Сурикэ

пограничной армией, остальные 200 пленников были позже выкуплены за очень большую сумму г-ном Водрейлем и присоединены к той же армии.

Содержание рассказа о взятии крепости Вильям Генри заимствовано без малейшего изменения из статьи, озаглавленной «Канада под владычеством французов», составленной по архивным запискам профессором истории императорской школы в Сен-Сир Дюссие.

ГЛАВА VII. Сурикэ делает приятный сюрприз графине Меренвиль

Заняв крепость, французы не только ее разорили, но окончательно разрушили так, что невозможно было ее восстановить, несмотря на приказания главнокомандующего.

Монкальм, поощренный своей победой, направился было к крепости Эдуард, надеясь взять ее, сделаться хозяином на этой границе, но, к несчастью, у его союзников, диких, появилась оспа.

Грабя взятую крепость Вильям Генри, индейцы заразились, захватив вместе с добычей ужасную эпидемию, которая сильно опустошила их ряды.

Французы вынуждены были расстаться со своими союзниками, чтобы предохранить себя от неизбежной гибели.

Недовольный, скрепя сердце главнокомандующий должен был отказаться от заманчивого плана приобрести еще один важный пункт и вернуться в Карильон

Через три дня после ухода французов из Вильям Генри наши путешественники приехали к берегам Сан-Сакраменто.

Кругом было пусто и тихо, даже бродяги, являющиеся на поле битвы обирать убитых, ушли далеко.

Леса были положительно переполнены дикими, но эти краснокожие, будучи союзниками французов, составляли арьергард французской армии.

Путешественникам не грозило никакой опасности, потому что ирокезы, как это они обыкновенно делают после поражения, все разбежались, спеша укрыться в своих деревеньках и хижинах.

Англичане, занимавшие крепость Эдуард, не выходили даже за стены ее; генерал Веб, счастливый тем, что избавился от атаки французов, не смел показаться из крепости. Путешественники, напугав своей многочисленностью бродяг и пограничных разбойников, которые никогда не нападают на большие партии, остановились отдохнуть. Опасность миновала, и они могли не спеша располагать отдыхом и остановками.

Сурикэ был в восторге от такой неожиданной развязки.

Было уже не рано, день клонился к вечеру, солнце почти совсем опустилось; Шарль Лебо приказал раскинуть палатки и расположился лагерем на месте разрушенной крепости.

Отпустив от себя индейца Онеида, сообщившего ему о победе маркиза Мокальма, Сурикэ отвел в сторону Мишеля Белюмера и несколько минут тихо говорил с ним; поговорив, они разошлись. Старый охотник быстро отправился в лес, а Шарль Лебо также поспешно подошел к графине Меренвиль, которая показывала ему знаками, что хочет с ним говорить.

Она хотела знать, что ему сказал краснокожий, с которым он так долго говорил.

Охотник, вполне понимая нетерпение графини узнать результат разговора, с нескрываемой радостью стал рассказывать приятные новости, сообщенные индейцем.

Графиня с чувством поблагодарила охотника, добавив:

— Скоро вы намерены приготовить нам палатку, мы очень устали, теперь спешить нужды нет, мы можем отдохнуть, не правда ли?

— Совершенно верно, графиня!

— Признаюсь, мы были бы очень рады этому отдыху, если только вы ничего не боитесь.

— Все опасности миновали и, надеюсь, надолго, графиня; неприятель слишком занят своими делами, чтобы еще думать о нас, к тому же мы окружены французами, страх теперь лишний.

— Я очень рада, если вы, такой осторожный и недоверчивый, находите, что опасность миновала, то мы можем быть вполне покойны.

— Я осторожен потому, что охраняю слишком драгоценное сокровище и подвергаюсь большой ответственности, — отвечал, улыбаясь, Шарль Лебо.

— Нам остается только восхищаться вами и благодарить вас.

— Я счастлив тем, что мне дали такой пост, но еще более счастлив, что вы мной довольны.

— Где мы остановимся?

— В развалинах крепости Вильям Генри.

— На поле битвы, как победители, — рассмеялась графиня.

— Да, я предполагаю простоять тут два и даже три дня, чтобы лошади вполне могли отдохнуть и поправиться от тяжелой дороги.

— Вы отлично придумали, они совершенно истощены, измучены.

— Я заметил это и потому даю им отдохнуть; погода превосходная, солнце не так уже жжет, как прежде, наконец, эта небольшая остановка необходима для людей.

— Вы правы, я охотно подчиняюсь вашим желаниям, даже если бы вы нашли нужным еще более продлить наш отдых.

— Я думаю, что трех дней вполне достаточно, но если понадобится еще хотя бы один день для окончательного поправления сил, я буду иметь честь предупредить вас.

— Хорошо.

Сурикэ ушел, потирая руки; какая-то странная улыбка играла в углах его рта.

Если бы графиня могла его видеть в эту минуту, она была бы очень заинтересована, желая узнать, чему так радуется этот обыкновенно бесстрастный, спокойный человек.

— Эге, — говорил между тем охотник, уходя от Меренвилей, — графиня первая заговорила об остановке, она предупредила, и это во многих отношениях для меня очень хорошо.

И он тотчас же распорядился об устройстве лагеря, который через два часа был уже готов.

— Лошади очень устали, — говорил он с легкой усмешкой и искоса поглядывая на дом в ответ на вопросы вождей.

В течение целых трех дней ничем не нарушалось спокойствие в их тихой, ровной жизни.

Однажды утром графиня, зная о тесной дружбе старого охотника с молодым, спросила Сурикэ, почему она не видит Белюмера, куда он скрылся с первого же дня остановки.

— Мой друг был бы очень счастлив, узнав, что вы интересуетесь им, графиня.

— Ваш друг Белюмер, — отвечала графиня, — оказал нам большую услугу во время нападения ирокезов.

— Да, спасая вас от дерзости графа Витре.

— Я совсем забыла этого человека, ваш друг творил чудеса ловкости и мужества.

— Он настоящий пионер, графиня, это лучшая похвала для него.

— Но где же он? Я уже третий день его не вижу.

— Хотя мы и покойны, но осторожность никогда не лишняя, в самое тихое время мы зорко следим за безопасностью дороги, которой идем, а теперь тем более мы должны это делать; он же, как более опытный, отправился разузнать, что творится у неприятеля, чтобы сообщить нам; крепость Эдуард, занимаемая генералом Вебом, всего только в шести милях от Вильям Генри.

— Неужели так близко?

— Да, графиня, теперь вы понимаете, как осторожны должны мы быть.

— А Мишель Белюмер?

— Охраняет нашу безопасность, графиня, во главе двенадцати краснокожих, следя за каждым движением неприятеля, о котором он тотчас же нас предупредит, если заметит что-нибудь подозрительное.

— Благодарю вас, что вы мне разъяснили, в чем дело, я так беспокоилась об этом храбром охотнике.

— Я ему скажу это, графиня.

— Вы мне доставите удовольствие.

Графиня дала заметить, что разговор кончился.

— Мой друг и не подозревает, как я на него лгу, — говорил, уходя, Сурикэ.

На четвертый день, около семи часов утра, когда путешественники, сняв лагерь, готовились уже пуститься в дорогу, совершенно неожиданно, Бог весть откуда, шагах в 200 от развалин Вильям Генри, появилось многочисленное войско канадских ратников, которых сразу можно было узнать по их костюму и по присутствию полусотни воинов гуронов.

Дамы радостно воскликнули, заметив нескольких верховых офицеров во главе длинного ряда солдат.

Когда эти офицеры подвинулись ближе, дамы узнали в числе их маркиза Монкальма, кавалера Леви и графа Меренвиля.

Белюмер шел совершенно свободно в ряду наездников, держась по правую сторону от главнокомандующего, с которым он о чем-то оживленно разговаривал.

Сурикэ исподтишка посмеивался над дамами, которых так легко удалось обмануть, уверив, что Белюмер в окрестностях Эдуарда следил за генералом Вебом, который как милости просил у неба, чтобы французы оставили его в покое.

Взяв Вильям Генри, армия шла медленно, чтобы не отставали утомленные солдаты.

Поэтому Мишелю Белюмеру, знавшему как свои пять пальцев местность, изъезженную им вдоль и поперек, ничего не стоило догнать французов через несколько часов, тем более что он шел, как ходят только краснокожие, прямым путем, оставляя в стороне едва проложенные тропинки.

Он нагнал французскую армию в то время, когда утомленные дневным переходом солдаты, раскинув лагерь и разведя ночные костры, готовили себе ужин.

Спросив, где палатка графа Меренвиля, Белюмер отправился прямо туда.

Но он ошибся, рассчитывая на встречу с графом; Меренвиль был у главнокомандующего, откуда, по словам его слуги, он должен был вернуться очень поздно.

Это было неприятно Белюмеру, но он не смутился и, узнав, где палатка главнокомандующего, быстро пошел к нему.

Главнокомандующий принимал охотно всех желавших с ним говорить, особенно охотников, зная по опыту, как много хорошего и полезного можно от них узнать.

Мишель Белюмер был тотчас введен к нему.

Маркиз Монкальм сидел за столом вместе с графом Меренвилем и кавалером Леви.

— А, — вскричал главнокомандующий, — это наш друг Белюмер!

— К вашим услугам, генерал, — отвечал, кланяясь, охотник.

— Разве вы не были вместе с вашим другом Сурикэ? — с беспокойством спросил граф.

— По дороге на Луизиану.

— Да разве случилось какое несчастье с…

— Успокойтесь, граф, ничего дурного не случилось, напротив, все идет отлично.

— Графиня Меренвиль уже в Красной Палке?

— Нет, мы вернулись обратно.

— Как так?

— О, это длинная история.

— Да? — сказал граф.

— Обедал ты?

— Я так спешил догнать вас, что не ел ничего с самого утра, как только вышел из лагеря.

— Садись и ешь, — сказал генерал, — ты, вероятно, умираешь от голода, мой бедный мальчик.

— Правда, генерал, я голоден, как волк.

— Ивон, скорее еще прибор, — приказал главнокомандующий.

— Однако, позвольте, генерал, я не знаю, должен ли я…

— Ты должен слушаться меня.

— В таком случае, извольте…

— За обедом ты расскажешь свои новости.

— Да, их очень много и самые разнообразные.

— Кто тебя послал ко мне?

— Никто, генерал. Да, никто! Я позволил себе явиться сюда, рассчитывая на встречу с графом, что, к счастью моему, мне удалось.

— Следовательно, ты послан к графу?

— Да, генерал.

— Кем же?

— Сурикэ, генерал, — отвечал охотник, набив полон рот изобильным обедом, который он буквально пожирал, отвечая в то же время на все предлагаемые вопросы.

— Если вас послал Шарль Лебо, значит, дело серьезное.

— Я так же думаю, генерал, — отвечал граф.

— Сами увидите, — рассмеялся охотник.

— Еще вопрос, — сказал генерал.

— Хоть сто, если вам угодно, мой генерал.

— Хороши ли приведенные новости?

— Очень приятные и очень интересные, генерал.

— Когда он пообедает, уведите его к себе, граф.

— Зачем, — прервал граф, — от вас нет тайн.

— Я уверен, — продолжал Белюмер, — что пославший меня Сурикэ не делает никакого различия между вамиобоими.

— Почему ты так думаешь?

— Я знаю хорошо моего Сурикэ, просто это его причуда устроить приятный сюрприз графине и сообщить в то же время вам обо всем, что было во время путешествия.

— Вероятно, так, — сказал граф.

— Очень может быть, — поддержал главнокомандующий.

— Я же убежден в этом, прожив четыре года с Сурикэ, я отлично изучил его.

— Мне кажется, Белюмер прав, как вы находите?

— Я уже сказал, что эти новости для вас не должны быть секретом, и вы, Леви, не уходите, останьтесь с нами, — сказал граф, кланяясь кавалеру.

— Граф, — отвечал последний, — я очень тронут вашей любезностью, но, к сожалению, мне невозможно…

— Та, та, та, — сказал главнокомандующий, смеясь, — вы теперь совершенно свободны и сделаете большое удовольствие, если останетесь с нами.

— Я вас прошу не уходить, — говорил граф.

— Мне остается только уступить вам, господа.

— И отлично, — обрадовался главнокомандующий.

— Вы меня огорчили бы, если бы ушли, — добавил граф.

— Ты можешь есть и говорить?

— А также и пить, — рассмеялся охотник.

— Конечно, пожалуйста, не стесняйся, мой мальчик, около тебя две бутылки.

— Я ими уже давно любуюсь, генерал.

— Ну, говори же свои новости, мы ждем.

— Да поскорее только.

— О, если вы хотите скорее все узнать, я готов, — он налил стакан вина. — За ваше здоровье, господа!

Присутствующие поклонились.

Выпив разом весь стакан, он поставил его на стол, говоря:

— Я начинаю, генерал.

— Мы слушаем, мальчик.

— Да, мы все ждем с нетерпением.

Граф, несмотря на уверения Белюмера, был очень непокоен.

Охотник, не заставляя повторять приглашения, начал свой рассказ. — Его необработанная, простая, но крайне образная, дышавшая неподдельным чувством речь увлекла слушателей.

Не отрывая глаз от его губ, они буквально превратились в слух; а он, не забывая ни малейших пустяков, подробно рассказывал все, что только было с минуты отъезда из Дюкенса; когда он заговорил о графе Витре, присутствующие заметно нахмурились, глубоко возмущенные его низкими поступками и подлой изменой.

— Негодяй, — вскричал главнокомандующий, полный негодования и презрения, — это французский офицер! Дворянин, находящийся в родстве с лучшими семействами Франции; он позорит собой все французское дворянство.

— Я это предвидел, — с отвращением сказал граф.

— Ему остается только продаться англичанам, — с убийственным презрением заметил Леви.

— Это бы меня нисколько не удивило, — отвечал охотник, качая головой, — уходя из лагеря, он искал пристанища в колонии Нью-Йорк.

— Ты знаешь наверное? — спросил главнокомандующий.

— Он это сам говорил всем нам и сделал, как сказал.

— Почему ты знаешь?

— Мне казалось это невероятным, я думал, что он говорит это в минуту злобы.

— Ну?

— Я захотел убедиться и пошел за ним следом и проводил его до самой английской границы.

— О! — вскрикнули одновременно все слушатели. Наступило молчание.

— Это очень серьезное дело, — сказал главнокомандующий, — у него есть и государственный корабль, если не ошибаюсь.

— Да, он командует фрегатом «Слава», одним из лучших военных судов Франции.

— В настоящее время, — сказал Леви, — фрегат «Слава» должен стоять на якоре у Луисбурга.

— Нужно, что бы это ни стоило, помешать ему продать этот фрегат англичанам.

— Неужели вы думаете, он забудется до такой степени, что решится на… — вскричал граф Меренвиль.

— На продажу фрегата англичанам, в этом нет сомнения. Англичане, хотя и самые ловкие в мире коммерсанты, но ничего не купят, не посмотревши, но есть две уважительные причины, ради которых они с радостью примут предложение графа Витре и даже дорого заплатят изменнику, не осмотрев корабля.

— Он продаст фрегат вполне уже готовый.

— Да, англичане будут рады, отняв у нас отлично вооруженный и снабженный всем необходимым фрегат; но это не главное, одним фрегатом больше или меньше даже у такой сильной морской державы, как Англия, ровно ничего не значит.

— Да, но вы сами же говорили, что есть две уважительные причины, ради которых англичане войдут в сделку с этим негодяем Витре, — сказал граф Меренвиль.

— Да, я говорил и повторяю, что этот вопрос близко касается англичан, так близко, что если Витре назначит самую бешеную цену, они дадут, не колеблясь.

— Я не понимаю вас.

— Нет?

— Совершенно!

— Это странно, а вы, Леви?

— Признаюсь, что и я не меньше графа теряюсь в догадках.

— О, это не так трудно отгадать, — сказал Мишель Белюмер.

— О, о! Посмотрим, — сказал главнокомандующий с лукавым видом, — что ты угадал?

— Если позволите, генерал, я с разрешения всей компании скажу, но я повторяю только слова других и не хочу, чтобы меня считали догадливее и умнее, чем я в действительности; нормандцы — честный народ.

— Посмотрим, говори или уж замолчи, болтун, неужели ты думаешь, что мы до завтра будем тебя слушать.

— Я не думаю этого, — смеясь, отвечал охотник, — я хочу только сказать вам то, что слышал от Водрейля, брата губернатора Новой Франции, и капитана корабля французской армии. Не зная о моем присутствии, они, не стесняясь, разговаривали с одним из друзей Дореля, которого вы, генерал, должны знать.

— Да, я его знаю и глубоко уважаю, он крайне честный и неподкупный человек, — однако, продолжай.

— На вопрос Дореля, которого я не слыхал, Водрейль отвечал так: Канаду до сих пор спасал лишь залив Св. Лаврентия, по которому немыслима навигация для людей, не знающих его в совершенстве, и несообразительность англичан, не подозревающих, что есть реки, по которым легко и удобно можно проникнуть внутрь Канады; эти реки знают пока только французские начальники военных судов; но предположите, а в этой несчастной стране можно и даже должно всего ожидать, предположите, повторяю, что один из этих начальников по какой бы то ни было причине продает англичанам свой секрет, а вместе с ним и судно с лоцманами, что тогда ожидает французов?

— Это невозможно, — вскричал Дорель, — подобная измена — подлость, во Франции нет дворян, способных на такую неслыханную низость.

Барон Водрейль пожал плечами и добавил:

— В Канаде все возможно.

— И ужаснее всего то, что изменник может свободно действовать по своему желанию, не рискуя подвергнуться ответственности.

— О! Это немыслимо! — вскричал Дорель.

— Вы ошибаетесь. Представьте себе, что судно преследуется неприятелем, от которого оно спасается бегством; но враг не отстает; командир, не видя другого выхода, направляет судно по реке, надеясь укрыться от преследования (это совершенно естественно), но неприятель упорно идет за ним, внимательно следя за всеми маневрами французского корабля; командир — не изменник, он не хотел выдавать своего секрета, но только спасал свой фрегат, был несчастлив, и военный суд оправдает его, хваля его действия, мало того — ему дадут повышение, подобный финал не редкость во Франции, как в морском ведомстве, так и в администрации и магистратуре. Маленькие рыбки всегда остаются в сети, в то время как большие незаметно перегрызают петли невода и уходят в море. Я повторяю слово в слово разговор, который я давно еще слышал.

— Барон Водрейль знает больное место; теперь вы понимаете, господа?

— Вполне! — сказал граф.

— Это ужасно! — воскликнул Леви.

— Господин Белюмер, будьте готовы к трем часам, чтобы вернуться в Вильям Генри.

— Слушаю, генерал. Он встал и ушел.

— Граф, соберите 500 человек ратников и 50 гуронов, и вы, Леви, поедете с нами.

— Куда прикажете, генерал!

— Мы вернемся в Вильям Генри? — спросил граф Меренвиль.

— Да, я пойду с вами, я хочу видеть Шарля Лебо, поговорить с ним и уверен, что он ждет меня.

— Очень возможно, — сказал Леви, по обыкновению с видом ничего не знающего человека, — я не видал еще никого хитрее его.

— Поэтому именно я и хочу его видеть как можно скорее; будьте так добры, граф, по дороге зайдите в палатку Бурламака, попросите его немедленно явиться в общий зал.

— Хорошо, генерал.

— Я оставлю под его начальством войска и прикажу ему идти не спеша. Спокойной ночи, господа, уже девять часов, в четыре мы выступаем, не забудьте; вы успеете отлично выспаться.

— Не беспокойтесь, генерал, будем готовы, — отвечали оба офицера.

Они встали из-за стола и ушли.

Ровно в четыре часа, как приказывал главнокомандующий, полк выступил по старой дороге к крепости Вильям Генри.

Переход был сделан быстро, через сутки они были уже у крепости.

Главнокомандующий ехал с графом Меренвилем.

Если дамы были счастливы, узнав графа, то сам граф был в восторге от этой встречи.

Графиня бросилась к мужу, но, увидев Шарля Лебо, остановилась и, протянув ему руку, произнесла дрогнувшим голосом одно только слово, но которое осчастливило молодого человека и вполне вознаградило за все труды и неудобства совершенного путешествия.

— Благодарю.

— Да, благодарю, Лебо, — сказала Марта де Прэль, улыбаясь.

Она лукаво погрозила ему пальцем и, заливаясь серебристым смехом, убежала, оставив своего нерешительного поклонника в полном недоумении.

Армия отдыхала недолго в Вильям Генри; около полудня, разделившись на два отряда, солдаты выступили обратно, спеша вернуться в Карильон.

Сурикэ, освобожденный приехавшим графом Меренвилем от неприятной обязанности командующего войсками, поспешил к маркизу Монкальму, от которого не отходил ни на шаг до самой крепости.

ГЛАВА VIII. Два типа дворян негодяев

Оставим маркиза Монкальма с его друзьями продолжать их путешествие в Карильон и перенесемся в Квебек к Жаку Дусе, исполняющему зараз роль шпиона у Биго, интенданта Канады, и роль модного ювелира.

Был ненастный дождливый вечер, недавно пробило восемь часов; порывистый сильный ветер жалобно завывал в длинных коридорах дома; дождь безостановочно хлестал по окнам; ярко-багровые молнии поминутно сверкали, освещая тяжелые тучи, нависшие над самой землей; гром, затихая на несколько минут, разражался с такой потрясающей силой, что все здания дрожали; воздух был пропитан едким запахом серы.

Вечер был ужасный.

Жак Дусе сидел у ярко разведенного камина, машинально следя глазами за фантастическими формами пылавшего огня.

Ювелир мечтал, но мечты его, как видно, были невеселыми.

Подобно всем одиноко живущим людям, Жак Дусе имел привычку разговаривать сам с собой, произнося очень длинные монологи.

Но в этот вечер, вследствие бури, раздражавшей его нервы, он был скучнее, задумчивее и недовольнее обыкновенного.

— Когда только кончится эта несносная жизнь здесь, — говорил он не громко и не тихо. — Неужели я не увижу больше моей дорогой Бретани? Неужели мне суждено умереть в этой проклятой стране, где каждому ежеминут но грозит смерть? Встретив графа Вилена, я думал, что я спасусь от этого ада, что он поможет мне выбраться. Но где он теперь? Что он теперь делает, что с ним? Я положительно ничего не знаю; в письмах он ни слова о себе не говорит, только наводит справки, разузнает через меня о том, что его интересует, и тем ограничивается. Он враг графа Витре. Но за что эта ненависть, вражда, зачем она? Я опять ничего не знаю; он мне не говорит, ничего мне не доверяет.

Жак на минуту остановился, мешая уголья в камине, и затем продолжал совсем уже в ином духе:

— Вместо того чтобы стихать, буря все усиливается, вероятно, до рассвета не перестанет, а может быть, и еще дольше; закат солнца был красный, а это верный признак ненастья, по улицам уже текут настоящие реки от противного дождя; ни пройти, ни проехать немыслимо; обещавшие быть у меня, конечно, не придут, если не пришли раньше, когда еще было возможно; теперь и ждать нельзя.

Он опять ненадолго смолк.

— По-видимому, они хотят поговорить о чем-то важном, о пустяках они могли бы и в своих чертогах говорить, но, убедившись, что стены дворца имеют глаза и уши, мешающие им откровенно болтать, они предпочитают мой скромный уголок для своих политических собраний; здесь они смело могут говорить; разве я не раб их? Да, я раб, но я мог бы все слышать и видеть, несмотря на запрещение их, — зло засмеялся ювелир, — как знать, может быть, я и узнал бы много полезного для моего хозяина?

Часы, стоявшие на камине, пробили девять.

— Уже девять! Поздно… не придут!

В эту минуту раздался тихий, чуть слышный звонок.

— Вот они; ясно, не будь очень важного дела, они не пошли бы в такую грозу.

Он встал, зажег свечу, потому что раньше сидел без огня, открыл дверь и стал спускаться по лестнице.

Отворив наружные двери, он увидел перед собой фигуру, завернутую в плащ, с которого ручьем текла вода, точно он сейчас только вышел из реки.

Войдя в комнату, гость поспешил сбросить промокшее платье.

— Граф Витре? — спросил ювелир.

— Я, господин Жак Дусе.

— В такую отвратительную погоду, граф?

— Да, погода плоха, меня чуть два раза не унесло течением потоков, бегущих с гор; хорошо еще, что я надел высокие сапоги, без них не дошел бы; мне все время приходилось идти по колено в воде. А Биго не пришел? — спросил он, осматриваясь кругом. — Я думал, что он давно уже здесь, ему ведь всего несколько шагов пройти; уж не буря ли его испугала?

— Эта адская гроза хоть кого запугает.

— Да, буря ужасная; придет ли он, как вы думаете?

— Я уверен, что придет; сегодня получил записку от интенданта, где он пишет, что, окончив дела, придет, несмотря ни на какую погоду.

— В таком случае он только опоздал. Я знаю, он держит слово.

Болтая с гостем, ювелир подложил дров в камин, стряхнув плащ и выжав шляпу, повесил сушить; затем зажег несколько свечей.

Граф подошел и сел у самого огня, чтобы высушить, если только это было возможно, промокшие насквозь сапоги.

— Инструкции мои исполнены, Жак Дусе?

— Пунктуально, граф; в столовой, смежной с этой комнатой, холодный ужин давно уже ждет вас.

— Отлично, а вина не забыли?

— Вино и ликер — будете довольны.

— Вот за издержки, — и граф протянул кошелек, набитый золотом, который, едва коснувшись необыкновенно ловких рук шпиона, моментально исчез.

— Наш разговор будет продолжителен, мы останемся здесь далеко за полночь, а может быть, и до зари, если буря не стихнет.

— Вы здесь дома, граф!

— Да, но кстати, я имел к вам просьбу, и очень серьезную, предупреждаю вас.

— Для вас я сделаю все, — говорил хозяин заискивающим тоном и низко кланяясь.

— Когда придет Биго и мы перейдем в другую комнату, вы должны уйти совсем.

— Слушаю, граф.

— Не забывайте, что я ненавижу, когда подсматривают или подслушивают.

— Понимаю, граф.

— Если мы останемся целую ночь в вашей норе, то это потому, что нам нужно говорить об очень важных делах.

— Понимаю, граф, вы боитесь нескромности с моей стороны, но здесь вы в полнейшей безопасности.

— Я хотел бы этого, поэтому предупреждаю; если только увижу длинные уши там, где их не должно быть, я обрублю их совсем.

Угроза эта была произнесена таким тоном, что шпион невольно вздрогнул.

— Вы мной всегда будете довольны, граф.

— Я говорю для вашей же пользы, потому что, если вы вздумаете шпионить, я рассчитаюсь по-своему.

— Ничего не боюсь, граф, вы должны меня знать, моя репутация известна, я никогда не интересуюсь чужими делами.

— И отлично делаете, это единственное средство избежать неприятностей.

Раздался второй, такой же тихий, замирающий звонок.

— Вот и интендант, — сказал шпион, — он один только может прийти через эту дверь.

Жак взял свечу и пошел навстречу.

Почти в ту же минуту Биго появился на пороге той комнаты, где сидел Витре.

Союзники крепко пожали друг другу руки.

Интендант Канады был в таком же виде, как Витре в первую минуту появления в доме ювелира; он быстро снял плащ и шляпу, которые шпион подхватил, проделывая с ними то же, что и с первой парой.

Биго, по-видимому, был сильно рассержен.

— Что за проклятая погода! — вскричал он. — Нужно быть совсем дураком, чтобы выходить на улицу в такую грозу, ни одной собаки туда не выгонишь.

Граф засмеялся.

— Держу пари, что вы играли и проиграли.

— Черт возьми! Вот уже месяц, как я проигрываю; сегодня меньше чем за час я спустил 200 000 франков из-за этого дурака Мосэ.

— 200 000 — куш большой! — еще громче засмеялся граф.

— Это не считая того, что я проиграл за весь месяц.

— Гм! — не переставал смеяться граф. — Вы знаете пословицу, мой дорогой Биго?

— Какую пословицу? Признаюсь, я плохо знаю пословицы; про которую вы говорите?

— Несчастлив в игре, счастлив в любви.

— О, черт возьми! — вскричал насмешливо Биго. — Как раз кстати эта дурацкая поговорка! Я никогда еще не был так несчастлив у женщин, как последние три недели.

— В таком случае нужно покориться своей участи, это, несомненно, дьявольское наваждение.

— Хуже — гибель, падение!

— Да, не все Монкальмы, только он один везде и всюду одерживает победы.

— Не будем касаться политики до ужина, — сказал интендант Канады, прикладывая палец к губам, — это портит аппетит.

— Правда! К тому же мы не для политики сошлись.

— Понятно! Жак Дусе, — сказал он, обращаясь к шпиону, — сделайте одолжение, я сумею отблагодарить, — он особенно подчеркнул последние слова.

— Я очень счастлив, если могу быть полезным, — отвечал шпион, — даже без вознаграждения, я и так вам многим обязан.

— Я ничего не знаю; я заплачу тебе 500 луидоров.

— Гм! Это хорошая сумма! — вскричал шпион, глаза которого забегали от радости.

Биго улыбнулся.

— Кстати, откуда ты?

— Вы не знаете? Я имел уже честь говорить вам, что я нормандец, уроженец Квебека.

— Да, я забыл, но это не беда! Я принес письмо, довольно серьезное, но оно написано по-английски, и я не могу прочесть, переведи его, пожалуйста, пока мы будем ужинать; ты его кончишь в четверть часа, вот оно, а с ним я обещаю 500 луидоров.

Он подал шпиону письмо и кошелек.

— Я не доверяю моим секретарям.

Жак Дусе взял письмо, попробовал читать, но тотчас же сказал с печальной физиономией:

— Увы, сеньор, я не понимаю по-английски, хотя и говорят, что английский язык — тот же французский, только с плохим произношением, но я положительно ничего не могу разобрать; я так хотел бы быть вам полезен.

— Разве ты не говоришь по-английски?

— Нет, я только немного болтаю по-испански и по-немецки.

— Но не отчаивайся, мой друг, возьми это золото, оно тебя успокоит.

— О, вы слишком добры!

— Ба! Ты зато будешь служить за ужином.

— Как угодно.

Биго лгал, говоря, что не знает по-английски; шпион, в свою очередь, также соврал, назвав себя нормандцем, когда был бретонцем из самого центра Бретани, где говорят на чистом гельском наречии.