Охотники за пчелами (Каменное Сердце - 1)

      Вот как выглядел человек, который почти в одиннадцать часов вечера явился к дону Гусману де-Рибейра и настоял, чтобы его приняли под предлогом, что он желает сообщить нечто важное. Что же касается нравственности этого человека, то это в полной мере обнаружится по ходу повествования. Поэтому сейчас не станем, на этом задерживаться.
      Между тем молчание грозило продолжаться бесконечно.
      - Я жду, кабальеро, - сказал дон Гусман, вежливо по клонившись, чтобы вы соблаговолили объясниться. Уже поздно.
      - А вам хотелось бы поскорее избавиться от меня, - перебил его полковник с сардонической улыбкой. - Вы это хотите дать мне понять, кабальеро?
      - Я стараюсь всегда говорить внятно и откровенно, сеньор дон полковник. Нет никакой надобности истолковывать их иначе.
      Сумрачные черты дона Бернардо прояснились, и он сказал добродушным тоном:
      - Послушайте, дон Гусман, отложим в сторону всякое препирательство. Я желаю быть вам полезным.
      - Мне? - воскликнул дон Гусман с иронической улыбкой. - Вы уверены в этом, дон Бернардо?
      - Если мы будем продолжать в этом же духе, кабальеро, мы ничего не достигнем, кроме взаимного раздражения, и не сможем понять друг друга.
      - Ах, полковник, мы живем в странное время, вы это знаете лучше меня, когда самые невинные поступки считаются преступлением, когда нельзя сделать шага или произнести слова, не опасаясь возбудить подозрения недоверчивого правительства. Как же я могу верить тому, что вы мне сейчас говорите, когда ваше прежнее ко мне отношение было сугубо враждебным!
      - Позвольте мне не входить в подробности относительно моих прежних действий, кабальеро. Надеюсь, настанет день, когда вы сможете судить обо мне по справедливости. Сейчас же я желаю только одного - чтобы вы правильно расценили мой поступок.
      - Если так, соблаговолите объясниться яснее, чтобы я правильно истолковал ваше намерение.
      - Хорошо, кабальеро, я только что из Палермо.
      - Из Палермо? А! - сказал дон Гусман, содрогнувшись.
      - Да. А знаете ли, чем занимались сегодня в Палермо?
      - Нет. Признаюсь, я мало интересуюсь, чем занимается диктатор. Танцевали и смеялись, я полагаю.
      - Да, действительно, танцевали и смеялись, дон Гусман.
      - Я не думаю, что я такой искусный провидец, - отвечал дон Гусман с притворным простодушием.
      - Вы угадали лишь отчасти, что там происходило.
      - Черт побери! Вы разжигаете мое любопытство. Я не представляю себе, чем может заниматься превосходительнейший генерал, когда он не танцует. Разве что подписывает приказы арестовать подозрительных людей? Превосходительнейший генерал отличается таким горячим усердием!
      - На сей раз вы угадали, - ответил вполне серьезно полковник, по-видимому не уловив ироничной нотки в словах собеседника.
      - А среди этих приказов, вероятно, находился один, касающийся меня?..
      - Именно, - ответил дон Бернардо с очаровательной улыбкой.
      - Все ясно, - продолжал дон Гусман, - значит, вам поручили исполнить этот приказ.
      - Да, кабальеро, - холодно ответил полковник.
      - Я готов биться об заклад, этот приказ предписывает вам...
      - Арестовать вас.
      Едва полковник произнес эти слова все с той же очаровательной небрежностью, как дон Гусман бросился на него с пистолетами в обеих руках.
      - О! - воскликнул он. - Подобный приказ легче дать, чем исполнить, когда тот, кого надо арестовать, зовется дон Гусман де-Рибейра.
      Полковник не сделал ни малейшего движения, чтобы защититься, он продолжал сидеть, раскинувшись в кресле в позе друга, приехавшего с визитом, и движением руки пригласил дона Гусмана сесть на свое место.
      - Вы меня не поняли, - сказал он невозмутимым тоном. - Если бы я действительно имел намерение исполнить отданный мне приказ, для меня это было бы проще простого, тем более что вы сами и помогли бы мне в этом.
      - Я? - вскричал дон Гусман, истерически захохотав.
      - Вот именно. Вы, конечно, сопротивлялись бы, как только что это мне доказали. Ну, а я убил бы вас. Вот и все. Генерал Розас, несмотря на то что проявляет к вам большой интерес, не настаивает, чтобы вы попали к нему непременно живым.
      Это рассуждение было циничным, но неопровержимо логично. Дон Гусман опустил голову с чувством безысходности, он понял, что находится в руках этого человека.
      - Однако вы мой враг, - сказал он.
      - Как знать, кабальеро. В наше время никто не может поручиться ни за своих друзей, ни за своих врагов.
      - Но чего же вы от меня хотите? - вскричал дон Гусман в нервном волнении, усиливавшемся тем, что он был вынужден скрывать гнев, кипевший у него в груди.
      - Я пришел вам сказать, но ради Бога не прерывайте меня, потому что мы уже и так потеряли слишком много времени, цену которого вы должны знать лучше меня.
      Дон Гусман бросил на него вопросительный взгляд. Полковник продолжал, делая вид, будто не заметил этого взгляда:
      - В ту минуту, когда, по вашему мнению, я явился так не кстати, вы отдавали распоряжения Диего, вашему доверенному слуге, приготовить лошадей.
      - А! - только и сказал дон Гусман.
      - Да, это совершенно неопровержимо, вы ждали лишь прибытия проводника.
      - Вы и это тоже знали?
      - Я знаю все. Впрочем, судите сами. Ваш брат дон Леонсио де-Рибейра, несколько лет живший в Чили со своим семейством, должен прибыть сюда нынешней ночью и остановиться в нескольких милях от Буэнос-Айреса. Неделю назад вы получили известие об этом. Вы намерены отправиться в асиенду дель-Пико, где он должен вас ждать, чтобы ввести его инкогнито в город. В городе вы приготовили ему надежное убежище, как вы по крайней мере считаете. Так, не забыл ли я какие-нибудь подробности?
      Дон Гусман, пораженный услышанным, сник. Страшная пропасть вдруг разверзлась пред ним. Если Розас знал его тайну, а после пространного рассказа полковника не могло быть никаких сомнений в том, что жестокий диктатор, безусловно, намерен лишить жизни его и его брата. Надеяться на чудо не приходилось.
      - Боже мой! - вскричал он с тоской. - Мой брат, мой бедный брат!
      Полковник, по-видимому, наслаждался действием, произведенным его словами, продолжал кротким и вкрадчивым голосом:
      - Успокойтесь, дон Гусман, не все еще потеряно. Подробности, которые я вам сообщил относительно вашей тайны, которую вы считали так надежно скрытой, знаю я один. Арестовать вас приказано завтра на восходе солнца. То, что я посетил вас сегодня, доказывает, что я не намерен употребить вам во. зло преимущества, которые дает мне случай.
      - Но чего же вы от меня хотите? Ради Бога, кто вы?
      - Кто я? Вы сами это сказали: ваш враг. Чего я хочу? Спасти вас.
      Дон Гусман не отвечал. Он пребывал в таком невероятном смятении, что просто не находил себе места.
      Полковник нетерпеливо передернул плечами.
      - Поймите меня наконец, - сказал он. - Проводника, на которого вы рассчитывали, не будет, потому что он мертв...
      - Мертв? - удивился дон Гусман.
      - Этот человек, - продолжал дон Бернардо, - вас предал. Явившись в Буэнос-Айрес, он стал искать, кому бы повыгоднее продать тайну, доверенную ему вашим братом. Случайно обратился он ко мне, зная, какую ненависть я выказываю к вашей фамилии.
      - Выказываете! - с горечью повторил дон Рибейра.
      - Да, выказываю, - повторил полковник, делая ударение на этих словах. - Короче, когда этот человек все рассказал мне, я щедро заплатил ему и отпустил.
      - О, какое неблагоразумие! - не мог удержаться, чтобы не воскликнуть дон Гусман, чрезвычайно заинтересованный в этом рассказе.
      - Не правда ли? - небрежно заметил полковник. - Но что же мне было делать? В первую минуту я был так поражен услышанным, что не подумал даже о том, чтобы задержать этого человека, потом решил его отыскать, но в это время на улице возник ужасный переполох. Когда я узнал, в чем дело, признаюсь, обрадовался, оказывается, этот негодяй, едва очутившись на улице, поссорился с подобным себе пикаро, и тот ударил его ножом и, к нашему удовлетворению, убил его наповал. Это просто чудо, не правда ли?
      Полковник рассказал эту историю с присущей ему изящной непринужденностью. Дон Гусман не отводил от него проницательного взгляда, который он выдержал, нисколько не смущаясь. Наконец дон Гусман откинул нерешительность, он вскинул голову и, вежливо поклонившись, с волнением заговорил:
      - Извините, полковник, извините, если я вас не так понимал, но до сих пор все, по-видимому, оправдывало мое поведение. Ради Бога, если вы действительно мой враг, если вы хотите утолить свою ненависть, отомстите мне, мне одному, и пощадите моего брата, к которому у вас нет оснований питать вражду.
      Дон Бернардо задумался, потом, приняв, видимо, какое-то решение, сказал:
      - Кабальеро, прикажите вашему слуге готовить лошадей, и я провожу вас, потому что без меня вы не сможете выехать из города, за вами установлена слежка. Вам нечего опасаться людей, сопровождающих меня, они надежны, я выбрал их специально. Впрочем, мы оставим их неподалеку отсюда.
      Дон Гусман с минуту колебался. Полковник внимательно следил за ним. Потом, как будто вдруг решившись, выпрямился и, взглянув прямо в лицо полковника, решительно заявил:
      - Нет, что бы ни случилось, я не последую вашему совету, полковник.
      Тот, скрывая неудовольствие, воскликнул:
      - Вы с ума сошли! Подумайте...
      - Мое решение твердо. Я не сделаю шага из этой залы вместе с вами, пока не узнаю причины вашего странного поведения. Тайное предчувствие, при всем желании преодолеть его, говорит мне, что вы по-прежнему мой враг, и если сейчас делаете вид, будто желаете оказать мне услугу, полковник, то исключительно ради того, чтобы осуществить какие-то свои планы, но отнюдь не из желания сделать добро мне или моим родным.
      - Берегитесь, кабальеро! Я шел сюда с добрыми намерениями, так не вынуждайте меня своим упрямством положить конец нашему разговору. Мне хочется лишь подтвердить вам еще раз: какими бы соображениями я ни руководствовался сейчас, я преследую единственную цель - спасти вас и ваших родных. Вот единственное объяснение, которое я считаю своим долгом вам дать.
      - Однако этого объяснения мне недостаточно, кабальеро.
      - Почему же, позвольте спросить? - надменно проговорил полковник.
      - Потому что между вами и некоторыми членами моего семейства имели место коллизии, которые дают мне основания сомневаться в искренности ваших намерений.
      Полковник вздрогнул, смертельная бледность разлилась по его лицу.
      - Вот как! - глухим голосом сказал он. - Значит, вам это известно, сеньор Гусман?
      - Я вам отвечу вашими же словами: я знаю все. Дон Бернардо потупился и гневно сжал кулаки. Наступило минутное молчание. В это время проходивший по улице сторож остановился возле дома и пьяным голосом возвестил который час. Потом его тяжелые шаги удалились, а вскоре и вовсе заглохли. Собеседники вздрогнули, словно бы вдруг очнувшись от тревоживших их мыслей.
      - Уже полночь, - прошептал Рибейра не то с сожалением, не то с беспокойством.
      - Хватит! - решительно изрек дон Бернардо. - Поскольку ничто не может вас убедить в искренности моих намерений, поскольку вы требуете, чтобы я раскрыл перед вами горестные тайны, касающиеся только меня...
      - И другой особы! - многозначительно заметил дон Гусман.
      - Пусть так, - с раздражением сказал полковник, - и другой особы! Ну, так и быть, признаюсь: именно потому, что я надеюсь встретить эту особу в асиенде дель-Пико, я хочу проводить вас туда. Я непременно должен иметь серьезный разговор с этой особой. Понимаете ли вы меня теперь?
      - Да, я вполне вас понимаю.
      - Следовательно, теперь я могу быть уверен, что у вас более нет оснований возражать мне?
      - Вы ошибаетесь, кабальеро.
      - О! Клянусь, я сказал вам все.
      - Если так, я поеду один, вот и все.
      - Берегитесь! - вскричал полковник, вскакивая с места. - Мое терпение иссякло!
      - И мое тоже, сеньор полковник. Впрочем, повторяю, меня мало тревожат ваши угрозы. Поступайте, как знаете, кабальеро. Я уверен, что Господь мне поможет.
      При этих словах презрительная улыбка появилась на губах молодого человека. Он приблизился к дону Гусману, неподвижно стоявшему среди комнаты, и спросил:
      - Это ваше последнее слово, сеньор?
      - Последнее.
      - Да падет ваша кровь на вашу собственную голову! Вы сами этого хотели! - злобно вскричал полковник.
      Не попрощавшись, вне себя от гнева, полковник повернулся, чтобы уйти. И в этот момент дон Гусман мгновенно сорвал с себя плащ, накинул его на голову полковника и так закутал его, что тот не мог ни пошевелиться, ни крикнуть.
      - Нашла коса на камень, дон Бернардо, - сказал Рибейра не без сарказма. - Если вам так хочется проводить меня, вы поедете со мной, но не так, как вы, вероятно, предполагали.
      Полковник всячески пытался высвободиться, но тщетно.
      - Теперь дело за другими! - торжественно вскричал дон Гусман, глядя на барахтавшегося на полу в бессильной ярости полковника.
      Минут пять спустя солдаты, остававшиеся на галерее, были обезоружены слугами, связаны веревками, принесенными самими же солдатами, конечно, для другой цели, и отнесены на ступени собора, находившегося неподалеку от дома, и оставлены на произвол судьбы.
      Что касается полковника, то у старого воина, проявившего такое присутствие духа, были веские причины держать его при себе во время предстоящей экспедиции.
      Поэтому дон Гусман бросил своего пленника поперек седла и в сопровождении верных ему слуг, вооруженных с ног до головы и на хороших лошадях тронулся в путь.
      - В галоп! - скомандовал он, как только затворились ворота. - Как знать, не продал ли нас заранее этот изменник?
      Маленький отряд промчался по городу, пустынному в этот час с быстротою вихря. Но когда они достигли окраины города, им пришлось постепенно замедлить ход, а потом по знаку дона Гусмана и вовсе остановиться.
      Дон Гусман, однако, упустил из вида одно, очень важное обстоятельство. Буэнос-Айрес в те времена, когда там распоряжалось правительство Розаса, находился на особом положении, следовательно, в определенные часы из него невозможно было выехать, не зная пароля, который ежевечерне устанавливал сам диктатор. Дон Гусман в раздумье взглянул на пленника, и ему пришла было мысль узнать у него пароль, который тот, несомненно, знал. Но после минутного размышления дон Гусман отказался от мысли довериться человеку, которого он смертельно оскорбил и который при первой же возможности захочет ему отомстить. И он решил действовать решительно, сообразно обстоятельствам. Предупредив своих спутников, чтобы они держали оружие наготове, он приказал стремительно двигаться вперед.
      Однако, не проехав и шестисот шагов, они услышали звук взводимого курка и окрик: "Кто идет?"
      К счастью, было так темно, что на расстоянии десяти шагов невозможно было ничего различить. Настала решающая минута. Дон Гусман возвысил голос и твердым тоном произнес:
      - Полковник Педроза!..
      - Куда вы направляетесь? - спросил часовой.
      - В Палермо. По приказанию генерала Розаса.
      - Проезжайте!
      Маленький отряд, как лавина, пронесся в городские ворота и вскоре исчез в темноте. Благодаря редкостной отваге дон Гусман избежал страшной опасности. Сторожа объявляли половину первого часа пополуночи в ту минуту, когда всадники миновали окраинные дома Буэнос-Айреса.
      XVI
      Почтовая станция в пампасах
      Пампасы, то есть степи южной Америки, - эти огромные равнины, простирающиеся от Буэнос-Айреса до подножия Кордильеров, покрыты высокой густой травой, колышущейся при малейшем дуновении ветра. Степи изрезаны вдоль и поперек многочисленными и бурными потоками рек.
      Ландшафт пампасов однообразен и скучен, нет ни лесов, ни гор, ни даже небольших возвышенностей, которые бы нарушали скучное однообразие пейзажа.
      Только две дороги пролегают через пампасы, связывая Атлантический океан с Тихим. Первая ведет в Чили через Мендозу, вторая - в Перу через Тукуман и Сальту. Эти обширные степи населяют два народа, постоянно воюющие между собой индейцы браво и гаучосы.
      Гаучосы составляют особую касту, обретающуюся только в аргентинских провинциях, нигде больше их не встретить.
      Обладая стадами быков и диких лошадей, пасущихся на приволье в степях, люди эти по преимуществу принадлежат к белой расе, но, издавна живя среди туземцев, сами сделались такими же варварами, позаимствовав от индейцев хитрость и жестокость. Они проводят жизнь в седле, спят на голой земле, питаются мясом своего скота, если не удается ничего добыть на охоте, редко появляются вблизи асиенд или городов, разве что только для того, чтобы выменять перья и меха на водку, серебряные шпоры, порох, ножи и материю ярких расцветок.
      Настоящие кентавры Нового Света, такие же лихие наездники, как татары в сибирских степях, они переносятся с изумительной быстротой с запада на восток, не подвластные иным законам, кроме собственных прихотей, никакому иному повелителю, кроме собственной воли, потому что, как правило, они не знают никого, за исключением фермеров, которые нанимают их на временные работы.
      Путешественники опасаются гаучосов так же, как индейцев, и отваживаются отправиться в пампасы лишь большой группой, дабы совместно защищаться от нападения индейцев, гаучосов и хищных зверей.
      Такие караваны обычно состоят из пятнадцати и даже двадцати повозок, запряженных шестью или восемью быками, которых погонщики, лежащие на кожаном фартуке повозки, погоняют длинными, острыми рогатками, висящими над их головами.
      Управитель, или мажордом, человек смелый и хорошо знающий пампасы, ведет караван и имеет в своем распоряжении человек тридцать хорошо вооруженных пеонов, которые охраняют караван с флангов, следят за сменой быков, осматривают дорогу и в случае нападения защищают путешественников.
      Невозможно себе представить более живописное и печальное зрелище, которое являют собой караваны, растянувшиеся по извилистым тропинкам степи, напоминая змею. Караван движется медленно, размеренным шагом, повозки застревают в многочисленных рытвинах, колеса пронзительно скрипят, неохотно поддаваясь усилиям быков.
      Нередко громоздкие караваны обгоняют погонщики мулов. Главный погонщик, рекуа, бодро скачет впереди, позванивая серебряным колокольчиком: "Пропустите мулов!", беспрерывно повторяя на все лады, при этом ему вторят другие погонщики и пеоны, скачущие по обе стороны мулов, чтобы те не разбежались.
      С наступлением вечера погонщики мулов и быков находят пристанище на почтовых станциях, представляющих собой некое подобие тамбосов или караван-сараев. Повозки распрягают, ставят в один ряд, тюки с мулов сваливают в кучу. Если на почтовой станции оказывается много путешественников, животные и люди проводят ночь вместе под открытым небом, что в здешних краях, где холода не бывает, это даже вполне приятно.
      Тогда начинаются при таинственном свете бивачных огней длинные степные рассказы, то и дело прерываемые веселым смехом, песнями и плясками и нежными словами, которые произносятся тихими голосами.
      Однако редко обходится дело без ссоры погонщиков мулов с погонщиками быков, неприязненно расположенных друг к другу, и без поножовщины, поскольку нож всегда участвует в распрях этих людей, пылкая страсть которых не подвластна никакой узде.
      Вечером в тот день, когда начинается наш рассказ, последняя станция в пампасах на дороге дель-Портильо была полна путешественников.
      Два крупных каравана мулов развели костер пред станцией рядом с тремя-четырьмя караванами, поместившими быков в ограде, составленной из повозок.
      Станционное здание было довольно просторным, четыре пышных дерева укрывали от солнца галерею, достаточно большую, чтобы предоставить убежище многочисленным постояльцам.
      В разбросанных повсюду толдо - так называются эти жалкие лачуги слышались пение и смех погонщиков быков и мулов, сливавшиеся со звуками гитары и с визгливым голосом хозяина станции, тщетно старавшегося перекрыть шум.
      Вдруг послышался быстрый топот нескольких лошадей, и два отряда всадников, появившихся с двух противоположных сторон, остановились перед галереей почтовой станции.
      Один из этих караванов, состоявший всего из шести всадников, ехал из Мендозы, второй - напротив, из степи и насчитывал по меньшей мере человек тридцать.
      Внезапное появление этих двух отрядов произвело необычное действие: шум, который всего лишь минуту назад столь тщетно пытался остановить хозяин, стих, словно по волшебству, и воцарилась мертвая тишина.
      Погонщики быков и мулов словно тени проворно вернулись к своим бивуакам, обмениваясь тревожными взглядами, так что огромная зала почтовой станции опустела в один миг и хозяин мог беспрепятственно выйти к своим невиданным посетителям.
      При виде отряда всадников смертельная бледность разлилась по лицу хозяина, судорожный трепет пробежал по телу, и все, на что он был способен, это невнятным голосом пролепетать:
      - Пресвятая дева Мария!
      - Заткнись сию же минуту, - услышал он в ответ от высокого всадника, судя по суровому и властному виду, являвшегося начальником второго многочисленного отряда.
      Тот же, другой, маленький отряд, по-видимому, был напуган не меньше хозяина станции, заметив этот многочисленный отряд, шестеро всадников замедлили шаг своих лошадей и укрылись в тени, дабы избежать встречи с этим грозным отрядом, которым случай или злой рок так некстати навязал им.
      Однако кто были эти люди, один вид которых повергал в ужас не только детей и женщин, но даже этих смелых следопытов пустыни, жизнь которых проходила в постоянной борьбе с индейцами и хищными зверями и которые бесстрашно смотрели в лицо смерти?
      Мы это расскажем в двух словах. В то время, когда происходят описываемые нами события, гнусная и жестокая тирания выродка в человеческом обличье, невежды и негодяя по имени дон Хуан де-Розас, так долго тяготевшая над Аргентинскими провинциями, была еще в полной силе. А люди эти были федералисты, наемные убийцы, состоявшие на службе хладнокровного палача, имя которого ныне предано проклятию, словом, это были члены презренного общества, известного под именем "мас-горка", которое на протяжении нескольких лет держало Буэнос-Айрес в страхе.
      Всеобщее негодование заставило диктатора впоследствии сделать вид, будто он распустил это общество, однако вплоть до падения этого ненавистного тирана общество это продолжало существовать и чинить бесчинство, грабеж и убийства.
      Теперь читателю ясно, какой ужас должны были испытать беззаботные мирные путешественники при виде пресловутых зловещих мундиров этих наемных палачей, не ведавших жалости и сострадания.
      Побуждаемые инстинктивным страхом, обитатели постоялого двора поспешили спрятаться за своими повозками и тюками, даже и не помышляя ни минуты о бесполезном сопротивлении.
      Между тем колорадосы, или федералисты, спешились и вошли в дом, ступая на цыпочках, потому что колесцы на их шпорах были огромны, и волоча за собой сабли, железные ножны которых, ударяясь о плиты, издавали зловещий звон.
      - Эй! - вопросил начальник хриплым голосом. - Что это значит, кабальеро? Неужели наш приезд прогнал веселие из этого дома?
      Станционный смотритель отвешивал поклоны и вертел в руках свою поношенную шляпу, не произнося ни слова - язык его словно прилип к небу от страха. Этот достойный человек, знавший бесцеремонность этих незваных гостей, боялся быть повешенным.
      Большая зала была освещена закоптелой лампой, излучавшей тусклый свет. Начальник федералистов, глаза которого не успели привыкнуть к свету, поначалу не заметил, что зала совершенно пуста, а когда наконец обнаружил, что вокруг нет ни души, взъярился, гневно топнув ногой на беднягу, дрожавшего от страха:
      - Неужели я, сам того не подозревая, попал в змеиное гнездо? Или эта скверная лачуга служила вертепом для сальвахесов-унитариев? Отвечай, негодяй, если не хочешь, чтобы твой лживый язык был вырван и брошен собакам.
      Станционный смотритель совсем растерялся, услышав эту угрозу. Он знал, что этим людям ничего не стоит ее осуществить, тем более когда он услышал о сальвахесах-унитариях. Так называли врагов Розаса, упоминание о них было равносильно провозглашению приговора.
      - Сеньор генерал! - вскричал он, с огромным трудом преодолев владевшее им оцепенение.
      - Я не генерал, дурак, - перебил его тот, смягчившимся тоном, польщенный этим громким титулом, столь щедро дарованным ему станционным смотрителем. - Я не генерал, хотя я надеюсь сделаться им когда-нибудь. Пока я всего лишь поручик, и это вполне достойный чин, так что пока не называй меня иначе. Ну, продолжай.
      - Сеньор поручик, здесь только добрые сторонники генерала Розаса, мы все федералисты.
      - Гм! - недоверчиво хмыкнул поручик. - Я сомневаюсь в этом. Вы находитесь совсем близко от Монтевидео и не можете быть приверженцами Розаса.
      Заметим, что среди всех аргентинских провинций только один город имел мужество протестовать против тирании жестокого диктатора. Этим городом, прославившимся своим свободолюбием и в Новом и в Старом Свете, был Монтевидео. Решившись, если потребуется, погибнуть во имя защиты святого дела, он геройски выдержал девятилетнюю осаду отрядов Розаса, все усилия которого постоянно разбивались о неприступные стены города.
      - Сеньор поручик, - раболепно продолжал станционный смотритель, здесь останавливаются погонщики мулов или быков, они вовсе не занимаются политикой.
      Эти слова, казавшиеся станционному смотрителю такими убедительными, не возымели никакого успеха в глазах поручика.
      - Посмотрим, - сказал он заносчиво, - и горе изменнику, если я его обнаружу! Луко, - продолжал он, обращаясь к капралу, - возьмите несколько человек, разбудите. этих скотов и приведите их сюда тотчас. Если кто-то спит крепко, не бойтесь разбудить их острием ваших сабель. Это заставит их повиноваться живее.
      Капрал лукаво улыбнулся и тотчас отправился исполнять приказание. Поручик же, задав станционному смотрителю еще несколько менее важных вопросов, решился наконец занять место у стойки и в ожидании возвращения капрала принялся угощаться напитками, которые хозяин спешил ему подавать, мысленно проклиная дармового гостя и в то же время надеясь таким образом избежать большей беды.
      Солдаты, кроме тех, кто остался караулить лошадей, уселись рядом с начальником и последовали его примеру.
      Задача, возложенная на капрала, оказалась легче, чем он предполагал, потому что несчастные погонщики мулов и быков слышали приказание начальника и, понимая, что всякое сопротивление не только бесполезно, но может еще и ухудшить их положение, решились безоговорочно повиноваться и поспешили в залу.
      - О! - воскликнул поручик с лукавой усмешкой. - Я уверен, что имеет место какое-то недоразумение, а, добрые люди?
      Погонщики рассыпались в извинениях и заверениях, которые офицер выслушал с самым равнодушным видом, опоражнивая огромный стакан, наполненный до краев каталонской водкой, самой крепкой на свете.
      - Ну, друзья-товарищи! - вдруг перебил он их, ударив саблей по стойке. - Познакомимся, но прежде скажите мне, поклявшись именем дьявола, вы за кого?
      Путешественники, напуганные этой грозной демонстрацией силы дружно закричали с восторгом тем более радостным, что был он фальшивым:
      - Да здравствует генерал Розас! Да здравствует освободитель! Да здравствуют федералисты! Смерть свирепым унитариям! Резать их, резать!
      Эти лозунги, столь любезные душе федералистов, с которыми они отправлялись в карательные походы, рассеяли сомнения офицера. Он улыбнулся, показав при этом зубы крепкие и острые, готовые укусить.
      - Браво, браво! - вскричал он. - Вот по крайней мере настоящие приверженцы Розаса. Ну, хозяин, друг мой, подай-ка водки этим достойным людям, я хочу их угостить!
      Хозяин вполне мог обойтись без этой щедрости офицера, зная, сколь пагубно это отразится на его кармане, однако безропотно исполнил приказание, скрывая свою до саду под любезной улыбкой.
      Уверения в приверженности федерализму зазвучали с новой силой, и вскоре веселье дошло до крайней степени Поручик схватил оказавшуюся под рукой гитару.
      - Ну, - сказал он, - становитесь в круг и танцуйте!
      Колебание было рискованным. При всем том страхе, который владел большей частью присутствующих, любезное приглашение поручика прозвучало властно, что приходилось скрепя сердце повиноваться. Они находились во власти лютого зверя, который в любую минуту мог разорвать их на части.
      Освободили середину залы, мужчины и женщины встали в круг, не спуская глаз с офицера, чтобы пуститься в пляс по его сигналу. Сигнал не заставил себя ждать. Отпив из стакана огромный глоток водки, поручик схватил гитару, заиграл и запел зычным голосом веселую цамбакуэку, хорошо известную в аргентинских провинциях, слова которой почти непереводимы, но смысл их таков: для чего ты без конца ходишь взад и вперед, в то время как другие ходят меньше, а толку от них больше.
      Справедливо говорят, что испанцы - непревзойденные танцоры, однако американцы превзошли их в танцах, как и во многом другом, они в танцах буквально доходят до безумия. Об этом красноречиво свидетельствует описываемая нами сцена.
      Люди эти, вынужденные начать танцевать по принуждению, при первых зазывных звуках гитары, позабыв о страхе, с неистовством отдались своему любимому занятию. Те, кто поначалу скромно держался в стороне по причине терзавшего их беспокойства, вскоре поддались азарту танцующих и самозабвенно отдались танцу.
      Через несколько минут от принужденности не осталось и следа, и постоялый двор сотрясался от веселого пения и громкого топота веселящейся публики.
      Капрал добросовестно исполнил приказание начальника. Но, как мы заметили выше, погонщики быков и мулов значительно помогли ему, охотно войдя в залу. Однако достойный капрал, вероятно, из ревностного отношения к своим обязанностям, в сопровождении нескольких солдат самолично обошел разные таботы.