Глава 2

Утренний сырой туман рассеялся. Разгулялся прекрасный осенний день. Анжела уже забыла, как сияют на солнце яркие алые и золотые краски. Воздух чист и прохладен, после недавнего дождя пахло свежестью. Она так долго дышала пылью пустыни, что успела забыть и это.

Все казалось таким знакомым и в то же время таким необычным. Анжелу охотно подвезли со станции на машине, и теперь осталось пройти последние полмили до поселка недалеко от Хэйвардс-Хит. Вот маленькая школа, где учились они с Джеком до того, как отправились, по выражению отца, в свою «настоящую школу». Сквер с военным мемориалом в центре, у подножия – увядшие цветы. Интересно, подумала она, когда туда впишут и имя ее брата. В память о тех, кто отдал жизнь за короля и отечество в великой войне 1914 – 1918-го.

«Имена их будут жить вечно». Она помнила надпись наизусть. Теперь другие имена, другая война, 1939-го и доколе?

Их дом стоял недалеко от сквера. Старая кирпичная стена восемнадцатого века, с железной калиткой и покатым навесом из красной черепицы. Калитка скрипнула, как всегда. Полированная медная дощечка с именем отца блестела в последних лучах вечернего солнца. Доктор Хью Драммонд, MRCP, LRCP, B.Ch[4]. В палисаднике стоял деревянный указатель, крепко воткнутый в траву. «Прием больных», – было написано на нем черными буквами, и стрелка показывала в соответствующую часть дома. Поймет ли ее отец?

Она позвонила в колокольчик. В прихожей раздался трезвон. Эта реликвия сохранилась со времен ее деда. На двери отцовского кабинета электрический звонок. Она подняла сумку и стала ждать.

Потом услышала быстрые шаги. Представила себе, как мать спешит к двери. Мама-то поймет наверняка. Тут воображение перешло в действительность. Дверь открылась, на пороге стояла мать, раскрыв объятия, позади виднелся отец. У них на лицах пока лишь одно – радость встречи с вернувшейся с войны дочерью.

– По мы опозорены, ты понимаешь? Покрыты позором, – говорил Хью Драммонд.

Мать плакала. Отец, нацелив на дочь погасшую трубку, как оружие, ходил по комнате мелкими кругами. Лишь после того, как она пробыла дома сутки, ей представилась возможность сказать им. Поначалу подмывало вообще промолчать. Их желание ухаживать за ней осложняло дело. Смерть Джека состарила их. Мать загнала горе внутрь, и оно подтачивало ее энергию и интерес к жизни. Она поседела еще до того, как дочь отплыла за море.

Анжела, устав от долгого путешествия, поднялась поздно. Крошечный ребенок предъявлял свои требования. У отца шел утренний прием пациентов. Доктор явился ко второму завтраку как обычно. Нехватка продуктов и ограниченный рацион не принимались во внимание, стол накрыт как обычно.

– Боже мой, а ты поправилась, Анжела. Это платье тебе мало. Наверное, это итальянская еда. Их ужасные спагетти в лошадиных дозах.

Платье едва сходилось на ней. Ни в одну юбку она не влезала.

– Мама, папа, – заявила Анжела, – я должна вам кое-что сказать. Еда тут ни при чем. Дело в том, что у меня будет ребенок.

Мать перестала разливать чай: кофе не было. Она застыла, держа в руке чайник, и медленно залилась краской.

Отец заговорил первым.

– Надеюсь, это шутка. Хотя и очень дурного вкуса.

– Нет. – Анжела старалась, чтобы ее голос звучал ровно. – Я бы не стала шутить на такую тему. Я беременна. Поэтому меня и отправили домой. – Глядя на их убитые лица, она продолжала говорить: – Мне так жаль. Так жаль обременять вас этим.

Тут мать залилась слезами, а отец вышел из себя.

– Опозорена, – повторял он. – Вышвырнута из Красного Креста и отправлена домой. Даже не верится. Анжела, как ты могла допустить это? – Он не ждал ни ответа, ни объяснений. – А о нас ты не подумала? О матери? Мало она пережила после смерти Джека, а тут еще ты...

– Не надо. Тише, перестань, – уговаривала мать. – Какой смысл так кричать? Ну успокойся, дорогой. – Она повернулась к Анжеле. – Он нездоров последнее время. Ему нельзя волноваться.

– Я не хотела расстраивать вас, – сказала Анжела. – Я не знала, что ты нездоров, папа. А то я бы ничего не сказала, не надо было ничего говорить. Не надо было вообще приезжать домой.

Она встала и, спотыкаясь, пошла к двери, потому что начала плакать. Дверь ее спальни не запиралась. А она хотела бы замкнуться от них, выплакать разочарование и горе, не ожидая что кто-то спохватится и явится разговаривать с ней.

Она положила руки на живот и сжала их, будто защищаясь. Бедная крошка. Никому ты не нужен. Я не останусь здесь. Я не хочу, чтобы ты родился здесь, раз они такие...

И, конечно же, вскоре пришла мать, села на кровать и стала оправдываться.

– Папа вовсе не это имел в виду. Он просто расстроился. Мы с ним поговорили и, конечно, сделаем все возможное. Ты же понимаешь, дорогая, как мы потрясены.

– Я знаю. – Анжела чувствовала страшную усталость. Она посмотрела на мать, а потом сказала то, о чем невозможно было и подумать: – Разве ты никогда не любила, мама? И не помнишь, что ты чувствовала?

– Конечно, помню, – возразила мать. – Но я никогда бы не... – Она поискала слово, на ее взгляд приличное, пауза явно затягивалась, и, краснея, мать вынудила себя сказать почти непроизносимое: – ...не отдалась до замужества.

– Я замужем, – как бы между прочим сказала Анжела, поднялась и начала бесцельно расчесывать волосы.

– То есть как? Ты же ни слова не сказала об этом!

– Здесь это не считается, – ответила она. – Но он так хотел. Он очень беспокоился из-за ребенка. И нашел священника на Сицилии, и нас обвенчали. Он американец. Он просил, чтобы я поехала в Штаты к его родным.

– А почему ты не согласилась? – нерешительно спросила мать.

– У меня были причины, – сказала Анжела. – Я не желаю, чтобы ребенок рос в таком окружении.

– Рос? Ты что, хочешь воспитывать ребенка сама?

Анжела отложила расческу, положила ее в один ряд со старыми серебряными щетками для волос и стеклянными баночками с серебряными крышками.

– А ты что, хочешь отдать собственного внука на усыновление?

– Может быть, для тебя это лучший выход, – был ответ. – Но сейчас не будем говорить об этом. Пойдем вниз; отец очень расстроен, Анжела. Все ужасно, а мы так обрадовались твоему возвращению.

– Хорошо, мама. Ты иди, а я приведу себя в порядок и тоже спущусь. Только пусть он на меня не кричит, ладно?

– Он не будет, – пообещала мать. – Он будет спокоен. Нам нужно решить, что мы скажем людям.

– Это не замужество, – бормотал Хью Драммонд. – Какой-то балаган, ни свидетельства, ничего, никакого законного доказательства. Он просто обманул тебя, Анжела.

Не было смысла объяснять, как понимал ситуацию Стивен. Она вспомнила презрительное замечание майора Томпсона: «Убийство для них – нормальное дело, но незаконнорожденного ребенка они не потерпят». Что тут поймет ее отец?

– Я все обдумала, – сказала Анжела. – Не нужно мне было приезжать домой и сваливать это на вас. Ты прав, папа. Достаточно с вас гибели Джека. У меня есть немного денег; я могу поехать в Лондон, устроиться на работу и рожать там. Это ведь лучше всего, правда?

– Вовсе нет! – ответил он. – Не говори глупостей, Анжела. Конечно, ты останешься здесь, это твой дом. Ты можешь родить ребенка в здешней больнице. Даже и не думай ни о чем другом.

Он редко выказывал свои чувства. Даже ритуальный поцелуй перед сном был отменен, когда она была еще подростком. Раздражался доктор достаточно легко. Он срывался на своих детей, но проявление любви было для него вещью невозможной. Предполагалось, что она сама собой разумеется, однако Анжела никогда этого не чувствовала. За резкими упреками не следовало раскаяния. Отцовская реакция была жестокой, и теперь ему было стыдно.

Джой Драммонд понимала его. Она сказала дочери:

– Анжела, дорогая, мы с папой любим тебя и хотим тебе помочь. Мы просто потрясены и расстроены. Ты ведь не проявила особого такта.

– Не так это легко, – медленно проговорила Анжела. – Я могла написать, могла сказать по телефону. Но я решила, что это обман, которого вы не заслужили. Так или иначе, мама, ты права: нам нужно придумать, что говорить соседям. Что, по-твоему, мне лучше говорить? Я вышла замуж на Сицилии и моего мужа убили в Салерно? В этом здесь никто не усомнится.

– А ты твердо решила оставить ребенка?

– Да. Абсолютно твердо.

– Ты еще можешь передумать, – предположил отец. – Я знаю, так бывает.

– Только не со мной.

– Какую фамилию возьмешь ты? – спросила мать. – Какую фамилию будет носить он?

– Неважно. Я не хочу, чтобы у ребенка была итальянская фамилия.

– Ты же сказала, что он американец, – удивился Хью Драммонд.

– Американец итальянского происхождения, – объяснила Анжела. – Я возьму себе английскую фамилию.

Им трудно, и она должна понимать это. Их жизнь шла по накатанной колее более тридцати лет. И вот... Потеря дочери, умершей в младенчестве, гибель единственного сына. С этим они уже успели свыкнуться. А теперь вдруг такой позор – незаконнорожденный внук.

Мать сказала:

– Мою бабушку звали Питерс; это хорошая фамилия. Как по-твоему, Хью?

– Слишком коротко и банально, – ответил он. – Как Смит или Браун. Хотя пусть решает Анжела. Через полчаса у меня прием. Я бы выпил чашку чая.

– Я сейчас приготовлю, – предложила Анжела.

– Нет, нет, сиди. Я мигом все сделаю. Миссис П. испекла бисквиты. – И мать быстро вышла. В комнате установилась напряженная тишина.

Отец раскурил трубку и воинственно попыхивал ею. Анжела подбросила в огонь небольшое полено и кочергой задвинула его в пламя.

– Я хочу тебе кое-что сказать, – проговорила она. – Я действительно любила его. И до сих пор люблю.

– После того как он непристойно обошелся с тобой? Бросил тебя в таком положении?

– Он не виноват. Я сама оставила его. Я говорила маме. Он хотел, чтобы я поехала в Америку и жила у его родных. Я отказалась. Я устроила, чтобы меня отправили домой, и я никогда больше не увижу и не услышу о нем. Но это не была легкая интрижка, и я не стыжусь этого. Надеюсь, не будете стыдиться и вы.

– Стыд тут ни при чем, – ответил он. – Проклятый табак, он сейчас такой дрянной, что и трубку не раскуришь. Почему же ты оставила его, если он хотел, чтобы все было как надо? Не понимаю тебя.

Я не скажу вам, решила Анжела. Я не могу рисковать, ведь если вы узнаете, кто такой Стивен, это настроит вас против ребенка. Вы не сможете с этим примириться, так же как и я не смогла.

– На это у меня были причины, вот все, что могу сказать. Я собираюсь начать новую жизнь с ребенком и оставить все, что было между мной и Стивеном, в прошлом. Это будет нелегко.

– Конечно, нелегко, – согласился он. – Особенно если ты встретишь кого-нибудь и захочешь выйти замуж. Но до этого еще далеко. Я думаю, лучше всего, если мой партнер, Джим Халберт, присмотрит за тобой и займется родами. Он хороший парень и знает толк в деле. Я никогда не был силен в акушерстве. Он позаботится о тебе. Надо провериться через два-три дня и начать готовиться. Ага! – Он встал, увидев, что жена вернулась в комнату. – Джой, дай-ка мне этот поднос, он довольно тяжелый.

Джой Драммонд удалось улыбнуться самой радостной улыбкой.

– Анжела, возьми-ка чаю и бисквит. А лучше два. – У нее покраснели глаза, как будто она плакала.

– Спасибо, мама. Хватит одного.

Отец отправился в кабинет, а она стала помогать матери готовить обед.

– Тебе полагается продовольственная карточка и дополнительно апельсиновый сок и рыбий жир для ребенка, – болтала без умолку мать. – Сейчас так заботятся о матерях, просто удивительно! У миссис П. дочь беременна, и она буквально на днях говорила, что сама никогда в жизни так хорошо не питалась и не выглядела так, как ее наследница.

Все было странно, нереально. Анжела чистила картошку, и ей казалось, будто это она смотрит пьесу, и среди действующих лиц кто-то похож на нее. Приходящая служанка миссис П. и ее дочь, бесплатный апельсиновый сок и витамины, о которых позаботилось предусмотрительное правительство. И ребенок главаря мафии у нее в чреве. Воспоминание о солнце Сицилии, обжигавшем их обнаженные тела в тот первый раз, когда они занимались любовью. «Если ты выйдешь замуж», – сказал отец; у него практический взгляд на вещи. Никогда у нее не будет другого мужчины после Стивена Фалькони. Она подошла к матери и обняла ее за плечи.

– Спасибо тебе, – тихо сказала она. – И папе тоже.

– Все нормально, – пробормотала Джой. – Жаль, что мы так плохо приняли это поначалу. Надеюсь, ты об этом забудешь. Ну что, ты приготовишь подливу или я?

– О Боже, – сказала Джой Драммонд, – что случилось? На тебе лица нет.

Письмо от Уолтера Мак-Ки пришло с утренней почтой. Анжела открыла его во время завтрака вместе с матерью – на столе был чай, тосты с прозрачным слоем масла и драгоценный кубик пайкового джема.

– Анжела, с тобой все в порядке?

Дочь закрыла лицо руками. На миг помутилось в глазах, и она почувствовала, что сейчас потеряет сознание. Мать встала и подошла к ней.

– В чем дело? Что-то случилось?

– Моя лучшая подруга погибла. – Анжела сжимала в руках крошечное письмо, пришедшее авиапочтой. – Госпиталь попал под бомбежку как раз после моего отъезда. Ее убили, мама. Их почти всех убили. Ох, Крисси, Крисси... – Она разрыдалась.

– Ну не надо, тебе же нельзя, – уговаривала ее Джой. – Тебе нельзя расстраиваться. Это вредно для ребенка.

– Не могу поверить... Не могу в это поверить... Я написала ей о том, как доехала сюда, и расспрашивала об их жизни. Это от ее друга. Он пишет, что произошла чудовищная нелепость. Немецкий бомбардировщик сбросил груз, а потом врезался в горы.

– Какой ужас!

– Там было полно раненых, – продолжала Анжела. – И никаких шансов спастись. Мама, меня, кажется, тошнит.

Потом, лежа в постели, она перечитала письмо. Стивен Фалькони вернулся на Сицилию и искал ее. Потом он уехал, решив, что она тоже погибла. Томпсон помог ему вернуться в Неаполь в тот же день. Он ничего не сказал Стивену, так что она может не беспокоиться. Кристина погибла. И с ней погиб последний проблеск надежды, подумала она. Теперь Стивен не будет ее искать.

Мальчик родился восемнадцатого мая. Все произошло быстро, и принимала его акушерка. Не пришлось даже звать Джима Халберта. Примчались родители. Мать принесла букет цветов из сада.

– Восемь фунтов, – объявил Хью Драммонд. – Здоровенный парень.

– Он такой темненький, – заметила Джой. – Волосики совсем черные.

– Итальянцы вообще темноволосые. – В голосе деда прозвучала легкая досада.

– Не все, – возразила Джой. – Есть и блондины. Вспомни старых мастеров, у них на картинах все светлые. Ну как, Анжела? Не слишком было трудно? Прелестный мальчуган, правда?

– Все хорошо, – ответила Анжела. – Я только устала, мама. Вот и все. Очень быстро для первого ребенка. Правда же, он хорошенький?

– Да, – согласилась мать. Она коснулась пальцем его макушки. Бедный малыш. Без отца. Все соседи говорят: какая трагедия для Анжелы вот так потерять мужа и как мужественно она держится. Но Джой не была уверена, что все думают так на самом деле. Анжела назвала себя Лоуренс, взяв фамилию дальних родственников Драммондов. Ребенка запишут под этой фамилией. Из свидетельства о рождении будет ясно, что он незаконный, но тут ничего не поделаешь. Надо спрятать бумажку подальше и никому не показывать.

– Пойдем, Джой. Ее нельзя утомлять. Ну, мы уходим, Анжела, а ты постарайся уснуть. Я скажу сиделке, чтобы пришла и взяла ребенка. Хороший парнишка. И большой какой, – снова сказал Хью.

– Мы забежим к чаю, – пообещала мать. – Во всяком случае, я, если отец будет занят. – Она наклонилась и поцеловала Анжелу в щеку.

Она осталась одна в маленькой комнате, залитой солнцем, цветы из сада стояли в вазе на подоконнике. Прекрасный солнечный день. 18 мая 1944-го. Она взглянула на ребенка, лежащего у нее на руках. Сын Стивена. Отца, который никогда его не увидит и не узнает.

Вошла сиделка и заговорила:

– Миссис Лоуренс. Это что – плакать? Ну-ну, при таких-то легких родах и таком замечательном мальчишке. Давайте я возьму его. Вы поспите, а к чаю я его принесу.

Через девятнадцать дней, шестого июня, началось вторжение в Европу. Немцы отступали, войне был виден конец. Ребенка окрестили в приходской церкви, назвали Чарльз Стивен Хью. После этого в доме был праздник, очень хороший праздник, Драммонды остались довольны. Особенно им понравилось, что Джим Халберт уделял столько внимания Анжеле. Он хороший человек, хоть и староват для военной службы, но крепкий как скала. Они ничего не сказали, но у обоих забрезжила надежда. Если бы что-то вышло, это разрешило бы все трудности.

Именно 18 мая 1950 года Стивен Фалькони женился. В этот день его сыну Чарли как раз исполнилось шесть лет. В трех тысячах миль от детского праздника в Англии Стивен повез молодую жену в свадебное путешествие, и в тот безумный миг, когда он лишил ее девственности, когда захлебывался словами и стонами страсти, у него вырвалось имя другой женщины.

Они поженились в Палм-Бич. Вначале прошла полная свадебная служба в церкви Святой Маргариты, а потом колоссальный прием в доме его дяди. Невеста была очень красива; черноволосая, со сверкающими как антрацит глазами, она выглядела роскошно. Клара Фабрицци, единственная дочь Альдо Фабрицци, который контролировал магазины одежды в Ист-Сайде и недавно приобрел несколько гостиниц на побережье Флориды. Это был династический брак: Фабрицци породнились с Фалькони. Оба семейства торжествовали: за этим неизбежно последуют и другие союзы. Клара была наследницей и считалась лакомым куском даже для человека столь высокого положения, как Стивен Фалькони.

Открывая танцы в тот вечер, молодые выглядели великолепно. Он высокого роста и чем-то отличился на войне, хотя никто не знал, за какие именно подвиги он получил крест боевой доблести. Разве что за сделанное для «семей» на Сицилии и в окрестностях Неаполя. В Штатах Стивен быстро восстановил прежние деловые отношения, и в скором времени деньги наполнили сундуки и потекли через Атлантику в Швейцарию.

Платье Клары стоило целого состояния, еще одно состояние в виде брильянтов украшало ее шею. Ей был двадцать один год, девственность ее гарантировали родственники, и она была страстно влюблена в человека, за которого ее хотели выдать замуж. Мужчины обменивались грубоватыми шутками по поводу брачной ночи, а женщины, многие из которых уже давно ни от чего не краснели, строили предположения, каково это – оказаться в постели с Фалькони. Ни одна из них не могла этого знать, потому что, вернувшись с войны, он и не смотрел на женщин своего круга.

Была музыка, танцы, многие мужчины напились, другие, собравшись небольшими группами, говорили о делах. Было жарко, солнечно, как на старой родине, и голубые волны океана набегали на берег.

Специальные поставщики привезли из Нью-Йорка лучшие итальянские блюда, тончайшие итальянские вина и французское шампанское. Две комнаты особняка отвели под выставку свадебных подарков. Альдо Фабрицци преподнес зятю «кадиллак» стального цвета с пуленепробиваемыми стеклами и бронированными пластинами вокруг ходовых частей. Украшенный белыми лентами автомобиль ждал молодых у дверей.

Оба отца сидели рядом, глядя, как их дети кружатся на открытом воздухе, в первых рядах танцующих, под звуки оркестра, играющего свадебный вальс. Фабрицци был маленького роста, коренаст; в молодости он занимался боксом, и походка его до сих пор сохраняла пружинистость, как у человека, привыкшего двигаться по рингу.

– Хороши, – сказал он Луке Фалькони. – Ваш мальчик и моя девчушка. У них будут красивые дети.

Лука Фалькони кивнул. Он был доволен. Просто счастлив от того, как все устроилось, и еще счастливее от того, что его сын нашел подходящую жену и наконец остепенится. Война повредила Стивену Фалькони во многом. Он вернулся к ним чужим человеком. Они гордились его медалью, но сердились за то, что он рисковал жизнью, чтобы получить ее. Зачем нужно было переводиться в пехотный полк и лезть в самое пекло под Римом? Но так или иначе он вернулся и начал исполнять свои обязанности. Прекрасный организатор, знает толк в том, как делают деньги.

Первым качеством он был обязан армейской службе, вторым – высшему образованию.

– Он будет хорошим мужем, – заверил Фабрицци Лука. – Он не бегает за бабами. Не играет в азартные игры. Вы же знаете моего сына – у него вообще нет пороков.

– У него нет пороков, – согласился Альдо Фабрицци. – Кроме того, что он любит работать день и ночь. Но моя Клара научит его играть. Ему, наверное, будет везти.

– Кстати, об игре и удаче, – сказал Фалькони. – Как насчет того, чтобы открыть новое казино в Неваде?

– Там игрой занимается Муссо, вы же знаете. – У Фабрицци была привычка дергать себя за нижнюю губу, когда он задумывался о делах.

– Вместе мы сильнее Муссо, – возразил Фалькони. – Какого черта отдавать ему весь лакомый кусок? Подумайте. Он не так молод, а его сынок по уши погряз в наркотиках. Больших хлопот он нам не доставит.

Фабрицци кивнул.

– Я подумаю над этим. Поговорим завтра. Пойду-ка я лучше потанцую со своей с женой.

Фалькони налил себе немного шампанского. У Фабрицци страсть к полногрудым блондинкам. Его маленькая пухленькая жена сумела родить ему только одну дочь. Если она и знала о его женщинах, то помалкивала.

Хорошо бы подкинуть эту мысль Стивену. Азартные игры – это огромные деньги, которые будут умножаться, расти. Пора уже дать пинка Тони Муссо и посмотреть, что из этого получится. Может быть, он просто свалится.

– Я так счастлива, – шептала Клара Стивену, кружась вместе с ним в танце. – Ты ведь любишь меня, Стивен? – У нее были красивые глаза, влажные от любви к нему.

– Ты же знаешь, – ответил он и привлек ее к себе. В ней было все, чего только может желать мужчина. В том числе и страсть. Эта страсть тлела на протяжении всего их сватовства. Стивен не давал ей прорваться.

Он купил превосходный каменный дом на Восточной Пятьдесят второй улице с потрясающим видом на Гудзон. Его отец строил им виллу в Палм-Бич – это был его свадебный подарок. И теперь обе семьи, объединившись, расширят круг своих деловых интересов.

Клара получила неплохое образование, а для него это имело значение. Он не мог бы жениться на девушке, если бы ее не интересовало ничего, кроме дома и bambini[5]. Клара любила ходить на концерты, в театры. Она разбиралась в современной живописи, в которой он ничего не смыслил, но если она захочет иметь картины, пусть покупает.

Он желал ее. Ни один мужчина не мог бы не пожелать Клару, и он прижимал ее к себе все сильнее, пока вальс не сменился популярной песней Синатры. После возвращения с войны у него были женщины. Профессионалки. Они ничего не ждали от него, кроме чека или норковой шубки. Ничто не могло заполнить пустоты в его жизни, даже поглощенность работой, что отнимала у него все время. Пустота была внутри. Он искал смерти. Он чувствовал облегчение, уничтожая тех, кто убил его любимую, и за это его наградили. Вернувшись домой, он никому не рассказал о происшедшем. Ему по-прежнему снилась эта жуткая пыльная пустыня с запахом паленых трупов в воздухе, и он просыпался весь в поту.

Он крепко прижимал к себе молодую жену и надеялся, что любовь к ней разрастется и заполнит эту пустоту.

На первую часть медового месяца они сняли дом в Бока-Ратон. Слуг тщательно подобрали. Это были люди Фалькони, и дом охранялся днем и ночью. На побережье полно врагов. А потом они полетят в Европу, где телохранители уже не нужны. Клара с детства привыкла, что вооруженные люди сторожат ее отца и следят за каждым ее шагом. Таков образ жизни в семье главаря мафии. В детстве Клара даже немного гордилась этим.

Они обедали на террасе. Стивен поднял бокал.

– Carissima, ты очень хочешь есть?

– Я хочу тебя, – ответила она. – И мне ничуть не стыдно. Я не хочу есть, милый. Я хочу, чтобы ты взял меня.

Ему не нужно было раздевать ее, чему-то учить. Она сбросила одежду и стояла перед ним, сверкая обнаженным белым телом. В охватившем его порыве страсти она превратилась вдруг в Другую женщину, другой голос вскрикнул под ним, и, сам того не осознавая, он произнес ее имя: «Анжелина». Кровать с шелковыми простынями превратилась в пыльную землю Сицилии, и давнее солнце вновь обожгло его спину.

«Анжелина». Окаменев, она лежала рядом. Он гладил ее грудь, что-то шептал по-итальянски, но она не могла ни пошевелиться, ни произнести ни слова. Ей было больно там, в глубине, но эта боль была радостна, потому что она слила их воедино. Когда он излился в нее, она ощутила яростное и примитивное удовлетворение – и эмоциональное и сексуальное. И тут она услышала чужое имя, он повторил его дважды в миг наивысшего удовлетворения.

«Анжелина». Стивен уже спал, одной рукой прижимая ее к кровати. Она сняла его руку и выскользнула из постели. Во рту было солоно от слез. Голая, она дрожала от холода, пот высыхал на теле, и саднило в нежном интимном месте, лишенном теперь того, чем полагалось дорожить и гордиться всякой порядочной девушке. На постели было немного крови – доказательство того, что она стала женщиной. Ей бы гордиться этим. Она натянула через голову новую ночную рубашку и снова легла в постель. Боль нарастала в ней; наконец она отодвинулась на самый край постели и разрыдалась, уткнувшись в подушку.

Утром, когда он проснулся и привлек ее к себе, она застыла и отодвинулась.

– Я тебе сделал больно, carissima, – прошептал он. – Прости меня. Сейчас будет иначе. Иди же ко мне.

Он попытался обнять ее одеревеневшее тело, успокоить, лаской вызвать ответную реакцию. Она повернулась к нему; лицо ее было бледно, под глазами большие темные круги.

– Расскажи мне об Анжелине, – сказала она. – Ночью ты дважды назвал ее имя. Расскажи мне о ней.

Я обязан это сделать, убеждал себя Стивен. Я обидел и унизил ее и должен теперь уладить наши отношения. Она теперь моя жена. Я постараюсь, чтобы она поняла.

Он вывел ее на террасу, на свет восходящего солнца, и, держа за руку, рассказал о том, что случилось на Сицилии семь лет назад. Клара слушала, не спуская с него глаз, отмечая каждую его интонацию. Она увидела боль в его глазах, когда перед ним ожил кошмар разбомбленного госпиталя. Заговорив о часах с пятнами ее крови, он отвернулся.

– Ты женился на ней, – сказала Клара. – Ты обвенчался с ней в церкви.

– Она была беременна от меня, – повторил он. – Что я еще мог сделать?

– Моему отцу никто об этом не сказал, – заметила она. – Не очень-то это порядочно.

– Никто ничего не знал, – возразил Стивен. – Ты – единственная, кому я рассказал об этом. Они умерли, и все кончено. Я люблю тебя, Клара. Не знаю, что было со мной ночью, но тебе нужно забыть об этом.

– Ты не должен был жениться на ней. – Теперь ее голос звучал холодно. – Она же не была сицилийкой. Откуда ты знал, что этот ребенок от тебя? Мало ли с кем еще она трахалась?

Грубость ошеломила его. Он внезапно почувствовал злость.

– Не смей вообще произносить таких слов, Клара. И не смей так говорить о ней. Я же сказал, она умерла, и ревновать тебе не к кому. Теперь переоденься, пойдем поплаваем.

– А как она выглядела?

Ее настойчивость снова разозлила его. Ему хотелось оскорбить ее за то, что она сказала об Анжеле и ребенке.

– Не то что ты. Светловолосая и голубоглазая. Очень красивая.

Он увидел, как она вздрогнула. Я люблю ее, сказал он себе, но пусть знает, что со мной нельзя заходить слишком далеко.

– Я сказал, пойдем купаться. – Он повернулся, чтобы уйти в комнату. – Я сказал, чтобы ты переоделась.

Сицилийские женщины привыкли слушаться своих мужчин. Если не отца, то брата, а потом мужа. Она встала и пошла вслед за ним в комнату. Они вместе спустились на пляж. Он не держал ее за руку и не говорил ни слова. В воду он прыгнул первым.

Она думала: я не должна ревновать. Та умерла, и она, и ребенок. Но я слышала, как он назвал ее имя вместо моего, и видела, какое у него было лицо, когда я заговорила о ней. Если бы она была жива, я бы пошла к отцу, а уж он-то знал бы, что делать. Но она умерла, и мне ее не достать. А я так люблю его, что должна смириться...

Она вернулась в дом вслед за ним, вошла в спальню, бросилась на кровать. Она стянула верхнюю часть купальника и лежала в трусиках с голой набухшей грудью, глядя на него снизу вверх.