- Нет.
      - Ты это дело брось. Такой бугаина упрется - чего хочешь повалит. Нашел игрушку.
      - Это что... Ночью сплю. Снится, вроде я на капиталке, наверху, сверлю под шкант. И вдруг все валится. Как заору, как кинусь! Вон Сашка скажет. С кровати полетел. Лешка вскочил. Николай с Сашкой тоже. Не поймут ничего.
      - Я думал опять пожар... Орет...
      - Типун тебе на язык. Наговоришь.
      Невдалеке истошно взвыла бензопила и заглохла. А через минуту затарахтела, спеша и захлебываясь.
      Славик в дверной проем выглянул, озабоченно сказал:
      - Где-то возле нашего спортзала. Может, его враги пополам перепиливают?
      - Да это два Петра. Уголок свой кладут.
      - А-а, бракоделы.
      - Ага. Говорят, помрем, но все сделаем.
      - Спешить другой раз не будут.
      Андрей вышел на улицу, последнюю охапку дров забрать.
      В небе остывали облака, покрывались серым налетом пепла. Из какого-то вагончика доносилось:
      За белым металлом,
      За синим углем.
      За синим углем,
      Не за длинным рублем...
      Из тайги, на опушку, клубясь, выползал туман.
      Болтун, пробежав мимо Андрея, сел у дверей сушилки, ожидая. Следом хозяин шел, Прокопов, с Леночкой на руках.
      - В штабе кто есть? - поздоровавшись, спросил он Андрея.
      - У нас сейчас здесь штаб, - показал Андрей на сушилку. - Где потеплее. Гриша тут, а командир к харьковчанам уехал.
      Григорий, услыхав голос Прокопова, вышел на порог.
      - Заходите, заходите, - пригласил он. - Погрейтесь.
      В сушилке Болтун возле печки улегся. Светлые блики огня играли на его рыжей шерсти. Леночка, Славика узнав, глаз с него не спускала, но подходить стеснялась, пока он не поманил ее. Тогда она соскользнула с отцовой коленки, подбежала к Славику.
      - Ленуша, Ленуша, навостри-ка уши и меня послушай, - негромко начал Славик. Леночка глядела на него завороженно.
      Прокопов, освободившись от дочки, закурил, сказал Григорию:
      - Сможем четыре человека поставить на детсад?
      - А что там?
      - Полы, потолки, засыпка, окна-двери, крыльцо и по мелочам: погреб, туалет, забор. Всего понемногу, и все надо делать.
      - Опять крайние, - вздохнул кто-то.
      - А куда их девать? - кивнул Прокопов на дочку. - Таскаем за собой, как кутят.
      - Откуда же людей снимать? - продолжил тот же голос. - На всех объектах в обрез. Ставили бы своих. Они же начинали делать? Пусть кончают.
      Прокопов к печке подошел, сел на чурбачок.
      - Ну, давайте наших, - согласился он и, взяв кочережку, принялся шевелить ею прогорающие поленья. Мягко ухнула, распадаясь и оседая, гора углей.
      - Давайте наших... - повторил Прокопов. - Жилье, восьмиквартирка и общежитие. Снимем?
      - С жилья нельзя.
      - Дальше. Теплотрасса. С нее?
      - Тоже, конечно, не стоит.
      - Школа. Медпункт. Еще два жилых дома, - ровно перечислял Прокопов, набивая печку поленьями. - Бытовка лесопилки. Столярка. Все.
      - В общем, мы крайние.
      - Крайние не крайние, - повернулся Прокопов к ребятам. - Я думаю, вы разозлитесь и сделаете быстро. Так что подумайте, посоветуйтесь и ставьте хороших людей. Я вас очень об этом прошу. И как отец. Куда же их девать?
      Вспыхнули новые поленья в печурке. Прокопов, освещенный их неверным пламенем, глядел на дочку.
      Леночка вдруг встрепенулась, спросила у Славика о времени и, подойдя к отцу, решительным тоном сказала:
      - Папа, пошли домой. Тебе пора спать. Болтуша, тоже пошли. Я вас сейчас ужином накормлю.
      Прокопов взял дочку на руки, попрощался. Григорий поднялся его проводить. Задремавший Болтун бросился за хозяином. Андрей следом вышел.
      На улице посвежело. Даже холодом тянуло.
      В тишине было хорошо слышно, как звенит о чем-то Леночка, а ей вторит неторопливый отцовский басок. Долго было слышно. Голоса глохли, удаляясь. Вот уже Прокопова совсем не слыхать. А только Леночка еще звенит и звенит, уходя. И что-то печальное чудилось в этом тонущем во тьме и тишине детском голоске.
      - Гриша? - негромко спросил Андрей. - А что у него с женой?
      - Откуда я знаю? - вздохнул Григорий. - Уехала она. Вроде мать заболела. Но что-то... Какие-то разговоры... Не знаю.
      Ребята из сушилки потянулись в вагончики. Андрей сапоги переставил на решетке и возле, чтобы все хорошо сохли, и уселся читать.
      Время от времени, дабы наплывающую дрему разогнать, он оставлял книгу, оглядывал свое хозяйство и шел на улицу, бродил по лагерю, мимо спящих вагончиков.
      В один из таких походов возле столовой он услышал шаги.
      - Что ж ты бродишь всю ночь одиноко? - пропел Андрей в темноту и почувствовал холодок внезапного страха.
      - Андрей?
      - Зоя, что так поздно?
      Остановившись против Андрея, Зоя молчала. Было темно, но Андрей чувствовал, что смотрит она на него. И от этого невидимого, но осязаемого взгляда, Андрею стало не по себе.
      - Что с тобой? Что случилось?
      - Что случилось, что случилось, что такое получилось, - медленно проговорила Зоя.
      - Что с тобой? - громче сказал Андрей.
      - Не кричи. Спят, - дважды капнула словом Зоя. - Ничего не случилось.
      - Спроси: как жизнь, ответят: ничего. Но это ничего еще не значит. Так?
      - Так. А ведь нам скоро уезжать. Меньше месяца.
      - Ты не рада?
      - Рада-то рада...
      - Знаешь, Иван сегодня какого-то парня...
      - Знаю, - перебила Зоя. - Знаю. Ох, Андрюша, влезла я зря, кажется.
      - Куда влезла?
      - Как куда? Нам ведь скоро уезжать.
      - Ну и что?
      - А как же Иван?
      - Что Иван?
      - Плохо ему здесь будет.
      - Оставайся. Все давай останемся возле Ивана. Будем его охранять.
      - Не надо смеяться. Мне его жалко.
      - Что здесь людей хороших нет?
      - Есть. Но для них он - Ваня Бешеный Судак.
      - А Лихарь, Степан, Прокопов да и другие, мы их просто не знаем.
      - Это верно. Может, и не пропадет. А может, и пропадет, - твердо добавила Зоя. - Все равно, уедем, а душа неспокойная будет. Вроде могли помочь человеку, а вот так... не захотели, что ли. Не знаю...
      Андрей проводил Зою к вагончику, а у самых ступеней она зашептала:
      - Послушай. Может быть, Ивану отсюда уехать? Например, к нам в Волгоград.
      - Не знаю. Это у него надо спросить.
      - Он и там будет работать. Только рядом с нами. Так лучше будет.
      - Не знаю... Нужно у Ивана спросить. А так пустой разговор. Иди, спи, Заяц. Спросим завтра. А то скоро подниматься.
      И снова Андрей в сушилку пошел, читал там. Но чтение в голову не лезло. Глаза шли по строкам, а думалось о другом. О Зое, об Иване, о Наташе.
      20
      В клубе мест не хватило, и многим пришлось устраиваться на принесенных из лагеря стульях и скамейках.
      У дверей скандалили неряхи: "амбалы" из бригады Барабанова, с красными повязками на рукавах, гнали в шею любого, чей внешний вид был непраздничным. В экстренных случаях вмешивался сам Семен, и его решение обжалованию не подлежало.
      - Гляди на меня, - басил он и тяжело поворачивался налево и направо, демонстрируя аккуратно постриженные усы и бородку, отглаженные брюки и рубашку. - А теперь на себя, - и легонько подталкивал спорящего к большому зеркалу, стоящему у входа.
      - Мета-мор-фозируйся, - предлагал Семен и удалялся.
      И вправду, странно гляделся бы неряшливый человек в праздничной толпе, в сегодняшнем клубном зале. Его стены нежно-салатного цвета, казалось, раздвинулись. Светлее и выше стал потолок, может быть, потому что усеян он был нечастыми квадратами густого зеленого, голубого и алого цвета. И электрический свет ламп смешивал отблески этих ярких квадратов, и зыбкие акварельно-тонкие полутени окрашивали потолок. И он чем-то напоминал вечернее небо в пору белых ночей.
      На стене, где чернели квадратные оконца кинобудки, властвовали голубые елки. Среди этих незатейливых елочек стояли изящные, словно балерины, нефтяные вышки. И дома. А чуть поодаль сидел человек. Тяжелорукий, круглолицый, он покуривал и глядел на елки, на вышки, на дома, что столпились у его ног. И чудилось, что вот сейчас докурит человек сигарету, тщательно затушит ее, поднимется и начнет ставить новые дома и вышки, добро, что есть еще на стене свободное место.
      Андрей сидел недалеко от входа и, рассеянно балагуря с Володей и Наташей, чутко слушал каждое слова входящих. "О-го-го! - изумлялся кто-то. Дворец съездов. И Андрею делалось легко, он распрямился, радостно оглядывая зал и людей. "Придумают. Елки уж не могли похожие нарисовать, - хмыкал кто-то. - Стиляги". И он съеживался на стуле.
      - Поздравляю, Андрей! - громче, чем надо бы, сказал вошедший Лихарь. Полная и окончательная победа! - воскликнул он, еще раз окинув взглядом зал, взмахом узкой, четырехпалой руки приглашая полюбоваться всех окружающих.
      - Я, что ль, один, - сконфуженно забормотал окончательно счастливый Андрей. - Вот Славик, Володя. И Наташа с девчатами красили. Да мало ли кто?!
      - Ну-ну, - понимающе кашлянул Лихарь и уже деловым тоном спросил: - А фойе успеем сделать?
      - Постараемся, - облегченно вздохнул Андрей и совершенно успокоенно заговорил: - Только, знаете, Антон Антонович, фотоувеличитель нам надо, большой. Не достанете?
      Они разговаривали о деле, пока не пришли командир с Григорием и не завели свою обычную песню.
      - Я был сейчас в столярке. Станки на половую доску не настроены.
      - Горе ты мое горькое! - схватился за голову Лихарь.
      В ожидании начала трубно завели возле сцены:
      - При-и-бежали в избу дети,
      Второпях зовут отца-а...
      И дурашливо пустился кто-то в пляс:
      - Ах, тятя, тятя, наши сети
      Ах, притащили мертвеца
      Но погас свет, и заиграла музыка. Начался концерт.
      Все было сегодня хорошо: и Славкин оркестр, и песни, и остальное. Даже "хохлячью песню" по просьбе Степана исполнили, "Червону руту". И танцевали весело. Правда, Андрею танцевать с Наташей почти не пришлось. Девушек было мало, и, когда очередной кавалер учтиво склонял голову, Андрей только руками разводил. И все время из танцующей толпы жердью торчала тощая фигура Лихаря.
      Наконец Андрею стоять надоело, и он позвал Наташу.
      Из клуба они шли деревянным тротуаром.
      - Куда пойдем? - спросила Наташа.
      - Куда-нибудь да по-ойдем, - сказал Андрей, стараясь окать по-наташиному.
      - Не дразнись... Раз у нас так говорят, - серьезно и необиженно сказала Наташа.
      - И не думаю дразнить. Мне нравится. Я сам хочу научиться, - он задрал голову и сказал в небо: - по-ойдем, хо-оро-шо, говорят.
      - Поживи меж нас, и сам не заметишь, как научишься.
      Так, не сходя с тротуара, они до школы добрались, потом вернулись назад.
      - Наташа, - остановился вдруг Андрей. - Идея. За мной... - и потащил ее за руку.
      - Куда... Куда?
      - Пошли, пошли, - торопил Андрей. - Пошли.
      Лишь у самой тригонометрической вышки Наташа поняла.
      - Ты чего? - охнула она. - Лезть хочешь?
      - Конечно.
      - С ума сошел! Ночью. Я и днем-то туда не лазила, боюсь.
      - Ничего. Днем ерунда. А вот сейчас... Наташа, ну, не трусь. Полезли. Прошу тебя.
      Наташа сдалась.
      По лестницам они поднимались осторожно и потому долго. В темноте перекладины приходилось искать ощупью. Андрей уже было начал жалеть о затеянном. Казалось, не будет конца этому пути вверх и вверх, во тьму. Земля с ее редкими тусклыми огнями была уже далеко-далеко, а все новые и новые перекладины нащупывала рука.
      Но вот серым квадратом обозначился люк. Они вылезли на площадку. Встали и замерли.
      Было тихо и очень звездно. Конечно, и там, внизу, еще несколько минут назад на них глядело августовское звездное небо. Но здесь, над землей, над тайгой, в вышине бродили туманные отблески небесного полыхания. И оттого было светло. Светло... И немного страшно. Потому что вокруг лежала не родная земля, а чужой, хоть и прекрасный, но мертвый мир, не тронутый теплым человечьим дыханием.
      Андрей обнял Наташу, почувствовал, что она вздрагивает. "Замерзла?" шепнул он. - "Немножко". Он прижался теснее.
      Чей-то говор послышался внизу, у подножия вышки. Площадка стала легко вздрагивать в такт шагающим по лестнице людям.
      - Надо предупредить, - быстро шепнула Наташа. - А то испугаются, упадут еще.
      - Кто там? - в голос сказал Андрей. - Мы - люди.
      - Мы тоже с планеты Земля, - отозвалась Зоя. - Мы с Иваном.
      Они, наверное, и до середины не добрались, когда подошли Славик, Григорий и Володя.
      - Вперед! - заорал Славик. - В космос! К звездам! Ну, Заяц, погоди, я тебя и там достану!
      - И ты туда же? - спросил Григория Володя.
      - Конечно. Пошли, мариман, не трусь.
      - Связал меня черт веревочкой с некоторыми, - сокрушенно проговорил Володя.
      А наверху, на площадке, Наташа повернулась лицом к Андрею и, почти касаясь губами его лица, зашептала:
      - Я тебе сейчас скажу... скажу. А ты мне потом ничего не говори. Ни сейчас, ни потом... Ладно? Я тебя очень прошу. Мы скоро разъедемся. И не надо никаких слов говорить, никаких обещаний. Вот мы разъедемся и поймем. Ведь не война сейчас. Ты знаешь, где я живу, а я - где ты. Разъедемся, и тогда все решится. Если забудешь на другой день, что ж... Тогда... Тогда останется для нас нынешнее лето, как светлый наш денечек в молодости. А я... Я до смерти тебя не забуду.
      Она глядела на Андрея широко раскрытыми, будто испуганными глазами. Видно, и впрямь запоминала его накрепко, чтобы никогда не забыть.
      Площадка была просторной, и все, конечно, уместились.
      - Да-а, - сказал Володя. - Занес черт. Рухнет вот сейчас.
      - Есть надо меньше, - завелся было Славик.
      Но Зоя его остановила.
      - Не надо, ребята. Это же как в космосе... Ведь больше такого не будет в жизни. Понимаете, в жизни...
      Может быть, и в самом деле стоял тот час, который выпадает человеку раз в жизни.
      В ночном небе сегодня было все: и четкое, такое близкое звездное кружево, и редкие тяжелые капли матовых светил, и даже рдяных, с зеленоватым отблеском, и светлый туман близких галактик, и серебристая пыль далеких-далеких миров.
      * * *
      Августовская ночь была долгой и прекрасной. Но не вечной. Начинался новый день.
      Первой почуяла его яркая большая звезда, всю ночь простоявшая в северной стороне, низко над светлой полоской, не угасшей с вечера. В теми звезда колдовски мерцала, отливая то зеленым, холодным, то живым красным светом; но ни тот ни другой не был похож ни на земную изумрудь, ни на земной же багрянец. Это был ночной свет, из другого мира, и при нашем дне ему жизни не было. И потому лишь шевельнулась светлая полоска на краю неба и начала расти, почуяв свой час, как тронулась прекрасная и далекая звезда в свой последний в этой ночи путь. Тщетно старалась она, поднимаясь все выше и выше, убежать от губительного для ее красы утра: половодьем вширь и ввысь лился новый день. А звезда все блекла и тускнела: сначала исчезли ее редкостной красоты зеленые и красные переливы, осталось лишь яркое белое пятнышко, а потом и оно помутилось, растворяясь в набегающем утре, и пропало совсем. Да и как было не поблекнуть этому, пусть и прекрасному, зернышку, когда рядом рождалась новая великая, в полнеба, звезда.
      Самый край земли был оторочен темно-синей, скорее даже фиолетовой, словно градовое облако, полосой, а из-за нее поднимался красноватый, дымного пожара свет - эти густые тяжелые краски лежали на земле, а над ними, ввысь, легкими их испарениями поднимались друг над другом алые, желтые и, наконец, тончайшие акварельные зеленоватые тона, захватившие добрую половину неба.
      А на земле утро еще не наступило. Лишь посветлело вокруг.