— Тс-с, — нежно сказал он. — Спи дальше.

Она натянула на себя одеяло, устроилась поудобнее и снова заснула. Но Санглант знал, что ему уже не удастся поспать в эту ночь.

— Господи, — прошептал он. — Когда же мне перестанут сниться эти сны?

Он осторожно выскользнул из-под одеяла. Рубашку он надевать не стал, но взял пояс с ножнами и мечом. В тишине слышался лишь шелест листьев да журчание воды — неподалеку протекал ручей. Вечером они сошли со старой даррийской дороги и отправились на юго-восток в дикие, почти необжитые земли. Здесь не нашлось даже такого убогого прибежища, в котором они останавливались прошлой ночью. Слуги принесли ветки и сплели из них маленький шалаш для сестры Анны, но Санглант привык и к худшим условиям. На войне порой приходилось спать под холодным дождем и в грязи. Сейчас же было лето, он сгреб листья и, покрыв их сверху одеялом, устроил отличную постель.

Санглант был счастлив… ну, или доволен, по крайней мере. Они день за днем продвигались вперед, а когда он находился в движении, то не думал. Если он надолго останавливался, старые страхи давали о себе знать — по ночам ему снились кошмары.

Он машинально дотронулся до горла, где когда-то был ошейник Кровавого Сердца, и, осознав, что делает, резко отдернул руку. Теперь он свободен. Но воспоминания удерживали его куда прочнее, чем цепи.

Что-то зашуршало, и Санглант, обернувшись на звук, зарычал и замер.

Перед ним стоял волк и смотрел на принца янтарными глазами. Рядом с ним из темноты вырос второй зверь. Санглант осторожно вынул меч. Вожак стаи что-то прорычал, и из-за деревьев показался еще один волк.

Сколько их там еще?

— Лиат, — тихо позвал Санглант.

Она повернулась на другой бок, но не проснулась.

Эйкийская собака тоже спала. Обычно она просыпалась, если ему грозила какая-нибудь опасность, но после случившегося в Верлиде она еще не оправилась. На поляну выскочили еще два волка.

— Лиат, — произнес он громче.

Она зевнула и вопросительно что-то пробормотала.

— Достань оружие, — сказал он спокойно.

Три волка двинулись вперед. Лиат села и схватила лук и стрелы.

Внезапно появился свет, вернее, какая-то неясная светлая фигура, которая казалась бестелесной. Это был один из слуг Анны. Он скользнул перед носом у вожака, тот щелкнул зубами, но не смог схватить призрак. Через мгновение показался еще один слуга. Они принялись дергать и щипать волков, пока звери не убежали обратно в лес. Слуги помчались за ними, их смех звенел, как колокольчики на ветру.

— Прикройтесь.

Из шалаша показалась сестра Анна, рядом с ней по воздуху плыл третий слуга. Лиат накинула на плечи одеяло, Санглант, не смущаясь наготы, подошел к деревьям и некоторое время стоял там, прислушиваясь, — волков было не слышно.

Когда он вернулся, Анна уже скрылась в своем убежище. Санглант вложил меч в ножны, сел рядом с Лиат и крепко поцеловал ее.

— Что случилось?

— Волки. Слуги прогнали их. Так что спи спокойно. Я останусь сторожить.

— Я думала, сторожить останутся слуги матери.

— Конечно, но теперь я уже не усну. — Он не стал уточнять, что не уснет он из-за преследующих его кошмаров, а не из-за волков. Слуги сумели прогнать зверей намного быстрее, чем это получилось бы у него. Лиат подумала, но потом снова улеглась. Санглант немного подождал, но слуги Анны так и не вернулись из леса. Он надел рубашку, натянул сапоги и уселся на бревно.

Принц смотрел на небо и пытался представить то, о чем ему рассказывала Лиат: звезды неподвижные и блуждающие, сферы и орбиты, но эти размышления лишь вызывали у него зевоту. Он встал и принялся ходить. Долю сидеть без движения ему было трудно — он чувствовал себя так, словно его снова опутывают цепи Кровавого Сердца. Впрочем, и отец хотел привязать его к себе, лишив свободы…

Он вздрогнул и повернулся..

Слуги Анны вернулись и проплыли мимо, не заметив его.

Санглант молча проводил их взглядом.

Он видел колдовство, когда был в плену у Кровавого Сердца. Да и мальчишкой он частенько натыкался на крохотные создания в кустах, под камнями или под опавшей листвой в густом лесу, где ему запрещали играть, но куда он тем не менее убегал. Санглант понимал, что древняя магия живет в самой земле, и, хотя мысль об этом ему сильно не нравилась, он чувствовал, что и в его крови есть что-то волшебное, унаследованное от матери.

Но дэймоны Анны были другими, из высших сфер бытия, как сказала бы Лиат.

Они танцевали в траве и пели, Санглант не понимал ни слова, но танец и песня были одновременно и радостными и печальными. Эти существа казались сотканными из лунного света. Они то кружились в хороводе, то проходили друг сквозь друга.

Даже если они и знали о присутствии Сангланта, то ничем этого не показывали.

Никакого присутствия волков он не чувствовал.

Санглант долго смотрел на слуг Анны, но как только в лесу начало светать, их очертания стали размытыми, словно испарялись под лучами солнца. Вскоре они совсем исчезли, превратившись в невидимок. Он услышал, как кто-то хихикнул у него над ухом, почувствовал, как чьи-то пальцы пощекотали ему шею. Санглант рассмеялся и пошел седлать лошадей.

Не придав никакого значения ночному происшествию, Анна уверенно вела их дальше в лесные земли. На следующий день к полудню они добрались до перекрестка дорог и остановились у каменистого холма. Кто-то вырубил тут все деревья, кроме одного огромного дуба, — вероятно, его слишком трудно было увезти.

— Здесь мы повернем на восток, — сообщила Анна.

— Не на север? — удивленно спросила Лиат.

— На восток, — повторила ее мать.

Добравшись до следующего перекрестка, Санглант увидел еще одно огромное дерево, на стволе которого были вырезаны фигуры: мужчина с головой оленя, женщина-грифон и волк. У самых корней дуба-исполина были сложены камни, на которых виднелись темные потеки, подозрительно напоминавшие запекшуюся кровь.

— Жертвоприношения, — сурово произнесла Анна. — И тому подобные ужасы. — Она спешилась, подошла к дереву и спокойно осмотрела камни. Между ними лежал амулет, он наполовину сгнил, и вряд ли кто-нибудь мог бы с точностью сказать, что на нем изображено. Анна взяла ветку и, не прикасаясь к предмету, откинула его прочь. — Здесь потрудился враг рода человеческого.

Санглант с интересом смотрел на женщину, которая дерзнула поднять руку на амулет. Может, и правда, что враг подчинял себе слабых духом, заставляя их нести в мир зло. Однако самому принцу случалось видеть, как молились перед битвой люди, которые верили не в Господа и Владычицу, а в души предков или других богов, и эти люди были ничем не хуже тех, что принадлежали Кругу Единства.

Анна повернулась к Лиат:

— Сожги это.

Девушка побледнела. Она не шевельнулась и не произнесла ни слова.

— Тебе дан дар огня. Сожги это место, где приспешники врага рода человеческого приносят свои жертвы.

— Нет. Местные жители делают это только для того, чтобы защитить себя и своих животных. Или просят, чтобы в пути была хорошая погода. Зачем причинять им вред, если они ничем не навредили нам?

— Твоими устами говорит Бернард. Он слишком много путешествовал и слишком снисходительно относился к некоторым обычаям других народов.

— Отец всегда говорил, что мы должны уважать обычаи других.

— Ты слишком долго жила с ним.

— Куда мы поедем? — упрямо спросила Лиат.

— Ты не сделаешь того, что я сказала?

— Нет. Ты не понимаешь, о чем просишь меня.

— Я — одна из тех немногих, кто способен это понять.

Анна посмотрела на Сангланта. Он увидел, как клубится вокруг нее воздух, и понял, что ее слуги тут, а секунду спустя он сумел расслышать и их голоса: они твердили что-то об огне и пламени, но больше ему ничего не удалось разобрать.

— Думаю, нам пора ехать, — произнес он. — Наверняка где-то неподалеку есть жрец, который исполняет все эти обряды жертвоприношения. Ведь люди служат Богу по-разному, и все мы — орудия Господа.

— Очень многие становятся слепыми орудиями, принц Санглант, и лишь некоторым дано узнать о своем предназначении.

— Вы говорите, как мой отец, сестра Анна. Но я не принадлежу к таким людям. И моя жена тоже.

— Железо не знает, во что оно превратится, пока не попадет в руки кузнеца, — сказала она, в последний раз смерив Лиат взглядом.

— Давайте отправляться, — повторил он.

Лиат резко послала лошадь вперед, не желая продолжать разговор.

— Оставлять такое место без очищения — поступать против воли Божьей. Ведь глупые суеверные люди будут по-прежнему приходить сюда молиться и приносить жертвы только потому, что этот жертвенник существует, — сказала Анна, не трогаясь с места.

— Поступайте, как сочтете нужным, — ответил Санглант и поехал вслед за Лиат. Эйкийская собака побежала за ним. Лиат остановилась в тени довольно большого камня, лежавшего возле дороги.

— Я не могу понять, кто твоя мать, — посетовал Санглант. — Она монахиня или знатная леди? Какому роду она принадлежит?

— Мать ничего мне не рассказывает, — сердито сказала Лиат. — Я спросила, почему она носит золотое ожерелье, но она не ответила. Она не хочет, чтобы я знала, какому роду принадлежу!

— Или у нее есть причины держать тебя в неведении. Лиат, о чем ты, по ее мнению, должна узнать?

— Об искусстве математики.

— «Железо не знает, во что оно превратится», — тихонько пробормотал он, принюхиваясь. В воздухе потянуло дымком. Санглант услышал стук копыт, и спустя минуту Анна присоединилась к ним.

Днем небо закрыли тяжелые тучи и начался такой ливень, что им пришлось укрыться в первой же встреченной на пути деревне. Там они оставались два дня, пока не утих ураган.

Когда они наконец взобрались на последний холм, то увидели башню замка Лавас — побеленную и с новой крышей. Отсюда Алан мог разглядеть реку, текущую среди полей, маленькую церковь, чистенькие деревенские домики, деревья и замок. Казалось, графство процветает. У ворот замка собралась толпа, и при виде знамени Лавастина раздались приветственные крики. Люди вышли на дорогу приветствовать лорда.

— Кастелянша Дуода приготовилась к нашему приезду, — сказал Лавастин.

— Ваши поля хорошо ухожены, — заметила Таллия, — а люди сыты и одеты.

— Разумеется, — отозвался Лавастин. Для него это было естественно.

— А церковь маленькая, — тут же добавила она.

— Зато богато украшенная, как и полагается. — Лавастин взглянул на Алана, а потом снова на Таллию. — В замке тоже есть часовня, где мы молимся каждый день.

Под громкие приветственные крики они ехали к воротам. Слуги и крестьяне старались дотронуться до шпоры Лавастина или Алана, когда те проезжали мимо. Алан заметил в толпе и незнакомые лица. Эти люди были плохо одеты и бледны, с ввалившимися щеками и надеждой, горящей в глазах, устремленных на графа и его наследника.

— Ваши подданные вас любят, — сказала Таллия. Люди выкрикивали ее имя и желали ей родить здорового ребен-ка. — Когда мы проезжали через Арконию, жители тоже собирались, чтобы посмотреть на нас. Но они боялись моих родителей и вовсе не любили их.

После приезда Лавастин сразу занялся делами. Он уселся в большом зале, и к нему потянулась вереница людей. Он распорядился имуществом, которое привез из королевских земель: кастелянше достались чернила и пергамент, слугам — инструменты, жителям деревни — дюжина упитанных овец, черенки айвы и виноградные лозы из королевских виноградников. Ловчему Родлину привезли трех собак, кухарке — горшки, а стражникам — копья, дротики и кинжалы.

— В этом сезоне у нас очень много работников, — сообщила кастелянша Дуода. — В Салии участились набеги куманов, поэтому многие пришли оттуда в надежде получить работу на время сбора урожая.

Таллия даже не стала осматривать башню и замок, а сразу отправилась раздавать милостыню бедным. Дуода провела графа и Алана наверх, чтобы показать, что все присланные ей указания безукоризненно выполнены. В одной из палат, которая раньше служила графу кабинетом, появилась новая кровать.

— Теперь здесь будет моя спальня, — сказал Лавастин Алану. Потом они поднялись в комнату, где раньше спал граф Лаваса и которую в последнее время он делил с Аланом. Теперь кровать украшали символы Лаваса, гончие, и косули, символизирующие Варре. В эту комнату уже внесли сундуки Таллии. — А эта комната — ваша. В этой кровати зачали всех наследников графства Лавас.

— И меня?

Лавастин вздохнул, нахмурился и положил руку на голову Ужаса. Взгляд графа, казалось, устремлен в далекое прошлое.

— И тебя, сын. Господь милосерден и прощает наши грехи, если мы усердно трудимся и выполняем свои обязанности.

Алан подошел к кровати, прикоснулся к покрывалу, а потом посмотрел на Лавастина. Двенадцать дней назад он не мог пошевелиться, не поморщась, потому что кожу саднило от порезов и ссадин, зато все эти царапины отвлекали его от куда более болезненных мыслей. Но сейчас раны зажили, и Алан снова и снова думал о Таллии.

Но, как сказала бы тетушка Бел, «если хочешь разжечь костер, сначала надо приготовить дрова».

Он не забыл о «Житии святой Радегунды», слова из которого ему довелось слышать. Этой святой так восхищалась Таллия. Посеянное зерно дает обильные всходы, а уходящее солнце обещает новый день. Алан рассчитывал на то, что по прибытии в Лавас у них с Таллией будет больше общего. Она говорила об основании монастыря святой Радегунды, и он ее поддерживал. Они провели немало приятных часов вместе с леди Хатумод и строителем, обучавшимся своему искусству в Отуне, обсуждая убранство монастырей святой Бенедикты и святого Галле.

— О каких старых руинах рассказывают здешние жители? — однажды спросила Таллия. — Не лучше ли сделать так, чтобы это место служило святым целям? Говорят, что в тех руинах стоит древний каменный алтарь, на котором приносились ужасные жертвы. Ходят слухи, что на нем до сих пор видны следы крови.

— Руины окружены каменными стенами, так что, думаю, это была крепость.

— Но наверняка в прежние времена люди поклонялись там своим богам.

— Мы можем сходить туда вместе. И ты сама решишь, подходит это место для монастыря или нет.

Следующие несколько дней Алан не отходил от Лавастина: они смотрели за уборкой урожая. В графстве был обычай, согласно которому лорд срезал с каждого поля первый сноп — на счастье. Алану этот обычай очень понравился, и он с удовольствием помогал отцу жать — это напоминало ему детство. Впрочем, Лавастин не позволял ему работать слишком усердно, все-таки убирать урожай — дело не графа, а крестьян.

К развалинам они решили сходить в день Радуэриала — ангела песен. Дамы, сопровождающие Таллию, все время болтали, рассуждая о язычниках и их святилищах.

Послушав их смех и перешептывания, Лавастин покачал головой.

— По-моему, — сказал он Алану, — король Генрих отобрал только тех девушек, у которых в головах нет вообще ничего. Если бы они были мужчинами, все их мысли вертелись бы вокруг охоты, соколов и празднеств.

— О леди Хатумод этого не скажешь.

— Верно. Она девушка умная, но не забывай, что она училась в монастыре вместе с Таллией. Думаю, они постарались избавиться от нее как можно скорее из-за ереси. Она единственная может молиться по несколько часов, как и твоя жена.

— Хорошая молитва еще никому не приносила вреда, — возразил слегка обиженный Алан.

Лавастин свистом подозвал к себе Ужаса, который обнюхивал приготовленное для лошадей сено.

— Я считаю, что Господу угоднее, когда люди трудятся, а не протирают колени в часовне, но не будем об этом спорить, сын. Леди Таллия милостива к бедным. Король поступил мудро, когда приставил к ней этих девушек, они никогда не сумеют задумать заговор, а уж тем более осуществить его.

Лавастин махнул рукой, и они отправились в путь, который лежал мимо полей, где работали крестьяне, мимо деревни, в лес, где обычно местные жители собирали хворост и целебные травы, а дети любили играть в прятки. Из-под копыт коней то и дело выпархивали перепелки, и наконец гончие, не выдержав, устремились за ними. Алану пришлось несколько раз подзывать к себе собак, которые носились в зарослях и не желали возвращаться. Вскоре они въехали в лес, куда обычно не забредали местные жители. Священник, сопровождавший Таллию, развлекал путешественников рассказом:

— В то время жестокие бирмены направились на запад и, скорее по случайности, чем целенаправленно, достигли города Дарра, который они назвали Дарией.

— Разве они не разрушили город? — спросила Хатумод.

— Разумеется, разрушили. До самого основания. Опустошили, сожгли и убили всех мужчин и юношей старше двенадцати лет, а женщин и детей обратили в рабство. Но правление Азарина Жестокого продолжалось всего пять лет, ибо Господь Бог наш милостив и правосудие Его не замедлит себя ждать.

— Но как же явление ангела? — тихо спросила Таллия. Ее слов не слышал никто, кроме Алана.

— Давайте вернемся к нашей истории. — Голова отца Руфино напоминала яйцо: на ней не осталось ни единого волоска — свидетельство того, что он много часов проводил под палящим солнцем, наблюдая за строительством. — Продвигаясь на запад, это племя встретило на своем пути город под названием Коринф. В то время в город пришел святой Себастьян из ордена иоаннитов. Он путешествовал, обращая язычников в истинную веру. Но, несмотря на то что он отслужил в городе мессу, горожане не вняли его проповеди. Они осыпали его насмешками, а когда к городу подошли варвары, то Себастьяна вышвырнули за ворота, прямо под ноги язычникам. Так Господь даровал святому Себастьяну мученическую кончину. А горожане Коринфа готовились к битве. Они понимали, что проиграют, но считали, что лучше умереть сражаясь, чем просить милости у врагов, которых они ненавидели. Но ангел Радуэриал явился святой Сонии, которая единственная из всех вняла словам святого Себастьяна. И ангел даровал ей чудесный голос.

Святая вышла из города, надеясь спасти соотечественников, хотя они и пренебрегали ее верой. Она была молода и красива, и ее взял в свой шатер жестокий король Азарин. Она пела ему так сладко, что сердце его смягчилось и он пощадил город и всех, кто в нем жил. И тогда среди жителей города поднялся великий плач, и пошли они молиться в церковь и поклялись, что с этого дня будут верить только в Господа Бога Единого.

— А что случилось со святой Сонией? — поинтересовалась Хатумод. — Неизвестно, — сообщил клирик. — Говорят, что король варваров взял ее в плен, а потом убил, когда она отказалась стать его женой.

Одна из девушек ахнула:

— Говорят, что эти варвары и вовсе не люди, однако…

— Довольно об этом, — достаточно резко оборвал ее священник. — То, о чем вы говорите, сказки, выдуманные досужими сплетниками. На самом деле большинство сходится на том, что святая Сония добровольно отправилась в земли, населенные варварами, чтобы нести им Свет Единства. Больше ее никогда не видели. Так или иначе, она ушла из Коринфа и больше туда не вернулась.

— Смотрите! — воскликнула Таллия.

Теперь они выбрались на опушку, и Алан подъехал к ней. Прямо перед ними лежали руины. Рассматривая стены, Алан гадал, нет ли тут древней даррийской дороги, которая со временем заросла мхом и травой.

Пока остальные подтягивались к ним, Таллия спешилась и направилась к старым стенам, изучая высеченные на камнях спирали, соколов и существ с человеческими телами и головами животных.

— Нужно снести все эти стены! Можно стесать рисунки с камней и использовать их для строительства монастыря, где мы будем прославлять Господа Бога нашего.

Она схватила Алана за руку и потянула внутрь разрушенного строения. Там она остановилась у большого белого камня, который наверняка был алтарем, и, все еще сжимая руку Алана, восторженно воскликнула:

— Мы построим церковь прямо здесь!

Алан чувствовал, как внутри него все сжимается от нежности к ней. Таллия была такой хрупкой, маленькой, так трепетала от обуревавших ее чувств… Алану хотелось прильнуть к ее губам, она была так близко и так доверчиво держала его за руку… Но он решился лишь прижать ее к себе покрепче.

— Видишь, — прошептала она, — Господь дает нам возможность построить часовню в честь Владычицы и Ее Сына. Мы сможем воздвигнуть церковь, где будут прославлять Мать и Сына, и тогда истинная вера снова откроется всем, кто раньше слышал лишь ложные изречения церкви.

Глядя в ее сияющие глаза, Алан был готов согласиться на что угодно, лишь бы она оставалась в его объятиях как можно дольше. Через мгновение в проломе стены показался Ужас, а вслед за ним и Лавастин.

— Прошу прощения, — произнес он быстро и повернулся, чтобы уйти.

— Милорд граф! — воскликнула Таллия и отошла от Алана. — Теперь, когда урожай собран, вам не нужны работники, и они могут стать моими строителями.

— Зачем? — Лавастин подошел к светлому камню и дотронулся до него.

— Чтобы построить монастырь, посвященный Матери и Сыну! И часовню, где мы будем восславлять блаженного Дайсана, погибшего в муках. На стенах мы изобразим его жизнь, чтобы люди узнали правду!

— Ну нет! — Лавастин выдернул несколько сорняков, выросших из-под камня, словно его раздражал беспорядок. — Графы Лаваса всегда ладили с церковью, и я не собираюсь ничего менять.

— Но вы же хотите узреть правду, которая несет свет в наш мир!

— Я не хочу, чтобы в моем доме началась смута! Леди Таллия, мне, конечно, неприятно, что вы так близко принимаете к сердцу то, что церковь называет ересью, но я считаю, что только Господу судить нас, ибо он читает в наших сердцах, как в открытой книге. Поэтому я не мешаю вам молиться как заблагорассудится. Но я никогда не позволю строить на моих землях нечто, восславляющее ересь, которая осуждена церковными иерархами. И сын мой тоже не станет этого делать!

Таллия вспыхнула.

— Однако, — Лавастин оглядел камень с вырезанными на нем улитками, цветами и листьями, — вы можете с моего позволения основать тут монастырь в честь Эдесии и Патриоса.

— Вы смеетесь надо мной. — Таллия рассердилась.

— Вовсе нет. Святые супруги Эдесия и Патриос были родителями блаженного Дайсана.

— Он был сыном Господа Бога, а не простых смертных!

— Согласно учению церкви, все мы — дети Господа нашего. Но блаженного Дайсана выносила и родила святая Эдесия. Если, конечно, нет какого-нибудь иного способа появления на свет детей, правда, я о таком никогда не слышал.

Таллия глубоко вздохнула и вздернула подбородок. Перед ними была племянница короля, обладающая властью и знающая свою силу. Казалось, сейчас она прикажет им повиноваться ее воле, но она вдруг расплакалась и выбежала из развалин.

Алан собрался пойти за ней, но голос Лавастина остановил его:

— Прости, что я отказал ей в постройке церкви.

— Тебе не за что извиняться. Мне даже в голову не приходило, что она захочет построить церковь в честь своей ереси.

Лавастин вздохнул:

— Надеюсь, что ее гнев направлен только на меня, а не на тебя. Пусть подумает о постройке часовни в честь святых супругов. Наверняка отец Руфино знает об их мощах, и мы могли бы доставить их сюда. К тому же эта церковь напоминала бы ей о том, что родители блаженного Дайсана были женаты и родили сына, но их тем не менее причислили к лику святых.

Алан поспешил к Таллии, которая стояла среди суетящихся вокруг нее женщин.

— Таллия.

Женщины расступились, он подошел и, взяв ее за руку, вывел на поляну, где росли дикие цветы. Она тотчас принялась жаловаться:

— Никто меня не слушает! Моя мать никогда не разговаривала со мной, она только приказывала, что делать и как поступать, мой отец — дурак, у него вечно изо рта течет слюна, он ведет себя как огромный младенец!

Алан испугался, что у нее начнется истерика, но Таллия вытерла слезы тыльной стороной ладони и молча пошла к маленькой речке, скорее даже ручью. На берегу Алан уселся на траву, и Таллия опустилась рядом с ним. По ее щекам скатилось несколько слезинок.

На мгновение ему почудилось какое-то движение. Он опустил руку в воду и застыл неподвижно. От ледяного холода рука занемела, но Алан ждал, и его терпение было вознаграждено. К нему на ладонь запрыгнула лягушка, Алан прикрыл ее второй ладонью.

— Смотри, — прошептал он.

Таллия наклонилась к нему, взглянула и, взвизгнув, отскочила. Испуганная лягушка выпрыгнула в реку.

— Эти твари — порождение врага рода человеческого! — воскликнула Таллия. — У тебя теперь бородавки на руках будут!

— Я просто хотел тебя развеселить.

Алан перескочил через ручей, поскользнулся и промочил ноги, но не оглядываясь ушел. За ним по пятам следовали Ужас и Ярость. Алан слышал, как звала его леди Хатумод, но он не обратил на нее внимания и побежал к деревьям.

Алан споткнулся и выругался. Если бы тетушка Бел слышала его, она тотчас оттрепала бы его за ухо за такие слова. Но она больше не его тетушка. Ушибленный палец болел, Алан наклонился потереть ногу, и внезапно его пальцы наткнулись на аккуратно уложенные камни, между которыми проросла трава.

Он нашел древнюю дорогу. Алан приложил ладонь к камням, их поверхность была гладкой и прохладной. Он закрыл глаза. Много лет назад по этой дороге шли даррийские солдаты и купцы, они думали о будущем, строили какие-то планы. Роза у него на груди шевельнулась. И он почувствовал…

В борт корабля ударяли волны. Повсюду из воды торчали крохотные островки, на некоторых росли деревья и трава, на других виднелись только камни. Над головой простиралось голубое безоблачное небо, чуть светлевшее к горизонту. Вeтер швырял волны в борт, и солнечные блики дрожали на поверхности фиорда. Ветер наполнял паруса и играл флагами на носах кораблей, на которых была изображена голова дракона на гребне волны. Это означало их путь по морям.

Пусть другие отдыхают. Пусть другие считают, что со смертью Кровавого Сердца племя Рикин ослабло. Все его братья, которых он победил, стали бы напрасно терять время в бесполезных кровопролитиях и мести.

Он прикрыл глаза рукой от солнца и пересчитал корабли. Из тех, что остались после бегства из Гента, он смог привести в порядок четырнадцать. Они скользили по волнам к цели.

Никто и не ожидает, что племя Рикин сумеет так быстро оправиться от удара.

… он услышал смех и топот лошадей. Алан всмотрелся в камень и заметил на нем вырезанный цветок, похожий на клеймо мастера.

Роза, изображение которой было повсюду в древних развалинах, оказалась вырезана в обычной для даррийцев манере — семь лепестков и округлая сердцевина. Алан нащупал мешочек у себя на груди, развязал шнурок и вытащил цветок. Роза, как и прежде, источала тонкий аромат и была такой же свежей, как и в тот день, когда попала к нему.

В ушах у Алана стучала кровь, ему казалось, он слышит топот сотен солдат, марширующих по дороге. Он почти видел их: над колонной трепетало знамя, ветер раздувал его и играл с гребнями из лошадиных хвостов на шлемах. Лица солдат напоминали лицо принца Сангланта — такие же скуластые и смуглые, что редко встречается в вендарских и варрских землях. Но вместе с ними шагали и другие солдаты — светловолосые и высокие, огненно-рыжие и с татуированной кожей. Рядом с колонной на коне ехала женщина в блестящих доспехах и с мечом на поясе. Она отдавала приказы. В руке ее был жезл, обвитый серебряным драконом, — символ власти. Женщина тоже была похожа на Сангланта — потомка Исчезнувших. Она тронула поводья, лошадь послушно повернулась, и Алан отчетливо увидел щит незнакомки — красная роза на серебряном поле. Он сморгнул, и видение исчезло.

Рядом с ним прыгала Ярость, стараясь лизнуть Алана в щеку. Он вытер с лица слюну и огляделся. Все уже ушли. Сколько же времени он тут провел? Алан снова спрятал розу на груди.

Когда он поднялся, то заметил двух слуг, которые держались на почтительном расстоянии от Ужаса и Ярости.

— Лорд Алан, граф приказал нам проводить вас домой. Он рассеянно кивнул. Слуги привели лошадей, и Алану пришлось сделать над собой усилие, чтобы выбросить из головы свое видение и сесть верхом. Интересно, Таллия тоже уехала? Неужели она просто оставила его и все? Внезапно он рассердился. Ну как можно быть такой упрямой? Почему она не может просто любить его?

Господь повелел мужчине и женщине жить в радости и согласии. Но если он, Алан, так хочет, чтобы Таллия принадлежала ему, то чем же он лучше отца Хью, который силой заставил Лиат жить с ним? Он вспомнил молодого и красивого мужа маркграфини Джудит. Он тоже не казался особенно счастливым. Неужели он хочет, чтобы Таллия испытывала те же чувства? Чтобы она покорно подчинялась его желаниям?

Нет. Нужно просто сделать так, чтобы она стала смотреть на отношения между мужчиной и женщиной иначе. Но эта задача была куда труднее, чем ему казалось вначале.

Не успел он въехать в ворота замка, как к нему приблизился всадник.

— Милорд! — воскликнул он. — Я привез вести из Варингии.

Голос показался Алану странно знакомым. Секунду он смотрел на широкоплечего юношу с темной бородкой и наконец узнал его.

— Жюльен?

Молодой человек запнулся.

— Мм-милорд Алан, — неловко промямлил он, словно произнести эти слова оказалось невероятно трудно. — Я не ожидал встретить тебя здесь, — промолвил Алан

— Я служу герцогине Варингской.

Служит герцогине. И у него есть лошадь, кожаный плащ, щит с гербом Варингии и копье. Бел никогда бы не одела так Алана, Генрих обещал своего приемного сына церкви. Тут он рассмеялся. Ну как можно быть таким глупцом и завидовать Жюльену или жаловаться на собственную судьбу?

Алан хлопнул Жюльена по плечу.

— Рад встрече, кузен. — Теперь он наследник графа, он может позволить себе быть немного фамильярным. — Как там Бел и Генрих? Как вообще дела?

Жульен краснел и явно чувствовал себя не в своей тарелке, но после того как они поставили лошадей в стойла, он рассказал о семье: Бел и Генрих по-прежнему полны сил, младший ребенок Стенси умер от лихорадки, но она снова беременна, жених Агнесс переехал к ним, они уже два года как собираются пожениться, но все никак, сам Жюльен положил глаз на одну из девушек герцогини Иоланды, но та не дала пока согласия на брак.