Сурикэ

Но он имел дело с человеком могущественным, которому ничего не стоило погубить всю вашу семью. Отец ваш таил свою месть двадцать пять лет. Он научил вас владеть оружием, дал вам полное и серьезное образование и потом ждал случая воспользоваться вашими услугами для своей мести. Его враг в продолжение многих месяцев жил в Новой Франции. Если бы вы прибыли как путешественник, на это обратили бы внимание и вы бы исчезли, как это здесь случалось много раз. Чего ради вам нужно было переплывать океан? Ваш отец богат, и вы адвокат парижского парламента. Надо было придумать какую-нибудь уловку, чтобы вы были вполне гарантированы от всяких подозрений. Такая уловка была найдена. Ваш отец наделал много шума из-за нескольких ваших пустых шалостей; он преувеличил ваши долги и добился указа о посылке вас в Новую Францию, и, когда все было готово, вас снабдили всем необходимым для путешествия, остальное вам известно.

— Но мне известно также, милостивый государь, что накануне моего отъезда, когда я хотел проститься с отцом, он отказался принять меня.

— И он был прав.

— Как прав?

— Конечно. Отец ваш растрогался бы и открыл бы вам все. Враг ваш, быть может, был бы предупрежден, и дело стольких лет могло бы быть потерянным.

— Вы так подбираете факты, что невольно приходится верить.

— Скоро вы убедитесь, что я говорил только истину. К тому же я слишком многим обязан вам, чтобы я не был с вами искренен.

— Как имя этого врага? Можете ли вы назвать мне его?

— Я, собственно, за этим и пришел сюда. Имя его — граф Рене де Витре.

— Граф Витре! — воскликнул охотник, задрожав. — А! С первой же минуты, как я увидел этого человека, я почувствовал к нему ненависть.

— Я знаю, что между вами происходило и как вы едва его не убили.

— Если б я знал тогда то, что узнал сегодня, я убил бы его как собаку.

— И хорошо бы сделали.

— Я знаю и убедился в этом несколько дней тому назад.

— Что вы хотите сказать?

— Граф подкупил убийцу, чтобы покончить со мной.

— Уже?

— Да.

— И чем же это кончилось?

— Я убил подкупленного.

— Граф найдет другого.

— Разве убийство его пункт помешательства?

— Но час кары уже пробил, у меня в руках доказательства, дающие возможность погубить его; его постигнет ужасная кара, в этом я вам клянусь! — сказал Мрачный Взгляд с сильнейшей ненавистью в голосе.

— Извините, милостивый государь, но позвольте предложить вам один вопрос.

— Извольте.

— Почему эта месть так сильно интересует вас?

— Вы это узнаете, когда прочтете письмо вашего отца. Пусть лучше оно откроет вам все.

— Да, действительно, так будет лучше.

— Несколько дней тому назад я ужинал с графом в Луисбурге.

— А! Он возвратился?

— Да, и обшаривает все мышиные норки, чтобы разыскать меня, но я обманул этого великого обманщика и сбил его с толку; я приобрел связи в высших сферах, с которыми ему нелегко будет справиться. Он почти потерял голову и не знает, какому святому молиться. Одним словом, я затравил его, остается только добить.

— И с Божьей помощью мы победим, — сказал Лебо с мрачной решимостью.

— Слушайте же, я расскажу вам о нашем обеде в Луисбурге.

— Должно быть, это очень интересно.

— В особенности для вас.

Тогда Мрачный Взгляд, в котором читатель, без сомнения, узнал Матье, рассказал охотнику все, что произошло между ним и графом Витре в доме Каймана, в Луисбурге.

— Это ужасно! Этот человек какое-то чудовище. Думаете ли вы, что у него хватит духу сделаться убийцей лиц, осужденных им на смерть?

— Да. Разве он уже не подсылал убить вас?

— Правда.

— Он не остановится перед преступлением, я в этом убежден.

— Но что ему сделали эти несчастные?

— Ничего, но они обладают какой-то тайной, которую он хочет уничтожить, погубив их; эти люди стесняют его, и он желает во что бы то ни стало стереть их с лица земли. Вы видите, что неприязненные действия открылись с обеих сторон.

— Но не нашлось ли какого-нибудь средства окончить это дело полюбовно? Я не хочу проливать крови.

— Мы об этом поговорим, когда вы прочтете письмо вашего отца.

— Зачем вы отсылаете меня постоянно к нему?

— Так следует… А! Я и забыл, я должен вручить вам…

— Что?

— Пятьсот тысяч ливров.

— Вот как! Я не нуждаюсь в деньгах и не трачу почти ничего. У меня гораздо больше, чем мне нужно.

— Вы забываете, что деньги — нерв жизни; они отворяют все двери и раскрывают самые затаенные вещи. Деньги эти не для вас, но…

— Понимаю. Кто стремится к цели, не пренебрегает средствами.

— Отличный ответ. Когда я вам понадоблюсь, вы найдете меня в монастыре францисканцев в Квебеке, где спросите отца Жерома.

— Отлично. Я не забуду.

— Когда я захочу вас повидать и не застану дома, то в запечатанном конверте оставлю червонного туза, если же туза треф, то значит, что я был у вас по делу весьма поспешному. Когда же вы найдете туза пик, то это будет означать, что вам грозит опасность, и вы тотчас же поторопитесь ко мне в монастырь.

— Все это ясно. Но знаете ли вы, где я живу?

— Да, в доме Белюмера. Теперь до скорого свидания. Смотрите же, будьте осторожны.

— Буду бодрствовать, будьте покойны. Оба пожали друг другу руки и расстались.

Солнце уже встало, беседа их длилась несколько часов.

ГЛАВА XIV. Витре все еще ищет, но ничего не находит

Политический горизонт Канады покрывался все более и более грозными тучами.

Французы, вполне достойные своего имени, — но таких было немного в администрации Новой Франции — предвидели катастрофу, готовую разразиться каждый день.

Монкальм не предавался иллюзиям насчет колонии. После всякой одержанной им победы он доносил военному министру, что надобно заключить мир с англичанами, в противном случае они погибли.

И не только один Монкальм писал так военному министру, ему писали то же Дорель, шевалье Леви, Бугенвиль и многие другие, обладавшие совестью и видевшие всю низость образа действий Биго и его злоумышленников; как ни резко это название, но они не заслуживали другого.

Англичане грозно вооружились против несчастной колонии; они хотели атаковать французов сразу со всех сторон и, раздавив их одним ударом, покончить с ними.

В Версале все это было известно; там многие втихомолку вздыхали, и в том числе первым — военный министр, который имел более верные сведения, чем другие. Но никто не осмеливался сказать слово. Маркиза Помпадур сильно интересовалась Канадой и всеми силами покровительствовала Биго.

Маркиза Помпадур была слишком могущественна у короля; все перед нею преклонялись.

Хотя убежденный, что потеря колонии не более как вопрос времени, Монкальм несколько раз просил разрешения возвратиться во Францию, но не мог добиться его.

Видя себя преднамеренной жертвой, Монкальм безропотно покорился, но покорился как герой.

Со дня взятия Шуежена главнокомандующий только изредка появлялся в Квебеке и оставался там не более двух-трех дней, затем снова поспешно возвращался в начатые укрепления, чтобы привести их в возможно лучшее состояние, увеличить наличный состав войска и пополнить магазины съестными и боевыми припасами и также обмундированием, наконец, приготовить все то, что необходимо для ведения войны. Он знал из верных источников, что будущая кампания будет одной из наиболее тяжелых.

Монкальм принял неизменное решение; имея в виду только одно — честь Франции, он дал себе слово сделать свое положение более выигрышным, чем самая блестящая победа.

Монкальм хотел, чтобы успех англичан, стоивший им более, чем поражение, возбудил у них не торжество, а ужас, и очень честно сдержал данное слово, как это увидят в развязке этой грандиозной эпопеи.

Однажды, между восемью и девятью часами вечера, какой-то господин, тщательно закутанный в складки широкого плаща, вошел в переулочек, упиравшийся в задний фасад дома Жака Дусе, днем ювелира, а в часы досуга — шпиона г-на Биго.

Неизвестный надавил плиту, потайная дверь отворилась; он вошел и врасплох очутился лицом к лицу с ювелиром.

— Входите скорее, — сказал Дусе, быстро затворяя дверь, — не знаю почему, но мне кажется, что за вами следили.

— Пусть! — отвечал вошедший, смеясь, и продолжал, когда они вошли в отлично меблированную комнату шпиона: — Что вам вздумалось! Кроме какого-то прохожего, шедшего в двадцати шагах впереди меня и ни разу не обернувшегося, я и собаки не встретил от самого дома Водрейля. Вы всего боитесь, — прибавил он, продолжая смеяться, и, бросив свой плащ, расположился в мягком кресле.

— Смейтесь, граф, но знайте, что лучшее средство выследить кого-нибудь — это идти впереди него.

— А я не знал этого, теперь же, при первой встрече, вспомню… Благодарю за совет.

Жак Дусе бесцеремонно пожал плечами.

— Откуда вы взяли, что за мной следили? Вы ничего не могли видеть сквозь эти толстые стены.

— Это правда, — ответил Дусе серьезным тоном, — я ничего не видел.

— Ну, так как же?

— Предчувствие меня никогда не обманывает, граф де Витре.

Граф разразился смехом.

— Если мы заходим в область фантастическую, то я не буду говорить ничего; было бы слишком глупо спорить о подобных предметах.

— Вы так думаете, граф?

— Еще бы! — отвечал граф тем же тоном. — Все эти рассказы старых баб — нелепые предрассудки, которые каждый здравомыслящий человек должен презирать.

— Может быть, и так, граф, но кто знает, не придется ли и вам в скором времени согласиться со мной.

— Признаюсь, это меня удивило бы, но оставим этот пустой спор, который не имеет смысла, и поговорим лучше о более важных делах.

— Я к вашим услугам, как и всегда, граф.

— Вот уже почти месяц, как я вас не видел. В последнее наше свидание вы просили у меня только две недели, вы помните это? Я дал вам больше времени, следовательно, вы не можете упрекать меня в настоящем моем нетерпении.

— Совершенно так, граф. Но зато я добыл некоторые сведения.

— А? Посмотрим, что за сведения! — проговорил граф, потирая руки.

— Не радуйтесь, граф; я боюсь, что они не только не принесут вам какой-либо пользы, но еще сгустят тот туман, которым вы уже окутаны.

— Гм! Что вы хотите сказать? Говорите скорее и без разглагольствований.

— Хорошо. Это будет недолго.

— Я слушаю.

— Предлагайте мне вопросы об известных лицах; я предпочитаю вести разговор в этом роде, так будет проще и скорее.

— Хорошо. Шарль Лебо?..

— Исчез дней двадцать тому назад, и никто не знает, что сталось с ним.

— Может быть, убит в стычке с индейцами?

— Нет. Он получил письмо в Квебеке, где он живет в доме старого охотника Мишеля Белюмера.

— Ну, а Белюмер?

— Не знает или, скорее, притворяется, что ничего не знает.

— Может быть, есть возможность что-нибудь узнать через этого человека?

— Нет.

— Как нет?

— Шарль Лебо уехал тотчас по получении письма, никому ничего не говоря; что же касается Белюмера, то он уехал четыре дня спустя по отъезде своего друга.

— Разве вы не послали надежного человека вслед за ним?

— Посылал, но несколько часов спустя его нашли возле Трех Рек с разбитым черепом и не с одной пулей в животе. Мне кажется, лишнее прибавлять, что он был мертв.

— Весьма естественно. Молодцы не зевают!

— Они знают, что им грозит опасность, и защищаются; они правы, точно так же, как будем правы мы, если поступим с ними таким же образом.

— Логично, а граф Меренвиль?

— Граф оставил генерала Монкальма в Карильоне.

— Он должен быть на своей даче Бельвю. Граф постоянно живет там, когда не в походе.

— Бельвю необитаем; там ни души более не осталось.

— Что вы говорите? — вскричал граф, подпрыгивая на своем кресле.

— Истину, граф.

— Все семейство уехало?

— Да, граф. В том числе и мадемуазель де Прэль.

— А! Они, без сомнения, в Квебеке. Для меня это лучше, теперь они под моими руками, и похищение легче будет привести в исполнение.

— Семейство Меренвиль не в Квебеке.

— Вы в этом уверены?

— Даже очень. Дом их пуст, все заперто.

— Черт возьми! Вот так новости!

— Я вас предупреждал.

— Но когда и как они уехали? Ведь должен же был кто-нибудь их видеть? Не могли же они испариться в воздухе.

— Они выехали внезапно, в полночь.

— В полночь?! — вскричал граф с удивлением.

— Да, граф. Они, разделившись на две группы, уехали неожиданно; все было приготовлено заранее.

— А!

— Их выслеживали по следам лошадей. В известном месте, примыкающем к реке, обе группы, как это заметно по следам, соединились в одну и отправились далее. В продолжение восьми дней за ними следили шаг за шагом, и на девятый день…

— Ну, что на девятый день?

— Лошади возвратились в Бельвю после длинного объезда.

— А люди?

— Неизвестно.

— Но слуги, оставленные в Бельвю?..

— Вчера переехали в Квебек, в дом графа.

— Прислуга должна же хоть что-нибудь знать?

— Ничего; к ним уже пробовали подъезжать со всех сторон. Это малоразвитые канадцы, которым не рискнули бы доверить столь важную тайну.

— Так. Но кто мог предостеречь графа?

— Э!.. Конечно, так называемый Матье, который показал вам отличный образчик того, как он умеет обделывать свои дела.

— Ну, уж попадись он мне!

— Ну, это еще когда-то будет, а пока мы в его руках.

— А так мы разбиты.

— Наголову, граф.

— К черту! Проклятье!.. А женщина, прозванная Свет Лесов, тоже исчезла?

— Да, давно уже часть племени бобров оставила свою деревню и переселилась в другое место, как это делают часто индейцы; эта женщина отправилась с переселенцами.

— За ними не следили?

— Гнаться по следам диких?.. Да разве это возможно, граф?

— Мои мысли путаются. Я начинаю сходить с ума.

— И есть от чего, но не надобно еще терять надежды. Если мы успеем найти хоть одного, в наших руках будут все.

— Конечно. Но когда?

— Точно определить я не могу, может быть, завтра, а может быть, через год. Главное, нужно запастись терпением и положиться на случай, который часто помогает тем, кому в счастье не везет!

— Ваши доводы малоутешительны.

— Что делать, граф! Не знаю, что вам и сказать, но только могу уверить вас в одном…

— В чем?

— В том, что это дело, по своим затруднениям и препятствиям, заинтересовало меня в высшей степени. В первый раз я встречаюсь лицом к лицу с противниками, равными мне, так как и они сильны, дворняжки. Я буду бороться с ними во что бы то ни стало, а если мне не удастся разбить их, то это будет не по моей вине.

— Вы это мне обещаете?

— Будьте покойны, граф. Моя гордость и мое самолюбие поставлены на карту. Если я не выиграю, я сложу голову.

— Вот условие: если вы будете иметь успех, я вам заплачу пятьсот тысяч ливров.

— Это ваше дело. Не теперь будем говорить о деньгах, после — другая статья!

— Все будет зависеть от того, что вы сделаете, — сказал граф, вставая и надевая свой плащ. — Теперь я вас оставляю, уже становится поздно. У меня еще много дела, я опять приду…

— Дайте месяц времени; если будет в промежутке что-нибудь новое, я вам сообщу.

— Отлично. Так будет лучше. До свидания.

— Мое почтение, граф.

Витре, слегка поклонившись, сошел с лестницы, напевая вполголоса модную песенку, и вышел, не принимая никакой предосторожности, а стараясь только не выпачкаться в грязи в этом глухом переулке. Он шел крупными шагами, не оглядываясь ни вправо, ни влево.

Только что граф повернул за угол переулка, как ему представилось какое-то необыкновенное движение в подозрительной груде мусора. Потом внезапно, как черт из игрушечной коробки, показался из кучи сора какой-то человек высокого роста, что-то бормотавший сквозь зубы и ругавшийся.

— Еще десять минут, и я задохнулся бы без покаяния. Чтобы черт побрал старого дурака, на которого приходится постоянно работать; его трудно провести, как старую приказную крысу. Но главное не медлить.

Разговаривая так с собою, неизвестный вышел из дыры, проделанной в куче сора, и быстро распустил громадное покрывало, которым он плотно был окутан, чтобы по возможности меньше выпачкаться грязью. Одежда его не пострадала ничем, что доставляло ему немало удовольствия. Завернувшись в плащ, он поспешил в глубь переулка, который был от него не более четырех или пяти шагов.

В это самое время Жак Дусе разговаривал с собою вполголоса:

— Сердце мое сжимается, это — предчувствие, что бы там ни говорил граф Витре. Подожду еще пять минут, чтобы окончательно увериться, что граф не возвратится, как это он сделал в последнее свое посещение, и потом сниму пружину потайной двери. Я хорошо знаю, что никому в Квебеке неизвестно о существовании этой двери, но всегда нелишне быть осмотрительным.

Он взглянул на часы.

— Пять минут кончаются, — прибавил он, — пора. Дусе отворил дверь в комнату, в которой он принимал своих клиентов, то есть избранных, как бы назвали их теперь. Дусе не сошел с лестницы еще и наполовину, как услышал твердые и тяжелые шаги и затем увидел слабый свет.

— Я был вполне в этом уверен, — пробормотал Дусе. — Граф всегда так делает, он, вероятно, забыл сообщить мне что-либо важное или подать последний совет. Я знал, что вы возвратитесь, — проговорил Дусе уже громко, — входите; но еще бы минута, вы не смогли бы войти, дверь была бы заперта.

Таинственный посетитель, которого Дусе принял за графа Витре, проворчал что-то сквозь зубы, на что шпион не обратил внимания, чем и сделал громадную ошибку.

Костюм незнакомца чрезвычайно походил на костюм графа Витре.

Несмотря на всю свою смышленость, Дусе на этот раз ошибся; впрочем, костюм графа не имел никакого значения для Дусе, ему не надо было изучать ни манер, ни платья графа.

— Не угодно ли вам присесть в эти кресла, граф, — сказал Дусе с почтительным поклоном.

Незнакомец снял плащ и шляпу.

— Я не граф Витре, — отвечал он сурово.

На нем была бархатная маска и в каждой руке по пистолету, дула которых были направлены в грудь шпиона.

Дусе был буквально поражен этим визитом, предвещавшим для него так мало хорошего.

— Я не граф Витре, — повторил незнакомец, — хотя он и научил меня, сам того не зная, как открывается ваша потайная дверь. Без помощи графа я никогда не отгадал бы замысловатого механизма этой двери.

— О, мое предчувствие! — пробормотал Дусе.

— Что вы говорите? — спросил незнакомец.

— Ничего такого, что могло бы вас интересовать, — отвечал шпион, начиная приходить в себя.

Дусе был не только храбр, но и решителен. Когда его первое удивление прошло, он вполне овладел собою.

— Кто вы? Что вам нужно от меня? И отчего вы явились ко мне с оружием в руках?

— Вот сколько вопросов в один раз! — отвечал насмешливо незнакомец. — Тем не менее я отвечаю вам на все. Вы видите, что я недурно сложен; знайте же, малейшее подозрительное движение с вашей стороны — и я убью вас, как собаку, как бы вы ни были храбры.

— Милостивый государь!..

— Молчите, если хотите, чтобы я отвечал на ваши вопросы.

— Я жду…

— Чего вы ждете? Чтобы пришли к вам на помощь? Но вам известно лучше, чем мне, что вы один в этом совершенно отдельном помещении. Но, чтобы отнять у вас всякую надежду…

И незнакомец неожиданно набросился на Дусе и, несмотря на сопротивление последнего, повалил его на пол и крепко связал тонкими, но прочными веревками, бывшими, как оказалось, в порядочном количестве в карманах незнакомца.

Дусе, весь красный от гнева и усилия, извивался как змея, но все его старания были напрасны: несмотря на всю свою силу, он встретился с сильнейшим себя вдвое.

— Вот так хорошо, — сказал незнакомец, вставая и поднимая свои пистолеты, которые заткнул за пояс.

Потом он запер дверь на два оборота замка и ключи положил себе в карман.

— Теперь мы можем поболтать, не боясь, что нас побеспокоят, — продолжал незнакомец.

Он поднял Дусе на руки, посадил его в кресло, а другое подвинул для себя.

— Вы хотите знать, кто я? — спросил он.

— Да, — отвечал Дусе.

— Я тот, которого так же, как и друзей моих, вы ищете с таким ожесточением по приказанию графа Витре.

— Следовательно, вы Матье?

— К вашим услугам, — отвечал незнакомец, — я Матье и еще кто-кто.

— Я в этом не сомневаюсь, г-н Матье, — сказал Дусе с иронией, — поправьте свою маску, а то все лицо ваше видно.

Матье взглянул в зеркало и убедился, что Дусе говорил правду.

— Следовательно, мне бесполезно оставаться далее под маской?

— О! Совершенно бесполезно.

— Тогда перестанем продолжать наш разговор, — отвечал незнакомец и быстро спросил шпиона: — Сколько вам лет, Жак Дусе?

— Через месяц будет тридцать семь.

— Сделали ли вы ваше завещание?

— Я еще молод, чтобы думать о завещании.

— Неосторожно. Ваше несчастье, что вы увидели мое лицо.

Слова эти были сказаны таким тоном и с таким взглядом, что Дусе, несмотря на свою храбрость, задрожал.

— Но возвратимся к давнишнему разговору; пришел я к вам, чтобы поговорить о наших делах; с оружием — для того, чтобы заставить вас слушать меня.

— Но, любезный Матье, вы ошибаетесь с начала до конца.

— Вы так думаете?

— Я в этом уверен.

— Вы хвастаете.

— Попробуйте и увидите; впрочем, самое лучшее, что вы можете сделать — это пустить сейчас же мне пулю в лоб.

— Я не так глуп; вы сделали мне вызов, я его принимаю.

— Какой вызов?

— Не вы ли сказали, что не будете говорить и ничто вас не принудит нарушить молчание?

— Да, сказал это и повторяю опять.

— Тем лучше. Я заставлю вас говорить, вот и все.

— Желал бы я знать, как.

— Узнаете скорее, чем предполагаете; теперь десять часов, с восходом солнца мы отправимся в путь.

— Не понимаю, что вы хотите сказать.

— Очень просто; все готово, и я уведу вас отсюда в одну знакомую мне индейскую деревню, обитатели которой мои друзья.

— Что вы еще вздумали?

— Я отвечаю на ваши вопросы; дикие обладают чудесным средством заставлять людей говорить, и вы увидите после семи— или восьмичасовой пытки, что вы заговорите, то есть заболтаете, как сорока, так что не успеют вас и остановить. Я иду известить своих товарищей, которые мерзнут в переулке, где вдобавок не пахнет розами. Но прежде позвольте мне завязать вам рот, а то вы в мое отсутствие призовете на помощь, я же ненавижу скандалы, как вы ненавидите говорить, когда вас об этом просят.

— Вы меня хотите выдать дикарям? — спросил Дусе, содрогаясь.

— Непременно. Я решил, что заставлю вас исполнить свое желание. Вы отказываетесь, и прекрасно; не будем больше говорить об этом.

— Еще слово.

— Говорите.

— Дайте мне честное слово дворянина.

— Вы не можете знать, дворянин я или нет.

— Мне кажется, что вы дворянин.

— Положим. Зачем же вы требуете от меня слова?

— Вы серьезно выдадите меня диким?

— Да, чтобы вас пытали. Даю вам слово, завтра утром вы будете в руках индейцев.

— Хорошо, я скажу вам все.

— Скоро, — проговорил Матье, нахмурив брови, — не слишком ли скоро вы решились?

— Потому, что я вас знаю, граф де Вилен.

— Ты меня знаешь? Как? Где ты меня знал?

— Я вас знаю со дня моего рождения. Я родился во владениях вашего сиятельства; предки мои служили вашей благородной семье более ста лет; отец мой, если он только жив, ваш управляющий.

— А! Так это ты тот негодяй, упрямая башка, Ивон Кальбри, с которым никто не мог справиться?

— Да, ваше сиятельство.

— Подожди немного.

Граф одним движением руки освободил его от веревок.

— Теперь ты свободен.

— Благодарю, ваше сиятельство.

— Твой отец достойный человек, и я его люблю. Если ты не знаешь, то я тебе сообщу, что он жив еще. Я имел от него известия месяц тому назад.

— Ему почти восемьдесят лет, но он крепок, как гранит наших берегов.

— Ты переменил имя?

— Несколько раз, ваше сиятельство.

— Давно уж я потерял тебя из виду.

— Да, и все-таки двенадцать лет тому назад я имел счастье оказать вам большую услугу.

— Ты? Ты бредишь?

— Я говорю истину, ваше сиятельство.

— При каких же обстоятельствах?

— Вы были в Бастилии, откуда не выходят.

— А между тем я вышел.

— Да, благодаря самопожертвованию вашего тюремщика.

— Правда. Бедный Констан, что сталось с ним?

— Вы желали бы знать?

— Еще бы.

— Пьер Констан — я! Перед вами!

— Ты Пьер Констан?

— Да, я. Когда вы вышли из Бастилии, я провел вас улицей Бертен Туаре в гостиницу, где нанял комнату и доставил ваш чемодан, наполненный вашими вещами, оставленный вами в Бастилии, а также и бумажник, который вы хотели разделить со мною.

— И ты отказался, говоря…

— Что мы оба бретонцы и должны помогать друг другу без всякого вознаграждения.

— Так. Теперь, когда подумаю, что я тебя, храброго Ивона, хотел отдать в руки диких…

— Не поминайте мне об этом, меня до сих пор дрожь пробирает.

— Но как ты очутился здесь, в Квебеке?

— Сейчас же после вашего бегства меня отправили в Новую Францию с секретным предписанием сбыть меня с рук; но Биго нуждался в искусном шпионе и спас меня. Теперь, благодарение Богу, я богат и известен под именем Жака Дусе.

— Как ты знаешь графа Витре?

— Меня свел с ним Биго.

— И ты ему рассказал многое?

— Что я мог рассказать ему? Я ничего не знал.

— Да, мы настороже.

— И хорошо делаете, так как имеете дело с человеком, который не прощает.

— Это так, но я не нападу на него, прежде чем не представится к тому удобный случай.

— Ваше сегодняшнее похождение могло бы иметь худые последствия для вас.

— Я это знал, но я не хотел иметь тебя против себя, мои враги были бы слишком сильны; вот почему я ни перед чем не остановился, чтобы избавиться от тебя.

— Благодарю.

— Я не знал, с кем мне предстоит борьба: искусство твое превозносили, и я затруднялся, как покончить с тобой.

— Случай сильнее всего, граф; он один может устроить многое.

— Я почти этому верю. Случай — многое, чтобы не сказать — все.

— Мы никогда не достигли бы таких результатов, как теперь.

— То есть?

— Очень просто. Теперь все в наших руках.

— Так. Но как ты поступишь с Витре?

— В общих наших интересах, граф, я останусь с ним в хороших отношениях и сумею подчинить его себе.

— Но, во всяком случае, так, чтобы он ничего не заметил.

— Еще бы; иначе он раздавит меня одним щелчком.

— Конечно. Он никого не щадит.

— Мне известно кое-что о нем. Я говорю это, чтобы показать вам, что знаю, чего держаться.

— Ты знаешь, где я живу?

— Нет, граф, я не желаю знать вашего адреса, — отвечал с тонкой улыбкой Дусе. — Я каждый день буду проходить мимо монастыря францисканцев. Когда мне нужно будет поговорить с вами, я буду держать сверток в левой руке.

— Но когда мне понадобится переговорить с тобою, как мне быть?

— Вы поднесете правую руку к шляпе.

— Хорошо, буду помнить.

Они расстались. Эти два человека, стремившиеся прежде уничтожить один другого, теперь дружески, по-английски пожали друг другу руки.

Положительно графу де Витре не везло.

ГЛАВА XV. Где подготовляются важные события

Мы оставим на некоторое время берега Св. Лаврентия и, совершив громадный скачок, перенесемся к слиянию Моногохеля с Огио, этой великолепной рекой, которую французы не знали как назвать, открыв ее в 1670 г.; рыцарь Ла-Салль назвал ее Прекрасной рекой, но никакое название не в состоянии передать всей ее красоты.

Было около шести часов утра, барабанщики били зорю в форте Дюкен, воздвигнутом при слиянии двух рек, над которыми он господствовал.

Лучезарное солнце поднималось над горизонтом, еще затянутым туманом — последней попыткой ночи затемнить утро, — и освещало листву высоких деревьев, корни которых омывались водами реки.

В глубине леса раздавалось веселое пение птиц, приветствующих восход солнца. Слышалось только трепетание крылышек и щебетание лесных обитателей, спрятанных под листвой и пробудившихся, чтобы благодарить создателя.

Вдали виднелись высокие пики Алеганских гор.

В форте отворилась калитка, две женщины, обменявшись несколькими словами с часовым, вышли из крепости и, с воодушевлением о чем-то разговаривая между собою, медленно направились к Прекрасной реке.

Старшей из них казалось лет тридцать, хотя ей было десятью или двенадцатью годами более, в чем она сознавалась при случае без всякой аффектации и кокетства; подобное самоотречение — редкость в женщине, почти героизм; сказать это — значит отказаться от претензии нравиться, а у немногих женщин хватит на это мужества.

Она была прекрасна, как римская матрона времен республики; походка у нее была величественная, она обладала голосом, которому позавидовал бы сам соловей. Ее восхитительные нежные глаза выражали какую-то грусть. Видно было, что несчастия в продолжение многих лет без отдыха и сострадания преследовали эту женщину и запечатлели ее черты выражением несказанной доброты, возбуждавшей симпатию при первом взгляде на это лицо. Ее костюм придавал еще большую оригинальность ее фигуре.

Она была одета, как жены гуронов, — в одежде на первый взгляд весьма странной, но не лишенной некоторой грации, когда этой одеждой пользуются с умением, которым отличалась эта женщина; она искусно драпировалась в свои бедные ткани и казалась еще прекраснее. Прибавим, что эта женщина говорила на нескольких индейских наречиях с таким совершенством, как будто родилась у гуронов, которые приняли ее в свое племя.

Другая была мила, грациозна и молода.

Одним словом, это была Марта де Прэль, которая до сих пор появлялась только на наших страницах.