Они прошли в столовую и уселись за стол, уставленный солидным ужином. Несколько приборов, стоявших на двух маленьких столиках позволяли им обойтись без прислуги. Доктор любивший хорошо поесть и поболтать, терпеть не мог, когда в комнате находилась прислуга.

Старая его служанка, — преданное и доброе существо, — любила сплетничать. Потребность все выведать и все разболтать имела у нее болезненный характер. Ее даже наградили характеристическим прозвищем. Пикагандиа, что значит: большая сорока. Это прозвище понемногу заменило ее настоящее имя, и она на него откликалась, нисколько не обижаясь.

— Мы уже давно с тобой так рано не ужинали, — сказал молодой человек, улыбаясь.

— Да, сынок. У меня тут был молодой человек, к которому я постоянно заезжал в восемь часов вечера: но теперь он, слава Богу, выздоровел, и я с ним сегодня утром простился. Он отправился в Париж; я его даже снабдил рекомендательными письмами, так как он там никого не знает.

— Кто же это такой, отец?

— Да ты должен его знать; это сын старого Фелициана де Оианди.

— Фелиц Оианди! Ты его лечил! — вскричал молодой человек.

— Да. Он был очень болен.

— То есть, избит, хочешь ты сказать?

— Ну, да, избит. На этот раз он наскочил на мастера своего дела. Ты разве его знаешь?

— К кому дал ты ему рекомендательные письма?

— Я дал ему три письма: одно к генералу Бедо, с которым я служил в Африке; другое к моему другу, Шаберу, члену парламента, которого ты знаешь, и, наконец, третье к Петру Лефранку, чиновнику государственного совета.

— Какая досада! — вскричал молодой человек.

— Что значит твое восклицание? Ты знаешь этого Фелица Оианди, что ли?

— Да как же мне его не знать, когда это я сам ему нанес те побои, от которых ты его лечил!

— Что ты говоришь! Да он в четыре раза сильнее тебя!

— Да, но я изучил все тонкости искусства борьбы и поэтому одолел этого быка.

— А он мне и не намекнул на то, что это ты его так отделал.

— Как жаль, что я не знал, что ты его лечишь!

— Какое нам теперь до него дело! Он отсюда уехал, и ты, вероятно, никогда более с ним не встретишься.

— Ошибаешься, отец. Фелиц Оианди злой человек и мстительный. Попомни мое слово, что он поехал в Париж с целью устроить нам какую-нибудь большую неприятность.

— Ты с ума сошел. Станет он тебе мстить за то, что вы оба подрались, как два дурака. Бог весть почему.

— А в том-то и дело, отец, что все есть причина. Кстати, я уже давно собирался тебе все открыть, но медлил, опасаясь твоего гнева…

— Говори скорее, в чем дело! Терпеть не могу предисловий.

— Отец, ты, вероятно, помнишь Денизу Мендири, с которой я рос и воспитывался?

Доктор так сильно ударил по столу кулаком, что вся посуда зазвенела и вилки и ножи полетели на пол.

— Ну, так и есть! Любовная интрижка!

— Не интрижка, отец, а серьезная, искренняя любовь.

— Ты любишь Денизу? И для этой девчонки…

— Я люблю Денизу и женюсь на ней, отец.

Тут Юлиан передал отцу все подробности помолвки, происшедшей на посиделках, обиду, которую Дениза нанесла Фелицу, отставивши его полено, и предпочтение, оказанное ему. Когда он кончил, старый доктор задумался и потом сказал:

— Что же, сынок; хотя я и мечтал для тебя о другом браке, но, видно, делать нечего; что же касается этого Фелица, то я сегодня же напишу своим друзьям, чтобы они не слишком-то радушно принимали этого бездельника. Хотя я с тобой и согласен, что ему, вероятно, очень бы хотелось нам напакостить, но что же может он сделать?

— Не говори, отец! Когда я уезжал из Парижа, там было не особенно спокойно, ходили тревожные слухи. Ожидается государственный переворот, говорили громко, что президент республики хочет провозгласить себя императором. А ты сам знаешь, отец, что при подобных случаях всегда наступает реакция. Трудно ли какому-нибудь непорядочному человеку сделать донос и выставить нас ярыми республиканцами, социалистами даже?

— Ну, к чему пугаться? Времена Бастилии прошли, теперь нельзя бездоказательно погубить человека, занимающего известное положение в обществе; к тому же, мы оба не занимаемся политикой, непричастны ни к какой партии и поэтому нам бояться решительно нечего.

При этих словах доктор встал из-за стола и отправился писать своим друзьям, а Юлиан ушел спать.

Несколько дней доктор ходил пасмурный и мало говорил с сыном. Ему трудно было примириться с мыслью, что все его планы насчет женитьбы сына должны рушиться вследствие того, что подвернулась некстати эта девчонка! Но так как по природе доктор был добрейший человек и так как в конце концов счастье его единственного сына было для него дороже всего, он превозмог свою досаду и отправился к старику Мендири просить у него официально руки его дочери Денизы для своего сына Юлиана, как того требовал обычай. Радушный прием, оказанный доктору в семействе Мендири, красота и ласковое обращение Денизы окончательно утешили доктора и он от души прижал к сердцу свою будущую невестку.

Весь поглощенный приготовлениями к свадьбе, Юлиан совершенно забыл о Фелице Оианди; доктор же, со своей стороны по-прежнему не верил высказанным Юлианом опасениям.

Однако утром Бернардо прибежал, чрезвычайно встревоженный к доктору, в то время как он собирался вскрыть корреспонденцию, только что принесенную почтальоном.

— Здравствуй, мой милый, — сказал ему доктор, подавая ему руку. — Откуда ты это так бежишь?

— Из Сэр, — ответил молодой человек, вытирая платком вспотевший лоб.

— Что там нового?

— Много нового, доктор! Могу ли я видеть Юлиана? Мне нужно с ним поговорить.

— Ступай к нему в комнату, а я пока прочту свои письма. За завтраком поболтаем.

— Это ты, Бернардо! Что скажешь хорошенького? — приветствовал его Юлиан.

— К сожалению, Юлиан, кажется, кроме дурного, ничего сказать тебе не могу.

— Что случилось? Ты, кажется, совсем расстроен. Не случилось ли какого несчастья?

— Нет, несчастья-то ни с кем еще не случилось, но как бы с тобой не стряслась беда. Фелиц Оианди вернулся из Парижа такой гордый, самодовольный, что и не приступайся к нему; грозит, что многим тут пообрежет крылья, и ясно намекал на то, что именно тебе и твоему отцу несдобровать. Наконец, он вчера вечером зачем-то был в Лубериа у Денизы Мендири.

— Как это странно! — сказал смущенный Юлиан.

Вдруг дверь в его комнату растворилась и на пороге показался доктор, судорожно комкавший в руках какие-то бумаги.

— Боже мой! Что с тобой, отец? — вскрикнул испуганный Юлиан.

— Юлиан, сын мой! — сказал доктор, падая от изнеможения в кресло. — Ты был прав. Фелиц Оианди — твой смертельный враг и доказал это теперь на деле!

Голова старика упала на грудь, глаза закрылись и он лишился чувств.

Страшная опасность, грозившая его любимому сыну, сильно подействовала на этого энергичного человека.

Благодаря принятым Юлианом мерам, обморок его отца продолжался недолго. Придя в себя, доктор сказал:

— Нужно бежать, не медля ни минуты. Мне пишут, что Фелиц сделал на тебя донос, указав на тебя, как на влиятельного члена тайного общества. Не сегодня-завтра тебя могут арестовать, и мне советуют тебя сейчас же отправить за границу.

— Но пусть меня арестуют! Моя невиновность будет доказана и меня выпустят!

— Когда? Мы теперь живем не в обыкновенное время. Мои друзья мне пишут, что империя будет провозглашена на этих днях; реакция будет ужасной, беспощадной. Вспомни 18-е Брюмера и имя настоящего президента. Он будет действовать по примеру дядюшки. В подобное смутное время на поверхность всплывут такие личности, которым терять нечего, и, прикрываясь маской патриотизма, примутся обделывать свои грязные делишки. Поверь мне, я знаю, что говорю. Тебе стоит только быть арестованным — и ты сгниешь в тюрьме. Если ты меня любишь, Юлиан, то уезжай отсюда, как можно скорее, даже сегодня вечером, если можно.

— Куда же я поеду?

— Лучше было бы, конечно, поехать за границу, но пока поезжай сегодня же в И… У нас там есть родные, они тебя примут с радостью, а после мы решим, что делать. Я тоже поеду в Байонну, у меня там влиятельные друзья, они за меня вступятся, если ко мне также станут придираться.

— Но неужели же я отсюда уеду, не простившись с Денизой?

— Нет, — сказал Бернардо, — я приведу ее через час, а ты в это время укладывайся.

— Странно, — сказал доктор, — она обещала прийти к нам сегодня утром, и до сих пор ее нет.

— Не случилось ли с ней чего-нибудь? — сказал Юлиан, бледнея. — Боже мой! Бернардо, ведь ты сказал, что этот Фелиц был у нее вчера вечером? Я сам пойду к ней узнать…

— Нет, ты не пойдешь, Юлиан — я сейчас туда побегу, — возразил Бернардо, уходя поспешно.

Через несколько минут он возвратился в сопровождении Денизы.

Молодая девушка была бледна, как смерть, и, увидав Юлиана, разразилась истерическими рыданиями.

Мужчины с ужасом смотрели на нее, не решаясь заговорить.

Но вскоре Дениза успокоилась и сама заговорила.

— Дорогой мой Юлиан! Мы должны расстаться. Я более никогда не буду твоей женой… — Рыдания, подступившие к горлу бедной девушки, не дали ей договорить.

— Что это такое? — вскричал Юлиан. — Что с тобой случилось? Почему ты мне говоришь подобные вещи?

— Так надо, так надо, мой дорогой! Я ему говорила, что я умру, а он расхохотался и стал еще уверять, что он меня любит! Он мне угрожал, он мне сказал, что у меня отца и мать выгонят на улицу, а жениха сошлют в каторгу, если я не соглашусь быть его женой. Но я не могу от тебя отказаться, я не в силах это сделать! Лучше я буду жить в нищете, лучше пойду с тобой на каторгу, чем разлучиться с тобой! Прости меня, Юлиан! Прости меня!

При этих словах Дениза вдруг пошатнулась, протянула руки вперед, как бы ища опоры, и упала навзничь. К счастью, Юлиан и Бернардо вовремя подхватили ее.

Дениза лишилась чувств.

Юлиан отнес ее в комнату, в которой лежала маркиза Жермандиа, когда они ее спасли, и, позвав служанку, поручил ей раздеть девушку и уложить ее в постель.

— Что скажешь теперь, отец? Неужели ты и теперь посоветуешь мне уехать и оставить невесту во власти этого изверга?

— Более, чем когда-либо, друг мой. Он напугал бедную девочку, что нетрудно было сделать при ее неопытности. Но я ведь не ребенок, меня напугать нелегко. Я сейчас прикажу оседлать лошадь и поеду сам в Луберию узнать, что случилось. Я проучу этого Фелица Оианди; если Мендири ему должен, то ему дам денег, чтобы он сейчас же с ним расплатился. Затем, как только ты уедешь, я возьму с собой Денизу в Байонну и помещу в таком доме, где никакой Оианди не найдет ее. Поверь мне, что это гораздо лучше. А то ты полетишь туда, натворишь всякого вздора под влиянием гнева, и дело кончится тем, что тебя же арестуют за буйство.

— Ты всегда прав, отец.

— То-то. Ступайте же оба в столовую, а я пойду посмотреть, в каком положении наша больная.

Молодые люди сели за стол, но плохо ели под влиянием только что случившегося. Вскоре доктор вернулся и объявил, что Дениза уснула и проснется совершенно здоровой. Он передал ей то, что они решили между собой, и она, успокоившись, приняла лекарство.

После завтрака доктор, как обещал, уехал верхом в Луберию, а Юлиан с помощью Бернардо стал приводить в порядок свои вещи, готовясь к отъезду. Дениза все еще спала. Два часа спустя доктор Иригойен вернулся, устроив все к лучшему. Старик Мендири развязался с Фелицем, и с радостью согласился отпустить Денизу с доктором в Байонну.

— Благодарю тебя, отец, — сказал Юлиан, — но я отомщу Фелицу Оианди, хотя бы мне пришлось ждать удобного случая для этого двадцать лет.

Часам к пяти пополудни Дениза встала и пришла в гостиную, где находились отец и сын.

Девушка совсем оправилась от испытанных ее тревог. Доктор кратко передал ей все, что он сделал, и кончил следующими словами:

— Юлиан уедет сегодня в десять часов вечера, мы его проводим до ущелья Кобра, а потом прямо отправимся в Байонну, где вы уже будете находиться в полной безопасности. Через несколько дней ваши родные посетят вас. Теперь поговорите друг с другом, а я пойду распорядится насчет отъезда.

Молодые люди остались одни. Мы не станем передавать читателю их любовных объяснений.

Дениза подарила Юлиану маленький золотой крестик, который мать надела на нее при рождении и с которым она никогда не расставалась.

— Береги его всегда! — сказала она со слезами на глазах.

— Клянусь тебе в этом, дорогая моя! — ответил Юлиан. — Возьми это кольцо, в нем волосы моей матери, которой я никогда не знал — это все, что я имею от нее. Бери его!

Молодая девушка взяла кольцо, поднесла его к губам и надела на палец, рядом с обручальным кольцом.

Однако время шло, и надо было ехать.

В десять часов они доехали до ущелья Кобра.

Бернардо уже ждал там с двумя оседланными лошадьми.

Отец и сын заключили друг друга в объятия. Смутные предчувствия овладели ими в последнюю минуту.

Наконец, доктор высвободился из объятий сына.

— Уезжай, — сказал он ему дрожащим голосом, — ты, может быть, уже опоздал.

Юлиан стал прикреплять свой чемодан к седлу.

— Юлиан! Мой ненаглядный, прощай! — воскликнула Дениза.

Молодые люди обнялись.

— До свидания, Дениза! До скорого свидания, моя дорогая! — крикнул Юлиан, садясь на лошадь.

Всадники поскакали и доктор остался с Денизой. Они молча сели в кабриолет и, глубоко опечаленные, направились в Байонну.

Юлиан Иригойен и его преданный друг Бернардо Зумето решили ехать всю ночь, а днем отдыхать. Они надеялись таким образом избегать внимания полицейских властей. В течение первых дней юноши были чрезвычайно осторожны и несмотря на холод отдыхали только в открытом поле.

Бернардо обыкновенно отправлялся в ближайшее село и закупал там провизию, а после заката солнца они опять пускались в путь и ехали вплоть до рассвета.

Летом подобное путешествие было бы чрезвычайно приятным, но зимой нужно обладать железным здоровьем и необыкновенной выносливостью, чтобы не заболеть от холода и лишений.

Бернардо первый не выдержал, а Юлиан, видя его совсем обессиленным, решил, что они уже так далеко отъехали от Луберии, что прежние предосторожности были бы излишни, и потому молодые люди остановились в маленькой гостинице, вблизи одной деревни, на самом краю дороги. Они приказали дать себе поесть и наслаждались теплой пищей, которой лишены были несколько дней. Чтобы немного отдохнуть, они остались ночевать и заснули мертвым сном в теплых и мягких постелях.

Это было 3 декабря 1851 года.

Маленькое село X., в котором они находились и в котором не насчитывалось и сорока дворов, было в страшном волнении.

Несмотря на холод и поздний час все население — мужчины и женщины, старики и дети — толпилось на единственной улице деревни, о чем-то крича и размахивая руками.

Наши путешественники проехали через эту толпу, не обратив на нее внимания.

Усталые и продрогшие, они думали только о том, чтобы скорее добраться до гостиницы и отдохнуть.

Проснувшись рано утром, они сошли в общий зал, чтобы съесть что-нибудь, прежде чем отправиться в дорогу.

К их удивлению, зал оказался полон народу. Крестьяне, вооруженные — кто ружьем, кто косой, кто вилами, сновали взад и вперед, перекликались, выпивали наскоро стакан водки и наполняли ею фляжки, висевшие у каждого на поясе.

Юлиан перемигнулся с Бернардо, и они поспешно вернулись в свою комнату.

— Что это значит? — сказал Юлиан. — Эти люди, кажется, затевают что-то похожее на революцию!

— Кто их знает! — ответил Бернардо. — Может быть, это просто готовится облава на волков.

— Подождем, пока они отсюда уберутся, — сказал Юлиан.

— Конечно. Да и никто нас в шею отсюда не гонит, мы можем остаться даже несколько дней.

— Нет, здесь неудобно долго оставаться. Когда эти люди уйдут, мы поедем в V. — это порядочный городок, — там мы отдохнем несколько дней и потом отправимся прямым путем к родным в И. Однако, что это за шум. Посмотри-ка в окно, Бернардо…

— Они отправляются, — сказал Бернардо, глядя в окно. — Однако странно: строятся повзводно, как настоящие солдаты.

Юлиан подошел к окну.

Вооруженные люди стояли маленькими отдельными группами, каждая из которых имела своего начальника.

Раздалась команда и все группы, примерно двести человек, двинулись в поход. Вскоре они исчезли за поворотом дороги.

— Странная облава на волков, — сказал Юлиан. — Пойдем, Бернардо, там, должно быть, теперь никого нет.

Действительно, зал опустел, там только находились две женщины, какой-то старик и двое маленьких детей. Даже хозяин гостиницы ушел с отрядом.

Увидев вошедших путешественников, говорившие сразу замолчали.

Юлиан сделал вид, что не замечает их смущения, и спросил завтрак; потребовав бутылку старого бургундского, он предложил стакан вина старику. Тот под влиянием хорошего вина сделался разговорчив и сообщил Юлиану, что 2 сентября президент республики был провозглашен императором и что вооруженные люди, которых он видел — республиканцы, которые решили протестовать против государственного переворота.

— Это ужасно! — вскричал Юлиан. — Гражданская война!

— Да, гражданская война и террор; вот, что нас ожидает. А вы, как видно, нездешние? Неудобное же время вы выбрали для путешествий!

— Но ведь я ничего не знал! Я еду в И., где у меня родные. Что мне теперь делать?

— Вам лучше было бы вернуться домой. Впрочем, кто знает, может быть, уже дорога за вами отрезана; народ всюду поднимается. Послушайтесь моего совета, поезжайте сейчас в И., но по дороге не заезжайте никуда, старайтесь держаться подальше от городов и сел. Родные за вас поручатся. Теперь следует опасаться как императристов, так и республиканцев.

— Благодарю вас за совет, — сказал Юлиан старику, протягивая ему руку. — Ну, Бернардо, займись лошадьми.

Четверть часа спустя, молодые люди уже ехали, погоняя лошадей.

Едва достигли они большой дороги, как заметили большое количество крестьян, которые группами в несколько человек шли по тому же направлению, по которому они ехали. Все были вооружены.

В это время на проселочных дорогах показались новые группы, которые направлялись к большой дороге и примыкали к шедшим впереди.

Несколько раз Юлиан собирался спросить кого-нибудь из них о ближайшей дороге в И. Но эти люди смотрели на него так пристально и так враждебно, что он не решился с ними заговорить.

Юлиан поехал еще скорее, стараясь обогнать эту подозрительную массу людей.

Но в ту минуту, как они с Бернардо поворачивали в сторону с дороги, они были внезапно окружены целой толпой вооруженных людей, которые приказали им остановиться и сойти с лошадей.

Всякое сопротивление было немыслимо — обоих путешественников окружала целая армия… Они беспрекословно повиновались, но спросили, однако, почему их остановили таким образом посреди большой дороги.

— Успокойтесь, господа, — сказал им какой-то приличной наружности человек, по-видимому, один из руководителей толпы, — мы вас остановили только для того, чтобы вы не могли нас опередить в 3., куда мы идем. Вы нас извините, время теперь такое горячее, что трудно соблюдать все правила вежливости. Даю вам честное слово, что, как только мы вступим в 3., вы будете свободны и отправитесь, куда вам угодно; теперь же потрудитесь ехать с нами.

Юлиану и Бернардо оставалось покориться, и они, поклонившись в знак согласия, сели на лошадей.

По данному знаку, вся толпа двинулась вперед в большом порядке. Юлиан и Бернардо ехали несколько впереди, рядом с тем человеком, который с ними говорил.

Они, таким образом, казались предводителями этой вооруженной толпы, тогда как были ее пленниками.

Однако они вскоре достигли 3., куда вступили без всяких препятствий, и направились к городской ратуше.

Мэр ожидал их у входа. Он протестовал против занятия ратуши и попытался воспротивиться этому, но безуспешно.

В эту минуту начальник вооруженного отряда объявил двум друзьям, что они свободны, и, указав им на находившуюся вблизи гостиницу, сказал:

— Ступайте к Петито, это лучший и добросовестней-ший из людей. Вам у него будет хорошо. Оставайтесь у него, пока все успокоится.

Юлиан послушался этого доброго совета только наполовину. То есть он действительно переночевал в гостинице, но на другой же день утром, несмотря на уговоры Петито, пустился с Бернардо в путь. Ему хотелось скорее доехать до Б., чтобы там отдохнуть как следует.

Было семь часов утра, густой туман окутывал городок. В двух шагах ничего не было видно.

Однако несмотря на ранний час какие-то зловещие крики раздавались по городу.

Молодые люди решились уже было вернуться в гостиницу, но было поздно. Раздались крики отчаяния и вслед за тем грохот ружейных выстрелов.

Поднялась страшная паника; люди бежали кто куда.

Войска вступали в 3., и началась страшная расправа. Солдаты стреляли в толпу, и ни один выстрел не пропадал даром. Кавалерия рубила убегавших…

Юлиан и Бернардо последовали за беглецами и вскоре очутились в открытом поле, среди небольшой кучки людей, обезумевших от страха. Время от времени раздавался выстрел, и человек падал…

Они уже давно скакали, и думали, что спаслись, как вдруг за ними раздались выстрелы, и два человека покатились возле них в предсмертных судорогах.

В ту же минуту человек двадцать солдат бросились на них, и молодые люди оказались пленниками.

— Ну, марш! Поворачивай! — крикнул им грубо сержант.

— Куда же вы нас ведете? — спросил Бернардо, ошеломленный всем происшедшим.

— Увидишь, когда там будешь! — возразил еще грубее сержант. — Ну, иди и не разговаривай!

— Пойдем, — сказал тихо Юлиан.

Их отвели обратно в 3. Входя в город, они встретили офицера штаба, который их остановил.

— Кого вы ведете? — спросил он сержанта.

— Бунтовщиков, господин лейтенант.

— Вот как! Что же, при них нашли оружие?

— Никак нет, господин лейтенант: они просто бежали; только у этого (сержант указал на Юлиана) мы нашли большую сумму денег золотом и банковыми билетами.

— Ага! — сказал офицер, глядя в упор на Юлиана. — Это, вероятно, один из покупателей.

— Вероятно, господин лейтенант.

Юлиан отвернулся, предварительно пожав плечами.

— Хорошо, — сказал офицер, — поместите их с остальными. После разберемся.