ГЛАВА X. Как толковали два матроса и что из этого вышло

Скажем в немногих словах, что за новое лицо мы так внезапно вывели на сцену. Ему предназначено играть довольно значительную роль в нашей истории.

Капитан Бартелеми пользовался громкой славой за свою храбрость и отвагу. Флибустьеры с Черепашьего острова рассказывали легенды о его необычайной смелости. Кроме того, он был отличный моряк и слыл среди друзей и в особенности среди врагов удивительно удачливым во всех предпринимаемых им экспедициях.

Много было и справедливого в рассказах о капитане Бартелеми. Одаренный большим умом, неукротимой храбростью, невозмутимым хладнокровием и беспримерным присутствием духа, не покидающим его, как бы ни было плохо положение, в которое внезапно попадал вследствие каких-либо случайностей, он всегда умудрялся выйти из него целым и невредимым при помощи мер, которые для всякого другого были бы недоступны.

Кроме того, он отличался честностью, вошедшей в пословицу, и ни за что на свете не согласился бы изменить данному слову.

Вот каков был человек, которого дон Торибио — мы сохраним за ним это имя на время — отыскал в жалком шалаше, дабы предложить то, что он назвал «делом».

Пока флибустьер губами приглаживал кончик своей сигары со всей развязностью настоящего дворянина, мнимый мексиканец украдкой всматривался в его лицо, гадая, с какой бы стороны ему приступить, чтобы вернее поколебать внешнее равнодушие своего собеседника.

— Посмотрим же, — вскричал он наконец весело, — каковы твои условия, дружище!

— Сперва ты предложи свои. Купцу следует показать свой товар, я буду судить по образчику, — посмеиваясь, возразил Бартелеми.

Дон Торибио понял, что ничего не поделаешь и надо вести дело начистоту.

— Ты расседлал мою лошадь? — спросил он. Внезапный, ни с того ни с сего вопрос показался капитану столь удивительным и неуместным, что он вытаращил глаза.

— Что с тобой? — вскричал он.

— А то, что, знай я где находится моя лошадь, тотчас отправился бы за саквояжем, который ты наверняка заметил за седлом.

— Еще бы не заметить! Он довольно тяжел.

— Очень хорошо. Знаешь, что в саквояже?

— Откуда же мне знать?

— Во-первых, для тебя богатый и изящный костюм, какой приличествует дворянину; сверх того сто пятьдесят унций золота, которые я прошу тебя принять, не обязывая ни к чему, просто как бывший брат-матрос.

— Тьфу, пропасть! — засмеялся Бартелеми. — Если ты даешь мне богатую одежду и двенадцать тысяч только потому, что я был твоим братом-матросом, что же ты дашь мне, когда я буду твоим соучастником?

Дон Торибио попробовал улыбнуться, но получилась кривая гримаса.

— Ступай за саквояжем, — сказал он, — пока ты будешь одеваться, я объясню тебе, в чем заключается дело.

— Разве ты рассчитываешь взять меня с собой?

— Конечно.

— Но ведь я буду смешон донельзя.

— Отчего?

— Пешком, что ли, прикажешь мне бежать за тобой в богатом наряде.

— Не заботься, маловерный, — смеясь, возразил дон Торибио, — когда настанет время, сыщется и лошадь.

— Ну, ты, видно, обо всем подумал. Канальство! Дело должно быть нешуточным; оно возбуждает мое любопытство и заставляет работать воображение.

— Дай обоим волю, я удовлетворю их. Только торопись, время уходит.

Бартелеми вышел и вскоре вернулся с саквояжем.

Дон Торибио открыл его, вынул одежду и разложил ее, очень довольный собой.

Действительно, костюм был великолепен и сшит в лучшем вкусе. Штаны, камзол, полукафтанье, сорочка, шелковые чулки, туфли, ботфорты со шпорами для езды верхом, шляпа, портупея, дорогие золотые вещи и, наконец, множество безделушек, в то время необходимых человеку хорошего тона, — тут было все.

— Одевайся, — сказал мексиканец. — Вот зеркало, гребенка, бритвы, мыло, все, что только нужно. Некоторые другие вещицы, которые тебе еще понадобятся, будут у тебя вместе с лошадью.

— Пожалуй, и одеться можно, а ты говори тем временем, И действительно, Бартелеми принялся за свое превращение — да, да, это можно было бы назвать настоящим превращением червя в бабочку.

— Тебя зовут доном Гаспаром Альварадо Бустаменте, — начал дон Торибио.

— Что за чертову кличку навязываешь ты мне?

— Это твое имя на время, пока ты капитан шхуны «Санта-Каталина» из Веракруса, водоизмещением в двести пятьдесят тон, которая пришла сегодня утром в Картахену прямо из Мексики с грузом европейских товаров на имя сеньора дона Энрике Торибио Морено.

— А это что еще за молодец?

— Я сам.

— Ты?

— Ну да, разве тебе это неприятно?

— Ничуть. Продолжай, это походит на волшебную сказку, — со смехом ответил Бартелеми.

— Сегодня вечером я представлю тебя картахенскому губернатору дону Хосе Ривасу, с которым мы на короткой ноге, и дону Лопесу Альдоа де Сандовалю, командующему здешним гарнизоном.

— Я не настаиваю на этом.

— Зато я настаиваю.

— Очень хорошо. Дальше.

— Это все.

— Как все?

— Да, на первый раз хватит.

— Если я понимаю хоть что-нибудь… клянусь честью, я готов провалиться в тартарары!

— Тебе и понимать не нужно, — перебил дон Торибио. — Когда твое положение будет ясно определено в глазах всех, мы сможем беседовать, когда нам заблагорассудится, а наши торговые дела доставят нам самый естественный предлог.

— Правда, наши торговые дела, черт возьми! — вскричал флибустьер со смехом. — Но при всем том, должен признаться, я очень боюсь.

— Чего?

— Чтоб все эти замысловатые выдумки не привели к заключительной катастрофе.

— Объяснись.

— Я полагаю, что губернатор дон Хосе Ривас — так, кажется, ты назвал его?

— Ну да.

— Дон Хосе Ривас должен знать, что делается в городе.

— Разумеется.

— Портовые смотрители всегда докладывают ему о заходе и отплытии каждого корабля.

— Без сомнения.

— Стало быть, шхуна «Санта-Каталина»…

— Она пришла в порт сегодня утром.

— Из Веракруса?

— Из Веракруса.

— С европейскими товарами…

— На мое имя.

— Так ты действительно богат?

— Всего-навсего миллионер.

Авантюрист посмотрел на своего приятеля невыразимо насмешливо.

— Ага! — пробормотал он почти шепотом. — Убийство мексиканцем богатого торговца алмазами и похищение всего его состояния… эта история, которую рассказывали в Сан-

Франциско-де-Кампече, когда мы находились там, видно, имела основание?

Дон Торибио помертвел.

— Что ты хочешь сказать?

— Ты слыл за мексиканца уже в Кампече.

— Что ж из того? Разве я француз?

— Правда, и даже бретонец, — продолжал авантюрист со странной улыбкой. — Но в Кампече в то время было немало мексиканцев и без тебя; не станем же углубляться в этот вопрос и положим, я ни о чем не говорил.

— О, я ничего не боюсь!

— Мне ли не знать, черт побери! Впрочем, это касается одного тебя, а нам лучше вернуться к общему делу. Решено, что шхуна существует в действительности, что она пришла из Веракруса с грузом, принадлежащим тебе, что утром она стала на рейде и называется «Санта-Каталина»

— С удовольствием вижу, что ты ничего не упустил.

— Прекрасно. Но ведь шхуна же пришла из Веракруса не сама по себе — полагаю, на ней был экипаж и, наконец, капитан?

— Само собой! Шесть человек экипажа и капитан.

— Куда же они девались? Уж не сбежали ли все разом — и матросы, и капитан?

— Увы! Мой бедный друг, — вскричал мнимый дон Торибио Морено с добродушно покровительственным видом, — все мы смертные.

— Поговорка мудрая и справедливая.

— Вот что случилось.

— Я слушаю.

— Вчера с борта шхуны завидели берег в столь поздний час, что нельзя было решиться войти в узкий пролив; итак, она была вынуждена лавировать всю ночь, чтоб приблизиться к берегу на рассвете. Около полуночи, при повороте судна, капитан упал в море.

— Бедный капитан! — сказал Бартелеми чрезвычайно серьезно. — И его не удалось спасти?

— Пробовали.

— А!

— Но вот ведь какое роковое стечение обстоятельств! Спустили лодку; четыре человека сели в нее, и лодка с людьми камнем пошла ко дну. От страшной жары расплавилась смола, которой были залиты швы. Разумеется, вода набежала мгновенно — и все потонули.

— Все четверо?

— Все без исключения. Ночь была темная, море неспокойно. На шхуне оставалось всего два человека, как могли они оказать помощь товарищам?

— Вот что называется несчастьем! И к тому же, совсем у цели!

— В двух лье всего-то. Будь светло, их бы увидели.

— В том-то и дело, что ночь была темная, — заметил авантюрист по-прежнему насмешливо, — ты должен признать, что два человека, оставшиеся одни на шхуне, находились в большом затруднении.

— По счастью для них и для «Санта-Каталины», шхуну заметили еще до заката, так как я ожидал ее прибытия с нетерпением. Зная, с каким грузом она идет, я хотел удостовериться в причине, почему она не вошла в канал еще с вечера. Я тотчас отправился к ней в лодке с шестью матросами и часам к четырем утра причалил к судну, которое лежало в дрейфе перед входом на рейд, ожидая помощи.

— Это просто внушение свыше.

— Ты совершенно прав. В ту самую минуту, когда я ставил паруса, из Картахены вышел корабль, державший путь в Кадис.

— В самом деле! Вот что значит случай.

— Единственные два матроса, оставшиеся в живых на шхуне, были до того поражены ужасной ночной катастрофой, что стали умолять меня отпустить их на корабль, который выходил из картахенского порта.

— Разумеется, ты сжалился над этими несчастными и согласился.

— Действительно, так и было. Я выплатил причитающееся им жалование, даже прибавил маленькое вознаграждение, чтобы утешить их в несчастной гибели своих товарищей, и отвез на испанское судно, капитан которого был немного знаком со мной и согласился принять их.

— Как все соединяется, Боже мой! — вскричал Бартелеми, воздев очи горе. — И ты…

— Я тотчас нанял шесть человек, которых привез с собой. Они ровно ничего не знали о том, что произошло на шхуне. К тому же, прежде чем сесть в шлюпку, шедшую к «Санта-Каталине», я сказал им, сам не знаю зачем, — такая вдруг мне в голову пришла мысль, — что капитан накануне съехал на берег, чтобы скорее известить меня о приходе шхуны, которую между тем оставил у входа на рейд.

— Это и было причиной того, что они не удивились, увидав накануне всего только двух матросов. Про капитана же думали, что он на берегу.

— Как видишь, все это очень просто.

— Разумеется, любезный друг. И нарочно лучше нельзя было сделать.

— Что ты хочешь сказать? — отчасти надменно спросил дон Торибио.

— Я? Ровно ничего!

— Ты, право, так странно толкуешь вещи… — невольно бледнея, возразил собеседник.

— Толкую, как следует толковать. Я просто удивляюсь, насколько счастье благоприятствует тебе; кажется, естественнее быть ничего не может. Ты волен истолковывать мои слова по-своему. Но помни одно: я нисколько не ответствен в твоих действиях и словах, не ответствен — благодарение Богу! — ив чистоте твоей совести. Следовательно, все это меня не касается и я умываю руки.

— Так-то лучше.

— Я только хотел знать все в подробностях, чтобы не наделать ошибок и промахов, всегда достойных сожаления во время исполнения назначенной тебе трудной роли в комедии, которая очень легко может перейти в трагедию, если будет продолжаться так, как началась. Теперь я знаю все, что мне следовало знать. Можешь быть спокоен, тебе не придется упрекать меня в чем-либо. Я готов. Что мы теперь будем делать?.. Но прежде всего посмотри на меня.

Дон Торибио осмотрел его с величайшим вниманием.

Превращение было полным; от странной личности, появившейся с час назад на пороге шалаша, не осталось ровно ничего.

Авантюрист, как человек, получивший прекрасное воспитание, не был ничуть стеснен своим костюмом, он имел вид очень приличный. Мексиканец пришел в восторг и крепко пожал ему руку.

— Ты, ей-Богу, бесценный человек! — вскричал он с жаром.

— Не бесценный, — возразил Бартелеми со своим привычным насмешливым хладнокровием, — но я стою дорого, ты скоро убедишься в этом, — прибавил он, спокойно опуская в карман кошелек, данный ему прежним братом-матросом. — Повторяю: что мы теперь будем делать?

— Мы поедем.

— Хорошо, дай мне только спрятать свое ружье, любезный друг. Это «желен», которым я, признаться, очень дорожу. Я приду за ним, если не завтра, то очень скоро.

Пока авантюрист тщательно прятал свое ружье под сухими листьями, так долго служившими ему постелью, дон Торибио запер саквояж, вышел на тропу, окинул ее внимательным взглядом и свистнул два раза особым образом.

Ему почти мгновенно ответили таким же свистом.

Он вернулся в шалаш.

— Спрятал? — спросил он у авантюриста.

— Да, я готов, — ответил тот.

— Так потрудись привести сюда мою лошадь… Ах! Позволь еще одно слово.

— Говори.

— Помни, что с этой минуты ты — дон Гаспар Альварадо Бустаменте, командир шхуны «Санта-Каталина», пришедшей из Веракруса.

— А ты дон Энрике Торибио Морено, богатый мексиканец, владелец моих товаров.

— Очень хорошо, только смотри не проговорись как-нибудь. И будем при посторонних всегда говорить друге другом по-испански.

— Разумеется. Если тебе нечего больше сообщить мне, я приведу твою лошадь.

— Веди.

Минут пять авантюрист был в отсутствии и вернулся со стороны дороги.

— Лошадь готова, — сказал он.

В эту минуту раздался топот лошадей, скачущих во весь опор.

Товарищи вышли из шалаша.

Это скакал верхом негр, ведя другую лошадь под уздцы.

Он остановил лошадей перед шалашом и почтительно поклонился мексиканцу.

— Сеньор дон Гаспар, — сказал дон Торибио, — я думаю, вы напрасно будете ждать дальше того человека, о котором говорили. Судя по всему, он уже не придет.

— Я разделяю ваше мнение, сеньор кабальеро, — тотчас ответил Бартелеми, отважно входя в свою роль, — да и мне больше нельзя оставаться здесь: я должен ехать на шхуну.

— Як вашим услугам, сеньор кабальеро. Прошу вас взять лошадь, которую я приготовил для вас, и принять эту шпагу взамен сломанной.

— Тысячу раз благодарю вас, кабальеро.

Все это было сказано на чистейшем кастильском наречии.

Оба вскочили в седло и поскакали к Картахене, куда прибыли без малого в пять часов пополудни.

Негр, невольник дона Энрике Торибио, следовал за ними на почтительном расстоянии, даже не стараясь уяснить себе, что произошло в его отсутствие.

ГЛАВА XI. Как встретились «Задорный» и «Сан-Хуан-Батиста»

Мы оставили «Задорный» с убранными главными парусами, между тем как его раскачивало во все стороны разъяренными волнами, исполинские гребни которых то и дело перекатывались через палубу.

Ураган бушевал двое суток. Все усиливаясь, он наконец достиг таких размеров, что были вынуждены убрать все паруса до единого и закрепить все снасти, какие только можно, чтобы спасти их от действия бури. Случай весьма редкий в морском деле: корабль только и держался, что на руле, которым едва могли управлять четверо самых сильных моряков из всего экипажа.

«Задорный» так и подбрасывало; на палубе нельзя было держаться от волн, которые ежеминутно бешено устремлялись через нее. Измученные матросы стали глухо роптать, и офицерам стоило величайшего труда сдерживать их недовольство.

Экспедиция начиналась неудачно; уже поговаривали о роковом тринадцатом числе и благодаря суеверию матросов недовольство грозило принять очень серьезные размеры.

Один капитан Медвежонок Железная Голова и его помощники, Олоне, Польтэ и еще два-три человека оставались холодны и спокойны. Обратив взгляд на небосвод, они с уверенностью выжидали конца урагана.

На третьи сутки, в восемь часов утра, буря как будто стала стихать, ветер заметно спал, хотя море еще бешено выбрасывало свои волны на необъятную высоту и стремительно обрушивалось на корабль. В девять часов уже можно было воспользоваться ветром, а в поддень «Задорный» ходко шел вперед под несколькими парусами.

В первый раз по происшествии трех суток на «Задорном» могли делать наблюдения по солнцу и определить положение судна!

Оказалось, что оно находится совсем рядом с Сент-Кристофером, прямо на пути следования европейских кораблей, направляющихся к острову или возвращающихся от его берегов.

Экипаж снова повеселел. С обычной беспечностью моряков матросы сами подтрунивали над паникой, которая было овладела ими, между тем как готовили оружие к бою и вновь водворяли на корабле порядок и чистоту, разумеется упущенные из виду во время шторма. Теперь у этих людей только речи и было, что о доле добычи, на которую они рассчитывали, да о тех богатствах, которые они захватят.

Часам к четырем пополудни Пьер Легран стоял на вахте и расхаживал между ютом и грот-мачтой, то наблюдая за парусами, то глядя на море, которое стихало все более и более, и по временам бросая взгляд на нактоуз, когда вдруг дозорный на верхушке фок-мачты крикнул:

— Корабль!

Пьер Легран кинулся на бак.

— Эй, дозорный! — крикнул он, образовав руками нечто вроде рупора.

— Есть, — ответил матрос.

— Где видишь корабль?

— От штирборта милях в четырех под ветром.

— Судно трехмачтовое?

— Нет, настоящий двухмачтовик с низкой кормой. Это бриг!

— Предупреди-ка командира, малый, — обратился старший капитан к Александру, стоявшему возле него с боцманским свистком в руках.

Александр передал приказание матросу, который тотчас исчез в люке на юте.

— Куда направляется бриг? — продолжал расспрашивать Пьер Легран.

— Идет на нас, — ответил дозорный, — он уже заметил фрегат.

— Ты уверен, что заметил?

— Так точно; он взял к ветру на два румба.

— Видно, «испанец».

В это мгновение на палубу поднялся командир с длинной подзорной трубой через плечо.

Он пристально поглядел на ту точку горизонта, где должен был находиться замеченный корабль, потом, не говоря ни слова, быстро влез на выбленки и вмиг очутился на грот-марселе, а с него поднялся на вершину брам-стеньги, поднял подзорную трубу и стал смотреть.

Весь экипаж стоял на палубе молча и неподвижно.

Волшебное слово «корабль», точно гальванический ток, оживило самых ленивых и беспечных. Корабль — это означает добычу, поживу, быть может богатство, но уж наверняка бой с непримиримыми врагами. Разумеется, жадное нетерпение флибустьеров все разгоралось, пока командир хладнокровно рассматривал во всех подробностях замеченное судно.

Прошло несколько минут. Наконец Медвежонок Железная Голова медленно спустился назад на палубу.

— Братья, — сказал он, сняв шляпу, — это судно — испанский бриг; он сейчас повернул на другой галс, но с Божьей помощью мы догоним его до заката: он далеко не так легок на ходу, как мы. Господин лейтенант, распорядитесь, чтобы пуститься за ним в погоню.

Маневр был исполнен с необычайным усердием и похвальной быстротой.

В несколько минут «Задорный» покрылся парусами и вскоре рассекал носом волны со стремительностью морской чайки.

Удостоверившись, что приказание его было правильно понято и исполнено, командир вернулся в свою каюту в сопровождении Польтэ и Олоне.

«Задорный» был едва ли не лучшим ходоком из всех французских, английских, голландских и испанских судов, которые в ту эпоху бороздили Атлантический океан по всем направлениям.

И в этот раз он не ударил лицом в грязь. Как ни хитрил, как не менял галс, как ни вертелся и поворачивал несчастный бриг, за которым гнался фрегат Медвежонка, ничто не помогло; он был вынужден признать себя побежденным.

Вскоре он уже показался на небосклоне белым пятнышком с величину крыла чайки; потом пятно стало расти, стали различимы паруса, затем корпус, и часам к шести вечера бриг находился не более чем в полумиле от грозного корсара.

Впрочем, сознавая невозможность спастись от когтей хищника, бриг покорился своей участи с тем героическим спокойствие, которым во все времена отличались испанцы, фаталисты по природе, пропитанные восточным духом покорности судьбе вследствие восьмивекового рабства под игом мавров.

Бриг убрал почти все паруса, которые распустил было сначала, и храбро продолжал свой путь под малыми парусами.

Медвежонок опять появился на палубе и, поднявшись на шканцы, взял в руки рупор.

— Все по местам! К бою! — скомандовал он.

— Все готовься к бою! — повторил Олоне.

Немедленно на палубе и на батареях все пришло в движение, гренадеры и самые искусные стрелки взобрались на мачты; потом все стихло, и мертвое молчание водворилось на фрегате.

— Командир! — сказал Олоне. — Все готово, каждый на своем месте.

Пьер Легран с фитилем в руках неподвижно стоял у пушки на баке, устремив взгляд на командира.

Тот подал знак. Пьер Легран поднес фитиль.

Грянул выстрел, и в то же мгновение флибустьерский флаг величественно взвился над фрегатом.

Флаг этот, как удостоверяют все сочинения о флибустьерстве, голубой, белый и красный, имел в точности такое же расположение полос, как на нынешнем национальном флаге Франции.

Только на белой полосе командир «Задорного» велел изобразить черную медвежью голову в натуральную величину, пользуясь преимуществом флибустьеров помещать, если им заблагорассудится, герб, разъясняющий их имя, на флаге собственного судна.

Пушечный выстрел был только угрозой, никакого ядра не пронеслось над волнами. Однако эту угрозу вполне правильно истолковали на бриге: большой испанский флаг мгновенно поднялся на корме, и радостное «ура!» экипажа «Задорного» погребальным звоном отдалось в ушах испанцев.

Между тем погоня все продолжалась; вскоре «Задорный» поймал в паруса свежий порыв ветра и очутился рядом с бригом, на расстоянии слышимости голоса.

— Эй, на судне! — крикнул Медвежонок в рупор.

— Эй! — тотчас отозвались с брига.

— Ложись в дрейф или потоплю!

Приказание флибустьера на бриге исполнили с быстротой, похожей на волшебство.

Фрегат шел вперед еще несколько минут, потом также лег в дрейф.

Два судна находились на расстоянии неполного ружейного выстрела.

Тут Медвежонок приступил к продолжению на минуту прерванного разговора.

— Название и водоизмещение брига? — спросил он.

— «Сан-Хуан-Батиста» в триста пятьдесят тонн.

— С каким грузом?

— Индиго, кофе, слитки серебра и сплющенная серебряная посуда.

При этом блистательном перечислении богатств, заключавшихся в трюмах брига, радостный трепет пробежал по рядам флибустьеров.

— Откуда и куда идете? — продолжал спрашивать Медвежонок.

— Из Картахены в Кадис прямым путем.

При упоминании о Картахене командир едва удержался от удивленного жеста.

— Сколько времени вы в пути?

— Мы вышли из Картахены одиннадцать дней назад.

— Пришлите лодку с капитаном.

Этот маневр был исполнен гораздо медленнее первого. Испанцы страшно боялись флибустьеров, которых буквально считали исчадиями ада; однако приходилось покоряться.

На воду спустили шлюпку, в нее сошли несколько человек, хотя и с очевидным неудовольствием, потом они отчалили от брига и направились к корсару, отдаляя всеми возможными мерами страшную минуту встречи с противниками.

Командир «Задорного» обратился к своему экипажу со словами:

— Пусть каждый остается на своем месте. Ни криков, ни ропота: я хочу, чтобы величайший порядок и глубокая тишина царили на фрегате в течение всего времени, пока на нем будет оставаться испанский капитан. Боцман, — продолжал Медвежонок, — поставьте четырех человек у трапа на штирборте. Покажем этим гордым испанцам, что и мы знаем морские обычаи. Да быть наготове бросить канат, как только подойдет шлюпка.

Несмотря на преднамеренную медлительность, за которую всякий другой флибустьерский предводитель заставил бы дорого поплатиться, шлюпка с испанского брига в конце концов все-таки достигла фрегата.

Капитан, который правил рулем, был человек лет сорока, с мелкими и ничем особенным не приметными чертами лица, на котором было разлито выражение грусти и глубочайшего уныния.

Он один взошел на фрегат. Ему отдали воинские почести. Испанец ответил с улыбкой, исполненной горечи, и направился к командиру фрегата, который со своей стороны спустился со шканцев и шел к нему навстречу.

— Э-э! — вскричал Медвежонок с движением дружеского удивления. — Да это, кажется, дон Рамон де Ла Крус, если не ошибаюсь.

— Увы, благородный командир, — ответил тот со смиренным поклоном, — опять я.

— Опять? Уж не укор ли это, капитан?

— Он относится лично ко мне, командир. Видно, судьбой так определено, что я не могу совершить ни одного перехода, не будучи захваченным вами в плен. Я сетую на судьбу, а не на вас.

— Действительно, мы встречались чуть ли не три раза.

— Четыре, командир.

— Вы думаете?

— Увы! Уверен, — со вздохом ответил дон Рамон.

— Положим, четыре! Итак, в знак уважения к старому знакомому я прошу сказать мне, что могу сделать для вас.

— Только одно, командир.

— Вернуть вам ваше судно, не так ли?

— Увы!

— К несчастью, это невозможно. Но Бог мне свидетель, я желаю облегчить вашу участь… Постойте, кажется, я при-

думал средство. Есть ли на корабле что-нибудь, принадлежащее лично вам?

— Увы! Все мое состояние.

— Как так?

— Индиго и кофе — моя собственность.

— Какая опрометчивость.

— Теперь я и сам это вижу.

— Впрочем, кто знает! Сколько стоила вам покупка этого индиго и кофе?

— Пять тысяч пиастров, все мое состояние.

— Гм! Сумма крупная… Все равно, что сказано, то сказано! Я покупаю у вас индиго за шесть тысяч пиастров от своего имени и от имени своих товарищей; сверх того я уполномочиваю вас взять две лодки, в которые вы сложите все ваши собственные вещи, равно как и те, что принадлежат членам вашего экипажа. Сколько их?

— Четырнадцать, благородный командир, — ответил капитан с растерянным видом, — да еще два матроса, которых я взял пассажирами при выходе из Картахены.

— Стало быть, шестнадцать человек. Возьмите еще пресной воды и съестных припасов на восемь дней, десять ружей, восемь пистолетов и сто пятьдесят зарядов пороха, чтобы иметь возможность защищаться в случае необходимости; вы находитесь поблизости от Антильских островов, стало быть, если не сумеете добраться до испанских владений, то уж решительно судьба против вас. Впрочем, для большей верности, на тот случай, если бы вы наткнулись на какого-нибудь корсара с Черепахи или из Пор-Марго, я снабжу вас пропуском. Довольны вы теперь?

— О, командир! — вскричал капитан со слезами в голосе, целуя руки флибустьера, несмотря на его сопротивление. — Я навеки остаюсь у вас в долгу. Чем могу я отплатить вам?

— Рассказывая вашим соотечественникам, любезный дон Рамон, что флибустьеры вовсе не такие дьяволы, какими кажутся, что и у них есть сердце, как у других людей. А теперь послушайтесь моего совета.

— Я готов на все.

— Постарайтесь больше мне не попадаться.

— Говоря по правде, — наивно воскликнул дон Рамон не то со смехом, не то со слезами, — если уж суждено мне быть захваченным в плен в пятый или, вернее, в шестой раз, я скорее предпочел бы, чтобы это было проделано вами, нежели кем-нибудь другим.

— Благодарю. Пока будут переносить в лодки вашу поклажу, пойдемте перекусить в мою каюту, капитан, и потолкуем.

— К вашим услугам, командир.

— Олоне, ты слышал? — обратился Медвежонок к младшему капитану. — Посмотри, чтобы все было исполнено, как я решил.

— Будь спокоен, я беру это на себя.

Медвежонок Железная Голова и капитан испанского брига дон Рамон де Ла Крус спустились в каюту, где были приготовлены закуски.

Оба моряка сели за стол.

Флибустьер, как известно, не пил вина; но это не мешало ему быть любезным и приятным хозяином.

Когда дон Рамон выпил два-три стакана вина, Медвежонок вынул из небольшого кожаного мешочка, который висел у него на шее на стальной цепочке, довольно крупный алмаз и подал его капитану.

— Разбираетесь ли вы в подобных вещах? — спросил он.

— Немного, — ответил испанец, — одно время я торговал ими.