Победа любой ценой

Елена Жоли

Победа любой ценой

Именно русская армия сломала немецкую военную машину.

Черчилль

Будущие поколения должны осознавать свой долг перед Красной Армией, как это делаем мы – свидетели их доблести.

Французы знают, что сделала Советская Россия. Именно она сыграла главную роль в нашем освобождении!

де Голль

Военные действия Красной Армии сыграли решающую роль в победе над Германией.

Эйзенхауэр

Каждый свободолюбивый человек должен выразить благодарность Красной Армии. Чтобы отдать ей наш долг – не хватит и всей жизни.

Хемингуэй

Решающая роль совестких людей в Победе была признана в 1945 году всеми основными политическими и военными деятелями стран антигитлеровской коалиции, американским президентом Франклином Рузвельтом, премьер-министром Британии Черчиллем и генералом де Голлем. Могли ли мы завоевать свободу без побед, одержанных СССР под Москвой, Сталинградом, Курском, без наступления армии генерала Жукова на Берлин, где русские водрузили красный флаг над рейхстагом!

Ширак

Автор выражает особую благодарность:

знаменитому французскому художнику русского происхождения Владимиру Чернышеву за создание иллюстраций для этой книги, которые он посвятил своим родителям, защищавшим блокадный Ленинград. Его яркие картины экспонировались во многих странах мира (одна из них была использована при создании фильма «Человек-паук» в Голливуде);

моему мужу Жан-Лю Жоли;

Антону Жоли;

Татьяне Даниловой;

Тосе и Полю Перро;

Маргарите Романовой;

Александру Некрасову.

Предисловие

Последние свидетели

Пройдет еще несколько лет, и уже мало кто сможет сказать: «Я воевал в Сталинграде»...

В 1941 году мой отец был студентом знаменитого ИФЛИ (Института философии, литературы и истории), мечтал стать специалистом по классической немецкой литературе. Он пошел на фронт в первые же дни войны и почти пять лет провел на передовой, с рупором, призывая немцев сдаваться, вызывая на себя их шквальный огонь.

Папа прошел весь длинный путь от Москвы до Берлина, но не любил рассказывать о том, что видел и пережил.

* * *

Идея этой книги родилась у меня во Франции, в Версале, где я тогда жила. Двадцать лет назад я вышла замуж за француза, закончила Сорбонну (моей дипломной работой был перевод на французский язык повести Казакевича «Двое в степи»).

Однажды к моим французско-русским сыновьям пришли в гости их версальские приятели-подростки смотреть американский фильм о войне. Мне было интересно, что вообще знают французские школьники о Великой Отечественной.

– Кто одержал победу над Германией? – спросила я гостей.

Они хором ответили:

– Конечно, Америка. Вы что, не знаете, что это Америка?

– А кто еще участвовал в войне?

Дети задумались...

– Ну, французы...

Я продолжала настаивать:

– А кто еще?

– Наверное, и англичане тоже...

– А еще?

– Больше никого... А что, кто-то еще был?

Этот разговор окончательно убедил меня в том, что книга воспоминаний советских ветеранов о войне должна быть написана.

После ее выхода во Франции я участвовала в телевизионной передаче, посвященной Победе, вместе с бессменным секретарем Французской Академии Элен Карер д’Анкос. Я рассказала эту историю. Элен была со мной совершенно согласна и обещала что-то сделать для изменения программ французских лицеев...

9 мая меня пригласили на радио «Франс Инфо» – самую популярную новостную передачу. И несмотря на то, что французское общественное мнение идет вразрез с главным тезисом моей книги – утверждением, что войну с фашизмом выиграл именно СССР, в этот день мое интервью передавали каждые 15 минут, такова французская демократия. На презентацию книги в посольство России во Франции приехали Петр Тодоровский, Степан Микоян, Морис Дрюон, граф Ролан де ля Пуап... Петр Тодоровский пел военные песни в сопровождении прославленного оркестра Георгия Гараняна.

* * *

Запад имеет ограниченное и часто искаженное представление о Второй мировой. Несмотря на окончание холодной войны, средства массовой информации не спешат признать истинную роль Советского Союза в победе над фашистской Германией, часто приуменьшая ее.

Эта тендендция прослеживается не только в мнениях простых французских обывателей или телевизионных репортажах, но и в трудах многих историков. Если сразу после войны почти половина населения Франции считала Советский Союз главным действующим лицом Второй мировой, то сейчас это мнение разделяют очень немногие.

Титанические исследования, проведенные такими обепризнанными историками, как Эриксон, Глантс, Ферро, Исаев, Бартов или Джонс, помогают понять истинную роль Советского Союза, доказывая, что с 1941 по 1945 год вермахт понес восемьдесят процентов своих потерь на советской территории, что именно в СССР задолго до высадки союзников во Франции Германия потеряла свой военный потенциал, что помощь американцев, понесших меньше трех процентов военных потерь, лишь ускорила победу Советского Союза.

* * *

Потребовалось немало времени, чтобы люди, прошедшие страшными дорогами Великой Отечественной, могли вспоминать без утайки и недомолвок, без цензуры и самоцензуры свою юность и молодость – те пять лет, отнятые у них войной.

Долгие десятилетия многие из них вообще хранили молчание, боясь рассказать всю правду о войне даже своим близким. Один из моих собеседников, знаменитый писатель, говорил, что вспоминать пережитое для него мучительно, невыносимо. Во время нашей беседы я чувствовала себя виноватой: иногда он надолго замолкал, закрывая лицо руками, думая о чем-то своем...

Большинство из тех, кто поделился со мной своими воспоминаниями, летом 1941 года были еще совсем юными. Именно их поколение, названное впоследствии «навеки девятнадцатилетними», вынесло на себе тяжкий груз военных лет.

В суботу 21 июня у многих из них были выпускные экзамены и школьный бал. А в воскресенье все громкоговорители страны передавали речь Молотова о нападении Германии. В тот день рухнули все их планы на будущую жизнь, по крайней мере на пять последующих лет. Но тогда еще никто из них не представлял себе, насколько долгой будет дорога к победе.

Многие из тех, чьи воспоминания вы прочтете, уже на второй день войны ушли на фронт добровольцами. Все получили ранения и контузии в боях, но им повезло – они вернулись живыми!

Кто же эти последние свидетели самой страшной войны в истории человечества? Я беседовала с разными людьми: писателями и артистами, генералами и рядовыми, мужчинами и женщинами. Их взгляды на историю России и в первую очередь на роль Сталина далеко не всегда совпадают. Оценка личности Сталина, его заслуг или преступлений до сих пор остается совершенно неоднозначной.

Но, несмотря на разницу убеждений, все ветераны единодушны в одном: во время войны они были безоговорочно готовы отдать жизнь за Родину. В один голос возмущаются они мнением, господствующим сегодня на Западе, которое приписывает победу над фашизмом Америке.

* * *

Главная особенность этой войны, отличающая ее от всех предыдущих, заключается в столкновении идеологий: советской и нацистской, проповедовавшей превосходство германской расы, имевшей целью не просто завоевание чужих земель, а тотальное уничтожение целых народов. В планы автора «Майн Кампф» входило полное порабощение славянских народов и поголовное истребление евреев и цыган.

Один из моих собеседников в начале войны был уверен, что немецкие солдаты – это просто пролетарии, одурманенные фашистской идеологией. Но он быстро понял свою ошибку: почти все солдаты вермахта были убеждены в абсолютном превосходстве своей нации над «недочеловеками» большевистской России. Именно этим расистским фанатизмом объясняется крайняя жестокось захватчиков по отношению к советским военнопленным и мирному населению.

Трудно себе представить сегодняшнюю карту мира, если бы зимой 1941 года пала Москва. Год спустя исход войны решился под Сталинградом. Весь мир, затаив дыхание, следил за этим грандиозным сражением.

Французы удивляются, когда слышат, как русские говорят о «победе над фашизмом», а не над Германией, забывая, что с 1936 года, с испанской войны, в Европе сложилась фашистская коалиция. В июне 41-го не одна Германия атаковала Советский Союз, а целый десяток стран, разделяющих общие «идеалы». Когда эта гитлеровская коалиция захватывала Европу, США не предпринимали активных действий. Лишь атака на Перл-Харбор заставила Америку отказаться от нейтралитета.

* * *

В начале войны успехи вермахта были впечатляющими: Красная Армия была фактически разгромлена, сотни тысяч бойцов попали в плен.

Как случилось, что армию, которую в середине 30-х годов считали одной из лучших в мире, летом 1941-го постиг такой чудовищный крах? Что давало немцам уверенность в победе? Писатель Елена Ржевская, опубликовавшая найденные ею дневники Геббельса, рассказывает: «Германское руководство долго не могло поверить в фантастический, небывалый факт: Сталин уничтожал высшее командование собственной армии! Геббельс ежедневно заносил в свой дневник наиболее важные высказывания фюрера. Однажды, узнав об очередных арестах генералитета Красной Армии по приказу Сталина, Гитлер воскликнул: «Этот человек – сумасшедший! Он же губит свою армию!» Геббельс отмечал, что война с Финляндией показала слабость РККА и побудила Гитлера начать планирование операции «Барбаросса».

В 1939 году СССР и Германия подписали Пакт о ненападении. Этот документ не только изумил мировое сообщество, но и вызвал растерянность у советских людей. Вот как об этом вспоминал писатель Григорий Бакланов: «Однажды, выходя из дома, я увидел толпу перед стендом с газетами. Все стояли молча, с мрачными лицами. Я подошел ближе, увидел фотографию Молотова и Риббентропа и прочитал статью, в которой говорилось о подписании Пакта о ненападении между Советским Союзом и Германией. Я не знал, что об этом думать. Перед сном дядя сказал мне: «Все это очень и очень плохо».

Историк Куманев рассказал мне о своей беседе с Кагановичем – одним из ближайших соратников Сталина. В день, когда Германия напала на Советский Союз, «Иосиф Виссарионович был спокоен и решителен, слухи о его депрессии необоснованны. Но он был действительно вне себя от подлого предательства Риббентропа и все время возмущенно повторял: «Он нас всех... этот негодяй Риббентроп».

Через две недели Сталин обратился к народу с речью, которая потрясла и расстрогала всех: «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои! Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину, начатое 22 июня, продолжается. Несмотря на героическое сопротивление Красной Армии, несмотря на то, что лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации уже разбиты и нашли себе могилу на полях сражения, враг продолжает лезть вперед, бросая на фронт новые силы...»

* * *

4 июля 1941 года было принято решение о формировании добровольческих дивизий народного ополчения. В них записывались мужчины разных возрастов и профессий: рабочие, служащие, студенты, преподаватели, писатели, музыканты.

Большинство из них не имели никакой военной подготовки. Сегодня историки много спорят о роли, которую сыграли ополченческие дивизии в годы войны. Знаменитый писатель Даниил Гранин, сам воевавший в народном ополчении, сказал мне: «Лично я уверен, что именно добровольцы и спасли Ленинград... Мы защищали наш родной город, наши дома, наши семьи. Мы знали, что никто другой не сделает это за нас».

* * *

Уже 8 сентября 1941 года немецкие танки вышли к Ладожскому озеру, замкнув кольцо вокруг Ленинграда. Начались 900 страшных дней блокады.

Вражеское продвижение было настолько стремительным, что застало город врасплох – необходимые меры не были приняты, эвакуация промышленных предприятий, учреждений и мирного населения началась только в первых числах августа, а уже в конце месяца железнодорожное сообщение с Большой землей было полностью прервано.

Самым страшным врагом ленинградцев были не вражеские обстрелы, лютые морозы и нарушение электро– и водоснабжения, а голод. После пожара Бадаевских складов для оставшихся в городе трех милилионов человек зима 1941/42 года стала тяжким испытанием. Только в декабре умерли около 53 000 ленинградцев. В городе съели всех собак, кошек и птиц, были зафиксированы единичные случаи людоедства. Тринадцатилетняя санитарка Mуза Войшко вспоминает: «Однажды зимой я возвращалась домой со своей пайкой. Было темно и безлюдно. Вдруг я заметила, что за мной идут двое мужчин. Сначала я решила, что они хотят отобрать у меня хлеб, который я держала в руках, но потом поняла, что они смотрят на меня саму безумными глазами, горящими от голода. У голодных людей особенный взгляд. Я была медсестрой и прекрасно знала это. Охваченная животным страхом, я забежала в дом, где жили мои друзья. Их квартира была открыта, и на каждой кровати лежал труп. Я зашла и быстро закрыла за собой дверь на задвижку. Мои преследователи медленно поднимались по лестнице, попробовали выломать дверь, но были слишком слабы, чтобы сделать это быстро. К счастью, в квартире был черный ход, и я успела убежать. ...Октябрь, ноябрь, декабрь были самыми ужасными месяцами блокады. Каждый день умирали около десяти тысяч человек. Тротуары, улицы, лестницы домов были завалены трупами. Иногда мне приходилось спускаться по перилам, чтобы не наступать на них. Многие люди не имели сил относить своих умерших родственников на кладбище и тем более рыть в мерзлой земле могилы. В домах не было ни отопления, ни электричества. Трупы лежали в квартирах на кроватях и не разлагались...»

Только в конце января 1944 года блокада Ленинграда была наконец прорвана. Болше миллиона жителей умерли за эти 900 дней...

* * *

16 июля 1941 года войска Гудериана взяли Смоленск. Дорога на Москву была открыта, ее падение казалось неизбежным. Перед лицом смертельной опасности советское правительство мобилизовало все силы, но враг неотвратимо приближался к столице. В середине октября танки Гудериана вышли к Можайской линии обороны. Несмотря на упорное сопротивление наших войск, к концу месяца противник прорвал этот оборонительный рубеж и продолжал двигаться к Москве. В городе было введено осадное положение, началась эвакуация государственных учреждений и предприятий. Но Сталин оставался в Кремле. Вот как вспоминает это время Елена Ржевская: «Под окнами моей квартиры, выходившей на Ленинградский проспект, все время шли батальоны народного ополчения, набранные из москвичей-добровольцев. Они направлялись к Волоколамскому шоссе, навстречу немцам. Это были рабочие, студенты, служащие, музыканты и профессора, никому не известные труженики и знаменитости мирового уровня. Все они шли на борьбу с врагом, движимые громадным патриотическим порывом. Я сама испытывала такой эмоциональный подъем, такой прилив энтузиазма, что, казалось, смогла бы свернуть горы. При этом я совсем не чувствовала себя героем – просто я должна была разделить судьбу моего народа, моей Родины. Перед нашим домом была остановка 12-го троллейбуса, который ходил так же, как и до войны. Когда он возвращался от окраины в центр, я видела, что салон переполнен ранеными. Фронт был уже у самых окраин города, недалеко от конечной остановки этого маршрута. Сейчас говорят, что немцев остановили в 41 км от Москвы. Это не так. Их разведывательные моторизованные подразделения добрались до Химок, которые находятся ближе к центру города, чем современный аэропорт «Шереметьево».

Вражеское наступление было остановлено буквально в двух шагах от городских окраин. В течение месяца командованию Красной Армии удалось подтянуть резервы из Сибири и с Дальнего Востока, и 5 декабря началось мощное контрнаступление.

Падение Москвы должно было стать для Гитлера большой военной, политической и символической победой, но именно здесь немецкая армия впервые потерпела поражение и была вынуждена перейти к обороне.

* * *

Но переломным моментом войны стала Сталинградская битва – оправиться от этого разгрома Германия уже не смогла. Летчик Степан Микоян (сын Анастаса Микояна, одного из ближайших соратников Сталина) вспоминает: «В начале сентября 1942 года наш полк прибыл в район Сталинграда. 18 числа наши войска предприняли здесь первое наступление, которое провалилось, поэтому никто не вспоминает об этом эпизоде войны. Но я находился там в тот страшный день. Наши летчики как могли прикрывали пехоту. В воздухе кружились десятки наших самолетов, но еще больше немецких. Взрывы снарядов и бомб, пожары в Сталинграде поднимали облака дыма на высоту более двух километров. Почти весь город горел! Это была жуткая картина, которую я никогда не забуду. Подготовка у немецких летчиков была гораздо лучше, чем у наших. Немецкое командование не посылало на фронт пилотов, не имеющих достаточного летного опыта и не умевших хорошо стрелять. А мы всему этому учились прямо во время воздушных боев! И платили за наши ошибки собственной жизнью... Мне навсегда запомнились первые два воздушных боя утром 18 сентября, в которых участвовало огромное количество самолетов. В третий бой вместо меня полетел мой брат Владимир. Он не имел никакого опыта. Этот вылет был его боевым крещением, в нем он и погиб. После атаки немецкого бомбардировщика он пошел вверх, а с высоты спикировал «Мессершмитт» и сбил его самолет. Ему едва исполнилось восемнадцать...»

Ожесточенные бои шли за заводы и станции, за водокачки и магазины, за городские кварталы и жилые дома, за каждый уголок Сталинграда. Массированные ежедневные бомбардировки и обстрелы превратили город в горящие руины. Три четверти защитников были убиты или ранены, но оборона держалась.

19 ноября началось внезапное контрнаступление Красной Армии, а уже 23-го числа 6-я армия вермахта попала в окружение.

1 февраля командующий группировкой фельдмаршал Паулюс подписал приказ о капитуляции своих войск. По немецкой статистике, Германия потеряла в Сталинградском «котле» 22 дивизии, около 220 000 немецких солдат и офицеров погибли или попали в плен.

* * *

28 июля 1942 года, когда положение на фронте было катастрофическим, Сталин подписал знаменитый приказ № 227 «Ни шагу назад!». Для борьбы с дезертирами и паникерами был использован немецкий опыт и созданы заградительные отряды и штрафные части. Вот некоторые выдержки из этого приказа:

«Ни шагу назад! – таким теперь должен быть наш главный призыв. Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории... Мы должны остановить, а затем отбросить и разгромить врага, чего бы это нам ни стоило. Немцы не так сильны, как это кажется паникерам. Они напрягают последние силы. Выдержать их удар сейчас – это значит обеспечить за нами победу... Командиры роты, батальона, полка, дивизии, соответствующие комиссары и политработники, отступающие с боевой позиции без приказа свыше, являются предателями Родины... Немцы для восстановления дисциплины приняли некоторые суровые меры, приведшие к неплохим результатам. Они сформировали 100 штрафных рот из бойцов, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, поставили их на опасные участки фронта и приказали им искупить кровью свои грехи. Они далее сформировали около десятка штрафных батальонов из командиров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, лишили их орденов, поставили их на еще более опасные участки фронта и приказали им искупить свои грехи. Они сформировали, наконец, специальные отряды заграждения, поставили их позади неустойчивых дивизий и велели им расстреливать на месте паникеров в случае попытки самовольного оставления позиций и в случае попытки сдаться в плен... Не следует ли нам поучиться в этом деле у наших врагов, как учились в прошлом наши предки у врагов и одерживали потом над ними победу?»

Первые заградительные отряды комплектовались военнослужащими НКВД. В их задачи входили борьба с немецкими шпионами и диверсантами в прифронтовой полосе, розыск и задержание дезертировавших красноармейцев, но в первую очередь – поддержание дисциплины и порядка в обороняющихся частях Красной Армии. Нередко, особенно в начальный период войны, они принимали непосредственное участие в боях с врагом, порой теряя более половины личного состава.

В годы Великой Отечественной сотрудниками военной контрразведки «СМЕРШ» были разоблачены и задержаны тысячи немецких агентов; значительная часть их была перевербована и в дальнейшем участвовала в дезинформации гитлеровцев. Много наших разведчиков было заслано в немецкий тыл по линии «СМЕРШа». Одним из наиболее значимых достижений оперативников военной контрразведки была добыча плана «Цитадель», который содержал детали немецкого наступления в районе Курска.

В то же время в фильтрационных лагерях, где проводилась проверка военнослужащих, побывавших в плену или в окружении, принималось много несправедливых, а порой и преступных решений. Позднее это было признано даже руководством страны. Однако один из ветеранов, который тоже попал в штрафной батальон, так отзывается о деятельности военной контрразведки: «Несмотря ни на что, мне кажется, что «СМЕРШ», военная контразведка и особые отделы НКВД, ответственные за поддержание дисциплины в армии, были в военное время необходимы. Сотрудники «СМЕРШа» защищали действующую армию и ее тылы от вражеских агентов, саботажников и шпионов. Они работали и за линией фронта, собирали сведения в тылу врага. Не следует их всех огульно осуждать...»

* * *

Одной из самых страшных трагедий, пережитых советскими людьми в годы войны, был немецкий плен.

С июня по декабрь 1941 года, в период разгрома и отступления Красной Армии, в плен попали более трех миллионов бойцов и командиров. Внезапность нападения, превосходство германской армии в подготовке, стратегии и тактике ведения боевых действий, недостаток опыта у красноармейцев и профессиональной подготовки у командиров РККА, хаос и паника, отсутствие должного управления и связи были причинами этой трагедии. Русских военнопленных ждала страшная участь: по статистике, около пяти миллионов граждан СССР погибли в немецких лагерях смерти от голода и пыток. Совсем иначе обстояло дело с пленными из других стран антигитлеровской коалиции: только четыре процента из них не вернулись домой.

Немцы расстреливали в первую очередь коммунистов, коммиссаров, евреев, сотрудников НКВД и пограничников. Затем командиров отделяли от рядовых и размещали в разных лагерях. Заключенные спали на голых нарах, весь день занимались тяжелой физической работой, получая в лучшем случае миску жидкого супа из брюквы или картофельных очистков, пару ломтиков эрзацхлеба и кружку кипятка. Дисциплина поддерживалась капо и полицаями, ненавидящими советскую власть. Это были в основном украинцы из западных областей, молдавские крестьяне и дезертиры. После войны были опубликованы фотографии немецких офицеров, веселящихся от души на краю огромных рвов, куда скидывали изможденные тела русских пленных.

С 1943 года, после Сталинградской битвы, условия в фашистских лагерях улучшились. Немцы начали бояться, что в Cоветском Союзе будут так же относиться к их солдатам и офицерам.

В свое время СССР отказался ратифицировать международные соглашения о соблюдении принципов гуманности по отношению к военнопленным. Считалось, что красноармейцы, попавшие во вражеский плен, – предатели Родины. Прошедший через гитлеровские лагеря Олег Озеров рассказывает: «Отказавшись подписать Женевское соглашение, Сталин принес нас в жертву. Но даже если он считал нас предателями, мы вели себя очень смело, вынесли все пытки, которым нас подвергали фашисты, и не признавали себя побежденными. В лагере мы создали подпольную организацию, которая занималась подготовкой побегов».

Только в 1956 году с лиц, находившихся в немецком плену, были сняты обвинения, а 1995-м они наконец получили долгожданный статус ветеранов Великой Отечественной войны.

* * *

Хотя Сталинградская битва стала переломным моментом войны, в 1943 году положение все еще было очень сложным, а «второй фронт» так и не был открыт. Но теперь Красная Армия уже могла воевать с вермахтом на равных. Эвакуированные предприятия начали поставлять фронту продукцию в полном объеме, активизировалось партизанское движение на оккупированных территориях СССР и антифашистское сопротивление в Европе.

Летом 1943 года на Курской дуге произошло второе по значимости сражение, которое окончательно решило исход войны. Накануне Гиммлер обратился к офицерам своих танковых дивизий: «Здесь на востоке решается наше будушее... Необходимо уничтожить русских, их военную мощь, утопить их в их собственной крови!» Однако операция «Цитадель» потерпела полный крах. Эта гигантская битва включала в себя и беспрецедентный в мировой истории встречный танковый бой у Прохоровки. Один из его участников вспоминает: «Боевые порядки смешались. От прямого попадания снарядов танки взрывались на полном ходу. Срывало башни, летели в стороны гусеницы. Отдельных выстрелов слышно не было. Стоял сплошной грохот. Были мгновения, когда в дыму свои и немецкие танки мы различали только по силуэтам. Из горящих машин выскакивали танкисты и катались по земле, пытаясь сбить пламя...»

* * *

В конце ноября 1943 года Тегеранская конференция наметила новые государственные границы с учетом интересов стран – участниц антигитлеровской коалиции. Основная тяжесть освобождения Европы от нацизма ложилась на СССР. В течение 1944 года советская территория была уже практически освобождена, и Красная Армия вела бои в Польше. «С огромной радостью поляки принимали части 1-й Польской армии, сформированной на советской территории и воевавшей вместе с нами. Во время битвы за освобождение города Быгдош все улицы простреливались немецкими пулеметами, многие из них были установлены на крышах и чердаках. Нам негде было укрыться: все окна и двери были наглухо закрыты. Зато когда во взятый Красной Армией город вошли польские части, жители тут же открыли им свои дома... Несмотря ни на что, наши солдаты в Польше духом не падали, настроение у нас было прекрасное. Мы разбили немцев в России и выгнали их из Польши!» – вспоминал Петр Тодоровский.

* * *

Мощный натиск советских частей вынудил Гитлера снять несколько боеспособных дивизий с Западного фронта, что дало союзникам возможность продолжить наступление, освободить Францию и войти в пределы Третьего рейха с запада. Поверив геббельсовской пропаганде, миллионы мирных жителей бежали от наступавших советских войск. В начале 1945 года в Восточной Пруссии отмечались случаи грабежей и изнасилований, совершенных солдатами Красной Армии, которые мстили за свои разрушенные дома и зверски убитых близких. Но советское командование решительно боролось с подобными преступлениями. По свидетельству Леонида Рабичева, воевавшего в Восточной Пруссии и Силезии: «Когда наша армия вошла в Силезию, солдаты, привыкшие к безнаказанности, снова начали насиловать и грабить. Но через сорок восемь часов по приказу маршала Конева за групповое изнасилование прямо перед строем были расстреляны сорок офицеров и солдат. Вероятно, только такая мера в условиях всеобщей потери нравственности могла мгновенно стабилизировать обстановку...»

* * *

25 апреля 1945 года советские и американские войска встретились на Эльбе. «К нам приходили американцы. Мы устраивали совместные парады, торжественные церемонии и дружеские застолья. Все радовались встрече с ними. Мы обменивались самыми разными вещами, даже оружием. Американцы вели себя по отношению к нам очень дружески, угощали сигаретами и шоколадом. Тогда между союзниками было искреннее братство», – вспоминал Петр Тодоровский.

30 апреля 1945 года в рейхсканцелярии покончили с собой Адольф Гитлер и Ева Браун. Поиски их тел в эту последнюю военную неделю сопровождались поистине сюрреалистическими сценами: «...на рассвете, в четыре часа утра, капитан Дерябин с шофером, пробравшись в рейхсканцелярию, похитили, завернув в простыни, трупы Гитлера и Евы Браун и в обход часовых, через забор перебрались на улицу, где их ждала наша машина с охраной», – писала Елена Ржевская.

Ожесточенная битва за Берлин продолжалась более двух недель. Наконец, в ночь с 8 на 9 мая 1945 года германское руководство подписало Акт о безоговорочной капитуляции. Третий рейх прекратил свое существование.

* * *

Сегодня, через много десятилетий после Победы, вокруг Великой Отечественной все еще кипят страсти. На многие вопросы до сих пор нет точных ответов: какие потери на самом деле понес Советский Союз, какую роль сыграл в войне Сталин, насколько были необходимы и обдуманы те или иные политические и военные решения?

Мы победили, но какой ценой?!

На все эти вопросы отвечают в моей книге последние участники и свидетели Великой Отечественной войны.

Елена Жоли

Даниил Гранин

Писатель

Добровольцы спасли Ленинград.

Даниил Гранин родился в 1919 году в Курской области. Во время войны служил сначала в пехоте, затем в танковых войсках. Автор повестей и романов «Иду на грозу», «Зубр» и др., сборника «Блокадная книга» в соавторстве с Aлесем Адамовичем. Лауреат Государственной премии СССР и Государственной премии России. Почетный гражданин Санкт-Петербурга.

Е.Ж.: Даниил Александрович, как для Вас началась война?

Д.Г.: В 1940 году я закончил политехнический институт и работал на заводе имени Кирова в Ленинграде. Когда началась война и был объявлен призыв добровольцев в Красную Армию, многие мои коллеги захотели сразу же записаться и идти на фронт. Перед сборным пунктом выстроилась огромная очередь, я был среди первых. У всех нас было одно общее чувство возмущения коварным нападением фашистов, энтузиазм и желание наказать агрессора, уверенность в победе. Были среди нас и коммунисты, и комсомольцы, и много беспартийных. Мы все были готовы отдать не раздумывая свою жизнь за Родину. Работники Кировского завода сформировали целый полк народного ополчения. Мой возраст, 23 года, позволял мне записаться и в действующую армию, но это было гораздо сложнее: как у большинства моих коллег, у меня была «бронь». Студенты и учителя, рабочие и инженеры соседнего кораблестроительного завода тоже шли в народное ополчение.

Е.Ж.: Какую роль сыграло народное ополчение в то страшное блокадное время?

Д.Г: Оно сыграло вообще огромную роль в ходе войны. Добровольцы отличались необыкновенным героизмом, хотя довольно абсурдно было отправлять их на фронт: они не имели ни достаточной военной подготовки, ни соответствующего вооружения. Нам выдавали одну винтовку на троих! Несмотря на это, лично я уверен, что именно добровольцы и спасли Ленинград... Мы защищали наш родной город, наши дома, наши семьи. Мы знали, что никто другой не сделает это за нас. Красная Армия просто-напросто оказалась не готова к тому, что будет терпеть поражения и потери... Официальная общепринятая доктрина гласила, что в случае агрессии наша армия тут же выбьет врага без особых усилий за пределы наших границ и война будет происходить на территории противника. Как и все советские люди, я искренне верил в это.

Наш полк базировался в Ленинграде. Некоторым повезло, им выдали винтовки. У других были бутыли, наполненные горючей смесью, предназначенные для защиты от танков. Их называли «коктейлем Молотова».

Наш полк бросили навстречу войскам генерала фон Лееба. Очень быстро мы попали в окружение. Разделившись на небольшие отряды, мы разошлись в разных направлениях, пытаясь пробиться к своим. В нашей группе было двенадцать человек. Ночью мы спрятались у одной смелой деревенской женщины, которая не побоялась пустить бойцов в свою избу. На следующий день мы ушли, а двое ополченцев остались у этой крестьянки. Я не знаю, что с ними случилось дальше, я больше никогда их не видел и ничего о них не слышал.

По дороге мы встретили офицера, который командовал танковой бригадой. Он предложил нам присоединиться к его солдатам. По его словам, вернуться в Ленинград было уже невозможно: немцы окружили город! Ни я, ни мой близкий друг Саша не хотели ему верить. Мы не могли представить себе, что немцам удалось перекрыть все подходы к Ленинграду. Это казалось нам совершенно невероятным... Я и еще четверо солдат решили во что бы то ни стало пробраться в осажденный город.

Мы кое-как дошли до Пушкино, натыкаясь по дороге на различные препятствия. Повсюду были видны следы жестоких боев. По дороге мы встретили уцелевших бойцов из народного ополчения нашего завода, которыми командовал полковник Лебединский, замечательный человек и офицер. Под его командованием мы даже смогли кое-где контратаковать немцев. К сожалению, он сломал ногу, политрук полка куда-то исчез, а начальника штаба ранили. Надо было срочно связываться с командованием, но никто на это не решался. Пришлось звонить мне, и в результате я получил ошеломивший меня приказ принять командование полком! Но у меня совершенно не было опыта, и я честно сказал об этом. На что мне ответили: «А Гайдар? Как он командовал полком в шестнадцать лет? Ты пока действуй, а мы постараемся заменить тебя кем-то побыстрее». Ну какой из меня командир?! Но на войне такие абсурдные вещи встречались на каждом шагу.

Е.Ж.: Как же Вы справились с заданием?

Д.Г.: Три с половиной дня я командовал полком, штаб обо мне совершенно забыл. В моем распоряжении было 400 человек – те, кто остался жив после боев. Я старался как мог, но часто мои решения были ошибочными. Однажды, например, я увидел минометчиков, сидевших без дела. Так как все мины закончились, я отправил их на подмогу одному из своих батальонов. Через час мины привезли, а минометчиков невозможно было найти! И так на протяжении трех дней все время возникали разные нелепые ситуации.

Потом пришел приказ отступать. В этот момент немцы уже вошли в Царское Село и из парка обстреливали Екатерининский дворец. Сторож прибежал ко мне и стал возмущенно орать: «Что делают твои солдаты?! Они таскают по драгоценному паркету ящики со снарядами и портят его! Здесь нужно надевать специальные тапочки!» – «Ты разве не знаешь, что немцы будут здесь с минуты на минуту?!» – закричал я. «У немцев есть культура! Они бы себе такого не позволили», – продолжал возмущаться сторож. Впоследствии дворец был полностью разрушен и варварски разграблен немцами...

17 сентября 1941 года на рассвете я построил своих солдат и отдал приказ покинуть Царское Село. Во избежание лишней паники было решено не предупреждать население. Почему-то запомнилось, что на здании кинотеатра висела афиша фильма «Антон Иванович сердится».

Мы присоединились к бесконечной колонне отступающих войск. Внезапно налетели немецкие самолеты и начали нас бомбить. Все стали разбегаться, прятаться кто где мог: в канавах, в зарослях кустов, и я совершенно потерял свой полк из виду. Вокруг меня были только незнакомые солдаты. Непонятно, как я добрался до окрестностей Ленинграда, сел на трамвай и доехал до дома. Так как я не спал предыдущие три ночи, то сразу же провалился в сон, лишь успев дать младшей сестренке бутыль с горючей смесью и указания: «Стой у окна и, если увидишь немцев, бросай!» Проснувшись, я сразу же побежал в штаб народного ополчения. «Что стало с твоим полком?» На этот вопрос я не мог дать вразумительного ответа. Я только знал, что потерял своих солдат во время бомбежки. Мне приказали подняться на третий этаж, где находился Военный трибунал. Я написал подробную докладную, в которой объяснил свое поведение, сел и стал ждать своей очереди. Через некоторое время из кабинета вышел какой-то командир и стал расспрашивать всех, какие обязанности они исполняли. Я сказал, что командовал полком народного ополчения, хотя и не был офицером. Он подтолкнул меня: «Следуй за мной». Под трибунал я так и не попал, зато получил новый приказ – командовать батальоном в районе Шушары.

Я шел пешком и к вечеру попал на место. Солдаты были очень удивлены: «Какой командир?! Нам не нужен еще один командир. Наш уже прибыл. Он лейтенант, настоящий офицер». В результате я принял командование артиллерийским орудием – пушкой калибра 120 миллиметров и четырьмя солдатами: двое из них были русскими, двое узбеками. Когда я пришел, они варили картошку в котелке над костром, хотя разжигать огонь было категорически запрещено. Мои солдаты, как и я сам, не были настоящими артиллеристами, но у меня благодаря работе на заводе все-таки имелись кое-какие навыки и знание тяжелого вооружения.

Я предложил опробовать орудие – выстрелить в сторону Пушкино, который занимали немцы, что мы сразу и сделали. Наша пушка находилась в закрытом пространстве, и шум от выстрела был такой сильный, что мы все потеряли сознание. Когда мы пришли в себя, из ушей текла кровь, а один из узбеков стал совершенно глухим...

Вскоре зазвонил телефон: «Какой дурак отдал приказ стрелять из орудия, черт побери?!» Так начался второй этап моей войны, первая зима, которую я провел в траншеях, в рядах регулярной армии. Нашей главной задачей было во что бы то ни стало держать линию обороны Ленинграда. Было дико холодно, и нам все время хотелось есть. В полях мы находили капустные листы, замерзшую картошку и какие-то растения, которые выкапывали из-под снега. И все время пили воду, чтобы не думать о голоде. Подкрепление не приходило, каждый день солдаты умирали от голода и ран. Это был самый тяжелый период блокады, который длился до лета 1942 года. Все это время я провел в траншеях, которые защищали город. Только два раза я смог выбраться в центр Ленинграда. Моя семья была эвакуирована вместе с заводом, но некоторые приятели еще жили в своих квартирах. Я с трудом узнавал их распухшие от голода, почерневшие лица... Я получал ежедневный рацион, брикет сухого пайка и банку тушенки, которыми поделился с ними. Это было скудно, но для них настоящий праздник.

Е.Ж.: Продолжали ли Вы воевать после прорыва блокады?

Д.Г:. Осенью меня отправили в артиллерийское училище в Ульяновск, очень красивый провинциальный город на Волге. Около входа всегда толпились девушки, желающие познакомиться с молодыми офицерами. Я старался одеваться как можно аккуратней, носил на кителе орден Красной Звезды, начищал сапоги до зеркального блеска. Каждый вечер после занятий мы с товарищами ходили на танцы. Жизнь в Ульяновске казалась необыкновенно шикарной, и мы считали, что вполне заслужили ее, ведь мы отстояли Ленинград!

После окончания училища меня отправили в Челябинск, куда был эвакуирован наш завод имени Кирова. Здесь меня приняли с распростертыми объятиями. Всем командирам батальонов и рот, вернувшимся с фронта, начальство подарило часы, которые мы тут же поменяли на водку... Директор завода просил меня остаться, но я отказался от этого заманчивого предложения и вернулся на фронт.

В начале 44-го года я принимал участие в крупнейших танковых сражениях, пока командование не решило вернуть всех инженеров на заводы, где они прежде работали. Я просил командира нашего полка не отсылать меня, так как очень хотел участвовать в готовящемся наступлении, но он не захотел и слушать: «Ты уже знаешь, что такое танковое сражение. Какие твои шансы выжить? Давно ведь на войне, должен понимать». Так я вернулся в Ленинград и День Победы встретил в своем родном городе.

Е.Ж.: Попробуем сегодня подвести итоги войны... Было ли для Вас нападение Германии полной неожиданностью?

Д. Г.: Мы совершенно не ожидали того, что произошло, были уверены, что война будет в любом случае очень короткой: мы лучше вооружены и у нас очень талантливое командование. Ни в школе, ни в моем институте не преподавали военное дело, но мы умели обращаться со стрелковым оружием, потому что часто посещали тир. Тогда это было очень модно.

На фронте я убедился, что новобранец быстро становится опытным солдатом, если ему удается выжить после первых боев. Война – лучшая школа. Если ты не умеешь ползать по-пластунски – становишься идеальной мишенью, если не умеешь добывать огонь – умрешь от холода, если не умеешь заботиться о своем оружии – оно подведет тебя в бою. Все это становится вопросом жизни и смерти!

Е.Ж.: А что Вы думаете о Георгии Жукове как об одном из руководителей обороны Ленинграда?

Д.Г.: Жуков, несомненно, сделал очень много на Ленинградском фронте, чтобы остановить немцев, поддержать дисциплину в армии. Его твердость и даже жесткость сыграли большую роль в обороне города, хотя в дальнейшем он меня часто разочаровывал. Во время взятия Берлина он пожертвовал жизнями очень многих солдат и офицеров без всякого оправдания. Германия была практически побеждена к тому времени. Зачем нужно было устраивать спектакль с прожекторами и гибелью сотен тысяч солдат? Хотя Сталин специально спровоцировал конкуренцию между двумя маршалами – Коневым и Жуковым. Они не считались с огромными потерями. Каждому из них было важно доказать свое превосходство, и в этом их огромная вина.

Е.Ж.: Во время блокады городом руководил Алексей Кузнецов. Его сильная личность помогла ленинградцам в этом страшном испытании?

Д.Г.: Он ездил к солдатам на передовую и, чтобы поддержать дух бойцов, привозил своего пятилетнего сына. Все годы войны Алексей Кузнецов был секретарем Ленинградского обкома партии. Он сделал невозможное для организации обеспечения города продовольствием. Без него ленинградцы погибли бы. После войны Алексей Кузнецов был расстрелян по приказу Сталина, но я узнал об этом много позже.

Тысячи жертв сталинских «чисток» были верными сталинистами и коммунистами. Сталин был для них полубогом. Только те, кто близко общался с Иосифом Виссарионовичем, могли понять, насколько непроста его личность. Никита Сергеевич Хрущев рассказывал мне, как Сталин любил издеваться и насмехаться над своими ближайшими соратниками. Что касается меня, то моя вера в Сталина полностью исчезла после ХХ съезда партии.

Е.Ж.: Ощущали ли Вы помощь союзников?

Д.Г.: Да, она была очень ощутима. С конца 1942 года мы с удовольствием ели американскую тушенку, а на фронте видели «Виллисы» и «Студебеккеры». Наши пилоты нередко летали на американских бомбардировщиках, наши снаряды и обмундирование зачастую были американского производства. Так что помощь была действительно большой, но мы с нетерпением ждали, когда они наконец откроют второй фронт. Их медлительность стоила жизни многим. Но все-таки помощь была очень ценной, и об этом нельзя забывать!

Е.Ж.: Вы освобождали Прибалтику. Как там встречали советские войска?

Д.Г.: Я сражался в Эстонии и могу сказать, что отношение к нам было далеко не дружеское, хотя иногда в маленьких городах нас встречали вполне радушно. В Чехословакии сразу же после войны прекрасно относились к советским солдатам.

Е.Ж.: А со СМЕРШем Вы имели дело?

Д.Г.: Когда мы защищали Ленинград, знали, что за нами стоят специальные части, которые преграждают путь к отступлению. Они должны были задерживать дезертиров. Как я рассказывал, меня самого чуть не осудил трибунал, но спас случай, и впоследствии меня никто не искал. Было и что-то положительное в хаосе военной жизни!

Е.Ж.: Немцы были хорошими солдатами?

Д.Г.: Исключительными, но до определенного момента. Когда мы вошли в Восточную Пруссию, они были полностью деморализованы. Должен признать, что немецкая операция по блокаде Ленинграда была выстроена блестяще. Мы никогда не признавали достоинств немецких генералов, а они были очень хорошими организаторами. Но если нам удавалось изолировать одну из их частей от остальной армии, немецкие солдаты не проявляли никакой инициативы и чувствовали себя потерянными. Их сила была в дисциплине и очень хорошей военной подготовке, что позволяло им вести операции в оптимальных условиях.

Когда мы первый раз вошли в немецкое укрытие, нас поразил термос с горячим кофе. Все, что давали нам, было холодным, иногда в одну миску клали и первое, и второе. Но больше всего поразила впервые увиденная нами туалетная бумага. Мы вообще не знали, что это такое, а они пользовались ею на фронте! Сначала мы думали, что она служила им для скручивания папирос. Когда немецкий пленный увидел, что мы делаем из их туалетной бумаги, он стал смеяться над нами и объяснил, для чего она предназначена. От стыда солдаты готовы были разорвать этого парня на части. У нас в туалете обычно использовалась газетная бумага, а на фронте не было и этого. Газеты мы хранили для того, чтобы мастерить папиросы. Мы были в бешенстве – так попасть впросак перед немцем!

Е.Ж.: Говорили, что Красная Армия в Германии вела себя не всегда корректно по отношению к гражданскому населению освобожденных стран. Правда ли, что советские солдаты насиловали немецких женщин и расстреливали гражданское население?

Д.Г.: Всякая война грязная, даже освободительная. Да, встречались случаи изнасилования, но были и немки, которые предлагали свои «услуги» за пачку сигарет или банку консервов. Я думаю, что убийства мирных граждан были редкостью.

В любом случае война всегда жестока. Помню, когда мы вошли в замок Геринга, солдаты моей роты начали беспорядочно стрелять в посуду, картины и статуи. Я не мог их осуждать, у меня было такое же чувство ярости, как у них.

Теперь, по прошествии многих лет, можно себя упрекать в каких-то неправильных действиях, но я глубоко убежден, что судить людей следует исключительно в контексте той эпохи, а не с точки зрения сегодняшнего дня. Это было бы несправедливо. Я сам себе не могу объяснить многие вещи, которые я делал тогда. Если бы сейчас я встретил себя двадцатилетнего, то мы вряд ли бы нашли общий язык. Этот молодой человек был бы для меня непонятен, неприятен и, может быть, даже просто невыносим, и, наверно, это было бы взаимно.

Е.Ж.: В чем же главная разница между тем двадцатилетним юношей и сегодняшним Граниным?

Д.Г.: Они разные во всех отношениях. Один – человек, у которого была вера в партию, коммунистическую идеологию. Люди, которые говорят, что они всегда знали, что сталинский режим был глубоко порочен, по-моему, лгут.

Я вступил в Коммунистическую партию в январе 1942 года. Это был самый страшный период обороны Ленинграда. Иногда накатывало отчаянье, охватывали мрачные мысли о том, что мы все можем погибнуть, и Ленинград будет взят. Но я хотел умереть коммунистом, с оружием в руках, защищая мой город, мою Родину! Сегодня я часто думаю, сколько неприятностей я получил от этой партии, в которую вступил с таким энтузиазмом.

Е.Ж.: Вы часто вспоминаете о войне?

Д.Г.: В моих литературных произведениях я редко касаюсь этой темы. Иногда мне снятся мои боевые товарищи. Моя война была очень тяжелой, я видел много ужасных вещей: смерть близких, голод, предателей... Я мало писал о войне, потому что эти воспоминания для меня невыносимы. В отличие от Бакланова, Бондарева, Васильева я не сделал эту тему центром своего творчества. Я написал только две книги о войне: «Блокадная книга» и сборник рассказов.

В книгах Бориса Васильева война имеет много трогательных сторон. Но лучшими произведениями о войне я считаю рассказы Виктора Астафьева. Я узнаю у него ту жестокую войну, которую мне самому пришлось пережить. Интересно, что девяносто процентов советской литературы о войне проникнуто ненавистью к немцам, тогда как у Толстого в романе «Война и мир» нет никакой враждебности по отношению к французам. Для Толстого французские солдаты так же несчастны, как и русские. Ни те, ни другие не знали, за какую правду должны умереть. В ту эпоху тоже было партизанское движение, которое возглавлял знаменитый Денис Давыдов. Но для писателя вражеские солдаты были прежде всего людьми. В советской литературе только один автор, Вячеслав Кондратьев, написал рассказ «Сашка», в котором он показывает немцев под другим углом. Это вызвало большой скандал.

Да, немцы вели себя очень жестоко на оккупированных территориях, но основная часть вермахта не причастна к этим преступлениям. Не надо путать нацистов, гестапо и солдат регулярной армии.

Е.Ж.: Что было самым тяжелым на войне?

Д.Г.: Морально самым тяжелым было отступать перед натиском противника. А еще голод. Тот, кто никогда не испытывал чувство голода, не сможет этого понять. Немцы забрасывали нас агитационными листовками: «Русские, сдавайтесь! Идите к нам! У вас будут молоко и хлеб!» Обращались к нам и по радио через громкоговорители. Многие не выдерживали, особенно узбеки и казахи.

Е.Ж.: Правда ли, что советские солдаты шли в атаку с криком «За Родину! За Сталина!», как показывают в советских фильмах?

Д.Г.: Нет, лично я такого не слышал. Каждый старался придать себе смелости как мог. Обычно мы использовали довольно грубые выражения – это было более эффективно! Многие действительно совершали геройские поступки, хотя иногда они и были совершенно бессмысленными. Помню, под Ленинградом нам надоело все время отступать. Складывалось такое впечатление, что мы бежим от врага. Это было унизительно. Наш политрук не выдержал и заявил: «Я больше не намерен отступать. Остаюсь здесь. Как сказал товарищ Сталин, ни шагу назад!» Мы ушли, он остался один в траншее защищать наши позиции, пока немцы его не убили. Я прекрасно понимал его чувства.

Е.Ж.: Какую роль, на Ваш взгляд, сыграл Сталин в войне и в Победе?

Д.Г.: У меня нет однозначного ответа. Какое-то время я думал, что Сталин не был настоящим военачальником, что он скорее мешал другим генералам работать, чем помогал. Это может быть и так, но страх, который мы испытывали перед ним, престиж этого человека, которого мы считали непобедимым, имели и положительную сторону. Я думаю, что без него невозможно было бы эвакуировать заводы в Сибирь, несмотря на все трудности. Я видел, как отлично работал Кировский завод в Челябинске. Там, на производстве запчастей для танков, трудились наравне со взрослыми и дети. Без страха, уважения и восхищения, которые испытывал наш народ по отношению к Сталину, мы были бы неспособны на подобные усилия и не смогли бы создать такой мощный военно-промышленный комплекс.

Е.Ж.: А Вы лично испытывали этот страх и уважение, о котором говорите?

Д.Г.: Как Вам сказать... Когда нас отправили на фронт, практически без оружия, я был потрясен увиденным. Образ Красной Армии, который нам рисовали, совершенно не соответствовал действительности. Все было ложью: и мощь нашей авиации, и артиллерии, и вообще наше превосходство.

Я часто задаю себе и своим друзьям-историкам вопрос: что нам позволило выиграть эту войну? Мы должны были ее проиграть по многим причинам. Операция «Барбаросса», разработанная немцами, была прекрасно организована. В начале войны наши солдаты не имели даже географических карт, радиосвязь была никудышная, мы были не одеты и не обуты. Благодаря какому чуду мы победили? Только потому, что пожертвовали двадцатью семью миллионами человек? Нет, я думаю, что нам позволила победить прежде всего наша сила воли. Мы воевали за правое дело, боролись за освобождение нашей земли! Наша вера в победу была непоколебима, невозможным казалось отдать фашистам Москву или Ленинград. Вера в справедливость помогает человеку жить и выживать. Несправедливые войны не могут увенчаться успехом агрессоров. Ни США в Ираке, ни Россия в Финляндии, Афганистане или Чечне, ни Наполеон в Испании не могли победить. Великая Отечественная война была справедливой войной!

Муза Войшко

Преподаватель

Тротуары, улицы, лестницы домов были завалены трупами.

Родилась в Ленинграде в 1927 году. Пятнадцать лет работает в Московской ассоциации блокадников Ленинграда.

Е.Ж.: Муза Казимировна, Вы были еще ребенком, когда началась война.

М.В.: 22 июня 1941 года я была на нашей даче в деревне под Псковом. Мама работала врачом и не смогла поехать с нами. Мне было тринадцать лет, а моей маленькой сестренке, с которой я нянчилась в мамино отсутствие, всего два годика. В это воскресенье она не приехала. Как я потом узнала, ее мобилизовали вместе с другими врачами больницы в первый же день войны.

В середине недели я увидела немецких солдат, которые проезжали мимо дачи на мотоциклах. Мы с ужасом поняли, что отрезаны от своих! Оставив сестру нашему дяде, я пошла с двоюродным братом в лес к партизанам.

Е.Ж.: Какую Вы могли принести пользу в тринадцать лет?

М.В.: Задание, которое мне доверили сразу же, было весьма серьезным: надо было отнести депешу в Ленинград. Псковская область была одной из первых, оккупированных немцами. Триста километров отделяют Псков от Ленинграда. Большую часть этого пути мы шли пешком. Около вокзала в Бологом увидели поезд с детьми, которых увозили из Ленинграда. Он попал под немецкую бомбежку. Вокзал был залит кровью и усеян детскими телами без рук, без ног...Я никогда не смогу забыть эту жуткую картину. Нам с двоюродным братом повезло, мы успели на последний поезд, идущий в Ленинград. Но недалеко от города нас стали бомбить. Я была очень маленького роста и смогла спрятаться под нижнюю полку – это спасло мне жизнь. А все, кто ехал с нами в купе на верхних полках, были ранены или погибли. Все же мы с братом как-то смогли добраться до города. Там все было по-прежнему: украшенные, как в мирное время, витрины магазинов, хлеб и пирожные, колбаса – все как раньше. Но восьмого сентября немцы окончательно окружили город – началась блокада. Бадаевские склады, на которых хранились все продовольственные запасы города, подверглись бомбардировке и полностью сгорели. По радио нам говорили, что случаи саботажей были почти на всех заводах города, что это дело рук предателей.

Е.Ж.: Как же Вы выжили в блокаду?

М.В.: Мама устроила меня нянечкой в госпиталь для детей. Однажды я пришла на дежурство и на месте госпиталя увидела только дымящиеся руины. Главный врач организовал отряды медсестер. У каждой из нас была своя задача. Я должна была ходить по домам моего квартала и собирать информацию об умерших, которых становилось все больше. Как ни странно, мужчины умирали быстрее, чем женщины. В городе начался настоящий голод. Октябрь, ноябрь, декабрь были самыми ужасными месяцами блокады. Каждый день умирало около десяти тысяч человек. Тротуары, улицы, лестницы домов были завалены трупами. Иногда мне приходилось спускаться по перилам, чтобы не наступать на них. Многие люди не имели сил относить своих умерших родственников на кладбище и тем более рыть в мерзлой земле могилы, чтобы похоронить их. В домах не было ни отопления, ни электричества. Трупы лежали в квартирах на кроватях и не разлагались. Только в апреле 42-го, когда были восстановлены некоторые линии связи с тем, что мы называли «Большой землей», стало немного легче. Люди как могли спасались от голода. Некоторые сажали картошку на кладбищах.

У нас всех были продуктовые карточки. Наши были украдены одной моей «подружкой». Без них мы были обречены умереть от голода. Только чудом я выжила...

Е.Ж.: Что Вы могли получить по своей продуктовой карточке?

М.В.: Пятьдесят пять граммов хлеба и немного крупы в день, праздник из этого не устроишь. Моя мама готовила суп из клея и лаврового листа, делала пирожки из горчицы, от которых у нас сводило живот. Один раз меня саму чуть не съели.

Е.Ж.: Как же это произошло?

М.В.: Каждое утро в шесть часов люди вставали в очередь перед булочными, чтобы получить свою пайку. Хлеб, который мы ели во время блокады, мало походил на то, что мы привыкли так называть. Это было что-то невероятное, сырое и липкое. Нужно было обладать богатым воображением, чтобы представить себе, что это хлеб. Но мы были рады и такому кусочку. Однажды зимой я возвращалась домой со своей пайкой. Было темно и безлюдно. Вдруг я заметила, что за мной идут двое мужчин. Сначала я решила, что они хотят отобрать у меня хлеб, который я держала в руках, но потом поняла, что они смотрят на меня саму безумными глазами, горящими от голода. У голодных людей особенный взгляд. Я была медсестрой и прекрасно знала это. Охваченная животным страхом, я забежала в дом, где жили мои друзья. Их квартира была открыта, и на каждой кровати лежал труп. Я зашла и быстро закрыла за собой дверь на задвижку. Мои преследователи медленно поднимались по лестнице, попробовали выломать дверь, но были слишком слабы, чтобы сделать это быстро. К счастью, в квартире был черный ход, и я успела убежать.

Е.Ж.: Во время блокады Вы были свидетелем случаев каннибализма?

М.В.: Знаю, что они были, но не могу об этом рассказывать, слишком больно и страшно. Я всегда носила с собой в сумке ампулы с глюкозой и камфарой, так как приходилось делать упавшим от голода людям уколы прямо на улице. У меня было маленькое зеркальце, которое я сначала прикладывала ко рту человека, чтобы узнать, дышит ли он, потом смотрела на зрачки. Если они были мутными, то уже поздно что-то делать. Думаю, что я помогла выжить многим своими уколами.

Одиннадцать человек из моей семьи умерли во время блокады. На кладбище рыли огромные общие могилы, бросали туда замерзшие трупы, как будто бы это были дрова, и ставили на могилы номера. В каждой из них было по четыреста-шестьсот тел. Те, кто пережил блокаду, не могут без слез ходить на Пискаревское кладбище.

Е.Ж.: А во время блокады дети ходили в школу?

М.В.: Мои приятели ходили в школу потому, что там давали суп, бедную похлебку из муки или крупы. Практически уроков в школе не было. Однажды наша учительница упала со стула, рухнула на пол как мертвая. Невозможно было ее поднять, хотя мы все вместе пытались это сделать, но у нас не хватало сил. Где-то мы нашли простыню, в которую хотели ее завернуть. Но тут она открыла глаза и сказала: «Дети, я хочу прожить еще несколько часов. Оставьте меня».

Я была первой отличницей в классе и на Новый год получила подарок – билет в театр. Не помню, какой был спектакль, но никогда не забуду ту манную кашу, которую нам дали после представления. Она казалась необыкновенно вкусной, это было настоящее счастье! В зале было очень холодно. Артисты ходили по сцене с видимым усилием.

Великий композитор Шостакович, живший по соседству с нами, написал тогда свою «Седьмую симфонию». Первый раз ее играл Ленинградский филармонический оркестр во время блокады.

Е.Ж.: Какие связи оставались у осажденного города с «Большой землей»?

М.В.: Нашей единственной связью было радио. Оно работало круглые сутки, мы никогда его не выключали. С нетерпением ждали сводок Совинформбюро, в которых сообщалось о том, что происходит на фронте. Между новостями только звук метронома продолжал связывать нас с внешним миром.

Немцы с Пулковских высот видели город как на ладони. Действительно, это было чудо, что они не смогли занять город. В общем, это был уже не город, а передовая линия фронта. Во время бомбежек молодежь не укрывалась в убежищах. Я поднималась со своими товарищами на крышу тушить зажигательные бомбы. Для этого на крышах были установлены баки с водой. Иногда мы тушили пожары матрасами и одеялами. Это был повседневный героизм, ничего показного. Город не сгорел только потому, что люди, рискуя жизнями, дежурили на крышах и тушили возникающие пожары.

Мы были похожи на дикобразов – грязные и нечесаные, но самым ужасным были наши черные распухшие лица. Мы жгли моторное масло в блюдцах с ватными фитилями, чтобы иметь хоть какое-то освещение. От них шел коптящий дым, а помыться было недоступной роскошью.

В конце февраля 42-го года нас эвакуировали из Ленинграда по льду Ладожского озера, по «дороге жизни». Ее только что открыли. Немцы делали все, чтобы помешать населению покинуть город. Бомбили дорогу днем и ночью. Грузовики проваливались под лед, люди погибали. С большим трудом мы добрались до вокзала, где нас ждали поезда.

Е.Ж.: Как устроилась Ваша жизнь в тылу?

М.В.: Сначала мы жили на Северном Кавказе. Но немцы в 42-м году сильно продвинулись на восток, и мы по Военно-Грузинской дороге поехали в Баку. Там происходило нечто неописуемое. На набережной собралась огромная толпа. Все хотели сесть на пароходы, которых было явно недостаточно. Люди толкали друг друга, падали в воду с чемоданами. Все рвались на другой берег Каспийского моря, в Красноводск. Но в конце концов мы нашли пристанище в Киргизии.

Санитарные условия были настолько ужасными, что люди начинали болеть давно забытыми инфекционными заболеваниями. Мама пыталась найти мою сестренку, которая тоже была с дядей где-то в Башкирии. Когда мы наконец встретились, она забыла русский язык и говорила только по-татарски, нас не узнавала и не хотела верить, что я ее сестра.

В 44-м году мама как врач смогла получить специальное разрешение вернуться в Ленинград. Город стал совсем другим. Тысячи домов были разрушены, повсюду зияли разбитые окна. К счастью, многие памятники уцелели: дома, которые имели особую историческую ценность, во время блокады были тщательно закамуфлированы специальной сеткой, создающей впечатление лесного массива. А вот окрестности Ленинграда – Петергоф, Царское Село – сильно пострадали. Сегодня все восстановлено и имеет такой же вид, как до войны. Когда отреставрированную статую Самсона везли по улицам, люди плакали. Однажды я встретила на улице девчонку, которая украла у нас продуктовые карточки. Увидев меня, она бросилась бежать. Мне кажется, я могла бы ее убить. Из нашего класса только трое ребят остались в живых. Остальные умерли от голода.

Е.Ж.: Как Вы думаете, Ленинград был достаточно подготовлен к обороне?

М.В.: Я была ребенком, но ребенком, рано повзрослевшим. Даже я была удивлена, что Бадаевские склады в первые же дни немецкого наступления сгорели, что немецкие пушки стреляют по городу прямо с Пулковских высот. В нашем доме снаряд попал в лестницу. Ленинградцы были поражены скоростью, с которой фашисты подошли к городу. Мы чувствовали себя совершенно беспомощными. Кольцо блокады сомкнулось с пугающей быстротой. Но мы все равно верили в победу. Только это и помогло нам выжить.

Григорий Бакланов

Писатель

В начале войны мы думали, что немецкие солдаты – это рабочие, которых Гитлер заставил воевать против нас. К концу войны эта иллюзия у нас совершенно исчезла. Большинство немцев воевали с уверенностью, что воюют с низшей расой, что, по их мнению, оправдывало все действия.

Родился в Воронеже в 1923 году, закончил Литературный институт имени Горького. Во время войны пехотинец, затем артиллерист. Автор произведений «Пядь земли», «Мертвые сраму не имут», «Июль 41-го», «Навеки девятнадцатилетние». Последняя повесть была отмечена Государственной премией СССР. По его сценариям сняты многие фильмы: «Познавая белый свет», «Был месяц май». С 1986 по 1993 год был главным редактором журнала «Знамя». В 1993 году подписал «Письмо сорока двух». Григорий Бакланов скончался в 2009-м.

Г.Б.: Моя война началась в декабре 41-го года. С июня месяца я делал все, чтобы как можно скорее оказаться на фронте. Мой брат Юрий сражался с первых же часов войны и геройски погиб при защите Москвы. Он мечтал записаться в добровольцы со времен Финской войны, но не прошел медкомиссию – плохо видел одним глазом. Но когда грянула Великая Отечественная война, он, как и многие молодые люди, у которых было неважное здоровье, записался добровольцем. Писатель Виктор Некрасов присоединился к защитникам Сталинграда, когда ему было девятнадцать. И мать благословила его – стыдно было сидеть дома, когда Родина находилась в опасности.

В июне 41-го я окончил девять классов и хотел поступать в авиационное техническое училище. Моих родителей уже не было в живых, и тетя взяла меня к себе. Война только началась, и я где-то услышал, что те, кто окончил десять классов, будут сразу приняты в армию. Это действительно так и было, но только в приграничных районах, а наш город находился довольно далеко от них. Мы вообще не могли себе представить, что когда-нибудь немцы смогут дойти до Воронежа.

Я решил сдать экстерном экзамены за десятый класс. Мы с другом Димой попросили директора школы предоставить нам такую возможность, и он согласился. Я помню, как мы сдавали химию на скамейке на улице Революции, перед гостиницей «Бристоль». Дима сидел сзади и тихо подсказывал мне ответы. Напротив нас на скамейке расположился какой-то пьяный тип. Учительница удивилась: «Я понимаю, что Дима хочет идти на фронт, он рослый и крепкий, а ты?» А я был худой и хрупкий. Экзамены я сдал, а вот на сборном пункте мне отказали.

Е.Ж.: Григорий Яковлевич, почему Вы так стремились оказаться на фронте?

Г.Б.: Потому что, когда идет война, надо идти сражаться на фронт! В 1939 году был подписан Пакт о ненападении между Германией и Советским Союзом. Но мы видели много фильмов и прочли массу книг о фашизме. Все сердцем мы были с Францией и Англией, которые противостояли гитлеровской Германии.

В начале войны я договорился с другом, что мы вместе пойдем служить в полк, которым командовал его отец. К сожалению, я должен был уехать с семьей тети в эвакуацию, и замысел мой не осуществился. В Перми я попытался сбежать из поезда и присоединиться к пехотному полку, который там формировали. Я пошел к одному из офицеров, но он только накричал на меня и прогнал. Потом я попробовал написать в полк, где служил мой брат Юрий, просил его помочь мне. Но брат отделался от меня, сказав, что нужно продолжать учиться и ждать повестку. И я на какое-то время прекратил свои попытки.

В конце концов мои старания попасть на фронт увенчались успехом. В Верещагине мне удалось уговорить командира артиллерийского полка, который только что вышел из окружения: «Мой брат погиб на фронте. Я хочу сражаться в память о нем!» Это было в ноябре 41-го. В конце этого же года я оказался на Северо-Западном фронте. Я был самым молодым в полку до прибытия подкрепления. Там были мальчишки и помоложе меня. Помню, как я здорово расстроился.

Е.Ж.: Вы оказались на фронте без всякой военной подготовки?

Г.Б.: Военное искусство мы изучали на полях сражений. Это была одна из причин наших поражений в начале войны и наших побед в конце ее. Когда я оказался на фронте, мы совершенно не умели воевать, и моральное состояние солдат было совсем подорвано. Нам многого не хватало, в том числе и продовольствия, так как Северо-Западный фронт не считался очень важным. Часто у нас на обед не было ничего, кроме хлеба. Мы ходили в заброшенные деревни в поисках чего-нибудь съестного. Есть хотелось и днем и ночью.

Бои становились все более и более жестокими, потери на фронте были огромными. К тому же зима 41-го и 42-го была необыкновенно холодной. Хлеб и даже водка превращались в лед. Мы спали на земле, часто в болотистых местностях. Случалось, что просыпались утром в луже воды. И вещи, и обмундирование промокали насквозь. Так я заболел туберкулезом, но узнал об этом только после войны, когда мне сделали снимки в госпитале – нашли пятна в легких.

В дивизии, где я служил, в первый раз была опробована техника атаки с прожекторами, которую Жуков использовал при взятии Берлина. Командиром нашей армии был генерал Берзарин, который потом стал во главе 5-й ударной армии, а затем – комендантом Берлина. Помню, в час ночи началась атака. Мы зажгли прожектора на полную мощность, чтобы ослепить немецкую артиллерию. Немцы заняли позиции в маленькой деревне прямо напротив нас. Был сорокаградусный мороз. Пока репродукторы передавали Интернационал, несколько танков начали атаку. Наши разведчики допустили роковую ошибку – они не сообщили нам о наличии противотанковых заграждений. Исход боя был трагическим. Наши танки были уничтожены немецкой артиллерией. Пехота лежала в снегу под огнем немецких пушек, а громкоговорители продолжали передавать Интернационал. Представьте себе эту картину! Наша атака закончилась полным провалом!

Во время взятия Берлина техника атаки с прожекторами сработала уже на все сто процентов. Красная армия к тому времени приобрела огромный опыт.

Е.Ж.: После первых боев Вы уже имели какие-то военные навыки?

Г.Б.: Через год командир полка отправил меня учиться во вторую артиллерийскую школу Ленинграда, которая была эвакуирована в Башкирию. После восьми месяцев учебы меня послали на Юго-Западный фронт, который позже стали называть 3-м Украинским. Там я должен был командовать артиллерийским отделением в чине младшего лейтенанта.

Большинство книг о войне написано бывшими артиллеристами! В ходе последующих боев я был много раз ранен, но всегда отказывался ложиться в госпиталь.

Е.Ж.: Где же Вам приходилось воевать?

Г.Б.: После освобождения города Запорожье я участвовал в Ясско-Кишиневской операции. Под шквальным огнем пушек противника нам удалось перебраться через Днестр и завладеть мостом. Я рассказываю об этом в своей книге «Пядь земли», которая была издана в 36 странах, в том числе и во Франции. Мы очень долго удерживали эти позиции. 6-я немецкая армия не смогла заставить нас отступить. Эти новые войска Гитлера были названы так в честь той армии, которая была разбита наголову под Сталинградом, но и ее мы взяли в окружение в районе Кишинева. Потом я сражался в Румынии, Болгарии, Венгрии. В этих странах бои были особенно жестокими. Наш полк освободил окрестности озера Балатон на юге от Будапешта.

Е.Ж.: Как к Вам относилось население стран, которые освобождала Красная Армия?

Г.Б.: Я всегда сам задавал себе этот вопрос. В 80-е годы я задал этот же вопрос послу Австрии в России. Он ответил вежливо, как настоящий дипломат, что население встречало с радостью советских освободителей. Но я не могу ручаться за искренность его слов. Отношение гражданского населения к нам было неоднозначным и противоречивым. Я помню, как в одной венгерской деревне мы увидели гору трупов немецких и советских солдат, брошенных на поле битвы. Один из наших командиров попросил местных жителей похоронить их. Через несколько дней мы проходили через ту же деревню и увидели, что только немецкие солдаты были преданы земле! Некоторые жители проявляли к нам какую-то симпатию. Рассказывали, что одна венгерская семья спасла от немцев одного из наших бойцов, спрятав его в колодец. Недавно я читал в «Московских новостях» статью про оккупацию Воронежской области немцами, итальянцами и венграми. Жители города вспоминают, что именно венгры были самыми жестокими солдатами.

Е.Ж.: А любовь? Фронтовые романы?

Г.Б.: Я тогда был очень молод, и у меня не было любовных приключений за все время войны. Хотя однажды, во время моего пребывания в госпитале, я влюбился в одну медсестру, намного старше меня. Но роман долго не продлился – она была замужем. Наверняка были любовные истории, несмотря на тяжесть условий военной жизни, и даже очень романтические, но это прошло мимо меня. Жизнь солдат на войне именно тем и тяжела, что они лишены ласки и любви.

Е.Ж.: Рассказывают, что советские солдаты за границей насиловали женщин. По немецким данным, таких случаев было около двух миллионов...

Г.Б.: Я не в курсе этой статистики. В моих мемуарах «Мои две жизни» я рассказываю об одной из таких сцен в Австрии. Но это была не австрийка, а русская, которую немцы заставили работать на них. Солдаты стояли в очереди и насиловали несчастную женщину. Война – это трагедия, которая подчас превращает людей в диких животных! Трудно было помешать мстить людям, которые потеряли родных, друзей... В начале войны мы думали, что немецкие солдаты – это рабочие, которых Гитлер заставил воевать против нас. К концу войны эта иллюзия у нас совершенно исчезла. Большинство немцев воевали с уверенностью, что воюют с низшей расой, что, по их мнению, оправдывало все действия. Что же удивляться, что советские солдаты, захватив Германию, были одержимы чувством мести и позволяли себе распускать руки, несмотря на приказы высшего командования о запрете враждебных актов по отношению к гражданскому населению. Всякая война влечет за собой приступы ярости, не поддающейся никакому контролю.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.