Они тыкали саблями тюки, заглядывали в повозки и год них, не гнушаясь перетряхивать даже маленькие узелки. Убедившись после самых тщательных поисков, что все до единого человека находятся в зале, он и сам собрался было туда вернуться, но, так как там по-прежнему царило бурное веселье, передумал. Он разрешил сопровождавшим его солдатам вернуться в залу, о чем те только и мечтали.
      Оставшись один, капрал прежде всего удостоверился, что за ним никто не следит, затем закурил пахитоску и стал прохаживаться взад и вперед с беспечным видом человека, вышедшего подышать свежим воздухом. Через некоторое время он незаметно удалился от галереи и затерялся в темноте, где его невозможно было увидеть
      Он внимательно огляделся по сторонам и подбросил вверх зажженную пахитоску Пахитоска прочертила в воздухе светящуюся параболу и упала на землю, где капрал погасил ее ногой. В ту же самую минуту огненная стрела рассекла темноту
      - Так, - пробормотал капрал, - надо быть осторожным.
      Он еще раз внимательно огляделся по сторонам, запел вполголоса первый куплет песни, хорошо известной в пампасах:
      "О, драгоценная свобода! Тебя нельзя сравнить ни с золотом, ни с самыми великими сокровищами обширной земли".
      И сразу же чуть слышный голос подхватил песню, запев второй куплет:
      "Богаче и дороже самого драгоценного сокровища..."
      Узнав пароль, капрал остановился. Он воткнул свою саблю в землю, оперся о рукоятку и сказал довольно громко, делая вид, что говорит сам с собой:
      - Хотелось бы мне знать, почему страусы так внезапно удалились глубоко в степи?
      - Потому, - ответил только что певший голос, - что они почувствовали запах мертвечины.
      - Похоже на правду, - сказал капрал. - Если так, то кондоры должны бы спуститься к Кордильерам.
      - Прошел уже двадцать один день, как они перелетели через Кумбре.
      - Солнце было красно вчера на закате.
      - Его лучи, без сомнений, отражали отблеск пожара, зажженного мас-горка
      Капрал более не колебался.
      - Приблизьтесь, дон Леонсио, - прошептал он. - Вы и ваши спутники.
      - Мы здесь, Луко.
      Капрал немедленно был окружен шестью всадниками, вооруженными с ног до головы. Читатель, конечно, понял, что это были те самые всадники, которые час назад встретились на почтовой станции с федералистами и которых благоразумие заставляло до сей поры укрываться в темноте.
      В доме веселье все продолжалось, постепенно приняв размеры гигантской оргии. Наши всадники были уверены, что им никто не помешает. Хотя взошла луна и заливала землю довольно ярким светом, люди эти, укрывшись за повозками, не опасались быть увиденными, между тем как все выходящие из дома будут им видны, как на ладони.
      Мы воспользуемся серебристым светом луны, чтобы разглядеть внешность действующих лиц, с которыми предстоит познакомиться, тем более что для большей предосторожности они сошли на землю и вели лошадей за узду.
      Мы сказали, что их было шестеро. Трое первых, очевидно, были пеоны, но их тяжелые серебряные шпоры, их тирадоры или пояса из вышитого бархата, оружие изящной чеканки, видневшееся из-под добротных шерстяных плащей, а главное - почтительная фамильярность, с какою они обращались к своим господам, свидетельствовали о доверии и уважении к ним со стороны господ.
      Пеоны эти действительно были не только слугами, но и друзьями, смиренными, это верно, но преданными и многократно испытанными в сложных ситуациях.
      Из господ двое были люди лет тридцати пяти или тридцати восьми, в полном расцвете сил. Костюм их мало отличался фасоном от описанных выше, хотя превосходил по качеству.
      Первый был высок ростом и строен, изящен в обращении, с изысканными манерами. Гордое и мужественное лицо носило печать чистосердечия и доброты, внушавшее уважение и симпатию. Это был дон Леонсио де-Рибейра.
      Спутник его, почти такого же роста и с такими же изящными манерами, являл собой полную противоположность Леонсио. Его голубые, кроткие как у женщины глаза, густые светло-русые локоны, выбивавшиеся из-под широких полей шляпы и в беспорядке падавшие на плечи, матовая белизна кожи, контрастировавшая со смуглой кожей дона Леонсио, заставляли предполагать, что он родился не в жарком климате Латинской Америки. Однако этот человек еще более, чем его товарищ, мог с полным основанием считать себя сыном этой страны, потому что вел род от храброго и несчастного Тупак-Амару, последнего инка, подло убитого испанцами. Его звали Манко-Амару, Диего де Солис и Виллас-Реалес. Мы просим извинения читателя за эти громоздкие имена.
      За слегка женственной внешностью дона Диего де Солиса скрывалось львиное мужество, а изящные руки с тонкой, почти прозрачной кожей и розовыми ногтями таила в себе невероятную силу.
      Третий человек, скромно стоявший позади других, так старательно кутался в плащ, а шляпа была так низко надвинута на лицо, что можно было увидеть только большие черные глаза, время от времени метавшие пламя. Тонкий стан, хрупкая фигура, непринужденность движений невольно заставляли думать, что это ребенок, если только мужской костюм не скрывает женщину, что было гораздо вероятнее.
      Как только капрал увидел только что описанных нами людей, он мгновенно преобразился. Его бесцеремонная грубость сменилась той вкрадчивой вежливостью, которая свидетельствует об истинной преданности. Лицо его утратило насмешливое и лукавое выражение.
      Дону Леонсио с трудом удалось умерить безумную радость, которую солдат демонстрировал с наивным чистосердечием человека, который обрел наконец долгожданное счастье.
      - Полно, Луко, - повторил он. - Успокойся, друг мой. Это я, я. Будь благоразумен, сейчас неподходящее время для излияний чувств.
      - Это правда! Правда! Но я так счастлив увидеть вас после столь длительного перерыва.
      Он отер жгучие слезы, катившиеся по его загорелым щекам.
      Дон Леонсио был взволнован преданностью этого старого слуги.
      - Благодарю, Луко, - сказал он, протягивая ему руку. - Ты доброе и преданное существо.
      - Однако при том, что я счастлив видеть вас, я предпочел бы, чтоб вы приехали не так неожиданно. Времена плохие, нынешний тиран в Буэнос-Айресе могущественнее прежнего.
      - Знаю. К несчастью, я не могу отложить мой приезд, несмотря на опасности, которым буду подвергаться.
      - У нас ужасная жизнь.
      - Ничего не поделаешь. Мы должны покориться тому, чего не можем изменить. Ты исполнил все мои приказания?
      - Все. Ваш брат предупрежден. К сожалению, я не мог сделать этого лично. Я был вынужден отправить к нему гаучо, которого знаю очень мало. Но, будьте спокойны, ваш брат непременно здесь будет через несколько часов.
      - Хорошо. Но мне кажется, ты явился сюда с большой компанией.
      - Не мог иначе. За мною следят, вы это знаете. Мне пришлось пуститься на хитрость, чтобы уговорить поручика приехать сюда.
      - Мы чуть было не наткнулись на него.
      - Да, и я страшно испугался, потому что уже узнал вас. Одному Богу известно, чем могла бы кончиться эта встреча.
      - Этот поручик хороший человек? Луко печально покачал головой.
      - Берегитесь, это самый жестокий мас-горка пса Розаса.
      - Черт побери! - проговорил Леонсио с озабоченным видом. - Я боюсь, мой бедный Луко, как бы не попасть нам в ловушку, из которой будет трудно выбраться живыми и невредимыми.
      - Положение трудное, не скрою, надо действовать чрезвычайно осторожно, чтобы они не напали на ваш след. Самое главное - выиграть время.
      - Да, - сказал дон Леонсио задумчиво.
      - Сколько вас? - вступил в разговор дон Диего.
      - Тридцать пять человек, вместе с поручиком. Но я вам уже сказал, что это настоящий демон. Он один стоит четверых.
      - Ну и что же! - продолжал небрежно дон Диего, поглаживая свои белокурые усы. - Нас семеро, вместе с тобой, нашим храбрецом.
      - Кто этот поручик?
      - Дон Торрибио, бывший гаучо.
      - О! - воскликнул дон Леонсио с отвращением. - Торрибио Дегвелло!
      - Я с удовольствием прижал бы коленом грудь этого злодея. Ну, что же будем мы делать?
      - Вы забываете, кто с нами, дон Диего, - сказал дон Леонсио, указав глазами на их спутника, неподвижно стоявшего рядом.
      - В самом деле. Я сошел с ума. Простите меня, милый, мы должны действовать очень осмотрительно.
      - Какое счастье, - заметил Луко, - что вы не привез ли с собой донну Антонию. Бедная милая нинья, она умерла бы от страха среди этих демонов.
      Внезапно, прежде чем дон Леонсио успел ответить, на постоялом дворе возник ужасный переполох, прозвучали несколько выстрелов. Обезумевшие от страха мужчины и женщины выскочили из дома и с отчаянными криками разбежались в разные стороны.
      - Спрячьтесь! Боже мой! Что это значит? Я сейчас вернусь, только постарайтесь, чтобы вас не узнали, спрячьтесь ради Бога! До свидания! До свидания! Я должен посмотреть, что там происходит.
      Оставив дона Леонсио и его спутников в сильном беспокойстве, капрал поспешил к дому.
      XVII
      Федеральная любезность
      Мы опередим на несколько минут капрала Луко, чтобы объяснить читателю, что происходило в зале постоялого двора.
      Сначала все шло хорошо. По прошествии замешательства и страха погонщики мулов и быков, окунувшись в стихию своего любимого времяпрепровождения, забыли о своих опасениях и вскоре уже общались с солдатами на равных.
      Водка и вино лились рекой, радость возрастала соразмерно с возлияниями, горяча кровь и кружа головы.
      Между тем поручик дон Торрибио с блестящими глазами и воодушевлением на лице продолжал петь, бренчать на гитаре, а главное - пить. Так, может быть, и продолжалось бы дальше, если бы не одно обстоятельство, которое вдруг все круто изменило и превратило сцену веселья в сцену ужаса.
      Среди веселящейся публики находился молодой погонщик мулов лет двадцати пяти с тонкими и умными чертами лица, но с развязными манерами, привлекавший всеобщее внимание неподражаемой грациозностью в танцах. Вокруг него сосредоточились женщины, одаривавшие его обворожительными взглядами и бурно аплодировавшие его эксцентричным па.
      В числе этих женщин были две шестнадцатилетние девушки, отличавшиеся красотой, присущей американкам. Жгучие черные глаза, опушенные бархатными ресницами, пунцовые губы, золотистый загар на румяных щеках, иссиня-черные тугие косы, стройный стан, гибкий и чувственный - все это вместе придавало им упоительную и сладострастную прелесть, которая не поддается анализу, но магическому действию которой невольно подчиняется даже самый холодный человек.
      Эти две женщины превосходили всех остальных в выражении восторга по поводу искусства танцора. Следует отдать должное танцору. Он, по-видимому, не придавал особого значения производимому им эффекту. Это был добродушный парень, просто любивший танцевать, а при его образе жизни ему редко представлялась возможность предаться любимому занятию. Поэтому он был далек от того, чтобы пытаться внушить любовную страсть какой-нибудь из своих поклонниц.
      Девушки эти инстинктивно почувствовали равнодушие погонщика и оскорбились, но не подали вида, продолжали расточать ему страстные признания и восторженные похвалы, которые становились уж слишком нарочитыми, чтобы оставить равнодушными многочисленных свидетелей этого. К тому же среди присутствующих было немало таких, которые много бы дали, чтобы заслужить расположение прелестного создания, и, как это случается в подобных случаях, стали сердиться на погонщика за проявляемое им равнодушие, упрекать его в недопустимой невежливости, неумении себя вести и в пренебрежении признательностью со стороны прелестных девушек.
      Молодой человек, оказавшийся в затруднительном положении по одной простой причине - он самозабвенно отдался танцам и побуждаемый присутствующими проявить вежливость, решился выйти с честью из неприятного положения и пригласил сначала одну девушку, а потом другую потанцевать с ним.
      Поэтому, как только поручик после очередного возлияния снова забренчал на гитаре, танцор направился с любезной улыбкой к стоявшим рядом девушкам, поклонившись, сказал той, которая оказалась ближе к нему:
      - Сеньорита, не осчастливите ли вы меня согласием протанцевать со мною этот танец?
      Девушка, зардевшись от удовольствия, уже протянула ему руку, когда ее подруга внезапно взвилась на месте и в мгновение ока очутилась между танцором и подругой.
      - Вы не будете танцевать! - вскричала она гневно. Свидетели этой странной и неожиданной сцены с удивлением воззрились на них, ничего не понимая. Танцор с приглашенной им девушкой с изумлением переглянулись. Между тем танцор решил положить конец этой нелепой ситуации, поскольку девушка продолжала стоять прямо перед ним, гордо закинув голову, с пылающим лицом, всем своим видом выражая угрозу. Танцор, почтительно поклонившись девушке, сказал:
      - Сеньорита, позвольте заметить вам...
      - Молчите, дон Пабло! - резко прервав его, сказала девушка. - Я не на вас сержусь, а на эту бесстыжую шлюху, которая решила завладеть самым красивым танцором.
      При этих словах оскорбленная ею подруга оттолкнула дона Пабло и, приблизившись к своей сопернице, крикнула:
      - Ты лжешь, Манонга, ты говоришь это из ревности, ты не можешь пережить тою, что этот кабальеро оказал мне предпочтение.
      - Я? - ответила та презрительным тоном. - Ты с ума сошла, Кларита. Меня интересует этот кабальеро не более, чем кислый апельсин.
      - Да? - иронично возразила Кларита. - Почему же ты вдруг так рассердилась без всякой видимой причины?
      - Потому что, - запальчиво отвечала Манонга, - я знаю тебя давно и хочу преподать тебе урок.
      - Ты? Полно! Берегись, как бы тебе самой не пришлось получить урок!
      - Как бы не так! Если ты скажешь еще слово, клянусь, я тебя зарежу.
      - Вот как! Но ты даже не умеешь держать ножа.
      - Посмотрим! - вскричала Манонга, опьянев от гнева и выхватив нож из-за пазухи, обернула левую руку шарфом и стала в позицию.
      - Посмотрим! - ответила Кларита и тоже, проворно выхватив нож, приготовилась к бою.
      Дуэль между двумя девушками сделалась неизбежной.
      Дон Пабло, невольно явившийся причиной такой необычной дуэли, всячески старался урезонить девушек, но ни та, ни другая не обращали внимания на его слова. В полном отчаянии он продолжал взывать к разуму девушек, но тут опять вмешалась публика, которую на сей раз интересовала не только перебранка девушек, но и увлекательное зрелище - женская дуэль на ножах, поэтому они стали требовать, чтобы он успокоился и предоставил девушкам объясниться как им желательно.
      Танцор, внутренне убежденный, что он невиновен в случившемся и что только его доброе сердце побудило его стараться уладить скандал, уступил требованию публики и, скрестив руки на груди, решил оставаться зрителем, если не равнодушным, то по крайней мере бескорыстным, предстоящей дуэли.
      Странное и величественное зрелище являли собой эти девушки в странной одежде, гордо стоявшие друг против друга в полутемной зале, готовые к схватке, между тем музыка" и танцы продолжались как ни в чем не бывало, водка по-прежнему лилась рекой и по-прежнему звучал нестройный хор голосов, распевавших веселые песни.
      - На сколько дюймов деремся, милая? - воскликнула Кларита.
      - На все лезвие, душа моя, - насмешливо ответила Манонга. - Я хочу оставить автограф на твоей физиономии.
      - Я намерена сделать то же.
      - Посмотрим. Ты готова, милая моя?
      - Готова, душа моей жизни!
      Вокруг девушек собралось много зевак, в то время как те, выставив вперед словно щит левую руку, напряженно ждали мгновения, когда они бросятся друг на друга. Обе были одинаково молоды и проворны, обе обладали одинаковыми шансами. Привычные к подобным схваткам люди, а здесь их было вполне достаточно, не брались предугадывать исход этой дуэли, которая, впрочем, по мнению всех, обещала быть ожесточенной, судя по гневному блеску глаз соперниц.
      После минутной нерешительности, или, лучше сказать, сосредоточенности, Кларита и Манонга щелкнули языком с пронзительным подсвистом, зловеще сверкнули синеватые лезвия ножей, и они устремились друг к другу.
      Первый раунд был стремителен и закончился ничем.
      Соперницы заняли снова исходное положение.
      Последовала новая схватка и почти мгновенно лицо каждой из них оказалось рассеченным крест-накрест. Они исполнили клятву - каждая оставила свой автограф на лице противницы. Присутствующие восторженно и громко рукоплескали. Никогда в жизни им не случалось видеть такого мастерства.
      После очередной передышки соперницы собирались продолжить борьбу и довести ее до решительного конца, но вдруг плотный круг любопытных разомкнулся, и некий мужчина, став между соперницами и поочередно поглядывая на них, заговорил насмешливым тоном:
      - Послушайте, чертовки!
      Девушки опустили ножи, но продолжали стоять с гордо поднятой головой, всем своим видом выражая надменное презрение друг к другу и неуемную жажду мщения. Они с трудом повиновались воле появившегося так некстати человека.
      Увлеченный музицированием и водкой поручик наконец тоже заметил что-то необычное, происходящее в зале. Его первым побуждением было схватиться за пистолеты, висевшие у него на поясе, но он вовремя спохватился. Дон Торрибио поднялся и, не спуская глаз с соперниц, внимательно следил за перипетиями сражения. Когда же он счел нужным вмешаться, вдруг стал между противницами.
      За поручиком последовали и солдаты. Теперь они стояли в двух шагах от него, держа оружие наготове, потому что предвидели, что вмешательство дона Торрибио в эту ссору неизбежно и рано или поздно он подаст им сигнал к действию.
      Теперь круг, состоявший из зевак, раздался и занял почти всю залу. В середине его стояли две девицы с ножами в руках и поручик, со скрещенными на груди руками, цинично и снисходительно оглядывавший их.
      - Ну, курочки, - сказал он, - что это вы так взъерошились из-за петуха? Неужели только он один и сидит у вас на насесте? Какой великолепный крест начертали вы себе на лице, черт побери! Вы, верно, любите этого негодяя?
      Девицы молчали. Поручик между тем продолжал таким же небрежным, снисходительным тоном:
      - Но где же этот храбрый рыцарь, позволяющий женщинам драться из-за него? Неужели он из скромности прячется?
      Дон Пабло сделал шаг вперед и, посмотрев прямо в лицо поручику, сказал тихо, но твердо:
      - Я здесь!
      - А! - воскликнул дон Торрибио, окидывая его пытливым взглядом. Действительно вы красавец, и не удивительно, что внушаете девицам сильные страсти.
      Молодой человек остался безразличен к комплименту, ирония которого была очевидна.
      - Которую из вас предпочел этот сердцеед? - продолжал поручик, обращаясь к девицам. - Не бойтесь, говорите.
      Наступило минутное молчание.
      - Вы, может быть, боитесь ошибиться, - продолжал дон Торрибио. - Ну, тогда вы, молодой человек, скажите, которую из этих двоих вы предпочитаете?
      - У меня нет предпочтения ни к той, ни к другой, - холодно ответил погонщик.
      - Карамба! - вскричал поручик с притворным восторгом. - Если я понял вас правильно, вы любите обеих одинаково?
      - Нет, вы ошибаетесь, сеньор, я не люблю ни той, ни другой.
      - Вот это-то я и не могу взять в толк. Как же вы могли допустить, чтобы они дрались? О! Это не должно остаться безнаказанным! Если так, сеньориты, я вас помирю и преподам урок этому невежливому кабальеро, который презирает могущество ваших черных глаз. Такое оскорбление вопиет о мщении, клянусь моею душой!
      Свидетели этой сцены внутренне содрогнулись, между тем как солдаты посмеивались между собой.
      С этими словами поручик вытащил из-за пояса пистолет, взвел курок и приставил его к груди погонщика, который, по-прежнему бесстрастный, не сделал ни малейшего движения, чтобы избежать грозившей ему опасности.
      Однако внимательно следившие за происходящим девицы, словно вдруг примирившись, бросились перед ним на колени. В следующую минуту Манонга упала с пронзенной грудью.
      - Ах! - вскричала она. - Ты презираешь меня. Ну, я умираю за тебя. Кларита, я тебя прощаю.
      Дон Пабло перескочил через тело несчастной и кинулся с ножом на поручика. Тот бросил ему в голову свой тяжелый пистолет, но молодой человек уклонился от удара и схватил офицера за грудки. Между ними завязалась борьба.
      Кларита с неотступным вниманием следила за этим неожиданным поединком, готовая при первой же возможности прийти на помощь очаровавшему ее танцору.
      Присутствующих при этой сцене любителей острых ощущений охватил страх. И хотя их было гораздо больше, чем солдат, и все имели оружие, никто не осмеливался прийти на помощь злополучному танцору.
      Между тем, солдаты, основательно пьяные, видя, что их офицер дерется с одним из погонщиков, обнажили сабли и бросились в толпу, рубя направо и налево:
      - Режьте! Режьте унитариев!
      Тогда в этой зале, до отказа набитой людьми, разыгралась жуткая трагедия. Погонщики, преследуемые солдатами, безжалостно рубившими их саблями, устремились к выходу, ища спасения в бегстве. Поднялась невероятная паника. Гонимые страхом и ослепленные инстинктом самосохранения, люди пытались пробиться в дверь, тесня друг друга, топча ногами. А кое-кто прокладывал себе путь ножами.
      Страх делает человека более жестоким и опасным, чем хищные звери. Когда ему грозит смерть, всесокрушающий эгоизм, составляющий сущность человеческой натуры, порой берет верх над всеми прочими качествами, и тогда связи разрываются, для него не существует более ни родных, ни друзей, он глух к зову другого человека и только с единственной мыслью - спастись самому во что бы то ни стало - идет напролом, сокрушая все и вся на своем пути.
      Вскоре кровь потекла рекою, все помещение оказалось заваленным трупами, солдаты все убивали и убивали, а их жертвы уже утратили волю к сопротивлению.
      Наконец дверь рухнула, те, кто остался в живых, разбегались в разные стороны с одной только мыслью - спастись от резни.
      Вот в эту-то минуту капрал и вошел в залу. Страшное зрелище предстало его глазам: груды трупов и истекавших кровью раненых. Однако он не мог удержаться от крика ужаса, когда увидел дона Торрибио, привязывавшего к длинным косам бесчувственной донны Клариты самолично отрубленную голову дона Пабло. Поручик был слегка ранен девушкой в руку и в бедро, одежда его была в крови.
      - Вот! - самодовольно воскликнул он. - Раз она так любит его, сможет полюбоваться им вдоволь, когда опомнится. Теперь он принадлежит ей, теперь никто не похитит его у нее.
      Потом он стал рассматривать девушку с таким жестоким сладострастием, которое невозможно передать словами.
      - Хотя, - сказал он, пожимая плечами, - подождем, пока она очухается. То-то она будет удивлена. Интересно бы посмотреть на нее при этом.
      И покинув свои жертвы, он стал помогать солдатам довершать резню.
      И тут он столкнулся лицом к лицу с Луко.
      - Э! - воскликнул он. - Что ты тут делаешь, пока мы режем злостных унитариев? Сабля твоя в ножнах, а на твоем платье нет ни капли крови. Как расценить такое поведение, товарищ? Уж не изменник ли ты, чего доброго?
      Услышав подобное обвинение, капрал изобразил обиду и гнев, обнажил саблю и принялся ею грозно размахивать.
      - Это что значит, поручик? - вскричал он. - Почему вы оскорбляете меня? Меня, самого преданного партизана нашего генерала, называете злостным унитарием?
      - Успокойся, - поспешил успокоить его поручик, который, как все люди такого типа, был столь же труслив, сколь и жесток, и которого напугал показной гнев капрала. - Я не хотел оскорбить тебя. Я знаю, что ты надежный партизан.
      - То-то же! Я не расположен выслушивать оскорбления.
      - Не будем терять времени даром, - вмешался один солдат. - Мне пришла в голову одна мысль.
      - Какая? - спросил дон Торрибио. - Говори, Эзебио. Негодяй самодовольно улыбнулся.
      - Эта старая лачуга набита фуражом, - сказал он. - Почему бы нам не зажечь ее и не изжарить всех проклятых унитариев, находящихся там?
      - В самом деле? - радостно воскликнул дон Торрибио. - Прекрасная мысль. Именно так мы и поступим. Генерал будет доволен, когда узнает, что мы так ловко избавили его от сорока врагов. Пусть двое из вас разложат солому, а мы сядем на лошадей и загоним сюда остальных мерзавцев. Ни один из них не должен избегнуть заслуженного ими наказания.
      Поручик сделал солдатам знак следовать за ним.
      - Я буду стеречь дверь, чтобы никто отсюда не вышел, - сказал Луко.
      - Хорошо, - согласился дон Торрибио. - Да! - обратился он к солдату, указав на девушку с привязанной к ее косе головой возлюбленного. - Не забудь, Эзебио, подложить две охапки соломы под этого прелестного ребенка. Ей очень жестко лежать на голом полу, я хочу, чтобы ей было удобно.
      Он улыбнулся дьявольской улыбкой. Как только он вышел из залы, капрал, не говоря ни слова, поднял саблю и рассек череп Эзебио. Негодяй упал, не охнув. При этом присутствовал второй солдат, не обнаружив ни малейшего удивления.
      - Гм! Какой славный удар, Луко, - сказал он, крутя свои длинные седые усы. - Только я боюсь, не поспешил ли ты?
      Капрал жестом руки велел ему молчать и, наклонившись, стал внимательно прислушиваться.
      Он уловил слабый, едва различимый звук.
      - Нет, Муньос, - сказал он. - Этот удар был как раз вовремя. Вот сигнал.
      Тогда, вложив в рот указательные пальцы обеих рук, он свистнул так пронзительно, что бледные и дрожащие от страха погонщики, жавшиеся к стене, вздрогнули от ужаса, не зная, какое новое испытание ждет их.
      - Неужели вы, как глупые страусы, будете покорно ждать смерти? закричал Луко, обращаясь к испуганным погонщикам. - Будьте мужественны! Берите оружие и становитесь рядом с теми, кто старается вас спасти!
      Бедняги лишь безвольно покачали головой, страх лишил их мужества, они были неспособны к сопротивлению.
      На дворе слышались громкие крики солдат, понуждавшие друг друга к погоне за людьми, и несчастные, загнанные снова в залу, пытались найти здесь какое-нибудь укромное местечко.
      Дон Торрибио, удостоверившись, что никому не удалось укрыться за пределами злополучной залы, подал знак солдатам остановиться и собирался уже войти туда.
      Вдруг послышался топот лошадей и шестеро всадников на полном скаку остановились перед входом в постоялый двор. Поручик был весьма удивлен и отступил на тот случай, если придется спасаться бегством. Тем не менее он с грозным видом вопросил:
      - Кто вы такие и почему осмелились загородить мне дорогу?
      - Вы узнаете, дон Торрибио-Убийца, - услышал он в ответ суровый и в то же время насмешливый голос, заставивший его вздрогнуть от страха.
      XVIII
      Измена
      Кто-то давно сделал такое наблюдение. Смысл его в том, что люди, испытывающие удовольствие при виде крови и легко идущие на самые тяжкие преступления и, более того, упивающиеся сознанием собственной силы, как результат внушаемого ими страха, как правило, по натуре трусливы и, столкнувшись с реальной силой, испытывают страх, который многократно превосходит страх, внушаемый ими своим жертвам.
      Как жестоки и трусливы шакалы и гиены, так трусливы и жестоки эти шакалы и гиены с человеческим лицом.
      Ответ незнакомца поверг мас-горкеров в неописуемый ужас. Они поняли, что имеют дело с серьезным и смелым противником.
      Наступило тягостное молчание. Солдаты жались друг к другу, опасливо поглядывая на шестерых всадников, которые, спокойно и бесстрастно взирая на них, явно бросали им вызов.
      Только один дон Торрибио не испытывал страха. Это был тот самый хищный зверь, который пьянел от запаха крови и черпал удовольствие в убийствах. Скрестив руки на груди и гордо вскинув голову, он ответил на слова незнакомца смехом, а затем, обернувшись к испуганным солдатам, сказал насмешливым тоном:
      - Неужели вы испугались этой шестерки? Полноте, ребята, вперед! Эти негодяи не устоят против нас!
      Солдаты, возбужденные словами начальника, которому они издавна привыкли безоговорочно повиноваться, и устыдившись своей нерешительности, быстро построились.
      Поручик, вонзив шпоры в бока лошади, заставил ее подняться на дыбы и занял место во главе отряда.
      Несмотря на значительное численное превосходство, не знакомцы, не колеблясь, напали на федералистов с саблями наголо и с пистолетами в руках. Дон Торрибио храбро повел свой отряд на противника. Постреляв из пистолетов, противники перешли к рукопашной схватке, обе стороны проявляли чудеса храбрости и волю к победе, однако незнакомцы, по всей вероятности, в конце концов были бы побеждены. И тут капрал Луко, до той поры стоявший поодаль с пятью товарищами, так же наблюдавшими за битвой, как и он, пустил свою лошадь вперед и, вместо того чтобы присоединиться к федералистам, стал на сторону дона Леонсио. Это окончательно взбесило поручика, тем более что мас-горкеры, не зная, чему приписать странное поведение капрала, и почуяв измену, начали терять мужество и ослабили сопротивление нападающим, которые, в свою очередь, удвоили на них свой нажим.
      Погонщики мулов и быков, несколько оправившиеся от оцепенения и страха, поняли, что им представляется случай отомстить за издевательства, учиненные солдатами Розаса, вооружившись, чем попало, очертя голову бросились на своих мучителей.
      Дон Торрибио, при всей своей жестокости, был слишком опытный солдат, чтобы заблуждаться на счет реального положения вещей. Он понимал, что победы ему не одержать.
      Ему оставалось только одно - попытаться во что бы то ни стало пробиться. Он собрал вокруг надежных солдат, на которых мог положиться, всего-навсего человек пятнадцать, и приготовился идти напролом.
      Но в эту минуту раздался боевой клич, и человек сорок всадников на отличных лошадях, хорошо вооруженные, мелькнули в полосе света, исходящего от постоялого двора, и мгновенно взяли в кольцо поле брани.
      Всадники, подоспевшие так кстати для шестерки и так не кстати для федералистов, были дон Гусман Рибейра и его пеоны.
      Выехав уже несколько часов назад из Буэнос-Айреса, они уже давно прибыли бы сюда по пути в ту асиенду, где дон Гусман рассчитывал найти своего брата, но дон Бернардо Педроза сумел неизвестно каким образом разорвать связывавшие его узлы, соскользнул с лошади, к которой был привязан, бросился в высокую траву и затерялся в ней, прежде чем было обнаружено его исчезновение.