену. Башни и башенки разнообразили это строение, воздвигнутое, многими поколениями грауденхольдских лордов.

Не задерживаясь у парадного въезда, направились, по указанию квартирмейстра на задний двор. Был он еще пообширнее, но располагалось в нем множество разных строений, и уже много толпилось приезжего народа. Был там птичник, куда от греха подальше загнали, обычно свободно разгуливающих, кур да индюков. В глубине попахивало свинарником да козлятником, и голоса их постояльцев создавали визгливый звуковой фон. Размещались и конюшни для рабочей скотины, и хранилища заготовленных впрок дров, сена, фуража, всяких материалов и инструментов. Были там и особые помещения для различных мастерских, необходимых дя хозяйства такого большего замка — столярной, кожевенной, кузницы. Была и каретная мастерская, куда и направил свою повозку расчетливый Мунгрен. Ведь надо использовать время с толком, пора ремонт произвести, благо за грауденхольдский счет, не из своего кармана. Это намерение, премногосогласно встреченное Гильдой, местный каретник вовсе не разделял. И без Мунгрена сунулись к нему прибывающие гости, и не только всякие там балаганщики, но и экипажи высокородных господ подкатывали, а руки— то, только две. На всех не наработаешь, так что не взыщите, ступайте— ка себе с миром и не приставайте болше к занятому человеку. Расстроился было старый Мунгрен, да тут Гильда вышла, стала мастера убалтывать, намекать, что не совсем задаром прийдется ему колеса крутить, они люди понятливые, порядочные, отблагодарят за труды. Уговорила бы она его, или нет, неизвестно, да зашел в мастерскую Сигмонд. Посмотрел на каретника своим взглядом холодным, рыбьим. Да не так, как копошащийся в тине карась зенки свои мутные пялит, или, к примеру, как карп, когда камышины сосет, чмокая. Смотрел он глазами изверга водного, по-щучьи заглотно, когда висит она в омуте неподвижной колодой, и вдруг как рванет, как бросится, и нет карпа, то ли того же карася, всего разом и уела.

И не стало мочи больше мастеру спорить, не стало сил отнекиваться. Втихаря сплюнул в угол, да знак тригона на себя положил. — Хромой Ник с ними, с высокородными, обождут, закатывай свой воз. — А про себя решил, что надо побыстрому все сработать, только бы не видать больше злопротивную эту харю, этот взгляд омутный.

С уважением взирали Гильда с Мунгреном на витязя и, закатив в мастерскую телегу, отправились, сопровождаемые замковым квартильером, в отведеные для них жилища. И тут не обошлось без маленького скандала, не обошлось без вмешательства Сигмонда. Наконец договорились таким образом — Мунгрен с Олвином поселились в общей, человек на сорок комнате, а Сигмонд со своей спутницей в, хоть и маленьком, но отдельном помещении.

В этот день съезжались в основном люди нанятые, редкие благородные гости, да и те из мелкопоместных. А вот на следующий день кавалькада за кавалькадой въезжали в широкие ворота высокородные лорды. Много было блеску, хоругвей, бунчуков и прочей мишуры. Но наибольшей помпой отличилось прибытие клана Скорены.

Впереди на буланом коне ехал герольд в сопровождении двух трубачей. Они что есть мочи трубили в свои горны, возвещая замковой охране о прибытии своих властелинов. Поодаль за ними в конном строю ехали воины в кожаных колетах, в кильтах цветов Скорениного клана с пиками в руках. Блестела начищенная кожа доспехов, сверкали стальные наконечники пик, гордо развевались вымпелы. После них двигался отряд пеших копейщиков, за ним, оглашая окресности дикими звуками боевых мелодий клана шли волынщики. Их сменил новый конный отряд, за которым знаменосцы торжественно несли хоругви, штандарты лордовы и символы власти. Овеваемые знаменами, в окружении оруженосцев, чванно выступали сами лорды Скорены — старший и младший, на белых конях в парадных доспехах,с коронами на головах. Рядом ехал наследник титула — сын младшего Скорены. Противу обычаев было быть одновременно двум лордам в одном клане, да таковы Скорены, такова их властолюбивая натура, тщеславие непомерное, что по таинственной смерти прежнего лорда, главенство поделили дядька с племянником. Позади сюзеренов ехали гридни с обнаженными мечами, но не сверкали булатные клинки в солнечных лучах. Обагрены они были свежей человеческой кровью. Не одну безвинную жизнь оборвали господские псы ради утехи непомерной гордыни хозяев, что бы устрашить всех зрителей торжества могушественности зарвавшегося клана. Следом на паланкинах несли крепконогие рабы высокородных жен и дщерей лордовых. С ними конно и в экипажах ехали фрейлины и другие менее знатные дамы. Потом опять конники, а за ними, под завывания волынок и барабанный грохот двигались наемные отряды, после катились обозные подводы, шли слуги. Позади, вызывая удивление у встречающих, двигались возы, укрытые рогожей, из нутри доносились человеческие стоны и свирепое рычание диких зверей. Замыкали шествие очередной отряд пеших копейщиков и конных кланщиков.

Побелела лицом Гильда, видя самодовольсто въезжающих Скоренщиков, плотно губы сжала и сквозь напрягшиеся веки смотрела ненавидящим взглядом. Удивился Сигмонд, ему этот парад показался не столько проявлением могущества, сколько пародией. И строй воины держать не умели, и шли не в ногу, и, вообще, все было гротескной, бездарной попыткой показать царское величие, там где было одно чванство возомнившего невесть что ничтожества.

Встретить знатных гостей вышел сам лорд Грауденхольдский, обнял вначале старшего, потом младшего Скорену, повел их во дворец. Но улыбки и объятия не были чистосердечны, таилась за ними обоюдная злоба и недоверие. Два самых могущественных клана в земле Бореанской давно ревниво присматривали друг за другом. Оба, превзойдя силы законного герцога, метили захватить слабый трон, и оба интригами и кознями препятствовали в этом друг другу. Но всем было ясно, что не может долго происходить эта борьба подспудно, что предстоит им вскорости сойтись в кровавой распре. Кто победит в предстоящей войне угадать не получалось. Вот и приглядывались внимательно владетельные гости, решали на чью стать сторону, с кем союз окажется выигрышным, а с кем катастрофой. Для того и приехали. Но и соперники вербовали себе союзников. От того и прибыли к своему недругу в гости лорды Скорены, от того и вся показная пышность их въезда. Вот затем и устроены Грауденхольдским лордом все эти торжества, затем и созвал столько гостей, что только в его твердыне и могли уместиться.

И правда, велик был Грауденхольдский замок и все в этом замке было огромным и неуклюжим. Налево от дворца лорда протянулись людские постройки. Там же распологалась и вместительная трапезная, где окромя постоянных столов для грауденхольдской челяди, были сделаны временные — установлены деревянные козлы, на них сверху положены длинные доски, которые плотник не удосужился хоть как-нибудь обстрогать, потому занозились эти столы щепками, шершавились обзелом. Так же были выполнены и лавки для сидения. За этой, на скорую руку сделанной мебелью питались артисты, люди приезжающих лордов и другой званый в замок, но особо не примечаемый, народец. Велика людская трапезная, да и в ней всем места не оказалось. Во дворе столы прежним макаром сколотили, питали там гостей совсем уж завалящих. Подавалось в грубых глиняных мисках. Видать местный гончар был не старательнее плотника. Но миски эти были вместительны и насыпалось в них щедро. У огромных котлов от темна и до темна, чтоб такую прорву народа прокормить, суетились объемные телом стряпухи. Истопники, по широким загривкам их судя, мужья поварих, денно и нощно, надсадно прикряхтывая, топорами махали, рубили дрова на поления, их чумазые отпрыски, из мелких, подносили дрова, пытались сопеть по-отцовски. И все для того, чтоб топить печи было чем. Чтоб над жарким пламенем варились жирные щи, где мяса поболее, чем квашенной капусты, чтоб румянились хлеба, чтоб жарились козлячьи бока, да упревала каша, томились соусы и все прочее, что наминает без меры — ведь надармак, многая, на праздник съехавшаяся сволочь. Народ бедный, в сытости не всяк день живущий, и от того падкий до господского угощения. Однако же велел лорд Грауденхольдский кормить всех без изьяну, до насыщения. Чтоб лицом в грязь перед своими высокородными гостями, а паче перед Скоренами, не ударить, чтоб показать богатство и славу знатного Грауденхольдского рода. Оттого и покрывалась потом вся лордовская челядь, оттого трещали зуботычины, да звенели оплеухи и уже побаливали кулаки у управителя замкового и его помошников. А еще боле болела голова у ключника и кладовщиков многих кладовых и погребов лордовых. Ведь столько народу пришлого, на руку не чистого в замке нынче ошивается, как бы чего не сперли, по своим возам не растащили, по котомкам не позапихивали, из добра господского. Да и свои, грауденхольдцы, тоже, знамо дело, людишки лихие, к воровству способные, что плохо лежит, без надзору строгого, враз утащат, глазом моргнуть не успеешь. Сегодня-то праздник, лорды гуляют, а завтра прийдется держать ответ у суровой старухи, матери лорда, хозяйки всего замкового добра. Та даром что стара и на глаза ослабша, а воровсто чует нюхом и спрашивает за это о-хо-хо как. Вот такие то дела.

Сами господа гуляли в громадном зале дворца. И там людей было немало. Ведь приехали лорды и сенешали с женами, детьми, братьями, сестрами, тетками, дядьками, племянниками и племянницами и другой родней, в каких семействах поредевшей, а в каких еще многочисленной. Да и не всех их людей прилично в людской кормить. Предводителей клана, да с семьями туда не попросишь — обида будет великая. А есть еще знатные ратники, советники, да мало ли кого, кому уважение тоже показать пристойно. Правда для них места внизу столов лордовских, но во дворцовой зале. А и то, не каждый лорд, хоть и был он в гостях, решался ходить без свиты своих гридней-преторианцев. Вот и они, хоть и не за столами, но в зале толклись. Всех ясно перещеголял клан Скорены. У старого лорда за спиной повсечасно стояло восьмеро кланщиков с обнаженными мечами в руках, за молодым лордом четверо, а за его сыном — еще двое меченосцев.

Эти меры безопасности, конечно же были излишни. Хоть и приводилось многим из присутствующих на празднике, воевать между собой, но не пришла пора им так низко пасть, чтобы нарушить древний обычай, чтобы сотворить кровопролитие за пиршественным столом. Означало бы это смертельно разгневать богов и обратить кровь жертвы на свою голову, на свой клан. Окажется тогда убийца и люди его вне закона. Завидющие соседи только того и ждут, под сенью древних законов, вмиг замок сожгут, все порушат, всех порежут. И не будет в этом им никакого порицания ни от людей, ни от богов.

Так что не было нужды Скоренам с такою свитою за столом восседать, да больно были кичливы нравом, любили свое превосходскво показать, перед людьми покрасоваться.

Гильда же сказала в сердцах, на Скоренов выпендреж глядючи: — От раскобенилась погань. Думают, что сильнее их клана во всем царстве не найти. Всех под себя хотят подмять. Мало крови пролили, мало пожарищ оставили, вдов-сирот бесчетно. Все то им неймется, вурдалакам проклятым!

— Это у них, негодяев такой имидж. — Опять туманно, а оттого более обидно, чем скажи он это простым словом, говорил Сигмонд, однако снова удивляясь Гильдиной горячности.

Для этих гостей высокородных и особая кухня предназначена, повара балуют всякими деликатесными блюдами, хитрыми готовками. Толпа слуг суетится, снедь на блюдах подает, вино по кубкам разливает, а поздней ночью, когда уставшие гости почивать разойдутся, залу убирают, потому как, благородные они то благородные, а насвинячат пуще лапотного поселянина. Тот хоть, как напьется — с крыльца опорожняется, а от лордов того не дождешься, под себя с пьяну ходят.

Гильда немного обижалась, что питают ее витязя в людском, а не лордовом зале, да Сигмонду, видать, все равно это. На качество угощения не жалуется, даже хвалит, а высокородных лордов особо не жалует. Говорит все они эксплуататоры феодальные, крепостники-помещики и исторически обречены. Как всегда смысл витязевых речей туманен, но то, что будущее у лордов темное, с этим Гильда была согласна. Если междуусобицы продолжаться будут, то скоро и некому и некого и некуда в гости звать будет, все друг друга перережут, пережгут, не долго уже осталось.

Первые два дня праздника кулачным бойцам работы не было. Развлекали лордов на пирах менестрели да скальды, да разные артисты — фокусники, акробаты и прочие. Никому, однако не скучалось — пища была вкусна и обильна, пиво и зелено вино наливалось немеряно. Специально были выкачены из глубоких замковых погребов огромные бочки и выставлены в трапезной для общего потребления. Если у какой бочки и стоял виночерпий, только для блага самих гостей, ради человеколюбия. Чтоб с пьяну, с дуру, кто не бросил в питье какую гадость, себя и других не потравил, или, чего доброго, зачерпывая себе кружку, не перегнулся бы низко, не упал в хмельное, да в нем бы не потонул. Случались на шумных праздниках такие оказии, потому, как не все меру в питие знали, других выносили из трапезной недвижимых, как кули с мукой. Артисты, когда не звали их к господам высокородным, охотно выступали друг перед другом, перед замковой челядью, да презжими кланщиками. Мунгрен солидно, деловито за кружкой пива неторопливо разговоры разговаривал с другими хозяевами кулачных балаганов. Беседу вел, не чтобы язык почесать, с пользой, выяснял, кто и где выступал, как в каких краях принимают, каковы там местные бойцы, трудно ли их побить. Сигмонд тоже между них посиживал, но вскоре эти узкоспециальные разговоры ему поднадоели, и он с удовольствием общался с разными гостями. Был со всеми приветлив, никем не брезговал, сторонился только Скорениных клановщиков. Больше слушал, чем говорил, налегал не на пиво, на кислое молоко. Силой своей не похвалялся, подвигами не бахвалился. А когда кто-нибудь из подпивших гостей предлагал силою померяться, Сигмонг с улыбкой отказывался, растолковывал серьезно, что бои его хлеб, он ими кормится, и так просто, скуки ради, бить кулаки ему не пристало. Вот, как объявит лорд поединки, вот тогда он и будет выступать и не откажется сразиться с любым желающим. А сейчас профессиональная честь сражаться за бесплатно ему не позволяет. Кто эти речи слышал, согласно головой кивал, соглашался. Вот, мол, рассудительный человек, серьезный работник.

Олвин тем временем ел и пил без меры, извел продукта хозяйского, сколько четверо других гостей вместе не изъедали, а пива и вина, то за десятерых выдудлил.

— Как ты намереваешься, Олвин, на ринге выступать при таком образе жизни? — Порой спрашивал его Сигмонд.

Олвин на то жаловался, что вот опять разболелись побои Сигмондом ему учиненные, и биться на кулачках ему, болезному, не годится. А годится хорошенько отхарчиться, да на кровати побитые бока понежеть.

— Гляди у меня, — отвечал ему Мунгрен, — отлежишь бока, проку нет от дурака. Дармоеда в труппе держать резону мало. Нет сил на майдане биться, иди к монахам молиться. Там лежебоков много, пускай они тебя и кормят, а не честная компания.

Видя такое дело Олвин божился и знак тригона на себя ложил, что как только бои устроят, так он сразу всех побъет и Сигмонда в том числе.

На это Гильда обидно смеялась. Тоже, мол, нашелся молодец с ее Сигмондом меряться и презрительно махнув подолом уходила, чтобы не видеть мерзкую ряху, чтоб чего совсем уж нехорошего не сказать ленивой образине.

На третий день работы тоже не было. Решили гостей поразвлекать надменные лорды Скорены, удивить всех своим могуществом да силой. Под началом Скорены младшего огородили заостренными еловыми бревнами угол двора, между дворцом и крепостной стеной. В частоколе два проема оставили, закрывались они опускающимися решетками.

Залюбопытствовавшие этими приготовлениями собирались люди поглядеть, чем это их Скорены потешить собираются. На балконе расположились хозяева и самые знатные из числа гостей. Народ попроще толпился на стенах, да на специально для этого срубленном помосте у частокола.

Подвезли таинственные, укрытые рогожами возы, приставили их к проемам ограды. Зрители подумали было, что покажут им старинное зрелище — травлю медведя волками. Да не так просты Скорены, чего-чего, а изобретательного зломыслия им не занимать стать. Махнул рукой старший лорд, вышел герольд и протрубил в рог. Открылась первая рещетка, Скоренщики давай копьями в повозку тыкать, и от туда на арену, испуганно озираясь, щурясь от давно, под дерюгой не виданного солнца, Скоренины пленники. Сквозь дыры в их ветхих, истрепанных одежд, просвечивали худые тела, кровавили грязные повязки на многочисленных ранах. С верху им побросали короткие ножи и дубинки.

Среди обреченных людей заметил Сигмонд одного, в кильте знакомых цветов. И Гильда подтвердила: — да, этот из клана Сыновей Серой Волцицы. Попался видать Скоренщикам.

Снова рукой лорд махнул, снова зазвучал рог геральда, и открыли вторую клетку.

Выскочила от туда стая волков, специально некормленных, чтоб они, голодные, злей были, человека не страшились. Зверье вначале, испуганное пустым пространством арены, местом незнакомым, открытым, к забору жалось. Со страху рычали, загривки дыбили, клыки щерили. Но учуяли хищными носами дразнящий запах живых тел, сводящий с ума аромат свежей крови. Заурчало в пустых животах, свело голодным вожделением желудки, потекла слюна из зубатых пастей на серую шерсть. И помалу, осторожно, но начали подступать, на согнутых лапах подбираться, брюхом по земле елозя, стали привычно окружать свои жертвы. Не решались еще нападать, пугал их человеческий дух, дух извечного и опаснейшего противника. Но вот самый голодный, или самый наглый волчина взвыл и кинулся, сшиб с ног, вцепился зубами в слабое горло, и одурев от сладкой крови, начал грызть, грузть, грызть. Следом другие накинулись рвали людей и заглатывали, насыщались теплым мясом еще живых своих жертв. Но не все на арене погибали безответно, терзаемые зверями. Нашлось малое количество храбрецов, с отчаяннной смелостью бьющихся за свою жизнь. Собрались они кругом и вместе боролись против злых хищников серых, помогали друг другу и хоть были все в крови от ужасных ран, но держались стойко. И таки устояли, хоть и не все, но побили таки волков. Последнего в угол загнали и забили серого. Да не в радость стала им та победа. Выскочили на арену Скоренины клановщики в кожанных колетах со щитами да копьями, принялись отнимать у оставшихся живых оружие, да заталкивать обратно в клети. Те, в ярости былого боя не здавались, пытались отбиваться, но слишком уж были неравны их силы. Где им, изможденным пленникам, усталым и израненным, с негодным оружием справиться с откормленными здоровяками, к тому же много числом их превосходящих. Прикрываясь щитами кланщики прижимали к стенам людей, валили на землю, отымали ножи и безоружных загоняли копьями в передвижную тюрьму. Только с воином клана Серой Волчицы не удалось быстро совладать. Как раненый медведь он наносил удары, сшибал с ног, и не однажды окровавил свой нож, но навалились на него гурьбой, опрокинули навзничь, били древками копий и бесчувственного бросили в клетку. А Скорена обещал, что не все еще увеселение окончено, завтра еще будет, пока последний пленник не издохнет.

В этот вечер Сигмонд был молчалив и сосредоточен больше обыкновенного. Гильда уже хорошо знала, что под маской холодной отрешенности скрывается крайнее раздрожение витязя, что будет сегодня пролита чья то кровь. Чтобы зря не тревожить своего повелителя, Гильда и не пыталась вести его в трапезную на ужин, потому она сама быстренько сбегала на кухню, набрала провизии и тихонько накрыла стол в их комнате. Сигмонд ел равнодушно, без удовольствия похарчился сытной лордовой снедью, походил вперед-назад, подымил своей табачной палочкой и сел на пол, скрестя калачем ноги, уставился пустым взглядом на стену. Гильда знала, что это витязь медитирует в позе лотоса и, присев в сторонке, испуганно гадала, что он утворить хочет, кому собирается пыль с ушей стряхивать. Это может даже и не так плохо, — думала она — что витязю не по сердцу Песни. С таким нравом крутым, если будет он и дальше своими мечами головы недругам сносить, то ей только и останется что стихи слагать, на другое времени не будет. Да где же слов столько взять?

А Сигмонд, поднявшись, заглянул в свой мешок бездонный и достал от туда что-то нужное, не обращая на девушку внимания, снял с себя одежду и облачился в новую, вынутую из рюкзака. Не сдержалась Гильда, ахнула, положила на себя знак тригона, увидав Сигмонда в таком наряде. Был он весь черный, и штаны и куртка так плотно облегали тело, что если бы не цвет, казалось бы, и нет никикой одежды. На ногах были легкие тапочки, а на голову он натянул, нет не шляпа это, скорее мешок, только с дырками на глазах и у рта прорезанными, даже на руки надел черные перчатки. Подержал свои мечи, положил обратно, видимо решил обойтись саями, засунул их себе за пояс. Огляделся по сторонам, обнаружил на лавке черную тряпицу, обмотался ею на подобие кильта — привык уже. И, отворив дверь, словно дух тьмы, растворился во мраке ночи.

Ни жива, ни мертва, с замиранием сердца, ждала Гильда возвращения своего витязя. Время тянулось с изнуряющей медлительностью, совсем извелась, все то казалось, что вот поднялся шум во дворе, вот убивают Сигмонда, а она сидит как неприкаянная, ничем помочь не может. Что чей-то подлый клинок, коварно вонзается в спину богатырскую, и не крикнуть Гильде упреждающе, не кинуться, удар на себя принимая. И лежит герой на сырых, холодных каменьях замковых, струится благородная кровь из глубокой раны и некому эту кровь унять, и некому поддержать его в последний смертный час тяжкий.

Худо было Гильде, кляла она женскую долю горькую, что заставляет провожать на труды ратные, губительные, самого дорогого человека, и ждать его в бесполезной маяте, а не идти рядом среди звона сталкивающихся клинков, не служить верным оруженосцем, не встречать победу ли, гибель ли, но вместе обоим.

Так ждала Гильда, страдала и не заметила, как тихо отворилась дверь и скользнула в нее беззвучная ночная тень. Да не тень — Сигмонд это, живой, невредимый, снял с головы убор свой чудной, доволен, улыбается, перчатки стягивает. Бросилась к нему Гильда, помагает, принимает вещи, а сама в глаза заглядывает, норовит как бы невзначай притронуться — он ли в самом деле, цел ли, не ранен часом, удачен ли ночной поход был.

— Все нормально, девочка. Волновалась, не спала? Ну и зря, пустяки какие. Видно мне на роду написано помогать клану Серой Волчицы. Я их парня из клетки выпустил, заодно уже и всех остальных, пусть старый Скорена обрадуется завтра утром. Далеко-то ребята будут, не догонит. Не повезло только одному из его прихвостней, дернула его нелегкая по ночам возле возов таскаться. Шутник, понимаешь ли нашелся, в спящих людей копьем, через прутья тыкать. Отшутился, юморист-сатирик.

Попил с удовольствием молока, потянулся крепким своим телом, словно сытый лев, тряхнул гривой. — Ну, ложись спать, а то час поздний, завтра нам работа будет, пропала потеха Скоренена, захотят господа борцов смотреть. Мы им покажем.

А с утра был в замке великий переполох и смятение, когда обнаружили клетки, где приговоренные узники сидели, открытыми и пустыми, а подле них — мертвого человека Скорены с рассеченным от уха до уха горлом. Испуганно перешоптывались и высокородные лорды и люди их кланов и челядь, что не к добру это. Что не иначе, как ночной демон спустился из темных туч в замок и сотворил все эти беды. А пуще страшились слухами, что проник этот демон в покои старшего лорда Скорены и ни стража бессонная, ни верные гридни, ни крепкие запоры не были ему преградой, потому как сошел он по лунным лучам в оконце башенное. А что побывал он в тех покоях, было известно достоверно — нашли там по утру испуганные слуги, на ложе лордовом поверх одеял, свежесодранную, еще кровь не засохла, волчью шкуру. И все не сговариваясь поняли, что дурное это знамение, что грозит клану Скорены беда близкая, тяжкие испытания грядут, уже не за горами высокими, не за долами широкими, здесь, рядом стоят под стенами крепостными, у самых ворот замковых.

Понуро собирались гости за утренним столом. Непривычно тихо было в людской трапезной. Тихо перешоптывались, туманно намекали, глаза отводили. Сигмонду товарищи рассказали ночные страсти, но к их огорчению витязь вкушал бесстрастно и к кошмарной повести отнесся с равнодушным неинтересом. Гильда, видя, что молчит ее повелитель, и сама помалкивала. Только тихо в тарелку посмеивалась, прятала лукавый взгляд.

Однако же обильное угощение и возлияния скоро прогнали рассветную унылость и уже говор громкий стал слышен, смех веселый. На дворе для соревнований выделили площадки, песком посыпали. Стали собираться зрители, посмотреть на кулачные забавы. Только младший лорд Скорена смотреть на это не захотел и ускакал на охоту вместе с сыном да несколькими своими людьми.

Поначалу бились балаганные борцы с желающими из поселян, толпой пришедших из соседних деревень на барский праздник, и всякими другими людьми не сведуюшими в боевом искусстве. Побеждали большей частью профессионалы. Вот и Олвин побил двоих, и хоть имел окровавленную физиономию, но и вид довольный. Тут стали выходить бойцы поопытнее, ратные люди из наемников и младших кланщиков. С этими биться было труднее и число артистов постепенно уменьшалось.

Конечно, это не касалось Сигмонда, для которого все соперники были равно неумелыми. Витязь, отдохнувший и заскучавший за предъидущие бездельные дни выступал с воодушевлением. Свои встречи он проводил по полной программе, выполнял коронный трюк с падением, эффектные броски вызывали восторг зрителей. Иногда, для большего интереса он заядло боксировал, обмениваясь бесчисленными ударами, но только кулаки соперника никак не могли достичь цели, они или бесцельно рассекали воздух, или останавливались Сигмондовым блоком. Зрители были в восторге и у площадки, где выступал Сигмонд, толпилось больше всего народу.

Ночные страхи покинули обитателей замка. Приближалась кульминация сегодняшнего увеселения. Из всех нанятых борцов, дееспособными оставалось лишь несколько человек. Они, в том числе и Олвин, как ни странно это было это Гильде, гордые своим мастерством и силою, однако дышали тяжело и часто, лица их были в крови, на теле виднелись многочисленные синяки и ссадины. Предстояло теперь им сразиться с отборными бойцами, которых высокородные лорды против них выставлять изволят. Не совсем честным показалось это Сигмонду. Не совсем по рыцарски это было — проводить поединки между свежими, отдохнувшими спортсменами и людьми, измотанными предъидущими встречами. Из всех балаганных борцов только Сигмонд был по-утреннему свеж, так, словно и не выступал против многих бойцов, не побеждал всех соперников. Да ему и правда это было не в тягость.

Противник, выходя против Сигмонда, видел перед собой только высокого мужчину, подвижного, мускулистого, но с комплекцией необычной, видел безволосый, как у юнца, подбородок, и от того не ожидал, что встречается не со своей ровней, а с боевой машиной, которая неторопливо, методично рубит и валит все на своем пути. Они не знали, сколь гибко его тело, сколь быстра реакция и скоры движения, сколь совершенна координация, они не предвидели, какая тренированная сила скрыта в его мышцах. Но не эти качества были самыми главными. Владел витязь исскусством рукопашного боя с мастерством редким и для его мира, и совершенно неизвестным в мире лордов и их кланов. Он опережал своих соперников не просто быстротой реакции. Долгие тренировки обучили его по малозаметным признакам — взгляду, дыханию, жесту, определять время и направление атаки. Поэтому Сигмонд выполнял контрприем раньше, чем его противник начинал нападение. И не удивительно, что все удары противника использовались против того же противника. Сам витязь иногда казался даже медлительным, в его движениях отсутствовала суетливая нервозность или необдуманная горячность. Плавно, в одном ритме скользил по рингу, но траектория его движения была непредсказуема. А потом плавность внезапно, без перехода сменялась взрывом удара, такого быстрого, что не только противник не успевал защититься, зрители толком не могли разглядеть. Бился сосредоточенно, руководствовался не логическими соображениями, но логикой боя. Только в малой степени, в общей стратегии поединка его разум руководил телом, в основном двигал им автоматизм, выработанный многими годами тяжелых занятий. И подсознание никогда не подводило.

Схватки с наивными поселянами Сигмонд проводил как показательные выступления, просто спектакль разыгрывал. Не требовалось ему много времени, и Гильда помня побоище, ученненное им в трактире, знала это, победить своего неумелого соперника. Но там, в трактире, были враги, а на ринге просто любители помахать кулаками, и Сигмонд, шоу есть шоу, старался развлечь публику, не причинив особого вреда сопернику.

Иное дело ставленники лордов. Это были, по здешним меркам, профессиональные бойцы, жестокие и коварные. Увидел Сигмонд, как сражаются они с балаганными борцами, и как, если им улыбнется удача, бьют без жалости смертным боем во славу своего господина. С ними витязь посчитал ненужным церемониться.

Раньше Сигмонда привелось выйти на ринг запыхавшемуся Олвину против гридня одного из самых знатных, из собравшихся здесь лордов. Не долго продолжалась эта встреча. Свежий боец, не встречая особого сопротивления, жестоко побил усталого Олвина, пинал его бессильно лежащего, а под конец обидно плюнул на избитое тело. Зрители смеялись. Хохотал довольный лорд.

Ох не понравилось это Сигмонду. Каков бы ни был Олвин, а выступают они с ним в одной команде, и надо восстановить честь фирмы.

Презрительно усмехаясь, встретил его гридень, но долго смеяться ему не пришлось. Сейчас Сигмонд был настроен решительно и никакого шоу устраивать не собирался. Не собирался и давать поблажек наглому сопернику. Сделал обманное движение, а тот и поверил, бросился туда, где ожидал найти витязя. Того однако там не оказалось. Вернее оказался не весь Сигмонд, а только его железный кулак. И так он вошел глубоко под ребра, что от такого приветствия согнулся гридень пополам. А Сигмонд мощным хуком слевой развернул того к себе тылом и что есть мочи, дал пинка в подставленное место. Полетел гридень кубарем, упал за ристалищем вверхтормашки, головой вниз, задом кверху, задрался кильт, срамное оголяя. Сигмонд не приминул туда плюнуть.

Ну и потешались зрители, видя такое. Ох уж издевались над лордом, что неумелого такого бойца у себя держит, не стыдится на люди показать.

Теперь уже лордам стало обидно, теперь уже они играли одной командой. И выставил Грауденхольдский властелин против Сигмонда своего человека. Ропот пошел по рядам, когда уведели, что за чудовище на площадку выходит. Испугался Мунгрен и Гильда испугалась. Был это гориллоподобный детина с бочкообразной грудью и несоразмерно длинными толстыми руками в узлах мускулов. Его хищный взгляд маленьких глаз светился тупой злобой, жаждой скорой всесокрушающей победы. Он по крабьи надвигался на Сигмонда, намереваясь победить если не могучим ударом, то обхватив своими загребущими лапами, давить, раздавливать ребра, ломать хребет. Тактика его была ясна и искушенный витязь не стал уклоняться от встречи, первым бросился на противника. Гориллоподобный на радостях обхватил было Сигмонда, но тот резко ударил его головой в лицо, коленом между ног, резко присел разводя руки, освобождаясь от захвата и ударил в широкую грудь. Зашатался, ловя ртом ускользающий воздух боец, пытался на ногах устоять, но сокрушителен был новый удар и свалился, безвольной глыбой, бочкотелый. Приподнялся, и окончательно лишившись сил, упал навзничь, разметав крестом свои уже не страшные руки.

Нахмурился оскорбленно лорд Грауденхольдский, от такого бесчестия прилюдно ему нанесенного балаганным шутом. Постыдно проиграл его боец, опозорил весь клан на глазах многих людей, тешатся теперь недруги.

Уж тешились. Стоящий рядом Скорена весело хохотал, хозяина по плечу хлопал, обидно насмехался: — У тебя, дескать, дружинники годны только с бабами в постели сражаться, да и то неизвестно как. — Обидно такое было слышать Грауденхольдцам, да что поделаешь, проиграл вчистую их ставленник, осрамился. А Скорена бахвалится своими людьми. Вот, мол сейчас мой боец покажет, как бить балаганных холопов надо. И выставил своего человека.

Опять в народе ропот пошел. Еще страшней прежнего вышла образина. Росту почти Сигмондового, но шириной невообразимой. — Вот откормили мужика. — Говорили люди. — Такого куда там побить, такой сам кого хочет побъет. Довольно выглядел лорд Скорена, но Сигмонд имел свои планы.

Как барс двигался он по рингу, разжигая ярость в сопернике, что вот и близко и вроде уже ударил, да пролетел пудовый кулак мимо, не достал. Взревел бугаем Скореновец и кинулся в слепой злости на Сигмонда. Это была самая худшая тактика в поединке с таким опытным бойцом. Сигмонд скользнул вбок, перехватил вражеский кулак, поддернул и отправил тушу на землю, еще и ногой наподдал, чтоб легче тому кувыркнуться было. И сразу-же, не выпуская кулака, прыгнул следом, закинул ноги на противника и принялся со всей силы спины, тянуть, гнуть в локте его руку. Благим матом заорал Скореновский кланщик. Сигмонд его отпустил, кувыркнулся через голову назад и встал в стойке. Ругал лорд Скорена своего бойца, посылал дальше биться. Тот опять сломя голову на Сигмонда накинулся. Спокойно встретил его витязь. Легко отбил удар и сам ударил с правой, с левой, а потом ногой в голову заехал, крутанулся и еще раз, так, для надежности. В глубоком накауте рухнул громила, и никакие крики и ругань Скорены не могла поднять его снова.

Теперь уже смеялся лорд Граунденхольдский и все люди его, а Скорена злобился, краснел и грязной руганью осквернял слух присутствующих. В гневе повелел он выступить против удивительного бойца своему самому лучшему гридню. И еще повелел, чтобы бились они не кулаками, и палицами. Не было такого в обычаях, значило это, бой смертный, как не велось на балаганных турнирах. Убоялся Мунгрем за судьбу своего витязя, пошел к Скорене спорить, на древнии обычая ссылаться. Да не хотел слушать его обозленный лорд, велел своим гридням в три шеи гнать старого. А Гильда знала и Скорену, и Сигмонда. Знала, что тот не уступит, своему супротивнику тыла не покажет. Потому, лишнего времени не теряя, сбегала к возу и принесла приготовленный витязем из упругого ясеня боевой шест. Иногда витязь с ним занимался, свои ката делал. Вот теперь и пригодится палка для серьезного занятия.

Пока Гильда к возу бегала, приготовился и Скоренов ставленник. Он пренебрежительно отверг поданные ему палицы и велел принести оглоблю. Быстро кланщики принесли заказанное оружие, боец легко взял деревяху, к руке примерил. Вышел на арену и разминаясь, противника пугая, крутанул вокруг себя, двинулся вправо, влево, прыгнул, присел, нагнулся, все время вращая тяжелое оружие. Грозен видом был этот рыжеволосый, широкоплечий боец. По его звериной грации и суровости обличья, Сигмонд понял, что перед ним противник серьезный, не чета всем предъидущим. И Гильда сказала: — Осторожнее, витязь. Этот наемник Скоренин из варягов, боец неуемный. Видать здорово многим насолил в своих краях, что должен был покинуть лодьи-драгоны и посупить на службу в чужом королевстве.

Сигмонд и сам, за шест взявшись, повертел его вокруг себя, но не так, как делал противник, а тонко, перебрасывая из руки в руку, вокруг тела. Замысловатые узоры рисовал. Заметил, что не остался равнодушен варяг к его мастерству, нахмурился.

Закружили бойцы по ристалищу, примерялись, не спешили. Круг, другой, начал Сигмонд потихоньку наступать на варяга. Ничего тому не оставалось делать, как либо отступать за край арены, либо атаковать. И тот, воин суровый, выбрал атаку. Гигантсим прыжком надвинулся на витязя и ударил огромной дубиной. Но Сигмонд, ожидая этого, отбил своим шестом оглоблю. Тяжелое оружие покинув правильную траекторию, ткнулось в землю. Потерял варяг равновесие, пошатнуля, раскрылся. А Сигмондов шест, в постоянном движении взметнулся вверх и обрушился на незащищенную голову. Рухнул тот на землю, лицо кровью залилось.

На арену выскочил старший лорд Скорена, разьяренный, что против ожидания так бесславно, не нанеся ни одного удара, проиграл его ставленник. От ярости и выпитого вина его щеки побагровели, обычно злая его физиономия приобрела совсем уж звериное подобье. Из перекошенного рта брызгала слюна, и неслись такие хулительные проклятия, что видавшие виды зрители осеняли себя знаком тригона. Скорена пинал ногой безжизненное тело, плевал на него и грозил кулаком в небеса. Пытались было близкие ему люди увести лорда со двора в замковые палаты, чтобы тот, выпив вина, успокоился, подобрел. Но тот, взбешенный, только с проклятьями оттолкнул их от себя прочь, и те отступились, зная нрав его необузданный, боялись еще более разгневать.

Тут видно дурная кровь совсем уж ударила в шальную голову лорда. Велел он слугам подать боевой тяжелый меч и, схватив его обеими руками, стал надвигаться на Сигмонда, богохульно клянясь рубить его по частям, доколе не испустит он дух. Свита Скоренина и многие из гостей и хозяев замка знали склонность лорда таким способом обретать душевное успокоение. Не одного уже человека так он порубил, мастерски, не сразу одним махом, но в растяжку, постепенно отсекая член за членом. Знали это люди, заполнявшие замковую площадь, а кто не знал, тому сведушие рассказали. Нетерпеливо ожидали новой забавы и в предчувствии увлекательного зрелища любопытно шеи вытягивали, на носки становились, чтобы лучше было видно, как Скорена руки, ноги рубить балаганному борцу будет.

Прослышав то, забоялась Гильда о судьбе витязя, кинулась к его мечам, чтобы не безоружным встретил грозного противника, да преградили ей путь скоренины люди. Но Сигмонд, знавший про Скорену и не ожидал помощи, понимал, что не даст ему лордова челядь встретить во всеоружии своего господина. Очерствел Сигмонд духом, остановил Гильду жестом руки. Глядел отрешенно на приближающегося Скорену, медитировал перед поединком. Потом двинулся навстречу, легко уклоняясь от ударов, скользил вокруг противника, заставляя того впустую мечем махать. Не доставая до тела своей жертвы, лорд еще больше ярился. Он напрасно гонялся за противником, резал мечем воздух, злобно ругался, даром тратя свои силы, начал уже уставать от бесполезных этих движений, задышал тяжело. Сигмонд понял, что пришла пора ему ударить.

И применил Сигмонд тайное искусство посвященных, науку древних восточных народов, которой обучили его многосведущие монахи далекого Шао-Линьского монастыря. Давало это искусство власть над волей врага. Но давало не чистотой духа, не возвышенностью помыслов, а низменными силами, первобытными инстинктами предвечными. Тем, что сам становился много сот крат хуже своего противника. Тем, что песчинке недоброй его воли человеческой, противопоставлял утесы нелюдского зла, нерушимые скрижали кровного завета предков, мириадами звериных прапращуров воздвигнутые. И было это мастерство для противника губительно, но и для себя смертельно опасно. Не доводилось еще применять Сигмонду это знание, ибо учили искушенные монахи, что тонка и эфемерна грань между разумом и безумием и не дано человеку по пустой своей прихоти, без насущнейшей нужды пересекать ее. Ибо можно не найти воротной дороги и весь век провести в потемках лабиринта галюцинаций. И жить, хоть в человеческом облике, но по душевной сути нелюдью.

И не было Сигмонду нужды применять сегодня это мастерство — был он много искуснее в рукопашном бою против Скорены и не нуждался в оружии для победы над меченосцем. Но мерзости того переполнили меру, отведенную человеку и выплеснулись на Сигмонда. И впитал он ядовитые миазмы и темную ауру лорда. И ослаб духом, поддался искушению тайных своих знаний.

Как в прозрачном горном озере внезапный напор подземных источников вздымает мгновенно илистые толщи дна и вихревой поток этого движения рушит прежний покой, мутит чистые воды, так Сигмонд накопил и поднял со дна своего сознания, с самого низа черепа и из еще более глубоких корней спинного хребта злобу и ненависть, неутолимую жажду разрушений и швырнул в свой разум. И под напором темных страстей были сметены человеческие чуства любви и сострадания и ворвалось в его мозг торжествующее Зло.

Громко и страшно вскрикнул Сигмонд, как не кричат люди. И взлетел этот нечеловеческий крик в узости высоких стен, заметался по замковой площади. И сжались все бывшие там. И не стало различий между владетельным лордом и нищей поденщицей. Сковал всех ужас и остановилось дыхание. Ибо в этот миг мистически раскрылись им непроглядные утробные бездны человеческого естества, та мрачная сущность звериная, что обычно хоронится за бессмертной Богом данной светлой душей. И были их души лишь малыми тусклыми искрами в океане тьмы Зла этого крика.

Потрясенный мощью ментального удара, недвижим стоял бывший грозный лорд Скорена, покорный неизбежному и его воля покинула его. А бездушная плоть, бывшая Сигмондом оттолкнулась от земли и в неукротимом тигрином прыжке взмыла в воздух, в густоту своего крика и всем своим весом, всею скоростью, всею силою крепкого тела обрушилась подкованными сапогами на грудь своей жертвы. И не устояли от этого удара ни латы кожаные парадные, ни мускулы, ни крепкие кости лордовы. И сокрушились ребра Скорены и острыми обломками своими во многих местах пробили легкие и самое сердце. И омылось черное сердце лорда собственной кровью, выступила на губах смертная пена, заволокла пелена его грозные очи. Пришел смертный час лорду Скорене. И отброшенное страшным этим ударом его тело грянулось о земь уже бездыханным.

Стоял витязь Сигмонд посреди арены над поверженным своим врагом скрестя кулаки, молча, не торжествуя победы. Багряный туман в его глазах рассеивался, оседали хлопья ярости, очищался разум, и тяжко было это.

Молчали и смятенные свидетели этой трагедии, обычно благосклонные к кровавым утехам, войне и смерти. Ибо увидели они не просто поединок равных соперников, не забаву глумливой травли обреченных на смерть, даже не пыточные старания палаческие, а саму наготу смертоубийства, самое начало человеческое, подвигающее его к гибели. И молчаливые подавлено расходились с площади, разбредались по замковам покоям, чтобы в тиши каменных стен успокоился смущенный их разум, чтобы вернулось прежнее бездумное веселье. И не многим это скоро удалось. Только остались в углу безмолвные люди Скорены, Не было у них сил подойти к телу своего повелителя, не было слез оплакать его.

Ужаснулась Гильда, воочию узрев оборотня и поняла, что витязь намеренно в бою холоден и отрешен бывает. Чтобы в пылу кровавой сечи не обратиться в дикого зверя, серого лесного плотоядца, который в овечьей стае бьет и режет бесчетно не ради пропитания, а для радости убийства, чтоб чувствовать клыками свежую теплую кровь и агонию живой плоти все новой и новой жертвы своей слепой лютости.

И подошла Гильда к своему господину. Обессиленный и опустошенный после этого губительного порыва стоял тот. И был бледен лик его и крупный пот орошал его чело. Обняла Гильда витязя, накинула на богатырские плечи свой плащ теплый, дрожащею рукою ласкала богатые его кудри, всею любью своей чистой души врачуя тревожную его душу. И не рождало сердце слов для победной Песни, и поняла она, что не годится скверна сбывшегося для Песни и стало бы святотатством воспевание сегодняшнего Зла. И молила Бугха, чтоб не довелось ей больше свидетельствовать подобное.

И наступившей ночью Сигмонд мятежно кидался на постели, мучился кошмарными видениями, частая дрожь сотрясала его могучее тело. Всю ночь Гильда светила свечу, отирала пот со лба страдальца, гладила, подносила навар грибной лечебный к иссушенным его устам. И пела песни, которые мать поет своему младенцу, и жалела, что он не малое дитя, что бы его, плачущего, приложить к своей груди и напитать молоком своим и успокоить. А холодный месяц через узкие окна замка протягивал свои мертвенные лучи к изголовью Сигмондова ложа и Гильда своим телом укрывала его от губительных излучений, пьющих жизненные силы человека, высасывающих его разум.

И дано ей было понять этой ночью, что гора содержит песчинку, а песчинка слагает гору, и как глядя на эту песчинку сказать: се есть песчинка, или, се есть гора? Каков ответ будет верным, и есть ли верный ответ? И еще то, что не ясен след змия на камне, но ясен след камня на змие. И поняла Гильда, как дорог ей этот человек, тревожно разметавшийся в постели и, страждущий, он ей дороже, чем в гордом блеске своей славы и могущества. И как безмерно, нечеловечески одинок сейчас одинок в этом мире и как нуждается в Гильде, в ее заботе о нем. И как Гильда нуждается в том, чтобы о нем заботиться, в его нужде о ней. И сказала Гильда: это хорошо, что мы есть друг для друга.

И была ночь и было утро. И на рассвете покинули путники затхлость каменных стен и уехали прочь от замка Грауденхольдского и поставили лагерь в чистой роще на берегу прозрачной реки.

А возвратившийся с охоты младший лорд Скорена, узнав о страшной кончине родственника, только и смог в погоню за убийцей взять тех людей, что с ним вместе охотились. Все бывшие в тот день в замке поклялись нерушимой древней клятвой, что никогда не обнажат меча, не восстанут на витязя Сигмонда, ибо не в силах будут больше снести уже однажды испытанное.

Одинокий молчаливо сидел Сигмонд, смотрел на быстрые воды, на трепет листьев, но видел одни только темные бездны своей души, что раскрылись вчера перед ним, и пугали они его. И дал витязь обет не обнажать меча ради похвальбы и забавы, ради корысти. И спустился к реке, скинул свои одежды и омыл тело в прохладных водах. А вышедши на берег, в журчании потока, в шелесте листьев, услышал слова прощения. И снизошел к нему мир и покой.

И возрадовался Сигмонд, обозревая окрест себя величие натуры в своем природном естестве сущей.

И был день и был вечер, и сидели путники у ночного костра, пили веселый грибной отвар, Гильдой собственноручно сготовленный и слушали стрекотанье сверчка. И было это стрекотанье, века веков звучащее, величайшей Песней всех Песен мирозданья.

Глава 11. СКОРЕНА

Свеж и прозрачен час порассветного солнца. Ласки юнного тепла девичьими поцелуями голубят мир, исполосованный стылыми сумраками отошедшей ночи. И от робких этих касаний небесной благодати отрекаются травы от зяблых росс дорассветных. И разворачивают бутоны многокрасочную нежность внутрицветий и отдаются жужжанию пчелиному и свежести молодого ветра.

Резво и споро везут двухосную повозку отдохнувшие кони, овсов баронских вдоволь наевшись, в стойлах замковых застоявшись. Хороша дорога степная накатанная, тракт битый, с незапамятных времен проложенный в герцогство Монийское. Теплыми днями высушенный, тверд, будто выложен камнем и не пылит еще по раннему росистому времени. Степь ровная, славно, далеко видно, вся солнцем озаряется, только далеко впереди изумрудно зеленеют высокие холмы. Не в тягость без кнута, одними вожжами правит упряжкой умиленный барским приемом Мунгрен. Порыгивает жирным угощением, исходит крепким пивным духом. Гильда притаилась в углу повозки, чтобы ненароком не помешать своему господину и восторженно глядит, как сосредоточенный Сигмонд ловко вертит пальцами два кинжала. Чудны у него кинжалы — клинки трехгранные, с кровотоками, узкие кие да длинные, сай называются. Гарды, как рога антилопы, от рукоятки круто загибаются чуть не до половины клинка вытянуты, а там в стороны расходятся. Мечутся, сверкают саи, не понять куда остриями смотрят — то вверх, то вниз, то вперед, то назад. Вот почему ее витязь так над ярмарочными жонглерами смеялся. Куда им до него. Сверкнули лезвия из чудесного металла в быстром полете и разом впились в дерево облучка, да так, что Мунгрен с испугу подпрыгнул даже. А следом, как дукат у фокусника третий сай объявился и воткнулся между двумя первыми. Пришла пора и захалявным ножам — раз и задрожали их рукоятки между саями.

Гильда не сдержалась, в ладоши захлопала, потом шкодливые руки между коленок спрятала — не ровен час помешала витязю. Понимала она, что не со скуки, не для потехи плетет кружева сверкающие Сигмонд, а ради искусства своего ратного, неборимого. Помнит она, как лихим броском с ходу без размаху вогнал витязь свои кинжалы в глотки бандюг дорожных, да так, что те и слова покаянного вымолвить не успели, а только хрипом да кровавой пеной наполнились их пасти и проклятые души бандитские отлетели в смурные царства потусветные.

А Сигмонду как бы что. Запрятал ножи за отвороты сапог, один сай за пояс заткнул и снова стал плести смертельные узоры острыми своими саями.

Великое счастье выпало Гильде попасть под опеку столь славного витязя. Нет ему равных по силе и доблести во всем мире поднебесном. И утеснений никаких не чинит он своей рабе — кормит и поит досыта со своего стола богатырского, платьем жалует не скупясь, с купцами не торгуясь, и слова грубого, обидного не молвит, былым не попрекает, а бить, так подавно не бьет, а столько ден уже вместе. Да вот суров и малословен, свою думу думает, не поделится, сторонится, словно чумная она, постелью гильдиною брезгует. Может не хороша она, и то верно — рыжая да тощая, кожа да кости, вон коленки торчат. Вот и страшно, может она ему без надобности, продаст при первой оказии купцам из стран южных. Сердце испуганно билось и противный, дрожащий холод сжимал грудь. Нет не может того быть. Не стал бы витязь тратиться на Гильду — столько за нее никакой купец не даст. Да и обещал ей, что не оставит, не бросит.

Успокоилась Гильда и дальше стала любоваться ловкими танцами Сигмондовых кинжалов.

А всеже чуден витязь. Из краев далеких, диких приехал, мало понимает в жизни культурных народов. Ну сколько раз уже надлежало Гильде спеть торжественную Песнь о славной победе Сигмонда, да тот и слушать не желает. Словно она невежда какая, дочь смерда подневольного, стихосложению необученная. Чей же долг, как не ее петь о герое, чтобы слава о подвигах его великих не по кабакам да трактирам в пьяном грязнословии, а слогом правильным, словом высоким от краю до краю в народе разносилась. Чтобы сребнобородые скальды пели эти песни по крепостям да замкам, чтобы матери высокородные дочерей своих учили Короток век человека, а слава его гордым словом поведанная, в веках живет.

По той поре солнце поднялось и таинство утра сменилось потрясающей роскошью летнего дня. Жаворонок, чернея точкой на голубизне небесной сферы, тянул бесконечную свою песню, из дальних далей подпевали ему невидимые собратья. Долом в густых травах стрекотали тьмы кузнечиков, гул стоял пчелиный. То там, то сям среди зелени травы темнели фигурки гладких, на летних богатых кормах жирку свежего нагулявших сурков. Пересвистывались между собой, пугливо на повозку поглядывали, высматривали — не рыжеет ли где мехом лиса хитрая, к плоти сурковой нежной дюже охочая. Мир земной правил свой славный пир летний.

Дорога тем временем пошла в гору к близким уже холмам. Между их склонами и лежал путь в земли герцогства Монийского. где по слухам недавно закончилась война для герцога без убытку и тот, довольный, справлял пиры и разные забавы. Туда и правил коней Мунгрен. Послабил вожжи, обернулся.

— Так что, Сигмонд, может передумаешь? Разве плохо нам вместе было, или доходы не велики, иль я чем обидел? А в герцогстве-то Монийском, слыхал, весело живут, работы много, как сыры в масле кататься будем.

— Не плохо вместе, да только плохо людей бить.

— Так чего-ж в том плохого. По-желанию, ничего в том зазорного нету. И еще деньги платят.

— Так на большую дорогу с кистенем выйти — тоже платить будут.

— Эк сравнил! С кистенем! Я же тебя не душегубствовать кличу. У нас дело чинное, благородное.

— Все равно душегубство. Не хорошо это. Не могу так больше. Прости. Вот доедем до какого-нибудь городка, а там и попрощаемся.

— Эх, жалко. Ну да дело твое. — И отвернулся расстроенный Мунгрен. Лошадей сердито кнутом протянул.

И не заметили путники, как и приблизились к тем холмам, с утра таким далеким. Не заметили и как торжество пира летнего всякой большой и малой живности сменилось тревожным молчанием. Выдвигалась с воротной стороны из-за горизонта туча грозовая, темная, свинцовой тяжести. Скрывала синеву небесную, наползала догоняя путников, молниями далекими поблескивала и грозно, пока далеко еще, грохотала.

А ниже той тучи, по дороге пыльным облаком приближалась беда. Стучала копытами, отблескивала сталью доспехов.

— Эй, Сигмонд! — Приподнялся на козлах Мунгрен, тревожно за кибитку посмотрел. — Как не погоня за нами. Худые люди скачут, не былобы нам лиха. Повозкой от всадников не уйдем. — А сам коней галопом погоняет, кнута не жалеет. Затряслась повозка, заскрипела. Олвин проснулся, глаза помутнели страхом, испуганно грудь чешет. А повозка на ухабинах подпрыгивает, из стороны в сторону шатается — дорога из широкой долины стала втягиваться в распадок между двух крутых холмов, пошла вгору, запетляла.

— Ой, беда будет, побьют нас, как пить дать побъют! Ой беда! — Голосил Мунгрен.

— Ничего, старик, отобъемся. Дорога в ущелье идет, туда скорее правь. — Командовал Сигмонд.

А сзади все ближе пыльное облако. Уже видны всадники, оружием размахивают, впереди рыцарь в броне скачет. Гильда внимательно присмотрелась молодым острым взглядом.

— Сигмонд, это младший лорд Скорена со своим кланом за нами скачет. Верно крови твоей хочет.

— Ясно, тогда давайте к бою готовиться.

Повозка въехала в узость ущелья, с обеих сторон громаздились неприступные громады утесов.

— Хорошее место. — Решил Сигмонд. — Ставай здесь, распрягай коней, разворачивай боком воз. Тут Скорене проехать больше негде, в тыл к нам не зайдут. Будем в лоб их бить.

Пока Мунгрен с Олвином разварачивали повозку Сигмонд раскрыл свой рюкзак и вынул еще не надеванные доспехи. Времени было мало и Гильда кинулась помогать одевать брони. Доспехи, как все у витязя, были незнакомые. Рубаха с короткими рукавами сложена из металлических пластин, как рыбья чешуя, была легкая и сверкающая. И надевалась она быстро, не так как тяжелый панцырь ее отца, правда и свиду похлипче. Сигмонд натянул ратную рубаху, подпоясался, заткнул свои саи. Надел поножи и нарукавники, боевые перчатки и шлем с гребнем посередине. По своему обычаю два меча, уже кровью чужой омытых, укрепил за спиной. Развернул сверток, притороченный к рюкзаку и вынул огромный двуручный меч с длиннющей рукоятью, словно не на две, а на пять рук предназначенную. Этот мечара, как и те меньшие не имел середины и был почти без гарды.

Гильда потрогала Мырлоков кинжал за поясом и решила, что не переживет своего господина. Не хочется снова становиться солдатской подстилкой, жить в страхе, голоде и обиде. А оставалось жить не долго. Уже близко подъехал Скорена со своей дружиной. Всего человек пятнадцать-двадцать воинов. Хоть и могуч витязь Сигмонд да не совладать ему с такой ратью, не устоять против вражьей силищи. Вот и Олвин, как сурок пугливый соскочил с воза и был таков. Мунгрен меч и щит достал, но стар он уже, боец никудышний, подмоги с него будет мало. Гильда нырнула в повозку, нашла там лук и полупустой колчан. Учил же ее отец, вопреки традициям стрелы метать. Пришел час на деле учение пользовать.

Сигмонд, как всегда в бою, был холоден и отрешен. Выйдя на дорогу вперед кибитки, встал широко расставив ноги, опустив вперед себя меч. Ждал врагов.

Отряд младшего Скорены, въехавши в ущелье, сгрудился перед заградой. Вперед выехал сам лорд и зло прокричал:

— Я славный высокородный лорд Скорена. Сдавайтесь, собачьи дети, покоритесь моей славе. Только пес Сигмонд сегодня будет убит. Остальных я милую и беру к себе в замок в услужение.

Молча стоял Сигмонд, только мечем сверкнул, принял боевую стойку, занес над собою клинок. Молчание его было грознее, чем хвастливые речи, что говорят воины перед сражением. И чувствовалось, что не похвальбой, но вражеской кровью наполнит он темное ущелье. Холодно глядел он на самоуверенного Скорену, на его людей, хладнокровно оценивая их боевые качества, изъискивал путь к победе.

— Бывалый народ, видать не новички в рукопашной, вооружены кто как — не у всех шлемы и щиты, кто с копьем, у кого один только меч. Благие времена, нет еще понятия о регулярных войсках, о штатном вооружении. Обычные бандиты, только кильты одних цветов клана Скорены, вот и вся униформа.По мордам красным судя — больше с кружкой упражняются, чем с мечами — это хорошо. Храбры кучей на одного, поглядим, как один, другой сковырнется, так духу-то поубавится. Тесно ущелье, более четырех сразу не сунутся. Ну, — вперед!

Молниеносно скользнул к ближайшему противнику, самодовольно поигрываюшему копьем, ударил и опять замер в стойке, готовый к новой схватке. Голова неосторожного воина покатилась пыльной дорогой под ноги коней. Лошади заржали, попятились, усугубляя и без того беспорядок в рядах нападающих. Людей Скорены сковал ужас при виде страшного конца их товарища. Не применул Сигмонд использовать оторопь противника, он сделал ложный выпад, уклонился ор копья и неожиданно развернувшись снова сверкнул мечем. Голова еще одного солдата свалилась в дорожную пыль. От повозки свистнула стрела и вонзилась в незащищенную руку одного из нападающих. Тот завопил грязные ругательства, поворотил коня уходя из боя, да в общей тесноте это не получалось. А получилось неосторожно подставить спину под новый удар Сигмондова огромного меча, и разрубленный чуть не пополам он бездыханным сполз с седла.

Попятилось войско Скоренино, не ожидавшее такого отпора губительного.

— Да бейте его, чертовы дети! — Заорал Скорена размахивая мечем. — Он же один!

— Бей его! — Завыли, распаляя себя, воины и ринулись на одинокого витязя. Крики раненных, ржание коней, боевые возгласы нападающих и отчаянные вопли пораженных заполнили узкое ущелье, эхом прокатывались между утесами. Но молча сражался Сигмонд, плавно скользя вдоль оборонительной линии. Он уклонялся от вражеского оружия, парировал удары и разил — неожиданно, жестоко. Вот один ратник примерелся и взмахнув мечем ударил казалось бы наверняка. Но его меч беспрепятственно рассек один лиш воздух и лишившись опоры воин потерял равновесие, заскользил с седла. Сигмонд же, как гибкая ветка на ветру качнулся уходя от вражеского клинка и возвращаясь рубанул, и опять мертвая голова покатилась по полю битвы. Снова заскользил Сигмонд в боевом губительном своем танце. Уже пятеро безжизненных тел валялось на дороге, да трое с тяжелыми увечьями спешили выбраться из сечи. Мунгрен, прикрываясь щитом махал мечем, Гильда одну за другой посылала стрелы. Нескольких ранила, но воины Скорены стали прикрываться щитами и потерь от обстрела больше не испытывали.

— Бей по коням! — Крикнул ей Сигмонд.

Не в обычаях ее народа было губить коней — тогда победители лишались ценных трофеев. Но сейчас приказ хозяина был очень мудрым. Первой же стрелой она поразила ближайшего коня в шею. Тот взвился на дыбы и рухнул давя всадника, остальное закончил Сигмондов меч.

Он рубился дальше неудержимый, как дух огня. Зловеще сверкал его клинок, удары были страшны и неотразимы. Смерть витала над отрядом Скорены, ужас охватывал сердца ратников. Но тут уставший Мунгрен пропустил удар в голову. Обливаясь кровью он зашатался, бессильно опустив тяжелый щит. Широкое острие вражеского копья пробило его грудь и пал он бездыханным под колесо своей старой повозки.

Ободренные успехом Скорена с воинами с новой яростью набросились на Сигмонда, но тот был по-прежнему недосягаем для вражеского оружия.

Гильда взяла последнюю стрелу и взмолившись Бугхе натянула тетиву лука и точно вогнала в грудь убийце Мунгрена.

Скоренино порядком поредевшее воинство начало медленно отступать. Каждый думал уже больше о защите и о том, как бы самому остатся живым-невредимым. Пытались достать Сигмонда копьями, но тот легко перерубал толстые древки и бесполезные наконечники, звеня, падали к мертвым телам.

Но торжествовать победу было преждевременно. Противников оставалось еще немало. Если они догадаются издали достать стрелами, то положение Сигмонда с Гильдой станет не завидным. Надо было во что бы то ни стоило не дать разорвать дистанцию. Сигмонд заскользил вперед.

Вдруг со склона одного из холмов раздались боевые возгласы клана Сыновей Серой Волчицы и на остатки дружины Скорены обрушился рой острых стрел. Закричали раненные, новые мертвые тела рухнули на землю. А с утесов уже прыгали на конников люди старого Ингренда резали мечами незащищенные шеи ратников, кололи в спины кинжалами. Выбегали на дорогу сзади, отрезая путь к бегству.

Сам старый Ингренд, предводитель клана, стоя на утесе, приложил стрелу к тетиве лука, оттянул и смертоносное жало впилось в грудь конного воина, на всем протяжении битвы державшегося позади рядов нападающих. Горестно закричал лорд Скорена видя смерть единственного сына, наследника главы клана. Но крик его потонул в ликующем кличе Сыновей Серой Волчицы.

Яростно ударил по оставшимся врагам Сигмонд со своими неожиданными союзниками и вскоре не осталось в живых никого из клана Скорены, кроме самого лорда. Наполнилось страхом его сердце, поворотил он коня, чтобы бегством спастись от нименуемой смерти. Вращая мечем, пробивался он к выходу из ущелья на вольный степной простор, где не настигнут его коня пешие враги. Бросился ему наперерез один из храбрых воинов клана Волчицы, да рыцарь могучим ударом разрубил его, освобождая дорогу к спасению. Но замешкался лорд, далеко прыгнул Сигмонд и метнул свой незнающий промаха сай. Глубоко в спину, пробивая кожанные доспехи, вошел граненый кинжал. Зашатался в седле пораженный Скорена, попустил поводья. А Сигмонд уже рядом. Взмахнул своим страшным окровавленным мечем и отсек вражью голову.

Ликующим криком разразились Сыновья Серой Волчицы, радостно закричала Гильда, запрыгала хлопая в ладоши — уж не чаяла она живой выйти из этой битвы, да еще с такою славной победой. Молчаливо снял забрызганный вражеской кровью шлем Сигмонд. Отер пот. — Да вовремя подоспела неожиданная подмога. А Гильда уже бежала к своему витязю принять из усталых его рук боевой шлем да славный меч. Надо было и сай вынуть из мертвого тела Скорены. Много сейчас забот, а важнее всего цел ли витязь, не ранен ли? Пойди догадайся в чьей крови он с ног до головы залит.

Восторженно глядели на несокрушимого ратоборца сыны Волчицы, рассматривали убитых, качали головами от изумления. Неспешно, как приличествует возрасту и чину спускался на дорогу старый Ингренд. Подошел к Сигмонду, поклонился.

— Приветствую тебя, о высокородный витязь с Кроличьей Лапкой. Славные дни твои да будут долгими, как степные дороги.

— Приветствую и тебя, славный Ингренд, — в свою очередь поклонившись отвечал Сигмонд, уже знакомый с приветственным ритуалом, скрывая неприятное изумление перед услышанным новым прозвищем. — Ну и дела, зачем я эту дурацкую лапку еще в лесу не выбросил, ходи теперь с таким дурным прозвищем. Нет бы какой Соколиный Глаз или Ястребиный Коготь, а то, тьху — Кролик. — Но продолжал уже обыденным тоном:

— Спасибо за помощь. Сам не знаю как управился бы.

— Не тебе благодарить нас, о витязь с Кроличьей Лапкой — мы в долгу у тебя. — Отвечал Ингренд. Все его люди собраись позади предводителя. Лица их были суровы и торжественны. Было видно, что все они разделяют слова своего вождя.

— Много бед принес Сыновьям Серой Волчицы клан Скорены. Тяжко преследовали нас его люди. Ты же, славный витязь, уже раз омочил свои клинки в их поганой крови и спас меня с младшим сыном. Потом поразил старшего Скорену в честном поединке. А ныне сбылось древнее предсказание и погиб клан ненавистного Скорены. Не осталось более наследников у лорда. Завтра мы пойдем и сожжем его замок и только пепел останется от проклятого клана. Пусть сбудется предначертанное судьбой!

— Сгинет клан Скорены! — закричали Волки грозно потрясая своим оружием.

— Ну, а сегодня хватит крови. Пойдем доблестный витязь, нам надлежит еще оплакать своих павших. А потом в нашем горном лагере мы пиром отметим славную победу над Скореной. Мы будем есть мясо, пить вино и слушать Песнь.

Глава 12. ИНГРЕНД

Гроза, нагонявшая путников, так и не разразилась. Прошли стороной черные тучи, отгремели где-то сбоку, только редкие капли упали на дорогу, даже пыль не прибили. И очистилось небо и снова жаворонки затянули свои нескончаемые напевки.

Похоронили старого Мунгрема возле дороги, где встретил он славную свою кончину, со всею торжественностью, какая получалась по малости времени, без монахов и плакальщиц. Положили с ним в могилу меч и щит, ибо был он бесстрашным воином, не отступившем перед вражьей ратью, числа их великого не убоявшись, товарища своего в тяжелую годину не предавшего, стойко бок о бок с ним бившегося. Встретил он смерть самым, что ни на есть наищастливейшим для мужчины образом — в жаркой битве, с оружием в руках. Всякий из воинов клана Серой Волчицы видел и свидетельствовал, что спереди нанесен был роковой удар, грудью встречал он лютого врага, спины не показывал, в отступ не убегал. Потому в Валгале надлежит ему появиться, среди павших героев, вооруженным, равным им в славе своей.

А поганых Скореновцев, оставили на поле без погребения, слеталось уже голодное воронье с высот холмов, не даром прозывались те холмы Вороньими, много жило там черной птицы. Сбирались мракокрылые, еще и еще двигались в небе темные точки. Рассаживались на ветвях близких дерев, нетерпеливо кружили над дорогой, спесиво похрипывали — крук, крук, крук. И было это воронье карканье последней поминальной молитвой по надменному лорду и его кланщикам, прощаньем с непомерного честолюбия замыслами, нечестивыми намерениями Скорениными. А из-за кустов вторили этой хриплой молитве тявканье и визги лисиц ли, одичалых ли собак. Ждали трупоядцы, когда уйдут беспокойные люди, освободят простор для свершения природной тризны по естественному, от века суверенному, их праву. А ни к чему более кланщики Скоренины, что пришли в ущелье меж холмами пригодны уже не были. Все величие, по утру еще грозного властелина, вся ратная сила его присных, обратилась к вечеру падлой, сытью волчей. По заслугам и панихида.

Отыскали сыновья Волчицы и жирного Олвина, в ближних кустах свое белое тело прятавшего. И хотел Сигмонд, зла на него не держа, отпустить на все четыре стороны, да Ингренд мягко, но твердо настоял, что это Волков дело, кого к себе в гости звать. Вот и зовут они этого толстомясого, и он, толстомясый, пойдет, обязательно пойдет. Не нравилась Сигмонду строгая решимость предводителя клана, не нравилась слишком уж приторная Гильдина улыбка, да на своем упорствовать, выходило неприличным. Черт с ним, решил Сигмонд. В холмы идем, там, по крайней мере раков быть не должно.

Вот и плелся Олвин, ведомый суровыми кланщиками, в глубь Вороньих холмов. Холмы эти, по сути отроги Проклятых гор, вначале полого горбились среди равнинных пространств, но все круче и круче становолись их склоны, все диче и пустынней местность. Вскоре пришлось выпрячь коней из старой повозки. Закатили ее ратники в тупиковое ущелье, за кустами схоронили, ветками обложили, укрыли от нескромных глаз. Еще сгодится, на обратном пути воспользоваться можно, а вот вперед колесно не проехать. А скоро уже и и верхом небезопасно стало. Спешились, взяли коней под уздцы. Крутая, нехоженная тропинка опасно змеилась по кручам, осыпалась мелкими камнями, сухой землей. Среди жестких стеблей травы и вересковых зарослей серели каменными боками валуны. Союзный отряд все дальше уходил в безлюдье горной страны.

Поднялись на пологую вершину холма, впереди виднелся густой лес, туда и направлялись. С дерева у опушки раздался лихой посвист, ему ответили и на тропу спрыгнул лохматый паренек, о чем-то пререговорил с вождем и ловко взобрался обратно на свой наблюдательный пост, как сорокав свое гнездо. Зачирикал оттуда, заклекотал голосами лесных птиц. Из глубин леса эти звуки повторились, и совсем уже тихо и неразборчиво откуда-то из дали.

Так предупрежденный о счастливом возвращении своих, встречал победителей весь клан Серой Волчицы. Сигмонду показались эти люди изможденными, собравшими в себе многолетнюю усталость бездорожья, неприкаянности бесприютной. Исхудавшие тела укрывали одежды грубой выделки, но и те износились и оборвались. В глубине лощины стояли палатки, не такой уж надежный кров в осенние дожди, да зимние долгие метельные ночи. И еще, заметил Сигмонд, среди встречающих почти не было детей.

Но радостны были обветренные лица. За многие годы повернулась удача к гонимому клану. В скорой битве, почти без урону, разгромили заклятого врага Скорену. Ведомые грозным воителем Сигмондом, ратники клана одержали славнейшую победу, достойно завершили многолетнюю файду. Под звуки волынок и барабанов вынесли древний стяг, установили возле деревянных коряг, служивших креслами. Туда почтительно Ингренд провел уважаемых гостей. Напротив кресел быстро соорудили костер, начали приготовления к пиру.

Пока коз свежевали, пока вынимались припасы, бережно хранимые для подобающего случая, поведал Ингренд печальную исторю клана Детей Серой Волчицы. Меньше поколения назад ничто не предвещало беды. Жили, как обычно кланы живут, наследниками небеса лорда не обидели, земли были обильны, стада тучны, села богаты. Не только лордовский замок защищал обширные владения, но и три крепости, под управлением многоопытных сенешалей, из младших ветвей владетельного рода.

Да вот начались напасти, одна за другой приходили беды. Трагически на охоте погиб младший брат лорда со своей молодой женой, не успели траур снять, как в бою был тяжко ранен наследник титула, так и не излечился, умер, год промаявшись. А дальше хворь заразная прокатилась землями королевства Нодд. Многие в том году поумирали. Не обошло моровое поветрие злополучный клан, хоронили почитай каждый день. И не было потом удачи в ратных делах, терпел стареющий лорд жестокие поражения, лишался земель и крепостей. И вот выждав удобный момент напал на ослабевшие его силы клан Скорены. Прервался владетельный род, остатки клана спаслись в безлюдьи Вороньих холмов.

Собрались все, расселись кругом, по знаку Инренда вывели в середину дрожащего Олвина. И сказал предводитель клана:

— Сегодня суждено было Олвину или пасть в бою, или стать победителем. А как должно было выйти, знают только Норны, что у вечного источника у корней Великого Дерева Иггдрасила плетут нити Судьбы.

Хотел обмануть их лукавый Олвин, да не дано человеку избежать предначертанного. Есть среди нашего народа древний закон — не карать труса, от битвы сбежавшего, но подвергнуть его Божьему Суду. Если суждено ему было живым остаться, пусть живет бесславно, а если нет, если порвалась нить его Судьбы и предстоит ему покинуть этот мир, то и должно произойти, так тому и быть.

Растут в лесу два гриба, всегда рядом, и никак их отличить не возможно, но один ядовит смертельно, а другой не вреднее сыроежки. Так эти грибы люди и называют — судные братья. Сейчас леди Гильда с нашими людьми и с Олвином, чтоб видел, что все по правде, по закону, пойдут в рощу, отыщут те грибы. Который леди Гильда сорвет, тот Олвин и съесть должен. А там видно будет, как Cудьба его сплетена.

Хоть и странно было такое слышать Стиллу, но видел он как серьезны лица всех Волков от мала до велика. Как веруют они высшей справедливости. И подумал курсант Вест-Пойнта, что в этом обычае ордалии может и поболее здравого смысла, чем на первый взгляд кажется. И ничего в том нет кровожадного, сравнительно неумолимо изжегающей сухости приговоров трибунала, расстрельных законов военного времени, правил осадного положения, комендантского часа и других порядков, цивилизованными странами учрежденных. Потому оставалось ему только смотреть, как сутулясь бредет Олвин в лесную рощу, как суровы лица его конвоиров, как чинно движется Гильда исполнить доверенную ей миссию. Великий почет оказали кланщики, избрав ее быть рукою Судьбы, Норнами сплетенной. И почет этот не только знак признательность Сигмондовых заслуг, подвигов славнейшего витязя. Восхитила Гильда закаленных воинов своим мастерством лучника, своею отвагой.

Скоро вернулась группа из лесу. Гильда в кузовке несла большой зеленый гриб. Осторожно насадила его на острую ветку и бросила в закипевший уже для этого случая котелок. Поварила немного и с огня сняла, поставила охлаждаться. А кузовок и веточку в огонь кинула. Все внимательно следили за приготовлением судного напитка. Не насмехались над дрожащим Олвином, не шутили, не вели даже обычных разговоров. Тихо было в вечернем лагере. Вершился высший суд, хоть людьми учиненный, но не властна уже над его течением воля человеческая. Старались на беглеца не глядеть, ибо дурная примета видеть нелюдь. Ведь наступившие сумерки сегодня не просто время суток. Сегодня, сейчас, в этой низине между вершинами Вороньих холмов вступил Ольгрен в сумрачное междумирье по одну сторону которого царство солнца, а по другую — царство тьмы. И не принадлежит он сейчас никоторому из них.

Остыло питие. Поднял его своими узловатыми, задубевшими руками старый Ингренд — глава клана Серой Волчицы. Обнес по кругу. Жудко запела волынка, и грозно заухал барабан глухими ударами. Подошел к Олвину, поклонился и подал чашу. Горька стала она для пленника, не тою горечью, что испытывает небо, что водою смыть можно. А той, что выпив, уронил сосуд, зашатался грузным телом, упал на камни.

Подошли молчаливые воины клана, подняли и унесли того, чью нить Судьбы порвали неумолимые Норны. И расселись все кланщики по местам приличным им по обычаям и традициям и забыли толстого Олвина, ибо нечего было о нем вспоминать, не оставил он после себя ни славы, ни чести, ни доброй памяти, ни злой.

И начался славный пир. Может не такими были угощения, какие на королевский стол выставляются, и вина были не из кесаревых погребов вынуты, и ложа пирующих уступали патрицианским, но столь благородного веселья может и не в каждом дворце доведется увидеть. Звенели кубки, звучали здравницы, втыкались ножи в брызжущее соком мясо, довольный смех взлетал над утесами, щелкали уголья костра. Давно так не пировали Волки, да и причин не было. Потому и было весело так на лесной поляне в горном ущельи, что собрались там люди действительно по торжественному поводу и сердца всех были счастливы. Не так у лордов, что к застольям привычны, садятся скуки ради, время неценимое, пустое чем-то заполнить, но хмелея только горше пустоту эту вокруг себя замечают.

Но смущали Сигмонда взгляды Волков, нет-нет, да и кидаемые в его сторону. Читалась в них какя-то надежда, какая-то мольба. Словно просили его, Стилла Мондуэла, что-то для них сделать, чем-то помочь. А что он мог чужой в этом, таком далеком от его родного, мире. Какими силами он был способен облегчить их тяжкую долю. По мальчишечьей дури, пустой прихоти, просто фраерству, незванным не прошенным вторгся он в иную Землю, иную жизнь, чуждые ему обычаи. Что но с собою принес? Ну, мастерство мечем махать, здесь непобедимое, ну и что? И без него тут крови довольно льется. Побил Скореновцев, завершил Волчью файду, обезглавил чужой клан. Был один клан беспритульный, станет два. Так теперь те, потерявшие своих владык, начнут новую файду. Круговерть кровной мести продолжится. Можно сбежать с уроков, можно сбежать из Син-Синга, можно даже покинуть свою вселенную. Убежать от себя, от того временно схороненного страшного, что увиделось в Грауденхольдском замке, не убежать. Никогда не убежать.

Но пир продолжался своим чередом и звенели кубки и паровало свежеизжаренное мясо. Пришла пора и Гильде сказать свою Песнь, давно Волки ждали ее услышать. Давно и сенешалевна хотела ее сложить. Людям пропеть, витязя восславить. Стала на колени, начала.

Витязь зевнул. — Вот смешная эта Гильда. Так человек, как человек. А стоит ему только кого-нибудь замочить, та сразу давай валиться на колени и ну вирши нести, прямо потоп поэтический.

А тем временем Гильда начала свою Песнь:

Зазвенел торжественный запев, Волки, сидящие кругом, затихли, отложили пищу и напитки, внимательно вслушивались в высокие слова Песни. Все окрест замерло. Ни люди, ни ветер в скалистых утесах, ни листья в роще, только чистый голос Гильды сплетал серебрянные нити новых строк, струился по горной долине прозрачным хрусталем родникового ручья. Его поддержала нежная флейта и тревожным контрапунктом вступила волынка. Мерно барабан отбивал ритм Песни.

Овевает гнездовище, Замок, сплетенный из прутьев Хьюгин-Ворона милорда Предводителя пернатых И незаметно увлекла Песнь и Волков, и Сигмонда в волшебный былинный мир, в мир совсем близкий реальному, но существующий своей правдой, своими законами.

Смеркалось, Блики живого огня высвечивали окрестную громаду скал, дикие валуны потрескавшиеся и выветрелые, грозные, словно души ушедших в Валгалу сыновей Серой Волчицы. Освещали лица живых, под стать каменным исполинам, загрубевших и обветренных в морщинах и шрамах. Лица воителей и изгнанников, изведавших зло стихии и лютость человеческую. Гордые лики не покорившихся, не предавших верность клану ради лакейского уюта теплой кладовки, ради наживы наемного войска. Сберегших в своих усталых сердцах то, что дарованное от рождения может быть утерянным, но не может быть ни найдено, ни куплено, ни добыто.

Пела сказительница, как грозился Скорена отомстить Сигмонду за гибель родственника, как собирал войска, не обращая внимания на дурные знамения, на древние предсказания, предрекающие гибель лорда и его клана от руки героя. И незаметно в устах Гильды сегодняшняя короткая схватка приобретала черты титанической битвы, не уступающей Крукметрскому сражению потомков Бхараты. Выходила во чисто поле под холмами не малая дружина, но в звоне стальных доспехов, в пыли от подкованных копыт боевых скакунов, в холодном блеске клинков, под развевающимися на ветру стягами выдвигалась огромная, от краю до краю грозная рать, собиралась воевать неустрашимого витязя Небесного Кролика, который готовясь к предстоящему сражению:

Надевает крепкий панцырь, Шлем железный надевает.

Сигмонд не сдержал улыбки — железным, его шлем можно было назвать с о-о-очень большой натяжкой. Содержание ферума в его латах было ничтожно низким.

— Витязь, — вдруг прервала Песнь Гильда, — а как зовется твой славный меч?

— Меч, он и есть меч. — Недоуменно ответил Сигмонд.

— Нет, такой меч должен иметь имя. — Настаивала дотошная в рыцарском этикете сказительница.

На лице Сигмонда опять проступило то отсутствующее выражение, которое бывало у него, когда приходилось отвечать на простейшие вопросы. Оглядел неторопливым взглядом поляну, скалы, как тогда в Блудном Бору, когда спрашивала Гильда его имя. Еще поглядел на звезды.

— Даесворда. — Ответил. [13]

Продолжила Гильда:

И берет рукою твердой Меч двуручный Даесворду, Говоря слова такие:

Меч мой славный Даесворда Был ты выкован искусно Из небесного металла В темных подземельях гномов.

Сигмонд снова не сдержал улыбки. И мечи и доспехи и все остальное было им изготовленно собственноручно, и гномы к этому не имели ни малейшего отношения. Но, впрочем, это являлось скорее поэтическим образом, чем указанием завода-изготовителя. И Сигмонд не стал предъявлять свои авторские права, тем более, что в Гильдином мире ему не удалось бы создать что-то подобное.

Рядом с ним сечется Мунгрен Воин с благородным сердцем.

Словно барс голодный грозен, Словно рысь в часы охоты Неуступчивый в сраженьи.

Не таким великим воином был старый Мунгрен, но не улыбался Сигмонд, слыша эти слова. Полюбил он доброго старика. Больно было ему от преждевременной его смерти, чувствовал свою, хоть и невольную, но вину перед павшим. И не то дело, что не валились под его острым мечем недруги, словно спелые колосья под кривым серпом прилежного жнеца. Не падали, как трава под острой косой широплечего косаря. Что не побивал он недругов, как поселянин на току молотит зерна. Главное, считали Волки, что достойно встретил Мунгрен свой смертный час, как подобает мужчине, как приличиствует воину.

А Сигмонд думал, что погиб хороший человек, а ведь мог бы колесить и колесить на своей повозке по землям королевства Нодд, людей веселить, весне радоваться.

Так пела Гильда слова доброй памяти, последнего прощания Мунгрену — балаганщику.

А про изменщика Олвина никаких слов в той Песне не было. И быть не долженствовало. Не надлежить сохранять память о трусе. Забвенье — наидостойнейший его удел.

Подошла к песпопевице седая Ингрендша, села на колени рядом с Гильдой и продолжила Песнь такими словами, какие должны были быть, но не сенешалевне их петь приличествовало:

Стрелы метко посылает Во врагов без страха Гильда, Дева смелая героя, Славная дочь сенешаля.

Белоперыми стрелами Осыпает вражьи рати.

Так Ингрендша отдала дань Гильдиным заслугам, признанию геройства юнной воительницы, боевой подруги непобедимого ратиборца Сигмонда. И дальше струился серебрянный Гильдин голос. Живописал разгоревшееся степным пожаром сражение, битву правых с неправыми, великую отвагу и силу витязя Небесного Кролика.

Бъется он с утра безстрашно, Бъет врагов он в жаркий полдень, Солнце клонится к закату, Уставать рука героя Начала от ратных тягот.

И тогда слова такие Говорил великий витязь, Так сказал в глубокой скорби:

«Где ж вы, славные герои, Сыновья Волчицы Серой, Дети Северного Ветра, Где в бою моя опора?»

Услыхали эти речи Птицы в синем поднебесьи, Жаворонки услыхали, Полетели в горный лагерь Сыновей Волчицы Серой.

И сказали: «Что вы спите, Что вы дремлите лениво У искристого потока, В час великого сраженья В чистом поле меж холмами?»

И пела дальше Гильда, как услышав этот призыв, ратники клана Серой Волчицы изгнали сонную негу из зорких глаз своих, как споро вооружившись, все явились в одночасье к той великой битве, к тому лютому сраженью у дороги меж холмами, как решительно вступили в рукопашную схватку.

Приостановила сказительница плавное течение Песни, с немой просьбой посмотрела на Сигмонда. Заметил витязь, что и слушатели ждут его слова. Растерянный неожиданностью всеобщего внимания не смог придумать ничего более, кроме:

Мечи булатны, стрелы остры у героев.

Наносят смерть они без жалости врагам.

Того оказалось более чем довольно. Восторженно, ведь сам витязь Небесного Кролика, правильным, высоким словом почтил их ратные заслуги, Волки одобрительно зашумели, потрясая своими луками и мечами. А Гильда, радостная, что так достойно высказался ее повелитель, продолжала повествование.

Как осень багрянит остывающий лес, как порыв студеного ветра срывает жухлые листы, так яростный натиск героев разметал, разбросал вражью рать, окрасил кровью чисто поле. Раскалывались в щепы щиты, секлись брони, крушились шлемы. Метались устрашенные недруги ища в бегстве спасения, пытаясь избежать неизбежного, отвратить неотвратимое. Но тщетны были их надежды. Ударами Даесворды опустилась на оголенные ветви дерева Скорениного рода зима. Накрыла саваном бесславия, позора поражения проклятый клан. И Хьюгин-Ворон, владетель Блеки Рока, предводитель крылатого воинства ослепил безжизненное тело лорда, остальным желчным мясом побрезговав.

Ныне сбылися знаменья И исполнились гаданья И изгинул клан Скорены В жаркой битве, меж холмами.

— Воистину сгинул! Победа! Слава витязю Сигмонду! — Кричали торжествующие Волки. — Пусть же славится во веки имя славного героя — ратиборщика Сигмонда с лапкой Кролика у сердца! — Гремел между утесов боевой клич Волков, грозно, дико прокатывался по скалам, по кручам обрывов и возвращался эхом от далеких склонов холмов.

Тут заприметил Сигмонд инструмент струнный. Широкая округлая дека, длинный гриф. Взял в руки для интереса, покрутил деревянные колки, на привычный лад перестраивая, получилось. Взял аккорд, другой и вдруг увидел, что затихли все люди, обратили на него свои взоры ожидающе, подумали, что витязь свою Песнь расскажет. Неудобно теперь было отложить инструмент в сторону, отказаться. Поэтому запел Сигмонд балладу, сложенную им еще в йельские годы, переводя находу:

Между сопок и лесов Мы бредем дорогой псов Прокричим ночною выпью, Земляничной ляжем сыпью И извечною охотой Облетим мы край болота.

Промелькнем змеиным жалом, Сверкнем огненным кинжалом И зарницами осветим Храм, где хоронится ветер.

Просочимся горьким дымом, Зверем серым, нелюдимым Лесной чащей обминем Град с орлом, тельцом и львом.

Из-за края мирозданья Нам назначено скитанье.

Меж лесов и меж лугов, Среди гаснущих костров, Среди стынущих миров Нам брести дорогой псов.

Закончил Сигмонд, отложил инструмент в сторону. Дивной, необычной, показалась Волкам мелодия, круто на таинстве септакордов замешанная, к иным гармониям привычным. И стихи не обычны, но зачаровывали их эти звуки, рожденные в другом мире. По тому, что пелось в Песне витязя о них, о Волках. О бесконечных скитаниях, о тревожной судьбе изгнанников. И было это понятно. Ибо это правда.

А Гильда, смущенная невиданным мастерством певца, снова счастливо изумлялась, сколь многими талантами обладает ее витязь, и суждено ли ей когда-нибудь до конца изведать его славную душу.

Разлили по кубкам вино, заздравицу славному воину Сигмонду, витязю Небесного Кролика провозгласили. Поднялась Гильда. Стала напротив Сигмонда, опустилась на колени, три раза до земли склонилась.

— Нет меры моей признательности тебе, о герой славнейший из славных. Не ведал ты, кого поразил нынче. Казнил смертью моего лютого обидчика, никто другой, как Скорена разрушил отчую крепость, осиротил меня. Все мои беды через него проистекали. Отомстил ты за меня, за весь мой клан. Прими мою клятву вассальную. Я, дочь последнего сенешаля и все мои кланщики, кто жив остался, отныне признают в тебе единого нашего лорда, властелина тел наших и душ. Клянусь тебе в верности, до смертного часа покоряться воле твоей, мой сеньер. — И опять трижды склонилась.

— Да встань, Гильда. Не надо. — Не встану, пока не дашь своего согласия. — Твердо произнесла Гильда.

— Да какой из меня лорд, сама посуди?

— Самый что ни на есть настоящий. Не бесчесть меня. На, — Гильда протянула Сигмонду подаренный им кинжал, — лучше убей. Не было в ее речах шутки, не ради красного слова было это говорено. Смотрела серьезно. Серьезны были и Волки, наблюдающие эту картину.

Сигмонд понятия не имел, каким образом надлежит принимать васслальную присягу. На всякий случай поднялся, опустил ладонь на Гильдину голову.

— Беру тебя и клан твой под свою руку. — И вспомнив древнюю формулу, — Ты уйдешь, когда захочешь, а я тебе помогу, когда будет нужно. Если ты завязнешь в грязи, я сойду с коня. — Придумать большего он был не в состоянии. Но видимо Гильда большего и неожидала, совершенно удовлетворившись услышанным, облобызала лордову длань, трижды поклонившись, встала. Глаза ее лучились счастьем. Волки, обрадованные таким разрешением, вскочили со своих мест, заздравицы лорду Сигмонду прокричали.

Встала Гильда, отошла в сторону, села рядом со своим лордом. Вышел в центр круга юный воин и поведал своим однокланщикам, как спас Сигмонд его с отцом вместе от верной смерти у дороги, что ведет от Блудного Бора в торговое село. Говорил юноша красноречию необученный, к стихосложению непривычный, языком обыденым, без велиречивости. Рассказывал без краснобайства, как было, без поэтических метафор и былинных гипербол, ничего не скрывая, ничего не преукрашивая. Но и это удивительно слушать было. И тут подвиг Сигмонда заслужил всеобщее признание и благодарность.

Юношу сменил другой, тоже Сигмонду уже знакомый, кланщик. Еще не зажили раны от вражеской стали, от злых звериных зубов. Кровавые повязки свидетельствовали об этом. Поведал он, как освободил Сигмонд Волка из позорной клетки Скорениной, избавил от глумливой погибели в замке Грауденхольд, как поразил старшего Скорену. С замиранием сердца слушали люди удивительную историю. Поражались благородству витязя — не тронул спящего, только оставил грозное предупреждение — шкуру волчью. Не прислушался надменный лорд, вот и нет его более на белом свете, отправился в сумеречные миры, обители грешных душ. Сидящие среди Волков люди других кланов, бывшие узники передвижной тюрьмы, улыбались, согласно головами кивали, подтверждали сказанное.

Вышел третий воин и рассказал о сегодняшней битве. Хоть и немало было уже о ней говорено, все благовенно слушали этот рассказ, для этого и собрались здесь у праздничного костра.

Рассказ прерывался восторженными криками, возгласами одобрения. Снова участники сражения чувствовали себя на славном сегодняшнем поле боя. Снова переживали яростный азарт сечи, радость великой победы. А небывшие там, представляли себе своих мужей и братьев бьющихся с заклятым недругом и побеждающих. Представляли грозную силу витязя с лапкой Кролика, как рубит он насмерть Скорену, как ведет Волков к ратной славе.

Затихли радостные крики. Поднялся Ингренд, сам вышел в центр.

— Кланщики, Сыновья Серой Волчицы! Есть ли кто могучее витязя Небесного кролика, лорда Сигмонда?

— Нет! — Дружно ответили Волки.

— Есть ли кто славнее его?

— Нет!

— Есть ли кто благороднее его?

— Нет!

— Как мне быть, о Волки?

— Моли его! Подошел старик к витязю, преклонил колено. Как и Гильда трижды склонился.

— И мы, Волки, просим тебя быть нашим лордом. Прими нашу клятву вассальную. Не откажи нам.

Медленно поднялся Сигмонд. Взгляд его был задумчив и строг. Это был уже не формальный акт. Полторы сотни человек ждали его слова. Выбор был тяжел. Впрочем нет, небыло никакого выбора.

Твердо шагнул к старейшене, положил руку на седые волосы.

— Ингренд, вождь клана Серой Волчицы, я лорд Сигмонд витязь Небесного Кролика беру вас под свою руку. Пусть эти холмы и небо будут тому свидетелями. — И подойдя к древнему стягу сам опустился на колено, поцеловал ветхое полотнище.

Торжественно вышли заслуженные воины, вынесли бережно сохраненный, из пламени разоряемого замка вынесенный, венец старинный лордовский. Возложили на Сигмонда голову. И тогда снова ущелье заполнил торжествующий клич.

Но не вышел из круга убеленный сединами Ингренд, так сказал:

— Велик и неоплатен мой долг перед тобой, о благородный витязь, мой лорд. Благостью Бугха, одарила мня супруга тремя сыновьями. Да тонки оказались у двоих из них нити Судьбы. Порвались бы, не укрепи ты их своею силою и геройством. Кровь смывается только кровью, смерть искупается смертью, а за жизнь — одною только жизнью и отблагодарить можно. Пусть же спасенные тобой Ингрендсоны верой и правдой служить одному тебе будут.

Встала сребнокудрая его подруга рядом.

— Одному тебе, мой лорд , благодарна, что не во вдовьем трауре встречаю я этот великий день. Не веселиться бы мне у праздничного костра, когда бы не отвратили смерть благородные твои мечи от моего супруга. Пусть же и третий мой сын за жизнь своего отца тебе служит.

— Мудро сказала, — согласился Ингренд. — Да будет так.

— Сыны мои, отныне не я властен над вами, но Сигмонд наш избавитель. Не посрамите мои седины, весь наш славный клан. Будте в бою опорой витязю. Примите на себя булаты, на Сигмонда обращенные, пусть живым и невредимым выходит он из кровавых битв. Ну, а если суждено ему пасть в неравной схватке, то вынесите тело из боя, свершите погребение по обряду. Положите рядом мечи и доспех, чтоб волшебное это оружие не досталось недостойным, чтоб явился он в Валгалу во славе своей, чтоб лесные звери не изъели благородное тело, чтоб враги не изглумились. Да будет так.

— Да будет так. — Хором ответили братья, поясно поклонились отцу, поклонились матери и подошли к Сигмонду. За его спиной стали, мечи обнажили, как годилось теперь им — гридням, жизнью и смертью власного над ними, господина.

И до поздней продолжался славный пир. Опять звенели кубки, брызгало соком мясо. Звучал смех и песни. Танцевали кланщики древние свои танцы.

Только под уторо усталые люди полегли спать. И тогда Гильда c Сигмондом познали счастье. А звезды бледнели и кровавилось зарею небо за вершинами холмов, но спящие не видели эту недобрую примету.

И хорошо.

Вопреки ожиданиям Сигмонда в этих холмах оказалось текли богатые ручьи, и утром подали путникам большое блюдо с крупными вареными раками. Сигмонд в еде не привередливый, на этот раз кушать их наотрез отказался.

Глава 14. Д-Р АМАТОР (ПОСТИНЦИДЕНТ) [14]

У генерала Зиберовича весь день болела голова. Он уже выпил три таблетки аспирина, но боль не утихала, а по дороге домой она разъигралась еще сильней. Он был зол на фармацефтов, подозревая их в воровстве. Он был зол на Дубненский Научный Центр. Он был зол на весь мир.

Вот поганцы, — думал генерал, — сколько денег угрохали, в старые, добрые времена можно было сотню водородных бомб изобрести. А они сотворили какую-то дурацкую установку, чтобы посылать кроликов в иные пространственно-временные континуумы. Главное, что ему, генералу Зиберовичу, совершенно непонятно, где находятся эти треклятые континуумы. А какой-то нахал, возомнивший себя Джеймсом Бондом, Рэмбо и Терминатором в одном лице, из хулиганских побуждений лажает всю систему безопасности секретного объекта стратегического значения и преспокойно смывается в этот самый континуум. По дороге, подлец эдакий, еще тибрит казенного кролика. — Почему-то эта мелочь, самое пустяковое правонарушение Стилла Иг. Мондуэла особенно сильно раздражала генерала.

— Нет, он, Зиберович, явно переутомился. — Говорил самоконтроль разведчика. — Нельзя так огорчаться из-за всякой ерунды. Мало-ли чего не бывает в жизни, не принимать же все к сердцу. — Самоконтроль говорил одно, а в душе пламенно ярилась злоба.

Перед глазами так и стоял, знакомый по многим фотографиям из досье Стилл Ид. Мондуэл с кроликом в руках. Мондуэл вызывающе ухмылялся и смачно сплевывал. Кролик издевательски сучил носом.

Зиберович с детства не любил кроликов, был о них плохого мнения. Еще когда он был маленьким еврейским мальчиком, его папа Рувим Соломонович немного скорняжил и держал, в какой-то мере и для этих целей, по нескольку кроликов. Их клетки были далековато от жилища семейства Зиберовичей и отец возложил на Мойшу заботу о животных. Мойша старательно собирал по пустырям траву, тащился в такую даль, кормил кролей, а те, неблагодарные, гладиться не давались, старались от него спрятаться и даже норовили укусить за палец.

— Глупые животные. — Сделал вывод юнный Зиберович. В дальнейшем это мнение только укрепилось — ну кто видел в цирке дрессированного кролика! Зайцы, те хоть по барабанам стучат, а вот эти пушные толстомясые даже через обруч прыгать не могут — значит глупые. Будучи человеком хитроумственного труда, генерал глупость считал грехом непростительным.

Тьху ты! — В сердцах сплюнул и сам Зиберович. Ну, на сегодня хватит. Показаться что-ли своему психоаналитику, не эдипов ли комплекс таким необычным видом объявился? Так думал Зиберович, доставая из кармана ключ, пытаясь погасить свою необъяснимую злость. Дома о работе табу. Может отпуск взять? — Думал, заходя в свою Брюссельскую квартиру. Или вызвать для дачи показаний секретчицу Катьку, да закатиться с ней в баньку, как этот полковник Приходько — гад он, сволочь, сука! — Сразу отрешиться от производственных вопросов не получалось. Зиберович сознательно медленно прошелся по комнатам, впитывая ауру знакомого интерьера. Квартира обставлена была богато, но уютно. Богатство было не показушное, броское и бездушное, на чужой завистливый глаз расчитанное. А по-домашнему теплое, для одного хозяина, предназначенное создавать ему уют и покой. По душе были ему вещи по настоящему ценные, не как движимое имущество любил их не за товарную стоимость, а за красоту неподдельную, удобство и благородность. Привычный интерьер успокаивал.

В Брюссель Зиберович жену брал редко, обходился компанией кота по кличке «Генералиссимус». Котяра был рыжий, наглый и толстый, что при его склонности к обжорству было естественно. Вот и сейчас он мурмявкал под ногами хозяина и все порывался клоунским макаром кувыркнуться через голову и покататься спиной по ковру, оголяя междулапье окружности брюшка. Таким способом он демонстрировал свою лояльность. Зиберовича верподданические телодвижения Генералиссимуса трогали мало. За всем этим умильным шоу скрывался совершенно шкурный интерес — котяра выхристараднивачивал вечернюю пайку, желательно с добавкой.

— Ишь скотина бессловесная, а подлости не меньше, чем у людей, ну хоть взять этого лукавого замдиректора. — Зиберович нахмурился. — Вот черт, никак не отвяжется это проклятье.

Все еще хмурый зашел на кухню, вынул из шкафчика коробку Вискоза, насыпал в мисочку. Котяра, отбросив уже ненужную показушную лояльность, брезгливо брал на зуб витаминную многомикрокомпанентную смесь. Хозяин его больше не интересовал.

— Зачем я завел эту нечисть? — Удивлялся сам себе Зиберович. — Таки надо бы посоветоваться с психоаналитиком, а то случаются затмения разума.

Это чудовище Генералиссимус явно был порождением сна разума Зиберовича. Его подсунул шефу член королевского общества защиты животных, этот Оксфордский вундеркинд семнадцатого поколения.

— Зимой кошака на балкон, на мороз, а потом — на шапку. — Со знанием дела решал потомственный скорняк Мойша Зиберович. — А директора Дубненского Центра на Шпицберген, начальником ВОХРы, а замом к нему — начальника охраны, этого сексопильного полковника Приходьку. Пускай сексуется со снежными бабами, если его самого не засексует бывший директор, пока того не засексует темень да мороз. Потом надо будет поехать туда с инспекцией, да взять с собой этого британского вундеркинда. И, когда вундеркинд будет мерзнуть, синеть сопливым носом и щелкать зубами, погладить рыжий мех новой теплой шапки и поблагодарить за полезный подарок. Оксфордского любителя домашних животных должна схватить кондрашка.

Планы Зиберовича не были садистскими, они были просто утилитарными. Яйца он никогда не бил просто так — только чтобы сделать яишницу. А вот яишницу Зиберович очень любил.

С производственными вопросами давно пора было кончать. Лучший способ отвлечься от всяких глупостей, это заняться делом. Зиберович, оставив коту Вискоз и сомнительного достоинства перспективы, направился в свой домашний кабинет. Это помещение не осквернялось приходящими-исходящими служб АСД, сводками об оперативной обстановке или аналитическими обзорами динамики развед. активности потенциального противника за сентябрь месяц текущего года. Нет, это был храм Зиберовичского суперэго. Святилище не чтобы тайной — профессионал понимал, что и на него имеются досье и не одно. И в этих досье чиновники разведок и контрразведок АСД и КЮД, а также всяких неприсоединившихся и нейтральных стран скрупулезно заносят все его деяния, склонности, наклонности, накапливая бесценный материал для будующего бестселера Рувима Ольсона. Не тайном, но в отличие от Оксфордского сноба, не афишируемой на всех углах хобби Зиберовича. Беспокойный его разум, не удовлетворяясь тайнами мировых хитросплетений, во внеслужебное время пытливо разгадывал тайны иного рода. Дома разведчик преображался в исследователя поэзии древних героических эпосов и саг.

С юнных лет Зиберович не приемлел бесхитростных развлечений, на которые так падки были его сотоварищи по тамбовскому училищу. Тратить столько бесценного времени на дружеские вечеринки казалось ему данью темных атавистических комплексов. Какой пищеварительный смысл в многочасовом застолье, когда полностью и окончательно можно насытиться за пятнадцать, ну, максимум, двадцать минут. А танцы! Неужели простой акт коитуса надо предворять многочасовыми телодвижениями на манер брачных танцев японских журавлей и прочей дикой фауны.

Зиберович мог обходиться без танцев и, в разумных пределах, без коитуса. В этом вопросе он имел свой вариант теории «стакана воды» — из какого крана не пей, но Аш два О и в Африке Аш два О. Потому, в отличие от полковника Приходько, ко всем источникам не припадал, ограничивался знакомым, надежным домашним краном. Среди сослуживцев Зиберович почитался примерным семьянином.

Нет, свободное время курсант Зиберович посвятил изучению древних героических саг и это увлечение, как все чем занимался, отточил в совершенстве. В узком кругу специалистов по древней словесности он был известен под псевдонимом Аматор. Так были подписаны выходящие из под его пера статьи, время от времени появляющиеся на страницах серьезных научных изданий: «Воздушная разведка Ханумана. Организация и тактика», «Роль разведовательно-диверсионных операций в ходе троянской войны», «Тайная дипломатия Пандавов», работы завоевавшие известность автора в академических кругах и снискавшие уважение коллег. Сейчас ученый трудился над новой статьей «Пандавы, 13-ть лет на нелегальном положении. Опыт конспирации и маскировки». Начатая рукопись лежала в ящике его рабочего стола.

Д-р Аматор провел пальцами по поверхности антикварной столешницы, отполированной руками многих поколений предъидущих владельцев. Его как всегда охватило трепетное чувство, что за этим почтенным деревом работали известные и неизвестные титаны мысли, и вот теперь он, М. Зиберович, добавляет новые крупицы к безбрежной сокровищнице человеческой мудрости.

Не только стол, но и рабочее кресло, и вся прочая мебель была старинной. Добротно сделанные дубовые шкафы покоили взгляд своей надежностью и долговечностью. Тускло поблескивала мореная древесина — ни грамма лака, только полировка и немного настоящего пчелиного воска. На полках торжественно темнели корешки старинных книг — раритетов и инкубул. Все ин-фолио, пахнут кожей и древностью.

Ученый с посеребренными висками сел в покойное кресло у личного алтаря одного из бесчисленных пределов Храма Науки. Плохие мысли и настроения незаметно вытеснялись неспешной сосредоточенностью научного исследования. Прошла и головная боль.

Сразу приступать к статье не хотелось, времени впереди еще много, можно продлить удовольствие.

На столе лежала неразобранная почта, адресованная д-ру Аматору. Никаким д-ром он не был, но так величали его коллеги в знак признания его несомненных заслуг. Соображения, что коллеги могли догадываться кто такой «многоуважаемый д-р Аматор» и на всякий случай льстили сановному автору, оставлялись за стенами кабинета.

— Так-с, письмо из энциклопедии, просят написать ряд статей для готовящегося нового издания. Хорошо, обязательно сделаем.

— Вот гранки из типографии, вычитаем, может и сегодня.

— А это отзыв на его последнюю статью. Хорошо, почитаем что пишет уважаемый профессор. Так-с, с большим интересом,… оригинально сформулирована задача,… нетрадиционный подход к решению,… однако не может полность согласиться… достоверно известно… выводы отличаются новизной… но вызывает сомнение… несомненно представляет научную ценность. Хорошо, отпишем: — Уважаемый профессор… весьма признателен за Ваш… нельзя не согласиться… но рассматривая… перевод с санскрита оставляет… такие параллели не корректны по причине… благодарен за ценные замечания, — бегло набрасывал черновик ответа.

Д-р Аматор вскрыл пухлый конверт с незнакомым обратным адресом, какой-то скандинавский монастырь. Интересно.

Конверт содержал копии рунических текстов. К ним прилагалась короткая записка.

"Многоуважаемый д-р Аматор, зная Ваш интерес к древним сагам, посылаем Вам копии недавно обнаруженных в библиотеке нашего монастыря манускриптов.

Как Вам без сомнения известно, — Аматор в сомнении потер виски, — наш монастырь один из древнейших, основан самим Виллибрордом. Вероятно тогда-же начала формироваться уникальная монастырская библиотека.

По всей видимости, предлагаемые Вашему вниманию документы, являясь даже более древними, чем сам монастырь, излагают письменную версию еще более архаичного мифа, уходящего своими корнями к устной традиции скальдов. Насколько мы можем судить, это единственная, не имеющая аналогов запись неизвестного эпического произведения. Собственно говоря, это не цельное повествование, а набор, состоящий из семи самостоятельных сказаний, объединенных одним героем, и общей сюжетной каймой и еще две песни, примыкающие к главной сюжетной теме.

Наиболее полностью сохранилася миф с условным названием, в оригинале части не озаглавленны, «Песнь о великой битве в чистом поле меж холмами». Но и она, к сожалению, не избежала некоторых потерь. О древности документа свидетельствует тот факт, что он упомянут в первой библиотечной описи, составленной при Олафе Харальдсоне, в которой фигурирует под 9-ым номером с таким наименованием «Богомерзкие похождения поганого рыцаря Сигмонда в семи частях и другие мерзкие языческе словоблудства». Рукою тогдашнего аббата сделано примечание «Сии мерзости добрым христианам без надобности». От неизбежного в таких случаях уничтожения сберегло бесценный документ то, что свитки, по счастливой случайности, упали за полки и были забыты, и так, в пыли и забвении, пролежали до настоящего времени. По крайней мере в последующих описях эти руны не упомянаются и, естественно, отсутствуют в последнем опубликованном Каталоге. Только проводимый сейчас ремонт и детальная каталогизация позволили обнаружить эти пергаменты.

Естественно, что такое небрежное хранение привело к неизбежным повреждениям и часть текстов безвозвратно утрачены. Но все-же значительная часть рукописи сохранилась.

Пергамент, без сомнения древний, и хотя специальных исследований не проводилось, можно с достаточной долей уверенности судить, что ранее записанных и смытых текстов на нем не было."

— Ну исследования мои ребята из техотдела могут провести такие, каке тебе и не снились. — Гордо подумал хозяин кабинета, — если эти руны стоят того.

"Выражаем свою надежду, что Вам доставит удовольствие одним из первых ознакомиться с этим уникальным документом.

С глубоким уважением.

Подпись."

Д-р Аматор с живым интересом перелистал копии рукописи.

— Ну-с, весьма, весьма. Возьмем для начала самый полный фрагмент о приключениях «поганого рыцаря Сигмонда». — Ученый аккуратно выбрал нужные листы, щелкнул переключателем переносного пульта и кабинет наполнился приличной случаю мелодией Вагнера. Удобно устроившись в кресле, неторопливо начал читать, сразу переводя, сохраняя былинный размер древнего стиха.

Высока гора, что тучи Блеки Рок могучий грозен, На его вершине ветер Овевает гнездовище, Эту плетенную крепость Хьюгин-Ворона милорда Повелителя пернатых, Черных птиц с огромным клювом.

Он сеньер ворон и галок, Соек и сорок трескучих.

Гордым голосом охрипшим Созывает он баронов, Своих верных полководцев, Всех вождей небесных кланов:

«Собирайтесь мои гридни, Мои верные вассалы, Нынче будет пир кровавый Нынче будет пированье Наедимся мяса вдоволь И напьемся теплой крови.»

Д-р Аматор удовлетворенно откинулся на спинку кресла. Начало песни интриговало. Запев был добротный и, действительно, совершенно неизвестный.

— Ну-с, весьма достойно, спасибо небрежным монахам. Почитаем ка дальше.

Говорил такие речи Хьюгин Ворон на вершине:

«Грязный лорд Скорена-младший Предводитель войска трусов Собирается бесчестно На великого героя Ратиборщика Сигмонда Витязя с крольчачьей лапой Ныне же идти войною.»

— Что такое? — Д-р Аматор остановился. — Что у меня за кролики кровавые в глазах? — Вернулся к тексту, в этом месте руны были попорчены, разобрать слова было трудно. Наверное в песне содержался другой образ. — Это у меня остаточные явления, — решил он, — потом разберемся.

И такое слово молвит Он сидя в шатре походном Своим воинам бесстыжим, Храбрым только среди женщин:

"Собирайтесь мои вои, Надевайте свои латы, Что как солнце ярко блещут, На коней скорей садитесь Мы настигнем в чистом поле Ратиборщика Сигмонда, Мы сразим его булатом Из груди его я выну Сердце и собакам брошу Пусть насытятся бродяги!

Так свершу я правосудье, Отомщу за гибель дяди!"

— Да, — д-р Аматор удовлетворенно побарабанил пальцами по столу. — Возможно назревает научная сенсация. Действительно, в его руках не просто одна из версий известных саг, а совершенно незнакомое произведение великого песнопевца древности. И ему выпала честь первому изучить этот памятник. Конечно, надо будет убедиться в автохтонности текста, сделать точные радионуклиидные датировки материала пергамента, другие лабораторные исследования свитков, провести текстологический анализ, графологический и многое другое. Но уже сейчас он готов был согласиться с мнением хранителя монастырской библиотеки, что перед ним подлинный текст оригинального произведения древнего автора. Чудесно, чудесно. — Ученый углубился в текст, с удовольствием читал дальше:

Услыхав такие речи Задрожали войны в страхе И ответили трусливо:

"Усмири свой гнев владыка, Усмири свою гордыню.

Нехорошие знаменья Нынче в небе были видны.

И плохие сны приснились Всему войску в полнолунье.

Как осмелимся мы выйти В бой с таким героем славным?

Он могуч, как дуб столетний, Его грудь прочнее стали И военные искусства Изучил он в совершенстве Витязь с кроличьею лапой."

— Да ну! — Д-р Аматор опять недоверчиво всмотрелся в древний текст. На сей раз пергамент был в отличном состоянии и руны разборчиво читались. Действительно «кроличья лапа» — иного толкования быть не могло. Нехорошим предчувствием кольнуло сердце. Ну и совпадение. Однако, какой странный, ранее не известный образ герба-талисмана. Надо будет поднять материалы, проконсультироваться у лингвистов и специалистов по геральдике, может обнаружится простое объяснение, успокоился д-р Аматор и продолжал переводить:

"Но не слушал ослепленный Черной ненавистью лютой Лорд Скорена эти речи.

Не прислушался к знаменьям, Позабыл слова пророчеств Что погибнет в одночасье Клан Скорены в битве жаркой, В смертной сече меж холмами, И ведет свои дружины Ослепленный черным гневом, Опъяненный жаждой мести На погибель всех уводит, Всех уводит на закланье.-"

Говорил так Хьюгин — Ворон Лорд небесных черных кланов На вершине Блеки Рока В своих плетенных хоромах В своем древнем гнездовище.

— Великолепно! — Д-р Аматора все больше и больше охватывал азарт первооткрывателя. Сладко щемило в груди. Перед глазами вставало солидное академическое издание «Сага о доблестном витязе Сигмонде. Перевод и комментарии д-ра Аматора». Грезился зал международного научного симпозиума с д-ром Аматором на трибуне. Ученые мужи, мировые светила, затаив дыхание, слушают его сенсационный доклад, гвоздь программы и по окончании устраивают бурную овацию автору. Вдохновленный этими видениями близкого триумфа, д-р Аматор продолжал:

Не исчесть листов зеленых В Блудном Лесе у болота, Не исчесть песчинок желтых В знойных пустошах востока, Не исчесть снежинок белых Злой зимой у Блеки Рока Так не счесть бойцов Скорены Изготовившихся к битве В чистом поле под холмами.

Но не дрогнул грозный витязь С лапкой Кролика у сердца От этих строк дрогнуло сердце у д-ра Аматора, но отбросив глупые предрассудки, он читал дальше:

Видя вражеские рати, Видя грозные дружины Своего врага Скорены Он, готовясь к грозной сече, Облачается в доспехи Надевает крепкий панцырь, Шлем железный надевает, В рукавицы боевые Облачает свои длани И берет рукою твердой Меч двуручний Даесворду, Говоря слова такие:

"Меч мой славный Даесворда, Был ты выкован искусно В подземельях темных гномов, Освящен водой живою, Окраплен водою мертвой, Сослужи мне верно службу.

Напою тебя я вдоволь Кровью недругов горячей.

Послужи мне, Даесворда!"

Говорил такие речи Витязь с Крличьею Лапой.

Дался же этому древнему автору такой дурной талисман, всякий раз нарушавший вдохновение творческих трудов д-ра Аматора. Впрочем, у того, скорее всего не было папы скорняка Рувима Соломоновича.

И отвагою исполнен, Встретил недругов воитель И обрушил Даесворду На железные доспехи, На мечи врагов стальные.

Где махнет он Даесвордой Там врагов лежит дорога, Отмахнется — так тропинка Тел, порубанных жестоко.

Дальше текст был малоразборчив и разумно было пока отложить его до более внимательного изучения, и д-р Аматор, перевернув попорченные листы, переводил дальше:

Так сражался грозный воин, Так разил врага без счета.

Напитал всю землю кровью, Поле все укрыл телами.

Бъется он с утра бесстрашно, Бъет врагов он в жаркий полдень, Солнце клонится к закату, Уставать рука героя Начала от ратных тягот.

Д-р аматор тоже устал от древних рун и, перевернув еще несколько страниц, принялся за окончание.

И промолвил Хьюгин Ворон:

"Ныне сбылися знаменья И исполнились гаданья И изгинул клан Скорены В грозной битве меж холмами.

Пусть небесные все кланы Соберутся в чистом поле У дороги меж холмами —

Будет тризна по сраженным, Будет славный пир кровавый!

Мне ж одни глаза Скорены Принесите в гнездовище, В замок сплетенный из прутьев, На вершину Блеки Рока."

Строгие строки древней песни гудели медью в эпической душе д-ра Аматора. Конференц зал заблистал яркими красками, Явственно послышался гул аплодисментов. Для современного читателя это было логическое окончание саги. Но текст не кончился, видимо древний автор посчитал нужным еще что-то добавить.

Продолжал так Хьюгин Ворон:

"Пусть же славится во веки Имя славного героя Ратиборщика Сигмонда!

На груди не даром носит Лапку Кролика седого, Зверя с длинными ушами Неведомого до селе.

Видно прямо из Валгалы Прискакал зверек проворный, Чтоб служить знаменьем людям, Быть предтечей появленья Знаменитого героя.

Возрождается из мертвых Этот зверь с пушистой шерстью, Восстает живым из пламя.

Нет волшебнее созданья В мире солнечного света!"

Этот панегирик паскудному кролику, ударил как Мессинское землетрясение, как извержения Мон-Пеле и Кракатау, как взрыв «Малыша», как все земные катаклизмы и разом поверг в пыль, залил потоками расплавленной магмы, засыпал пеплом, погрузил в пучину моря рукоплещущий зал, академическое издание вкупе с самим д-р Аматором.

Но, смахнув искрошенную скорлупу д-ра Аматора, из расплавленых волос пеле, из клубов радиоактивных испарений, раздвигая плечем волну цунами, восстал грозный в гневе генерал Зиберович.

— Ах, ты. — Несмотря на клокочущую ярость, аналитический ум разведчика работал с точностью ЭВМ. — Ах, ты, Стилл Иг. Мондуэл, Стилл ИГ МОНДуэл, СИГМОНД! Витязь с крольчачими ушами!

Впрочем Зиберович сам почуствовал себя глупым кроликом, который раскатал губу, развесил уши, а на них мерзкий авантюрист, беглый каторжник Стилл густо, как дождик на рождественскую елку, вешает липкую, мерзкую лапшу.

— Ну, хорош гусь! А он-то, старый дурак, чуть было не клюнул, не проглотил, не принял за чистую млнету эту тухту, эту фальшивку, грязную подделку! «Великое произведение гениального поэта древности»! — Графоманский бред вкрай обнаглевшего негодяя!

Зиберович был в ярости. Впервые в жизни он хлопнул дверью кабинета и даже плюнул на нее в сердцах.

— Ну, гад. Ну Сигмонд — Стилл Иг. Мондуэл! Будь ты проклят витязь кургузохвостый! Не будь я Мойша Зиберович, если не доберусь до тебя в этом твоем континууме, и не насыплю тебе на хвост соли, ты меня на всю жизнь запомнишь, ты у меня еще пошевелишь ушами погаными, я тебе их еще пообреваю по самые яйца! Кролик!

Беда была в том, что и он, генерал Зиберович, на всю жизнь запомнит этого наглого негодяя Стилла Иг. Мондуэла.

Зиберович сердитыми шагами мерял квартиру, бесцельно переходя из комнаты в комнату. О том, чтобы лечь спать, не могло быть и речи. Как обычно, в момент душевного смятения, Зиберовичу захотелось есть. Зверски захотелось, не есть даже — Жрать. Как обычно на кухне есть ничего, кроме Вискоза, не оказалось. Упрекать себя еще и в непредусмотрительности Зиберовичу не хотелось. Не хотелось и жрать Вискоз. Пришлось, что он и делал неоднократно, идти в ближайший ночной ресторанчик, где, наряду с разными блюдами, предлагалась и кошерная пища. Зиберович, оставаясь сотрудником МОССАДа, предпочитал на людях соблюдать приличия.

Знакомый кельнер, чуствуя раздражение влиятельного клиента, без лишних слов провел генерала к его любимому столику, укрытому от посторонних взглядов из общего зала зелеными пальмами в кадках. Сразу появился официант, мягко поставил рюмочку, бутылочку «Киглевича» и солененькую рыбку. Наполнил стопашку и застыл в ненавязчивой фигуре почтительного ожидания.

Зиберович первую опрокинул, закусил, пальцем показал — повторить. Официант немедленно профессиональным движением повторил. Спокойствие постепенно возвращалось к генералу.

— Курочку жаренную, пожалуйста. — Распорядился, и поднял рюмочку. Официант исчез. Зиберович опрокинул вторую. — Нет, ну чего это он в самом деле так разволновался. Ну, хорошо, пошутил над ним Стилл Иг. Мондуэл, ну и он, Зиберович, над ним пошутит. Право слово, расстраиваться нечего. Улыбка озарила генеральское лицо.

Появился смущенный официант.

— Господин Зиберович, прошу принять извинения, но на кухне не нашлось курицы. Могу Вам предложить…

Зиберович побледнел. Рука его самопроизвольно схватилась за нож.

Официант ошарашенно отпрянул, он и подоспевший кельнер не понимали, чем так разгневан, нет, даже разъярен такой, всегда корректный господин клиент.

А Зиберович молил Егову и всех известных и неизвестных ему богов, чтобы даровали ему спокойствие и чтобы скорее закончился этот проклятый день.

Подлец официант подсовывал ему, Зиберовичу, жаренного…

К Р О Л И К А !!!

1

КРОЛИК домашний, млекопитающее семейства зайцев отр. грызунов. Родоначальник К. домашнего — дикий кролик, предок многочисл. пород К. Домашний К. отличается скороспелостью, плодовитостью, интенсивным ростом, разводится для получения мяса, меховых шкурок, пуха. Размножаться может круглый год. Продолжительность жизни К. 7-10 лет, период хозяйственного использования 2-3 года. Лучшие шкурки К. — осенне-зимние, после линьки. Мясо имеет диетич. значение. Убойная масса откормл. К. зависит от его величины и упитанности и составляет 47-60% живой массы. В мире разводят ок. 60 пород К., к-рые по характеру волосяного покрова подразделяются на меховые, и пуховые. (БСЭ).

2

Вельделяй — воинское звание, происходящее от фельдфебель.

3

Альянс Северных Демократий (АСД) — добровольный союз государств Северной Америки, Европы, Росийской Азии, Австралии, Великого Судейства Израиля и Иудеи, вольных колоний Великих Держав и др. народов, сделавших свой исторический выбор в пользу гуманизма и прогресса, ставяших своей светлой целью утверждение во всем мире мира, демократии и свободы. Общество основано на общечеловеческих приоритетах, простому человеку там жить становится с каждым днем все лучше, все веселее. На его светлом знамени начертано «Каждому — свое». АСД противостоит Коалиция Южных Деспотий — мракобесные, исторически обреченные на гибель антисоциальные формации. Их антинародные правительства, оттягивая неизбежный конец, проводят жизнь в роскоши и непотребствах. Агонизирующее общество, пораженное постоянными кризисами, раздирают антогонистические противоречия. Трудящиеся, лишенные всяческих прав, влачат нищенское существование, выступают со справедливыми требованиями, поднимаются против своих угнетателей. В их героической борьбе, светлым идеалом являются державы АСД. На грязном флаге тираний намалевано: «Чэлавэк чэлавэку — ишак, он иво сиктым».

4

НИР — научно-исследовательские разработки, стандартная абревиатура

5

Тут Зиберович не упомянул, что к названым временным границам приурочены и основные тектоно-магматические циклы — байкальский, каледонский, герцинский и киммерийский. Зиберович об этом знал, но не хотел, так уже в корень, доставать завлаба.

6

Трактир — «первоначально — гостиница с рестораном» (Ожегов).

7

Под словами «низкий», «подлый», «хамский» и пр. Гильда, воспитанная в сословно-феодальном обществе, подразумевает не столько морально-этические характеристики, сколько социальное положение. Так же это понимает и Роха.

8

ГУГиК — главное управление геодезии и картографии — стандартная абревиатура

9

Тухта — здесь автор, разделяющий точку зрения А.И. Солженицына, о чужеродности великому и могучему буквы "ф", сознательно применяет именно такую орфографию. В равной мере, будучи глубоко уверенным в отсутствии наличия слова «ыдея» и т. п., автор принципиально пишет «предъистория».

10

Болван — деревянная скульптура, в другом случае — идол.

11

Mama mia и пр. — автор сам не знает иностранных языков, и ничем помочь читателю не в состоянии.

12

Синдром Алисы — реальное заболевание, описание соответствует действительности. Автор сам, читая его, описание, в медицинском справочнике, удивлялся не менее Зиберовича, такому странному совпадению.

13

Даесворда — Сигмонд не мудрстуя лукаво образовал название меча из двух английских слов — death — смерть и sword — меч.

14

13-я глава не приводится. Для читателя, мистически настроенного, руководимые автором соображения, близки, понятны и ни в каких комментанриях не нуждаются. Для лица же, чье мировозрение сформировано в сугубо материалистическом духе, мы можем предложить следующее объяснение: в этот период оба континуума синхронно попали в паузу, ничего там не происходило, да и сами миры как-бы отсутствовали (см. гл.4).