Шаг до страсти

— Нет, не кажется, — сказал Стефенсон, — если он такого сорта человек, не кажется.

Лодер закурил сигарету.

— Свердлов безжалостный человек, — подтвердил он. — Суды, расстрелы и тому подобное. Я еще не сказал ей, но в решающий момент скажу. Тогда посмотрим, как она запляшет. Возможно, это будет таким ударом, что она захочет работать с нами против него.

— Но разве это не опасно? — Фергус с удивлением посмотрел на него.

— Да, очень. За то, что якшаешься с такими людьми, нужно платить. Вот пусть она и платит.

— Не хочу вас обижать, — сказал Фергус, — но это дело грязное. И мне жаль ее.

— Во всяком случае, мне удалось успокоить американцев, — сказал Лодер. — Они отдали ситуацию под наш контроль. Я регулярно их информирую и сам установил наблюдение за миссис Ферроу. Из ваших слов явствует, что полковник Патерсон не будет больше с ней встречаться, так что главная проблема — с плеч долой.

— Фактически он готов был написать на нее донос. Только не знает о чем. По правде говоря, он в моих глазах пал. И жена моя тоже весьма невысокого о нем мнения — время от времени он упоминал Маргарет, чтобы сохранить видимость нормальных отношений.

— У нее наметанный глаз, — заметил Лодер. — Но отсюда нам не грозит опасность. Насколько могу судить, он заложил бы собственную мать, если бы от этого выиграла его карьера.

Подали кофе, и Стефенсон заказал рюмку «Вильяма» — терпкий запах груш защекотал ноздри Лодера. Он отметил умеренность посланника: тот пил очень немного, но всегда самое лучшее, курил мало и никогда не закуривал между блюдами. Он выбрал ликер, о котором Лодер даже не слышал, и запах ему очень понравился. Любопытный человек, выдержанный, но в глубине души может смотреть на вещи не без цинизма. Человек высокообразованный, но без тени заносчивости или самомнения. Находясь в его компании, Лодер не хотел бы совершить досадный промах. Он никогда бы не поверил, что можно испытывать симпатии к кому-либо, занимающему такой пост, как Стефенсон. Он подумал об этой крикливой корове с ее обесцвеченными серебристыми волосами и надменным видом, которая умудрилась завлечь Джо Маклеода, подчиненного Лодера. Достопочтенная миссис Стефенсон. Дочь пэра, потомок целой галереи политиков, родственница шотландского герцога. Он не находил ни одного приличного слова, чтобы назвать ее про себя. Спит с мужиком, годящимся ей в сыновья, в каком-то паршивом мотельчике два раза в неделю. Он вспомнил ее с отвращением. Он сказал Маклеоду пару теплых слов — достаточно, чтобы тот наверняка понял, что спать с женами посланников не рекомендуется, как и вообще с женами, если уж на то пошло, любых сотрудников посольства, не говоря уж о том, какая непростительная глупость раскрывать в их присутствии рот, распространяясь о государственных секретах. Он буквально убил его, но тут же воскресил, потому что Маклеод был очень хорошим работником и мог позволить себе ошибку, не испортив карьеры. Но одну, не больше. Лодер был уверен, что тот вряд ли совершит другую оплошность.

Помимо этого, он и сам решил несколько отступить от инструкций. Ему полагалось доложить своему начальству в Лондоне о поведении миссис Стефенсон. Но он этого не сделал. И ни за что не сделает, но только ради ее мужа. Большой беды она не принесет, разве что попадет в скандал, а из того, что он услышал от Маклеода, можно было сделать вывод, что она достаточно искушенная женщина, чтобы не доводить до сплетен. К тому же Фергус все знал. Лодеру было очень жаль его: бедняга, терпит жену, которая делает такие вещи, к тому же год за годом. Лодер с удовольствием оторвал бы ей голову. Разве можно так обращаться с таким человеком, как Стефенсон.

— Сигарету? — Он предложил свои, и Стефенсон взял одну. Лодер обратил внимание, что посланник курит «Бенсон-энд-Хеджес», и специально купил их.

— Спасибо. — Стефенсон пошарил в кармане. — Боюсь, у меня нет зажигалки. Наверное, забыл дома. — Он прикурил от спички Лодера. Зажигалка осталась в ящике письменного стола на своем обычном месте.

Он допил кофе и заплатил по счету. Лодер поблагодарил за приятный ленч и неуверенным тоном пригласил Стефенсона встретиться за ленчем в конце месяца.

Стефенсон сказал, что с величайшим удовольствием, если только позволит расписание.

* * *

— Товарищ Свердлов?

Он посмотрел на Анну Скрябину. Та положила почту ему на стол — аккуратно разобранную и разложенную по пачкам, но не ушла, а остановилась у стола.

— Да?

Она опустила глаза, потом посмотрела на него, нервно перебирая руками:

— Я вскрыла письмо, товарищ Свердлов. Вы знаете, на нем не было никаких пометок, что оно личное. Извините.

— Раз нет пометок, вы не виноваты, — сказал Свердлов.

Она раздражала его, егозила перед ним, глупо улыбалась, так что хотелось просто сграбастать ее за задницу и вышвырнуть вон. Она, должно быть, начинала чувствовать, что ей не удается втереться к нему в доверие. А поэтому делала новую ошибку, действуя еще более напористо, вместо того чтобы переменить тактику. Подобно многим женщинам, обученным действовать определенным способом, она не умела импровизировать.

— Которое письмо?

— Вот это, товарищ Свердлов. — Она перегнулась через стол и дотронулась пальцем до одной из пачек. От нее пахло дорогими французскими духами, которые он тоже начал ненавидеть. Он отпустил ее и, пока она не вышла из комнаты, не стал читать письмо.

Оно пришло с диппочтой, прислал его Григорий Томаров, знавший его с женитьбы и бывший свидетелем на их свадьбе. В конверт было вложено официальное извещение, что его жена Елена подала на развод. Томаровское письмо содержало четыре страницы рукописного текста. Свердлов спокойно прочитал его, отбросив извещение в сторону. Елена чувствует себя несчастной. Жалуется на одиночество и на то, что он редко пишет. Григорий буквально рассыпался в извинениях, словно жена после трех лет жизни порознь не имеет права на такие чувства. И совсем извиняющимся тоном он добавил, что жена опасается, не завел ли Свердлов другую женщину, хотя, конечно, это не больше чем плод ее воображения.

Развод не только не вызывается необходимостью, но был бы и серьезной политической ошибкой. Томаров настаивал, чтобы Свердлов ненадолго приехал в Россию и помирился с женой. Он утверждал, что она все еще любит его и с радостью возьмет назад свое заявление.

Его совет подсказан любовью к ней и к Свердлову; старику больно видеть, как молодые люди совершают ошибку. Письмо заканчивалось предложением, чтобы Свердлов взял краткосрочный отпуск и прилетел как можно скорее, пока Елене не дали развод.

Свердлов положил письмо на стол, прикрыв им извещение. Закурил. Итак, Елена одинока, подозревает его в неверности. Она несчастлива из-за жизни врозь. Очень резонно. Все говорит за то, что его жена стала такой же, как все остальные женщины. Зависимой, неуверенной, женственной. Год назад такое письмо Томарова привело бы его в восторг. Он мог бы уговорить Елену передумать, стоило только затащить ее в постель. Он знал это, он всегда это знал. Но он всегда знал и то, что такая победа вызывает у нее чувство сопротивления. Проиграв, она начинает презирать себя за это и все равно отдаляется от него. Если он поедет домой и уговорит ее взять заявление назад, согласится ли она оставить клинику и приехать в Вашингтон, захочет ли иметь ребенка и вести себя как нормальная жена? Он взял письмо Томарова еще раз и снова отложил. Хорошо, представим, что я вернулся домой, думал он, но хочу ли я, чтобы она вела себя как нормальная жена? Что я сам чувствую, как сказались на мне три года разлуки? Ответ на этот вопрос он знал. Знал уже давно. Он очень четко сформулировал его Джуди Ферроу, когда сказал, что его жена не значит для него ничего, как и его политические взгляды.

Он мог бы слетать на недельку домой. Если, как он подозревал, Голицын и другие ретрограды в разведке ведут атаку на его позиции, тогда ему повредит утрата дочери героического Юрия Максимова, развод по ее инициативе и по причинам, которые враги за его спиной без труда превратят в политический капитал.

Он раздавил сигарету и выругался. На столе высилась гора бумаг, и хотя он не испытывал энтузиазма по поводу большей их части, однако был раздражен тем, что домашние проблемы оторвали от более важных дел. Вместе с тем Свердлова привело в бешенство письмо Томарова; его поучительный тон, словно они с Еленой пара подростков, а не зрелые взрослые люди, которым пришлось провести значительную часть своей семейной жизни раздельно. Елена не отличалась привязанностью к домашнему очагу, не тяготилась пустой квартирой. Карьеристка по натуре, она готова была пожертвовать многим, включая и мужа, чтобы вести тот образ жизни, который ее устраивал. Если они разведутся, это может оказаться политическим просчетом, но эмоциональной раны ему не нанесет. Он подумал о том, что голицинский соглядатай прочитал это письмо. Конверт она уничтожила, так что не докажешь, был на нем гриф или нет. Теперь, узнав о разводе, Голицын испытал, несомненно, огромное удовольствие. Елена Максимова была женщиной в его вкусе — теоретически, по крайней мере. Себе он выбрал толстую простушку из родных мест, для которой слово равенство было чем-то непонятным.

Для Голицына его развод — настоящий подарок. Свердлов запер извещение и томаровское письмо в ящик письменного стола и еще раз выругался по поводу того, что жена не предупредила его заранее. Если бы это случилось до смены правительства в Москве, он бы спокойно дал ее заявлению идти своим чередом и не прореагировал бы на него. Теперь же это было бы неумно. Возможно, даже не безопасно.

Придется ехать домой и встретиться с ней.

Он вызвал Анну Скрябину и продиктовал телеграммы: одну — Томарову, другую — жене. После этого велел заказать место на самолет в Москву на конец недели.

* * *

— Ты не знаешь, — сказала Джуди. — Ты можешь почувствовать себя совсем по-другому, когда увидишь ее снова.

Они сидели за ленчем, и на этот раз место выбрала она. Это была маленькая территория в центре Манхэттена, где кормили просто, но добротно блюдами итальянской кухни и куда вряд ли забредает кто-нибудь из дипломатов. Последний месяц они проводили вместе два-три вечера в неделю, и он часто уговаривал ее встретиться за ленчем. Перед Свердловым стояло неизменное виски, он обещал ей попробовать кьянти, но без энтузиазма.

— Почему я должен почувствовать себя по-другому? Разлука не способна сделать сердце более нежным. Только память и страдает.

— Ты не хочешь с ней помириться?

— Нет, — сказал Свердлов. — Чем ближе мой отъезд, тем меньше мое желание увидеться с ней. Пожалуйста, не смотри на меня так, не пытайся быть доброй христианкой и не уговаривай меня любить жену. Любить просто потому, что она жена. Наша свадьба обошлась без церковного благословения.

— Не стоит напоминать мне об этом, — сказала Джуди. — Я и не стараюсь быть хорошей христианкой.

— Тогда ты пытаешься убедить себя, будто тебе все равно, — предположил он. — Будто я буду счастливее, любя ее, и что ты совсем не ревнуешь. Понимаю. Дразнить тебя не буду, извини. — Он взял ее руку и поцеловал. Она царапнула его руку ногтями. — Так праведники не поступают, — заметил он. — Тебе следует быть кроткой и покорной. Смотри, остались следы!

— Сам заслужил, — парировала она. — Хотя бы минуту ты можешь быть серьезным?

— Хорошо, буду серьезным, если ты настаиваешь. Но, когда я с тобой, я не могу быть серьезным. Я могу быть только счастливым. И я не чувствую себя счастливым со своей женой. Это ответ на твой вопрос?

— Нет, вовсе нет, это ставит еще один вопрос. Если ты ее не любишь и хотел бы развестись, зачем же ты летишь туда, чтобы помешать ей?

— Ага. — Он запрокинул голову назад и полуприкрыл глаза. — Ага, на этот вопрос нелегко ответить. И дело тут вовсе не во мне и Елене. Дело в политике.

— Не понимаю, — сказала Джуди. — При чем тут политика? Это же твоя частная жизнь.

— А что, на Западе женитьба или развод не влияют на карьеру? Ну-ну, давай, видишь, ты сама-то ничего не знаешь о собственном обществе.

— Я говорю о твоем обществе, не о своем. Я думала, у вас развод получают так же просто, как делают аборт. По требованию.

— Это зависит от того, кто ты, — пояснил он. — Это не должно было бы влиять, но влияет. Не улыбайся, я тебе ничего не уступил. Моя жена — известная личность, из важной семьи. Если она разведется со мной, это отразится на моей карьере. Развод ей дадут, но моему начальству это не понравится. Вот о чем я думаю сейчас.

— Не знала, что ты такой честолюбивый, — сказала Джуди.

— Я хочу остаться в живых.

— Шутишь!

— Чуть-чуть, но не совсем. Почему ты не ешь, остынет.

— Федор, перестань говорить такое. Ты профессиональный военный на дипломатическом посту, разве развод может быть для тебя до такой степени опасен? Боже мой, ты же не на дочери Сталина женат!

— Ее отец был знаком с ним. Разве твой посольский не рассказал обо мне?

— Нет, — сказала Джуди. — Ни слова. Я звоню ему каждый раз, как мы встречаемся. Я же говорила тебе.

— Ведь я тебе нравлюсь, да?

— Да. Ты же знаешь, что нравишься.

— Очень?

— Довольно сильно. — Она стала чертить ножом узоры на клетчатой скатерти. — Надолго ты уезжаешь?

— Не знаю. Это зависит от того, сколько уйдет времени на то, чтобы убедить ее забрать заявление. Перестань резать скатерть и посмотри на меня. Когда я вернусь, мы увидимся?

— А вдруг ты и не захочешь, кто знает, вдруг ты снова влюбишься в жену, когда увидишь ее! Если ты не позвонишь, я все пойму. Мне все равно.

— Если тебе все равно, — громко рассмеялся он, — отчего же у тебя такой несчастный вид? Послушай меня, я не мальчик, спешащий домой к разбитой любви. Я отсутствовал три года, и только беспокойство за собственную шкуру заставляет меня возвращаться к ней. Она для меня ровно ничего не значит. Я желаю ей добра, всегда буду рад встрече, но как женщина... ничего! Все кончено! — Он стукнул кулаком по столу. — А что касается тебя, то у нас вообще еще ничего и не начиналось. Ты мне постоянно твердишь свое «нет». Ты что, тайный маоист?

— Как ты догадался? — Джуди невольно улыбнулась. — Я не начинаю дня, не прочитав его «Мысли».

— А я не смог бы начать день, если бы их прочитал, — сказал Свердлов. — Однообразный бред китайского мегаломаньяка. Ты знаешь, они разошлись тиражом, большим чем Библия?

— Ну и что это доказывает? — Джуди приходила в себя. Для нее было ударом услышать, что он намеревается ехать в Россию.

Он нагнулся и поцеловал ее в шею.

— Что-то китайцев слишком много.

— Федор, у тебя там действительно будут неприятности, правда? Или ты пошутил?

— Нет, — сказал он совершенно серьезно. — Вовсе не пошутил. Разве ты не понимаешь, что, с политической точки зрения, я могу попасть под подозрение, если не попробую помириться? Многие из верных учеников ее отца сейчас у власти. У нас все повернулось назад, а не вперед. Запад этого еще не понял.

— И ты все еще чувствуешь, как на Барбадосе, что больше не веришь в коммунистические идеалы?

— Я утратил интерес, — сказал Свердлов. Они пили кофе, и он высыпал себе в чашку чуть ли не треть сахарницы. — Можешь называть это верой. Было время, когда я верил, что наш образ жизни — это единственный разумный ответ на проблемы мира. Я никогда не был фанатиком вроде Елены. У меня всегда возникали вопросы. Но после Сталина перестали говорить об уничтожении половины мира ради распространения коммунизма. Стало больше свободы, больше умеренности. Я работал во имя этого, и я в это верил. И продолжаю верить. Но все изменилось. — Она взглянула ему в лицо: никогда Свердлов не был так серьезен и сосредоточен. — Все изменилось, и мы откатились на тридцать лет назад. Так что я — как большинство. Хочу выжить, если получится. Вот что я имел в виду, когда мы беседовали на острове. Никакой справедливости, никаких идеалов, только практичность и удовольствия, вроде того чтобы встречаться с тобой за ленчем. Возьми русскую сигарету.

— Почему же ты не выходишь из игры, если все так плохо? Почему ты просто не сойдешь с самолета где-нибудь в Европе и не исчезнешь?

— Потому что я русский и не хочу, чтобы меня высылали из моей страны. Буду продолжать работать, возможно, еще раз все переменится. Надеюсь, ты не собираешься уговаривать меня перебежать?

— Ты же знаешь, что нет. Ведь ты бы действительно изменил своему народу, если бы перебежал к нам. Я хотела сказать только то, что сказала. Исчезни. Просто сгинь. Но это глупо, просто невозможно.

— Нет, — согласился он, и на лице мелькнула кривая улыбка. — Мне было бы очень трудно спрятаться где-либо без посторонней помощи. Не остается ничего иного, как уплатить за ленч и отвезти тебя обратно в ООН, чтобы ты продолжала работать на гнилой западный капитализм. Я улетаю в пятницу. Надеюсь вернуться дней через десять, или меньше, если сумею уговорить жену. И тогда позвоню тебе.

Они ехали в его машине. Он остановился около входа в высокое здание черного стекла и обнял ее.

— Прощай, — сказал он и поцеловал ее. — Душенька.

В тот же день, попозже, Джуди остановила переводчика, проходившего мимо кабинета Нильсона. Она спросила, что значит это слово. Он ухмыльнулся в ответ:

— По-русски это значит «дорогая». С кем это вы судачили?

— Спасибо, — сказала она и закрыла дверь перед его носом. В этот день у нее уже не было сил позвонить Лодеру.

* * *

Лодер был уже в посольстве, когда зазвонил телефон. Звонил старший шифровальщик, дежуривший ночью в посольстве:

— Я искал вас, сэр.

Лодер ходил в кино, а потом поужинал в китайском ресторане. Как всегда — в одиночестве.

— Ладно, в чем дело? Времени-то уже час ночи.

— Открытая телеграмма на ваше имя с пометкой «очень срочно». Прочитать вам или вы сойдете к нам?

— Вам удобно прочитать?

Сон как рукой сняло. Насколько знал Лодер, его телефон не прослушивался, но кто знает, все время изобретают что-нибудь новое. Боже упаси подозревать, но подключиться к его телефону хотели бы не только люди из Восточного блока, но и друзья из ЦРУ.

— Телеграмма личная. Читать?

— Давай, — велел Лодер. Карандаш с блокнотом лежали у него под боком, на столике с телефоном.

— Дафни больна. Пожалуйста, приезжай немедленно. Положение очень серьезное. Подписано Винни.

Лодер записал.

— Спасибо. Дайте ответную телеграмму, хорошо? «Вылетаю первым же самолетом. Вторник 27. Джек». О'кей, отправьте сегодня же. Срочно.

Он положил трубку и поднялся с постели. Нашел сигарету в пачке, которую до этого вынул из кармана пиджака; он не пользовался портсигаром после того, как потерял тот, который ему подарила жена на Рождество в первый год после свадьбы. Дафни — имя его жены. Но Винни — это кодовое имя, которым пользовался его начальник на Квин-Эннз-Гейт в Лондоне. Фиктивное личное сообщение, посланное по открытому каналу, свидетельствовало о чем-то необычайно серьезном. Настолько важном и настолько секретном, что никто в посольстве, даже посланник или сам посол, не должны были знать, что Лодера вызывают в Англию по официальному делу.

Он вернулся к кровати и стал названивать в авиакомпанию БОАК.

* * *

— Не могла бы я поговорить с миссис Ферроу? Она дома?

Нэнси Нильсон открыла дверь квартиры, и в холл вошла светловолосая женщина.

— Ее сейчас нет, но я жду ее с минуты на минуту. Входите и обождите здесь. — Нэнси проводила гостью в гостиную. Она заметила, как та быстро скользнула по комнате взглядом, оценивая обстановку и картины. В холле рассмотреть гостью было трудно, а в хорошо освещенной комнате ее волосы оказались отливающими медью, на дорогое, но не достаточно элегантное, на взгляд Нэнси, платье было накинуто голубое норковое манто.

— Вы не представились, — напомнила Нэнси.

— Сэнди, — ответила та и улыбнулась. — Сэнди Митчел. Хай.

— Хай, — ответила Нэнси. — Нэнси Нильсон. Выпьете чего-нибудь, пока ожидаете?

— Нет, благодарю, — сказала девушка. Она скинула меховое манто и присела на краешек стула, выставив вперед сжатые вместе коленки. Она могла быть певичкой или актрисой на маленьких ролях. У нее были красивые ноги и очень красивое лицо. Нэнси никак не могла сообразить, какое она может иметь отношение к Джуди Ферроу. Она наблюдала за девушкой, прищурив глаза: привычка, унаследованная от отца. Нэнси думала, правильно ли поступила, впустив незнакомку в квартиру.

— Вы хорошо знаете Джуди? — спросила она.

— Нет. Нет, я в общем-то не знакома с ней. Мы только один раз встречались.

— Понятно, — протянула Нэнси. — В таком случае она не ждет вас?

— Нет. — В ответ ей блеснула яркая улыбка, но за ней скрывалось напряжение.

— Меня попросил связаться с ней один друг. Это не она?

Входная дверь открылась, потом закрылась. Нэнси встала:

— Думаю, она. Скажу ей, что вы здесь.

Она плотно прикрыла за собой дверь. В холле Джуди покачала головой:

— Не знаю никого по имени Сэнди Митчел... Лучше спрошу, что ей нужно.

Как только она вошла в комнату, блондинка поднялась, и Джуди узнала ее. Это была девушка-американка, которая подходила к столику Свердлова с молодым русским. Она внезапно вспомнила его имя. Меменов.

— Хэлло, — сказала она.

— Сэнди Митчел, — представилась девушка. — Вы помните меня? Мы встречались в «Ла Попотте», уже достаточно давно... — Казалось, она сомневалась, говорить ли ей то, что она хотела, и смотрела мимо Джуди, туда, где стояла Нэнси.

— Миссис Ферроу, могу я минутку поговорить с вами с глазу на глаз?

— Да, конечно. — Джуди повернулась, но Нэнси уже выходила из комнаты. Когда они остались одни, Сэнди села.

— Так по какому поводу вы хотели меня видеть, мисс Митчел?

— Я подруга Петра Меменова, — быстро заговорила та. — Вы, возможно, не помните меня, но мы в тот вечер выпили с вами за вашим столиком. Послушайте, мне звонил Петр, он сейчас в Париже, в двухнедельной командировке. Он попросил меня разыскать вас, потому что должен сообщить кое-что вашему другу полковнику Свердлову.

— Ну? Почему же он не мог сообщить прямо ему?

— Не знаю. — Девушка повела плечами. — И не хочу знать, миссис Ферроу. Я бы не стала разыскивать вас и приходить сюда, если бы он не попросил меня сделать одолжение. Он сказал, что это страшно важно, чтобы я нашла вас и передала это сообщение для вашего друга.

— Какое сообщение?

— Я записала его. — Она принялась искать в сумочке и вытащила листок бумаги с крупными каракулями поперек страницы. Джуди протянула руку, но Сэнди Митчел покачала головой.

— Он сказал, что я могу записать его, но никому ни под каким видом не отдавать. После того как я прочту вам, я должна сжечь сообщение. Поверьте мне, миссис Ферроу, все это звучит для меня совершенным бредом, но я же сказала вам — это мой старый друг, и я просто оказываю ему услугу.

— Хорошо, тогда прочитайте записку мне, пожалуйста, — Джуди заговорила потише, подсознательно принимая меры, чтобы Нэнси не могла через дверь ничего услышать.

— "Калинин на Лубянке. Ждут вас. Ни в коем случае не позволяйте уговорить вас вернуться". Все.

— О боже мой, — прошептала Джуди.

— Я ничего не поняла, — сказала девушка. — Но похоже, ваш друг попал в беду. — Она посмотрела на англичанку — та была бледной как мел.

— Пожалуй, я теперь пойду. Петр сказал, чтобы вы сообщили ему как можно скорее.

— Сейчас уже четверг, вечер! — воскликнула Джуди. — Мне нужно сообщить ему сегодня же! — Она вышла в холл вместе с подругой Меменова. Протянула руку девушке, и Сэнди Митчел пожала ее.

— Спасибо, — сказала Джуди. — Спасибо, что нашли меня и все это рассказали. Теперь поезжайте домой и сожгите записку, а потом забудьте про это.

— Так и сделаю, — сказала девушка. — Не знаю, в чем дело, но носом чую неприятности. Надеюсь, вы найдете вашего друга сегодня.

— Помоги ему боже, если не найду, — произнесла Джуди. — Он улетает домой завтра утром.

* * *

Начальником Лодера в Лондоне был удалившийся от дел промышленник, получивший после войны дворянский титул за работу в промышленности в добавление к ордену «За выдающиеся заслуги» с пряжкой, — он чем-то отличился во время войны в сферах, о которых не принято распространяться. Внешне в нем не было ничего импозантного: среднего роста, невзрачный. Редеющие волосы, на носу толстенные очки, на память об армейской карьере остались только небольшие, аккуратно подстриженные усики.

В прошлом профессиональный военный, между двумя мировыми войнами он приобрел богатый опыт разведывательной работы на Ближнем Востоке и в Индии, прославился необыкновенным нюхом и храбростью. В начале последней войны, когда военная разведка отличилась, наделав непоправимых ошибок, и когда дилетанты из управления специальных операций только еще формировались в эффективный боевой орган, он имел звание бригадира и был направлен на работу в СИС.

Здесь он проявил себя как необыкновенная личность на поприще шпионажа, как человек безграничной смелости: слишком хитроумный, чтобы попасть в руки врага и героически умереть. Оказалось, что он наделен превосходными организаторскими качествами и, благодаря опыту проведения активных операций, которым, увы, не располагали некоторые его коллеги — начальники отделов разведки, знал, что можно спрашивать со своих подчиненных и каким образом лучше их использовать. По окончании войны он ушел в промышленность, где нашел применение своим многочисленным талантам в нескольких компаниях, и не без успеха, о чем свидетельствует дворянский титул, полученный им за это и, казалось, подводивший итог его трудам на ниве службы обществу. И вот в этот момент его назначают главой всей СИС, и он обживает благословенные апартаменты на Квин-Эннз-Гейт.

Он ждал Лодера в конце дня в пятницу. Его предшественник никогда в жизни не одарил бы офис своим присутствием в послеобеденное время в пятницу, считая уик-энд настолько священным, что он не может быть нарушен ничем, кроме войны.

— Присаживайтесь, Лодер. Выглядите отлично. Вашингтон не противопоказан вам?

— Нет, сэр. Я чувствую себя хорошо.

— Извините, что пришлось вытащить вас так неожиданно. Получен меморандум от мининдела первой категории срочности. — У него была привычка укорачивать слова, которая действовала Лодеру на нервы. — Назревает большой скандал. Наша задача — не выносить сор из избы. Вот почему я воспользовался именем вашей жены для телеграммы.

— Я это понял, сэр. В посольстве я сказал, что она заболела и мне нужно срочно выезжать. В Вашингтоне никаких вопросов не возникло. Так что стряслось?

— Ближний Восток. Отвратительное место: одни кризисы, и ничего хорошего не жди от этих людей — евреев, арабов. Все они одинаковые. Так или иначе, госдеп предпринял шаги, чтобы организовать встречу между представителем Израиля и кем-то из египтян; все абсолютно неофициально, никто не должен об этом знать, ухватываете? Ладно. Без труда не вытащишь рыбки из пруда. Израильское правительство изъявило готовность участвовать в переговорах при условии, что никто не сможет сказать, будто они идут на попятный, и выделило специального человека; арабы дали понять, что на нейтральной территории может ненароком оказаться представитель арабов в то же время, что и израильтянин, и, если ничего официально не будет объявлено или упомянуто, они могут провести переговоры. Это было бы по крайней мере каким-то началом. Как вы, Лодер, понимаете, для Запада это гораздо важнее, потому что означало бы, что арабы могут в будущем отойти от русских.

— С какой стати? Извините за любопытство, но интересно было бы узнать, — сказал Лодер.

— Очень хороший вопрос. Как всегда, вопрос о самосохранении. Арабское партизанское движение начинает выходить из-под контроля. Теперь это не только Эль Фатах; возникло и набирает силу новое молодое движение, что-то вроде революционного крестового похода Че Гевары, которое считает, что следует вернуть Палестину, но только уничтожив все, связанное с Западом. В этом участвуют нефтяные шейхи, они платят Египту жирные субсидии, но так, чтобы все было шито-крыто, а Египет за это должен держать под замком канал. Так вот, шейхи начинают беспокоиться, что партизаны заходят влево дальше, чем им хотелось бы. Если евреи нанесут ответный удар и произойдет еще одна шестидневная заваруха — а я вижу, что они способны отхватить от Объединенных Арабских Эмиратов еще очень и очень хороший кусок, даже не разбив им в кровь нос, — египетское правительство проиграет, не помогут никакие русские МИГи, и тогда их собственные фанатики перережут им горло. Русских это, смотря по обстоятельствам, может вполне устроить. Думаю, что египтяне созрели для того, чтобы повернуться в нашу сторону. Но вся эта затея лопнула прямо у нас под носом. Ну, вернее, не совсем у нас, а под носом у госдепа.

Он замолчал и потянул себя за нос, ухватившись за него между ноздрями, отчего его заурядное английское лицо на мгновение сделалось неординарным. Лодер вынул сигареты и предложил начальнику. Тот взял — его пристрастие к чужим сигаретам и привычка никогда не открывать стоявшую на его столе большую коробку с куревом стало притчей во языцех среди подчиненных.

— Русские пронюхали, — вздохнул он. — Им не просто удалось узнать, к чему идет дело, они получили документальные подтверждения. Письма, меморандумы, рекомендации Форин-офиса, записку с одобрением президента — все до последнего. Они выложили документы арабам, и на этом переговоры закончились. Евреи в бешенстве от утечки. Получилось, что их позиции слабее, и теперь они требуют действий.

— Как же русские сумели получить такие бумаги? — не удержался от вопроса Лодер. — И откуда мы знаем, что документы у КГБ?

— В Каире у нас есть друг, — объяснил шеф. — Он видел фотокопии. И сообщил нам. Он тоже не в восторге от этого. Его фамилию не упомянули, но могли бы и упомянуть. Думаю, мы его уже потеряли, но лес рубят, щепки летят.