Андрей глядел на прораба. И ему казалось, что совсем о другом человеке рассказывала Наташа, а не об этом спокойном, приятном парне. А может быть, она присочинила. Ну, проводил, ну, пришел в вагончик посидеть, поболтать, на день рождения пригласил - что же страшного.
      - Послушайте, - сказала Зоя.
      - Тебя, Зоенька, с удовольствием, - разулыбался прораб.
      - Валерий Никитич... - зарделась Зоя.
      - Говори, говори...
      - Правда, может... - неуверенно начала Зоя, а потом решилась: - А вот если в две смены работать? Ведь ночи-то белые стоят. Прямо как днем. Может, даже лучше работать: ни жары, ни овода.
      Несколько минут обсуждали Зоину мысль хором:
      - А что, дельно...
      - Молодец, Зойка!
      - Днем по тайге не пролезешь, а то ночью!
      - Да разве это ночи, дура...
      - Обниматься светло, а работать...
      - А комар ночью прет, у-ух...
      - Не-ет, ребята, это все же идея.
      - Конечно. А то бро-одим. На одно дерево впятером кидаемся.
      Валерий Никитич не возражал. И после его ухода, еще немного поспорив, решили провести эксперимент нынче же и разделили бригаду надвое.
      Андрею выпало идти в ночную смену. Славику тоже. Они вернулись в лагерь и спать завалились. Андрей проснулся раньше и пошел в магазин.
      День был не по-сибирски ярким. Чистое, без морщинки, небо. Солнце жаркое, точь-в-точь свое, южное. Тонкая пыль вздымалась под ногами. И глинистая, изъезженная, с глубокими колеями дорога была изрезана густой сетью трещин.
      В поселке было тихо. Только попыхивала электростанция да далеко и тонко визжала лесопилка. Но эти слабые звуки не складывались вместе. И тишина стояла густая, полуденная.
      По дороге от школы медленно шла Наташа. Андрей окликнул ее, и они пошли рядом. Наташа слегка прихрамывала. Лицо ее было отмечено кое-где мелкими брызгами извести.
      - А у нас революция, - похвастал Андрей. - Переходим на двухсменную работу. Я с вечера до утра. Ты извини, что я тогда убежал сразу, спохватился он, - но я вспомнил про ребят, они ведь беспокоились.
      - И я сегодня, - сказала Наташа, - без работы. Вот ногу гвоздем проткнула. Наши в карьер уехали, песок кончился. А меня не взяли. Беда как обидели! - рассмеялась она, откинув назад голову, и солнце, осветив ее глаза, сделало их такого необычно чистого голубого цвета, что Андрей замер.
      - Если хочешь, пойдем на озеро. Ты ведь не был ни разу?
      - Пойдем, - ответил Андрей, - только я схожу переоденусь, сапоги сброшу. Подождешь?
      - Не торопись. Успеем. Приходи к часу. Я готова буду.
      Они расстались на перекрестке.
      Собирался Андрей недолго, но когда пришел к Наташе, она уже сидела возле вагончика, ждала его. На ней был сарафан, сшитый из легкой голубой материи, такой же, как лента, схватывающая обручем темные волосы. Цвет сарафана, ленты и Наташиных глаз был одинаков.
      Андрей подошел и молча, улыбаясь, стал глядеть на Наташу.
      - Ну, пошли.
      * * *
      Дорога оказалась недлинной. Изъезженная, измолоченная гусеницами, она кое-где уже проваливалась, и сломанные бревна "лежневки" торчали, приподнявшись над землей, предупреждая об опасности, и тогда колея спускалась с настила на грунт, вернее на дикую мешанину брошенных под гусеницы необрубленных деревьев. А в иных местах, там, где мельчала тайга, и сплошь была составлена из приземистых, уродливых, сохнущих на корню сосен и берез, прямо к "лежневке" подступало болото. И, проходя, Андрей чувствовал, как колышется под ним "лежневка", ненадежно повисшая над такой мирной с виду пучиной.
      Километрах в трех от поселка влево от "лежневки" круто уходила просека, которая заканчивалась у озера, каких Андрею еще не приходилось видеть.
      Тайга, отодвинувшись от воды на десяток-другой метров, уступила место тощему кустарнику да топкой мшистой земле, которая глубоко проминалась под ногой, и, обернувшись, можно было видеть, как наполняется мутной жижей оставленный след.
      Кофейного цвета вода стояла вровень с берегами, отвесно уходившими вниз.
      А дно было ровным: и в двух метрах от берега, и в десяти, и много дальше вода доходила до плеч, не более.
      Андрей искупался, влез на широкий дощатый помост, похожий на причал паромной переправы, улегся на горячие доски и, положив подбородок на руки, смотрел на темную неподвижную воду, на далекий берег, и дрема тяжелила веки. Он повернул голову: недалеко от помоста стирала Наташа. Неестественно белым казалось на фоне темной воды и серого берега ее тело. Сидя на корточках, она шумно полоскала что-то. Пена кипела вокруг. Пена, пена, пена...
      - Андрей! Андрей! - услышал он сквозь сон, и что-то мокрое и холодное коснулось его спины.
      Он вздрогнул, поднял голову: рядом сидела Наташа.
      - Спишь?
      - Разморило.
      - А комары на тебе пируют.
      - Черти! - потянувшись, Андрей почесал горевшую спину. - Кончила стирать?
      - Да. Все.
      - Пойдем костерик разожжем. Может, комарье разлетится.
      Они расположились метрах в десяти от берега на пригорке. От костра наносило дымком. Наташа, вынув из сумки хлеб, консервы и банку варенья, разложила все это на газете и приказала:
      - Ешь.
      - Да я...
      - Ешь. Еще тебя я уговаривать стану! Мне дома эти уговоры ох как надоели. Братишка младший в третий класс ходит. Торкаешь его, торкаешь. Да и мать, - махнула Наташа рукой, - тоже горе, а не едок. Болеет все, врачи говорят питание, питание. А я в нее чуть не силой вкладываю. Сядем за стол, только и уговариваю, аж самой в горло кусок не идет.
      - Что с ней? - осторожно спросил Андрей.
      - Теперь уж и не поймешь что. Вот думаю подзаработать да на курорт ее спровадить... Может, подлечится немного. В ноябре как приеду, сразу и отправлю.
      - А отца у тебя нет?
      Наташа уложила за ухо прядку волос, подперла кулаком голову:
      - То-то и беда, что нету. Пять лет, как умер. Он бы с ней управился. А что я...
      "И чего я пристал к ней, - разозлился Андрей. - Очень веселый разговор затеял". - Поднявшись, он подложил в костер веток. Осмелевшие было комары отступили.
      - И кем же ты будешь, когда выучишься?
      - Инженером по сварке.
      - Это хорошо. Я вот бросила школу. Девять классов кончила, и все. На работу. Мама как раз в больнице долго лежала. Ну, пока она в больнице, я и устроилась. Думала, обрадую. А она пришла, узнала да в слезы. Чуть снова в больницу не попала. Мне бы сразу в вечернюю, но ума не хватило. И еще работа такая, весь день на улице, намерзнешься... Палкой из дому не выгонишь. На танцы, правда, не холодно, - посмеялась она над собой. - А в институте, наверное, интересно учиться? - спросила она, вздохнув.
      - Да как сказать... - пожал Андрей плечами. - Вообще-то, конечно, не заскучаешь. Правда, тяжеловато после школы. Там все больше шаляй-валяй.
      - А у меня не знаю, что выйдет. Пробуду здесь до ноября. Правда, учебников набрала с собой. И тут школа будет. Хоть восьмилетка, но помогут, не откажут.
      - Ты десятый будешь кончать?
      - Десятый.
      - А потом?
      - Суп с котом, - рассмеялась Наташа. - Ешь.
      - Сама не знаешь, - сказал Андрей, принимаясь за еду, - вечная история...
      - Это почему же не знаю, - снисходительно усмехнулась Наташа. - Ты, что ль, про меня знать будешь? - и помедлив: - Цветоводом хочу... Вот.
      - Кем, кем? - удивился Андрей.
      - Глухой, что ли? Цветоводом.
      - Гераньки, значит, всякие рассаживать, - хохотнул Андрей.
      - Ты не смейся, это уж кому что по душе.
      - Да я в шутку. Конечно, красивая работа - цветы.
      - Понимаешь, у нас учительница в школе есть, Антонина Дмитриевна. Старенькая уже. В младших классах преподает. А живет рядом со мной. Ну, поверишь, - всплеснула Наташа руками, - дома у нее прямо райский сад. И чего только нет! Весь дом заставлен. Одних роз сколько.
      - А розы в доме растут?
      - Еще какие... "Кремноза", "бель лионез", а еще есть такая роза - "ля франс". Розовая. А запах... Посидишь возле нее, потом все спрашивают, какими духами надушилась.
      - А у тебя дома есть?
      - Роз нету. Так кое-что. Ставить, понимаешь, негде. Тесновато у нас. А с цветами, как с малыми детьми. Температура чтоб была подходящая. Вот кактусы у меня хорошие. Даже Антонина Дмитриевна хвалит.
      - Кактусы? - удивился Андрей. - Это ежи такие?
      - Сам ты еж. Ничего не понимаешь, значит, молчи. И доедай давай, нечего оставлять.
      Опорожнив банку, Андрей забросил ее подальше в кусты, улегся на спину.
      - Давай еще что-нибудь расскажи про свои кактусы.
      - Ну тебя! Пойду окунусь, от огня, что ли, жарко стало, - поднялась Наташа.
      Она неловко бултыхнулась в воду, ойкнула и, поплескавшись, вылезла на берег.
      Андрей смотрел, как она шла к нему, осторожно ступая, боясь уколоться. Только сейчас он заметил, какие у нее красивые длинные ноги, и грудь, высокая, с трудом стянутая черным купальником.
      Андрею захотелось подняться навстречу, и целовать, видеть совсем рядом ее глаза и еле заметные веснушки.
      Наташа села рядом. Андрей ворочался, стараясь удобнее положить голову на обрубок дерева, но шея затекла и кололи затылок какие-то щепки. Так он мучился, пока Наташа не пододвинулась ближе и, приподняв его голову, не положила ее себе на колени. Андрей замер, прикрыл глаза.
      - А я баюшки-баю, - негромко пропела Наташа и засмеялась.
      - Спи, тебе сегодня ночью работать... Лесоруб.
      Гладкая кожа бедра была прохладна, а сверху смотрели глаза, синие, как лента, что схватывала Наташины волосы.
      Горячая волна нежности поднялась в Андрее. Он протянул руку, тронул Наташины волосы и проговорил:
      - И какой умный человечина придумал тебе такое подходящее имя? На-та-ша. На-таша, - он засмеялся.
      А она шутливо щелкнула его по лбу. И подняла голову, насторожившись. Кто-то шел по дороге и свистел. Шаги слышались все ближе и ближе. Андрей хотел подняться, но Наташа положила ему на лоб ладонь, удерживая.
      - Здравствуйте, - раздалось рядом. - Идиллия... На берегу пустынных волн...
      Андрей повернул голову: рядом стоял Валерий Никитич.
      - Позвольте погреться у огонька?
      - Грейтесь.
      Прораб неторопливо разделся: у него было мускулистое темное тело. Пока он плавал, Андрей лежал молча. Настроение портилось. Он видел, что Наташе неприятно присутствие Валерия Никитича, но чем он мог помочь ей. Подойти к прорабу и напрямик сказать "уйди" было бы мальчишеством.
      Валерий Никитич выбрался из воды, присел возле костра, подставляя огню поочередно то грудь, то спину, потом спросил:
      - Что с ногой-то, Наташа? Сильно пропорола?
      - Ерунда.
      - Сходи к ним в медпункт.
      - Вот еще, с царапиной...
      - Ну-ка покажи.
      - Не надо, - поджала ноги Наташа и посмотрела на Андрея.
      Валерий Никитич сокрушенно покачал головой, потом вынул из сумки бутылку вина, банку тушенки, два огурца.
      - Хлеба одолжишь, хозяйка?
      - Берите.
      - Выпьем, - предложил Валерий Никитич. - За знакомство. Тебя, кажется, Андреем зовут.
      - Да.
      - А меня можно просто... Китычем. Они меня так окрестили, - кивнул он на Наташу. - Давай?
      - Нет. У нас же сухой закон.
      - Вино тоже сухое.
      - Не буду.
      - Ну, гляди. А ты, Наташа, тоже по студенческим порядкам начинаешь жить? Или еще по нашим?
      - Я по своим, - поднялась Наташа и, сняв с куста сырое еще белье, уложила его в сумку. - Пошли, Андрей.
      - Пойдем.
      Андрею было неприятно так демонстративно убегать от человека, который, в общем-то, ничего плохого ему не делал. Он даже понравился Андрею сегодня утром. Да и сейчас вел себя неназойливо. "Почему она так боится Китыча? подумал Андрей: - Может быть, у нее что-то было с ним. Ведь она здесь уже два месяца. А он парень неплохой".
      Чувство, похожее на ревность, овладевало Андреем. Новые и новые мысли, догадки приходили в голову. Они не могли получить подтверждения или быть отвергнутыми - он не знал ничего, - но все же с каждой минутой казались все более и более правдоподобными.
      И то, что Наташа откровенно боялась встреч с Китычем, и то, что шла она сейчас молча и, как казалось Андрею, виновато опустив глаза, и слова Китыча, и то, как предлагал он ей вино, - все наталкивало Андрея на подозрения. "Ну, конечно, - думал он, - приехал новый, свеженький. Вот и бросилась девочка, а теперь не знает, как от прежнего кавалера отвязаться". И он смотрел уже на Наташу неприязненно, все в ней казалось ему лживым, неестественным. "Расплылся, - зло смеялся над собой Андрей, - расчувствовался. Как же... ленточка синяя, сарафанчик синий, глаза... тоже синие".
      - Я знаю, о чем ты думаешь, - прервала его мысли Наташа. - Ты думаешь... Думаешь, я с ним гуляла? Да?
      - Ты очень умная девушка, Наташа. Ты даже мысли умеешь читать.
      Наташа вздрогнула, остановилась, губы сложились в горькую усмешку, а в глазах лежала обида, сожаление и даже, кажется, презрение. Голос дрожал.
      - Не оправдывайся. Зачем оправдываться? Все ясно. - Она тряхнула головой. Синяя лента выпала из волос и скользнула на землю.
      По "лежневке", догоняя их, грохотал АТС, он шел от станции и остановился возле Андрея и Наташи.
      - Поедете?
      Наташа молча подошла к кабине и открыла дверцу. Андрей шагнул к тягачу, но в последний момент вспомнил, нагнулся, поднял ленту.
      - Садись, что ли! - крикнули из кузова.
      Подтянувшись, он перевалился через борт и встал возле кабины.
      Тягач загрохотал, рванулся вперед. Помятое черное ведро гулко ударилось о заднюю стенку кузова.
      Пыльное облако вставало позади, подходило близко, почти до половины кузова, когда тягач притормаживал, но до Андрея достать не могло. Оно накрыло его только у конторы, когда, ткнувшись в тротуар, АТС заглох.
      Андрей опустился на землю и остановился в нерешительности: уходить или подождать Наташу? Решил подождать. Но, выпрыгнув из кабины, Наташа, не повернув к нему головы, прошла в контору. Распущенные волосы гладко падали к плечам, и потому лицо было непривычно узким и холодным.
      8
      Солнце село. Мало-помалу съеживался, прижимаясь к горизонту, его отблеск. Прозрачное и высокое небо мутнело, словно кто-то старательно дышал на его холодную чистую поверхность. Громче стали тарахтеть движки пил, и бензиновый дым лежал над землей теплым пахучим облаком. Комариное облако густело, становилось злее. Тонкий заунывный звон досаждал не менее укусов.
      - Помнишь, тайгу с вышки смотрели, - остановил Андрей Славика. - Оттуда слышно какое-то гудение. Я понять не мог отчего. Теперь понял. Это комары.
      - Не иначе, - вздохнул Славик.
      Но работалось хорошо. Близилась полночь, из тайги наносило сыростью, и не известно отчего мокла одежда: от нее ли, или от пота. Останавливаясь, Андрей чувствовал, как неприятный холодок трогает спину и грудь, и снова брался за топор.
      Вся сегодняшняя непривычная обстановка, казалось, должна была удручать и изматывать Андрея больше обычной дневной работы: непрочный свет, волглая одежда, неистовое комарье и то странное состояние, знакомое всякому человеку, физически работавшему ночью, когда руки и ноги, и все тело, двигаясь на первый взгляд с обычной сноровкой, становятся не совсем послушными, подчиняясь мозгу не вдруг, а с задержкой. И человека убаюкивает ритм даже самой яростной работы: все происходящее вокруг отдаляется, становится нереальным, и кажется ему, что уже не он сам управляет своим телом, а движется оно помимо него, подчиняясь какой-то навязчивой воле, а он не в силах ни ускорить, ни замедлить свои движения, ни остановиться.
      Андрею вдруг почудилось, что он видит себя со стороны.
      Чистая сумеречная светлая ночь. Поваленные деревья. Кучи веток. Высокие ровные дровяные штабеля. Узкие тела обделанного леса. И среди людей, одетых в одинаковые зеленые энцефалитки, он, Андрей. Он видел лицо, ненадежно прикрытое накомарником, потное, искусанное, припухшее; и прищуренные, чтобы лучше видеть, ввалившиеся глаза; и руки, намозоленные, изъеденные гнусом в том месте, где между рукавицами и рукавами остается просвет.
      И не жалость к этому уставшему человеку испытывал Андрей, а смотрел на него с гордостью. Да. Он не боялся сейчас этого громкого слова, тем более что сказано оно было не вслух.
      Ведь не однажды Андрей завидовал таким людям. Читал о них в книгах завидовал, видел в кино - и откровенно завидовал их настоящей мужской силе и необычным, несколько таинственным незнакомым местам, где бывали они, где работали.
      Пусть многое оказалось не таким, как думалось, и здешнее его бытие такая же работа, как везде.
      Но если бы увидели его сейчас люди, живущие неторопливым домашним покоем, то они непременно позавидовали бы ему. И казалось, что эти далекие незнакомые люди видят его сейчас. Он чувствовал этот взгляд. И потому им овладело состояние, какое бывает с каждым, когда работает он на людях и чувствует, что за ним следят и даже любуются. Ему хотелось работать еще быстрее, ловчее, красивее.
      - Наро-од! Переку-ур! - крикнул невдалеке Володя.
      Андрей пошел к нему. Рядом с Володей суетилась Рита.
      - Ребятушки, голубчики, - ворковала она. - Устали, мои ночные разбойнички, садитесь, я вас кашкой покормлю, Петя, голуба, тебе полную?
      - Не издевайся.
      - Ха! Спрашиваешь. Он две полных слопает. Слон!
      - Я мужчина. А не такой недомерок, как ты!
      - Что, народ? - спросил Володя. - Работать-то можно?
      - Нормально, - пожал плечами Петя-маленький. - Комары, правда, на части рвут.
      - Какой же от тебя прок, - снисходительно бросил ему тезка. - Кости разве на холодец.
      Андрей ел неторопливо, приподнимая сетку накомарника лишь в тот момент, когда ложку нужно было в рот отправить. Но комарам и этого мгновения было достаточно.
      - Вы после часа не валите, - сказал Володя. - Кряжуйте часов до трех. А потом светлей будет.
      - Ладно, поглядим.
      - Поесть захотите, на кухне каша, кофе...
      - Привыкли руки к топорам! - взревел Петя-большой.
      Чихнул раз-другой движок одной пилы. Ей ответила другая. И сизый бензиновый дым пополз по земле, затягивая место порубки.
      А поутру, когда, кончив работу, шли они по гулкому мосту, переброшенному через буерак, оглянувшись, увидели: дым тяжело, не колеблясь, лежал холодным ртутным озером в ложбине, что тянулась от порубки и упиралась в лысый лобастый бугор.
      Нехотя позавтракав, Андрей пошел в вагончик. Тело казалось обманчиво легким. Солнечный свет резал глаза. И совсем не хотелось спать.
      Скрип отворяемой двери он услышал уже в дремоте, когда повалился на кровать, едва успев энцефалитки снять да стянуть сапоги.
      - Андрей, - позвал его Колькин голос. - Андрей, проснись.
      - Чего тебе, Колька? - поднял Андрей голову.
      - Чего, чего, забыл, что ли, уже? - нахмурился Колька.
      Андрей сел, помотал головой, которая вдруг тяжестью налилась.
      - Фу, как это я заснул... сразу. Так о чем ты, Колька? Чего я тебе обещал?
      - Значки для нас. На рукава прилепливать. Вот такие, - показал он на рукав Андреевой форменной куртки.
      - А-а-а... Давай рассказывай, чего там нарисовать, - зазевал Андрей. Пошли в штаб. Там бумага, краски. Прикинем.
      - А меня оттуда не попрут? Из штаба? - спросил Колька.
      - Ты чего? - окончательно проснулся Андрей. - Кто тебя попрет? С чего ты взял?
      - Нас везде выгоняют, - тоскливо проговорил Колька. - Мы же вам помогать хотели. А Китыч этот...
      - Китыч, Микитыч, а штаб-то при чем?.. Пошли.
      В штабе они долго спорили. Кольке все хотелось в эмблему вместить: и тайгу, и звезду, и перья индейские, лук и стрелы, щит и зачем-то автомат. А когда наконец договорились, Колька сказал:
      - Пятнадцать штук надо. Через три дня. Успеешь?
      - Постараюсь. Ты какую-нибудь тряпку притащи. Не бумажные же делать. А почему именно через три дня?
      Колька со стула слез, в одно и другое окно посмотрел, выглянул в коридорчик, потом на улицу.
      - Никому, - шепнул он таинственно. - Тайна.
      - Никому, - так же шепотом повторил Андрей.
      - Шпиона идем ловить, - проговорил Колька, а глаза его шныряли по сторонам, словно этот шпион должен был вот-вот в комнате появиться.
      - За вторым ручьем заимка стоит, - захлебывался он. - Как туда ни придут люди - печка теплая. Прямо угли еще. Спугивают его. Они же по тропе от профиля идут. Он их и видит. Уходит. Прячется. А как уйдут, он снова туда. А мы не по профилю пойдем. Я место узнал, где болотом пройти можно. Мне хант рассказывал один знакомый. Мы незаметно к нему подберемся. Понял?
      - Понял, - сказал Андрей. - А точно шпион?
      - А кто же еще будет прятаться? Ты бы прятался, а?
      - Нет.
      - Вот. А он прячется. Он нефть разведывает. А потом все передаст.
      - Ну, тогда точно шпион, - вздохнул Андрей. - А далеко это?
      - На атээсе недалеко. Часа два или три.
      - Но вы же пешком?
      - Пешком. Кто нам атээс даст?!
      - Ладно, - сказал Андрей. - Сделаю эмблемы ровно через три дня. Вы без эмблем не ходите. Надо, чтобы настоящий был отряд.
      - Конечно. Тряпку принесу сегодня. От наволочки пойдет?
      - Пойдет. Ты только у матери спроси.
      - Если спать будешь, я в комнате положу.
      - Добро.
      Колька убежал. Андрей посидел, подумал, но ничего хорошего придумать не смог. Вышел из штабного вагончика и голос Григория услышал. Тот на кухне был.
      - Гриша! - крикнул Андрей. - Ты придешь сюда?
      - Иду, иду...
      - Штаб сейчас. А ты чего не спишь? - спросил подошедший Григорий.
      Андрей, почти с Колькиной осторожностью, рассказал услышанное о походе, о шпионе.
      - Да-а, - покачал головой Григорий. - Шпион... Залезут куда-нибудь. И ведь родителям говорить нельзя.
      - Конечно, - сказал Андрей. - Никому нельзя. Обидятся насмерть. И потом все равно потихоньку сбегут.
      - Ладно, - поднялся Григорий. - Есть одна мысль. Меня уже и Лихарь просил. Сегодня прикинем.
      - Только смотри, чтобы Колька не узнал.
      - Все будет в порядке.
      Андрей сразу же заснул. А Григорий сидел на ступеньках, глядел, как в штабной вагончик люди собираются, пока его не окликнули:
      - Ты чего не идешь?
      - А где Китыч и Лихарь?
      - Не будем ждать...
      - Итак, товарищи, начнем с главного, - сказал командир отряда, когда Григорий пришел. - А главное, Китыч мне сегодня сказал, строительство "лежневки" прекратить.
      - Что?!
      - Он осатанел?!
      - Ты это серьезно?!
      - Да это же... - Кулаков, бригадир с "лежневки", вскочил, бросился было к командиру, но, внезапно поняв, что это не поможет, сел и обвел глазами сидящих, словно призывая их в свидетели совершающегося беззакония.
      - Братцы, - проговорил он. - Да что же я ребятам скажу? Мы же самый трудняк прошли. В болоте копались-копались, все ждали, когда на сухое выйдем, темп дадим. И дождались.
      - Вот поэтому "лежневку" и закрывают. Болото прошли, а наверху и так пойдет, - остановил его командир, - дальше "лежневка" не нужна.
      - Законный вопрос. Почему об этом раньше не сказать? Так, мол, и так. Нужно закрыть болото. Что ж мы не сделали бы...
      - Спокойно. Дайте я скажу все, а потом обсудим. Следующая новость. Сегодня я нечаянно в конторе наткнулся на наряды. Они выписаны местным рабочим за повал леса. Расценки: сто девяносто три рубля за гектар. А нам, как известно, платят... сто тридцать - нравится? Да погодите вы! прикрикнул командир. - Дайте договорить! Напоминаю, сегодня четырнадцатое июля. У меня все. Слушаю вас.
      Но все молчали, казалось, еще не пришли в себя. Григорий соскабливал ногтем пятнышко с брюк.
      - Сцена из "Ревизора"? - усмехнулся он.
      - Погоди, дай очухаться.
      - Ну-ну.
      - Значит, так, - размышлял кто-то негромко, будто сам себе рассказывал, - "лежневку" закрыли. Проектов нет. Да еще на нашем кровном объегорить хотят.
      - Давайте пошлем радиограммы в главк и в объединенный штаб. Пусть помогут.
      В следующее мгновение дверь комнаты приоткрылась настолько, чтобы в нее протиснулось тощее тело Лихаря. Он присел здесь же, у входа, и зашипел: "ч-ш-ш-ш", и затряс мосластыми кистями рук, всем своим видом говоря: продолжайте, мол, а на меня ноль внимания. За ним Валерий Никитич вошел.
      - У ребят к вам вопросы кое-какие есть, Валерий Никитич.
      - Что ж, пожалуйста, слушаю.
      Он прошел к столу, табуретку кем-то пододвинутую отстранил и посматривал на сидящих сверху вниз через очки веселым взглядом. Чувствовалось, что Китыч знает, о чем разговор пойдет, и готов к нему, оттого и весел.
      - Почему закрыли строительство лежневой дороги?
      - Потому что дорога готова.
      - Где же готова? До карьера еще два с лишним километра.
      - Там грунт хороший. Песок. Высокое место. Техника пройдет.
      - Но договорились-то от поселка до карьера. Выходит, вы просто-напросто нас обманули? Так? Мол, пусть дурачки в болоте поползают.
      Китыч уселся на табуретку, локтями в стол уперся, ладонями поскучневшее лицо обхватил.
      - Что я вам ответить могу? Ну, не учел... Ну, ошибся... Молчите? Не верите? А если скажу, что обманул вас, знал, что одно болото гатить не возьметесь. Там ведь возни на рубль, а заработок - копейка. Вот этому вы охотно поверите, - невесело усмехнулся Китыч. - Так, что ли?
      - Факт налицо.
      - Факт... факт - вещь сухая. С каким соусом его подашь, такой и вкус будет. - И досадливо поморщившись: - Чего вы в эту "лежневку" уперлись, ума не приложу. Другой работы, что ли, нету?
      - Где она?
      - Лесу вон сколько валить надо.
      - Лес, лес... Нам строить надо.
      - Конечно, строить приехали. И в договоре все ясно сказано. Объекты перечислены.
      Ребята начали оживать, закурили.
      - Интересный разговор, - усмехнулся Китыч. - А кто же, извините, у меня хоть одну уборную примет, если противопожарной полосы вокруг поселка не будет.
      - Вы вон уже сколько построили и без полосы обходились.
      - А кто бы мне ее сделал? Людей-то нет.
      - Ну, так платите хоть по-человечески. Командир вот говорит, что своим вы почти по две сотни за гектар закрываете, а нам по сто тридцать.
      - Раскопали, - засмеялся Китыч и Лихарю подмигнул. - Ну, хорошо хоть вы, а не кто другой. Ведь эти семьдесят рублей за гектар мне из своего кармана платить пришлось бы. Да поймите вы, чудаки-люди! - Китыч встал, протянул вперед руки, словно хотел ближе к ребятам быть, словно дружески хотел до чьего-нибудь плеча дотронуться: - Поймите вы, чудаки, ведь потому я своим и переплачивал, что нужна мне противопожарная полоса. Не дам я им заработать - они шапчонки с головы: "До свиданья". Уйдут к геологам, на буровые. Вот и крутишься... А вы мне: обман, обман...
      - Так, Валерий Никитич, уважаемый, зачем же темноту разводить, - с горечью сказал Григорий. - Объяснили бы, так и так. Нужно, мол. Что же, мы не сделали бы...
      - Не знаю, - серьезно ответил Китыч. - Может, и сделали, а может, и нет. Вы ведь тоже не из чистого альтруизма сюда приехали, вам деньги нужны ко всему прочему.
      - Конечно.
      - Ну, вот и весь разговор. Куда завтра люди с "лежневки" пойдут?
      - На лесоповал, куда же еще.
      - Верно. Полоса - первое дело.
      - Еще какие вопросы?
      - Да чего там, поговорили как меду напились...
      - Антон Антонович, а вы тоже считаете, что все идет правильно, как положено. Что мы приехали вам противопожарную полосу валить. И все?
      Лихарь потупился. Пальцами нос свой длинный ухватил, подергал, словно проверил, крепко ли тот сидит, трубно откашлялся.
      - Прямо скажу, ребята, - начал он. - Я сам в некотором недоумении. Вас слушаю - вроде вы правы. Валерий Никитич тоже, в общем, верно говорит. Но, думаю, все образуется. Это строительство. У нас всегда раскачка. А вы привыкли: раз-два - и в дамках. Вообще-то привычка неплохая. Во всем порядок должен быть. Это правильно вас учат. А у нас пока... сами видите.
      - Так у вас все? - вставая, спросил Китыч. - Тогда мы пойдем.
      - Спасибо, что навестили, помогли.
      - Ладно, ребята...
      - А что ладно? - крикнул кто-то.
      Но дверь за Лихарем и Китычем уже закрылась.
      Лихарь шел, тяжко вздыхая, покряхтывая, досадливо морщился.
      - Вообще-то, Валерий Никитич, ты с "лежневкой", конечно, перехватил. Ребята они неплохие, работают хорошо. Зря ты их обидел.
      - Антон Антонович, - замедляя шаг, ответил Валерий Никитич. - Я вот здесь два года. И два года одни и те же разговоры: песок, песок... Ох, как проехать к карьеру. То тягач там застрял, то вообще не проберешься. Аж с Пионерского возили песок. Так?
      - Было два раза...
      - Все, - остановился Китыч и рукой рубанул с видом победителя. - Бобик сдох! Теперь хоть сто лет здесь будем строить, и никто, никогда, понимаете, никогда про песок уже и слова не скажет. Кончились разговоры. Дело сделано. Так?
      - Вообще-то так. Сделали. Кто сделал?
      Китыч, несколько помедлив, произнес:
      - Мы сделали. - Он хотел сказать "я", но вовремя сдержался. - Все вместе.
      - Но можно было и по-другому. Можно было ребятам все объяснить. Мол, узкое место. Выручайте. Я думаю, они бы не отказались.
      - Мало мы шапки ломали? Своим кланялись? Кланялись. В прошлом году закарпатцев просили? Просили. Что они нам показали? А эти что? Из другого теста? Я сам, Антон Антонович, в отрядах работал. И бригадиром был, и мастером, и два лета командиром. И я еще все это, слава богу, не забыл. Я помню, чего мы хотели, чего добивались. Слова словами, а нам нужны были деньги. И копеечные работы нам было не всучить.
      - Что ж... В этом, веришь ли, обвинять нельзя, - с расстановкой произнес Лихарь. - Деньги всем нужны. Может, они и отказались бы...
      - Антон Антонович, может, я и неэтично... неэтично, - насмешливо подчеркнул Китыч, - поступил. Но я делаю все в интересах производства, в интересах участка. Эти ребятки приехали и уедут, а мы останемся и будем продолжать строительство до полного ввода поселка. Я считаю, что глядеть надо не только в сегодняшний день, а в завтрашний и дальше. Чтобы потом за голову не хвататься. В этом наша инженерная и командирская мудрость. Видеть главные задачи и решать их. За это нам люди спасибо скажут. За поселок.