Бригаду Володи можно было за версту отличить от остальных по измазанным сажей робам и лицам; и в столовой они сидели особняком, потому что несло от них соляркой отчаянно.
      Но в среду вечерком исчезли с площадки последние ямы, а контур будущего строения ясно очертился коротко торчащими из земли столбами фундамента.
      Успели вовремя, потому что дождь, накрапывавший уже с утра, к вечеру разошелся.
      Андрей, вернувшись с работы, разделся, отнес в сушилку сапоги и одежду, посидел возле раскаленной печки. Поговорил со Славиком, который сегодня дневалил. В жаркой пахучей духоте его разморило, потянуло спать, спать...
      - Ты потом мои сапоги поближе поставь, - попросил он Славика. Какой-то гад их вчера откинул. Второй день с мокрыми ногами хожу.
      - Сделаем, - заверил Славик.
      Андрей в вагончик вернулся, прилег, чтобы отдохнуть перед ужином, и заснул.
      * * *
      Ему показалось, что он не спал вовсе. Только прикрыл глаза. Только-только затуманилось в голове, мелькнуло в этом тумане чье-то очень знакомое лицо, чей-то голос пропел вдалеке: "Встава-а-йте", как его оборвал бас, удивленно спросивший: "Что случилось? А? Что случилось?" И все это: туман, расплывшееся, неясное, но знакомое лицо, чужие голоса - закружилось сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, и вместе с ними закружился Андрей, проваливаясь в огромную, бездонную, бешено крутящуюся воронку водоворота.
      - А что случилось?! - снова прокричал кто-то, но уже не басом, а сиплым тенорком.
      И загудело вокруг.
      Андрей, открыв глаза, еще минуту-другую думал, прежде чем дошло до него, что крики за стеной и топот ног - все это явь.
      Путаясь в одеяле, он упал с кровати, сунул ноги в тапочки и бросился к окну. Через окно увидел пламя, бьющее струей из дверей вагончика сушилки. Оно стелилось по земле, рядом с порогом, а поодаль, там и здесь, цвело и тлело небольшими костериками. Вокруг метались светлые фигуры раздетых людей, и неизвестно, чего было больше, огня ли, крику ли... Дверь сушилки выплескивала новые и новые куски пламени, тлеющие и ярко горящие. А черная вода луж удваивала и утраивала пламя, и нельзя было разобрать, где огонь, а где блики.
      "Одежда наша горит", - дошло наконец до Андрея, и он бросился к дверям, на ходу потеряв тапочки, босиком пронесся по лужам и, остановившись, секунду-другую раздумывал: "Что делать?", пока выброшенные из сушилки сапоги не зашипели возле его ног в луже.
      Андрей метался от одной горящей одежки к другой, ладонями плескал грязную воду из луж, сталкивался с кем-то, пытался пролезть в дверь сушилки, но его остановили: "Там уже и так лишние".
      - Собирай все и в столовую, а то затопчут! - крикнул ему кто-то.
      И Андрей послушался.
      Одно за другим вспыхивали окна вагончиков, и уже гурьбой бросались за каждым куском пламени. Из дверей сушилки не огонь бил, а тянулся лениво, редея с каждой минутой, дым, и выкатывались из дверей ребята, гулко охлопывая себя, оббивая тлеющую кое-где одежду, смачивая водой из лужи прихваченное огнем тело, шелуша опаленные волосы, брови.
      Длинный парень в обугленной телогрейке весело крикнул: "Горю", сбросив телогрейку, хлопнул ею несколько раз по земле, а потом, распластав, кинул ее.
      - Петя, это ты?! - узнал его Андрей.
      Тот хохотнул:
      - Я. Пож-жарник. Каски только не хватает. Мы почти первые прибежали, похвастал он. - Не спали еще. Байки рассказывали.
      - Сапожников! Калинин! Вы здесь? - раздался голос командира.
      - А где же еще!
      - Выделите по четыре человека. Ко мне их. Кто дежурил в сушилке?
      "Да ведь Славка дежурил! - чуть не выкрикнул Андрей. - Славка!" Он поискал его глазами, но не нашел и спросил у Пети:
      - Славика не видел?
      - Да где-то здесь. Он вместе с нами сидел. Еще анекдот рассказывал. Про косаря, - оживился Петя. - Знаешь?
      - Будет теперь анекдот, - прошептал Андрей и, боязливо оглянувшись, отступил в темноту, словно он сам виноват был в пожаре, а не его друг.
      К столовой, где было светло, потянулась добрая половина собравшихся; они копались в куче телогреек, курток и прочего тряпья, сваленного возле столов.
      - Стоп! - поднял руку Григорий. - Сейчас все равно не найдете, а к утру ребята разберут, где добро, а где... - сплюнул он зло. - Так где же все-таки дежурный? Куда он делся?
      - Я вот он, - вылез из сушилки Славик. Лицо его и руки, и одежда были черны от сажи, а волосы длинными прядями разметались по лицу.
      - Вот тебе и песня и пляска, - устало покачивая головой, проговорил командир. - Вот тебе...
      - Да я же лишь на минуту отошел, ребята, - потерянно развел руками Славик. - Я же на минуту. А потом тушил. Вон руки обжег, посмотрите. И брови, аж глазам больно, - монотонно бормотал он, и растерянный взгляд его перебегал от одного к другому.
      - А в чем завтра на работу идти, артист? - спросили из толпы. - Твоя-то роба на тебе.
      Славик шагнул к столовой и очутился в желтой полосе света. Стало видно, как дрожат его подбородок и руки, протянутые неловко вперед, черные от грязи и сажи; и говорил он вовсе не то, что следовало бы говорить:
      - Вот смотрите... руки обгорели... и брюки сгорели... не верите? чувствовалось, что из последних сил ворочает он неловким, костенеющим языком. - Телогрейку мою возьмите. У кого сгорели, возьмите. И сапоги... У меня кеды есть.
      А из сбитой, черной, стоящей в тени толпы неслось угрюмое:
      - Всех не оденешь, паря!
      - Пригодится еще телогреечка, в вагоне подстилать.
      - Чего с ним разговаривать...
      - И правда, пошли спать!
      Черная толпа дрогнула, заколыхалась, засветилась редкими огоньками сигарет и струйками потекла к вагончикам.
      Лишь Славик стоял, все так же вытянув руки. Потом он опустил их, потоптался, пошел было к вагончику, но, сделав два-три шага, не более, вернулся; к столовой шагнул, где стояли ребята и лежала грязная куча одежды, но и туда не дошел. Как-то косо, по-слепому, он свернул в сторону и зашлепал по лужам в темноту.
      За ним никто не пошел. Андрей было двинулся следом, но вдруг показалось ему, что ребята разом повернули к нему головы и глядели молча, осуждающе. И ноги прилипли к земле. Но ненадолго. Шумный всплеск лужи из темноты толкнул Андрея с места. Он догнал Славика, остановил его криком.
      - Слава! Ты куда?!
      Славик, повернувшись к Андрею, почти упал ему на плечо и задышал в лицо срывающимся всхлипом:
      - Как же это... Что же теперь... Что же делать, Андрюха?
      Андрей молчал. Он не знал, чем можно успокоить друга, потому что еще стоял в глазах черный грязный ворох одежды, тот, что лежал возле столовой. И в голове мешались сочувствие к Славику, жалость к нему и злость.
      - Пойдем домой. Пойдем. Что сейчас сделаешь?!
      Славик шел послушно до самой комнаты, но у двери он вдруг отстранил Андрея, остановился в коридоре, откуда видны были сушилка и столовая, и ребята, что возились у кучи грязной одежды.
      - Ты иди, Андрей, спи, - сказал Славик, - я не пойду. - Иди, иди. Я сам, - недовольно передернул он плечами, увидев, что Андрей не уходит. - Я, может, еще помогу им... Дров наколоть. Растопить печь, - и спрыгнул на землю.
      Подошли Григорий и Володя.
      - Много погорело? - спросил Андрей.
      - Сейчас разве поймешь?!
      - Как завтра работать... - вздохнул Володя. - Голяком грязь топтать. На складе что-нибудь есть, Гриша?
      - Откуда я знаю... А где же Славик?
      - Переживает, - ехидно протянул Володя. - Допрыгалась деточка. Все ха-ха да хи-хи.
      - Он у кухни. Может, привести его? - предложил Андрей.
      - Давай, - ответил Григорий. - Пойди. Поуспокаивай. Дескать, это ничего, ерунда... Подумаешь, пол-отряда оставил раздетым. Пойди.
      Андрей не пошел, но лежал в темноте, не закрывая глаз, и думал о Славике. Жалко было. Не со зла ведь так получилось, от безалаберности. А сейчас-то каково ему...
      С другой стороны, и Григорий прав. Со зла не со зла, а отряд раздет. И виноват в этом Славка. Не зря ведь дежурных в сушилку назначили. Понимали, что может случиться такое. А Славик и вправду все хи-хи да ха-ха. Прогонят, наверное, его из отряда, не простят ни за что.
      Утром, проснувшись, Андрей увидел Славика. Тот спал, и лицо его было замурзанным, серым. Андрей хотел разбудить, да передумал: "Пусть спит. Наверное, всю ночь мыкался".
      Часам к двенадцати появился на стройплощадке Славик. Ребята его издали увидали, опустили топоры и молча смотрели, как он шел, глядя себе под ноги. А когда разом смолкли топоры, Славик тишину эту сразу почуял, коротко взглянул на ребят.
      - Мне приказано тебя к работе не допускать, - сообщил Володя. Будет штаб. И все решит.
      Славик выстроил на лице некое подобие понимающей улыбки и глаза сощурил узко, так, что веер морщинок разбежался к вискам. Руки его суетливо прошлись по одежде, охлопывая карманы.
      - Ладно, бугор, ладно... Все ясно, - проговорил он и, повернувшись, пошел назад к лагерю.
      Андрей догнал Славика.
      - Ну, чего ты, - ухватив его за плечо, сказал он. - Мы ведь понимаем, что это нечаянно все получилось.
      Славик взглянул на сапоги Андрея. Правый сапог сбоку до самой головки обуглился и дышал на ладан. Местами из него выглядывала портянка. И на телогрейку взглянул, обгоревшие полы которой были обрезаны и подшиты на скорую руку.
      Резко повернувшись, он сбросил руку Андрея с плеча и пошел.
      Андрей вернулся на стройплощадку.
      Снова заколготили топоры, снова началась работа. К вечеру подгоревшее голенище все-таки не выдержало, расползлось, и нога Андрея до самой щиколотки оказалась снаружи. Оторвав от портянки две ленты, он кое-как перевязал сапог и ковылял осторожно.
      Настроение было поганое. А тут еще Володя бурчал и на работе, и дома. В вагончике он кинул в угол раскисшие синие тапочки и сказал громко:
      - Так пару дней поработаешь и загнешься.
      Славик, находясь в комнате, должен был услышать эти слова. И потому Андрей разозлился.
      - На тебе пахать можно, а ты все о здоровье плачешься.
      - В голоштанную романтику играйте вот с ним, - показал Володя на закрытую дверь. - А я из этого возраста вырос.
      - А может, еще не дорос, - сказал Андрей и ушел в свою комнату. Славика не было.
      Андрей в столовую сходил, а вернувшись, зажег свет и заметил на серой заватланной Славкиной подушке лист бумаги. Он схватил его: "Ребята! Я уезжаю. Не могу, чтобы на меня волками глядели. Хотя и поделом. Денег, мной заработанных, может быть, хватит, чтобы заплатить за сгоревшее. Сделайте это. Понимаю, как трудно вам будет исключать меня из отряда. А надо. Счастливо вам доработать. Слава".
      Андрей позвал Григория, отдал ему листок и стоял, ждал, когда тот прочитает. А потом они сели друг против друга и не знали, что сказать.
      - Зря это он, - выдавил наконец из себя Григорий, - зря, - и, утопив голову в костлявые плечи, принялся кряхтеть и ежиться, точно его дрожь пробирала и не мог он ее унять.
      - Можно к вам, погорельцы? - спросил в уже открытую дверь Лихарь. Шагнул журавлинно, на полкомнаты, птичьим круглым глазом сверху вниз на ребят покосился и фыркнул оглушительно: - А что, веришь ли, сидите, как погорельцы-сироты, вроде штанов последних лишились и не сегодня-завтра вам помирать.
      - Да мы не об этом, - распрямился Григорий и сунул в руки Лихарю Славкину записку.
      - А-а-а, - протянул Лихарь, пробежав записку глазами. - Это виновник-то главный. Трусоватый, выходит, малый. Нашкодил и ходу.
      - Неправда, - сказал Андрей. - Он парень хороший. И работал, дай бог каждому... А такая штука с каждым могла случиться. Правда, побалабонить любил. Но он не трус, - и, поймав недоверчивый насмешливый взгляд, Андрей загорячился. - Да, не трус! Мы знаем.
      Григорий покивал головой.
      - Это точно. Да и сами ж вы поймите, Антон Антонович, был бы сволочной мужик, он бы канючил ходил, плакался, боялся бы деньги, заработок потерять. А этот... читали же, что он пишет. И про деньги. И про то, что нам трудно будет его исключать. Нам трудно, - подчеркнул он. - И потом пишет: а ведь надо. Нет, - поднял Григорий глаза на Лихаря. - Он парень стоящий.
      - Так какого же, извините, черта... - медленно и почти шепотом начал Лихарь и потом не выдержал, громыхнул: - Какого черта вы его отпустили! Стра-а-а-нная логика у вас! Значит, Ивана вы примолвили, простили драку. А другу своему, не когда-то, а уже сейчас хорошему человеку, вы простить не можете. Пусть мучается, так, что ли? Вот какие мы добрые люди!
      - Но мы ж, Антон Антонович, не знали, что он уедет. Если б знали...
      - Надо знать, - жестко отрезал Лихарь. - Иначе какие вы к дьяволу товарищи! Какие комиссары!
      - Если б знали! - помолчав, снова взорвался Лихарь и Андрея передразнил: - Если б зна-а-али... Поезд когда уходит? Или тоже не знаете?
      - В половине девятого.
      - Ну вот. Только десять минут, как ушел. Могли бы на атээсе смотаться на станцию. Или сейчас вон садись на атээс, дуй до третьему профилю, напрямую к Комсомольскому полтора часа хода, а поезд туда к одиннадцати часам лишь доберется. Да стоит там полчаса. А вы сидите...
      - Поехали! - перебил его Андрей и, вскочив с места, бросился к двери, быстрей, Антон Антонович.
      - Быстрей! Ура-а! - вскочил Лихарь и ручищами замахал. - Быстрей! Давай! - но с места не двинулся, а снова на табуретку плюхнулся. - Приехали.
      Андрей с Григорием смотрели на Лихаря недоуменно. Они ничего не понимали.
      - В конторе у меня сидит ваш голубчик, - проговорил Лихарь спокойно. Сидит. Протоколы переписывает. Собраний. А то, видишь ли, у меня руки не доходят, а приедут, проверят - втык получу.
      - А где ж вы его...
      - Изловил-то? Где изловил, там его нету. Вот так. А записочку эту давайте уничтожим. А то у вас люди больно остроумные.
      - Правильно, - согласился Андрей. - Пойти, что ли, к нему сходить? Штаб-то во сколько?
      - В десять.
      - Куда ты навострился! - с шутливой серьезностью принялся ругать его Лихарь. - Парня от дела отбивать, от моих протоколов. А-а-а! - вдруг замер он осененный. - Пойдем, пойдем, голубчик, - вскочил он и сграбастал Андрея. - Пойдем. В две руки быстрее получится. Как я сразу не догадался!
      А потом вдруг остыл:
      - Нет. Не стоит. Пусть один посидит. Ему так лучше.
      * * *
      Штаб заседал до половины двенадцатого. И до половины двенадцатого Андрей бродил по лагерю, жадно ловил каждое громкое слово, что пробивалось из вагончика штаба. А Зоя то бежала за угол, к окну, то приникала к двери.
      - Нормально, точно слышала, - успокаивала она Андрея. - Простили.
      Но уже через минуту чуть не плакала:
      - Выгоняют-у-т. Вот, ей-богу. Ой, что же делать?
      Наконец дверь штаба распахнулась, оттуда вышел Григорий и сказал:
      - Порядок, порядок, хлопцы. Порицание, и недельный заработок фьють! присвистнул он и поднял глаза к небу.
      А потом, в комнате, Андрей спросил у Славика, не зная, спит тот или нет:
      - А страшно было уезжать, Слав?
      Тот поворочался и прошептал:
      - Тоскли-иво. И знаешь, - перевесился он с кровати, чтобы Андрей лучше слышал. - Как насовсем от вас уезжал. Навсегда. Да оно и верно, если разобраться. Ведь так бы друг на друга косо и глядели. И у вас обида, и у меня тоже. Точно?
      - Да, наверное...
      Ничего больше Андрей не сказал, он сжался в комок под одеялом и засопел ровно, будто заснул. Ему было стыдно, что не он, и не Григорий, и даже не Зоя - причина Славкиного возвращения. И боялся Андрей, что Славик заговорит об этом. А что ему ответить?
      19
      Казалось, что самое трудное позади: фундамент, обвязка, столбы основы. И теперь спортзал будет расти, поднимаясь словно на дрожжах. Сделай у бруса с одного конца шип, с другого - паз и клади. Рядом следующий. Положил один брус - на дюйм простенок вырос. Два бруса - вдвое больше. И гони так до самого верха.
      Но незнакомое дело просто лишь в чужих руках да на языке.
      То брус кривой - не положишь же его - надо прямить, делая надрезы с выпуклой стороны. Но сколько? И как глубоко, чтобы он не "ослаб", надрезанный? То вдруг окажется, что такой на вид красивый, хорошо размеченный и - о, счастье! - аккуратно вырубленный шип не годится, в сторону смещен. А намного подтесывать его нельзя: из шипа получится "пшик" и тогда начинай все сначала. То незаметно для глаза начнет стена "заваливать" внутрь или наружу, и отвес ясно покажет, что работа никуда не годится.
      А тут еще этот проклятый дождь, и сапоги - склизь несусветная, того и гляди вместе с брусом брякнешься.
      - Одурел ты, Андрюха, - шипел Славик. - Здесь шип нужен, - и ядовито: Может, ты умеешь два паза вместе скреплять, тогда я извиняюсь. Прошу, - и освободил место.
      - Хватит, ну тебя к черту с остроумием...
      - Ничего что-то не выходит. Парни уже по второму венцу кладут...
      - Спокойно, не психовать.
      - Бугор, иди-ка сюда. Разберись с этой клеенкой. Уводит в сторону угол, и все.
      - Подождите, сейчас.
      Лихарь из-за спины спросил:
      - Кто, кого, куда уводит?
      Андрей обернулся. Лицо Антона Антоновича было мокрым, мокрой была и рука, которую протянул он Андрею:
      - Здравствуй, - и громче, для всех: - Общий привет, молодежь! - И снова к Андрею: - Так в чем дело?
      - Угол уводит, Антон Антонович...
      Лихарь глянул вдоль торца стены, надвинул поглубже фуражку, сказал:
      - Брус кривой. Маловато выпрямили. И вот здесь подтесать маленько надо. Снимаем. Ну-ка, раз-два... Еще один рез сделаем. А ты, Слава, пока заготавливай на следующий венец. Только попрямее выбирай.
      - Черт их разберет, - обиженно прогудел Славик. - Они вроде все прямые.
      - А ты вот так... - Лихарь припал к земле, почти лег возле штабеля брусьев, удерживаясь лишь на руках, прикрыл один глаз.
      - Вот так... В торец ему глазом стрельни, и сразу видно.
      Славик послушно опустился на землю и, убрав со лба космы, долго глядел одним глазом на брус, словно прицеливался.
      - Андрей, пилу, - командовал Лихарь.
      - Скоба, "Дружба" у тебя? Да ты оглох, что ли?!
      - Видимо, у меня.
      - Видимо, невидимо... Этого хохла я скоро драть буду, - угрюмо пообещал Славик. - Обрати внимание, бугор! Он все утянул. И пилу, и дрель.
      - Пороть хохла!
      - Он просто хозяйственный...
      - Пороть хозяйственных!
      - Поро-о-оть!
      Лихарь смеялся, закидывая назад маленькую головку в щегольской кожаной фуражечке. А взяв топор, лежащий подле стены, тотчас сморщился. Подбросив его, на лету перехватил поудобнее длинной четверней беспалой руки.
      Андрей, понимая, что Лихарю держать топор искалеченной рукой неловко, попросил:
      - Давайте я...
      Но Лихарь будто и не слышал, легко махал топором: ровная тонкая щепа валилась в сторону.
      - Ложим, - сказал он, поднимая брус, и закричал: - Бригадир! Иди сюда, с топором.
      Когда Володя подошел, Лихарь взял его топор, недовольно чмокнул губами, спросил:
      - Плотничал?
      - Приходилось.
      - По топору видно. Но ты же - бригадир. Почему у ребят не топоры, а колуны?
      - Понимаете, Антон Антонович, - замялся Володя, - как работали на лесоповале, так и...
      - Ясно, - оборвал его Лихарь. - Покажи людям, пусть переделают. Это же мучение, и точности никакой.
      - Давай, Андрей, следующий брус. Славик, готово?
      - Момент.
      - А ты с метром не суетись, - Лихарь присел рядом. - Тебе, веришь ли, всякий брус приходится метром мусолить. А ты шаблончик сделай. - Лихарь вытащил из кармана толстый, чуть не в руку, плотницкий карандаш и вычертил на листе толи шаблон, тут же топором его аккуратно вырезал.
      - Оп-ля! - обрадовался он. - Весело и красиво. Приложил и - фьють. Лихарь засмеялся. - Понял?
      - Ага.
      - Ну, поехали.
      Новый брус лег ровно.
      - Ладно, - подал Лихарь Андрею топор, - передаю эстафету боевой, трудовой и прочей славы. Не уроните.
      И пошел вдоль стен, высокий, сутулый.
      - Сейчас мы этим чертям покажем, - обрадовался Славик. - Чуть-чуть на меня. И еще чуть-чуть. Давай сверли, - и криком бригадиру: - Бугор, у тебя знамя есть?
      - Какое еще знамя?
      - Красное, конечно, переходящее. С надписью: "Самому лучшему строителю".
      - Нету.
      - Пойду сегодня командиру жаловаться. Должна же страна знать своих героев. Пусть меня флажком отметят.
      - У кого сверлилка?
      - Что ты его обухом гладишь, смотреть тошно. Ахни разок посильней.
      - Видимо, бугор, придется так и оставить.
      - Переверни. Внутренняя сторона будет штукатуриться.
      - Ты смо-отри... Какая красота! Бугор! Иди полюбуйся.
      - Сам приду полюбуюсь! Я не бугор, я живо порядок наведу, бракоделы.
      А дождь все сыпал и сыпал, и мокрое топорище скользило, норовило вырваться из руки. Сухим был лишь мох, которым прокладывали стены, заботливо прикрытый куском толи.
      - Парни, гляди, какие невесты пошли!
      - Где?
      - Вон, у столовой!
      - В синем плаще - ножки! Я тебе дам!
      - Э-зх, хоть поговорить за жизнь да за женщин.
      - А откуда эти подруги?
      - Тю! Не знаешь? Три дня как приехали. Из Куйбышева. Я уже познакомился. Окончили школу. Всем классом собрались в Сибирь. Все хвостом в сторону, а они плюнули и вдвоем приехали.
      - А где работать будут?
      - В столовой.
      - Хлебно.
      - Молодцы, девахи!
      - Ну, хорош, народ, кончай языком болтать, слышно ведь.
      - Мы что... Мы о них положительно.
      А дождь все сыпал и сыпал, и в поселке было серо и пустынно, только временами взвизгивала лесопилка и приглушенно бормотал движок электростанции, расстилая сизый дым по раскисшей холодной земле.
      И ругали дождь, но он был равнодушен к людским словам. И с надеждой искали хотя бы малую прогалину в небе - тоже напрасно.
      К площадке подъехал тягач, и Степан, выглянув из кабины, крикнул:
      - За брусом поидемо?!
      - Андрей, Слава, поезжайте. Только выбирайте попрямей. На двадцать четыре или на тридцать шесть. На восемнадцать не надо, возиться с ним.
      Радостно загоготав, ребята помчались к тягачу. Какая-никакая, а перемена в работе. Правда, нагрузить тягач брусом - дело нелегкое, особенно если лиственница пойдет, да сырая - хребет трещит. Нагрузишь, и руки трясутся, словно у контуженного. Но все же работа живая.
      Тягач, недолго пробежав по улице, остановился у высокого крыльца столовой.
      - Хлопцы, - сказал Степан. - Пошли перекусим трохи. Жинка повезла пацанку в Комсомольский, до больницы. Я утром и не ив.
      Ребята отказались. Через час обед. А в столовой та же еда, известная, уже опостылевшая: вермишелевый суп с тушенкой да тушенка с вермишелью.
      Из столовой на крыльцо шумно вывалила ватага людей.
      - Поел на рупь, а брюхо пустое! - раздался голос Ивана.
      - Тебе сейчас много надо. Ты при деле, при студентке.
      - Заткнись.
      - Не буду, не буду святого имени касаться. Как же, сестра отряда... Сестра... Подвинься, я рядом лягу.
      - А-а-а!
      Ребята выскочили из кабины. С высокого крыльца по ступенькам уже катился какой-то парень. Упав на землю, он вскочил и бросился вверх. Иван коротким ударом заставил его повторить путь.
      Парень снова поднялся. Но путь ему преградил Славик.
      - Хватит. Гонг уже прозвучал.
      - В гробу я твой гонг видел! - окрысился парень, отталкивая руку Славика.
      - Спокойно, товарищ, спокойно, - миролюбиво сказал Андрей, становясь перед Славиком. - Иван, в чем дело?
      - Да так, - спускаясь с крыльца, проговорил Иван.
      - Я же в шутку, а он, гад...
      - Ну, значит, пошутковали, - безразлично сказал Иван. - Ты пошутил, и я пошутил. Нравится, можем продолжить? - поднял он голову.
      - Что вы как фраера?! - вскрикнул маленький краснолицый человечек с белыми усиками. - Из-за бабы...
      - Тоже шутишь? - шагнул к нему Иван.
      - Ну, бей! Ну, бей! - рванул краснолицый на себе телогрейку.
      - Заслужишь - без просьб уважу, - и медленно сошел с крыльца, и так же медленно, не оглядываясь, пошел прочь.
      Трогая вспухшее подглазье, обиженный проворчал:
      - Ладно, не последний день вместе живем.
      - Языком надо меньше ляскать, халява! - оборвал его краснолицый.
      - Что за шум, что за гай? - выходя из столовой, спросил Степан. Поихалы?
      - Поехали.
      Андрей уже на гусеницу залез, когда за полу телогрейки его потянул краснолицый.
      - Два слова, - сказал он.
      Андрей спрыгнул на землю.
      - Я тебе вот что скажу, а ты уж сам соображай. Какой-никакой Ванюшка а человек, и играться с ним совестно. Большого ума не надо, чтобы его охмурить. Такая дева... День, два, ну, месяц она с ним поцацкается, а потом уедет. Куда ему деваться? Снова ведь к нам. А он мужик... с придурью. Так что не надо с ним баловать! - краснолицый глядел строго.
      Андрей ничего не ответил, полез в кабину.
      - Чего он? - спросил Славик.
      - Ты же слышал.
      - Слышал. А чего он?
      - Никак хлопцы мирно не живут, - трогая с места, сказал Степан. Пьяные дерутся и у трезвом виде драться начали. Прямо просются у тюрьму, и все. Их оттягают, а они просются...
      У лесопилки тягач нагрузили быстро. Тяжелые плахи с грохотом катились по кузову.
      - Кабину не сверните! - кричал Степан.
      До обеда три ходки сделали, вроде развеялись. А потом снова пошла прежняя песня: шип да паз, клади и давай следующий.
      Перед самым концом работы Володя вдруг закричал:
      - А ну, давай сюда, народ! Быстро!
      - Опять митинг, - сплюнул Славик и вытянул шею, пытаясь рассмотреть, что случилось на противоположном углу спортзала, который клали два Петра.
      - Пошли, зовут...
      Когда все собрались, Володя сказал:
      - Проводим семинар: как не надо работать. Глядите.
      Он приложил к углу отвес и оглянулся, приглашая убедиться, что позвал не зря.
      Все охнули: нитка отвеса постепенно уходила от стены.
      - Как же это вы, хлопцы?
      Петя-маленький бросился в атаку:
      - Ну и что? Вот вы какие, мужики! Прямо все чтоб тютелька в тютельку было?! Да? Ну, немножко скривили. Выведем, совсем незаметно будет.
      - Если не рухнет...
      - Не каркай. Сам-то угол ведешь лучше, что ли?
      - Проверь, - угрюмо ответил Скоба.
      - И проверю.
      Петя побежал вдоль стен по лесам, останавливаясь возле каждого угла, промеряя. От последнего он уже не спешил, а шел медленно, даже остановился, перевязал шнурки на кедах и, подходя к ребятам, засвистел что-то бравурное.
      - Убедился?
      - Тоже не сахар.
      - Так же, как у вас?
      Он промолчал, уселся на стену, закурил и отвернулся. Профиль его был надменным и обиженным.
      - Как же это вы, парни?
      - Вы что, без отвеса работали?
      - Все ты, детинушка, - ткнул локтем своего тезку Петя-большой. Глаз-ватерпа-ас...
      - А ты что?! Ты что?! У тебя головы нет!? Да?! Нашел стрелочника. Ага, я виноват, а ты ни при чем...
      - И я, конечно... Оба виноваты. Чего говорить... промахнулись...
      Володя ползал возле угла на коленях, прикладывая отвес то к одной стороне, то к другой, а потом забрал у Скобы окурок сигареты и задумался.
      Молчали, вздыхали один горше другого.
      - Ну, чего как на поминках расселись? - не выдержал Петя-маленький. Ругайте, так хоть в открытую, а не про себя.
      - Видимо, этим стену не выправишь, - выдохнул Скоба.
      - Ну, так придумай, как выправить, мудрец. Видимо-невидимо.
      - Хватит, ребята, ругаться.
      - Да, народ. Думайте.
      - Ты, бугор, тоже не сиди. Выправить можно стену, как ты считаешь?
      - Как ты ее выправишь? А дальше начнешь лепить, вон какое пузо будет.
      - Главное - не красота, а прочность.
      - Это - спортзал, а не комната смеха.
      - Можно попробовать потянуть талью.
      - А не рухнет от тали?
      - Смотря как тянуть.
      - Бросьте, мужики, только начали строить и собираемся уже туфту лепить. С одной стороны - талью, с другой - талью. Люди засмеют.
      - Разламывать - время терять.
      - Нажать можно.
      - Языком.
      - Как твой работает - вполне.
      Петя-большой, до этой поры молчавший, поерзал на месте так, что крякнули под ним доски, заговорил:
      - Переделаем... Правильно я говорю, Петро? - нагнулся он к тезке.
      - Переделаем, - вздохнул тот.
      По местам расходились молча. И еще минут десять не было слышно ни пил, ни топоров: каждый снова и снова промерял свои стены и угол. И звук отрываемых брусьев резал слух.
      А каким уродливым выглядело их детище! Выдранный угол скособочил постройку. Тошно было глядеть.
      - Ну что, строители? - засмеялся проходивший мужчина. - Шили - пели, а теперь порем и плачем.
      Даже Славик промолчал, вскинулся было, рот раскрыл, а потом махнул рукой и сгорбился, зашагал быстрее, обгоняя медленно идущих ребят, и от его сапог полетели ошметки грязи.
      * * *
      На улице разветрило. Поселок уже лежал в темноте, кое-где в окнах свет желтел, а непривычно высокое небо было сплошь усеяно небольшими облачками, одинаковыми до неправдоподобия. Казалось, что где-то у горизонта, невидимая за тайгой, пристроилась фабричка и штампует без устали и без лишнего раздумья эти розовые облачка, похожие на детское ушко. И сразу лепит их на медленно движущееся небесное полотно.
      - Как коралловые рифы, - задрал Славик голову.
      - Ты их видел?
      - Во сне. Розовые такие же.
      - Хватит... пошли.
      Андрей дежурил в сушилке. Печку он уже расшуровал докрасна. Сапоги на решетке расставил, одежду развесил поаккуратнее; а теперь они со Славкой дрова готовили на ночь.
      - Хватит так хватит, пошли греться.
      В сушилке, как всегда, было людно. Грелись после зябкого дня.
      - Боюсь, честное слово, - говорил кто-то. - Прямо никак не могу поверить, что дом наш - нормальный. Иной раз подойду к стене, упрусь посильнее, и кажется, что она шатается. Никто не пробовал?