Короткое время бородатых

      За дверью, в коридоре и возле вагончика не смолкал топот сапог, разговаривали, ругались; кто-то шлепал по лужам возле окна и карабкался по стене, силясь заглянуть в комнату.
      Наконец врачиха потрепала Андрею волосы, сказала:
      - Иди ложись. Завтра придешь. Не вздумай на работу ходить.
      И, приоткрыв дверь, позвала:
      - Славик, помоги Андрею.
      Но Андрей поднялся сам, и Наташу, которая хотела ему помочь, остановил.
      - Спокойно. Все в порядке.
      Вошедший в комнату Славик закричал нарочито радостно:
      - Ну, я же говорил, что панику подняли! Били-били, колотили, убили, разбили! Крик, шум. Не дано женщинам знать нашего мужского, исключительно мужественного организма. Пошли, Андрюха.
      В коридоре его окружили парни. Они подходили к Андрею, спрашивали: "Ну, как? А кто? Вот скоты! Неужели не заметил?" - и переводили глаза на Наташу, рассматривая ее беззастенчиво.
      Наташа, шепнув Андрею: "Я зайду завтра", быстро вышла из комнаты. Славик бросился за ней.
      Андрей же улегся в постель.
      Дверь открывалась беспрестанно, но никто не тревожил его разговором. Только Григорий, присев на кровать, спросил:
      - Ты точно никого не узнал?
      - Да, - проговорил Андрей, открывая глаза. - Было темно, а я только что вышел из комнаты. И ошалел от первого удара.
      - А голоса?
      - Они молчали.
      - Извини, пойду. Боюсь, как бы парни не наделали глупостей.
      Славик и Володя пришли вместе.
      - Наташу мы проводили. Все в порядке.
      - Давай, Андрюха, выкладывай.
      - Да чего выкладывать, - приподнялся Андрей и сморщился, сдерживая стон, и снова лег, задумался, стараясь припомнить то важное, о чем нужно было рассказать:
      - От Наташи я ушел в двенадцать. Пришли девушки, которые с ней живут, и я пошел. Спустился с крыльца. Плащ накинул. Дождь идет. Грязь. Темень. Повернул за угол. Несколько шагов сделал, слышу сзади кто-то бежит, догоняет, а я не оборачиваюсь. Не подумал ничего дурного.
      - Эх, Андрей, Андрей, - перебил его Славик. - Услышал и не убежал. Запросто ведь мог сорваться. Бегаешь, как лось. Кто же кроме этих скотов мог гнаться-то?
      Разве мог Андрей сейчас объяснить свое тогдашнее состояние? Как бы ни старался он, все равно не поймут ни Володя, ни Славик. Об этом вечере нельзя рассказать. За окном шел дождь, жестяной колпак лампы сдерживал свет, и в комнате стояла полутьма. Разговор был какой-то скачущий с одного на другое, сумбурный. Андрей о себе рассказывал, об отце, матери, институте. И Наташа рассказывала. Но для Андрея разговор был прекрасен тем, что, может быть, впервые говорил он так, как умел говорить только с самим собой. Не нужно было пропускать каждое слово, выходящее наружу, через густое сито осторожных, всегда стерегущих мыслей, тех невидимых бдительных цензоров, знающих, которое слово к месту и в пользу, а которое может повредить, приоткрыть чужому взгляду то, что ему вовсе не положено знать.
      И когда шагнул он с крыльца, и когда пошел от дома прочь, не прерывался этот разговор. Потому и не оглянулся, услышав торопливые шаги за спиной: это, конечно же, Наташа, ведь он позвал ее мысленно, и она не могла не услышать.
      Андрей невольно задержал шаг, ожидая, как упадут ему на плечи, а потом закроют глаза ласковые Наташины руки.
      Ударили в голову. А потом в плечо. Еще и еще раз. Он повернулся, не понимая, в чем дело. Если бы могли они увидеть его глаза, в которых совершенно не было страха, а одно лишь удивление еще не пришедшего в себя, счастливого человека!
      Но было темно. И потому ничто не могло сдержать тяжелых злых кулаков.
      Андрей закричал и, как показалось ему, сразу же рядом появилась Наташа.
      - А все-таки нужно было их найти и отделать так, чтоб не сдохли, но пару дней ходить не могли. А то начинается эта политика: нельзя, не имеем права, существуют органы... - Славик зло сощурился, повернулся к Володе. Ну что? Неправда? Да? Они нас, значит, могут? А вы так спокойно рассуждаете: "Нельзя опускаться до них". Вот они и чувствуют, - Славик мотнул кудлатой головой в сторону темного окна, - понимают, что такие вот чистенькие не опустятся до грязи, и спокойны.
      - Ты даже не знаешь, кто это был, - беззлобно отмахнулся Володя, - а уже бить, душить. Надо же разобраться.
      - Всем отрядом нагрянули бы в поселок. Сразу бы нашли.
      - Тебя послушаешь, так получается, что я Андрею враг, и Григорий враг, один ты - друг, - хмуро сказал Володя.
      - Слишком у вас все правильно, все рассчитано, продумано.
      - Слишком правильно не бывает. Или правильно, или неправильно. А тебе бы хотелось, чтобы весь отряд, орда в сто человек, взорвались, побежали... А потом? Что бы дальше получилось? Да и вообще, баш на баш меня не устраивает. Я не хочу, чтобы такие люди отделывались одними синяками. Они обязательно должны быть в тюрьме, и они там будут. Только так. Как ты считаешь, Андрей?
      Но Андрей разговора не слушал.
      * * *
      Утром Наташа забежала лишь на минуту: спешила на работу.
      Андрей ждал Григория, который обещал прийти скоро, но все почему-то не шел. Болела голова, настроение было дрянное.
      - Здесь, что ли? - послышался за дверью басок Лихаря, а через мгновение и сам он вошел в комнату, положил на кровать голубую битком набитую сумку с надписью "Аэрофлот" и, указав на нее пальцем, коротко разъяснил:
      - Харч. Высококалорийный.
      Андрей хотел было произнести обычные в таких случаях слова: "Ну, зачем... Стоило ли беспокоиться". Но Лихарь понял все и рта не дал раскрыть.
      - Перестань, - недовольно сморщился он и, присев на стул возле Андрея, закурил: - Вот помню, тридцать лет назад, молодой, здоровый, - он распрямился, горделиво демонстрируя свою тощую стать, - попал я в больницу. Так, веришь ли, все запасы у соседей по палате подчистил за два дня. О-о-о!
      И уже совсем другим голосом, далеким от бодрости спросил:
      - Что? Попало? - и, пригнувшись, заглянул в глаза Андрею. - Вот так. Ладно, найдем их. Не миллионный город. Вот какие кадры у нас есть. В три шеи бы гнал, если б нашлась замена. Ну да ладно про них, ну их к черту...
      - Проекты не пришли, Антон Антоныч?
      - Во! Это разговор... Нету, нету пока... И сейчас тебе неймется, проекты подавай.
      - А как же, строить надо.
      - Строить, - Лихарь улыбнулся, провел по лицу ладонью, разглаживая морщины, которые тотчас же вернулись на свое место. - Строить, строить... Андрей, дорогой! Я вас понимаю. Болтать зря не хотел, не хотел обижать... А ведь понимаю. Заработать всем хочется. И приодеться, и поехать к морю, и девушку в ресторан повести. Но и вы нас поймите. Откровенно ведь говоря, на одном "даешь" держитесь. Сейчас у вас два дома да склад. Вроде спокойно идет, и то капиталку переделывали. А если еще объекта три. Не начнете горячку пороть? Быстрей, быстрей? Там фундамент мельче положенного, там не прошпаклюете как следует. Разве за всем уследишь? А ведь здесь не Ялта Сибирь...
      - Вы, Антон Антонович, говорите такое... Будто мы все сволочи, обиделся Андрей.
      - Ты не лезь в бутылку. Мы ведь не себе амбар строим.
      - И мы тоже. И вообще, худо кроме себя честных людей не видеть! - зло бросил Андрей.
      Лихарь схватил его за плечи и, глядя пристально, глаза в глаза, спросил:
      - Это ты правду говоришь?.. Или так, из книжки... А?
      Андрею вдруг стало зябко от неморгающих, в упор на него смотрящих глаз, и он вздрогнул, но сказал твердо, отвечая не столько Лихарю, сколько себе:
      - Да, правду.
      - Ну, спасибо, - распрямился Лихарь. - Верю, - подчеркнул он. Выздоравливай, - и пошел к двери, но, уже ступив на порог, остановился, повернулся к Андрею, сказал:
      - Старею я, брат. Старею... Веришь ли, раньше человека с одного взгляда видел. Не знаю... А сейчас... Старею. А может, люди другие пошли. Непрозрачные насквозь. - И ушел.
      Григорий забежал на минуту.
      - Не умер еще? - спросил он.
      - Живу.
      - Вызвали участкового. Приедет. Но как будет искать... Ты ничего не вспомнил?
      - Чего я могу вспомнить? Если бы узнал кого или услышал, так вчера сказал.
      - Народу было много в поселке. Воскресенье. Ребята приезжали из Комсомольского. Ленинградцы со своей базы приезжали. Буровики были. Так что... Все ясно?
      - Как белый день.
      - Тогда сиди. Я в бега.
      Следующим посетителем был Степан. Он в комнату заглянул, спросил: "Туточки?", а потом долго отскребывал сапоги у вагончика. Андрей ему крикнул: "Брось вылизывать!".
      - А как же, - вошел наконец Степан. - У вас бабов нету, чистоту наводить. Моя жинка всегда меня гоняет. Скидай, говорит, сапоги у коридорчике. А у меня они тесные. Я говорю ей, на руках лучше буду ходить, чем скидать их каждую минуту.
      Степан внимательно оглядел Андрея, спросил:
      - Ничего не поврежденное внутри? Не отбили?
      - Вроде нет.
      - Тогда ничего. Нашему брату по молодости достается. На меня как жинка зарыпит, я ей всегда говорю: сколько я за тебя, пока ухажером был, чубуков принял, тебе за жизнь не рассчитаться.
      Степан сегодня был выбрит. И потому еще более веснушчат. Светло белели стриженные затылок и виски.
      - Я в отгуле, - сказал он. - Рождение вчера праздновал. Еще в субботу сказал, что понедельник отгуляю. Подлечусь. Чего на похмелье выходить?! Тут тебе жинка вареников прислала, - развязал он объемистый белый мешок. - Я их у полотенчик замотал, чтоб горячие были. Поешь. Я как по общагам жил, помню. Тушенка да тушенка, да каша-концентрат. А это с вишни вареники. У прошлом году в отпуске закрутили. Боле сотни банок. Контейнер брали, сюда везли.
      Он размотал полотенце и поставил перед Андреем кастрюльку.
      - Огурчики... Тоже своя закрутка. А вот тут, - шепнул он заговорщицки, - самогоночка, - и, отвернув полу пиджака, показал горлышко бутылки. - Жинка моя слова не сказала. Говорю, Андрюшку какие-то гады побили, треба подлечить. Хороший парнишка, студент, уместе работаем. Она слова не сказала, сразу налила, вареников наложила.
      - Да мне же нельзя, Степан, - улыбнулся Андрей. - Сухой же закон.
      - У болезни можно, - убежденно сказал Степан. - У болезни даже врачи советуют. И никто не може запретить. Нет такого закону.
      - Нет, Степан, я тебе честно говорю, не уговаривай зря. Лучше за мое здоровье сам выпей.
      Степан рассмеялся удовлетворенно.
      - Я так и располагал. Она мне наливае, жинка-то, малую стакашку. А я сам себе кумекаю: жмись, жмись, Андрюшка-то пить не буде. У них закон такой. Я и опохмелюсь. А тебе я у магазине соку купил. Наш, хохлячий сок, - вынул он из мешка литровую банку. - Видишь, по-нашему написано: сик яблучни. Сладкий. Я за твое здоровье самогоночки...
      Степан сидел долго. Он понемногу пьянел и начал говорить туманно, загадочно:
      - От, може; и знаю, кто тебя побил. А може, и не знаю. Здесь такое дело. Скажешь на человека, а, може, это не он. Человек пострадае...
      Степан, видимо, ждал, что Андрей его выпытывать начнет. Но так и не дождавшись, поманил пальцем: мол, подвинься ближе.
      - Они на рождении у меня были...
      - Кто они?
      - Ну, ребятки вот эти... А може, и не они. Хорошо выпили, посидели. Сашка с Федором к девкам собираются. А Китыч над ними подсмеялся. Говорит, сидите, не рыпайтесь. Там уже студенты места заняли. Они грамотные, девки на них кидаются. Вот уедут, тогда все будут ваши. Вот он так подсмеялся. Это я слыхал. А ребятки пьяные... И я выпивши недопонял. Шутка да шутка... А, может, эта шутка боком обернулась. А може, и не они. Тут дело такое. Скажи на человека, а он невиноватый. Вот я когда за жинкой своей бегал, она добрая была девка. И вот, надо же, тоже получилась такая история...
      Степановым разговорам, верно, не было бы конца. Но пришла Рита на своего пациента поглядеть и гостя спровадила.
      После обеда в комнату необычно робко заглянула Зоя и спросила:
      - К тебе можно?
      - Чего это ты!?. - рассмеялся Андрей. - Вроде я помираю.
      Вздох облегчения был ему ответом.
      - Я вчера-то все проспала. А утром девчонки такого понарассказывали... Я к вам заглянула, а ты спишь. Лицо... страшное, черное. И мне не по себе как-то стало. Честное слово.
      Она постояла еще возле Андреевой кровати, а потом присела у окна на корточки и, ясно глянув на Андрея снизу вверх, сказала:
      - А я знаю, кто тебя бил. Это Иван и его два друга.
      - Шерлок Холмс, - усмехнулся Андрей.
      - Не смейся, правда. Он сам мне сказал. Я его еще утром встретила. Поздоровались, а он меня остановил и сказал: "Андрея мы били. Я и ...". Ну, тех двоих имена назвал. "За что же вы... - спрашиваю. - Что он вам сделал плохого-то?" А он помялся так, отвечает: "Да вроде не хотели, думали просто попугать, а потом так получилось, пьяные были". Я с ним и не стала больше разговаривать.
      - Значит, Иван? Погоди, погоди, - поднялся с кровати Андрей, - а чего это он с тобой откровенничать вздумал? Пьяный, что ли, опять?
      - Не знаю... Может, просто на дороге попалась. А может... Мы же тогда с ним от вас ушли и еще долго сидели на кухне, разговаривали. Детство у него было трудное, без отца, без матери. Про колонию рассказывал. И как будет дальше жить. У него сестра где-то, и он хочет ее найти. Мне было жалко его, наверное, потому, что вокруг меня всегда были слишком благополучные люди. Мне казалось, что он искренен. И знаешь, если бы кто сказал, что случится вот это... я бы не поверила, - покачала она головой. - Ни за что. Как это так можно...
      - Ну, ладно, - поднялась она на ноги, - пойду. Тебе, может, нужно что?
      - Брось ты, - отмахнулся Андрей.
      - Тогда пойду. А глаз у тебя, - спросила она уже в дверях, - не поврежден?
      - Да нормально.
      Зоя ушла. Андрей же, закутавшись в одеяло, уселся возле окна. Он понимал, что Григорий сделал правильно, вызвав милицию. Нельзя же пойти и побить этих парней вот сейчас, когда первая горячка позади. Нельзя и оставить безнаказно.
      Андрей успокаивал себя, рассуждая таким образом, но что-то точило его изнутри, и не приходило спасительное, ясное ощущение собственной правоты. "Виноват во всем, конечно, Китыч. Это он натравил парней, из-за Наташи. Сознательно натравил. А сам останется чистеньким".
      Эта несправедливость и невозможность исправить ее мучала Андрея. Он, конечно же, не испытывал даже малейшего расположения к этим людям - это было естественно. Ничто не могло смягчить его сегодняшнего к ним отношения. Но все же он не был уверен в правоте своей, "Может быть, они неплохие парни, думал он, - а их подначил Китыч, разгорячила водка. Да и везде ли считается преступлением набить морду из-за девушки".
      Наконец, до головной боли устав от своих мыслей, Андрей поднялся и вышел на улицу.
      Словно понимая, что выходной день кончился и нельзя мешать людям в их и без того тяжелой работе, дождь перестал. На востоке обнажился и рос кусок чистого неба, тесня просветлевшие жидкие тучи.
      Андрей побрел к Наташиному дому, и от крыльца его двинулся назад, медленно, обшаривая все вокруг глазами. Но ночной дождь разгладил землю, и лишь свежие следы сегодня прошедших людей понапрасну тревожили глаз.
      Бросив последний, уже рассеянный взгляд вокруг, Андрей зашагал прочь.
      Спустя десять минут он уже стучался в дверь, за которой позвенькивала гитара и скулил хрипловатый тенорок.
      Гитара сбилась с голоса и замолкла. Иван вскочил с растерзанной постели, замер, испуганный взгляд его устремился Андрею за спину, в раскрытую дверь, и, вернувшись успокоенно назад, быстро обежал измятые постели, загаженный объедками стол, стены, с которых во множестве смотрели журнальные красавицы.
      - Чего пришел? - пробурчал он.
      - Поговорить.
      - На очной ставке поговорим.
      - У меня сейчас дело есть.
      - Ну, выкладывай.
      - Сейчас я тебя буду спрашивать - ты отвечать. Ясно? Начнешь дурачка строить - повернусь и уйду, уж тогда действительно в следующий раз встретимся на очной ставке.
      Иван бросил на Андрея короткий взгляд, словно прицениваясь к его словам: правда или нет. Но промолчал.
      Андрей спросил прямо:
      - За что били?
      - А то сам не знаешь? За девку! Что? Не имеем права, если к чужой девке лезешь?
      - Если мне она чужая, то родная кому? Тебе? Твоим дружкам? И потом, вот ты недавно с Зоей сидел до петухов. Имеем мы полное право избить тебя за то, что к чужой девке, как ты говоришь, лезешь? Ну, скажи по-честному, имеем?
      - Да что я, - замялся Иван. - Я же просто так, разговор один. Разве не имею права поговорить?
      - Почему же можно тебе, если нельзя мне.
      - Да, знаешь, - пробубнил Иван, - вроде попугать хотели. Не трогать. А там по пьянке вышло.
      - Не ври... У нас сидел тогда, наверное, как на разведке. Меня рассматривал. Чтоб не спутать.
      - Не! - вскочил Иван с кровати, разворачивая во весь рост худое нескладное тело и отмахиваясь растопыренной пятерней, словно открещиваясь. Не! И не подумай. И в голове такого не держал! Я те, парень, честно говорю, век свободы не видать, - и закричал, захлебываясь: - Да я что, дурак меченый?! Год всего на бесконвойке живу, ни забот, ни горя! И на такое дело полезу?! Какая от этого прибыль!? Опять балоху через проволоку видеть?! Не-ет, - лицо Ивана скривилось, длиннопалой рукой расстегнул он рывком ворот рубахи, потер грудь, - не имел я на тебя никакой злобы... А водка вот... от нее все. Все от нее, проклятой. Выпили, и так получилось.
      Андрей почувствовал бессмысленность своего прихода и даже улыбнулся.
      - Смеешься, - скрипнул зубами Иван. - Смеешься, думаешь, я дурачка строю.
      - Брось ты...
      - Ладно, не привыкать. На то и Ваней зовусь, чтобы в дурачках ходить.
      - Ну, брось, говорю, - поморщился Андрей. - А с милицией, ладно, я постараюсь уладить дело. Только ты меньше водку ешь, а то напьешься и опять тебя на подвиги потянет.
      Иван вскочил - лицо его оскалилось в робкой, заискивающей улыбке - и засуетился, принялся смахивать на пол объедки, очищая угол стола, выхватил из-под кровати бутылку.
      - Садись... Садись... Не, я тебя так не отпущу. Выпьем мировую. Я знал, что ты парень-гвоздь. Садись. Иначе буду думать, что ты брезгуешь. Не обижай... по-человечески...
      Андрей и в самом деле с трудом сдерживался, его подташнивало от одного вида этого стола, покрытого липкой, нечистой клеенкой, на которой в лужицах томатного соуса, пролитого из консервных банок, лежали крупно нарезанная селедка, замусоленные черствые огрызки хлеба, ломтики желтого застаревшего сала, и обсосанные мундштуки папирос торчали там и здесь, вонзившись в селедку и в хлеб, и в сало, точно кто-то обстреливал ими стол, не разбирая, куда попадет. Да и сам хозяин комнаты внушал отвращение ничуть не меньшее: заискивающая улыбка скользила по его лицу, он метался между столом и Андреем на нетвердых ногах, и казалось, что старается он уменьшиться в росте, чтобы глядеть на Андрея снизу вверх, с собачьей умильной преданностью.
      - Спасибо, кореш. Век не забуду. Это конечно. Надо по-человечьи. Чего по пьянке не случается? Сами разберемся.
      Андрей хотел уйти, но Иван уже тащил его за рукав к столу.
      - Нет. Я пить не стану. Ты же знаешь, у нас не пьют.
      - Ничего, ничего, - пригибаясь к столу и торопливо разливая остатки водки по стаканам, говорил Иван и приглушал голос до шепота, оглядываясь по сторонам. - Все будет между нами. Мертвое дело. Мировую можно. Сам бог велел.
      - Нет, - твердо сказал Андрей.
      - Ну, лады, лады, - испугавшись, успокоил его Иван. - Нельзя, значит, нельзя. Закон есть закон. Понимаю. Посиди со мной, только чокнись.
      Он перелил водку в свой стакан.
      - За твое здоровье. Чтоб жизнь у тебя была слаще сахара.
      Выпив, Иван еще больше опьянел, снова начал жаловаться и ругать кого-то, кому-то грозил большим костлявым кулаком.
      - Ну, мне пора, - поднялся Андрей, взглянув на часы.
      - Да что ты, посиди... Не-е... Я не отпущу.
      - Мне пора, - повторил Андрей и быстро вышел во двор.
      Иван выбежал за ним и, тревожно заглядывая в глаза, спросил:
      - А это железно? Что ты говорил...
      - Сказал, значит, все, - и быстро пошел прочь, низко нагнув голову, а во рту стояла горечь, и пальцы были липкими, будто измазал он их о клеенку, что покрывала стол в Ивановой комнате.
      Вечером первым пришел Григорий.
      - Как? - спросил он. - Здоровеешь душой и телом?
      - Не по дням, а по часам. Здесь харчей натащили, ешь.
      - Это можно. Да... Лейтенант завтра приезжает. Участковый. Будет разбираться.
      - Разбираться-то уже не в чем, - не глядя на Григория, проговорил Андрей и подумал: "Ну, сейчас начнется".
      - Как не в чем? - удивился Григорий.
      - Видишь ли, какое дело... Как бы тебе объяснить... В общем, - Андрей мялся, с трудом выдавливая из себя каждое слово, и наконец, отчаявшись, выпалил скороговоркой: - Я их простил. И пообещал уладить дело с милицией.
      - Трах-тарабах-тах-тах-тахтах! - рассмеялся Григорий. - Ничего не пойму.
      - Я их простил. Понимаешь? Простил. И обещал уладить дело с милицией. Теперь ясно?
      - Теперь, кажется, ясно, - медленно произнес Григорий и, отойдя к окну, забарабанил пальцами по стеклу. - Струсил? - спросил он.
      - Да при чем тут струсил? - страдальчески сморщился Андрей. - Чего их бояться! Ты уж плети, да меру знай. Что здесь, мафия...
      - Мафия не мафия, - исподлобья взглянул Григорий. - Просто, видимо, ты испугался, как бы ненароком не посчитал тебя кто-нибудь мстительным человеком. А вдруг кто-то прошепчет за углом: "Ну, подрались... ну, побили морду... Всякое бывает, не ангелы! Что ж, обязательно надо милицию впутывать, губить человека. Так можно всех пересажать". Наверное, этого шепотка ты и перепугался. Да заодно появилась возможность трусость спрятать за очень красивой ширмой доброты.
      Замолчав, Григорий сел на кровать против Андрея, обхватил себя руками за плечи, покачивая круглой, аккуратно причесанной головой.
      Честно говоря, Григорий в чем-то был прав. Но во всем ли?
      - Послушай, кому нужно было меня бить? Зачем я Ивану нужен? Виноват во всем Китыч.
      - Кто-кто? - недоуменно спросил Григорий.
      - Китыч, Валерий Никитич. - И он рассказал Григорию то, о чем говорила ему раньше Наташа. - Что ж, теперь Ивана и тех двоих - по голове, в тюрьму, а Китыч будет спокойно жить. Разве это правильно? - закончил он.
      - Разберутся. Дело нехитрое. Что в милиции умных людей нет?
      - Да-а, разберутся... Для нас он - Иван. Для них - бывший заключенный.
      - Что ж, от этого никуда не денешься.
      - Значит, справедливо наказать его, прибавив чужую вину?
      - Пусть хоть за свою ответит. Ладно. Посмотрим. Поговорим с Лихарем, с участковым, с другими людьми в поселке.
      Он поднял голову и, прочитав в глазах Андрея вопрос, пожал плечами.
      - Мы приехали, а они жили здесь. Мы уедем, а им жить. Вот так.
      Больше Григорий об этом не говорил. Зато Володя, узнав, взбеленился:
      - Нашел кого жалеть! Завтра они напьются в связи с благополучным исходом дела и, если ты им на дороге попадешься, снова-здорово. Но хорошо, если ты - черт с тобой, за свое и получишь, - а если кто другой? Я бы таких жалельщиков вроде тебя судил как соучастников будущих преступлений. Тоже мне доброхоты... Разговаривать с тобой, дураком, не хочу...
      - Знаешь, Володя. Я, может быть, и сам на твоем месте то же говорил. А вот понимаешь...
      В голове Андрея вдруг на мгновение встали два Ивана: первый тот, недавний, жалкий, мокрогубый урод, с собачьей преданностью в глазах; и второй Иван, тот, что пел в этой комнате памятным дождливым вечером.
      - Что понимать-то? - спросил Володя.
      - Если бы я знал, что делать! - вздохнул Андрей, бороздя пятерней лицо. - Знаешь, Володя, знаете, парни, вы в чем угодно меня можете обвинять, но только не в трусости... Вот, ей-богу, я не струсил. Подумал я, и жалко мне его стало. Понимаете, жа-а-алко, - последнее слово он произнес длинно и страдальщически морщась, а потом почти крикнул: - Ну, жалко! Ну, вдруг он что-нибудь поймет или, черт с ним, не поймет, так хоть не влезет больше ни в какую историю и проживет свою жизнь по-человечески. Ну, может такое быть?
      - Ой, Андрюша, - поднялась Зоя. - Я не знаю, прав ты или нет... Но ты молодец, честное слово, - и выбежала из комнаты.
      - Те-те-те, - значительно проговорил Володя. - А не втюрился ли наш Заяц случайно? А? Вот это будет номер.
      Никто ему не ответил.
      12
      С утра Прокопов пошел по студенческим бригадам. Леночку он посадил на плечо. Болтун весело бежал впереди.
      На домах пробыл недолго. Походил, поглядел, к "лесам" придирался, особо на разговоры не поддавался. А на лесоповале задержался. Может быть, в этом был виноват Славик.
      Когда Прокопов Леночку побегать отпустил, Славик тут же с ней в игру ввязался. Поманил ее пальцем, сам за кучу веток спрятался, хриплым замогильным голосом начал:
      Я ищу в лесу колоду,
      Я хочу отведать меду!
      И рыкнул раскатисто. Леночка ойкнула.
      - Или спелого овса!
      Где найти его, лиса?!
      рявкнул он и вперевалочку, косолапо выбрался из-под кучи веток. Волосы его были всклокочены, глаза дико шарили по сторонам.
      Леночка взвизгнула с веселым ужасом и бросилась к Болтуну. Тот, для порядка, лениво гавкнул на Славика: не очень, мол. Но Леночка его остановила:
      - Молчать, Болтуша, - и закричала Славику: - Еще, еще!
      И снова Славик прорычал страшную медвежью песенку. И снова Леночка в сладком ужасе побежала прятаться к Болтуну. Но тот уже не лаял, лишь глаз едва приоткрыл: не пойму я, мол, никак, что тебе надобно.
      - Еще, еще! - кричала Леночка.
      И Славик, войдя в роль, рычал все страшнее и страшнее. А может, просто он охрип. Устав, он предложил Леночке: "Теперь ты меня пугай".
      И игра началась сызнова.
      Они бесились, а ребята с Прокоповым разговаривали. Он не торопился, все наболевшее выслушал.
      Но уходить, в конце концов, было нужно, и он забрал хнычущую дочку, а Славику сказал:
      - У тебя получается.
      - Стараюсь, - ответил Славик и доверительно прибавил: - Охмурить дочку начальника - это гарантия успеха в работе.
      - А-а-а, вон чего, - усмехнулся Прокопов.
      Степан поглядел ему вслед, сожалеючи головой покачал:
      - Какой мужик... а вот не нашов бабы краще, чем эта Клавуня мозглявая.
      Стоявший рядом Славик вопросительно поглядел на него. Но Степан лишь безнадежно рукой махнул и пошел к трелевщику.
      * * *
      Прокопов побывал уже во всех бригадах и возвращался в контору. Проходя мимо недостроенного медпункта, он остановился. Из дома несся ребячий гвалт и веселая, дятловая разноголосица молотков. Недолго постояв в недоумении, он вошел в дом.
      Орава поселковых мальчишек планковала стены. Прокопова заметили не сразу. А заметив, перестали стучать. Кто-то крикнул:
      - Командир! К тебе пришли!
      Из глубины дома выбежал Колька. И, увидев Прокопова, степенно подошел к нему.
      - Работайте, работайте, - скомандовал он. - Людей не видали?
      - Ну и как, индейцы? - спросил Прокопов.
      - Никакие не индейцы, - ответил Колька.
      - А кто же?
      - Вспомогательный пионерский отряд "Разведчик".
      - Кому вспомогательный?
      - Студентам. Вы же им работы навалили. А людей не хватает. Они нас позвали, - и, не выдержав серьезного тона, похвастал шепотом: - У нас форма будет.
      - Ну-у, - удивился Прокопов. - Форма?
      - Ага. Рубашки и пилотки.
      - Да-а... Живете вы хорошо, - пошел он вдоль стен комнаты. - А претензии какие есть ко мне, жалобы?
      - Есть, - снова посуровел Колька. - Я вот на планерке скажу. Тетя Варя ругается. Гвозди не хочет давать. Говорит: раскидаете. Приходится Гришу звать. Вроде мы маленькие.
      - Та-ак... Разберемся с тетей Варей. Послушай, - спросил Прокопов, - а Леночку мою вы не возьмете?
      - Мала еще, - снисходительно усмехнулся Колька. - Пусть подрастет.
      - Жаль, жаль, - покачал головой Прокопов. - Ну, давай, командир, продолжай. За качеством следи, за техникой безопасности.
      На ступенях медпункта стояла Зоя. Она не хотела беседе мешать. Зоя дошла с Прокоповым до конторы. Он слушал ее, слушал, а у самого порога вдруг расхохотался.
      - Командир... К тебе пришли... - повторил он сквозь смех. - К тебе пришли...
      - Папа, не смейся, - потрепала его за ухо сидевшая на плече дочка. - Я так могу упасть.
      - Падай, - сказал он, наклоняясь, и, поймав дочку на лету, поставил на землю: - Беги к матери.
      А сам к Лихарю в комнатушку зашел.
      И лишь потом заявился к себе в кабинет. Валерий Никитич сразу же пришел к нему:
      - Как, что там у Михайлова?
      - У Михайлова, - проворчал Прокопов. - В приказ уж точно попадем по Михайлову... Вам же говоришь, говоришь... А вы мимо объекта десять раз пробежите и ни черта не видите, - он перекладывал на столе бумаги и папки, что-то искал. - Клавдия! - крикнул Прокопов в открытую дверь. - Клавдия! Сколько раз говорил, чтобы запирала, когда уезжаю. Нечего здесь лазить.
      - Никто не заходил к тебе!
      - Значит, сама лазила. Капканы скоро начну на столе ставить. Где трехцветная ручка!?
      - Леночка, наверное, брала, рисовала.
      - Леночка, все Леночка... Так вот, у Михайлова рабочий на лесах был, а помости незакрепленные. Накидали досок, и все. Он и нырнул. А под лесами... чего только не накидано. Я всегда говорю, говорю... Останови работу, пусть лучше стоят... Так ручка-то моя найдется или копец ей?!
      - Слушай, Валерий Никитич, - оборвал он свое ворчание. - Ты студентам еще что даешь?
      - Да не знаю, - помялся Китыч. - Чего им еще? Пусть пожарную полосу делают.
      - А сделают... встанут? Давай-ка начинать. Скоро дожди пойдут, а мы будем в грязи валандаться, нули ковырять. Надо успеть посуху.
      - Документация... проекты где? - оглядываясь на приоткрытую дверь, сказал Китыч.
      Кто-то заговорил, войдя в прихожую, и Китыч, поднявшись, дверь захлопнул.
      - Как же мы, наобум лазаря...
      - Мы с тобой не мальчики, и не Дворец съездов собираемся строить. А проекты.