Сурикэ

— Без сомнения, это возможно, убив их, — глухим голосом сказал Матье.

В несколько минут этот человек вдруг совершенно изменился; крупные капли холодного пота выступили у него на висках, им овладело ужасное волнение; но он с неимоверным усилием подавлял его и старался сохранить беззаботный вид, который имел в минуту своего прихода.

Вольтижер был взволнован не менее своего гостя; он почти ужасался того, что должен был открыть этому невозмутимому человеку в маске, казавшемуся дьяволом, вышедшим из ада; он не замечал волнения Матье и говорил отрывистым, глухим голосом, вследствие чего его было весьма трудно понять.

— Да, они оба должны умереть.

— Это все? — холодно спросил Матье.

— Нет, есть еще женщина и девушка.

— Кто эта женщина?

— Вы бывали у индейцев?

— У гуронов или ирокезов? Я знаю их всех; я несколько месяцев провел с племенем одних индейцев, у которых жила белая женщина, француженка.

— А! — воскликнул Вольтижер, задыхаясь.

— Эта женщина скрывалась, и я никогда не мог узнать ее настоящего имени; у индейцев она известна только под прозвищем, которое они сами дали ей; ее звали…

— Свет Лесов, — проговорил Вольтижер сдавленным голосом.

— Да, именно Свет Лесов; вы, стало быть, знаете ее?

— Да, — отвечал Вольтижер так тихо, что Матье с трудом расслышал его.

— И эта женщина должна умереть?

— Непременно.

— Эта молодая женщина по временам, кажется, бывает не совсем в своем уме: жаль несчастную.

— Тем лучше; окажем ей услугу, избавив ее от жизни, которая ей, должно быть, уже давно в тягость.

— Как хотите. Это все?

— А вы забыли молодую девушку?

— В самом деле, — сказал Матье, выпивая залпом стакан воды. — Гм… если не ошибаюсь, вы осуждаете на смерть пять человек: двух мужчин и трех женщин; из них молодой девушке лет шестнадцать или семнадцать?

— Восемнадцать.

— А зовут ее?..

— Марта де Прэль.

— Но, говорят, она найденыш, принята из милости Меренвилем.

— Все равно она должна умереть.

— Хорошую бойню вы собираетесь произвести! Впрочем, это касается вас; мне нечего задумываться — это ваше дело.

— Вы отказываетесь? — с угрозой в голосе спросил Вольтижер. — Уж не вздумаете ли вы отступить после того, как я выдал вам свою тайну?

— Вовсе нет.

— Знайте, что я заставлю вас раскаяться, если вы обманете мое доверие; я не кто-нибудь, я слишком могуществен, чтобы бояться вас.

— Да что вы? Вы сражаетесь с ветряными мельницами. Ваша тайна останется известной только мне одному даже в том случае, если бы я отказался служить орудием вашей мести. Ведь это месть, не так ли?

— Одна из самых знатных французских фамилий заинтересована в том, чтобы эта ужасная тайна сошла в могилу вместе с теми людьми, которые ею обладают. Могу я рассчитывать на вас?

— Более чем когда-нибудь; только это будет вам стоить дорого.

— Все равно, лишь бы уничтожить ненавистную тайну! Это дамоклов меч, непрестанно висящий у меня над головой! Подобное существование убивает меня; пора положить конец! Если бы мне пришлось заплатить миллион, я отдал бы его с радостью, чтобы освободиться наконец от всех своих опасений.

— Если так, то по рукам! Я намеревался взять по 200 тысяч ливров за труп, вы назначаете мне именно всю сумму, которую я собирался потребовать; вы предлагаете ее мне, я принимаю; через два месяца все будет кончено, и кончено прекрасно, клянусь вам.

— Вы согласны?

— Да.

— Я готов отсчитать вам требуемую сумму.

— Хорошо, но я не возьму ассигновок на Биго: он загребает деньги со всех сторон, но не платит никогда.

— Это не послужит препятствием, у меня есть текущий счет в Виргинии.

— Это, по-моему, лучше. Кто ваш банкир в Нью-Йорке?

— Мои банкиры не в Нью-Йорке, а в Бостоне.

— Еще лучше, это ближе. Кто же банкиры?

— Грослостен и Компания.

— Солидная фирма. Почему вы отдали свои деньги массачусетскому банкиру?

— Я предвидел, что вы откажетесь иметь дело с Биго.

— Я думаю. Кто же другой банкир?

— Сулливан и сын.

— Знаю; также прекрасная фирма.

— В таком случае, вы принимаете чек в 500 000 ливров на каждого из этих банкиров?

— Без возражений.

Вольтижер вынул из-под платья довольно большой и туго набитый бумажник, открыл его, взял два чека и передал Матье. Последний внимательно рассмотрел их, сложил и спрятал с видимым удовольствием.

— Теперь, когда мы условились, — сказал Вольтижер, — я надеюсь, мы можем снять маски; нам нужно знать друг друга в лицо.

— Или узнать друг друга, — сказал, смеясь, Матье.

— Что вы хотите сказать?

— Ничего; я разделяю ваше мнение, но берегитесь, у вас из бумажника выпала какая-то бумажка.

— Вы думаете?

— Посмотрите-ка.

— В самом деле?

Вольтижер быстро нагнулся. Матье воспользовался этой минутой; он влил киршу в стакан Вольтижера, до половины наполненный мальвазией.

Вольтижер, искавший несуществующую бумажку, не заметил движения своего гостя.

— Я ничего не вижу, — сказал он.

— Вероятно, я ошибся, — отвечал Матье, — выпьем за успех нашего дела, вы должны желать его.

— Еще бы! Выпьем до дна.

— Отлично! — воскликнул Матье, смеясь. Они залпом осушили свои стаканы.

— А теперь долой маски, — сказал Вольтижер хриплым голосом.

Обе маски упали в одно время.

— Я не ошибся! — воскликнул Матье. — Я узнал вас по голосу; но что с вами, граф Витре, вам, кажется, дурно.

— Да я не знаю… у меня голова вся в огне…

— Вы узнали меня?

— Кажется, но… Боже, как я страдаю!

— Я помогу вашей памяти: я тот дворянин, у которого вы украли миллион в игорном доме улицы Сен-Оноре, но это было уже так давно, что вы, должно быть, забыли; теперь вы мне отдали ваш долг; благодарю вас; это дело между нами кончено; вы не должны мне ничего, но нам останется свести другие счеты; будьте покойны, со временем все выяснится.

В эту минуту граф выпрямился во весь рост, лицо его посинело, глаза дико вращались.

— Подлец!.. — проговорил он невнятным голосом. — Ты хотел убить меня! О, если я не умру… я отомщу тебе!

Витре пошатнулся, попытался было машинально удержаться за кресло, но упал навзничь и не шевельнулся больше: он спал.

— Он проспит по крайней мере двое суток, а проснувшись, не будет помнить ничего. На здоровье; я мог бы убить его, но этот негодяй должен умереть другою смертью.

Матье поднял графа, раздел его и положил на постель; повесив платье его на спинку кресла, он зажег свечу и поставил ее на ночной столик. После этого Матье взял бумажник графа; в бумажнике было денежных бумаг на сумму вдвое большую, чем выплаченная четверть часа тому назад; Матье бережно уложил деньги в бумажник, но вынул все бумаги, находившиеся в секретных отделениях; сделав это, он спрятал бумажник графу под подушку, а на столик положил открытую книгу. Надев свое ружье и маску, он тщательно завернулся в плащ, надвинул шляпу с широкими полями, задул свечу, притворил наполовину дверь спальни и прошел в столовую; здесь он выпил стакан мальвазии, щелкнул языком и наконец вышел из домика.

Было около четырех часов утра; обычные посетители, напившись подмешанного вина, по большей части спали, одни — лежа где попало на столах, другие — просто на полу; кабатчик курил трубку перед дверью.

— Покойной ночи, Кайман, — сказал незнакомец, давая ему несколько золотых, — ваше прекрасное вино подействовало на Вольтижера; он просил меня сказать вам, что хочет спать, и приказал не входить к нему, пока не позвонит.

— Он уже приказывал мне то же самое; пусть себе спит хоть две недели, я не подумаю беспокоить его; пожалуйста сюда, сударь.

Он провел посетителя другой дверью, минуя кабак.

Матье направился прямо к гавани; у моста его ожидала индейская пирога с четырьмя гребцами-канадцами. Они узнали хозяина, и он вошел в лодку.

— Дружно, ребята! — сказал он, садясь на корме. — Надо спешить.

Десять минут спустя пирога скрылась между островами Св. Лаврентия.

— Приятные сны, должно быть, снятся графу де Витре, — проговорил Матье с усмешкой, — если он еще может видеть во сне и помнить что-нибудь. Только, вероятно, этого не будет. Бумаги его должны быть интересны, я их тщательно рассмотрю.

ГЛАВА VII. Французская армия отправляется разыскивать английские силы

Бельвю — это прелестное поместье, так дорогое графу Меренвилю, создавшему его, принял свой обычный, веселый и мирный вид; не оставалось и следа убийств и грабежа, чуть было не имевших последствием страшных несчастий.

В этот день необычное движение и волнение господствовали в доме, особенно в его окрестностях на целую полумилю в окружности; но поспешим прибавить, что в этом необычном движении и волнении не было ничего тревожного для жителей Бельвю.

Слуги под надзором мадам Сален, проворной и ловкой, как двадцатилетняя девушка, накрывали в столовой огромный стол, вокруг которого могли бы уместиться по крайней мере сорок человек; дело было, по-видимому, спешное, и экономка очень боялась, чтобы гости ее господина не застали ее врасплох; она кричала на слуг и торопила их, укоряя за медлительность; они в свою очередь выходили из себя.

На дворе было совершенно иное; здесь представлялось оживленное и живописное зрелище; на всем пространстве, которое мог охватывать глаз, река Св. Лаврентия была покрыта пирогами, полными солдат всех возможных родов оружия с их багажом: здесь были и пехотинцы, и моряки, и милиционеры и т.д.; по обоим берегам форсированным маршем двигались с песнями солдаты; по мере того как отряды приходили в окрестности Бельвю — который был, вероятно, назначен местом отдыха, — квартирмейстеры, во избежание беспорядка и тесноты, указывали войскам места, назначенные для их стоянки; они становились бивуаком. Все горели воинственным пылом, и на них было весело смотреть…

Правее, несколько поодаль, расположился сильный отряд краснокожих, союзников французов, татуированных по-военному.

С восхода солнца пришло уже много отрядов, другие, такие же оживленные и веселые, как первые, подходили беспрестанно.

В нескольких шагах от дома стояли две кучки людей, часто сходившиеся и обменивавшиеся мимолетными замечаниями.

Первая группа состояла из Меренвиля, его семейства и Марты де Прэль, вполне поправившейся и еще более похорошевшей и посвежевшей. На графе был мундир канадского милиционера. Меренвиль держал подзорную трубу, в которую часто оглядывал отдаленные точки горизонта.

Во второй группе стояли Бесследный, сержант Ларутин, Тареа и Мишель Белюмер, преданный друг Шарля Лебо; последнего же не было.

— Сколько ни смотрю, я ничего не вижу, — сказал граф, — я никак не могу понять причины такого замедления. — Он взглянул на часы и продолжал: — Главнокомандующий должен был прибыть ровно в 11 часов, теперь без десяти минут одиннадцать, а его еще нет.

— У главнокомандующего, вероятно, чрезвычайно много дела, — сказала Марта своим мягким голосом, — не удивительно, если он опоздает немного.

— Да, вероятно, его что-нибудь задержало в последнюю минуту; я не знаю человека аккуратнее генерала.

— Должно быть, ему что-нибудь помешало, он не нарочно заставляет ждать себя, — сказала, улыбаясь, девушка.

— Где стеклянным глазам сравняться с глазами воина, — проговорил наставительно Тареа.

— Что ты хочешь сказать этим, вождь? — живо спросил граф. — Разве ты видишь главнокомандующего?

— Тареа видит Ононтио уже десять, двадцать, пять минут.

— Ты видишь его? — воскликнул граф, не обращая внимания на странную систему счета индейца. — Ты уверен, что это он?

— Вполне уверен; Тареа видит его; он близехонько.

— Где же?

— Там! — невозмутимо отвечал краснокожий, показывая рукой на реку.

— И я его вижу уже давно, — сказал Бесследный.

— И ни ты, ни вождь не предупредили меня?

— Воин никогда не должен говорить, что у него в груди, не посоветовавшись с главным вождем, — отвечал Тареа за себя и за друга.

— Тареа говорит правду, — прибавил Бесследный, Граф пожал слегка плечами и направил свою трубу в сторону, указанную индейцем; он увидел несколько пирог с офицерами различных рангов и между ними Монкальма в полной парадной форме.

— Это правда, — проговорил граф, — у этих индейцев зрение орлиное: ничто не ускользнет от них; генерал сейчас высадится на берег, пойдемте встретим его при входе в наши владения.

Обе группы слились и двинулись навстречу генералу, уже подъезжавшему к пристани, выстроенной владельцем против дома для собственного удобства, так как иначе дамам было слишком неудобно, даже опасно садиться в лодку.

Главнокомандующий казался озабоченным; когда он ступил на землю, солдаты с неимоверным восторгом наперебой приветствовали его; главнокомандующий улыбнулся, снял шляпу и несколько раз поклонился.

Затем генерал направился к дому; но, говоря с дамами о пустяках, он в то же время постоянно оглядывался, как будто отыскивал кого-то; его тревога стала наконец так очевидна, что граф не мог не спросить, кого он ищет с таким беспокойством.

Этот вопрос, казалось, не понравился генералу, но, несмотря на это, он тотчас же ответил:

— Вы не видели Сурикэ? Я назначил ему свидание здесь, но не вижу его.

— Он не появлялся, но его друг Мишель Белюмер пришел в Бельвю с час тому назад; может быть, он сообщит вам что-нибудь. У Шарля Лебо нет тайн от своего друга, — сказал Меренвиль.

— В самом деле? Благодарю вас, граф; вы не знаете, где этот человек? Мне надо бы поговорить с ним как можно скорее.

— Я пошлю за ним.

— Сделайте одолжение, отыщите его, если можно.

— Меня не надо искать, я сам здесь, генерал, — раздался чей-то голос.

И Белюмер, вежливо протиснувшись между офицерами, в толпу которых он вмешался, остановился против главнокомандующего.

— А! — сказал генерал. — Ты здесь?

— Что прикажете, генерал?

Монкальм жестом удалил офицеров и, отойдя несколько в сторону, продолжал разговор:

— Почему твоего друга нет здесь?

— Какого друга? — спросил охотник, как настоящий нормандец.

— Да Сурикэ, черт возьми! Разве у тебя так много друзей? Во всяком случае, ты очень счастлив, особенно, если это друзья истинные.

— У меня только один друг, генерал.

— Скажи же, почему он не пришел на свидание, которое я назначил ему?

— Это было невозможно.

— По какой причине?

— Не знаю, генерал, но, должно быть, причина была важная, так что он решился послать к вам меня.

— Гм! Зачем?

— Чтобы сказать вам слов двадцать.

— Говори, да поскорей!

— То же самое мне сказал Сурикэ, когда я заметил ему…

— Да скажешь ли ты наконец в чем дело?! — закричал генерал, топая ногой и хмуря брови.

— Сейчас, генерал, не извольте так сердиться…

— Дурак! Скажешь ты наконец?! — гневно крикнул генерал.

— Вот сию минуту. Зачем же сердиться?

Генерал сделал угрожающее движение. Белюмер тотчас продолжал:

— Вот что он приказал передать вам: ты скажешь генералу, чтобы он пробыл в Бельвю никак не больше двух часов, а если можно, то менее; войска должны идти прямо, не останавливаясь; времени терять нельзя; надо занять дорогу; посоветуй генералу от меня пустить краснокожих вперед, чтобы служили разведчиками; я присоединюсь к генералу часа в два или трипополудни; пусть он только спешит и, что бы ни случилось, не отклоняется от пути, по которому должен идти. Уф! Вот все, генерал.

— Все?

— Все, генерал.

— И ты не знаешь ничего?

— Ничего; Сурикэ не показывался целых три дня; я не знаю ни где он был, ни что делал; сегодня ночью он вернулся, велел передать вам то, что я сказал, и опять ушел, не прибавив ничего. Я же поспешил сюда.

— Прекрасно, возьми это! — И Монкальм протянул ему горсть золотых.

— Вы знаете, генерал, я воюю не за золото, а ради удовольствия.

— Правда, знаю, но я желаю, чтобы ты взял деньги.

— Это другое дело; я обязан повиноваться вам.

И Белюмер без дальнейших рассуждений положил золотые в карман.

— Что прикажете мне делать теперь? — спросил он.

— Ты приятель краснокожих?

— Закадычный друг.

— Так ступай вперед с дикарями, а когда придет Сурикэ, приведи его ко мне. Так? Понял?

— Не беспокойтесь, генерал; направо кругом, марш, — все будет исполнено.

— Да, смотри, молчи.

— Не бойтесь, я не из болтливых.

— Ступай.

Белюмер поклонился и ушел, весьма довольный своим разговором с главнокомандующим; он не был жаден, но, как все нормандцы, любил деньги, заработанные честным путем; впрочем, каждый раз, как ему давали деньги, он для успокоения совести отказывался принять их.

Монкальм снова присоединился к своему генеральному штабу, состоявшему из офицеров армии, милиции и даже чиновников местной администрации; поэтому его сопровождал также Дорель и некоторые другие.

Когда вошли в столовую, главнокомандующий, перед тем как садиться за стол, обратился присутствующим:

— Милостивые государи, важные известия, полученные мною сейчас, принуждают меня поторопиться с завтраком; у нас всего один час времени. Капитан де Меренвиль…

— Что прикажете? — отвечал прелестный молодой человек, старший сын графа, состоявший адъютантом при главнокомандующем.

— Распорядитесь, пожалуйста, чтобы солдат накормили супом и чтобы они были готовы к выступлению через час.

— Слушаю, — отвечал молодой офицер, кланяясь, и тотчас вышел.

— Прошу извинений у дам, что мы так скоро изменим им; но долг принуждает нас отказаться, к нашему сожалению, от их приятного общества.

— При вашем возвращении мы будем приветствовать вас, как следует приветствовать победителя, а вы наверняка вернетесь победителями, — сказала графиня, председательствовавшая за столом.

— Благодарю вас, графиня, надеюсь, вы принесете нам счастье: такой прелестный ротик не может ошибиться.

Сели за стол, и все спешили есть поскорее; знали, что главнокомандующий не изменит раз данного приказания и поэтому не теряли времени; несмотря на то, что несколько торопились, завтрак прошел очень весело; все молодые люди знали, что идут на врага, и шли с искренней радостью; смех и шутки не мешали офицерам отдавать должную дань кушаньям и вину.

Пока наливали кофе, генерал подозвал сержанта Ларутина, стоявшего у дверей в ожидании приказаний.

Сержант тотчас подошел и затем вышел из столовой; через пять минут он снова вернулся в сопровождении Тареа, вождя гуронов.

Генерал тотчас встал, отвел вождя в сторону и приказал ему двинуться вперед и служить проводником армии; объяснив ему в кратких словах, что он должен делать, главнокомандующий пожал ему руку и отпустил его.

Монкальм давно уже знал молодого вождя, он знал, что может рассчитывать на него и что его приказания будут исполнены умно и точно.

— Господин Леви, — сказал генерал, — будьте любезны, прикажите войскам выступать, пока я откланяюсь дамам.

— Слушаю, генерал, — сказал Леви и, тотчас встав, вышел из столовой.

Приказание, отданное генералом, заставило подняться

всех офицеров, которые, поклонившись дамам, поспешили встать во главе своих частей.

Вне дома все было в движении: барабанщики били сбор, а солдаты поспешно строились в роты.

Гуроны и их союзники уже скрылись в лесу.

Видимый беспорядок, неизбежный при выступлении, скоро улегся, и войска весело двинулись в путь.

Монкальм тепло простился с дамами и обещал им, смеясь, что Меренвиль, сопровождавший армию в качестве полковника милиции, вернется здрав и невредим.

— Генерал, — обратилась Марта несколько взволнованным голосом к главнокомандующему, — разве г-н Лебо не участвует в вашей экспедиции?

— Извините его, что он не явился в Бельвю, — отвечал генерал, — он послан мною вперед с весьма важным поручением.

— Мне казалось, — продолжала девушка, — но я ошиблась… Вы знаете, какую услугу он оказал мне?..

— И вы благодарны ему… — перебил генерал, улыбаясь. — Это весьма похвально.

— Он мне очень нравится, — сказала она, краснея.

— Это весьма естественно; Шарль Лебо — человек необыкновенный; я очень люблю его, вполне доверяю ему; он сделал мне подарок, за который я буду ему всегда благодарен.

— О! Все любят его, — сказала Марта с обворожительной улыбкой.

— Он заслуживает еще большего; мы так обязаны молодому человеку, что никогда не будем в состоянии отплатить ему.

— Меня радует, что вы говорите это.

— Рассчитывайте на меня во всем, что может способствовать его счастью, — сказал генерал с ударением.

— Как вы добры, генерал, благодарю вас.

— Да, клянусь вам, он будет счастлив, если только не станет пытаться мешать мне.

— Почему ему мешать вам? — спросила девушка с особенным выражением. — Но я не хочу вас больше задерживать, извините, что я так остановила вас, ведь у вас так много серьезных дел; болтовня глупой девушки не должна отвлекать вас от важного дела.

— Поверьте, я не забуду ничего из сказанного вами. Шарль узнает, что вы не неблагодарная.

— Генерал!.. — воскликнула она, вся вспыхнув.

— Я с грустью отрываюсь от приятного разговора; когда я вернусь, мы будем продолжать его, — прибавил он с доброй улыбкой.

Смущенная девушка поклонилась и ушла, не находя слов для ответа.

Монкальм был не только искусный генерал, но он был также светский человек; он часто бывал в обществе женщин и имел большую опытность в сердечных делах; короткого, отрывочного разговора с Мартой было достаточно, чтобы он мог читать на ее сердце лучше, чем она сама.

Его расположение к Шарлю Лебо было искреннее и глубокое; Монкальму хотелось доказать Шарлю Лебо благодарность за оказанное им одолжение.

— Надо бы заняться этим, — проговорил он, следя глазами за девушкой, — если он любит, то переверну небо и землю, чтобы устроить свадьбу и счастье этих детей; какая из нее выйдет прелестная жена! Но любит ли он ее? Вот это трудно узнать, от моего друга Шарля нелегко добиться исповеди; посмотрим, я добьюсь правды, хотя бы мне и пришлось, ради его блага, поссориться с ним.

Он засмеялся, потирая руки.

— Но где этот Меренвиль, или жена и дочери не отпускают его? Очень возможно, посмотрим.

Генерал вернулся в дом, там происходило именно то, что он предполагал: жена и дочери Меренвиля плакали и слышать не хотели о его отъезде. Меренвиль не знал, как избавиться от нежности членов своего семейства; генерал тотчас понял, в чем дело, и решился положить конец этой сцене.

— Да что вы здесь делаете, граф? — спросил он прямо по своей привычке. — Войска ушли уже с полчаса тому назад, мы с вами последние; прощайтесь скорее! Долг не позволяет нам долее оставаться здесь; поцелуйте по одному разу каждую и пойдемте; и так мы замешкались.

Очарование, сдерживавшее графа, было нарушено; дамы поняли, что не они играют главную роль, и покорились; обняв жену и дочь, граф поспешно удалился.

— Видите, я не обманул вас, — сказал главнокомандующий, показывая на опустевший бивуак.

— Вы, право, оказали мне величайшую услугу, выручив меня; будь я один, я не знаю, хватило ли бы у меня мужества оставить их.

— Я именно сомневался в этом, поэтому и пришел к вам на помощь.

— Еще раз благодарю вас.

— Хорошо; оставим это и поговорим о другом.

— Прекрасно, вы получили важные депеши?

— Весьма важные.

— Разве…

— Я наверное ничего не знаю, — прервал генерал. — Шарль Лебо прислал ко мне своего друга Белюмера с таким запутанным поручением, что я ровно ничего не понимаю; зная его, как я знаю, это беспокоит меня, я подозреваю, что английская армия начала наступление, но еще раз повторяю вам: наверное ничего не знаю; к счастью, он вернется к нам часа через два, и тогда мы узнаем в чем дело; во всяком случае, положение весьма натянутое: Шарль Лебо советует мне быть как можно осмотрительнее; вероятно, произошло что-нибудь!

— Да, его нелегко испугать, вероятно, есть что-нибудь важное, это доказывают его советы.

— Вот почему я так тревожусь.

— Я вполне понимаю вас, не может быть ничего ужаснее, как не знать, куда ступить, боясь каждую минуту попасть в капкан.

— Вот именно в таком положении я нахожусь в настоящее время, тем более что англичане делали громадные приготовления: меня уверяли, что в их войске более пятнадцати тысяч человек.

— Ого! Нам нелегко будет справиться с ними, наши силы далеко не так значительны.

— Численность не беспокоит меня, я желал бы только одного: прибыть достаточно рано, чтобы успеть принять все предосторожности в ожидании врага. Большие армии не всегда выходят победительницами, успех зависит от Бога, который всемогущ, и от благоразумных мер, которые надо суметь принять; к тому же мы должны примириться с мыслью, что численность никогда не будет на нашей стороне, надо победить во что бы то ни стало, даже с ограниченными средствами, находящимися в нашем распоряжении.

Разговаривая так, генерал и его спутник догнали армию и спешили скорее достигнуть места битвы.

Меренвиль тотчас отправился к своим милиционерам и, пожав руку генералу, стал во главе канадцев; они радостно приветствовали любимого начальника.

Никто не мог сравниться с графом в умении вести войну в лесу и перелеске — единственный способ войны, возможный в этой стране. Люди, вообще плохо дисциплинированные, тотчас с увлечением стали повиноваться своему вождю, как только убедились в его искусстве; к тому же он был всегда впереди; в несколько месяцев канадцы дисциплинировались так, что стали следовать примеру регулярного войска, между тем как при прежнем начальнике, место которого занял граф, милиционеры до известной степени были недругами солдат.

Время же все шло, а Шарль не появлялся; он передал главнокомандующему через своего друга, что присоединится к армии не позже трех часов; теперь уже было более пяти, а охотник не появлялся.

Генерал сильно тревожился; отсутствие Шарля совершенно лишало его возможности действовать, тем более что ему в первый раз приходилось, выйдя из Канады, углубляться внутрь страны и оперировать против неприятеля.

Монкальм никак не предвидел положения, в котором очутился; французское правительство послало его в Канаду, чтобы предотвратить ужасную катастрофу — неминуемое следствие поражения Диеско в битве при Сант-Сакремане. Генерал покинул пост, занимаемый им в германской армии, и отправился в Канаду; плохие условия, которые он нашел, становились еще хуже от беспорядка, господствовавшего в администрации; следуя примеру Биго, все чиновники крали взапуски, без стыда, среди бела дня; они чувствовали за собой поддержку маркизы Помпадур, далеко не пренебрегавшей взятками, которые Биго и компания посылали ей в Версаль, где она получала их, так сказать, на глазах у короля; к довершению несчастья, во время прибытия генерала страшный голод свирепствовал в Квебеке и других городах.

Таким образом, ему необходимо было тотчас же приняться за дело, т.е. закупить провиант и водворить хотя бы некоторый порядок в администрации; но когда Монкальм хотел действовать, ему пришлось убедиться, что зло непоправимо: все чиновники, начиная от самых высокопоставленных до самых незначительных, все, за весьма немногими исключениями, участвовали в этом постыдном заговоре, кто из трусости, кто из страсти к легкой наживе.

Биго, интендант Канады, маркиз де Водрейль, генерал-губернатор колонии, стояли, как было известно всем, во главе заговора, целью которого было погубить Новую Францию, чтобы, пользуясь катастрофой, избегнуть заслуженного наказания.

К счастью, Монкальм привез в Канаду 1 300 000 ливров и не передал их этим хищникам. Он прямо приступил к делу; эта сумма, в сущности весьма незначительная, позволила ему хотя бы несколько улучшить положение дел и дать на довольно долгое время хлеба тем, у кого его не было.

Этот способ действия и решительность, выказываемая генералом во всем, — явление, совершенно непривычное в Новой Франции, — принесли Монкальму популярность, и все честные люди, чувствуя его поддержку, собрались вокруг него и сделались не только друзьями, но, так сказать, его пособниками. Мы не преувеличиваем, говоря, что менее чем в два месяца генерала стали обожать все те люди, которых он спас от голодной смерти.

Краснокожие союзники Франции страдали не менее белых; эти отважные люди, довольствующиеся столь малым, стали преданными друзьями нового Ононтио.

Приезду генерала в Канаду предшествовала блестящая военная слава; новому главнокомандующему надо было во что бы то ни стало одержать решительную победу, которая выказала бы его в настоящем свете.

Генерал знал все это и потому сильно тревожился; условия, при которых он начинал кампанию, не походили ни на что виденное им до сих пор; он привык командовать большими массами в знакомой местности, привык иметь дело с опытными войсками; он передвигал их, как шашки, по знакомому полю; зная пути сообщения, реки, мосты, броды, нетрудно было составить план кампании.

В Канаде условия были совершенно иные; здесь не было путей сообщения, навигация была почти невозможна, на каждом шагу встречались быстрины; приходилось переходить через широкие реки, девственные леса, пустыни, где нельзя было найти провианта; война совершенно преображалась; необходимо было точное знание местности, а именно этого и недоставало генералу; таким образом, ему приходилось идти наудачу, полагаться на указания, часто ошибочные, которые давали лесные охотники иногда нарочно, а иногда по глупости; война была рядом неожиданностей и мелких стычек, следовавших непрерывно одна за другой, пока решительный удар не закончит вдруг кампанию.

Эти невозможные условия, не похожие ни на что, делавшееся в Европе, сильно затруднили генерала, затруднили его более, чем он сам решался признаться.

Ему необходимо было победить во что бы то ни стало; он знал это; его враги исподтишка радовались; они с нетерпением ожидали такого же поражения, какое потерпел барон Диеско, чтобы обвинить его и призвать обратно во Францию. Они работали во мраке, создавая препятствия на его пути; они не отступали даже перед изменой, лишь бы низвергнуть главнокомандующего, потому что решительная победа генерала повлекла бы за собой их погибель; их страх был велик; победив, генерал стал бы всемогущ; их грабительство обнаружилось бы, и они не избегли бы наказания.