Кобылки были, конечно, в большой обиде. Кусались, ржали, подначивали. Соловая даже поднырнула у Хиронида под брюхом и попробовала выскользнуть между передними ногами жеребца, так чтоб он волей неволей наскочил ей на круп. Сообразительная крошка! Но это только усилило неприязнь кентавра. Он вспомнил о Нессе и подумал, что такая умная лошадь - явно из его потомства. Что ж, несчастного кузнеца они заставили, но он еще помнит о чести царского рода!
      -- Да что такое?! - в сердцах завопил Рваное Ухо. - Этот недоносок издевается над нами! Я сам уже готов к кобылкам пристроиться, а он ни в какую!
      -- Тише. - укоротил его Ганеш. - Тут у нас парень с претензиями. Под седлом ходить не хочет. Пахать тоже. - он намотал на руку узду и рванул ее на себя, так что Хиронид вынужден был повернуться в его сторону. - Будешь знать хозяйскую руку! - Ганеш взмахнул хлыстом. - Будешь, скотина, слушаться!
      Хиронид рванулся, встал на дыбы и, опрокинув торета, поволок его за собой по кругу. Он мог так и убить Ганеша, но самому жеребцу казалось, что ему никак не удается избавиться от навязчивого человека, повисшего у него на узде. Лошади пугливы, и кентавры при всем своем упрямстве тоже. Хиронид прижимал уши, храпел и скакал из стороны в сторону, еще больше пугаясь криков и брани конюхов.
      Стук копыт возле ограды был ответом на его жалобное ржание. У конюшни появился хромой старик Несс. Он бежал, припадая на все четыре ноги и выбивая копытами неровную дробь по гулкой, как барабан, дорожной глине.
      -- Оставьте его! Во имя Кобыльей Матери! - задыхаясь, кричал Несс. Это мальчик из хорошей семьи. Он не может сойтись с кобылой. Во имя Матери...
      Старик не договорил. Один из конюхов, которым уже изрядно надоела возня с Хиронидом, подхватил камень и, размахнувшись, запустил им Нессу в лоб. Кунтавр на мгновение застыл, издав удивленное ржание, а потом стал заваливаться на бок.
      -- Ты дурак, Шавшур! - рявкнул Ганеш, которому, наконец, удалось встать на колени, потому что потрясенный произошедшим Хиронид застыл, как вкопанный.
      Его карие с красноватым отливом глаза, не мигая, смотрели на глубокую вмятину во лбу старика и кровавый след на ребристом краю камня, к которому прилипли гнедые конские волосы.
      -- Ты дурак, Шавшур. - повторил Ганеш, с трудом поднимаясь на ноги. Все его лицо было в земле, а на ладони выступили багровые полосы от туго захлестнувшей ее уздечки. - Ты убил хорошего работника. Правда старого. торет сплюнул под ноги. - Но старый конь борозды не портит. Теперь нам нужен новый кузнец. - он перевел тяжелый взгляд на Хиронида. - В последний раз спрашиваю. - Ганеш кивнул в сторону кобыл.
      Сын Хирона покачал головой.
      -- Строптивая бестия. - мужчина тыльной стороной ладони отер губы. Займешь его место в кузнице. - он указал на Несса. - Как только оправишься.
      Ганеш сделал знак товарищам загонять кентавра в конюшню.
      * * *
      На следующий день с самого утра вся деревня арихов готовилась к погребению Псаматы. Рабы еще до рассвета ушли за поля в степь, чтоб выкопать глубокую яму в родовом кургане. Кузнецы стучали, не переставая, ведь покойной в том мире понадобятся сотни наконечников для стрел. Кроме того, каждый из сородичей должен был поделиться горстью своих. Все они по форме напоминали лист ивы, березы или елочку - такими стрелами нельзя убить в подлунном мире, но только ими и стреляют под землей в тени давно убитых животных.
      Женщины стряпали и пели, прославляя храбрость Псаматы, ее удачу в боях, ее сильных красивых дочерей, ее достойных мужей, счастливейший из которых сегодня вступит вслед за супругой в чертоги Великой Матери. Но это утверждение было лишь данью старине. Никто из мужей-арихов не собирался в подземное царство. Их роды одобряли разумное решение: зачем терять работника? И зачем ссориться с мужчинами, которых теперь так много? Никогда, подумала Радка, в ее деревне не совершили бы такого бесстыдного поступка в отношении Трехликой!
      То, что на костер возле госпожи взойдут не соплеменники, а рабы-чужеземцы, лишь подчеркивало отказ синдов следовать старым традициям. Однако в остальном ритуал был соблюден полностью. Ровно в полдень женщины перестали петь и разом заголосили. Они все еще возились по хозяйству: расстилали шкуры для пиршества, укрывали их тканями там, где предстояло сидеть наиболее почетным гостям, носили кувшины с вином и мехи с перебродившим кобыльим молоком, уставляли "стол" плошками. Но эта привычная работа не очень отвлекала их мысли от дружного речитатива, которым провожают покойную. То одна, то вторая начинала сетовать на потерю Псаматы, а остальные подвывали, выводя жалобные стоны и всхлипывая в конце каждой фразы.
      Четверо мужей Псаматы вынесли ее легкие сосновые сани, украшенные фигурками оленей, и потащили в степь. Впереди шла Багмай с домашними духами на руках. Смешные деревянные фигурки выглядели, как малые дети, прижавшиеся к новой матери. Следом за санями брели сестры покойной и остальная близкая родня, потом соседи, родичи мужей, слуги и рабы.
      Взглянув на них, Радка сразу поняла, кто будет сопровождать Псамату в царство теней. Как и уверяла злоязыкая Асай, жребий пал на пантикапейца. При виде этого рослого грека всаднице сделалось не по себе. Еще вчера она могла спасти его. Но Радку парализовал всегдашний страх, а он, как видно, был слишком горд, чтоб внять совету ключницы.
      Впрочем, сейчас раб мало что сознавал. И его, и старуху опоили крепчайшим отваром конопли на кобыльем молоке. Это средство действовало не сразу, сначала вызывая яркие жутковатые видения, а потом погружая человека в сон, мало отличавшийся от смерти. Говорят, у спящих почти пресекалось дыхание и даже удары сердца были едва слышны. Обычай требовал, чтоб слуги, сопровождавшие госпожу в иной мир, умерли от удушья. Их корчи в темной могиле символизировали муки нового рождения, когда ребенок из утробы матери лезет на свет.
      Подойдя к яме, процессия остановилась, причитания смолкли и стал слышен стук топоров. Четверо племянников Псаматы сколачивали ей деревянный шатер, на потолок которого после погребения сыпалась земля.
      Сани с телом покойной положили на высокую поленницу дров, в зазоры между которыми был предусмотрительно засунут сухой тростник. Багмай с горящим факелом в руках подошла слева. Радка - справа. Ветер в степи был хороший и огонь запылал сразу.
      Пока он горел, деловитые арихи в кожаных фартуках под руководством Матери-Хозяйки приносили вокруг него в жертву быков из стада Псаматы. Их мясо можно было жарить на том же костре, в котором горела покойная, ее любимая лошадь и две собаки. Особое уважение усопшей оказывал тот, кто вкушал жертвенной еды с ее огня. Но на всех желающих места не хватало, и потому по сторонам от погребального костровища были разложены огоньки поменьше.
      Арихи не считали нужным целиком превращать своих сородичей в пепел. Пусть прогорит бренная земная оболочка, а на том свете Трехликая оденет прибывших в новое платье, которое им уже не сносить вовеки. Поэтому пламя залили как только появился костяк. Обугленные останки Псаматы облачили в рубаху, расшитую бисером, и войлочный островерхий колпак. На почерневшей шее грозной поединщицы красовалась тяжелая медная гривна, окрученная золотой фольгой. Сморщенная кожа умершей, еще кое-где не сошедшая с рук, скрывалась под рядами широких браслетов. В ногах покойной поставили чашу с вином. А в пустые глазницы черепа вбили по длинному осиновому гвоздю, чтоб усопшая из могилы не могла увидеть своих врагов и отомстить - ведь вира уплачена.
      После этого Псамату перенесли на деревянное ложе в яме, вокруг него разложили погнутый акинак, расплетенную ногайку, исцарапанное бронзовое зеркало и пробитый шлем. Вещи портили, чтоб они, как и хозяйка, отправляясь в иной мир, были мертвы.
      Слева на полу поместили уже впавшего в сон раба-пантикапейца. В ногах - старую ключницу, которая еще бессвязно лопотала, но не понимала, где находится и только время от времени грозно выкрикивала: "Готовьтесь! Хозяйка едет!" От чего у многих мурашки пробегали по спине.
      У южной стенки склепа мужья Псаматы сложили кости коня и собак. Сестры, спустившись в могилу, расставили бронзовые котлы с погребальным мясом, амфоры с вином и плетенки лепешек. После их ухода спустилась Багмай и щедро усыпала пол наконечниками стрел.
      Потом над головой Псаматы натянули тканый полог, украшенный медными бляшками, а уже поверх него стали укладывать на края могилы продольно распиленные еловые стволы. На этот потолок накидали земли. Курган предстояло засыпать не сразу, а в течение нескольких дней. Пусть первый слой осядет и вдавит бревна как можно глубже. За ним пойдет второй, третий. У богатых семей бывало до девяти слоев. Под каждый из них бросались приношения. Будущей весной Багмай после паводка обязательно досыплет могилу матери и водрузит над ней камень.
      Хорошенько закопав покойницу, гости принялись за пир. Радка сидела по левую руку от Багмай. По правую поместился Барастыр, подчеркивая этим, что он никуда не собирается уходить из рода.
      -- Трудно встретить женщину, настолько великодушную, как ты. наклонившись к Радке, сказала наследница Псаматы. - Беда привела тебя в нашу деревню. Но знай: я благодарна тебе и отныне ты можешь обращаться к нашему роду за помощью.
      -- Сбудется по твоему слову. - Радка кивнула. - Но единственная помощь, которая мне нужна, это хорошая лошадь. Я хочу навестить родных. Наша деревня недалеко от Кобыльего холма.
      Всаднице показалось, что глаза хозяйки округлились.
      -- У торетов сейчас неспокойно. - сказала она. - Слухи приходят разные. Лучше б тебе остаться с нами. Или возьми охрану.
      Радка покачала головой. Какие бы льстивые слова не говорила сейчас Багмай, ее охрана в степи легко может повернуть оружие против убийцы Псаматы. Нет, она поедет одна, что бы там не болтали про торетов. Сколько она не была дома? Всадница начала загибать пальцы. Выходило пять лет. За это время и тетка, и Ганеш могли умереть...
      III
      Утром следующего дня Радка, все еще слегка хмельная, выбрала себе кобылку потише и пустила ее на север, оставив восходящее солнце по правую руку. Дорога казалась хорошо знакомой. Но память иногда играет злые шутки. Тропинки оказываются не в том месте и ведут не туда, расстояния то больше, то меньше, чем представлялось, а между двумя "соседними" холмами торчит третий...
      Рассчитывая въехать в родную деревню еще до полудня, Радка проплутала вдвое больше. Чалая кобыла была покладиста и понятлива, как собака, но и она диву давалась на всадницу, склонную по сто раз кружить вокруг одного и того же места.
      К тому же торетка нервничала. Как-то еще встретят ее дома? Кто из старых обитателей зимника жив? Может и ехать некуда? А завидев на краю деревни у кузницы щуплую фигуру Ганеша, Радка чуть не свалилась с седла. Она и не предполагала, что вид старого недруга вгонит ее в такой столбняк. Внутренний голос подсказывал ей: поворачивай лошадь. Но было уже поздно.
      Ганеш завидел приближающуюся гостью и, подбоченясь, воззрился на нее с видом хозяина здешних мест. И снова Радка подумала, как бы на ее месте поступила Бреселида? Она положила руку на меч и, беспечно откинувшись в седле, пустила лошадь шагом. Пусть не надеется, что напугал ее. Она -всадница Тиргитао, и этим многое сказано!
      Подъехав к столбам с рогатыми коровьими черепами, гостья молча уставилась на мужчину в красном тюрбане. Он тоже молчал. Но стоило ей тронуть бока лошади, чтобы объехать его, как Ганеш преградил дорогу.
      -- Ты кто и откуда? - голос звучал недружелюбно, а рука потянулась к поводьям.
      Но Радка не позволила ему схватить лошадь за узду.
      -- Не узнаешь меня, Ганеш? - всадница сама удивилась, насколько насмешливо и ровно звучит ее голос, копируя привычные нотки Бреселиды.
      Мужчина отступил на шаг и прищурился.
      -- Радка?
      Перед ним сидела в седле уверенная лучница в щегольских кожаных доспехах с медными бляшками, кованными явно не деревенским мастером, с дорогим пантикапейским оружием в золотых обкладках, с тремя легкими гривнами, закрывавшими шею не хуже нагрудника, с браслетами на смуглых руках и таким хорошим кипарисовым луком, торчавшим за спиной, что не оставалось ни малейшего сомнения - это всадница самой царицы и она требует к себе уважения.
      -- Узнал. - Радка хрипло рассмеялась. Ей стоило большого труда совладать с собой, и, если б не солнце, заставлявшее девушку щуриться, враг без труда прочел бы в глазах гостьи страх.
      Но сейчас Ганеш только диву давался, что эта круглолицая всадница с толстыми в руку косами, поседевшими от дорожной пыли, племянница старой Матери-Хозяйки стойбища. Тот длинноногий лягушонок, которого он чуть не убил ведром?
      --Так ты жива? Маленькая потаскушка! - к удивлению Радки, Ганеш расхохотался. - Ты стала еще красивее!
      Хлыст взвился сам собой, и всадница только потому удержала руку, что Ганеш, увернувшись, склонился перед ней в притворном поклоне.
      -- Что вы, что вы, госпожа, никто не хотел вас обидеть! Я по старой дружбе! - он все-таки перехватил ее кобылу под уздцы. - Идемте к дому. Весь ваш род будет счастлив приветствовать такую славную гостью.
      -- Тетка жива? - оборвала его Радка.
      -- Умерла прошлой весной. - Ганеш все еще кланялся и насмешливо скалил желтоватые острые, как у хорька, зубы.
      -- Кто же теперь Мать-Хозяйка?
      Мужчина замялся и неопределенно махнул рукой.
      -- Никто. - его лицо вдруг застыло, а глаза сузились. - Родами теперь правят сыновья. Так что поезжай-ка за мной, женщина, и не задавай лишних вопросов.
      -- Я лучница царицы! - Радка дернула поводья. Но со всех сторон к ним уже подходили мужчины. Они бесцеремонно разглядывали гостью, цокали языками и отпускали замечания на счет ее оружия. Женщины жались к домам, вид у них был испуганный.
      -- Я служу Тиргитао. - уже не столь уверенно повторила Радка.
      -- Это не важно. - снова оскалился Ганеш. - Ты вернулась к своему роду, и я, как отец, приветствую тебя.
      "Отец? Какой отец? Что он несет?" - всаднице на мгновение показалось, что все вокруг сошли с ума. Ей с необыкновенной ясностью открылась истина: они не выпустят ее отсюда. Именно потому что она от Тиргитао. Тореты не захотят, чтоб царица узнала об их делах.
      Оставалось лишь до поры до времени поддерживать игру и делать вид, будто не замечаешь самых откровенных угроз.
      -- Что ж. -- Радка кивнула и даже попыталась улыбнуться. Ее усмешка получилась не дружелюбнее волчьего оскала, но и этого было достаточно.
      Ганеш повел кобылу под уздцы по деревне. Из землянок посмотреть на диковинную гостью выбегали чумазые ребятишки, но матери криками загоняли их домой. У поворота дороги, на плетни, как головы врагов, были насажаны перевернутые горшки, а в пыли крутились собаки, стараясь зубами выкусать у себя блох. Радка хорошо помнила и этот плетень, и горшки, и псиный визг. Правда собаки уже были другие, но и они своим тявканьем рвали душу на куски.
      Нет, Радка не собиралась навсегда возвращаться домой. Не хотела даже думать об этом. Опять сырые ноги, голодные зимы и черная работа до рези в пупке. "Спасибо тебе, Ганеш! Ты и никто другой сделал меня всадницей! Подкинул с самого низа едва ли не на верх лестницы, где обретаются достойные люди!" Пускай ей могут снести голову в любой стычке, но пока этого не произошло, "маленькая Радка", "Радка-трусиха", "Радка-сирота" может сладко есть, горько пить и мягко спасть за царский счет, не трудя свои ладони ни чем, кроме кипарисового лука!
      Ей надо выбираться отсюда и поскорее! Права была Багмай: у торетов не спокойно. Видно, она, Радка, так и не научится верить людям!
      От рода ее матери Сармы осталось не так уж и много семей. На зимнике они жили в четырех длинных домах, плетеные стены которых были обложены дерном, а крыши закиданы вязанками камыша. Судя по тому, что в землянках было сейчас довольно свободно, многие еще не вернулись с кочевий.
      Молодежь позабыла Радку, а старики не успели толком запомнить: да, правда, была у Сармы какая-то дочь, но как звали и куда делась... Среди этих чужих людей всадница чувствовала себя неуютно. В тесном кругу сотни Бреселиды казалось куда проще. Там и была ее теперешняя семья. Радка с тоской подумала об "амазонках". Приедут ли они? Будут ли ее искать? Лучница погнала от себя тревожные мысли. Бреселида всегда держит слово.
      -- Не бойся, -- сказал ей Ганеш, указывая на родню. - Скоро они все признают тебя и будут слушаться. Если ты, конечно, захочешь. - от его назойливого смеха девушку передернуло. - Я-то тебя не забыл.
      Ганеш откровенно пожирал ее глазами.
      "Скотина!" - возмутилась всадница, но вслух сказала:
      -- Я устала с дороги, завтра поговорим, -- а чтоб обезопасить себя хоть на пару часов, добавила, -- Я вижу, нам есть о чем толковать. У меня тоже хорошая память.
      И пошла в дом.
      -- У нас женщины не ходят с оружием. -- торопливо окликнул ее в спину Ганеш.
      -- Разве это оружие? - с ленцой пожала плечами всадница, на ходу расстегивая пояс. С акинаком придется расстаться, чтоб не вызывать подозрений, но нож она спрячет под куртку. Если действовать умело, то в ближнем бою он также опасен, как меч.
      Ганеш был доволен собой. В последнее время торетки так и льнули к нему: власть делает мужчину неотразимым. Обладание же настоящей всадницей из войска Тиргитао только предаст ему веса в глазах сородичей. А то, что он когда-то избил Радку до полусмерти, так это только к лучшему. Разве женщина забудет первую мужскую руку, которая приласкала ее так крепко?
      -- Приходи посмотреть на кентавров. - небрежно бросил он в темноту двери. - Мы убили не всех.
      Хорошо, что Ганеш не видел ее лица. Рука гостьи сама собой застыла на акинаке. Так вот, что случилось в деревне торетов! Они вырезали кентавров, а потом взяли власть.
      Повалившись в углу на охапку соломы, Радка не смогла расслабиться. Ей хотелось немедленно вскочить на ноги и бежать узнать, кто из людей-коней остался жив. Но надо было держать лицо. Вылежав для приличия час, всадница поплескала себе на голову из деревянной бочки у входа в землянку и нарочито медленно поплелась к длинной конюшне посреди зимника.
      * * *
      Ветхие створки дверей, припертые снаружи деревянными шестами, распахнулись, и в конюшню хлынул солнечный свет. Он больно резанул Хиронида по глазам, так что кентавр сморщился и вскинул к лицу руки. Человек-конь стоял, забившись в дальний угол стойла, и не знал, как защититься от ярких лучей.
      С тех пор, как его искалечили, он почти все время провел в темноте, и теперь щурился, плохо различая, что творится в солнечной полосе за дверьми. Сколько прошло дней, Хиронид не знал, но чувствовал, что страшная боль, парализовавшая сначала обе задние ноги, а потом скопившаяся в паху и огнем выжигавшая его внутренности, отошла, притупилась, угасла. Как угасли звуки, доносившиеся из-за стены конюшни, запахи, цвета и даже оттенки вкуса.
      Теперь ему было все равно, что жевать: сено, овес или объедки с человеческого стола. Еда была только едой. Не пресной, не горячей, не холодной - никакой. Прежде такое случалось, если вместе с клевером сорвешь случайно пух от одуванчика и начинаешь немедленно плеваться. Теперь все, как этот пух, и плеваться нет причин.
      Вода перестала отдавать ржавчиной - пойло, как пойло, не лучше и не хуже, чем на лугу. Вода везде вода, что в ручье, что в корыте. И чего он раньше так бесился? Есть крыша над головой. Есть работа. Если ее делать старательно, не будут бить.
      Единственным, что, пожалуй, осталось от прежних ощущений, был страх. Он даже усилился, после того, как с Хиронидом случилось несчастье. Люди могут все. Они властвуют над миром, потому что не жалеют ничего вокруг себя. Ни травы, ни деревьев, ни животных. Они пришли с холодными ножами серповидной формы, а унесли их горячими от его крови.
      И сразу не стало запахов, а ведь должно было пахнуть и паленым, и кровью, и заскорузлыми в грязи тряпками... Хиронид понял это, когда отступила боль. Теперь даже разогретая на последнем осеннем солнце сосновая стена, потекшая смолой, не радовала его ароматом леса.
      -- Выходи! - у Ганеша был раздраженный голос.
      Кентавр повиновался. Не надо сердить хозяина: этот человек хуже других, он все придумал!
      Мерин неуверенно отделился от стены, но тут же прянул обратно в тень. Он не знал, может ли ходить, и не подведут ли его задние ноги. Оказалось может, и не только ходить - бегать -- стоило Ганешу взяться за хлыст.
      -- Ну и вид у тебя, приятель! - расхохотался мужчина, сняв уздечку с гвоздя.
      Хиронид и правда выглядел неважно. Волосы всклокоченные, в соломе, лицо чумазое и бледное, тело грязное, руки в синяках.
      -- Идем, разомнемся на кругу. - Ганеш накинул на кентавра узду и потянул его к выходу. - Посмотри, крошка, -- обратился он к кому-то за дверями, -- Я все же думаю ездить на нем верхом, а не гонять в поле. У кого еще есть верховой кентавр? Все будут завидовать. Что скажешь?
      Хиронид так хорошенько и не рассмотрел, к кому обращался проклятый торет. Солнце слепило ему глаза. Зато он услышал удивленный вскрик, и внизу у его ног бестолково заметалась какая-то женщина. Она была явно не из здешних: одета, как всадница из Горгиппии. Ее куртка брякала медными бляшками, а дрожавший от возмущения голос срывался в плач.
      -- Что вы с ним сделали? Оставь хлыст, Ганеш! Они же не лошади!
      Какой тягостный бред! Сейчас Хирониду особенно не хотелось его слушать. Ему лично люди уже все доказали. Чувство стыда и то пропало. Прежде хотел выгрызть клеймо зубами - смешно вспомнить! А эта баба за дверями все ревела и надрывалась, бросая Ганешу в лицо нелепые упреки: дескать он зверь.
      Наверное, привел свою сучку покрасоваться на кентавре. Не вышло. И на том спасибо. Впрочем, теперь раздражение хозяина выльется на его же Хиронида конские бока. Так что эта баба только все испортила. Женщины, они вообще приносят только боль.
      Радка убежала от конюшни в слезах. Ее гневные всхлипывания далеко разносились по деревне. Она знала, что Ганеш подлец, но и вообразить себе не могла, на что он способен. Разве есть на свете более разумные добрые существа, чем кентавры? Громадные, теплые надежные... мудрые. При мысли о царе Хироне ей сделалось совсем плохо. Что стало с ним? Многих ли убили и кто спасся?
      Чтобы узнать все это, надо было переговорить с тем несчастным калекой с стойле. Но стоило подумать и о себе. Как унести из деревни ноги, если Ганеш не спускает с нее глаз?
      Радка не умела быть слабой: хитрить, изворачиваться, притворяться. После так неудачно прерванного детства она боялась показать слабину. Говорила и держалась, как сильная. Как Бреселида. Все прямо и коротко. Мне нужно то-то и то-то. Не отдашь, снесу голову. Не одна, так с подругами вместе. Кто бы мог подумать, что однажды она останется без подруг, в окружении врагов, которым не сможет противопоставить прямую силу.
      Значит надо притворяться и в первую очередь перед Ганешем.
      Для начала Радка сменила платье. Хватит таскаться в куртке и боевом поясе. Женщины без охоты уступили ей за витой медный браслет длинную полотняную рубаху, расшитую у ворота и по подолу бисером. Свой плащ она задрапировала как накидку через плечо, сколов по бокам парой пряжек и спустив пояс на бедра, чтоб талия выглядела пошире, как у здоровой плодной женщины.
      Простеньких украшений, которые всадница Тиргитао носила в походе, здесь хватило бы на целую деревню. Радка нацепила их все. Брякая гривнами, как конь сбруей, лучница отправилась на поиски сердитого Ганеша. Нужно было подольститься к нему, но девушка искренне боялась его притязаний. На этот случай пояс под накидкой крепко прижимал к ее животу бронзовый кинжал.
      Она не могла уступить Ганешу. Вышло так, что Радка до сих пор не стала женщиной. До бегства из деревни не пришлось, а после она настолько боялась мужчин, что даже не съезжалась с ними в поле по весне. Бреселида знала эту тайну подруги и никогда не понуждала ее к участию в общих для "амазонок" играх на пантикапейской стороне.
      Своего недруга Радка нашла на краю деревни. Он командовал рубкой обмолоченных колосьев в мякину и был крайне недоволен. Вокруг стояли грохот и свист взлетавших в воздух кремневых ножей. От летевшей во все стороны соломы трудно было дышать.
      -- Зачем пришла? - зло прокричал он Радке в самое ухо.
      Но девушка не испугалась.
      -- Я сегодня видела твою силу и твою власть, Ганеш. - твердо сказала она. - Моя мать была здесь Хозйкой...
      Мужчина с недоверием смотрел на нее.
      -- Я всегда завидовала ей, -- продолжала всадница, -- тому как ее уважают и как кланяются. Тетка так не умела. Она была недостаточно властной.
      Колкие глаза Ганеша слегка оттаяли. В них мелькнуло понимание.
      -- Когда я сегодня увидела, как ты распоряжаешься, -- с хорошо наигранным усилием выдавила из себя гостья, -- я вдруг подумала: дух Хозяйки перешел к тебе. И позавидовала. Поэтому и накричала на тебя возле конюшни. Что мне до кентавров? - она опустила голову. - Ты сильный. И я пришла, чтоб признать твою силу. - девушка заставила себя встать на колени и поцеловать красную от холодного ветра руку Ганеша. - Если ты поставишь меня рядом с собой, вместе мы обогатим и поднимем роды торетов, так, как и не снилось остальным. Я многому научилась в столице. А теперь вернулась домой и хочу почета.
      Она говорила достаточно откровенно, чтоб сбить его с толку. Одержимый жаждой власти, Ганеш и в других подозревал эту страсть. Правда, ему хотелось бы, чтоб эта чернокосая гордячка пришла к нему не только за властью. Он все еще помнил, как у него сами собой каменели мышцы живота при одном взгляде на маленькую сучку. Теперь-то и подавно!
      -- Сегодня ночью я приду к тебе. - мужчина отер слезящиеся от соломенной пыли глаза. Он хотел отвернуться, но Радка остановила его за руку. - Что еще? - лицо Ганеша недовольно скривилось.
      -- В Горгиппии я стала жрицей Трехликой. - слегка запинаясь, проговорила она. - Я не могу расстаться со своим девством без надлежащих жертв. - Радка изо всех сил показывала, как смущена. - Дай мне ягненка, я должна принести его Кобыльей матери, чтоб ее гнев не коснулся ни нас с тобой, ни всего рода.
      Хитрая девочка! Она не сказала: отпусти меня к холму принести жертву -- это разумелось само собой, ведь в деревне не было святилища - а сразу заговорила об имуществе, переводя раздражение Ганеша со своего отъезда на потерю скота.
      Мужчина колебался. Какая еще жертва? Каждый ягненок когда-нибудь станет бараном и даст в четверо против своего сегодняшнего веса. Но, с другой стороны, Трехликая Мать и так сердита на них из-за кентавров. Может, и стоит ее задобрить? Одной мелкой скотиной за оба проступка? В этом была выгода. Но был и подвох.
      Ганеш не хотел отпускать Радку одну. Все люди сейчас заняты. Перед зимой работы много. Но до самого холма тянутся поля, где тореты все еще вскапывают и рыхлят землю, чтоб она не ушла под снег твердыми комьями, а по весне с ней легче было бы возиться. Так или иначе Радка все время будет на виду. Куда она денется?
      -- Ладно, -- бросил он, наконец, -- Возьмешь в овчарне белолобого со слабыми ножками. Он все равно до весны не дотянет.
      Радка кивнула.
      -- Да, и оставь оружие. - его голос был крайне недовольным.
      -- А лошадь? - робко спросила она.
      -- Лошади в конюшне. - Ганеш махнул рукой и отвернулся.
      Девушка почувствовала, что у нее слабеют ноги. Кажется, первый кон она выиграла. А дальше, как кости лягут.
      * * *
      У конюшни Радка поколебалась несколько минут. Она страшно боялась встретиться с пленным кентавром лицом к лицу. Но выхода не было.
      Створки жалобно заскрипели, и в узкую полоску света просунулась всклокоченная голова. Перед входом девушка зачем-то стянула свой островерхий колпак, который нахлобучила дорогой. Она вообще переоделась во все свое - для верховой езды - чем вызвала лишние подозрения Ганеша.
      Почти все стойла оказались пусты. Только в самом последнем кто-то шевелился и недовольно всхрапывал. Радка кралась по конюшне, плохо различая предметы в полусумраке. Если там этот, она потихоньку выберется назад. Всадница лучше бы сквозь землю провалилась, чем оказалась рядом с кентавром. Ей было так стыдно за своих соплеменников!
      Она только посмотрит и уйдет. Может, там и обыкновенная лошадь? Вон ноги-то... Хотя у них у всех ноги... Мысли Радки оборвались, а сердце застучало, как овечий хвост. Выглянув из-за края деревянной поилки, она нос к носу столкнулась с человеком-конем, уже давно не без любопытства наблюдавшим за ее странными действиями.
      "Чумовая девка! Лошадь что ли решила украсть?"
      Они смотрели друг на друга глаза в глаза, и страх, написанный на лице гостьи, удивил Хиронида. "Чего меня-то бояться!"
      -- А других лошадей нет? - сглотнув, спросила Радка, и тут же поняла, какую бестактность сморозила.
      -- Все на работах. - спокойно ответил человек-конь. У него был не злой голос и не злой взгляд. Кажется, он не собирался сейчас же напасть на Радку и закусать ее до смерти за то, что тореты сделали с ним самим.
      -- Мне надо... -- девушка попятилась.
      -- Куда ехать-то? - спросил Хиронид.
      -- К Кобыльему Холму. - Радка сама не понимала, почему не бежит из конюшни.
      -- Я отвезу. - бросил кентавр. - Вон седла. - он указал рукой в угол, где кучей лежала сбруя, но Радка только еще больше отшатнулась.
      -- Без седла можно? - пролепетала она.
      Хиронид пожал плечами. Без седла, так без седла, у всех свои причуды.
      -- Узду возьми.
      Она замотала головой.
      Хиронид хмыкнул, сам снял с гвоздя уздечку и небрежно набросил себе на голову. Затягивать не стал.
      -- Люди смотрят. - пояснил он. - Пусть болтается.
      Они вышли из конюшни, и Радка, встав слева от него, согнула ногу, а человек-конь, наклонившись, подхватил ее под колено и, забросил себе на спину. Хиронид удивился, как привычно у обоих получилось это движение. Девушка явно ездила раньше с кентаврами (у них говорили "с", а не "на"). Потому не могла позволить себе ни седла, ни уздечки. Сидела осторожно, даже особенно не сдавливала бока. Знала, что не уронят.
      Тем более ей в голову не пришло связать ему руки. Другие тореты не преминули бы поступить именно так. "Зачем лошади третья пара копыт?" всегда ржал Ганеш, захлестывая кентавру запястья.