— Сам же говорил, что я никудышный лжец.

— Ерунда. Я тебя научу. Я на этом собаку съел.

— Ты говоришь про себя невероятные вещи. Как я могу поверить хотя бы одному твоему слову, после того как ты признал, нет, прости пожалуйста, не признал, а похвастался, что можешь врать как сивый мерин.

— Как сивый мерин?

— Конечно. К тому же я не собираюсь никому лгать. Если я и встречаюсь с тобой, это мое личное дело. Я ничего нелояльного не совершаю и никогда не совершу. Ладно, я скажу, что мы встречались и что я была права, а они не правы.

— Они тебе не поверят, — сказал Свердлов. — За тобой начнут следить, подсматривать. Делай, как я тебе говорю. Играй по их правилам, и у нас будут наши собственные вечера. Может быть, уик-энд? — Глаза его хитро блеснули, он искоса поглядел на нее.

— Никаких уик-эндов, — отрезала Джуди.

Он скорчил гримасу:

— Еще виски для меня и еще одно для тебя. А потом мы поедем в чудесный ресторан и поужинаем. Ты хочешь потанцевать со мной?

— Никаких танцев, — сказала Джуди. Она откинулась на спинку кресла и улыбалась ему, ей было спокойно и тепло. — Ты слишком плохо себя ведешь.

— Я не веду себя плохо, — запротестовал он. — Ты же не даешь мне! И теперь ты повеселела.

— Мне нужно поесть, — сказала она. — Что там такое было в этой жуткой кокосовой штуке? Мне ударило в голову. — Он закинул голову назад и громко захохотал. Сидевшая рядом парочка обернулась на них. Неожиданно Джуди подумала, что очень немногие люди настолько жизнерадостны, чтобы так засмеяться в общественном месте.

— В чем дело... Что ты нашел смешного?

— Водка. — Он в восторге захлопал себя по коленкам. — Это же была водка! Русское секретное оружие! — Когда они вышли из бара, уже стемнело и подул холодный ветер. В машине он обнял ее. — Я рад, что мы встретились. — Она не видела его лица, но почувствовала перемену настроения. Он больше не шутил.

— Я тоже рада, — сказала она. К ее удивлению, он не попытался поцеловать ее, не пытался заключить в объятия, посмеяться над ее сопротивлением. Он запустил мотор, и они поехали по направлению к Пятьдесят седьмой улице.

В ресторане тоже был приглушен свет. Свердлов заказал столик в конце зала. Ревущая дискотека заглушала все звуки, и говорить они могли только сидя за столиком. Джуди привела свои волосы в порядок в дамской комнате, проверила губную помаду. Когда она вернулась, он взял ее под руку и проводил к столику. Он был настоящий мужчина-собственник, всегда устанавливал физический контакт, словно подтверждая тем самым право владения. Джуди уже заметила это раньше. У него это получалось естественно. Он так хотел. Если она пыталась высвободиться и идти сама по себе, он умел заставить ее почувствовать, что это нелепо. Ричард Патерсон никогда не брал ее под руку в ресторане, ему бы и в голову не пришло перебежать продуваемую ветром улицу, обняв ее за плечи. Для него не существовало близости, если только это не была близость сексуальная. Они никогда не встречались в местах, вроде «21» или «Ла Попотте», которые выбрал Свердлов, потому что Ричард боялся, что их увидят. По большей части они прятались по маленьким фешенебельным ресторанчикам в центре города или рисковали посетить ночной клуб в понедельник вечером, когда там не намечалось никаких широких мероприятий. Оглядываясь на шесть месяцев назад, когда она встречалась с ним, Джуди поняла, что почти все время они проводили в ее квартире и он не вылезал из ее постели. Она закурила сигарету и стала рассматривать танцующих, а Свердлов углубился в винное меню.

Если бы рядом с ней находился не он, а Ричард, она бы не сидела так спокойно и не могла бы просто молчать. Он всегда требовал полного внимания, при этом тонко намекая, что ему не должно быть с ней скучно.

Она бы сидела и наблюдала за тем, как он выбирал вино, сидела бы, не сводя с него глаз и с самым ищущим выражением на лице, потому что была всего лишь любовницей и, возможно, влюблена в него больше, чем он в нее. Такого даже представить себе невозможно с русским. Он не имел над ней власти, так как она была достаточно умна и видела, чем рискует.

Она никогда не поддастся ему, чтобы потом не дожидаться неизбежного спада в их отношениях. В данный момент она не знала, куда приведут их отношения или как это все назвать. Это больше чем дружба. Он был не из тех мужчин, с которыми женщина может дружить.

— Перестань думать об этом скучном англичанине.

Она посмотрела на него. А он смотрел на нее — и без тени улыбки.

— Как ты догадался?

— Когда я увидел тебя в первый раз, — сказал Свердлов, — у тебя на лице было все написано. Очень несчастное было лицо. Сейчас у тебя такое же выражение. Вот откуда я узнал. Пойдем потанцуем.

Танцевал он плохо, не признавал современной манеры выставляться напоказ, не вращал бедрами и не дергался. Он крепко прижимал к себе Джуди и почти не двигался.

Однажды, после того как они пробыли на крошечной площадке для танцев минут десять, она услышала, как он заговорил с кем-то. Эта пара была у нее за спиной. Что сказал Свердлов, она не поняла, он что-то пробормотал, но не по-английски.

— Сотрудник нашего посольства, — пояснил он. — С подружкой, она американка. Я пригласил их к нашему столу выпить. Через полчасика, когда мы устанем.

— Через полчаса? Федор, перестань дуть мне в ухо.

— Тебе подошел бы красный цвет, — сказал он. — Ты всегда подаешь сигнал стоп. Мадам Молотова. Нет. Нет. НЕТ. Почему бы тебе не стать коммунисткой и не поехать со мной в Россию?

— Нет уж, благодарю. — Джуди наклонила голову назад, отодвинувшись от него. — Красный цвет мне не идет, в политическом отношении я настоящий синий.

— Настоящий синий, — повторил Свердлов. — Что это значит? Политическая шутка?

— Нет, для некоторых людей это очень даже серьезно. Настоящий синий — это ультраконсерватор. Так называли героев в викторианских романах, людей, беззаветно преданных королеве и империи.

— Занятно, — сказал он. — Синий. Настоящий синий. Я должен это запомнить.

Когда они садились за столик, Джуди нашла глазами другого советского дипломата с подругой. Те сидели за столиком попроще, поближе к танцевальной площадке. Ей показалось, что этот человек посмотрел на Свердлова, как бы ожидая от него знака. Он так быстро вскочил, что, наверное, увидел такой знак. Девушка, которая была с ним, двинулась медленнее, выбирая дорогу между столиками и стульями. Это был небольшого роста темноволосый человек в очках, моложе Свердлова. Его спутница также была молоденькой; блондинка с сильно подведенными глазами и лилово-розовой помадой на губах. Свердлов познакомил их. Она расслышала фамилию Меменов, а девушку-американку звали мисс Какая-то — в это время дискотека ударила по барабанным перепонкам. Они присели, молодой человек явно чувствовал себя не в своей тарелке. Он все время поправлял стул и ерзал на нем. На Свердлова он смотрел с необыкновенным вниманием, на Джуди взглянул и коротко улыбнулся.

— Он не очень силен в английском, — объяснил Свердлов.

— Извините меня, — сказал ей русский и приподнялся со стула. — Я говорю, только мало.

Джуди удивилась, как это он справляется со своей блондинкой, она до сего времени не произнесла ни звука, кроме «хэлло», и сидела, оглядывая зал и не обращая на них никакого внимания.

— Ты извинишь нас, если мы поговорим по-русски? — спросил Свердлов.

— Конечно.

Он низко наклонился к ней и тихо добавил:

— Всего несколько минут, он надолго не останется с нами.

Им принесли стаканы, и, подражая американке, Джуди приняла непринужденную позу, не мешая мужчинам разговаривать. Как и сказал Свердлов, они надолго не задержались. Говорил он, а молодой человек слушал, обмена мыслями не происходило. Ей показалось интересным, как в течение десяти минут, находясь с этим человеком, переменился Свердлов. Он наклонился вперед, говорил негромко, но — ни тени улыбки, ни жеста, даже не предложил тому сигареты. Освещенное розовым светом, его лицо стало жестким, а кривая улыбка суровой. Это был совершенно другой человек, совсем не тот, которого она знала. По-видимому, последовал второй сигнал: уходить, такой же скупой, но решительный, как и первый, приглашающий. Молодой человек залпом выпил стакан, мгновенно оказался на ногах и уже отставлял стул своей подруги. Она забрала свой стакан.

— Извини, — сказал Свердлов. — Тебе все это наскучило. Я думал, девушка пообщается с тобой, но ей не о чем говорить.

— Поскольку он не говорит по-английски, не имеет значения, есть ей о чем говорить или нет.

— Она нужна ему не для разговоров, — сказал Свердлов. — Она искусница в других вещах. И вполне безобидная. Мы знаем о ней все: она любит подарки, а не деньги. Ей нравятся, к примеру, меховые жакеты, дорогие сумочки, золотая сигаретница. Все, что она может показывать друзьям, чтобы они видели, каким успехом она пользуется у мужчин.

— И откуда же добрый советский социалист берет деньги на манто и золотые сигаретницы? Это мне кажется как-то по-капиталистически, — отметила Джуди.

— Я даю ему деньги, — сказал Свердлов. Он снова был самим собой — об этом говорили ироничный взгляд и циничная усмешка. — Я оплачиваю его расходы, потому что он хороший человек и предан мне. Он делает все, что я велю. Сейчас я сказал ему, что нужно кое-что сделать, и уверен, что он постарается. — Свердлов отклонился назад и незаметно для Джуди покрутил пальцами прядь ее волос. — Ну вот, нам уже подают еду. Она должна быть вкусной, мой коллега порекомендовал это место, потому что тут хорошо готовят.

— Что же ты попросил его сделать?

Свердлов ел. Он ответил не сразу, и Джуди отложила вилку и сказала:

— Теперь я знаю, о чем ты думаешь. Просто мне было любопытно. Я ни о ком не спрашиваю. Можешь не отвечать.

— Я всегда могу соврать, — сказал он. — Ты не знаешь русского языка и не поняла. В среду он летит в Россию. Я попросил его разузнать кое-что о моем секретаре, который заболел, пока я был на Барбадосе. Его отправили домой. У меня теперь новый секретарь, и много хуже.

— Его... у вас секретари — мужчины? Не девушки?

— Я отдаю предпочтение мужчинам. Они расторопнее, но сейчас у меня девушка, и очень-очень красивая.

— Тебе повезло. — Джуди отставила тарелку.

— Такая красивая, — продолжал он, — волосы золотистые, глаза голубые, настоящая куколка. Ты ревнуешь?

— Нет, ей, наверное, под пятьдесят, очки с толстенными стеклами и большой зад.

— Ревнуешь, — сказал Свердлов. — Но я же сказал тебе, ты мне нравишься больше. Терпеть не могу блондинок.

Он улыбнулся ей и похлопал по коленке. Он заранее договорился с Петром Меменовым о встрече в ресторане, поэтому и привез ее сюда. Нет ничего необычного в том, что, увидев коллегу, начальник приглашает его к своему столику. Он сказал неправду, что Меменов не говорит по-английски. Но не солгал, сказав, что поручил ему разузнать про Калинина. Меменов принадлежал к группе молодых сотрудников посольства, чьи взгляды на будущее советской внешней политики совпадали со взглядами Свердлова. Он был его сторонником, хотя этим словом не опишешь то неуловимое, что называют родством душ. Меменов провел в Нью-Йорке два года, а перед этим — полтора года в Лондоне, он знал западную жизнь и смотрел на нее без озлобленного предубеждения, выросшего из ненависти и слепой подозрительности времен холодной войны, которые преобладали среди работников дипломатической службы. Он пожил во вражеском окружении и остался абсолютно убежденным и преданным членом коммунистической партии и патриотом России. Он научился спать с американкой и получать от этого удовольствие, не испытывая чувства вины за предательство, потому что ее поведение в постели нравилось ему больше, чем скованность жены. Он был убежден, что сосуществование возможно, хотя, как и Свердлов, искренне верил в неизбежность конечной победы социализма, при условии, что этот процесс не будут ускорять с помощью мировой войны. Формально Меменов не принадлежал к подчиненным Свердлова, но выполнил для него несколько деликатных, хотя и малозначительных, поручений, для которых Свердлову не хотелось использовать своих людей. Эта встреча и несколько инструкций, переданных за столом, давали ему самую безопасную возможность разобраться, что в действительности произошло с Калининым, проверив версию Голицына и заключение врачей.

Отсутствие секретаря досаждало Свердлову как зубная боль. Он знал, что Голицын его ненавидит, знал, что старик следит за ним и ждет своего часа: даже на свой страх и риск организовал наблюдение в надежде, что в один прекрасный день раскопает что-нибудь серьезное. Но замена Калинина на «подставную» говорит о том, что Голицын стал действовать с неожиданной уверенностью. Никогда прежде генерал не брал на себя смелость в открытую не соглашаться с начальством, а теперь он это позволил, несмотря на то, что это не могло не стать известным Свердлову, которого информировали обо всем. Свердлов воздерживался от досрочного откомандирования Голицына на родину только из-за положения генерала, который был чем-то вроде национального памятника старой революционной секретной службы; он брал во внимание его прошлые заслуги и близкую отставку в связи с выходом на пенсию.

Сам он, человек молодой, прошедший огонь, и воду, и медные трубы, был уверен в своей способности справиться с подобной реликвией прошлого. Но теперь прошлое неожиданно заслонило настоящее и грозит стать будущим. На родине сменилось руководство, умеренные потеряли власть, Россию охватила лихорадка; определяются новые направления ее внутренней и внешней политики. Но предложения Свердлова отвечают требованию времени, нет оснований для того, чтобы предъявлять ему претензии.

Он не будет служить или просто поддакивать идеологическим догмам, которых с такой страстностью придерживается его драгоценная жена. Елена вылеплена из жертвенного теста, именно эта черта привлекла его больше всего, когда они впервые встретились. Это заинтриговало его, захотелось узнать ее поближе; он считал, что нет такой женщины, которая не была бы замешена на дрожжах бабьих слабостей и снисходительности. А он готов был продемонстрировать силу и применить данную им государством власть, чтобы подавить контрреволюционный мятеж. Этим он импонировал ей.

После Венгрии он быстро зашагал по лестнице повышений и политического влияния. Пролитие крови не вызывало в нем протеста, ибо эта русская традиция древнее, намного древнее принципов, которым его учили в ленинградской разведывательной школе. Нельзя допустить, чтобы сателлиты отказывались от Советского Союза или пытались вернуть себе самостоятельность. Свердлов совершил то, что его предки совершили в Польше во славу царей. Он подавил мятеж зависимого народа, не более. По-своему, но в сущности так же, как слепо повиновавшийся Голицын, он служил прошлому. Почти год после венгерского мятежа они с Еленой были по-настоящему счастливы.

В нем произошли огромные изменения, он чувствовал это, представив свою жену Елену здесь, рядом с собой на месте, где сейчас сидит Джуди Ферроу. Он не знал бы, о чем говорить с женой.

Меменову хорошо, он едет со своей девушкой на квартиру. Свердлов посмотрел на Джуди и улыбнулся. В храбрости ей не откажешь — в глупенькой храбрости, которая может накликать беду на ее голову. Он не допускал и мысли, что кто-нибудь дома мог сделать то, что сделала она: не доложить о встрече с западным дипломатом. Но здесь совсем другие условия. Разве сравнишь неприятности, которые грозили Джуди Ферроу, с тюремным заключением или десятью — пятнадцатью годами каторги. Сравнение не из приятных, и он отбросил его. У нее прелестнейший подбородок, тонкая шея, которую ему хотелось гладить пальцами. На барбадосском пляже он видел ее практически голой и знал, что без одежды она будет гладкой и приятной на ощупь. Как было бы хорошо поехать с ней на квартиру.

Ему так не хотелось идти обратно в представительство при ООН, что он старался растянуть ужин, заставляя ее есть десерт, которого она не хотела, заказывал еще и еще кофе и ликеры.

Они танцевали, и он забыл про напряженность и озабоченность, снова стал допускать маленькие шалости. К концу вечера он был в приподнятом настроении, как будто ничего в мире не изменилось перед его поездкой на Барбадос и все оставалось прежним, когда он вернулся.

— Спокойной ночи. — Они подошли к двери ее квартиры. Она не согласилась целоваться в машине, и он не настаивал, чтобы не сердить ее. — Когда мы снова увидимся?

— Федор, послушай меня минуточку. — Джуди остановилась в дверях, не вынимая своей ладони из его руки. Над их головами светилась желтая лампочка. От этого они казались какими-то пестрыми призраками. — Твои ухаживания за мной до добра не доведут... У меня с тобой не интрижка.

Ты просто выбрасываешь время на ветер. И подумай, сколько возникает осложнений, твои следят за тобой, мои — за мной. У меня такое чувство, будто я завлекаю, а это несправедливо. Мы должны распрощаться. По-настоящему.

Он переменился в лице.

— Ты больше не хочешь меня видеть? Что я сделал?

— Я пыталась объяснить тебе... — Она беспомощно повела плечами. — Ты ничего не сделал. Просто я не... не хочу встречаться с тобой, не хочу, чтобы ты думал, что я уступлю и лягу с тобой в постель. Этого не будет. Никогда.

— Из-за англичанина?

— Да. С меня хватит. Я была замужем. Я потеряла мужа. У меня был мужчина, который жил со мной шесть месяцев и развлекался. А теперь ты. Нет, Федор. Больше я с тобой не встречусь.

Он сделал нечто такое, чего она от него никак не ожидала. Он отступил на шаг, повернулся и стал быстро спускаться по лестнице. Ошарашенная, Джуди вставила ключ в дверь. Его машина отъехала, и он даже не обернулся.

Когда она вошла в квартиру, дверь в комнату Нэнси была открыта, но кровать не разобрана. Она часто оставляла у себя мужчину, если ей вдруг этого хотелось. Счастливая, практичная Нэнси. Она, конечно же, не отослала бы его прочь, чтобы прийти в пустую квартиру и заснуть в слезах. Джуди все еще плакала, когда у ее кровати зазвонил телефон. Это было так неожиданно, что она сняла трубку и голосом, охрипшим от слез, сказала: «Хэлло».

— Я не хочу спать с тобой, — сказал он ей прямо в ухо. — Можешь прекратить свои рыдания. Завтра во время ленча буду у твоей конторы.

Джуди произносила «нет», когда поняла, что он уже повесил трубку. Она поднялась, разогрела молока, выпила, скорчила гримасу перед зеркалом и снова легла. Засыпая, она решила, что ни за что на свете не выйдет из здания ООН во время ленча.