Борис Петрович Екимов
      Короткое время бородатых
      Повесть
      Действие повести происходит в небольшом сибирском поселке, где работает студенческий строительный отряд.
      О радости труда, пусть нелегкого, от которого руки в кровавых мозолях, о верности дружбе, о первой любви рассказывает автор книги.
      Для старшего школьного возраста.
      1
      Тайга началась за Уралом. От станции Ивдель поезд повернул на северо-восток. Шел он по новой, еще недостроенной дороге неторопливо, а временами и вовсе по-черепашьи. Можно было прыгнуть с подножки и бежать рядом, не отставая. Даже цветов, растущих подле насыпи, нарвать, пропустив мимо лишь вагон-другой.
      Позади остался людный Урал с его дымными заводами, поселками и городами, которые в ночи провожали поезд разливом огней. Теперь же мимо вагонных окон тянулась и тянулась безлюдная тайга. Лишь вездесущее воронье поднималось с деревьев и тяжело, молча летело за поездом, ожидая редкой в этих местах поживы.
      В одном из вагонов этого неторопливого поезда затихло самое шумное купе, в котором ехали четверо парней и девушка. К ребятам в зеленой стройотрядовской форме тянулась молодежь даже из соседних вагонов. У них гитара была и песни, и просто молодое веселье.
      Но теперь купе затихло. Даже суматошливый Славик лежал на верхней полке и глядел в окно.
      Этих ребят, прирожденных степняков, как будто завораживало бесконечное шествие дерев. Таинственной казалась тайга и жутковатой. Она тянулась час, другой, третий. И весь день. Не торопясь проходила перед вагонными окнами густая мешанина елей и сосен с редкой белью берез. Жидких елей и жидких сосен. Местами тайга начинала редеть и хиреть. Уродливые кореженные карлики-сосны выплывали, а вслед за ними стлалось совсем уже мертвое болото с яркой, но какой-то не радующей глаз, словно ядовитой, зеленью. Лишь изредка, на светлых песчаных гривах, богатырской заставой выстраивались могучие сосны. Стволы их под солнцем светились красной медью.
      До самого вечера тянулась тайга. И ночью, сквозь шум поезда, слышался ее мерный тяжелый гул.
      Утром Андрея солнце разбудило. Оно глядело прямо в лицо жарким оком и ослепило, когда он приоткрыл глаза. Андрей потянулся к оконной шторе, хотел задернуть ее, еще подремать, но вдруг понял, что поезд стоит. Покойно стоит. Не слышно обычного людского гвалта, какой бывает на всякой остановке, и даже сиплого дыхания тепловоза.
      "Приехали", - обрадованно подумал Андрей, и утреннюю дрему как рукой сняло.
      - Ребята! Приехали! - крикнул он, натягивая одежду. - Приехали! Вставай!
      Вагон уже опустел. Лишь несколько таких же сонных тетерь, как он, досыпали.
      - Это Пандым-Юган? - спросил Андрей у проводницы.
      - Пандым.
      - А чего же вы нас не разбудили?
      - А куда спешить? Дальше не уедем. Спите...
      Андрей вышел из вагона.
      Справа, за сетью рельсовых путей, стоял рубленый домик-малыш с огромной надписью: "Станция Пандым-Юган". Красные и белые горы кирпича тянулись вдоль полотна, и груды бумажных кулей с цементом, и высокие штабеля обделанного леса. А чуть подалее, возле самой тайги, теснилось стадо белых брюхатых цистерн с горючим.
      Последним из вагона выбрался, конечно, Славик. Приглаживая свои взлохмаченные кудри, он бурчал недовольно:
      - Не могли подальше построить этот... Пым-Дым... Во-он там бы, - указал он пальцем вперед. - Чтоб к обеду туда подъезжать... Чтоб выспаться люди могли. А то... Ни свет ни заря, на тебе... приехали... А этот дурак орет...
      - По тамбурам ночами нужно меньше шалаться, - наставительно произнес Григорий. - Пошли.
      Возле станционного домика их ожидал высокий худой человек в кожаной куртке.
      - Волгоградцы? - спросил он. - Вы старший, да? - сразу подошел он к Григорию. - Будем знакомы. Антон Антонович Лихарь, партийный, профсоюзный и прочий общественный руководитель стройучастка.
      - Григорий. Комиссар отряда.
      - Рад познакомиться, коллега.
      - Странно, странно, - раздумчиво проговорил Славик. - А я, выходит, не произвожу впечатления? А? - Он оглядел себя. - Все же у меня инструмент, указал он на гитару, - фотоаппарат - принадлежности культработника. Так что могли бы ко мне обратиться, - обиженно выговаривал он. - Я на комиссара, по-моему, больше похож, чем этот казачок. Агитация вот у меня.
      "Агитации" на Славике и вправду было много. Если у Андрея, Григория, Володи и Зои уже привычная людям стройотрядовская студенческая форма выглядела обыденно: защитного цвета костюм, на рукаве эмблема с названием института "Волгоградский технологический" и именем строительного отряда "Ермак", - то Славик подобной серости перенести, конечно, не мог. На куртке его, сзади, алели и голубели надписи на английском языке: Volgograd u Yermak. Такие же, только помельче, пестрили перёд куртки и рукава. А для неграмотных по всему полю, где попадя, бородатые русские богатыри теснились в шеломах, матросы с гранатами.
      - Действительно странно, - засмеялся Лихарь. - Как же я вас не заметил? Простите. Но будем знакомиться дальше.
      И тут Лихаря его проницательность явно подвела.
      - Вы - повариха, - сказал он Зое.
      Славик злорадно ухмыльнулся.
      - А почему если девушка, то обязательно повариха, - обиделась Зоя.
      - Ну, я так думаю потому, - серьезно объяснил Лихарь, - что в нашей семье кухней всегда занимается жена, а не я.
      - И очень плохо...
      - Почему плохо? Очень хорошо. Мне такой порядок нравится. Ну, ладно, девушка, милая, простите, - жалобно попросил Лихарь. - Вы не повариха... Я это по характеру чувствую. И вообще, я прекращаю отгадывать. А то сразу обида... Давайте просто знакомиться.
      Лихарь нравился. Журавлинно-худой, высокий и носатый, он разговаривал весело, неначальственно.
      - Славик? - переспросил он. - А почему не Станислав или Вячеслав?
      - Пробовал, бесполезно... - огорченно махнул рукой Славик. - Вы-то меня не признали... за главного. Другие тоже. Так, видно, и умру Славиком.
      Было действительно несколько странно, почему Лихарь Григория выделил. Григорий - комиссар отряда, круглолицый, скуластый парень со светлыми усиками, был ростом невысок, клешеног немного и имел кличку Казак. Усики его всегда были приглажены, голова идеально причесана. На аккуратнейший пробор. Всегда. В институте ли, на воскреснике, даже на заработках, "на калыме". Сначала над этим посмеивались, потом привыкли.
      Неподалеку от вокзала стояло несколько необычных машин. Зеленого цвета, даже по виду могучие, артиллерийские тягачи на гусеничном ходу. К ним и повел ребят Лихарь.
      Володя выбежал вперед и, похлопывая машину по зеленому железу кузова, проговорил довольный, словно старого друга встретил:
      - Атээсик... Атээс... А АТТ у вас есть, АТЛы?
      - Все у нас есть, - сказал Лихарь. - Ты служил на них, водишь?
      - Нет, я в морском десанте, морская пехота, - Володя был несколько уязвлен, что его спутали с какими-то водителями тягачей. Ведь не зря у него под курткой тельник был. Он носил его не снимая. - Это лошадки наши. Конечно, не только эти. Мы ведь морская пехота, мы...
      Основу Володиной жизни составляли три факта его биографии: служба в морской пехоте, занятия в секции тяжелой атлетики и, конечно, институт. И при всяком удобном случае, любому человеку, он рассказывал об этом последовательно, длинно, с удовольствием. Конечно, самыми лучшими слушателями были девушки. От такого парня что угодно выслушаешь. Но на безрыбье годился и Лихарь. И Володя сел с ним в кабину - добро, что Зоя туда лезть решительно отказалась - и объяснял Антону Антоновичу, рассказывал.
      От станции тягач пробежал по грунтовке лишь какую-то сотню метров. А далее вместо обычной дороги потянулся прочный бревенчатый настил "лежневка". И тайга вокруг стояла, тайга... Не в кино или на телеэкране, не в туманном воображении головы, склонившейся над книгой, и даже не за окном вагона, а рядом, лишь руку протяни.
      Поселок, в котором предстояло работать, лежал километрах в тридцати от станции. И когда выскочили наконец из узкого коридора таежной дороги на прогалину, где стояло людское жилье, тягач резко затормозил.
      Лихарь из кабины выбрался и крикнул ребятам:
      - Слезай!
      АТС побежал дальше, а Лихарь, распрямившись, рукой широко повел:
      - Как вам нравится наш поселок?
      На малом пятаке свободной земли, отобранной у тайги, стояли два двухэтажных деревянных дома, а рядом и напротив несколько одноэтажных. Между ними лежала улица. В то недалекое время, когда рождался поселок, прошлась несколько раз по этому месту какая-то могучая машина, расчистила путь. Сокрушенные деревья в кучи сдвинула, на обочину. Они и сейчас лежали тут, ощетинившись изломанными стволами и уродливыми корневищами.
      Десяток домов, что стояли вдоль улицы, был лишь малой частью поселка. А хозяйничала здесь разномастная цыганщина времянок: металлические и деревянные вагончики на колесах и полозьях, рубленые скворешни балков, еще какие-то чудо-избушки на курьих ножках. И это было жилье, жилье... Дымились там и здесь первобытные, на всякий вкус и манер слепленные летние печурки. Полоскалось белье на веревках. Детские голоса раздавались.
      - Ну и как вам наш поселок? - повторил Лихарь.
      - Неплохой, наверное, получится...
      - Получится... - презрительно хмыкнул Лихарь, задирая голову и оттого становясь еще выше. - Уже есть! - тонко крикнул он. - Глядите! Вон он клуб, видите? - и протянул длинную руку к одноэтажному бревенчатому дому, стоящему на отшибе. - И не просто какая-то киношка, а... фойе, - значительно проговорил он, загибая палец, - кинозал на триста мест, бильярдная, комната для кружка художественной самодеятельности, - пальцы плотно ложились в кулак, - и библиотека. - Но загибать было больше нечего: пятый, большой палец на руке отсутствовал. Лихарь не растерялся: сжатой четверней перед лицом потряс и еще раз повторил: - Библиотека.
      - Далее... Прошу за мной, - и зашагал по дороге.
      Возле второго дома, недостроенного, он остановился.
      - Здесь будет детское учреждение. Способно принять пятьдесят детей. Заведующая уже есть, веришь ли, со специальным образованием, - и глянул сверху вниз на ребят.
      Через сотню метров улица кончалась. Лихарь остановился и рассказывал, а вернее докладывал, по-армейски ясно и коротко:
      - Прямо перед вами, уважаемые, школа. Возможно, восьмилетка. Направо котельная. В поселке паровое отопление. Рядом - столовая. Два квалифицированных специалиста. А здесь медпункт будет, - сообщил Лихарь, поднимаясь на крыльцо последнего домика улицы.
      Андрей прошел внутрь дома, глубоко и сладко вдохнул настоявшийся запах свежего дерева, а потом, искоса поглядывая на Лихаря, говорившего с ребятами на крыльце, шагнул к окну, дернул раму: крепко ли стоит; по-медвежьи тяжело припадая то на одну, то на другую ногу, прошелся по комнате: не скрипнет ли где половица; зорко оглядел потолок. Но все было в порядке: рама стояла намертво, пол не скрипел, и потолок был ровен.
      - Контролируешь? - заходя в дом, расхохотался Лихарь.
      Андрей покраснел. Ему и в самом деле хотелось найти какой-нибудь изъян, ведь тогда он с чистой совестью мог бы сказать: "А-а-а, чего там... Так и я сумею... На шаляй-валяй". И тогда, возможно, оставило бы его гнетущее временами беспокойство о том дне, когда придется ему, Андрею, взяться за топор.
      Он ничего не ответил Лихарю, и тот, снова выходя на крыльцо, спросил у ребят:
      - Раньше не приходилось строить?
      - Мы с Володей в прошлом году работали, - ответил Григорий. - А они первый раз.
      - Ну, ничего, - сказал Лихарь. - Все будет хорошо. Только без этой пословицы: не боги горшки обжигают. Лихачей не люблю, хоть и сам - Лихарь. Пошли, ваше хозяйство покажу.
      Налево, за будущим медпунктом, на отшибе, возле самой тайги стоял клуб. А перед ним десятка два вагончиков выстроилось довольно аккуратно, замкнутым четырехугольником.
      - Вот здесь вы и будете жить. Владейте. Конечно, почистить надо, помыть. Машину с водой я сейчас пришлю, постели, кровати у завхоза. Когда весь отряд приезжает?
      - Через неделю, - ответил Григорий. - Я думаю, мы успеем столовую и кухню сделать.
      - Успеете... Ну, бывайте! Что нужно - ко мне. Начальник участка и прораб в район улетели. Так что ко мне, я помогу. Деньги-то есть? Хорошо. Наша столовая работает с часу до трех, не опаздывайте.
      Неподалеку от клуба поднималась над тайгой тригонометрическая вышка. И Славик не столько Лихаря слушал, сколько глядел на нее, прикидывая высоту от подножки до макушки. Антон Антонович, заметив это, сказал:
      - На вышку поднимитесь. Поглядите вокруг. Занятно. Там можно и песню спеть, - подмигнул он. И затянув тонко и фальшиво: "А вокруг голубая, золотая тайга", Лихарь повернулся и пошел от ребят.
      Славик помчался к вышке, Зоя бросилась за ним.
      - Во! - хохотнул Володя. - Работнички. Экскурсанты...
      - Пойдем, Гриша, - сказал Андрей. - Слазим.
      - Пошли, - согласился Григорий.
      - Э-эх, - покачал головой Володя. - Салажатам простительно. А ты куда лезешь, старый черт? Грохнешься - и костей не соберешь.
      - Но-но... Я должен вести молодежь, - наставительно произнес Григорий. - Вдохновлять!
      Площадку на вершине тригонометрической вышки связывала с землей узкая трехколенная лестница, по которой поднимались осторожно, крепко цепляясь за толстые перекладины. Над тайгой, над деревьями тянул свежий ветерок. Наконец показался люк.
      Андрей вылез на площадку, висевшую на сорокаметровой высоте, уцепился руками за жердь ограды.
      Гигантский шар, центром которого был он, Андрей, мир, обнимавший его, имел только два цвета: голубой и зеленый. И в зеленой чаще сейчас не было ни сосен, ни берез, ни косматых елей - все они слились в нетронутое рукой человечьей лесное приволье, имя которому - тайга.
      И так огромен был небесный синий купол над головой, так просторно лежала внизу и вокруг зеленая земля, так сладок был чистый ветер, что Андрею вдруг на мгновение почудилось: это небыль, сон какой-то. Но это была явь, прекрасная явь. Всего лишь несколько дней назад - город. Тесные улицы, окоем с воробьиный нос, от дома до дома, шум, гул, бензиновая вонь. А теперь этот простор, это небо и тайга, этот ветер...
      А поселок, лежащий внизу, под ногами, с его десятком домов и кучей вагончиков, был малым и жалким, и казалось, что тайга только снисходительно терпит его, разрешает жить, но стоит ей осерчать, заволноваться - и смахнет она эту букашку с лица земли, и сомкнется над ней вершинами - будто и не было ее никогда.
      Андрей подался вперед, напрягая зрение и слух. Было тихо, и только звуки непрекращающейся человеческой жизни слабо доносились снизу, из поселка. Но, минуту спустя, слух обострился, и вместе с порывом чистого ветра пришел новый звук. Это было легкое, еле слышное гудение, словно где-то вдали, взаперти, находился огромный рой пчел, или тысячи веретен согласно делали свою работу, или хор многих людей тянул вполголоса однообразную мелодию.
      Володя внизу недолго выдержал.
      - Чего там! А?! - прокричал он.
      Ему не ответили, и он полез наверх.
      - Вот это да... - выдохнула Зоя и завороженно проговорила. - Ведь она тянется, тянется... Аж до самого океана... Ну, пусть до тундры, все равно.
      - Чего здесь, а? - выбираясь на площадку, спросил Володя.
      - Медведь, - ответил Славик.
      - Где... Как всегда треплешься, баламут.
      - Был, - сказал Славик. - Тебя увидел - сбежал. Опять, говорит, начнет про морскую пехоту рассказывать.
      - Ты, салага, доболтаешься...
      - Не надо, ребята, - попросила Зоя. - Ведь она вот сюда, - показала она рукой, - тянется, тянется... аж до самого Охотского моря. Даже страшно...
      - Студенты! Студенты! - послышалось снизу. - Кровати забирайте!
      Пришлось спускаться.
      Два тягача с кроватями они разгрузили быстро. А потом разбежались по вагончикам, осмотреться. Хлопали двери, скрипели опускаемые окна. То там, то здесь слышалось:
      - А грязи-то!
      - Бульдозером выгребать!
      Лишь Андрей никуда не пошел, уселся на ступенях вагончика, ждал, когда ребята вернутся.
      Вдруг откуда-то снизу, из-под вагончика послышался шорох, и на свет выбрался на четвереньках чумазый мальчишка лет десяти, голопузый, в просторных штанах, которые непременно свалились бы с него, когда бы их не поддерживала лямка, прилаженная наискось, через плечо. В руках он держал пучок птичьих перьев.
      Андрей с удивлением глядел на мальчишку:
      - Ты откуда?
      - Оттуда, - показал мальчишка под вагон.
      - Чего ты там делал?
      - Вот, - протянул он перья.
      - А зачем?
      - Шапку делать, индейскую. "Чингачгук - Большой Змей" видал?
      - Видал.
      - Ну вот...
      Пока они так переговаривались, подошел Славик.
      - Это кто такой? - строго спросил он, глядя на мальчишку. - Шпион небось?
      - Индеец, - посмеиваясь, ответил Андрей.
      Мальчишка их шутки не принял.
      - Не шпион я, и не индеец, а Колька, - серьезно сказал он. - А вы студенты.
      - О! - воскликнул Славик. - Взаправду шпион. Все знает.
      - А чего не знать, - так же без улыбки и даже несколько мрачно ответил Колька. - Мы вас какой день ждем.
      - Ну как? - спросил Андрей у Славика. - Насмотрелся на вагончики?
      - Туши свет! - махнул тот рукой. - Там грести не выгрести. Веники надо.
      - Точно, - подтвердил подошедший Григорий. - Надо выгребать сначала, потом мыть.
      Колька снова нырнул под вагончик и тут же вылез обратно, уже без перьев.
      - Пошли, - сказал он, дернув Андрея за штанину.
      - Куда?
      - Веники вязать. Куда же еще?! Есть тут одно место.
      - Идем, - улыбнулся Колькиной серьезности Андрей и крикнул: - Ребята! Поехали за вениками.
      А Колька уже пошел вперед решительно, не оглядываясь.
      Веники, какие-то метельчатые кусты, наломали быстро. Связали их и принялись за уборку. Колька увязался за Андреем.
      По металлической лесенке они поднялись в вагончик. В нем было три отделения: коридор с железной печкой, а справа и слева от него по комнатке, когда-то, видно, уютной. Стены тисненым линолеумом покрыты, салатным, и на полу линолеум, коричневый. Но сейчас здесь мусору было по колено: какое-то тряпье, хлам, битое бутылочное стекло, высохшие ошметки грязи.
      - Всякие здесь жили, - неодобрительно сказал Колька. - Насвинячили, и, вытащив из-под печки какую-то жестянку, принялся выправлять ее.
      - Кольк, - сказал Андрей. - А может, мы сами, а? Вымажешься. Мать заругает.
      Колька не удостоил его ответом, лишь покосился и принялся сгребать жестянкой мусор. Работал он молча, с недетской сноровкой. Ходуном ходили по его спине хрупкие крылышки лопаток.
      Понемногу серое тяжелое облако пыли затопило тесные комнатки, лениво вытягиваясь из них через отворенные окна и дверь. Андрей и Колька, конечно, управились со своим первым вагончиком раньше других и, отойдя в сторону, прокашливались, чихали. А из окна соседнего вагончика высунулся Славик, далеко, по пояс. Грива волос, покрытая слоем пыли, посерела.
      - Атмосфера, смею заметить, не наша, - сообщил он. - Удушающая! - И, шумно дыхнув несколько раз, исчез.
      Скоро подъехала машина-водовозка, и Андрей с Колькой занялись делом более приятным, даже веселым. Через окно вагончика втаскивали они шланг и полоскали из брандспойта стены, потолок, пол. Сначала мутные ручьи текли к порогу, а потом они светлели и светлели. И комната начинала поблескивать свежевымытой чистотой.
      Конечно, они и сами вымокли сразу же. Сначала Колька нечаянно Андрея струей задел и глянул вопросительно: не обидится ли? Но тот лишь рассмеялся. Потом и Кольке досталось. А когда терять уже было нечего - обоих хоть выжимай - началась откровенная война.
      - Тра-та-та-та! - закричал Колька и погнал Андрея водяной струей, пока тот из вагончика не выкатился.
      Прокравшись в окно, Андрей неожиданно выдернул из Колькиных рук брандспойт, и теперь уж тому пришлось улепетывать.
      Так, с криком и визгом, полуголые, - одежонку-то сушить развесили перебирались они из одной комнаты в другую, от вагончика - к следующему, пока не позвали их:
      - Хлопцы, кончай! В столовую пора.
      Колька было вздумал уйти. Штаны свои подсохшие натянул, сказал:
      - Приду потом, - и, поправив лямку, зашагал прочь.
      - Ты куда?! - окликнул его Славик. - Поехали с нами.
      - У меня чего... дома есть, что ли, нечего, - хмуро произнес Колька.
      Но когда он мимо кузова машины проходил, перед ним вдруг Григорий неожиданно вырос.
      - Вагоны убирал? - строго спросил он.
      - Ну, убирал...
      - Хорошо убирал? - серьезно допытывался Григорий.
      - Иди да проверь, - огрызнулся Колька.
      - А у нас, казаков, не положено работать вместе, а табачок курить врозь, - развел руками Григорий. - Нет у нас такого закона. Так что давай, и, подхватив Кольку под мышки, поднял его в кузов тягача.
      Андрей через борт маханул и встал рядом, у кабины.
      - Хватается, - вполголоса, недовольно проговорил Колька. - А то я сам в кузов не залезу. Если надо будет...
      Но заработал мотор, заглушая Колькино бурчанье, и тягач легко и быстро побежал вперед.
      В столовой было пусто. Уже через несколько минут на столиках дымились тарелки с супом и прочая еда громоздилась. Колька, увидев перед собой полную тарелку и гуляш да оладьи, да еще два стакана компота, охнул:
      - Это все мне?..
      - А кому же?
      Они втроем сидели, Андрей, Славик и Колька. Андрей хотел было сказать, мол, не упирайся здорово, не беда, если останется. Однако, увидев, как жадно ест Колька, решил промолчать, только боялся, как бы Славик чего не брякнул. Но тот, поймав взгляд Андрея, понимающе кивнул головой.
      Колька съел все, компот, правда, с трудом допивал, но осилил. Посидел, улыбнулся - впервые за день как-то по-настоящему, по-мальчишески - и сказал:
      - Теперь нас этээс не довезет. Сядет.
      Он был симпатичным мальчишкой, Колька. Короткий темный чубчик, голова круглая. И лицо милое, только худоват.
      За соседним столом Григорий глаза прикрыл, сладко зевнул, а потом неожиданно гаркнул:
      - По ко-оням!
      Повариха, выглянув из раздаточного окошка, восхищенно сказала:
      - Ну, прямо полковой командир...
      - Всего лишь отделенный, - горько вздохнул Григорий. - Пять гавриков да сын полка.
      К вечеру уборку закончили. В двух вагончиках кровати расставили, чтобы ночевать где было. Зоя в свое, девичье жилье не пошла, а устроилась на раскладушке, в коридоре, вместе с ребятами.
      В столовую идти не захотели. Вытащили городские и дорожные припасы и решили здесь, на улице, поужинать. Но если днем, при жаре, комары досаждали не особо, то с заходом солнца целые полчища их объявились. Живая, нудно звенящая комариная кисея повисла в воздухе. От укусов сразу же загорелось лицо, шея, руки. Да и сквозь одежду жалило это "зверье". И зачем-то лезло в уши, ноздри, глаза, за пазуху. Их можно было бить, и бить, и бить, и бить. Однако серая живая кисея ничуть не редела.
      И в вагончике, куда забились ребята, накрепко затворив двери и окна, звенело комарье. Правда, здесь можно было дышать.
      За едой и после нее начались разговоры о завтрашнем дне.
      - Андрей, ты в электричестве соображаешь? - спросил Григорий.
      - Нет... Утюг разве что починить...
      - А стеклить?
      - Не-е-е...
      - Славик, а ты?
      - Тоже... утюг.
      - Ладно... Андрюша, будешь мелким столяром. В вагончиках где стену подбить... Окна чтоб закрывались, двери. Сам сообразишь. В угловом пожар какой-то был, потолок надо менять. Сам посмотришь. Понял?
      - Ага, - зевнул Андрей.
      - Мы втроем за кухню и столовую возьмемся.
      - А я? - обиженно проговорила Зоя. - Мне сидеть, что ли?
      - Тебе, Заяц, работы воз. Получить постели на весь отряд. Посуду для столовой и кухни полностью. Спецодежду. Энцефалитки, сапоги, накомарники. Магазин... Ты записывай, а не гляди на меня.
      - Какой магазин, Гриша?
      - Простой. Возьмешь у меня деньги. Купишь на них мыла, сигарет, пасту, нитки, иголки и прочее. Чтобы ребята из-за коробки спичек в магазин не носились. Ясно? Самообслуживание. Марлю достань... от комарья натянуть. Ты записывай, говорю, записывай...
      За окном будто и не темнело. Солнце давно ушло, но легкие сумерки не густели. Зыбкий вечерний свет струился сверху, от ясного немеркнущего неба. Лишь тайга, что лежала рядом с вагончиками, налилась ночной мглою, поугрюмела и будто ближе подвинулась к окнам.
      - Ребята, - сказал Андрей, перебивая Григория. - А если сейчас вон оттуда, - указал он на близкую опушку, - если сейчас оттуда медведь выйдет. Что будем делать?.. Ведь медведи-то здесь есть.
      - Гос-споди, - схватился за голову Володя. - Ты им про дело, они про медведей.
      - А ты, в прошлом году, помнишь, - спросил у него Григорий, - как он нас из малинника шуганул?
      - Нет. Я за малиной не ходил.
      - Гриша... Кто?.. - шепотом проговорила Зоя. - Медведь?
      - Ну да... За малиной пошли. Подходим к малиннику, слышим, кто-то там шуршит. Ну, думаем, из наших кто раньше пришел. Кричим: "Отзыв давай!". Он и дал отзыв. Вышел да как заорет. Лапы поднял кверху. И голос такой тонкий... На медведя непохожий. Мы развернулись и дунули без передыху до самого лагеря.
      - Может, и нам встретится, - с надеждой сказала Зоя.
      - Во! Идея! - воскликнул Славик. - Я его сфотографирую в полный рост и буду фотографии по полтиннику продавать. Таежный сувенир! И вообще, надо фотолабораторию создать и начинать дело. Здесь можно на фотографиях ой-ей-ей как заработать. Полтинник штука. Пятью пять - двадцать пять. Округляем... За шесть фотографий - три рубля. За десять - шесть. В день я свободно наваляю хоть сотню! Это... - рассуждал Славик, - шестьдесят рублей. Шестьдесят рублей... - повторил он удивленный. - Неплохо. Все! Железно! Я их здесь всех обштопаю! Буду по поселкам ездить. Бизнес!
      - Давай-ка спать. Завтра с утра... в упор за работу, ребятки, - сказал Григорий.
      Славика обидело холодное отношение к его блестящим планам.
      - Ладно, - бурчал он, - укладываясь в постель. - Я сам займусь. Буду вносить в отрядную кассу по денщине. Даже по две, - сказал он Андрею, который с ним в одной комнате был. - Знайте мою доброту. А остальные себе. Вот и все.
      Григорий с Володей в свою комнату ушли. Зоя в коридор, на раскладушку. А Славик все продолжал:
      - Бумага есть. Чего ушами хлопать...
      Андрей уже задремывать начал, когда Славика осенило, и он воскликнул:
      - А концерты! Две гитары, аккордеон, кларнет, сакс, труба, ударник! Оп-ля! Ансамбль! Слышишь, Андрюшка, если даже по полтиннику брать за билет, за вечер можно две сотни зарабатывать. Ансамбль у нас хороший. Гриша-а! вскочил он с кровати и в коридор бросился. - Гриша-а!
      - Чего тебе, баламут?!
      - Ансамбль надо сделать! Две гитары, аккордеон, кларнет, сакс, труба и ударник. Ездить по районам, да и по всей области. Двести рублей за вечер! Деньги!?
      - Прямо сейчас поедем!? Утра не будем дожидаться!?
      - Ладно, - вернулся на кровать Славик. - Чувствую, мы с таким комиссаром заработаем. Вон в том году "Романтики" всю Камчатку проехали. По полтыщи за вечер брали... А ты за полтыщи два месяца будешь пахать.
      Наконец Славкин монолог закончился. Андрею спать хотелось. Но в минуту, когда дрема уже туманила голову, вдруг рядом раздавался тягучий комариный звон. И сон уходил. Одного комара прихлопнул Андрей, другого, третьего. Но все новые и новые летели. С головой одеялом укрылся - душно. К тому же в комнате было непривычно светло. Все тот же мягкий, притушенный свет струился в окна. "Так это же белая ночь, - догадался Андрей. - Мы же рядом с Полярным кругом. Точно, белая ночь. Вот куда меня занесло. Занесло так занесло".
      А его и вправду занесло. Ни в какой отряд он не собирался. Дома, в городе, Андрей жил в одном дворе с Григорием, Володей и Зойкой. Но Володя и Гриша старше. К тому же во дворе они были людьми известными. Володя штангист, второй разряд еще в школе заработал. Григория звали Казаком. Он в конно-спортивном клубе занимался. Андрей не раз, еще пацаном, вместе с другими ребятами из двора, ездил глядеть на Григория, когда тот на соревнованиях выступал. Они гордились Казаком. А как же! Боксом, борьбой, плаванием, баскетом чуть не каждый занимался. Этим никого не удивишь. А вот кони, скачки... Тем более всякий человек, даже самый маленький, мог Григория запросто, где угодно, Казаком называть, и тот не обижался. Это было очень приятно - идти со своими сверстниками и вдруг окликнуть старшего: "Здорово, Казак!" И Григорий серьезно отвечал: "Здравствуй". Это как-то поднимало.
      Володя и Григорий успели армию отслужить и год проучились в технологическом, когда туда же поступил Андрей. Они волей-неволей познакомились ближе: из одного дома, на один трамвай, в один институт. А Зоя в одной группе с ребятами училась и предпочитала их общество всем иным. Они к ней тоже относились уважительно и звали по-свойски Зайцем.
      Когда зимой начали строительные отряды формировать, Андрей о них и не думал. Как-то это мимо него прошло. Но каждое утро по дороге в институт Зойка пилила и пилила ребят: "Когда же... Что же вы... А еще друзья называется... Какой ты комиссар, если тебя не слушают!" - набрасывалась она на Григория.
      Оказывается, Зойку не хотели брать в отряд Григория и Володи. Туда вообще девушек не брали, кроме поварих. Дело серьезное: Сибирь, тайга. А на кухню идти Зоя категорически отказывалась.
      И как-то, при этих разговорах, у Андрея спросили: "А ты куда едешь?" Андрей пожал плечами: "Никуда. Я не умею строить". Володя с Григорием переглянулись, посмеялись. "Чего же ты летом будешь околачиваться? спросили они. - Мы в прошлом году по восемьсот рублей заработали. Не лишние деньги". "Да я же не умею строить", - повторил Андрей. "Эх ты, чадо, вздохнул Григорий. - Ладно. Ты же рисуешь... Нам художник нужен. Стенгазету оформить или плакат написать нужно будет, так чтоб хвостом не вилял. Чтобы не было: ой, устал да, ой, не могу. Согласен?"
      Так и оказался Андрей в студенческом строительном отряде "Ермак". Зоя тоже своего добилась. Конечно, с Володиной и Григория помощью. Даже в авангард они попали, в первую группу, которая должна была к приезду ребят подготовить лагерь.
      Откровенно говоря, Андрей побаивался. Что было у него за плечами? Уроки труда в школе, на которых больше баловались, чем дело делали. Забор, веранда и сараи на даче, так это вместе с отцом. С отцом. На этом и обрывалась куцая практика Андрея.
      Андрей вспомнил недостроенный дом, в который заходили они сегодня с Лихарем. Дом, сделанный умело и ладно. Ему такого не то что в яви, а даже во сне не построить.
      А Славик спал так же, как жил: он и сейчас невнятно бормотал что-то, ворочался с боку на бок. И сейчас ему не было покоя.
      "Завтра вагончики ремонтировать, - вспомнил Андрей. - Ну, это, наверное, нетрудно. Это я смогу. Боже мой, чуть не забыл! Надо у Григория спросить, в каком вагончике будет размещаться медицинский пункт. И уж этот вагончик, для Риты, постараться сделать. Обязательно..."
      Андрей познакомился с Ритой на последнем отрядном собрании, перед отъездом. И жила Рита по соседству, на Коммунистической. После собрания все вместе домой пошли не сразу и не напрямую, а набережной. Там, в "Ротонде", посидели за мороженым. Разговор был общим. Но, прощаясь, Рита сказала: "Андрюша, я на тебя надеюсь. Не забудь про медпункт. И медицина тебя не забудет". Именно к нему, Андрею, обратилась. Конечно, это ничего не значило. Рита была старше и красивая. Но все же... Все же не кого-то, а именно его она попросила.
      2
      Колька заявился поздно. Андрей уже все лагерное жилье обошел, прикинул, сколько ручек дверных нужно, оконных запоров и прочего. А теперь он в том самом угловом вагончике, горелом, обугленные листы фанеры отдирал. И тут в дверях показался вчерашний приятель. Вид у него был аховый: густая цементная пыль покрывала его с ног до пят. Даже брови белесыми стали, пушистыми, и чубчик.
      - Витька не приходил? - подозрительно спросил Колька, оглядывая вагончик.
      - Что за Витька?
      - В кожаной фуражке, такой... задавучий.
      - Не было кожаных фуражек, - в тон ему серьезно ответил Андрей.
      - А придет, так вы его гоните в шею. Он эту фуражку спер у геолога, в прошлом году. Брехучий такой... Он и у вас может своровать.
      - Примем меры, - пообещал Андрей и расхохотался, увидев, как тоненькая струйка цементной пыли скользнула из Колькиного уха и рассыпалась на плече.
      - Слушай, Кольк, кто это тебя в цементе-то купал?
      - Сам купался. А что, видно? - отряхиваясь, спросил Колька.
      - Немного есть.
      - Это мы с вышки прыгали. Высоко.
      - Прямо в цемент?
      - Ага. В яму. Мягко, не разобьешься и ноги не сушит.
      - Вот мать тебе порки даст.
      - Не-е, она меня не порет.
      - Ну, отец. Он-то уж выпорет. Да?
      Колька поднял голову и, глядя Андрею в глаза, сказал:
      - Ты меня про отца не расспрашивай. Ладно?
      - А я тебя не расспрашиваю, - растерянно ответил Андрей.
      - И потом не расспрашивай. Никогда. Тебе ведь он не нужен, правда?
      Андрей отвернулся.
      - Вон молоток, - сказал он притворно-равнодушным голосом. - Вон клещи. Давай-ка из этих листов гвозди вынимай. Сможешь?
      Молча взяв инструмент, Колька потянул обгорелый лист фанеры к дверям, к свету.
      И так они молча работали, каждый свое, пока Гриша не подошел.
      - Андрей, - спросил он, - ты здесь? А-а, старый друг, здравствуй, увидел он Кольку. - Андрей, тебе надо что-нибудь, гвозди и прочее?
      - Надо, конечно. Ручки, шпингалеты... Потом вот здесь, погляди, погорело все. Фанеру, наверное, надо.
      Григорий легко прыгнул в вагончик, минуя ступени.
      - Не обязательно фанерой. Прессованный картон можно или сухую штукатурку. Что будет, посмотришь. Значит, так, иди в контору, выписывай что нужно и на склад. Для нас возьмешь гвоздей на сто пятьдесят, сотку, семидесятку по пол-ящика. И ящик пятидесятки. Скоб больших три десятка и четыре рулона рубероида. А мы поехали за горбылем и стойками. Понял?
      - Подожди, подожди, - испуганно проговорил Андрей. - Куда я пойду? Я никого не знаю. Может, ты сам, а? Я ж ничего не знаю.
      - А чего знать, - недовольно пробурчал Колька. - У Клавдии выписать да идти к тете Варе.
      - Вот! - обрадованно сказал Григорий. - И все дела. А ты боишься. Давай, Николай, действуй. Бери его на буксир. Скачите, получайте. Только все записывайте.
      В конторе строительного участка Колька решительно миновал людный коридор, без стука толкнул дверь с табличкой "Начальник участка". Андрей следовал за ним.
      В тесной прихожей молодая женщина неуверенно выстукивала на машинке. Колька подошел к ней.
      - Вот, - сказал он, показывая головой на Андрея. - Студент. Надо ему выписать.
      Женщина машинку оставила, подняла глаза.
      - А мой Прокопов вас ждет, ждет, - радостно сказала она. - Прямо не дождется.
      Она была молодой, но, конечно, старше Андрея. И лицо симпатичное, правда, несколько грубоватое: слишком широкие брови, а большой рот подчеркивала яркая губная помада.
      Они познакомились.
      - Ой! - обрадованно воскликнула Клавдия, поднимаясь из-за стола. - А у меня если б мальчик родился, его б тоже Андреем назвали. Ей-богу. Мой Прокопов так и сказал: если мальчик - Андрей, девочка - Лена. Девочка родилась.
      Фигура Клавдии особой пышностью не отличалась, но почему-то тесной казалась на ней одежда, словно выросла она из нее. Юбка на бедрах лежала туго, даже две кнопки расстегнулись, выказывая что-то светлое. Белая прозрачная кофточка врезалась под мышками, остро обтягивала груди.
      - Мой Прокопов так обрадуется...
      - Гав, гав, - раздалось вдруг из-под стола, и большая желтая собака вылезла на свет, подняла к Андрею голову: что, мол, за человек?
      - На место, Болтун, лежать! - крикнула Клавдия.
      Болтун поглядел на нее, зевнул, клацнув пастью, и остался стоять.
      - Не бойтесь. Это мой ревнивый Прокопов, - засмеялась Клавдия, сторожа оставляет. Лежать, Болтун!
      Болтун ухом не повел. Уселся, кренделем расстелив по полу длинный пушистый хвост, и по-прежнему глядел на Андрея.
      - Выпишите нам, - с опаской поглядывая на собаку, сказал Андрей, гвоздей, скоб, рубероида... Вот по этому списку, - и протянул Клавдии бумажку.
      - Берите пока так. А на той неделе сразу на все накладную выпишем. Ладно? Тетя Варя знает.
      В конторском коридоре было по-прежнему людно. Колька, оглядевшись, дернул за рукав невысокого мужчину.
      - Дядя Степа, - сказал он, - иди сюда.
      - Чего тебе, Никола?
      - Вон студент, - показал Колька на Андрея. - Им надо со склада везти. Им много всего получать у тети Вари.
      - Ну, поидемо, - согласился Степан. - Хлопцы! - громко сказал он. - Кто будет меня шукать - с ребятками поихал до складу.
      Степан был по-мальчишески худощав и мал ростом. Белобрысый, с редкими бледными веснушками, он казался безбровым, и на красноватых веках ресниц не было видно. Зато ржавая поросль щетины полумесяцем покрывала лицо от уха до уха.
      На складе управились быстро, правда со Степановой помощью. Сам бы Андрей год разбирался, какие гвозди "на пятьдесят", а какие "на сто пятьдесят". Но главной радостью были, конечно, не рубероид и не гвозди. Андрей увидел на складе белые высокие шкафчики и такого же цвета столы и, указав на них, с неожиданной для себя смелостью спросил у кладовщицы:
      - Для медпункта нашего можно взять?
      Кладовщица сразу же согласилась да еще стулья дала и разыскала где-то настоящую больничную кушетку.
      Андрей ликовал, представляя, как обрадуется этому богатству Рита. Он даже в кабину не полез, а остался в кузове оберегать, чтобы не опрокинулась и не сломалась какая-нибудь вещь на тряской дороге.
      Две девушки в серых комбинезонах тащили по обочине козлы, сбитые из толстых плах. Тягач, резко свернув, подъехал к ним.
      - Давай помогнем! - крикнул им Степан. - А то грыжу наживете, и никто замуж не возьмет.
      Андрей спрыгнул на землю. Козлы, и вправду, оказались тяжелыми. А когда сгрузили их возле одного из домиков, Степан заглушил мотор и вышел.
      - Покуримо с хорошими девчатками, - сказал он. - Поцелуйте меня, девки, за подмогу.
      - Об тебя все губы подерешь. Вон какую щетину отпустил.
      - Верите, девчатки, - сокрушенно сказал Степан, трогая небритые щеки, провлока какая-то лезет, и все. Прям провлока. Сажусь бриться и криком ору, дуриным. Слезы льются. От скажите, почему она у меня конская какая-то лезет или свиная, но никак не людская щетина.
      - Это ты у мамки у своей спрашивай, - засмеялась одна из девушек. Може, и вправду...
      - Ой, хватит тебе, - укоризненно остановила ее другая, и к Андрею повернулась, спросила. - Вы из отряда, наверное, студент?
      - Да.
      - Давайте знакомиться. Меня Наташей зовут, а ее Тоней.
      Андрей назвал себя.
      - Ко-оля, Коль, а ты чего к нам не выходишь? Серчаешь?
      Колька вылез из кабины.
      Андрея удивил голос девушки. Он был мягким, низковатым, грудным, и местное оканье в нем звучало приглушенно, придавая словам такую выразительность, певучесть, что хотелось слушать его.
      - А что вы будете здесь делать? - спрашивала между тем Наташа.
      - Дома строить, - ответил Андрей, - и еще что-то.
      - Склады берите, там самый калым, - посоветовала Наташина подруга. - За два месяца хорошо можно заработать. Если толково, конечно.
      - Мы в основном бестолочь, - кисло улыбнулся Андрей.
      - А-а-а, - махнула девушка рукой, - тогда конечно...
      - Ну, что уж ты, - перебила ее Наташа. - Научатся. - И Андрея успокоила: - Научитесь. Это только сперва страшно. Я, как начала работать, сначала тоже боялась. Штукатурю, а сама думаю: "Что-то будет, вдруг все отвалится... Стыд-то какой". Сама себя разволную, даже руки трясутся. Дура была. А спокойно начала - все и получается. Вы тоже не трусьте. Все выйдет.
      Андрей глядел на девушку. Ему нравился не только голос ее, но и мягкий овал лица с крепким подбородком, светлые глаза, небольшой, чуть курносый нос, легкая смуглота.
      - Спасибо, - сказал Андрей. - Если б по-вашему... - И на минуту поверил, что правду говорит эта славная девушка.
      - Сиди не сиди, - поднялась Наташина подруга, лениво, с хрустом потянулась, - а работать надо...
      Андрей помог козлы в коридор дома втащить. А потом, в тряском кузове тягача, в шуме мотора, попытался повторить милый, никогда прежде не слышанный выговор девушки: "не беспокойтесь... получится..." Конечно же у него ничего не получилось.
      3
      Отряд ожидали с минуту на минуту. На станцию уехали Григорий с Володей и, конечно, Славик. Без его гитары какая встреча! Остаться пришлось Андрею и Зое. Нельзя было кухню бросать, там еда готовилась: суп с тушенкой да гречневая каша из концентрата.
      Причин для беспокойства вроде не было. В вагончиках кровати стояли с аккуратно заправленными постелями. На кухне дымилась большая беленая печь, а рядом тянулся длинный навес с дощатым полом и столы со скамейками. В общем, "Трактир "Комариный звон", как сообщала вывеска, готов был принять гостей. На печи объемистые кастрюли побулькивали...
      Но Зоя успокоиться не могла. Ей все казалось, что в последний момент обнаружится какое-то ужасное упущение и все пропадет, весь их недельный труд пойдет насмарку.
      - Со-оль! - закричала она вдруг. - Со-оли нет!
      - Да целый ящик за печкой, - успокаивал ее Андрей.
      - На стола-ax нет, понимаешь!
      Андрей послушно насыпал в банки соли, расставил их по столам.
      - Ну, вроде все? - сама себя спросила Зоя и снова вдруг всплеснула руками. - Цвето-ов! Цвето-ов нету!
      - Чего? - удивился Андрей.
      - Цветов!
      Колька, сидевший здесь же, презрительно фыркнул.
      - Откуда здесь цветы? - спросил Андрей. - На болоте цветы откуда?
      - Хоть зелени, веточек... - умоляла Зоя. - Без них виду нет, Андрюша.
      - Ладно, принесу.
      Колька пошел с ним, пробурчав:
      - Она еще не то придумает...
      Но тайга лежала рядом, и вовсе нетрудно было наломать березовых и молодых еловых веток с маленькими зелеными твердыми шишками.
      Прежде чем в столовую идти, Андрей повернул к вагончикам.
      - Ты куда? - спросил его Колька.
      - Подожди здесь, - ответил Андрей.
      Колька, конечно, поплелся следом. И когда в вагончике медпункта Андрей долго пристраивал веточки и в кабинете, и в Ритиной комнате. Колька спросил:
      - А у нее витамины есть?
      - Есть, есть.
      - Она их будет давать, не жадная?
      - Будет, будет, - успокоил его Андрей.
      - Невеста, что ли, твоя, - догадался Колька.
      - Какая невеста, - смутился Андрей и легко мазнул ладонью по голове мальчишки. - Просто хорошая девушка. Вот увидишь... Пошли. - И первым сбежал по ступеням на землю.
      И тут издалека послышался гул моторов - это, конечно, отряд ехал. Сквозь рев тягачей пробивалась музыка и песня.
      Андрей кое-как еловую и березовую зелень по столам распихал и бросился навстречу машинам. На первой ехал оркестр. Тот самый, знаменитый Славкин: две гитары, аккордеон, труба, кларнет, сакс и ударник. Над кабиной корявый плакатик: "Не построим - так развеселим!" На поселковой улочке, на глазах у людей, оркестр начал стараться вовсю. Получалось громко и весело. С трудом держась на ногах в качающемся на ухабах тягаче, оркестранты выделывали по кузову такие невообразимые па, что люди, глядевшие на них, за животы хватались. Славик со своей гитарой, конечно, всех перещеголял, явно придуриваясь.
      Тягачи подкатили к лагерю и встали. Посыпались из кузовов люди, рюкзаки, чемоданы. Оркестр смолк.
      И тогда Зоя, вспомнив свои обязанности, снова юлой завертелась и закричала Андрею:
      - Иди! Попробуй! Может, недосолено! А то сейчас придут!
      Андрей отмахнулся и, уйдя на самый край длинного ряда столов, уселся там.
      - Ну ты, Коленька! - попросила она Кольку, он рядом был. - Я же все во рту пожгла и не чувствую. Ко-оля!
      Колька смилостивился и подошел к плите. Он начал прихлебывать из миски, снимая пробу, когда на кухне появилась врачиха Рита. Андрей вначале не заметил ее, он шарил глазами по зеленой толпе у тягачей.
      - Здравствуйте, - сказала Рита. И Андрей поднялся на ее голос. Он не дошел до кухни, когда услышал негодующее:
      - Эт-то что такое! - воскликнула Рита. - Мальчик, мальчик, а ну сейчас же уходи отсюда. Немедленно! Если он голоден, то покормите его где-нибудь... Но здесь! Иди, мальчик, иди!
      - Это же Колька... Наш Колька, - сказала Зоя.
      Андрей же стоял, не шевелясь.
      - Никаких Колек! - отрезала Рита. - За санитарное состояние в отряде отвечаю я! Вы что, инфекцию хотите...
      - Сама ты инфекция, - опомнившись, отрезал побледневший Колька. Ходячая! Супу я твоего не видел! Подавись им! - и решительно подтянув штаны, зашагал прочь. Штаны тотчас же опять спали. Только лямка их поддерживала, через плечо. И они просторной юбкой болтались на тонкой пояснице. Колька засунул руки в карманы, чуть сгорбился, большие лопатки его жалкими крылышками торчали на тощей, дочерна загорелой спине.
      - Зачем ты на него... Что он тебе... - задохнувшись от обиды, сказал, подбегая к Рите, Андрей.
      - Но это же кухня. А он такой грязный. Это же ходячая инфекция. Вы хотите, чтобы весь отряд слег, да?
      - Да это же Колька, - снова растерянно повторила Зоя.
      - Эх ты... - махнул рукой Андрей и бросился за мальчишкой.
      Он догнал его быстро, но понимал, что останавливать Кольку сейчас нельзя и трогать словом нельзя. Они пошли рядом. Колька коротко взглянул на Андрея - не то фыркнул, не то всхлипнул - и продолжал идти так же быстро, сгорбившись, чуть враскачку.
      Лучше бы он заплакал, этот мальчишечка! И тогда Андрей, наверное, сумел бы его как-то приласкать, успокоить. Но, прожив рядом с ним неделю, Андрей почти твердо знал, что Колька не заплачет. И это было плохо. Андрей понимал ту боль, горечь, обиду, несправедливую обиду, которую чувствует сейчас Колька, и ничем ему помочь не мог. Он только шел рядом, ожидая, когда мальчик остановится или заговорит.
      Наконец Колька стал отходить. Он пошел медленнее, дважды подфутболил ногой жестяную банку, а потом пробурчал:
      - Иди, чего ты... а то она и на тебя заорет. Скажет, заразы набрался... от меня.
      - Брось ты, Колька. Она же не знала, кто ты.
      - Не знала, значит, орать надо, да? А говорил, добрая...
      - Зверь страшной! Куда полез! Вот я счас тебя шелужиной! - раздался вдруг пронзительный крик.
      Андрей поднял голову: невдалеке, возле скопища вагончиков, бабка сидела, а рядом с ней табунок малой ребятни копошился.
      Темнолицая старуха в белом платочке коршуном восседала на высоком кряжистом пне и оттуда зорко поглядывала на свою желторотую команду, при случае покрикивала:
      - Петька! Не трожь ее! Не трожь, а то счас заработаешь! Ты куда полезла, Анютка!
      - Это все ее, что ли? - удивился Андрей.
      - Бабушка Катя. У нее Вася с Таней, остальных люди приносят. Шурик, Шурик! - позвал Колька.
      Ребятишки головы подняли, настороженно на Андрея стали глядеть. Один из мальчишек заковылял к Кольке, улыбаясь и курлыкая:
      - Оля... Оля...
      - Бабушка Катя, я Шурика поведу кормить. Скоро мама придет.
      - Забирай, забирай... - и тут же, приподнявшись над пнем, крикнула: Счас, счас, иду! Счас заработаешь, зверь страшной!
      Колька мальчишку на руки взял, сказал Андрею:
      - Понесу его. Кормить надо.
      - Ладно, неси. Но ты приходи к нам. Ты на нее не обращай внимания. Мы ей все объясним, понял. Приходи, не бросай нас.
      - Приду, - сказал Колька. - Я вас не брошу. Я ведь не с ней дружу, верно. Не сегодня только приду, потом.
      Он ловко пересадил Шурика на закорки и помчался вприпрыжку, козлом. Маленький братишка его радостно визжал, закидывая головенку.
      А лагерь по-прежнему гомонил: и по вагончикам суетня шла, и возле. Обедали в столовой, курили подле нее. На кухне уже хозяйничали поварихи, а Зоя сидела рядом, у поленницы дров, на чурбаке. Андрей подошел к ней.
      - Ну что? - спросила Зоя. - Он не плакал, а? Успокоил ты его? Куда он пошел?
      - Колька не заплачет. Домой пошел.
      - Знаешь, Андрюша, до чего я не люблю вот таких горластых. Все-то они знают. Да и не знают, наорут, наорут... - опустила она голову. - Мне прямо сразу все здесь разонравилось. Так нехорошо. Ни на кого глядеть неохота. Плюнула бы да ушла. - Потом она поглядела на Андрея и добавила. - Тебе, правда, может, неприятно все это слушать. Ты же к ней какие-то чувства, говорят, питаешь.
      - Хватит тебе... - поморщился Андрей.
      - Зо-оя! Андрюша! - послышался из лагеря голос Володи. - Идите сюда!
      - Иде-ом!
      Ребята уже в новую форму оделись: энцефалитки, накомарники. У Володи, конечно, треугольник тельника виднеется на распахнутой груди.
      - Давайте, - сказал он, - получайте спецодежду.
      - Зоя, послушай, надо окончательно решить, - тронул девушку за плечо Григорий. - Я сейчас разговаривал с командиром. Может, ты завхозом будешь, а? Получать и покупать продукты, помогать девчатам, инструмент выписывать, материалы. Белье постельное. Работы много.
      - Чтобы с этой... - негодующим шепотом проговорила Зоя. - Чтобы эта горластая мною командовала...
      - Ты это брось, - сказал Григорий. - Ты только со своей колокольни смотришь. Она, конечно, погорячилась. Я ей сказал. Но и ее надо понять. Столько людей... Не дай бог что... Какая-нибудь дизентерия. Это ж в один день весь отряд ляжет. Сто человек. Да еще карантин объявят. Вот и наработаемся. А ты сразу...
      - Нет. Никаким завхозом я не буду. Как раньше договаривались, к Володе в бригаду.
      - Тебе видней.
      - Переодевайтесь и начинайте готовить инструмент. Топоры в вагончике. К вечеру чтобы все было готово. Смотрите, не плотницкие, а для леса. Завтра идем на лесоповал.
      - Плотницкие... для леса... - передразнила Зоя. - Вроде я что-то понимаю. Толком не может объяснить. Все только командуют.
      - Ну, не злись, Заяц, - взмолился Григорий. - Покажем. Прямое такое топорище, длинное.
      - Так кого я должна благодарить!? - послышался Ритин голос. - Не медпункт, а чудо. Говорят, ты, Андрюша, постарался.
      Зоя кошкой метнулась в вагончик. Андрей этого сделать, к сожалению, не мог.
      - Шкаф, стол, даже кушетка!
      Белая шляпа накомарника хорошо оттеняла смуглоту Ритиного лица, темные волосы.
      - Спасибо, Андрюша! - говорила Рита, улыбаясь.
      - Почему я, - быстро проговорил Андрей. - Это вовсе не я.
      - А мне Володя...
      - Володя это и сделал. Он у нас мебелью занимался. А теперь скромничает. - Володя удивленно округлил глаза. - Так что его и благодарить надо, а меня не за что, - сказал Андрей и, поднявшись в вагончик, зашел в свою комнату.
      Из окна, прикрытого занавеской, он поглядел на Риту. Та разговаривала, смеялась. Она была красива. Но что-то хищноватое виделось Андрею в ее лице.
      Рита скоро ушла, и Андрей вернулся к ребятам.
      - Ты чего, а? - спросил Володя. - Ты же за ней... Зеленями ей там украшал, старался.
      - Слушай, ты можешь отстать с Ритой своей...
      - Любовь хр-рупнула, и, кажется, насовсем! - торжественно возгласил Славик. - И какая любовь...
      - Гляди, Андрюшка, - предупредил Володя. - Я хоть и бывший, но мариман и такую девушку без надзора не оставлю.
      - Смотрите, начальство пожаловало, - сказал Григорий.
      По дороге к лагерю шел Лихарь, все в той же кожанке и кожаной фуражке, похожий на комиссара или чекиста далеких лет. А рядом с ним - невысокий, в плечах широченный мужчина, этот набычившись шел, руки в карманы.
      - Бугаек! - восхищенно произнес Славик.
      Клавдия подле них мелко вышагивала. Она разговаривала и хохотала, и, видно, кокетничала с молодым парнем в джинсовом костюме. А позади этой четверки уныло плелся желтый мохнатый пес. Мордой он почти до земли доставал, и хвостом по земле волочил. Тот самый пес, что на Андрея в конторе лаял.
      Зоя из дверей вагончика сообщала:
      - Здоровый - это Прокопов, ух, прямо кабан, начальник участка, с женой. А тот... Валерий Никитич, - жеманно проговорила она, - прораб.
      - А ты откуда знаешь этого хлюста?
      - Мы с ним познакомились и очень мило поговорили. Приятный человек.
      - Ну-ну, неплохо начинаешь.
      Начальство направилось к штабу. Прокопов и впрямь был на быка похож, породистого. Краснолицый, хмурый, большеголовый, стриженный коротко. Рукава клетчатой рубахи засучены, короткие мощные ручищи-маховики обнажены.
      Они поднялись в штабной вагончик. Лишь Клавдия задержалась на ступенях.
      - Болтун! Болтун! - кричала она. - Не ходи! Останься! Лежать!
      Но Болтун, не внимая крику, прошел вслед за хозяином.
      - Григорий! - крикнули из штаба. - Давай сюда. И Риту позови.
      - А она-то зачем? - спросила Зоя.
      - Третье лицо в отряде, замкомандира.
      - Ну-ну...
      - Хватит нукать, - сказал Володя, - ехать пора. Давайте топоры готовить.
      Но Славик был занят: шляпу-накомарник уродовал. Он ее обруч гнул и прогибал - колдовал, одним словом.
      - Не тебе говорят? - обратился к нему Володя.
      - Спокойно, - погрозил ему Славик и надел на голову накомарник, превращенный в подобие лихой ковбойской шляпы. Затем суровую физиономию состроил и сообщил: - Дикий запад. - И неожиданно стрельнул указательным пальцем: - Пиф-паф!! Пиф-паф!!
      - Я тебе про топорище говорю, пиф-паф - Запад, пальцем завтра будешь работать.
      - Еще раз спокойно! Чего ты паникуешь? Я гитару, понимаешь, гитару вот этими руками делал, инструме-ент. А ты мне про какой-то колун. Тьфу, презрительно сплюнул Славик.
      - Сделай, а потом плевать будешь! Ты, Зойка, не мучайся, я тебе сам сделаю.
      - Я сама, Володя, что ж вы все за меня будете.
      - Ну, гляди... Пойдемте, я заготовки дам и покажу. Ножи берите.
      Сделать топорище оказалось и вправду трудно. Хоть Володя и заготовку выбрал и вчерне наметил. Но... мозоли от ножа получались хорошие, водяные, а топорище...
      Андрей пришел в вагончик перед ужином и топор свой сразу же под кровать сунул. Не столько от людей, сколько от себя, глядеть не хотелось на неуклюжее свое детище.
      Следом в дверь заглянула Зоя и спросила:
      - Хотите похихикать?
      - Изделием своим похвастать пришла, - догадался Славик. - Заходи, заходи...
      Зоя шагнула в комнату, топор над головой подняла, продекламировала:
      - Крушу вековую сосну!
      Топорище у ее инструмента было явно женской рукой деланное.
      - От смеха тайга будет валиться, на твое рубило глядючи! - расхохотался Славик.
      Зоя от этих слов заскучала, но Андрей, за руку ее потянув, под Славкину кровать указал.
      - Погляди, что там спрятано.
      - Секрет фирмы! - запротестовал Славик. - Лицензию сначала купите.
      Тогда Андрей свой топор показал, и Зоя повеселела.
      Вскоре и Володя с Григорием появились. Они в штабе заседали.
      - Ну, чего, чего там? - нетерпеливо спросил Славик. - Докладывайте!
      - Чего... да ничего, - со вздохом ответил Григорий, приглаживая усики, и полез за сигаретой.
      Курил он редко и всегда картинно, его, кажется, не дым привлекал, а сам процесс курения: тщательное разминание сигареты, обстоятельное прикуривание, дымовые кольца. Выпустив первый клуб дыма, Григорий показал на него рукой и проговорил:
      - Вот он, наш договор со стройучастком, торжественно подписанный. Мастерская, спортзал, баня, пожарное депо, ледник - все, о чем говорилось в Волгограде, - забудьте. Из обещанного дают только склад и два дома. На остальное нет проектов, и вообще неизвестно, будем ли строить. Начальник стройучастка валит на Тюмень, мол, запросил проекты, а их не шлют. Еще нам дают три километра "лежневки" и лес валить. Противопожарную полосу на сто метров вокруг поселка. Вот так. Пил "Дружба" обещают дать штук шесть, но из них половина старые, приставок к ним нет ни одной. Вот такие дела.
      - Как же так? - спросил Андрей. - Они же сами договор составили. Зимой еще знали, что приедем. Неужели за такое время нельзя было подготовить все? Я что-то ничего не понимаю. Или не нужны мы им?
      - Я сам, братцы, мало что понимаю, - вздохнул Григорий. - На словах они вроде и рады. Мол, ждали, ждали, давайте, горим без людей. А с другой стороны, ох... - удрученно покачал он головой.
      - Ну а что штаб решил? - спросил Андрей. - Сидеть же не будем?
      - Что решил? Будем пока делать, что дают. Попробуем связаться с Тюменью. Думаю, что проекты достанем.
      - Да-а... - скептически протянул Славик. - С таким комиссаром достанешь. Вот если бы я, - ожил он, - был комиссаром, я бы созвал всех начальников и выступил перед ними.
      Славик встал, вытянул руку с указующим перстом, надменно поднял голову и заговорил патетически:
      - Товарищи сибиряки! Пламенные сердца и души привели комсомольцев города-героя Волгограда в дикую тайгу. Ничто не остановит нас в этом порыве: ни зверь, ни погода, ни голод, ни холод. Но не работой, а своим ледяным и подозрительным отношением вы хотите остудить нас. Не выйдет! - закричал, распаляясь, Славик. - Мы пойдем вперед! Мы голыми руками! - Он вскинул над головой кулаки. - Освоим тайгу! Нас не остановить! Мы и вас сметем! - И уже спокойно спросил у Григория: - Ты понял?
      - Да я давно понял, - сказал Григорий. - Какой из меня к черту комиссар.
      - Ты чего? - опешил Славик. - Чего ты в самом деле, обиделся, что ли... Ну, прости, я ж дуракую.
      - Да нет, не обиделся. Что я не понимаю, что ли. Я вообще говорю: какой я комиссар, если не знаю, что должен делать. Я ведь освобожденный... Вы с утра на работу, а я? - Григорий руки в карманы заложил и поглядел на ребят. - Я-то куда пойду?
      - В штаб, - незамедлительно ответил Славик, - и начнешь там вот это... - поиграл он ладонью в воздухе.
      - Ага, - рассмеялся Григорий и повторил его жест. - Именно это и пойду делать. Неизвестно чего... Эфир-зефир!
      - Ты помнишь, что в прошлом году комиссар делал? - сказал Володя. - Да и в институте вам толковали.
      - В институте все в общем говорили и заканчивали: главное, исходите из местных условий. А наш Горшенин в прошлом году, я даже не знаю, что он делал. Стенгазету выпускал... самодеятельность... В общем, беру я завтра топор и иду с вами работать. А там видно будет.
      - Что ж, начальству виднее, - сказал Володя и тут же вспомнил. - Ну-ка давайте ваши топоры, орелики. Посмотрим, что у вас получилось.
      Показывать было, конечно стыдно, но пришлось.
      - Вот так, - начал выговаривать Володя, на Славика глядя: - Мы, мы, инструмент, колун, пиф-паф и дикий Запад! А простую деревяшку обработать, заклинить по-человечески...
      - Хватит тебе, - добродушно проговорил Григорий. - Мы в прошлом году первые топоры тоже, наверное, не лучше сделали. Давайте подправим. Заяц, дай твое рукоделие...
      4
      Первый день желанной работы всегда радость. Если признаться откровенно, где-то глубоко в душе, конечно, кроется предательский холодок недоверия к себе, внутренний голос нашептывает: "А вдруг не справишься? Вдруг окажется, что не способен сделать, или способен, но хуже других? И тогда все будут смотреть на тебя с насмешкой и сожалением, увидев твою настоящую цену". Но другой голос, более сильный, кричит совсем иное: "Я молод! Во мне столько сил, что даже сам я еще не подозреваю, на что способен! И вот сейчас пришло наконец время, когда смогу показать себя. И это не будет хвастовством. Просто буду работать изо всех сил, и у меня получится ловко, умно, споро. И люди будут удивляться, глядя на меня, и завидовать мне".
      Так или примерно так думал Андрей, когда с ребятами шел те двести метров, что отделяли их лагерь от места работы. Все молчали, а по лицам бродили неясные улыбки, кто-то пел вполголоса:
      - Привыкли руки к топорам...
      Останавливался, пережидал минуту и начинал снова:
      - Привыкли руки к топорам...
      У клуба, самого крайнего строения в поселке, остановились. Подошел Володя. На голове его красовалась выгоревшая, когда-то голубая пилотка с ярко начищенной эмблемой.
      - Вова, где это ты головной уборчик-то раздобыл?
      - Хе-хе! Пилотка знаменитая. Знай морскую пехоту. И в прошлом году была в Сибири со мной. Так что Музея ей не миновать. Ну, народ, все в сборе? Начнем. Я, значит, ваш бригадир. Это вы уже знаете.
      - А теперь для вас я буду вроде как бугор!
      Так послушайте, ребята, вы мой разговор!
      пробасил и расплылся в улыбке Петя-большой, огромный, чубастый парняга.
      - Рост метр девяносто, вес девяносто, не считая дури и пуда шерсти на голове, - представил его маленький чернявый парнишка, тоже Петр, по кличке Маленький.
      - А в тебе пуд вместе с шерстью! Лягушонок. Тьфу! - отвернулся Петя-большой.
      - Ну, за дело, народ, за дело, - сдвинул на затылок свою пилоточку бригадир. - Поосторожнее смотрите.
      А на крылечке клуба, на солнцепеке пригрелся и задремал светловолосый парень.
      - Скоба! - позвал его Володя. - Скоба-а-а.
      - А? Что? Меня, что ли? - проснувшись, промямлил парень и сообщил доверительно: - Видимо, придремал.
      Все заулыбались, а Славик не выдержал:
      - Ты что такой стремный мужик? Июль месяц, а ты уже в спячку.
      - А-а, - безразлично отмахнулся Скоба. - Болтай, болтай...
      - Ну, поехали, народ, поехали, - поторопил бригадир.
      - Привыкли руки к топорам! - взревел Петя-большой.
      * * *
      Андрей работал со Славиком и Зоей. Осмотрев место порубки, Славик скомандовал:
      - Мы с Андреем валим, а ты, Заяц, вырубай подлесок.
      Зоя возмутилась:
      - Начинается! Нет, я тоже хочу валить. Я пилила дрова, а это то же самое, только в другой плоскости, - но взялась за топор.
      Тайга была затянута густой сетью мелколесья, кустарника, сухого валежника, так что, прежде чем подступиться к дереву, приходилось вырубать мелочь, которая крепко цеплялась за жизнь.
      Первое дерево мягко упало на землю. И хоть близко никого не было, Славик закричал лешачьим голосом:
      - Бойся!!
      И тайга отозвалась:
      - Ой-ся-а!
      Второе, третье и четвертое дерево тоже легли быстро, поддаваясь нерастраченному азарту работы.
      Толстенная чернотелая лиственница, покрытая зеленым мхом, первая показала характер. Отчаянно хакая, Славик сделал заруб, чтобы указать лиственнице, куда нужно падать, но пилу начало зажимать, как только полотно скрылось в дереве.
      - Она что, сдурела? - удивленно произнес Славик.
      - Спроси у нее.
      Андрей почувствовал, что каждое движение выжимает на лице пот, и, сняв накомарник, поднял сетку. Свежий воздух приятно обдул лицо, но и комары не дремали: они тотчас начали атаку, легко впиваясь в мокрое распаренное тело.
      - Когда я буду пилить? - снова возмутилась Зоя. - Мне надоело воевать с мелочью.
      - Момент, - успокоил ее Славик. - Повалим это чудо, и я передам тебе свой ответственный пост. Это работа не для музыканта.
      Но "момент" затягивался. Пилу таскали с трудом, ухватив обеими руками и упираясь ногой в ствол. Сделали запилы, насколько было возможно, с других сторон, а потом Славик начал углублять заруб. Теперь он уже не хакал молодечески, махал топором реже, тщательно выбирая место для удара. Лиственница не сдавалась.
      - Может, толкнем? - предложил Славик.
      И они минут пять безуспешно упирались в ствол руками, пытаясь расшатать его.
      Справа и слева бухались о землю стволы, а злополучная лиственница стояла, намертво зажав пилу.
      - Может быть, попробуем расклинить? - неуверенно сказал Славик. - Тогда можно будет пилить.
      Андрей вытесал клин и начал вколачивать его в щель реза. Клин пошел неожиданно легко. Лиственница шевельнулась. Андрей застучал топором чаще, дерево начало валиться, прогибаясь в падении, словно вершина хотела оттянуть минуту, когда ей придется больно удариться о землю.
      - Бой-ся-а-а! - так отчаянно крикнула Зоя, что Андрей отпрыгнул в сторону.
      - Народ!? - рявкнул Володя. - Что у вас там?!
      - Порядок, - уныло откликнулся Славик и упал на землю.
      Андрей брякнулся рядом с ним. Мох спружинил, мягко охватывая тело.
      - Моги-и-илка, - проговорил Славик. - Еще одно такое деревцо, и меня хоть самого пили.
      - Бог в помощь, студенты!
      Невысокий плотный человек сел на поваленное дерево, затянулся сигаретой, проговорил сожалеючи:
      - Пару дней такой работы - и копыта на сторону. Точно. Это ж надо так над людьми издеваться.
      - Ой, не говори, отец, - простонал Славик. - Не тревожь душу.
      - Я ж и говорю: издеваются. Видимое ли дело - руками тайгу валить. Это счас в поселке скажи, так все сбегутся на вас смотреть как на чудо какое. А начальству что! - распалялся незнакомец: - Оно от вашей работы не сгорбатится. Нет, я вам вот что скажу, - проговорил он спокойно и наставительно, - вам надо работу эту бросить. Пусть технику дают.
      - Вообще-то верно, - поддержал его Славик.
      - А то не верно, - усмехнулся незнакомец. - Сядьте всей артелью - и баста. Не желаем, мол. Вот тогда начальство и завертится. Все-е сразу найдется.
      И он заерзал на стволе, показывая, как будет вертеться начальство.
      "Он прав, - думал Андрей. Это идиотизм двуручной пилой тайгу валить".
      Мужчина встал, тщательно заплевал окурок и сказал:
      - А если сомневаетесь, что заработок потеряете, то, верь слову, вы сегодня и на хлеб не заработаете. Вот так.
      Секунду-другую после его ухода Славик лежал молча, а потом вскочил, крикнул:
      - Пошли к братве. Сейчас заделаем заваруху!
      - А может, не надо? - нерешительно остановил его Андрей.
      - Я не лошадь!
      И помчался к ребятам, крича:
      - Парни! Ко мне! Митинг проводить будем!
      Андрей и Зоя неторопливо последовали за ним.
      Бригада сбежалась в один миг. Славик горячо и сбивчиво объяснил ситуацию.
      Волосы его мокрыми сосульками прилипли ко лбу.
      - Думают, на нас пахать можно! Хихикают! Мол, студентики вместо лошадей! Пусть горбатятся, мол! Не выйдет!
      - Правильно! - тонко и решительно прокричал Петя-маленький.
      - Технику, конечно, надо!
      - Видимо, верно...
      - Бросьте дурака валять, рассопливились, - жестко сказал Володя, надвигая пилотку на глаза.
      - А что ты, что?! Неправда, что ль?
      - Хочешь, значит, паши!
      - И буду.
      - Дурных нету.
      - Час поработали, и руки оторвались!
      - И заработаешь на сухари, не больше!
      - А-а-а-а-а! - перерезал гвалт чей-то истошный крик. - А-а-а-а-а!
      Испуганная Зоя бросилась к вопившему Григорию.
      - Что с тобой?
      Тот смолк и пожал плечами.
      - Все орут, я думал, и мне можно.
      - Ну и ори дальше, чего остановился, - мрачно сказал Славик. - Ори.
      - Да уже сбил охоту. Теперь покурим, за жизнь поговорим, начальство поругаем. Володя, двигайся ближе, я тебя ругать буду.
      Бригадир подошел к Григорию. Они стояли лицом друг к другу, почти нос к носу. Стояли, и Григорий ругал Володю вполголоса, ласково:
      - Сволочь, ты, бугор. Ох и сволочь. Негодяй. Зачем меня заставляешь пилой деревья валить, - щурил он и без того узкие глаза. - А? Вот ты какой мерзавец! Бензопил не даешь. Хочешь, чтобы я горбатился?!
      Бригадир невозмутимо молчал, а Славик слушал-слушал эту песню и не выдержал, вскипел.
      - Что ты придурка из себя строишь?! Не про Володю же разговор шел. Чего придуриваться, не пойму!
      - А-а-а... Не про бригадира, - удивился Григорий. - Тогда я действительно не то говорю. Извини, Володя, - похлопал он по плечу. - Ты у нас хороший, а вот командир наш - сволочь. Форменная. И я, комиссар, тоже.
      Лица ребят, стоящих возле Григория, остывали после недавней горячки, а Зоя носком сапога ковыряла землю и рассматривала ее и, лишь иногда исподлобья оглядывая всех, сдерживала улыбку.
      - Зря ты, Гриша, спектакль разыгрываешь, - вздохнув, проговорил Петя-маленький. - Ведь не про бугра шел разговор и не про тебя.
      - А про кого же тогда? - теперь уже серьезно спросил Григорий. - Ведь это мы на штабе решили, что нужно работать. Знали, что бензопил пока не будет, а все равно решили. Так что я по адресу. Знали ведь, бугор?
      - Знали.
      - Ну вот... А ты говоришь. Так что нечего нас защищать. Мы во всем виноваты. Нужно было отдыхать, пока технику не дадут. Куда нам спешить? Годы наши молодые. Только вот, может быть, когда строить начнем да не будет материалу хватать, вот этого самого леса, - показал Григорий на поваленные деревья... - Может, тогда... Впрочем, - махнул он рукой, - не будете же вы сами себя ругать. О-опять начальство виновато... Не обеспечило. Тот же командир и тот же бригадир.
      - Вот ты артист, а... - миролюбиво покачал головой Славик, разговор-то о местном начальстве.
      - Что местное начальство, Слава, - развел руками бригадир. - Оно нам объекты указало, следить будет, чтобы не напортачили. А когда и сколько делать - это уж мы сами решаем. Ну подумай сам, подумай. Бросим сейчас работать, сядем, будем сидеть. Бензопил нам все равно сегодня-завтра не дадут, пока техминимум парни не сдали. А вручную хоть немного, но сделаем. Лучше, чем ничего. Мы еще эти дни знаешь как вспомним. Я по прошлому году знаю. Время ох как подпирать будет.
      - Ну, ладно, хватит агитировать, - отвернулся Славик, - поехали, - и, подхватив топор, пошел к своей делянке.
      Петя-большой взревел:
      - Э-гей! Привыкли руки к топорам!!!
      Первые минуты молчали, лишь Славик вздыхал шумно и огорченно.
      "Да-а-а, - сокрушался Андрей. - Чуть было не опростоволосились. Вот для местных была бы потеха..."
      - И все ты, баламут, - не выдержал Андрей. - побежал, заорал Агитатор.
      Славик вздохнул.
      - Да вроде хотел как лучше. Ты тоже хорош. Не мог остановить.
      - Тебя остановишь. Роток на троих бог кроил, а одному достался.
      - Этот черт еще здесь подвернулся, - разозлился Славик. - Не иначе вредитель какой. Я его увижу, ноги повыдергаю.
      - Ну ничего, мальчишки, - успокаивала их Зоя. - Один разговор ведь был. И все.
      Послышался гул мотора, и трактор, не совсем обычный, с гладкой, отполированной наклонной площадкой за кабиной, подъехал к месту порубки.
      - Здорово, хлопцы! - выпрыгнул из кабины Степан. - Как робите? Хлысты давайте. Будемо их на "лежневку" таскать. Там хлопцы заждались.
      Он и сегодня был небрит. Щетина рыжей ржавчиной лежала на его веснушчатом лице.
      - Где бригадир?
      Подошел Володя.
      - О! - удивился Степан, глядя на его пилотку. - Товарищ военный, прибыл до вашего распоряжения, - и руку к кепчонке приложил. - Чокеровщика мне давай и поидемо.
      - Обойдешься. Здесь я буду, Гриша. А там ребята отцепят.
      - Ух ты какой жадный. Дай хлопчика, нехай катается. Или дивчинку вон ту дай. Я с ней знакомый. Я дивчинок люблю, не обижу.
      - Нет, Степан, нечего зря кататься. Людей и так мало.
      - Нехай по-твоему. Поихалы.
      Он влез в кабину трелевочного трактора. И тот проворным красным жуком начал пробираться меж поваленных дерев, затем, натужно погудев, затащил на площадку, словно за спину, охапку бревен и поволок их.
      В чистом небе властвовало солнце, горячее, никак не подходящее к слову Сибирь. Энцефалитки, темные от пота, дымились, но их нельзя снять. Славик разделся было, обрадованно крикнул:
      - О-го-го! Крым!
      Но через минуту его допекли комары и огромные, чуть не в кулак величиной, оводы, налетавшие стаями. Даже сетку накомарника поднять было нельзя.
      Зоя, которая в начале работы была необыкновенно весела и по-детски радовалась всему: зеленой кедровой шишке, большому муравейнику, новой для нее ягоде, - заметно сдала. Лицо стало непривычно серьезным и сосредоточенным, походка отяжелела.
      Время до обеденного перерыва растягивалось, казалось, не имели конца те последние часы, которые уже не скрашивались новизной работы.
      Зое приходилось труднее всех. Андрей с тревогой смотрел, как все чаще выскальзывает из ее рук топор и ладонь не держит ручку пилы, разжимается. Но когда Славик попытался предложить ей отдохнуть, Зоя подняла с лица сетку и неожиданно твердым и высоким голосом, срывающимся на крик, сказала:
      - Гос-споди! Как вам не терпится показать свое превосходство!
      Большие глаза ее, обычно мягкие, теперь были сощурены и злы. Она хотела сказать что-то еще, но раздумала и дернула сетку накомарника, закрывая лицо, точно спуская забрало шлема.
      - Стоп, стоп, стоп, Зоенька, - проговорил Андрей. - А ну-ка садись. Перекурим, Славик.
      Тот послушно рухнул на землю, Зоя осталась стоять.
      - Что ж, мы и будем все время тебя уговаривать, а ты перед нами... из кожи лезть?
      - Я поехала с вами работать, - твердо, не поднимая сетки накомарника с лица, ответила Зоя. - И буду работать наравне. Я не хочу быть нахлебницей.
      - Глупая ты, ой, глупая, - схватился за голову Славик. - Ты погляди, вон два Петра работают. У одного сила как у быка, а у другого - комариная. Так что, один, значит, должен костьми ложиться, а другой курортничать. Чтобы килограммометры одинаковые были. Так, что ли? Какие же тогда мы к черту товарищи?!!
      - Точно, - поддержал его Андрей. - По совести работают, и все. Поняла? - спросил он у Зои.
      Та пожала плечами.
      - Гляди. Если будешь фокусничать, скажем Грише, и он тебя к кухне припишет.
      - Я к командиру пойду, - поддержал его Славик. - Уж очень мне хочется на кухне своего человечка иметь. Лишний половничек, глядишь, подкинет. Подкинешь, а?
      - Хватит вам, хватит, - уже мягче проговорила Зоя.
      После этого разговора она, хоть и работала по-прежнему на совесть, иногда присаживалась на ствол упавшего дерева, отдыхала. И не было уже этой пугающей исступленности.
      Красный трелевщик Степана таскал и таскал пучки бревен. К рокоту его мотора уже привыкли, и к хриплому тенорку, который гул мотора перекрывал.
      - Зачепляй! - обычно кричал Степан, подъезжая. - Зачепляй, ребяточки ждут!
      Но после обеда, дело уже к вечеру клонилось, мотор трелевщика вдруг заглох. Степан вылез из кабины, уселся на гусеницу и сообщил:
      - Пять рокив! Зоинька, поидемо со мной. Довезу до хаты.
      - Какая хата? Ты чего? - подошел Володя. - До восьми работаем.
      - Чого, чого? - спросил Степан недоверчиво.
      - Работаем до восьми, - повторил Володя.
      Степан погрозил ему пальцем.
      - У совецком государстве, - сообщил он наставительно, - как пять рокив, так все до хаты идут. Чуешь?
      Один за другим ребята оставляли свои дела и подходили к трактору.
      - Ты не понимаешь, что ли? Я тебе русским языком говорю: работаем с восьми до восьми. Ясно?
      - Хто?
      - Мы, кто же... Я и ты. Все строительные отряды так работают.
      - Хлопцев пожалей, - указал Степан на ребят. - Они счас попадают.
      - Не попадают, не бойся. Заводи! На "лежневке" хлысты ждут! нетерпеливо бросил Володя.
      - Ни-ни-ни! - решительно отказался Степан. - Ни! Вы на месяц приихалы, тяните из себя жилы, на здоровьичко. А мне робить, робить, робить аж до самой пенсии. Чого я буду надрываться?
      - Степан, ты послушай, - спокойно принялся объяснять ему Григорий. - Мы с начальством говорили. Они тебе будут платить сверхурочные, как положено, по закону. Хорошо заработаешь. Что тебе, плохо? Ты же в два раза больше будешь получать.
      - Ни, ребяточки, - поднимаясь, сказал Степан. - Это же не один день остаться да другой. Один-два дня можно бы выручить. А два месяца так робить я не согласный. Меня жинка из дому выгонит. И никакое начальство меня не заставит. Есть советский закон. Он везде одинаковый, для всех писанный. Ни денег мне не надо, ничого. Да сами подумайте! Все люди на озеро пишли, с жинками, с детишками. Щук ловлют. Я здесь с вами гибнуть должон. Ни-ни-ни!
      - Эх, Степан, Степан, - вздохнул кто-то.
      - Так что поихалы до дому, - заключил разговор Степан. - И те ребяточки, на "лежневке", пусть бросают. Руками же хлысты не потянете? полез он в кабину.
      - Потянем, - сказал Григорий. - Чего же делать остается? Придется тянуть. Скачи щук ловить, рыболов. Давай, ребята, - вздохнул он. - Не зря же пословица родилась: десять студентов заменяют один трактор. Не привыкать. Петро-большой первым, остальные по росту! Зоя впереди - чтоб в яму не влезть. Берем.
      И все молча подошли к длинному стволу, встали.
      - Раз-два! - крикнул Григорий. - Взяли!
      И два десятка рук подхватили шершавый ствол на плечи.
      - Раз-два, раз-два! Левой!
      Словно огромная гусеница-многоножка пошла по земле. Она тяжко дышала, посапывала.
      - Правее, Петя, правей, - подсказывала Зоя.
      Какой-то сучок впился Андрею в плечо и все больнее и больнее давил, добираясь до кости. На короткое время Андрею полегчало, а потом вдруг внезапно навалилась такая адская тяжесть, что явственно хрупнуло что-то не то в позвоночнике, не то еще где. Андрею показалось, что все бревно он один несет. Целиком! Шагнув раз-другой, он прошел этот бугор и тогда выдохнул.
      Позади завелся трелевщик. Гул нарастал, и вот уже слышно стало, как трещат ветви и сучья под его гусеницами.
      Обогнав ребят, Степан развернул трелевщик поперек пути, заглушил мотор и, выскочив на гусеницу, крикнул:
      - Скидавай!!
      - Чего тебе? - спросил Петя-большой.
      - Скидавай, говорю, буду возить!
      - Внимание! Бросаем по команде три. Раз-два-три!
      И тяжело охнула земля, принимая тяжесть на свои плечи.
      - Как на бугорке очутился, будто паровоз наехал, - слабым голосом проговорил Славик.
      - На головы он вам понаихал! На головы! - сказал Степан. - Вот они теперь, дурные, и ногам покою не дают. Хай она пропаде, такая работа! Краще загибнуть! Связался я с вами...
      - А люди на озеро пошли, - сочувственно проговорил Славик. - С жинками. Щук ловлют.
      Степан рассмеялся довольный и, хлопнув себя руками по бедрам, попросил:
      - Слышь, бригадир, дай мене того хлопца в чокеровщики. Гарный хлопец. Чую я, он из хохлов.
      - Я тебе двух хохлов дам, - сказал Володя. - Заводи - поехали.
      И снова началась работа.
      До вечера Андрей дотянул с трудом. Послеобеденная жара была злее. Прикладывались и прикладывались к ведру с водой. Но питье выходило наружу тут же: липким горячим потом, струйки которого текли по груди, спине, ногам, жгли глаза. И даже рукавицы, брезентовые рукавицы промокли, почернели и размягчились.
      И, когда собрались на ужин, не было слышно ни смеха, ни громких разговоров. Молчалив был даже Славик, а Петя-большой, казалось, уменьшился в росте.
      - Может, споешь "Привыкли руки к топорам", - предложил ему Володя.
      - Не-ет, - мотнул головой Петя. - Не привыкли.
      Бригадир обвел взглядом поваленные деревья, а потом ребят.
      - Для первого дня неплохо, но завтра сделаем больше.
      - И сами не хуже этих бревен попадаем, - сказал Славик. - Срамотная работа. Быстрее бы строить что-нибудь.
      - Забирайте инструмент.
      Уже вся бригада, вытянувшись цепочкой, двинулась к лагерю, а Зоя еще сидела на пне.
      - Пошли.
      - Ой, ребята, просто не верится, что день прошел, - засмеялась она. Так бы и сидела, и сидела.
      Славик приподнял ее за плечи.
      - Вперед! Раз-два.
      - И какие только мысли в голову не приходили, - говорила она, осторожно ступая между поваленными деревьями, - и зачем, думаю, поехала. Сидела бы дома. Ни горя, ни мороки. Мама бы с папой увидели... - Зоя остановилась, закрыла глаза, как бы пытаясь представить то, о чем говорила, и засмеялась, закинув голову так, что сетка накомарника обтянула плавную линию носа, открытого рта, подбородка.
      - И не говори, не говори... - удрученно отозвался Андрей.
      - Ничего, - сказал Григорий. - Сейчас обмоемся, и все будет хорошо.
      Но вода не помогла, хоть и освежила. Андрей полез под одеяло сразу же после ужина. И Славик тоже.
      За окном кто-то позвал:
      - Слава, на гитарке побацаем?
      - По башке себя побацай!
      Они даже дверь в коридор не закрыли. Но сегодня никакие комары не могли их потревожить.
      5
      Решили сходить в кино. Ждали Зою, а она все не шла. От безделья "пульку" расписывали.
      - К вам можно, мальчики?! - крикнула наконец она, поднимаясь в вагончик.
      - Просим.
      Зоя вошла и возмущенно руками всплеснула:
      - Преферансисты несчастные! Что же вы не собираетесь?!
      - Голому собраться - подпоясаться, - успокоил ее Славик, натягивая энцефалитку. - Понеслись!
      - А что? - растерялась Зоя. - Вы так и пойдете, в чем работали? Да еще бороды эти ваши, щетина несчастная.
      - Невест клеить не собираемся, - сообщил Славик.
      - Зоенька, - сказал Андрей. - Это еще лучше! Ты на нашем фоне выглядишь ого-го как! Местные кавалеры попадают.
      На Зое была голубая вязаная кофта, серые отглаженные брюки и такая же серая рубашка с белыми перламутровыми пуговицами. Волосы двумя толстыми короткими косичками падали на плечи.
      - Бесстыдники, - усмехнулась она, - обормоты, хиппи. Как будете с людьми рядом сидеть, - и, подойдя к окну, добавила: - Идите сюда, посмотрите.
      По узкому деревянному тротуару к клубу тянулись принаряженные люди. Женщины осторожно, боясь поломать каблуки, перебирались через места, где тротуар был раздавлен гусеницами машин, а потом снова шли, нарядные, постукивая каблуками по доскам; и казалось, что нет рядом с ними тайги, в которой человеческий голос - событие, будто вокруг лежит большой город, а этот тротуар и десяток домов только часть его.
      - Ладно, Зоя, - вздохнул Андрей. - Усовестила. Только вот брюки у меня помятые.
      - Утюг еще не остыл! - обрадовалась Зоя. - Я принесу.
      Собрались быстро, лишь Славик, войдя во вкус, принялся какой-то бантик на шею повязывать. "Артист должен выделяться из толпы", - сказал он. Но ждать его не стали.
      Выходя из комнаты, Андрей бросил через плечо:
      - Не забудь духами себя опрыскать, женишок!
      Сапог бухнул по уже закрытой двери.
      В большом с голыми стенами фойе клуба кучками стояли люди. Володя пошел за билетами.
      - Здравствуйте, - сказал, словно пропел, кто-то рядом. - Вот и вы к нам в клуб собрались.
      Андрей повернулся. Он сразу узнал этот голос, его мягкую, окающую певучесть нельзя было забыть. Да, это были девушки, которым помогал Андрей в день приезда. И поздоровалась сейчас, конечно, Наташа. Правда, на работе, в стареньком комбинезончике, она, честно говоря, выглядела привлекательнее. К нежному, почти детскому лицу, с еле заметными веснушками на переносье, так не шла вся эта косметика: поднятые к вискам брови, губная помада.
      - Здравствуйте, - несколько запоздав, ответил Андрей. - Знакомьтесь, мои товарищи.
      Разговор пошел своим чередом. Андрей даже чуть отвернулся в сторону, чтобы слушать Наташу, не глядя на нее. Так было лучше.
      - Убежали... Бросили... Сами с девушками развлекаются, - пожаловался подошедший Славик.
      В ровное жужжание непрекращающихся разговоров, царивших в фойе, ворвались вдруг голоса:
      - Что, я лондонский фраер, да? Что, меня можно купить задарма? Да?
      - Не гундось, Ваня.
      В фойе вошли и остановились, и заговорили громче всех трое парней. Они выделялись не лицом, не одеждой, не ростом, а чем-то другим. Их голоса, взгляды, которые изредка, словно нехотя, бросали они на людей, показывали, что им нет дела до остальных. Особенно заметен был третий, высокий черноволосый, сутуловатый, вертлявый и ломкий, словно не имевший в теле прочного стержня. Он говорил громче, картиннее гримасничал и жестикулировал, неестественнее смеялся.
      - Местные приблатненные товарищи, - усмехнулся Славик. - И здесь они, родимые.
      Андрей, конечно, знал таких. Их можно встретить на танцплощадках, и особенно возле.
      Длинный нетвердой, но легкой походочкой подтанцевал и остановился рядом с Андреем.
      - Позвольте побеспокоить молодых строителей коммунизма, - блеснув золотым зубом, проговорил он с лихой улыбочкой и, прижав к груди ладонь с длинными пальцами, представился, не кланяясь, а, наоборот, откидывая назад голову, как бы желая полюбоваться произведенным впечатлением: - Ваня Бешеный Судак. А ваши имена узнаю позднее. Сейчас я под газом и все равно забуду.
      Затем он резким коротким движением поднес ко рту руку, жарко дохнул на камень увесистого перстня, багровевшего на мизинце, протер его о рубашку и спросил, наклонившись и вытянув шею:
      - Натаха, а здесь ли ты должна быть?
      По лицу Наташи скользнуло плохо скрытое раздражение.
      - Ты кто мне, свекор?
      - Ой-ой-ой, разговорчики, - проговорил длинный с той же улыбочкой, извиваясь бескостным телом, и поиграл ладонями поднятых рук, словно дразнил ребенка интересной вещью. - Какие мы самостоятельные!
      - Отвяжись, - отрезала Наташа.
      - На-та-ха, - согнулся, прислушиваясь, длинный, - не поднимай зехера, и протянул к ее плечу руку.
      Но рука не дошла до цели, ее остановил Славик.
      - Спокойней, юноша.
      - Что? - прищурился длинный. - Что ты гутаришь, не пойму?
      Его пронзительный тенорок обрезал говор в зале.
      - Иван, брось. Пошли, - негромко, с ленцой произнес один из приятелей.
      И те, двое, зашаркали к выходу.
      Иван оглянулся на них, снова дохнул на перстень и, протерев его, проговорил:
      - Так, значит, познакомились: Ваня - Бешеный Судак. Запомните, - и затанцевал вслед за друзьями.
      Только сейчас, когда длинный вышел из зала, Андрей почувствовал, как напряжено его тело и правая рука сжата в кулак. "Неужели пришлось бы драться? - подумал он. - Идиотизм".
      - Что это... - начал было Славик, но Григорий перебил его:
      - Пошли. Володя билеты взял.
      В фойе торопливо вошли несколько человек из отряда. Они огляделись, подошли к ребятам.
      - Что за шум? Что за паника?
      - О чем это вы?
      - Мальчишка прибежал. Ваши, говорит, драться с каким-то Судаком будут.
      - Какой мальчишка?
      - Маленький такой...
      - Колька, что ли? Где он?
      - Откуда мы знаем, Колька - Васька... Прибежал, заорал, и все.
      Андрей вышел из клуба, обошел его вокруг. Кольки не было.
      После того как кончился фильм, Наташу с подругой решили проводить домой. Мало ли что может случиться...
      В поселке было тихо. Легкий сумеречный свет белой ночи напоминал непогожий день. Тонко окрашенное небо и нежный перелив красок на западе, там, где недавно было солнце, раздражали своей акварельной ненатуральностью.
      Наташа жила недалеко. Но приходилось идти медленно, потому что на пути то и дело попадались изгрызенные гусеницами бревна, выступающие из земли корневища, обломки досок, проволока.
      И тем неожиданнее были небольшая цветочная клумба, разбитая возле Наташиного вагончика, и зеленая плетень незатейливых вьюнков с белыми и розовыми цветами-граммофончиками, которые закрывали облезлую стену.
      Зоя ахнула, присела возле клумбы и принялась разглядывать цветы, низко пригибаясь к ним, нюхала и смеялась тихонько, и торопливо спрашивала:
      - Кто это? А?.. Кто посадил?
      - Мы... Так, на пробу, - отозвалась Наташа. - Привезла семян немного, какие покрепче, табак вот, ноготки, смолевка, еще кое-что. И ничего, погода балует.
      Она сорвала несколько цветков и протянула их Зое. Та проговорила, отстраняясь:
      - Зачем же вы...
      - Берите. Для того и сажены. Может быть, зайдете в гости? - пригласила Наташа. - Чаем угощу.
      Славик раскрыл было рот, чтобы принять приглашение, но Григорий, церемонно наклонив голову, развел руками.
      - Рады бы, да завтра рано вставать. В другой раз.
      Они пошли назад, а Славик бурчал:
      - Всю вы мне жизнь испортили... Может, угощение бы перепало. Каша осточертела.
      Зоя спросила:
      - Эти парни теперь затаят на вас злобу? Как бы чего не случилось. Очень уж неприятные типы.
      - А-а... Не маленькие. Чего бояться?!
      - О чем вы? - оставив свой скулёж, спросил Славик.
      - Я говорю о тех, из клуба. Боюсь, что они не забудут.
      Григорий кивнул головой:
      - Да. Может быть.
      В следующую минуту Славик прыгнул вперед и, повернувшись лицом к ребятам, загородил дорогу. Задрав подбородок, он заговорил резко и картинно жестикулируя:
      - Но они не знают, с кем имеют дело. Что это такое!? - ткнул он себя пальцем в грудь. - Что это такое, я вас спрашиваю?! - закричал он.
      - Кожа да кости, - успокоил его остановившийся Володя.
      - Молчать, завистник! - вскипел Славик. - Это сплошной мускул! Это сила и ярость! И кто с мечом к нам войдет, погибнет от этого кулака! - И вскинул над головой кулак.
      Зоя смеялась и, вынув один цветок из своего тощего букетика, приладила его Славику на рубашку.
      Андрей успокоил друга:
      - Теперь мы все поняли. И нас не напугаешь. Пойдем, ярость.
      На кухне громыхали посудой. А за столами и рядом, на бревнах, пили чай, курили, беседовали, точили топоры и пилы.
      Григорий в штаб завернул, Зою поварихи к себе позвали, остальные же по вагончикам разошлись, ко сну готовились.
      - Вообще-то мы можем в историю влипнуть, - проговорил Володя. - Девка, видно, еще та. Сегодня они поругались, завтра помирятся, а нам морока.
      - Ну и что, - ответил Славик. - Какая еще морока?
      - Какая, какая! - окрысился Володя. - Ты думаешь, эти парни отвяжутся. Как же...
      - Ну, а мы-то при чем. Мы первый раз этих девчат видим. Правда, это нашего ловеласа знакомые, - шутливо толкнул Андрея Славик. - Пусть заступается. А мы ему поможем. Не отвяжутся, так дадим по рогам. Что же, будем смотреть, как они девчонке жить не дают? Она вроде толковая.
      - Даешь, - ухмыльнулся Володя. - Потом в институте и разбираться не будут. Выкинут, и все. Скажут, зачем связывались. Она без нашей защиты жила и проживет.
      Андрей молчал. Он о Кольке думал. И решил завтра же его разыскать.
      6
      Ручные пилы ушли в отставку. Две бензопилы "Дружба" достались бригаде. Работали с ними Володя и Петя-большой. Уже с утра навалили они столько леса, что и передохнуть было некогда.
      Деревья лежали внахлестку, одно на другом, и пробираться в этом содоме, обрубая сучья, было трудно. Поначалу Андрей представлял себе работу сучкоруба легкой и незатейливой. Иди себе по стволу и помахивай топориком. Но теперь, продвигаясь по скользкой, словно жиром смазанной, сосне, оступаясь в невидимые, заваленные ветками ямы, обдирая лицо, когда приходилось подбираться к стволу неподступно-колючих, опутанных паутиной елей, Андрей думал иначе. Только лиственница поддавалась легко. Толстенные ветки ее достаточно было разок ударить, и они с хрустом отламывались. А к березе, сосне и кедру нужно приловчиться. Ахнул было Андрей сплеча по сосновому суку, и отскочивший топор, к счастью вскользь, полоснул по ноге, распоров сапог. Андрей вполголоса выругался, но работать стал осторожнее.
      - Берегись!
      - Бойся! - кричали то Володя, то Петя-большой, и зыбко качалась земля под ногами.
      Андрей поднимал голову, слыша крики, и с тоской убеждался, что поспеть за разохотившимися в работе "дружбистами" нет никакой возможности.
      - Осатанели парни, - жаловался кто-то.
      А облепленный паутиной, похожий на лешего Славик кричал бригадиру:
      - Бугор! Не зверей! Загоняешь ты нас со своей игрушкой!
      И когда вечером бригадир наконец закричал долгожданное: - Кончай, народ! Ко мне! - Никто к нему не пошел.
      Медленно, постанывая, разгибали спины, жадно пили из ведра теплую воду и тяжело валились на землю.
      - Бригада - сплошной повал, - засмеялся Володя и вдруг застыл, завороженно глядя в сторону тайги.
      - Тиш... - зашипел он, приседая. - Глухарь.
      Поднялись все. Даже Скоба открыл оба глаза, протер их руками и уставился в сторону, куда смотрел бригадир.
      Андрей затаил дыхание.
      - В-о-о-н... - прошептал Володя. - Видите, здоровая листвянка. Так чуть правей.
      - Ага.
      - Во здоровый...
      - Снять бы его...
      - Так и подпустит, разевай рот шире.
      Теперь и Андрей увидел глухаря: большая черная птица сидела неподвижно. До нее было метров двести.
      - Трах-ба-ба-бах-бах! - заорал что есть мочи Славик и замахал руками.
      Птица тяжело поднялась с дерева и ответила:
      - Карр-р-р!
      Минуту молчали, приходя в себя, а потом Андреи хохотал так, что заболел затылок. Славик дурашливо катался по земле, ухватившись за живот и вопил:
      - Пожизненный клей! Глухарь! Уйди, бугор, а то я сдохну!
      - Хватит, хватит... Ишь, обрадовались.
      - Ну, поехали...
      - Стой, народ, - остановил Володя, - еще одно сообщение. Штаб решил сегодня после работы провести воскресник, вместе с поселковыми. В лагере уберем, возле клуба. Площадки сделаем: волейбольную, городошную.
      Бригада заворочалась, недовольно загудела.
      - Штаб решил, пусть и работает. А я, как бобик, умотался, копытом не шевельну, - отозвался Славик.
      - Надо убрать. Чего в свинстве жить. И площадки нужны.
      - Кому нужны, пусть те и делают.
      - Я приехал сюда не мусорщиком работать.
      - Точно. Тыщу лет валили, а теперь дурачков нашли.
      - А заплатят за это?
      - Благодарность, видимо, объявят!
      - Да уберем, какой разговор, - поднялся Петя-большой. - А тебя, детинушка, задавлю, если будешь противоречить, - положил он лапищу на голову своего маленького тезки. Но тут же взвизгнул от щекотки и бросился убегать.
      - Пошли, ребята, пошли...
      В лагере и возле уже шла работа. Таскали и складывали в штабеля разбросанные доски и брусья, рубили и пилили торчащие из земли пеньки, со звоном и скрежетом сгребали и грузили на носилки битые бутылки, жестянки консервных банок. Их было здесь великое множество, особенно под вагончиками. Тут же сколачивали из горбыля тротуары, прокладывая их к кухне, умывальнику, клубу.
      Володина бригада работала на краю лагеря, невдалеке от клуба. Андрей со Славиком под вагончик забрались и выгребали оттуда мусор, когда рядом раздался раскатистый смех.
      - Ха-ха-ха! Молодцы, комсомольцы. Старайтесь, Родина вас не забудет.
      Ребята вылезли наружу. Три парня, которых они недавно видели в клубе, стояли возле вагончика. Разглагольствовал длинный - Иван.
      - Не забудьте и возле нашего дома марафет навести, - подбоченился он и дурашливо раскрыл рот. - А что? В порядке помощи. Человек человеку... Вы мне - чистоту, я вам - поллитру. У вас сухой закон, так я ее сам выпью, за ваше здоровье. Пойдет?
      Ребята стояли растерянные, не зная, что ответить. Сзади за плечо Андрея тронула чья-то рука.
      Начальник участка Прокопов с маленькой девчушкой, которая удобно сидела на его просторном плече, встал рядом.
      - Чего зубы скалите? - спросил он у парней. - Работать пришли - берите лопаты. Нет - так сматывайтесь, чтоб духу вашего не было!
      - А что, что?! - запетушился Иван. - Разве не имеем права подышать? После труддня. Вполне.
      - Я говорю: пошел. А то покажу труддень!
      Троица ушла, бормоча себе под нос что-то невнятное.
      Девчонка, обхватив голову Прокопова, попросила:
      - Папа, не ругайся, я боюсь.
      - Ты что, - засмеялся Прокопов, снимая ее с плеча, - я вовсе не ругаюсь, маленькая.
      Девочка в больших руках Прокопова и вправду казалась крошечной.
      - Извините, ребята, есть у нас и такие. Извините, - проговорил начальник участка. - Болтун! Ко мне! - Собака примчалась мигом и стояла, весело помахивая хвостом. - Будь с Леночкой, Болтун, - приказал Прокопов. Понял?
      Болтун переступил ногами, хвостом еще сильнее завилял: дескать, что тут непонятного.
      Девчушка его тотчас обняла, начала уговаривать:
      - Болтуша, Болтуша, где ты репьев набрал. Давай я их вытащу.
      - Антоныч! - закричал Прокопов. - Гони сюда!
      Подъехал тягач со свеженькими, недавно ошкуренными столбами, какие-то девушки стояли в кузове.
      Лихарь выпрыгнул из кабины, замахал длинными руками.
      - Живей, девчата, живей! Прыг - и на землю! Что вы такие неповоротливые! Вот помню я, тридцать лет назад, молодой, красивый...
      Девушки прыснули, видно, не могли представить, что носатый, жердлявый Лихарь мог быть красивым и молодым.
      - Значит, не верите?!
      Сделав зверское лицо, Лихарь засунул два пальца в рот да так разбойничьи свистнул, что все вокруг сразу поверили: был Лихарь молодым. Был!
      - Комиссар! Куда комиссар делся? Где волейбольную площадку делать будем?! Вон скрепер идет!
      Григорий с Лихарем пошли к клубу. Прокопов остался у вагончиков. Взяв лопату-грабарку, он начал шуровать ею, покрикивая:
      - Давай-давай! Носилочки, носилочки! Не ленись, ребята!
      И вовсе не похож он был на бугая. Лицо у него приятное, только дубленое, красноватое. А силища... Когда нужно было железные бочки с известью на тягач погрузить - они городошной площадке мешали, - начались дебаты. Прокопов же подошел, затянул на поясе широкий офицерский ремень, ухватил бочку, поднял и в кузов бросил. Потом другую, третью. Люди вокруг только рты разинули. А Григорий сказал Володе:
      - Вот так, штангист. Понял?
      Прокопов, услышав, повернулся к Володе, окинул его взглядом, спросил:
      - Второй средний? По какому работаешь?
      И к великому Володиному удовольствию, начался у них серьезный, профессиональный разговор.
      - Мать моя! Это еще что за гвардия? - воскликнул Лихарь.
      От поселка к лагерю приближалась небольшая колонна из десятка пацанов.
      Лица были серьезны. Впереди маршировал Колька, широко размахивая руками. Иногда он косил глазом назад и шипел сдавленно:
      - Р-ровней иди... Рот закрой, Васька...
      За десяток шагов от площадки Колька скомандовал: "Стой!", подошел к Прокопову и доложил:
      - Индейский отряд "Разведчик" прибыл. Ставьте на работу.
      На голове Кольки, надо лбом, торчал пучок длинных перьев, привязанных тесемкой. Такие же султаны из перьев были и у других ребят.
      - Какой, какой отряд? - почему-то шепотом спросил Лихарь.
      - Индейский отряд "Разведчик", - сурово повторил Колька.
      Лихарь раскрыл было рот, хотел еще что-то спросить, но Прокопов его опередил.
      - Комиссар, принимай разведчиков, - без тени улыбки сказал он. Определи их на работу.
      Григорий повел ребят к клубу.
      И лишь тогда Лихарь, разинув рот от уха до уха, закатился в беззвучном смехе, прикрывая лицо руками.
      - Индейцы... - сдавленно сипел он. - Монтигомо - Ястребиный Коготь... Черти полосатые.
      Прокопов тоже засмеялся.
      Снова все пришло в движение. И в лагере, и на площадках, и у клуба.
      Зоя с прорабом напропалую кокетничала. Они размечали волейбольную площадку.
      - Валерий Никитич... Валерий Никитич... - щебетала Зойка.
      Валерий Никитич был молод, носил джинсовый костюм, очки в тяжелой оправе, гривастую студенческую прическу. Так что не грех с ним было и пококетничать.
      - Зоенька, Зоенька, правее реечку поставьте! - кричал он.
      - Слушаюсь, Валерий Никитич, слушаюсь! - откликалась Зоя.
      Было шумно, суматошливо. Инструмента уже не хватало.
      Болтун, кудластый Болтун, с веселым лаем носился, а за ним гонялась Прокопова дочка. Она цеплялась за его густую шерсть, хотела повалить. Болтун вырывался и мчался прочь от девочки, делал круг, сразу же возвращаясь к ней.
      * * *
      После воскресника Андрей пошел Кольку провожать. На голове мальчишки по-прежнему красовался пучок длинных птичьих перьев.
      - Что это у вас за отряд? - спросил Андрей.
      Колька подозрительно покосился.
      - Вам, значит, можно отряд, а нам нельзя?
      - Почему нельзя... Я просто спрашиваю, какой отряд?
      - Индейский.
      - А почему индейский?
      - А почему у вас студенческий?
      - Здорово. Мы же студенты, вот и студенческий. А вы школьники - значит, школьный.
      - Школьный, - презрительно усмехнулся Колька. - Скажешь тоже... школьный. Индейский, вот это да.
      - А почему "Разведчик"?
      - А у вас почему "Ермак"? Вы что, Ермаки, что ли?
      - Вообще-то верно.
      - А мы разведываем.
      - Что разведываете?
      - Разведываем. Нельзя говорить. Не обижайся, я клятву дал.
      - Раз клятву, тогда конечно... Слушай, это ты ребятам в лагере сказал, что нас бить собираются? Тогда, в клубе?
      - Я.
      - С чего ты взял? Кто нас бить собирался?
      - Я у клуба слышал. Ваня этот бешеный. Лезет на всех. Задавучий. Вот я и побежал. Неправильно, что ли?
      - Да нет, может, и правильно. А ты чего не приходишь к нам?
      - Чтобы врачиха опять орала?
      - Не будет она орать, - успокоил его Андрей. - Мы ей сказали, приходи.
      - Приду, - пообещал Колька. - А ты нам можешь индейские значки нарисовать? Как у вас на рубашках?
      - Нарисую. Только ты скажи, что рисовать. Подумайте с ребятами, и скажешь.
      - Точно нарисуешь?
      - Я же сказал.
      - Тогда я побегу к пацанам. Может, сегодня успеем придумать.
      - Беги.
      Колька, поддернув штаны, помчался рысью и исчез за вагончиками.
      Андрей же пошел потихонечку дальше и скоро очутился за поселком, на развилке дорог. Одна из них вела к посадочной площадке вертолетов, другая поворачивала вправо, к станции. Андрей двинулся по второй.
      Вечерело. Погустела комариная сетка, висящая возле лица. Сумерки пробрались в тайгу, она потемнела. Розовой пеной лежали высоко в небе легкие облака. А от поворота дороги, навстречу Андрею шла женщина.
      Еще издали, не видя ее лица, Андрею показалось, что походка и фигура женщины знакомы, а пройдя десяток-другой шагов, он понял, что это Наташа. Андрей остановился, подождал и, когда Наташа поравнялась с ним, поздоровался.
      Сегодня на лице Наташи не было и следов косметики, которая неприятно поразила Андрея в клубе. Оно было ясным, и ветер плескал на него темные пряди распущенных волос, обнажая маленькое ухо с проколотой оттянутой мочкой.
      Андрей вдруг почувствовал, как томительной и светлой волной наплывает на него робость.
      - Гуляете? - спросил Андрей, когда они пошли рядом, и показал глазами на большую сумку: - Позвольте?
      - Да она пустая, - отозвалась Наташа и легко подняла сумку на вытянутой руке перед собой, но потом вдруг передумала, протянула ее Андрею: - Держите.
      - Гуляете? - еще раз повторил Андрей.
      - Купаться ходила. Постирала немного. Здесь озеро, километра два по дороге. Правда, вода какая-то черная, но чистая, да и лучше нет.
      - А я не, знал, - отозвался Андрей и вдруг со страхом почувствовал, что наступает катастрофическое состояние, которое было его всегдашней бедой. Он никогда не был молчуном и считался в своем кругу человеком разговорчивым. Но стоило ему остаться наедине с девушкой, которая ему нравилась, и язык замирал. Боязнь сказать что-нибудь не так, заговорить о пустом и тем показать себя человеком болтливым и бестолковым, слишком откровенное желание с первых минут разговора понравиться, произвести выгодное впечатление портили дело. Десятки будто бы подходящих тем вертелись в голове и просились на язык, но все тот же страх заставлял лихорадочно искать лучшее. А время между тем шло, и унизительная, по его мнению, пауза затягивалась. Все новые и новые темы, забавные случаи и истории вспоминал он, тотчас отвергая их. Пауза становилась угрожающей. Андрей окончательно терялся и, желая во что бы то ни стало прервать мучительное молчание, с каждой минутой отдаляющее его от идущей рядом девушки, бодро наигранным, насквозь фальшивым голосом начинал действительно бесцветный и пустой разговор, какой ведут люди, когда им приходится идти рядом. Путь становился тягостным, длинным, и Андрей с нетерпением ждал конца, быстро прощался, а потом ругал себя последними словами и горько жалел, что все получилось так нескладно. Так вышло и сегодня. Он уже начал ругать себя, что пошел с девушкой, надо было поздороваться и идти своей дорогой, не выставлять себя на посмешище. Но его выручила Наташа.
      - Домой вы дошли спокойно?
      - Да, конечно.
      - Я боялась, как бы эти... - она запнулась, - ну, Ваня Судак, по пьянке драться на вас не кинулись.
      - Нас же было четверо. А вас они не потревожили?
      - Обошлось, - нахмурилась Наташа и тут же спросила: - А эта девушка, Зоя, она вместе с вами в бригаде работает?
      - С нами.
      - Молодец! Вот молодец!
      В голосе Наташи звучало уважение.
      - Чему вы удивляетесь? Ведь вы тоже работаете, и больше, чем Зоя.
      - То я, а то она, - разница.
      Минуту поколебавшись, Андрей спросил:
      - А кто эти ребята, вчерашние?
      - Эти-то... Ну, тот высокий, Ваня - Бешеный Судак. Так... без царя в голове. Больше пьет, чем работает. Его бы выгнали давно, да людей не хватает. Электрик... А те двое, я и звать-то их как не знаю, недавно приехали.
      - Они пристают к вам?
      Наташа не ответила, опустила голову.
      - Да вы не бойтесь, скажите. Мы с ними не справимся, что ли. В конце концов начальству вашему скажем. Тоже мне гангстеры.
      - Нет, не надо начальству, - испуганно сказала Наташа. - Не надо.
      Андрей остановился.
      - Послушайте, чего вы боитесь?
      - Хорошо, я вам скажу, только об этом не надо рассказывать, и заступаться за меня не надо. Я сама не маленькая. Обещаете?
      - Обещаю.
      - Хорошо, пойдемте, чего мы стали... - Она повернулась к Андрею и пожаловалась. - Пристает он ко мне.
      Это было сказано просто, но такими жалобными стали Наташины глаза, в которых казалось вот-вот проступят слезы, что Андрею сделалось не по себе.
      - Кто пристает, Иван? - спросил он тихо.
      - А-а, Иван этот - пешка. Китыч пристает.
      - Какой еще Китыч?
      - Да прораб наш, Валерий Никитич. Его Китычем все зовут.
      Андрей удивился.
      - Это в очках? Наш прораб?
      - Да, он. Когда мы в клубе были, он мне днем еще сказал, что какой-то праздник у них, чей-то день рождения. И чтобы я пришла. Иван потом тоже подходил: не забудь, мол, смотри. Человек ждать будет. А я плюнула и не пошла.
      Он и раньше... то провожать идет, то придет домой - не выгонишь же, сидит, сидит... Не нравится он мне, и все, - простодушно сказала Наташа и руками развела. - Ну, не лежит к нему душа. А тут эти сваты пришли. Прямо в клуб. Ждет, видишь ли... Ой, - вздохнула Наташа. - Так нехорошо получается. Вот и вам теперь... неприятность может быть. Он настырный, Китыч. Может, и зря не пошла. Не съел бы, в конце концов.
      - И правильно, что не пошли, - сказал Андрей. - Тоже мне хозяин. Правильно сделали. Не бойтесь. В случае чего я помогу.
      Но Наташа оставалась по-прежнему невеселой. Поэтому Андрей согласился зайти в "балок" - маленький бревенчатый домик, где жила она с подругами. К тому же ему просто-напросто не хотелось расставаться с Наташей.
      Девичья квартирка была тесной: крохотная кухня с железной печкой и комнатка, в которой умещались три кровати да стол. О том, что жили здесь женщины, говорили флаконы да склянки на тумбочке, беленькие занавески на окнах, открытки с красавчиками киноактерами на стенах возле кроватей да какая-то зелень в простых стеклянных банках.
      На подоконнике лежали книги. Андрей перебрал их: несколько учебников и еще какое-то детективное чтиво.
      - Можете взять почитать, - сказала Наташа.
      - Нет, - помедлив, отозвался Андрей, - не хочу.
      - Я тоже такие книжки не очень люблю, - сказала Наташа.
      - А что же вам нравится? - заинтересовался Андрей.
      - Да разное... Садитесь, чего стоять-то. Чай будем пить. Мама варенье прислала. Свежее.
      Она ушла на кухню, загремела посудой. Когда вернулась, Андрей повторил:
      - А что же вам все-таки нравится?
      - Вы о книгах? - засмеялась Наташа. - Дотошный вы... Да из меня читака... так, от скуки. А вообще я люблю про будущее читать... - и замолчала.
      - Фантастику, - помог ей Андрей.
      - Может, и фантастику, только чтобы там людей побольше было, а не одни машины. Интересно ведь знать, как люди будут жить. А машины что... их и сейчас много.
      Она обхватила стакан ладонями, грела их, и, глядя куда-то мимо Андрея, продолжала:
      - Я книжкам про революцию верю и кино. Хорошее было время. Люди старались... - она запнулась и взглянула на Андрея: не смеется ли. Андрей был серьезен. - Старались не только для себя, для всех вместе. Я как-то лежала ночью, приемник слушала. Передача была про Дзержинского. Письма его читали. И вообще про него рассказывали. Письма-то настоящие ведь читали. Он не знал, что их когда-нибудь по радио будут читать. Его родные уговаривали, чтоб он бросил все это дело. Они богатые были. Но он им прямо сказал, что будет до конца бороться. Я, конечно, не помню, но он там очень хорошо говорил. Прямо реветь хотелось...
      Она посидела еще мгновение задумавшись, а потом вдруг усмехнулась, покачала головой.
      - Гос-споди, застрочила... Вы про это, наверное, сто раз читали.
      - Нет, не читал. - солгал Андрей.
      - Давайте, я вам еще чайку налью. И варенья побольше кладите.
      Андрею хотелось вернуться к прежнему разговору, да сдерживала боязнь показаться навязчивым.
      - Варенье-то ох как хорошо, - причмокнула губами Наташа и зажмурилась. - Мама варила. Мы в Серове живем. Еле отпустила меня сюда. Уж я уговаривала, уговаривала. Мне и самой не очень хотелось уезжать из дому, да подзаработать хочется, - объяснила она с бесхитростной откровенностью. Здесь, знаете, хорошо платят.
      Андрей рад был этой откровенности. Он даже не заметил, когда стали говорить они друг другу ты. Случилось это невольно и естественно.
      А когда, неловко шевельнувшись, он уронил на колени с ложечки несколько капель варенья и, Наташа заохала: "Испачкался", хотя на нем были зеленые, чуть ли не брезентовые брюки, в которых работал, и наклонилась над ним с тряпкой в руках, осторожно вытирая варенье, Андрей не остановил ее, не сказал: "Что ты, это ж рабочие брюки, больше чем они вымазаны, их не запачкаешь", а сидел беспомощно опустив руки и улыбался растерянно-глупой, довольной улыбкой. И радовался возможности ближе обычного увидеть ее лицо, чувствовать тепло ее тела.
      - Все в порядке, - объявила Наташа, поднимаясь и откидывая тыльной стороной ладони волосы со лба.
      И они снова пили чай, разговаривали, а потом играли в шашки. И лишь когда заскрипели ступени крыльца: пришли Наташины подруги, Андрей вспомнил про время и ахнул: шел двенадцатый час.
      "Ребята теперь что только не подумают", - мелькнуло у него в голове. Попрощавшись, выбежал он из комнаты, спрыгнул с крыльца и, наткнувшись на какой-то пенек, чуть не упал на землю.
      - Лоб не расшибите, сударь, - раздался голос.
      Андрей вздрогнул, но уже в следующую секунду понял, что это Григорий.
      - Откуда вы здесь? - удивился он, различая рядом с Григорием Славика. Чего бродите? Почему не спите?
      - Бродите, - жалобно проговорил Славик. - Ты, значит, развлекаешься... С дамами. А товарищи твои, как собаки, под углами сидят. Чтоб завтра же купил нам литруху... яблочного сока. Нет, два литра, - передумал вдруг он.
      - Пошли, - позвал Григорий. - А мы часов в десять спохватились, нет тебя. По всем вагончикам прошарили - нету. Вот тут нас и стукнуло. Ну, думаю, перехватили где-то Андрюху. И понеслись со Славиком. Решили командиру пока не говорить. Пробежим, думаем, по поселку. Не найдем - тогда уж скажем.
      - Ну, я-то сразу почувствовал, - перебил его Славик, - где этот ловелас увивается. Приходим - точно. Сидят голубки. Чай с вареньем распивают. А какое варенье было? - толкнул он Андрея.
      - Смородиновое. А что?
      - Ой-ой-ой! - закричал Славик. - Я же это варенье до смерти люблю, - и, внезапно успокоившись, махнул рукой. - Грише спасибо скажи, что он жалостливый. Я бы враз вашу идиллию нарушил и все варенье сожрал.
      - На это ты скорый.
      - Спасибо, ребята. И простите меня, дурака, - сказал Андрей.
      - Чего уж там, - отозвался Славик. - Сами молодыми были. Предупреждай только.
      Григорий шел молча и только в вагончике, когда Володя, увидев входящего Андрея, воскликнул: "Вот, я же говорил, что все будет в порядке!" - сказал:
      - Конечно. Ты у нас ясновидец.
      Тут Зоя прибежала, затарахтела.
      - Где, где... Где он был?
      Славик приподнялся, ехидную физиономию состроил и начал:
      - А был-то он, наш голубок...
      Но Григорий перебил:
      - Слушай, ты, мандолина, гитара и бас, помнишь, - когда приехали, о чем ночью орал?
      - Когда орал? Чего?
      Григорий медленно прикурил, скуластое лицо сощурилось в улыбке, глаза узкими стали.
      - Вон Андрей скажет. Ты же кричал, что на концертах будем зарабатывать. Так? Как вечер - пятьсот рублей на стол. Еще вечер - тысяча. Про фотографию говорил - тоже золотое дно.
      Славик обомлел.
      - Точно! Я с этим лесом, с этой древесиной, сам дубиной стал. Слушай, заегозил он. - А ведь это можно, да? Это ж не запрещается? Ведь ребята на Камчатке в прошлом году так делали. И ничего.
      - Почему же нельзя, - успокоил его Григорий. - Готовьте программу. Первый раз в этом клубе прогоним. Триста мест. По полтиннику. Ты по полтиннику говорил?
      - Ага.
      - Сто пятьдесят рублей. Тоже негде взять.
      - Железно... - шепотом проговорил Славик. - Сейчас побегу ребятам скажу, - бросился он к двери.
      - Да спят уже все, - остановила его Зоя. - Двенадцать часов. Ой, пойду... Как подумаю, что завтра подниматься... Мама-а...
      Улеглись спать. Вместе с легкой дремотой полусна пришла мысль о Наташе. Андрей пожалел, что так скоро попрощался с ней, не договорился о новой встрече. Хотя к чему договариваться? Пойти к ней, вот и все. Ему представилось, как входит он завтра в Наташину комнату, как встречает она его. Явь постепенно перешла в сон, который не прерывался до самого утра, и потому Андрей спал и проснулся легко.
      7
      Володина бригада неожиданно удвоилась. Только за работу принялись десяток деревьев повалили, не более, - как, перекрывая натужный вой бензопил и стук топоров, раздался леденящий душу вопль. Ничего не понимая, ребята оглядывались недоуменно.
      - Ты, что ли, дурака валяешь? - спросил Володя у Славика.
      - Чего ты все на меня! Я что, дурной...
      И снова, теперь уже в тишине, повторился многоголосый вопль. А вслед за ним из-за ближних кустов и деревьев, из вороха ветвей, лежащих рядом, вылетела ватага Колькиных индейцев. Сегодня они не султанами перьев были украшены. Одежду их прикрывали хвойные лапы, березовые ветви, даже на фуражках и кепчонках тоже кустики зелени были пристроены.
      Промчавшись с боевым кличем по порубке, "индейцы" подбежали к ребятам и смолкли.
      - Законно мы замаскировались? - спросил Колька. - Никто не заметил. Зоя на меня чуть не наступила. Я вон в той куче сидел. Прямо под носом.
      - Законно, - одобрил Володя. - Хоть сейчас в морской десант бери.
      - Зеленые привидения... - сообщил Славик.
      - Меня комары жрут, жрут, - почесываясь, с гордостью сказал один из мальчишек, - а я все равно не пошевелился.
      - Молодец.
      - Мы вам помогать будем, - сказал Колька.
      - А матери вас не заругают?
      - Не-а. А чего дома делать?
      - Значит, помощники, - задумался Григорий и Володю спросил: - Как, бригадир, нужны люди?
      - А что... Пусть ветки стаскивают в кучи.
      - Итак, - назидательно произнес Григорий, - обрубленные ветви и макушки стаскивать в кучи. Не спешите, поспокойнее. Задача ясна?
      - Ясна-а-а! - нестройным радостным хором отозвались "индейцы" и принялись за работу.
      Мальчишки старались один перед другим. За каждой обрубленной веткой бросались, чуть не сталкиваясь лбами. Колька, ухватив отпиленную еловую вершину, еле сдвинул ее с места, но подоспевшего помощника отогнал: "Не трожь, чур, моя. Я первый захватил!" Еловая вершина, закрыв собою носильщика, казалось, сама двигалась вперед.
      - Не надорвись! - крикнул Андрей. - Чего пыжишься?!
      - Я еще не такую могу! - отозвался Колька.
      Прораба увидели издали. От лагеря и клуба он двинулся не напрямую к бригаде, а порубкой, с того места, где начали работать в первый день. Шел он не спеша, осматривая кучи веток, штабеля дров, и, когда подошел к ребятам, они ждали его.
      - Что скажет начальство? - спросил Володя.
      Усевшись на пенек, Валерий Никитич оглядел бригаду и ее пополнение, очки неторопливо протер, расстегнул куртку.
      - Начальство скажет, что жара сегодня будет градусов тридцать, не меньше. А второе... Товарищи индейцы, так вас кажется зовут, а ну-ка постройтесь.
      Мальчишки выстроились мигом. Колька стоял на правом фланге. Во главе шеренги. Вид у него был очень гордый.
      - Так вот, товарищи индейцы, - поднялся Валерий Никитич. - Я ценю ваши добрые намерения, спасибо. Но... чтобы больше, - строго погрозил он пальцем, - я вас и близко от лесоповала не видел. Вырастайте, и тогда "добро пожаловать". А пока... Напра-во! В поселок шагом марш!
      "Индейцы" команды не выполнили. И направо не повернулись, и маршировать не стали. Они поплелись к поселку вразброд, на ходу срывая с одежды зеленые ветви маскировки. Последним брел Колька.
      Ребята провожали их взглядами, молчали.
      - Запомните, хорошие мои, - сказал Валерий Никитич, снова усаживаясь на пенек. - Это работа, а не игра. А вот это, - указал он на уходящих, - дети. И их надо беречь. Я не Бармалей. Но надо... - он у виска пальцем покрутил, микитить. Что можно, а чего нельзя. Сегодня они ветки таскают. Вроде чего здесь страшного? Завтра дай топор - вы дадите. Послезавтра бензопилу попросят.
      - Да кто им топор даст...
      - А лучше, если они по поселку без дела болтаются?
      - Конечно, вон, говорят, подожгли что-то...
      - Мы же присматриваем за ними.
      - Ребята, никаких разговоров. Повторяю: работа есть работа, дети есть дети. А взрослые - мы с вами - должны быть взрослыми и беречь детей. Все. Бригадир, а ты, комиссар, тем более соображать надо. Все. Я запрещаю им здесь появляться.
      - Вообще-то, конечно, верно, - сказал Володя. - Напорются еще, глаз выткнут. Правильно. Учтем. А еще какие претензии к нам начальство имеет?
      - Больше никаких, - покачал головой прораб.
      - А вот у нас, Валерий Никитич, претензии есть.
      - Слушаю.
      - В бригаде двенадцать человек. Две "Дружбы". Сначала суетились, бегали и вроде даже не успевали. А теперь сачкуем. И вот прикинули и решили: на трех человек нужно одну "Дружбу". Тогда будет нормальная работа. Так что нам крути не крути, а еще две "Дружбы" нужно.
      - А где я их возьму? - скучно ответил прораб. - Нету "Дружб".
      - И трелевщик бы нужен еще один. Степан не успевает за всеми бригадами.
      - А где я его возьму? - также равнодушно проговорил Валерий Никитич. Нету трелевщиков, - и даже зевнул.
      - Чего ж мы тогда собрались? - удивленно спросил Славик. - Разговоры, разговоры...
      - Не знаю. Я вас не собирал. Работайте.
      - Рабо-отайте! - воскликнул Петя-маленький. - Это работа, что ли!
      - Где возьму, где возьму! Тоже мне, начальство!
      - Найти надо!
      Валерий Никитич закурил, сделал несколько глубоких затяжек, очки поправил.
      - Из крику, - сказал он спокойно, - ничего не слепишь. Ни трелевщика, ни самой паршивой бензопилы. От крику только головную боль можно заработать и поганое настроение. А нам ни то ни другое, я думаю, не нужно.
      Он был не по годам спокоен, этот молодой прораб. Ведь он немногим старше некоторых из ребят. И казалось, по-молодому должен был вспыхнуть, взорваться. А Валерий Никитич равнодушно поглядывал сквозь очки, покуривая, ровно говорил:
      - Значит, запомните, техники свободной нет и не будет. Другие бригады оголять я не собираюсь. Это все равно, что у вас забрать пилы и отдать другим. А вы, мол, вручную валите. Не выход же? Давайте думать. Вы же студенты. Научную организацию труда изучаете, планирование и прочее. Вы головы. А глотки что... Специалисты по глоткам здесь почище вас имеются. Так что думайте, ищите выход.
      - Выход-то есть, - сказал Григорий. - Выход - это спортзал, мастерские, пожарное депо, ледник, в общем все, что положено по договору.
      - Чего попусту говорить, - поморщился прораб. - Ты же прекрасно знаешь, проектов пока нет, а без них никто строить не разрешит. Вот главбух на днях в Тюмень поедет. Может, что и сделает.
      Андрей глядел на прораба. И ему казалось, что совсем о другом человеке рассказывала Наташа, а не об этом спокойном, приятном парне. А может быть, она присочинила. Ну, проводил, ну, пришел в вагончик посидеть, поболтать, на день рождения пригласил - что же страшного.
      - Послушайте, - сказала Зоя.
      - Тебя, Зоенька, с удовольствием, - разулыбался прораб.
      - Валерий Никитич... - зарделась Зоя.
      - Говори, говори...
      - Правда, может... - неуверенно начала Зоя, а потом решилась: - А вот если в две смены работать? Ведь ночи-то белые стоят. Прямо как днем. Может, даже лучше работать: ни жары, ни овода.
      Несколько минут обсуждали Зоину мысль хором:
      - А что, дельно...
      - Молодец, Зойка!
      - Днем по тайге не пролезешь, а то ночью!
      - Да разве это ночи, дура...
      - Обниматься светло, а работать...
      - А комар ночью прет, у-ух...
      - Не-ет, ребята, это все же идея.
      - Конечно. А то бро-одим. На одно дерево впятером кидаемся.
      Валерий Никитич не возражал. И после его ухода, еще немного поспорив, решили провести эксперимент нынче же и разделили бригаду надвое.
      Андрею выпало идти в ночную смену. Славику тоже. Они вернулись в лагерь и спать завалились. Андрей проснулся раньше и пошел в магазин.
      День был не по-сибирски ярким. Чистое, без морщинки, небо. Солнце жаркое, точь-в-точь свое, южное. Тонкая пыль вздымалась под ногами. И глинистая, изъезженная, с глубокими колеями дорога была изрезана густой сетью трещин.
      В поселке было тихо. Только попыхивала электростанция да далеко и тонко визжала лесопилка. Но эти слабые звуки не складывались вместе. И тишина стояла густая, полуденная.
      По дороге от школы медленно шла Наташа. Андрей окликнул ее, и они пошли рядом. Наташа слегка прихрамывала. Лицо ее было отмечено кое-где мелкими брызгами извести.
      - А у нас революция, - похвастал Андрей. - Переходим на двухсменную работу. Я с вечера до утра. Ты извини, что я тогда убежал сразу, спохватился он, - но я вспомнил про ребят, они ведь беспокоились.
      - И я сегодня, - сказала Наташа, - без работы. Вот ногу гвоздем проткнула. Наши в карьер уехали, песок кончился. А меня не взяли. Беда как обидели! - рассмеялась она, откинув назад голову, и солнце, осветив ее глаза, сделало их такого необычно чистого голубого цвета, что Андрей замер.
      - Если хочешь, пойдем на озеро. Ты ведь не был ни разу?
      - Пойдем, - ответил Андрей, - только я схожу переоденусь, сапоги сброшу. Подождешь?
      - Не торопись. Успеем. Приходи к часу. Я готова буду.
      Они расстались на перекрестке.
      Собирался Андрей недолго, но когда пришел к Наташе, она уже сидела возле вагончика, ждала его. На ней был сарафан, сшитый из легкой голубой материи, такой же, как лента, схватывающая обручем темные волосы. Цвет сарафана, ленты и Наташиных глаз был одинаков.
      Андрей подошел и молча, улыбаясь, стал глядеть на Наташу.
      - Ну, пошли.
      * * *
      Дорога оказалась недлинной. Изъезженная, измолоченная гусеницами, она кое-где уже проваливалась, и сломанные бревна "лежневки" торчали, приподнявшись над землей, предупреждая об опасности, и тогда колея спускалась с настила на грунт, вернее на дикую мешанину брошенных под гусеницы необрубленных деревьев. А в иных местах, там, где мельчала тайга, и сплошь была составлена из приземистых, уродливых, сохнущих на корню сосен и берез, прямо к "лежневке" подступало болото. И, проходя, Андрей чувствовал, как колышется под ним "лежневка", ненадежно повисшая над такой мирной с виду пучиной.
      Километрах в трех от поселка влево от "лежневки" круто уходила просека, которая заканчивалась у озера, каких Андрею еще не приходилось видеть.
      Тайга, отодвинувшись от воды на десяток-другой метров, уступила место тощему кустарнику да топкой мшистой земле, которая глубоко проминалась под ногой, и, обернувшись, можно было видеть, как наполняется мутной жижей оставленный след.
      Кофейного цвета вода стояла вровень с берегами, отвесно уходившими вниз.
      А дно было ровным: и в двух метрах от берега, и в десяти, и много дальше вода доходила до плеч, не более.
      Андрей искупался, влез на широкий дощатый помост, похожий на причал паромной переправы, улегся на горячие доски и, положив подбородок на руки, смотрел на темную неподвижную воду, на далекий берег, и дрема тяжелила веки. Он повернул голову: недалеко от помоста стирала Наташа. Неестественно белым казалось на фоне темной воды и серого берега ее тело. Сидя на корточках, она шумно полоскала что-то. Пена кипела вокруг. Пена, пена, пена...
      - Андрей! Андрей! - услышал он сквозь сон, и что-то мокрое и холодное коснулось его спины.
      Он вздрогнул, поднял голову: рядом сидела Наташа.
      - Спишь?
      - Разморило.
      - А комары на тебе пируют.
      - Черти! - потянувшись, Андрей почесал горевшую спину. - Кончила стирать?
      - Да. Все.
      - Пойдем костерик разожжем. Может, комарье разлетится.
      Они расположились метрах в десяти от берега на пригорке. От костра наносило дымком. Наташа, вынув из сумки хлеб, консервы и банку варенья, разложила все это на газете и приказала:
      - Ешь.
      - Да я...
      - Ешь. Еще тебя я уговаривать стану! Мне дома эти уговоры ох как надоели. Братишка младший в третий класс ходит. Торкаешь его, торкаешь. Да и мать, - махнула Наташа рукой, - тоже горе, а не едок. Болеет все, врачи говорят питание, питание. А я в нее чуть не силой вкладываю. Сядем за стол, только и уговариваю, аж самой в горло кусок не идет.
      - Что с ней? - осторожно спросил Андрей.
      - Теперь уж и не поймешь что. Вот думаю подзаработать да на курорт ее спровадить... Может, подлечится немного. В ноябре как приеду, сразу и отправлю.
      - А отца у тебя нет?
      Наташа уложила за ухо прядку волос, подперла кулаком голову:
      - То-то и беда, что нету. Пять лет, как умер. Он бы с ней управился. А что я...
      "И чего я пристал к ней, - разозлился Андрей. - Очень веселый разговор затеял". - Поднявшись, он подложил в костер веток. Осмелевшие было комары отступили.
      - И кем же ты будешь, когда выучишься?
      - Инженером по сварке.
      - Это хорошо. Я вот бросила школу. Девять классов кончила, и все. На работу. Мама как раз в больнице долго лежала. Ну, пока она в больнице, я и устроилась. Думала, обрадую. А она пришла, узнала да в слезы. Чуть снова в больницу не попала. Мне бы сразу в вечернюю, но ума не хватило. И еще работа такая, весь день на улице, намерзнешься... Палкой из дому не выгонишь. На танцы, правда, не холодно, - посмеялась она над собой. - А в институте, наверное, интересно учиться? - спросила она, вздохнув.
      - Да как сказать... - пожал Андрей плечами. - Вообще-то, конечно, не заскучаешь. Правда, тяжеловато после школы. Там все больше шаляй-валяй.
      - А у меня не знаю, что выйдет. Пробуду здесь до ноября. Правда, учебников набрала с собой. И тут школа будет. Хоть восьмилетка, но помогут, не откажут.
      - Ты десятый будешь кончать?
      - Десятый.
      - А потом?
      - Суп с котом, - рассмеялась Наташа. - Ешь.
      - Сама не знаешь, - сказал Андрей, принимаясь за еду, - вечная история...
      - Это почему же не знаю, - снисходительно усмехнулась Наташа. - Ты, что ль, про меня знать будешь? - и помедлив: - Цветоводом хочу... Вот.
      - Кем, кем? - удивился Андрей.
      - Глухой, что ли? Цветоводом.
      - Гераньки, значит, всякие рассаживать, - хохотнул Андрей.
      - Ты не смейся, это уж кому что по душе.
      - Да я в шутку. Конечно, красивая работа - цветы.
      - Понимаешь, у нас учительница в школе есть, Антонина Дмитриевна. Старенькая уже. В младших классах преподает. А живет рядом со мной. Ну, поверишь, - всплеснула Наташа руками, - дома у нее прямо райский сад. И чего только нет! Весь дом заставлен. Одних роз сколько.
      - А розы в доме растут?
      - Еще какие... "Кремноза", "бель лионез", а еще есть такая роза - "ля франс". Розовая. А запах... Посидишь возле нее, потом все спрашивают, какими духами надушилась.
      - А у тебя дома есть?
      - Роз нету. Так кое-что. Ставить, понимаешь, негде. Тесновато у нас. А с цветами, как с малыми детьми. Температура чтоб была подходящая. Вот кактусы у меня хорошие. Даже Антонина Дмитриевна хвалит.
      - Кактусы? - удивился Андрей. - Это ежи такие?
      - Сам ты еж. Ничего не понимаешь, значит, молчи. И доедай давай, нечего оставлять.
      Опорожнив банку, Андрей забросил ее подальше в кусты, улегся на спину.
      - Давай еще что-нибудь расскажи про свои кактусы.
      - Ну тебя! Пойду окунусь, от огня, что ли, жарко стало, - поднялась Наташа.
      Она неловко бултыхнулась в воду, ойкнула и, поплескавшись, вылезла на берег.
      Андрей смотрел, как она шла к нему, осторожно ступая, боясь уколоться. Только сейчас он заметил, какие у нее красивые длинные ноги, и грудь, высокая, с трудом стянутая черным купальником.
      Андрею захотелось подняться навстречу, и целовать, видеть совсем рядом ее глаза и еле заметные веснушки.
      Наташа села рядом. Андрей ворочался, стараясь удобнее положить голову на обрубок дерева, но шея затекла и кололи затылок какие-то щепки. Так он мучился, пока Наташа не пододвинулась ближе и, приподняв его голову, не положила ее себе на колени. Андрей замер, прикрыл глаза.
      - А я баюшки-баю, - негромко пропела Наташа и засмеялась.
      - Спи, тебе сегодня ночью работать... Лесоруб.
      Гладкая кожа бедра была прохладна, а сверху смотрели глаза, синие, как лента, что схватывала Наташины волосы.
      Горячая волна нежности поднялась в Андрее. Он протянул руку, тронул Наташины волосы и проговорил:
      - И какой умный человечина придумал тебе такое подходящее имя? На-та-ша. На-таша, - он засмеялся.
      А она шутливо щелкнула его по лбу. И подняла голову, насторожившись. Кто-то шел по дороге и свистел. Шаги слышались все ближе и ближе. Андрей хотел подняться, но Наташа положила ему на лоб ладонь, удерживая.
      - Здравствуйте, - раздалось рядом. - Идиллия... На берегу пустынных волн...
      Андрей повернул голову: рядом стоял Валерий Никитич.
      - Позвольте погреться у огонька?
      - Грейтесь.
      Прораб неторопливо разделся: у него было мускулистое темное тело. Пока он плавал, Андрей лежал молча. Настроение портилось. Он видел, что Наташе неприятно присутствие Валерия Никитича, но чем он мог помочь ей. Подойти к прорабу и напрямик сказать "уйди" было бы мальчишеством.
      Валерий Никитич выбрался из воды, присел возле костра, подставляя огню поочередно то грудь, то спину, потом спросил:
      - Что с ногой-то, Наташа? Сильно пропорола?
      - Ерунда.
      - Сходи к ним в медпункт.
      - Вот еще, с царапиной...
      - Ну-ка покажи.
      - Не надо, - поджала ноги Наташа и посмотрела на Андрея.
      Валерий Никитич сокрушенно покачал головой, потом вынул из сумки бутылку вина, банку тушенки, два огурца.
      - Хлеба одолжишь, хозяйка?
      - Берите.
      - Выпьем, - предложил Валерий Никитич. - За знакомство. Тебя, кажется, Андреем зовут.
      - Да.
      - А меня можно просто... Китычем. Они меня так окрестили, - кивнул он на Наташу. - Давай?
      - Нет. У нас же сухой закон.
      - Вино тоже сухое.
      - Не буду.
      - Ну, гляди. А ты, Наташа, тоже по студенческим порядкам начинаешь жить? Или еще по нашим?
      - Я по своим, - поднялась Наташа и, сняв с куста сырое еще белье, уложила его в сумку. - Пошли, Андрей.
      - Пойдем.
      Андрею было неприятно так демонстративно убегать от человека, который, в общем-то, ничего плохого ему не делал. Он даже понравился Андрею сегодня утром. Да и сейчас вел себя неназойливо. "Почему она так боится Китыча? подумал Андрей: - Может быть, у нее что-то было с ним. Ведь она здесь уже два месяца. А он парень неплохой".
      Чувство, похожее на ревность, овладевало Андреем. Новые и новые мысли, догадки приходили в голову. Они не могли получить подтверждения или быть отвергнутыми - он не знал ничего, - но все же с каждой минутой казались все более и более правдоподобными.
      И то, что Наташа откровенно боялась встреч с Китычем, и то, что шла она сейчас молча и, как казалось Андрею, виновато опустив глаза, и слова Китыча, и то, как предлагал он ей вино, - все наталкивало Андрея на подозрения. "Ну, конечно, - думал он, - приехал новый, свеженький. Вот и бросилась девочка, а теперь не знает, как от прежнего кавалера отвязаться". И он смотрел уже на Наташу неприязненно, все в ней казалось ему лживым, неестественным. "Расплылся, - зло смеялся над собой Андрей, - расчувствовался. Как же... ленточка синяя, сарафанчик синий, глаза... тоже синие".
      - Я знаю, о чем ты думаешь, - прервала его мысли Наташа. - Ты думаешь... Думаешь, я с ним гуляла? Да?
      - Ты очень умная девушка, Наташа. Ты даже мысли умеешь читать.
      Наташа вздрогнула, остановилась, губы сложились в горькую усмешку, а в глазах лежала обида, сожаление и даже, кажется, презрение. Голос дрожал.
      - Не оправдывайся. Зачем оправдываться? Все ясно. - Она тряхнула головой. Синяя лента выпала из волос и скользнула на землю.
      По "лежневке", догоняя их, грохотал АТС, он шел от станции и остановился возле Андрея и Наташи.
      - Поедете?
      Наташа молча подошла к кабине и открыла дверцу. Андрей шагнул к тягачу, но в последний момент вспомнил, нагнулся, поднял ленту.
      - Садись, что ли! - крикнули из кузова.
      Подтянувшись, он перевалился через борт и встал возле кабины.
      Тягач загрохотал, рванулся вперед. Помятое черное ведро гулко ударилось о заднюю стенку кузова.
      Пыльное облако вставало позади, подходило близко, почти до половины кузова, когда тягач притормаживал, но до Андрея достать не могло. Оно накрыло его только у конторы, когда, ткнувшись в тротуар, АТС заглох.
      Андрей опустился на землю и остановился в нерешительности: уходить или подождать Наташу? Решил подождать. Но, выпрыгнув из кабины, Наташа, не повернув к нему головы, прошла в контору. Распущенные волосы гладко падали к плечам, и потому лицо было непривычно узким и холодным.
      8
      Солнце село. Мало-помалу съеживался, прижимаясь к горизонту, его отблеск. Прозрачное и высокое небо мутнело, словно кто-то старательно дышал на его холодную чистую поверхность. Громче стали тарахтеть движки пил, и бензиновый дым лежал над землей теплым пахучим облаком. Комариное облако густело, становилось злее. Тонкий заунывный звон досаждал не менее укусов.
      - Помнишь, тайгу с вышки смотрели, - остановил Андрей Славика. - Оттуда слышно какое-то гудение. Я понять не мог отчего. Теперь понял. Это комары.
      - Не иначе, - вздохнул Славик.
      Но работалось хорошо. Близилась полночь, из тайги наносило сыростью, и не известно отчего мокла одежда: от нее ли, или от пота. Останавливаясь, Андрей чувствовал, как неприятный холодок трогает спину и грудь, и снова брался за топор.
      Вся сегодняшняя непривычная обстановка, казалось, должна была удручать и изматывать Андрея больше обычной дневной работы: непрочный свет, волглая одежда, неистовое комарье и то странное состояние, знакомое всякому человеку, физически работавшему ночью, когда руки и ноги, и все тело, двигаясь на первый взгляд с обычной сноровкой, становятся не совсем послушными, подчиняясь мозгу не вдруг, а с задержкой. И человека убаюкивает ритм даже самой яростной работы: все происходящее вокруг отдаляется, становится нереальным, и кажется ему, что уже не он сам управляет своим телом, а движется оно помимо него, подчиняясь какой-то навязчивой воле, а он не в силах ни ускорить, ни замедлить свои движения, ни остановиться.
      Андрею вдруг почудилось, что он видит себя со стороны.
      Чистая сумеречная светлая ночь. Поваленные деревья. Кучи веток. Высокие ровные дровяные штабеля. Узкие тела обделанного леса. И среди людей, одетых в одинаковые зеленые энцефалитки, он, Андрей. Он видел лицо, ненадежно прикрытое накомарником, потное, искусанное, припухшее; и прищуренные, чтобы лучше видеть, ввалившиеся глаза; и руки, намозоленные, изъеденные гнусом в том месте, где между рукавицами и рукавами остается просвет.
      И не жалость к этому уставшему человеку испытывал Андрей, а смотрел на него с гордостью. Да. Он не боялся сейчас этого громкого слова, тем более что сказано оно было не вслух.
      Ведь не однажды Андрей завидовал таким людям. Читал о них в книгах завидовал, видел в кино - и откровенно завидовал их настоящей мужской силе и необычным, несколько таинственным незнакомым местам, где бывали они, где работали.
      Пусть многое оказалось не таким, как думалось, и здешнее его бытие такая же работа, как везде.
      Но если бы увидели его сейчас люди, живущие неторопливым домашним покоем, то они непременно позавидовали бы ему. И казалось, что эти далекие незнакомые люди видят его сейчас. Он чувствовал этот взгляд. И потому им овладело состояние, какое бывает с каждым, когда работает он на людях и чувствует, что за ним следят и даже любуются. Ему хотелось работать еще быстрее, ловчее, красивее.
      - Наро-од! Переку-ур! - крикнул невдалеке Володя.
      Андрей пошел к нему. Рядом с Володей суетилась Рита.
      - Ребятушки, голубчики, - ворковала она. - Устали, мои ночные разбойнички, садитесь, я вас кашкой покормлю, Петя, голуба, тебе полную?
      - Не издевайся.
      - Ха! Спрашиваешь. Он две полных слопает. Слон!
      - Я мужчина. А не такой недомерок, как ты!
      - Что, народ? - спросил Володя. - Работать-то можно?
      - Нормально, - пожал плечами Петя-маленький. - Комары, правда, на части рвут.
      - Какой же от тебя прок, - снисходительно бросил ему тезка. - Кости разве на холодец.
      Андрей ел неторопливо, приподнимая сетку накомарника лишь в тот момент, когда ложку нужно было в рот отправить. Но комарам и этого мгновения было достаточно.
      - Вы после часа не валите, - сказал Володя. - Кряжуйте часов до трех. А потом светлей будет.
      - Ладно, поглядим.
      - Поесть захотите, на кухне каша, кофе...
      - Привыкли руки к топорам! - взревел Петя-большой.
      Чихнул раз-другой движок одной пилы. Ей ответила другая. И сизый бензиновый дым пополз по земле, затягивая место порубки.
      А поутру, когда, кончив работу, шли они по гулкому мосту, переброшенному через буерак, оглянувшись, увидели: дым тяжело, не колеблясь, лежал холодным ртутным озером в ложбине, что тянулась от порубки и упиралась в лысый лобастый бугор.
      Нехотя позавтракав, Андрей пошел в вагончик. Тело казалось обманчиво легким. Солнечный свет резал глаза. И совсем не хотелось спать.
      Скрип отворяемой двери он услышал уже в дремоте, когда повалился на кровать, едва успев энцефалитки снять да стянуть сапоги.
      - Андрей, - позвал его Колькин голос. - Андрей, проснись.
      - Чего тебе, Колька? - поднял Андрей голову.
      - Чего, чего, забыл, что ли, уже? - нахмурился Колька.
      Андрей сел, помотал головой, которая вдруг тяжестью налилась.
      - Фу, как это я заснул... сразу. Так о чем ты, Колька? Чего я тебе обещал?
      - Значки для нас. На рукава прилепливать. Вот такие, - показал он на рукав Андреевой форменной куртки.
      - А-а-а... Давай рассказывай, чего там нарисовать, - зазевал Андрей. Пошли в штаб. Там бумага, краски. Прикинем.
      - А меня оттуда не попрут? Из штаба? - спросил Колька.
      - Ты чего? - окончательно проснулся Андрей. - Кто тебя попрет? С чего ты взял?
      - Нас везде выгоняют, - тоскливо проговорил Колька. - Мы же вам помогать хотели. А Китыч этот...
      - Китыч, Микитыч, а штаб-то при чем?.. Пошли.
      В штабе они долго спорили. Кольке все хотелось в эмблему вместить: и тайгу, и звезду, и перья индейские, лук и стрелы, щит и зачем-то автомат. А когда наконец договорились, Колька сказал:
      - Пятнадцать штук надо. Через три дня. Успеешь?
      - Постараюсь. Ты какую-нибудь тряпку притащи. Не бумажные же делать. А почему именно через три дня?
      Колька со стула слез, в одно и другое окно посмотрел, выглянул в коридорчик, потом на улицу.
      - Никому, - шепнул он таинственно. - Тайна.
      - Никому, - так же шепотом повторил Андрей.
      - Шпиона идем ловить, - проговорил Колька, а глаза его шныряли по сторонам, словно этот шпион должен был вот-вот в комнате появиться.
      - За вторым ручьем заимка стоит, - захлебывался он. - Как туда ни придут люди - печка теплая. Прямо угли еще. Спугивают его. Они же по тропе от профиля идут. Он их и видит. Уходит. Прячется. А как уйдут, он снова туда. А мы не по профилю пойдем. Я место узнал, где болотом пройти можно. Мне хант рассказывал один знакомый. Мы незаметно к нему подберемся. Понял?
      - Понял, - сказал Андрей. - А точно шпион?
      - А кто же еще будет прятаться? Ты бы прятался, а?
      - Нет.
      - Вот. А он прячется. Он нефть разведывает. А потом все передаст.
      - Ну, тогда точно шпион, - вздохнул Андрей. - А далеко это?
      - На атээсе недалеко. Часа два или три.
      - Но вы же пешком?
      - Пешком. Кто нам атээс даст?!
      - Ладно, - сказал Андрей. - Сделаю эмблемы ровно через три дня. Вы без эмблем не ходите. Надо, чтобы настоящий был отряд.
      - Конечно. Тряпку принесу сегодня. От наволочки пойдет?
      - Пойдет. Ты только у матери спроси.
      - Если спать будешь, я в комнате положу.
      - Добро.
      Колька убежал. Андрей посидел, подумал, но ничего хорошего придумать не смог. Вышел из штабного вагончика и голос Григория услышал. Тот на кухне был.
      - Гриша! - крикнул Андрей. - Ты придешь сюда?
      - Иду, иду...
      - Штаб сейчас. А ты чего не спишь? - спросил подошедший Григорий.
      Андрей, почти с Колькиной осторожностью, рассказал услышанное о походе, о шпионе.
      - Да-а, - покачал головой Григорий. - Шпион... Залезут куда-нибудь. И ведь родителям говорить нельзя.
      - Конечно, - сказал Андрей. - Никому нельзя. Обидятся насмерть. И потом все равно потихоньку сбегут.
      - Ладно, - поднялся Григорий. - Есть одна мысль. Меня уже и Лихарь просил. Сегодня прикинем.
      - Только смотри, чтобы Колька не узнал.
      - Все будет в порядке.
      Андрей сразу же заснул. А Григорий сидел на ступеньках, глядел, как в штабной вагончик люди собираются, пока его не окликнули:
      - Ты чего не идешь?
      - А где Китыч и Лихарь?
      - Не будем ждать...
      - Итак, товарищи, начнем с главного, - сказал командир отряда, когда Григорий пришел. - А главное, Китыч мне сегодня сказал, строительство "лежневки" прекратить.
      - Что?!
      - Он осатанел?!
      - Ты это серьезно?!
      - Да это же... - Кулаков, бригадир с "лежневки", вскочил, бросился было к командиру, но, внезапно поняв, что это не поможет, сел и обвел глазами сидящих, словно призывая их в свидетели совершающегося беззакония.
      - Братцы, - проговорил он. - Да что же я ребятам скажу? Мы же самый трудняк прошли. В болоте копались-копались, все ждали, когда на сухое выйдем, темп дадим. И дождались.
      - Вот поэтому "лежневку" и закрывают. Болото прошли, а наверху и так пойдет, - остановил его командир, - дальше "лежневка" не нужна.
      - Законный вопрос. Почему об этом раньше не сказать? Так, мол, и так. Нужно закрыть болото. Что ж мы не сделали бы...
      - Спокойно. Дайте я скажу все, а потом обсудим. Следующая новость. Сегодня я нечаянно в конторе наткнулся на наряды. Они выписаны местным рабочим за повал леса. Расценки: сто девяносто три рубля за гектар. А нам, как известно, платят... сто тридцать - нравится? Да погодите вы! прикрикнул командир. - Дайте договорить! Напоминаю, сегодня четырнадцатое июля. У меня все. Слушаю вас.
      Но все молчали, казалось, еще не пришли в себя. Григорий соскабливал ногтем пятнышко с брюк.
      - Сцена из "Ревизора"? - усмехнулся он.
      - Погоди, дай очухаться.
      - Ну-ну.
      - Значит, так, - размышлял кто-то негромко, будто сам себе рассказывал, - "лежневку" закрыли. Проектов нет. Да еще на нашем кровном объегорить хотят.
      - Давайте пошлем радиограммы в главк и в объединенный штаб. Пусть помогут.
      В следующее мгновение дверь комнаты приоткрылась настолько, чтобы в нее протиснулось тощее тело Лихаря. Он присел здесь же, у входа, и зашипел: "ч-ш-ш-ш", и затряс мосластыми кистями рук, всем своим видом говоря: продолжайте, мол, а на меня ноль внимания. За ним Валерий Никитич вошел.
      - У ребят к вам вопросы кое-какие есть, Валерий Никитич.
      - Что ж, пожалуйста, слушаю.
      Он прошел к столу, табуретку кем-то пододвинутую отстранил и посматривал на сидящих сверху вниз через очки веселым взглядом. Чувствовалось, что Китыч знает, о чем разговор пойдет, и готов к нему, оттого и весел.
      - Почему закрыли строительство лежневой дороги?
      - Потому что дорога готова.
      - Где же готова? До карьера еще два с лишним километра.
      - Там грунт хороший. Песок. Высокое место. Техника пройдет.
      - Но договорились-то от поселка до карьера. Выходит, вы просто-напросто нас обманули? Так? Мол, пусть дурачки в болоте поползают.
      Китыч уселся на табуретку, локтями в стол уперся, ладонями поскучневшее лицо обхватил.
      - Что я вам ответить могу? Ну, не учел... Ну, ошибся... Молчите? Не верите? А если скажу, что обманул вас, знал, что одно болото гатить не возьметесь. Там ведь возни на рубль, а заработок - копейка. Вот этому вы охотно поверите, - невесело усмехнулся Китыч. - Так, что ли?
      - Факт налицо.
      - Факт... факт - вещь сухая. С каким соусом его подашь, такой и вкус будет. - И досадливо поморщившись: - Чего вы в эту "лежневку" уперлись, ума не приложу. Другой работы, что ли, нету?
      - Где она?
      - Лесу вон сколько валить надо.
      - Лес, лес... Нам строить надо.
      - Конечно, строить приехали. И в договоре все ясно сказано. Объекты перечислены.
      Ребята начали оживать, закурили.
      - Интересный разговор, - усмехнулся Китыч. - А кто же, извините, у меня хоть одну уборную примет, если противопожарной полосы вокруг поселка не будет.
      - Вы вон уже сколько построили и без полосы обходились.
      - А кто бы мне ее сделал? Людей-то нет.
      - Ну, так платите хоть по-человечески. Командир вот говорит, что своим вы почти по две сотни за гектар закрываете, а нам по сто тридцать.
      - Раскопали, - засмеялся Китыч и Лихарю подмигнул. - Ну, хорошо хоть вы, а не кто другой. Ведь эти семьдесят рублей за гектар мне из своего кармана платить пришлось бы. Да поймите вы, чудаки-люди! - Китыч встал, протянул вперед руки, словно хотел ближе к ребятам быть, словно дружески хотел до чьего-нибудь плеча дотронуться: - Поймите вы, чудаки, ведь потому я своим и переплачивал, что нужна мне противопожарная полоса. Не дам я им заработать - они шапчонки с головы: "До свиданья". Уйдут к геологам, на буровые. Вот и крутишься... А вы мне: обман, обман...
      - Так, Валерий Никитич, уважаемый, зачем же темноту разводить, - с горечью сказал Григорий. - Объяснили бы, так и так. Нужно, мол. Что же, мы не сделали бы...
      - Не знаю, - серьезно ответил Китыч. - Может, и сделали, а может, и нет. Вы ведь тоже не из чистого альтруизма сюда приехали, вам деньги нужны ко всему прочему.
      - Конечно.
      - Ну, вот и весь разговор. Куда завтра люди с "лежневки" пойдут?
      - На лесоповал, куда же еще.
      - Верно. Полоса - первое дело.
      - Еще какие вопросы?
      - Да чего там, поговорили как меду напились...
      - Антон Антонович, а вы тоже считаете, что все идет правильно, как положено. Что мы приехали вам противопожарную полосу валить. И все?
      Лихарь потупился. Пальцами нос свой длинный ухватил, подергал, словно проверил, крепко ли тот сидит, трубно откашлялся.
      - Прямо скажу, ребята, - начал он. - Я сам в некотором недоумении. Вас слушаю - вроде вы правы. Валерий Никитич тоже, в общем, верно говорит. Но, думаю, все образуется. Это строительство. У нас всегда раскачка. А вы привыкли: раз-два - и в дамках. Вообще-то привычка неплохая. Во всем порядок должен быть. Это правильно вас учат. А у нас пока... сами видите.
      - Так у вас все? - вставая, спросил Китыч. - Тогда мы пойдем.
      - Спасибо, что навестили, помогли.
      - Ладно, ребята...
      - А что ладно? - крикнул кто-то.
      Но дверь за Лихарем и Китычем уже закрылась.
      Лихарь шел, тяжко вздыхая, покряхтывая, досадливо морщился.
      - Вообще-то, Валерий Никитич, ты с "лежневкой", конечно, перехватил. Ребята они неплохие, работают хорошо. Зря ты их обидел.
      - Антон Антонович, - замедляя шаг, ответил Валерий Никитич. - Я вот здесь два года. И два года одни и те же разговоры: песок, песок... Ох, как проехать к карьеру. То тягач там застрял, то вообще не проберешься. Аж с Пионерского возили песок. Так?
      - Было два раза...
      - Все, - остановился Китыч и рукой рубанул с видом победителя. - Бобик сдох! Теперь хоть сто лет здесь будем строить, и никто, никогда, понимаете, никогда про песок уже и слова не скажет. Кончились разговоры. Дело сделано. Так?
      - Вообще-то так. Сделали. Кто сделал?
      Китыч, несколько помедлив, произнес:
      - Мы сделали. - Он хотел сказать "я", но вовремя сдержался. - Все вместе.
      - Но можно было и по-другому. Можно было ребятам все объяснить. Мол, узкое место. Выручайте. Я думаю, они бы не отказались.
      - Мало мы шапки ломали? Своим кланялись? Кланялись. В прошлом году закарпатцев просили? Просили. Что они нам показали? А эти что? Из другого теста? Я сам, Антон Антонович, в отрядах работал. И бригадиром был, и мастером, и два лета командиром. И я еще все это, слава богу, не забыл. Я помню, чего мы хотели, чего добивались. Слова словами, а нам нужны были деньги. И копеечные работы нам было не всучить.
      - Что ж... В этом, веришь ли, обвинять нельзя, - с расстановкой произнес Лихарь. - Деньги всем нужны. Может, они и отказались бы...
      - Антон Антонович, может, я и неэтично... неэтично, - насмешливо подчеркнул Китыч, - поступил. Но я делаю все в интересах производства, в интересах участка. Эти ребятки приехали и уедут, а мы останемся и будем продолжать строительство до полного ввода поселка. Я считаю, что глядеть надо не только в сегодняшний день, а в завтрашний и дальше. Чтобы потом за голову не хвататься. В этом наша инженерная и командирская мудрость. Видеть главные задачи и решать их. За это нам люди спасибо скажут. За поселок.
      - А эти ребятки, выходит, не люди? А так, инструмент?
      - В конце концов, - засмеялся Китыч, - что я из них кровь, что ли, пью. Ну, держу их в узде покрепче. Чтобы они делали не то, что хочется, а то, что нужно участку, чтобы мы потом на доделках не горели. А обижать их никто не собирается. Заработают нормально. Еще потом благодарить будут, вот увидите. Я знаю.
      Они дошли до конторы и распрощались.
      - Добрый день, - поклонился Валерий Никитич с порога Клавдии, входя в ее клетушку, и выразительно на дверь Прокопова показал.
      - Мой Прокопов уехал чуть свет к Михайлову. Там травматизм. Ясно?
      Валерий Никитич многозначительно свистнул.
      - Ясно, Клавдюша, ясно, - подошел к ней, стал рядом, касаясь ее.
      Клавдия замерла, потом сказала:
      - Отойди, Валера, а то зайдут.
      - У-ух, эти мне зайдут, - несколько наигранно проговорил Китыч. Та-ак... Он мне ничего не передавал?
      - Нет. Сказал, что оттуда заедет к Решетову, - ответила Клавдия, открывая объемистый брезентовый почтовый мешок и высыпая содержимое на стол.
      - Ладно. Схожу на школу и поеду на станцию, поняла? А что там интересного? - спросил он, подходя к столу с почтой.
      - Ой, кажется, это проекты пришли для ребят... Точно, погляди!
      Валерий Никитич взял одну сшивку, поглядел, потом другую.
      - Ага. Мастерская школьная. Пожарное депо. Спортзал школьный. Ты смотри, и большая мастерская... Да-а...
      - С ребят надо шоколадку содрать, - обрадовалась Клавдия. - Ты к ним зайди, скажи.
      Валерий Никитич ее радости не разделил. Он усадил Клавдию на стул. Сшивки с проектами положил в сторону, возле машинки.
      - Слушай меня, Клавуня. Ты баба умная, внимай. Ребята, конечно, ждут и две шоколадки тебе поднесут. Но прогорим мы с твоим супружником гораздо больше, чем на две шоколадки. Крупно можем погореть.
      - Почему, Валера? - недоуменно спросила Клавдия.
      - Твой же Прокопов добренький. Он им сразу все отдаст. И мастерскую большую, и депо, и спортзал. Все отдаст. Они бросят рубить зону. На домах оставят по паре человек, заработают, а мы будем в трубе.
      - Почему в трубе?
      - Э-эх, строитель. Дома они под ключ не сдадут, а фонды выберут. На новых объектах сделают нуль, стены и крышу. Соберут денежки и уедут. Кто будет мелочевку доделывать без денег? Там копейки останутся. И без противопожарной зоны у нас заказчик ничего не примет. Вот тогда мы погорим не на шоколадку, а больше...
      - Что же, Прокопов дурак?
      - Прокопов - не дурак, - зло сказал Китыч. - Он хуже, он добренький. А если проекты придержать, они волей-неволей зону дорубят. Тогда - пожалуйста. Тогда пусть копаются. Сделают нули, и шабаш. Остальное мы без них сумеем. На такую работу люди всегда набегут. Поняла?
      - Нехорошо как-то... А если узнают?
      - Кто узнает? Мало тебе всякого добра приходит... Ну, сунула в ящик, и все. Вылетело из головушки, - погладил ее Валерий Никитич и, выдвинув нижний ящик стола, положил туда сшивки, накрыв сверху бумагами. - Мы же их не насовсем прячем. Через недельку-другую выложим. Получила, пожалуйста. И мы с Прокоповым такие премии оторвем! Ох, Клавуня, - обнял он ее за плечи, ласковая моя... Как я по тебе наскучал. Ничего, потерпи еще немного. Скоро, скоро...
      Глаза Клавдии закрылись. Она прижалась плечом и головой к Валерию Никитичу, прошептала:
      - Валерочка... Я так измучилась...
      - А я, думаешь, нет, родненькая моя. Эх, черт побери, - сказал он отчаянно. - Да что мы не люди, в конце концов. Можно сегодня и схулиганить. Как ты считаешь, Клавуня?
      - Можно, - счастливо выдохнула Клава. - Можно, Валерочка...
      Дверь комнаты распахнулась, и Болтун, вбежав, уселся возле Клавдиного стола, на Валерия Никитича поглядел, гавкнул.
      - Вот чертова собака, - с опаской отступил Валерий Никитич. - Чего у нее в голове, еще тяпнет.
      - Молчать, Болтун! Вон отсюда!
      Болтун улегся возле окна, морду на лапы положил и глядел.
      9
      Возле клуба, на светлом, песчаном, еще незатоптанном четырехугольнике волейбольной площадки все было готово к жестокому сражению.
      - Счас раздолбаем отрядников! - митинговал Ваня Бешеный Судак; он капитаном у поселковых был. - Не веришь?! Давай на пузырь! Сгоришь, как лондонский фраер! Век свободы не видать! - и звонко шлепал себя длинными руками по бедрам.
      Команды выстроились на задних линиях. Студенты в спортивных костюмах. Поселковые же кто в чем: в белых и клетчатых рубашках, в трусах и отглаженных брюках, в новеньких туфлях и босиком.
      - Привет! - дружно крикнули первые.
      - Привет! - нестройно повторили вторые.
      Игра началась. Все больше людей стекалось к площадке: и от лагеря, и от поселка. Болельщики взревели от восторга, когда Петя-большой, высоко взметнувшись над сеткой, уложил мяч почти на первую линию.
      - А-а-а!
      - Замочи им клеенку!
      - Ложи-ись!
      - А-атнаси!
      Поселковые мальчишки визжали истошными голосами.
      На площадке поначалу борьба шла почти равная, и если и было у студентов преимущество в технике, то его перевешивала самоотверженная старательность поселковых. Их прически были уже всклокочены, лица потны, брюки испачканы желтым песком.
      - Давим! Озверели! Век свободы не видать, давим!!! - кричал Ваня Бешеный Судак.
      Он изменился в игре. Куда девалась его расхлябанность? Тонкий и легкий, он, словно боксер на ринге, короткими скупыми шажками двигался по площадке, а в прыжке тело его напрягалось, видны были натянутые струны мускулов на руках. И лицо изменилось: энергичнее стал вялый рот, заблестели тусклые глаза, откинутая назад косая челка открыла высокий лоб.
      Григорий с трудом разыскал Зою. Она болела истово, и вытаскивать ее из толпы пришлось силой.
      - Лихарь зовет... Лихарь тебя зовет, соображаешь? - объяснял он Зое. Но та глядела на него непонимающе и просила:
      - Ну чего ты пристал? Дай поорать...
      Но Григорий взял ее за руку и повел к клубу, к кинобудке, на крылечке которой сидел Антон Антонович.
      - Проигрываете? - спросил он.
      - Очко в очко идем.
      - Но кто-то там визжал прямо сатанинским каким-то визгом, - зябко передернул плечами Лихарь. - Как завизжит, завизжит, у меня аж щека дергается, ей-богу. А сейчас вроде не слышно.
      Зоя смущенно опустила глаза.
      - Садись, Зоенька. Гриша, давай начинай агитацию. Ты парень молодой, она тебя быстрей послушает. А я уж и слова забыл, какими девчат уговаривать надо.
      - Это что, заговор? - спросила Зоя.
      Григорий ухмыльнулся.
      - Ты по компасу умеешь ходить?
      - Конечно, - ответила Зоя.
      - Карты читать, костер разводить, палатку ставить, определять север юг...
      - Ты же прекрасно знаешь, что у меня первый разряд по этому делу.
      - Замечательно! - причмокнул губами Лихарь. - Лучшего и желать нельзя.
      - Вы толком скажите: чего от меня нужно.
      - Ладно, - успокоил ее Григорий. - Я по-нашему, по-казачьи, без дипломатии. По коням, и шашки наголо. Значит, так, Заяц. Вот этим ребятишкам, Кольке и его компании нужен хороший человек, старший товарищ. Чтобы этот преподобный отряд индейцев взять под присмотр. Ты сама видишь, матери и отцы все работают, за пацанами глядеть некому. Они к нам тянутся. А выходит, мы их гоним. Надо организовать ребят. Будут работать посильно, нам помогать. И родителям спокойнее. Займись ими, Зоенька, а?
      - Ну вот... Нашли крайнюю.
      - Послушай, Зоя, - сказал Лихарь. - Ты сама видишь, какие у нас места. Здесь и взрослый пропадет ни за грош. А ребятишки... Они же, сама знаешь, какие. Все знают и ничего не боятся. В прошлом году парнишка ушел из соседнего поселка. Искали, искали... А где искать? Вон гляди, - повел он рукой вокруг. - Гадай, в какую сторону пошел. Гриша говорит, и наши индейцы собираются в какой-то поход. Через болото, аж на Второй ручей. Это у старой стоянки хантов, это черт-те где. И придумают же, шпиона какого-то ловить. Так что, Зоенька, великая к тебе просьба, - встал и низко поклонился Лихарь.
      - Но почему я? Ведь они мальчишки. Они ребят лучше будут слушать, Антон Антоныч. Гриша, - умоляюще проговорила Зоя, - Андрея поставьте. Они же с Колькой друзья.
      - Чего Андрей... Ты же у нас ориентировщик и бывалый турист, - убеждал Григорий. - Они тебя раскрыв рот будут слушать. Ты их научишь всему и в поход сводишь.
      - Да польза же какая, польза, Зоенька! - горячился Лихарь. - Ты пойми. Это у них на всю жизнь останется. Твоя наука. Тогда уж они нигде не заблудятся. Ты этим людей спасешь. Понимаешь?
      - Господи, чего я такая несчастная, - поскучнела Зоя. - Мне еще мать говорила: дура, дура, у людей дети как дети. Та плаванием занимается, та гимнастка. А у меня спросят, я и не объясню, что это за спорт у тебя такой... ори... ори...
      - А если я откажусь? - спросила Зоя. Мне же не хочется, ей-богу. Да нет, - махнула она рукой. - Все равно не смогу я с этими пацанами. Они от меня разбегутся...
      - Все будет в порядке. Их от тебя не оттянешь. Спасибо, Зоя, - как о решенном сказал Лихарь. - Пошли теперь поболеем. Ты, Гриша, беги вперед, а мы посекретничаем. Знаешь, Зоенька, - склонился над девушкой Лихарь. Спасибо, что согласилась. Но чтоб особенно не переживала, я тебе скажу: из бригады тебя все равно бы сняли. Вот так.
      - Почему? - вскинулась Зоя. - Что я плохо работаю?
      - Прекрасно! - зажмурился Лихарь. - На все пять, - и поднес к ее лицу костлявую пятерню. - Замечательно! Ты молодец, что приехала с ребятами. Не побоялась. Молодец. Но видишь ли, дочка. Это я не сам додумался. Спасибо, жена подсказала. Я тебя нахваливать начал, а она как поднялась, поднялась... Ты женщина. Красивая женщина. И у тебя должны быть красивые дети. А в бригаде схватишь какое-нибудь бревнушко неподъемное. Или брус. И всю жизнь будешь страдать да нас, дураков, ругать. Вот так, Зоенька. Только не думай, что мы тебе ловушку поставили. Не-ет. Хоть завтра иди штукатуром с нашими девчатами. Или малярить. Пожалуйста. Тебя научат. Ты смышленая. А в бригаду нельзя. Так что давай руководи ребятишками. Привыкай.
      - Что день грядущий мне готовит, - тоскливо пропела Зоя. - Паду ли я индейской стрелою пронзенная...
      Они смешались с толпой у волейбольной площадки, но Зоиных пронзительных воплей больше не было слышно.
      Встреча закончилась победой студентов. После игры расходились не враз, горячо обсуждая каждый промах и удачу, прикидывая, что было бы, если бы...
      А между тем погода портилась. Рваные легкие тучи бежали по небу. А на западе густела темная синь, быстро расползаясь и заволакивая окоем.
      - Ребята! - закричал подошедший Володя. - Кто в электричестве соображает, а? У нас в вагончике как стрельнет и вонь такая пошла. И свет не горит.
      - Ивана попросите, - сказал Лихарь. - Иван, сходи посмотри.
      - Не-а, ни за спирт, ни за водку, - отмахнулся Иван. - Зажилили мяч. Разорались: аут! аут! Я точно видел, что он на линию лег. Все. Принципиально не пойду.
      - Следующий раз два мяча прибавим.
      - Точно? - не сразу поверил Иван. - Глядите не забудьте. А то, я вижу, вы ребята ушлые. Не столько играть, сколько жилить. Ладно, пошли. Где там стрельнуло и завоняло?
      В вагончике он пробки вывернул и принялся копаться в коридорном плафоне.
      За окнами быстро темнело. Из тайги потянуло сыростью, и пошел дождь. И сразу стали расплываться и тонуть в нарастающем сумраке и дожде соседние вагончики.
      Григорий пришел, а с ним Зоя. Славик с Андреем пока от порубки добежали, вымокли. Иван чертыхался, Володя ему спичками светил.
      Тоскливо было в вагончике, холодно.
      - Ну и что ж такого, если дождь? - удивленно спросил Славик. - Все равно ведь, Заяц, ты ко мне придешь?
      - Я уж здесь, милый, да не знаю, как выбираться.
      - А зачем выбираться? Назло стихии объявляю праздник.
      - Какой?
      - День святого Славика. Ставлю на кон банку варенья из НЗ. Кто больше? Чего молчишь, жмот в тельняшке? У тебя же две пачки печенья.
      - А ты чего по чемоданам лазишь?
      - У меня глаз-ватерпас, все видит. Андрей, пока не разулся, дуй на кухню за чаем. Гитару мне, гитару!
      Андрей поплелся на кухню. На улице было слякотно и сумрачно. Только на западе, на самом краю земли, в разрыве туч, проглядывал светло-оранжевый кусок неба. Он был так непохож на этот вечер, дождь, мокрую землю. Не верилось, что в столь тоскливом мире могут жить такие яркие и радостные краски. Казалось, что кто-то приоткрыл форточку в иную, сказочную страну, в которой всегда светит солнце. Неясная, но отчетливая тоска охватила Андрея. Он прикрыл глаза, чтобы представить эту страну с оранжевым небом над головой и людей, которых он никогда не видел и никогда не увидит, но так хорошо представляет себе.
      Он открыл глаза, на западе было так же сумрачно, как и везде. Люди из неведомой сказочной страны уже захлопнули форточку.
      Когда он вернулся, в комнате было светло: под потолком сияла "трехсотваттка", Славик в белой рубашке настраивал гитару, Андрей тоже переоделся в чистое, открыл банку с вареньем, к которой тут же потянулся Володя.
      - Андрей, убери этого морского бычка, в голове которого одни жабры, крикнул Славик.
      Несколько минут пили чай молча, приглядываясь друг к другу, словно не узнавая.
      Иван собрался уходить, но Зоя его остановила:
      - Садитесь, - сказала она. - Чаю попьем. Славик нам сыграет.
      Оглядев ребят, Иван присел на краешек кровати, осторожно взял кружку.
      Славик потянулся за гитарой, положил ее на колени, сразу же начал:
      Спокойно, дружище, спокойно,
      У нас еще все впереди.
      Пусть шпилем ночных колоколен
      Беда ковыряет в груди.
      Его поддержали. Ребята басовито и негромко, а Зоя старательно и немного жалобно. Видимо, трогала ее эта песня.
      Видения, дали ночные,
      На паперти северных гор.
      Качали нас звезды лесные
      На синих глазищах озер.
      Смолкла гитара, но не успели передохнуть струны, а Славик уже вскочил и, пританцовывая, завел:
      Убегу - не остановишь.
      Потеряюсь - не найдешь
      Я - нелепое сокровище,
      Ласкающийся еж!
      Потом Володе гитару отдал, тот ударил по струнам:
      - Зоя, пляши.
      Зою уговаривать не пришлось. И места хватило всем, даже Славику, танцевавшему винегрет из твиста, гопака, шейка, барыни и всех остальных известных и неизвестных ему танцев. Жаль, песня была коротка! Но ее удлинили, начав снова, и пели с плясом, пока не упарились.
      - Ча-а-ю! - упав на кровать, взмолилась Зоя.
      - С двойной порцией варенья, - разрешил Славик. - И мне тоже.
      - Андрею варенья не давать, а чтобы не обиделся, разрешить читать стихи. Не свои, конечно.
      - Я их пишу? - возмутился Андрей.
      - Сейчас все пишут. И ты, наверное, тоже.
      Андрей решил не спорить и начал:
      К нам в гости приходит мальчик
      Со сросшимися бровями,
      Пунцовый густой румянец
      На смуглых его щеках.
      Андрей читал негромко, сознательно приглушая голос. Ему нравилась размеренная, неторопливая, как бы беседующая и размышляющая ритмика кедринского стиха. Когда он замолчал, Славик спросил:
      - Чьи?
      - Дмитрий Кедрин.
      - А я и не слыхал про такого.
      - Я сам только нынешней зимой узнал. Его убили в сорок шестом. Он прошел войну, а потом погиб.
      - Как?
      - Шел ночью, и его убили. Неизвестно кто. Их не нашли.
      Володя, окончательно завладевший вареньем, отложил гитару, а Иван взял ее в руки, начал перебирать струны, что-то напевая себе под нос.
      - Пей чай, Иван.
      - Не. Всё.
      - Играешь?
      - Бренчу.
      - Давай что-нибудь.
      - Галочка, моя ты родная, - запел Иван. - Моя ты милая, мой идеал. А я не хаваю, не пью, Галка, я тебя люблю.
      Глаза его загорелись откровенно наигранной, дешевой страстью.
      Только руки были искренни. Они делали свою работу старательно. Длинные пальцы легко двигались по струнам, ни одного лишнего движения, ни капли манерности, ни оттенка позерства.
      - Во, какая песня! - обрадовался Славик. - Надо выучить. Дома петь будем. Валяй еще, Иван.
      Иван спел еще что-то такое же разухабистое и огляделся, любуясь произведенным впечатлением.
      Славик ликовал:
      - Давай еще!
      Володя улыбался.
      - Ну, давай еще! - не унимался Славик.
      - Чего пристаешь? - остановил его Андрей. - Устал парень.
      - Не. Я не устал, - встрепенулся Иван, - только... - он замялся, не зная, как сказать, а потом, взглянув на Зою, смутился.
      "Весь остальной репертуар лишь для мужского общества", - понял его Андрей.
      - Иван, ну, спой же ты... - упрашивал Славик.
      - Счас. Заделаем.
      Пальцы Ивана легким движением прошлись по струнам. Гитара отозвалась нежным глуховатым звуком.
      - Снова замерло все до рассвета,
      Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь,
      негромко выводил Иван.
      Андрей с удивлением глядел на него и слушал: ему казалось, что голос Ивана стал совсем другим, высоким, чистым. Куда девалась его манерность? Ровный, вполсилы голос просто рассказывал.
      И виделась Андрею деревня, освещенная белыми кострами цветущих яблонь; спящие дома с глухими ставнями и прохладная тишина, пришедшая с темных полей, в которых ни огонька, ни звука; и счастливый человек, в душе которого столько любви, что не может он заснуть, не рассказав о ней. Потому и родилась эта песня по чистоте и свежести своей под стать яблоневому цвету. Она и счастливая, и несколько грустная, оттого что понимает человек: такая весна одна и яблони вот так яростно цветут однажды, и молодость, и жизнь дается однажды. Радуйся тому, что живешь! И тоскуй оттого, что каждое мгновение неповторимо. И хочет человек крикнуть: "Люди, проснитесь! Посмотрите вокруг! Какое счастье по земле разлито!" Но он не крикнет, оттого что люди прожили длинный день и их настигла усталость, какая бывает и в самом радостном труде. Ведь это они дали жизнь и белым яблоням, и темным в ночи избам, и положили в землю зерно, и сделали еще тысячи других самых красивых дел. А теперь забылись в легком сне, набирая растерянную по дню силу, чтобы завтра снова делать свою работу, без которой сады пропадут, дома уйдут в землю, а в полях не останется ничего, кроме ветра.
      И человек приглушает голос, покоя сон спящих.
      В последний раз прошлась по струнам рука и замерла, и Иван молчал, еще не поверив, что может понравиться ребятам такая простая давнишняя песня.
      "Вот тебе и Ваня", - подумал Андрей.
      Иван снова запел, теперь "Темную ночь", но Андрею было теперь не до песни: он глядел во все глаза, пытался найти и не находил в этом худощавом парне того длинного мокрогубого урода, которого видел в клубе и потом возле вагончика. Что изменилось в нем? Может быть, чище стали глаза, просветленные песней, раздумьем? Кажется, да.
      Варенье кончилось, чайник опустел, разговаривали. Только Иван молчал, изредка поднимая голову. А потом он встал, осторожно положил гитару на кровать и пошел к двери.
      - Ты куда? - окликнул его Славик.
      - Пойду. Пора.
      - Чего там, сиди.
      - И вправду уже пора, - глянув на часы, вздохнула Зоя и поднялась. Спокойной ночи, хозяева.
      Иван открыл дверь, пропуская Зою вперед.
      - Заходи! - крикнул вслед ему Славик, а когда дверь захлопнулась, проговорил:
      - А этот Иван вроде ничего парень?
      Володя зевнул:
      - Все мы хорошие.
      Разойдясь по комнатам, потушили свет. "Чуть не забыл, - простонал Славик. - Мне же в шесть надо подняться. Ты не проснешься?"
      - Сил не хватит, - ответил Андрей.
      - Придется девчонкам записку написать.
      Набросив плащ, он вышел из комнаты.
      Андрей засыпал.
      - Андрюха, - свистящим шепотом проговорил вернувшийся Славик. - Зоя-то на кухне с Иваном за жизнь беседует.
      - Картина известная, - сказал Андрей. - Девушка, подождите, посидим, ночь больно хороша. И пошел про свою несчастную жизнь молоть, слезу вышибать. Спи.
      10
      Вечером Андрей разыскал Кольку и сказал:
      - Завтра в десять ноль-ноль соберешь своих индейцев и приведешь к нам в столовую. Ясно? Только своих. Посторонние знать не должны. Понял?
      - Понял, - ответил Колька, хотя он, конечно, ничего не понял. - А ты значки нам нарисовал?
      - Какие там значки! Здесь такое дело заваривается, - насколько мог сурово произнес Андрей.
      - Какое? - перепугался Колька. - Проболтался кто, да?
      - Завтра в десять ноль-ноль. И только свои, надежные люди. В ком уверен. Пока. - Андрей сразу ушел.
      Утром, около десяти, Колькины индейцы собрались в столовой. Поварих отправили в лагерь, чтобы не мешали. Едва ребята расселись, как подошли Григорий и Зоя. Григорий был в старенькой отглаженной гимнастерке, затянутой в поясе солдатским ремнем. Сапоги его блестели ослепительно. Вид был чрезвычайно строгий.
      По дощатому настилу столовой Григорий прошел печатая шаг. Остановившись перед столом, где сидели ребята, он щелкнул каблуками, произнес отчетливо:
      - Здравствуйте, товарищи!
      Выслушав нестройный ответ, еще более посерьезнел, сказал, поглядев на часы:
      - Десять ноль-ноль. Прошу внимания. Я пригласил вас для очень важного дела. Студенческий строительный отряд "Ермак" в связи с большой и трудной программой работ испытывает недостаток в людях. Вызвать новых бойцов из Волгограда не представляется возможным. Поэтому штаб обращается к вам с предложением вступить в наш отряд в качестве отдельного, - отчеканил Григорий, - вспомогательного отряда "Пионерский разведчик".
      - А чего мы... - открыл было рот парнишка из второго ряда.
      Но Григорий его тотчас осадил.
      - Разве я давал кому-то слово? Пр-рошу соблюдать дисциплину!
      Мальчишка пригнулся, забыв даже рот закрыть.
      - Итак, я изложил вам предложение штаба. Но прежде чем вы дадите ответ, я должен предупредить, что, вступая в отряд, вы должны безукоризненно выполнять его устав. Во-первых, труд, добросовестный, ударный. Вам будет поручено обрешечивание домов под штукатурку, заготовка мха для шпаклевки и другие работы. Зарплата, - подчеркнул Григорий, - зарплата зависит от вас. Она будет начисляться всем вместе, а потом делиться поровну, как в коммуне. Так как вы являетесь необученными бойцами, то наряду с работой на производстве пройдете обучение по следующим дисциплинам:
      Военно-туристическое ориентирование и выживание в сложных природных условиях. Сюда входит умение пользоваться компасом, ходить по азимуту, картографическое искусство, умение развести костер, быстро и правильно установить палатку в сложных метеорологических условиях. Занятия будет вести спортсмен первого разряда по ориентированию и туризму Зоя Даренко, - объявил он почти по-левитановски.
      Военная подготовка. Изучение индивидуальных строевых приемов и приемов воинского строя. Изучение мелкокалиберного оружия... - сделал Григорий паузу, - и стрельба по мишеням. Преподаватель - младший лейтенант запаса Григорий Красов.
      Спортивное плавание и спасение утопающих. Изучение стилей плавания. Брасс, кроль, - с расстановкой произносил Григорий, - баттерфляй. Преподаватель - спортсмен первого разряда, неоднократный чемпион общества "Буревестник" Александр Сахаров.
      Изучение приемов самбо и вольной борьбы, необходимых для обезоруживания и задержания нарушителя. Преподаватель - кандидат в мастера спорта СССР, призер чемпионата Российской Федерации Виктор Каляев.
      Для проверки степени подготовки бойцов будет проведено двухдневное военно-спортивное учение в районе Второго ручья.
      Программа напряженная и не каждому по плечу. Даю вам десять минут на раздумье. После чего вы скажете мне свое решение. Вопросы есть?
      - Никаких нет! - испуганно выкрикнул тот же парнишка со второго ряда.
      Григорий и Зоя ушли на кухню.
      - Гриша, - сказала Зоя весело. - Ты их до смерти перепугал.
      - Ничего, - ответил Григорий. - Пусть чувствуют.
      - Слушай, а что это за военно-туристическое ориентирование, не скажешь?
      - Ты, Заяц, не придирайся. Сейчас такие слова нужны, чтобы насквозь прошибали. Вот именно такие: военно-туристические, выживание в трудных условиях... - грозно произнес Григорий.
      Через десять минут в столовой Колька, неестественно вытянувшись и тараща глаза, сообщил:
      - Мы согласны. Все как один.
      - Ясно. От имени штаба командиром вспомогательного отряда назначаю пионера Николая Дорофеева. Специальным комиссаром отряда штаб назначил члена ВЛКСМ Зою Даренко. Командиру и комиссару завтра в девять ноль-ноль представить в штаб, первое, список бойцов отряда, второе, - недельный распорядок работ и занятий. Командиру и комиссару приступить к исполнению обязанностей.
      Григорий повернулся и пошел к штабу. Он слышал, что за спиной его тишина. И лишь когда Зоя что-то сказала, ребята загалдели все разом.
      Возле штаба сидел Андрей.
      - Ну как? - спросил он Григория.
      - Нормально.
      - Хватит Зойка с ними лиха.
      - Ничего. Главное - начало. Особенно первую неделю чтобы порядок был. Пусть втянутся. Я сам буду Зое помогать.
      - Форму бы им, - сказал Андрей. - Может быть, на нашу похожую.
      - Да мы уже думали. Лихарь обещает рубашки купить голубые. Пилотки сошьют девчата. Эмблемы сделаем.
      - Ладно, пошел я спать, - сказал Андрей, но тут подошел Славик. Настроен он был весьма и весьма воинственно.
      - Ты комиссар или нет?! - заорал он. - Или ты Гриша Казак.
      - И тот и другой, - ответил Григорий. - Чего ты психуешь?
      - Сакс где? Где сакс?
      - Украли, что ли? - перепугался Григорий.
      - Тьфу, - сплюнул Славик. - Игорек где, который на саксе играет? Опять в первой смене. Как мы без сакса можем репетировать? И Зоеньке этой преподобной тоже скажи. Все закомиссарились, и плюнуть некуда. Петь-то кто будет? Без девок оркестр не смотрится. Зрителю юбку подавай!
      Андрей подзуживал:
      - Дави, Славик, дави...
      - Ты тоже еще тот сачок, - повернулся к нему Славик. Я тебе уже говорил, оформлять надо сцену, зал. Без оформления концерт не смотрится! Зрителя убивать надо оформлением!
      Андрей бочком-бочком за угол вагончика зашел и направился в поселок, к школе. Там сегодня работала Наташа. Они помирились. Но холодок отчуждения оставался. Может быть, из-за редких встреч.
      Наташа малярничала. Красила окна в одном из классов. Андрей, не окликая ее, прокрался от двери на цыпочках и закрыл ей глаза руками, чувствуя, как трепещет под ладонями их живое тепло.
      - Через окно-то видела, вроде Андрей шел, - насмешливо сказала Наташа, вывертываясь из рук Андрея. - Ты чего не спишь? После ночи?
      - Ага. Сейчас пойду.
      - И долго будешь в ночную работать?
      - Сегодня последний день.
      - Кто вас гонит? Еще придавит кого-нибудь ночью.
      - Бог не выдаст...
      - Из-за вашей спешки и нам покоя никакого. Начальство придет и давай мораль читать: "На студентов посмотрите. С них пример берите. Они строители без году неделя, а вас за пояс затыкают".
      - Ну и берите пример.
      Наташа покачала головой и, шлепнув Андрея по затылку, улыбнулась.
      - Петух! Для вас это вроде игры на два месяца. А для нас - жизнь. Так долго не проработаешь. Ты вот приехал сюда беленький, ухоженный, - провела она рукой по его волосам, лицу, - а теперь мать родная не узнает. Бриться и то некогда.
      - Дело не в некогда, - запротестовал Андрей и осторожно погладил редким пушком заросший подбородок. - Сибирский сувенир. Бесплатно, а дома ни за какие деньги не достать.
      - Вот и отпускали бы свой сувенир дома.
      - Тоже мне сказала... - рассмеялся Андрей. Да меня же с бородой в институт не пустят.
      - А здесь нет института.
      - Это точно... - согласился Андрей.
      - А вот тот парень, небольшой такой, аккуратный, с нами в кино тогда был, это твой друг?
      - Григорий, что ли? - спросил Андрей.
      - Ну, самый такой хороший из вас, подтянутый, прическа у него, как у артиста.
      - Раз ты про прическу, это, конечно, Григорий. На этом он помешан.
      - Все бы вы так помешались. То-то было бы хорошо.
      - Наталья?! - взмолился Андрей. - Какая тебя муха укусила. Все-то тебе не нравится! Может, хватит? А?
      - Обиделся?
      - Ага, сейчас на дуэль вызову.
      - А ты умеешь стрелять? Давай на охоту пойдем? А? Ружья достанем, обрадовалась Наташа, - и собаку возьмем. Вот здорово! - И она захлопала в ладоши, подняла воображаемое ружье: - Трах-тарабах-тах-тах! Готово! Ну как? Пойдем?
      - А когда?
      - В выходной.
      - Когда-то он у нас будет...
      - Что ли, по разным календарям живем?
      - Ага! - мотнул головой Андрей. - У нас выходные только по особому решению штаба.
      - Пропадите вы пропадом, - рассердилась Наташа.
      Все у вас не как у людей! - Но, заметив огорченное лицо Андрея, смягчилась: - Ладно. Все равно пойдем. Ведь когда-нибудь и у вас будет передышка.
      - Будет, - вздохнул Андрей, - когда-нибудь будет, - и зевнул сладко и длинно...
      - Иди спи, - сказала Наташа. - Придешь завтра вечером?
      - Приду.
      11
      На следующий день поздно ночью Андрей сидел на кушетке в маленькой комнатке медицинского пункта, остро пахнущей лекарствами, а врачиха Рита ловко прощупывала его тело холодными пальцами и спрашивала:
      - Здесь больно? А так? А теперь? Да не ври только, говори правду.
      Она уже поколдовала над его разбитой губой и на глаз, совсем заплывший, повязку какую-то прилепила, а теперь принялась ребра щупать, заметив на боку, чуть ниже подмышки опухоль.
      - Так больно? А вот здесь?
      Андрей толком ответить не мог: голова была налита вязкой, непроходящей болью, а стоило закрыть глаза, как появлялись фиолетовые круги на черном, будто в черную воду бросили камень и фиолетовые круги шли один за другим.
      Здесь же сидела Наташа. Ее лицо сливалось с белой стеной, и оттого глаза и волосы казались угольно-черными.
      За дверью, в коридоре и возле вагончика не смолкал топот сапог, разговаривали, ругались; кто-то шлепал по лужам возле окна и карабкался по стене, силясь заглянуть в комнату.
      Наконец врачиха потрепала Андрею волосы, сказала:
      - Иди ложись. Завтра придешь. Не вздумай на работу ходить.
      И, приоткрыв дверь, позвала:
      - Славик, помоги Андрею.
      Но Андрей поднялся сам, и Наташу, которая хотела ему помочь, остановил.
      - Спокойно. Все в порядке.
      Вошедший в комнату Славик закричал нарочито радостно:
      - Ну, я же говорил, что панику подняли! Били-били, колотили, убили, разбили! Крик, шум. Не дано женщинам знать нашего мужского, исключительно мужественного организма. Пошли, Андрюха.
      В коридоре его окружили парни. Они подходили к Андрею, спрашивали: "Ну, как? А кто? Вот скоты! Неужели не заметил?" - и переводили глаза на Наташу, рассматривая ее беззастенчиво.
      Наташа, шепнув Андрею: "Я зайду завтра", быстро вышла из комнаты. Славик бросился за ней.
      Андрей же улегся в постель.
      Дверь открывалась беспрестанно, но никто не тревожил его разговором. Только Григорий, присев на кровать, спросил:
      - Ты точно никого не узнал?
      - Да, - проговорил Андрей, открывая глаза. - Было темно, а я только что вышел из комнаты. И ошалел от первого удара.
      - А голоса?
      - Они молчали.
      - Извини, пойду. Боюсь, как бы парни не наделали глупостей.
      Славик и Володя пришли вместе.
      - Наташу мы проводили. Все в порядке.
      - Давай, Андрюха, выкладывай.
      - Да чего выкладывать, - приподнялся Андрей и сморщился, сдерживая стон, и снова лег, задумался, стараясь припомнить то важное, о чем нужно было рассказать:
      - От Наташи я ушел в двенадцать. Пришли девушки, которые с ней живут, и я пошел. Спустился с крыльца. Плащ накинул. Дождь идет. Грязь. Темень. Повернул за угол. Несколько шагов сделал, слышу сзади кто-то бежит, догоняет, а я не оборачиваюсь. Не подумал ничего дурного.
      - Эх, Андрей, Андрей, - перебил его Славик. - Услышал и не убежал. Запросто ведь мог сорваться. Бегаешь, как лось. Кто же кроме этих скотов мог гнаться-то?
      Разве мог Андрей сейчас объяснить свое тогдашнее состояние? Как бы ни старался он, все равно не поймут ни Володя, ни Славик. Об этом вечере нельзя рассказать. За окном шел дождь, жестяной колпак лампы сдерживал свет, и в комнате стояла полутьма. Разговор был какой-то скачущий с одного на другое, сумбурный. Андрей о себе рассказывал, об отце, матери, институте. И Наташа рассказывала. Но для Андрея разговор был прекрасен тем, что, может быть, впервые говорил он так, как умел говорить только с самим собой. Не нужно было пропускать каждое слово, выходящее наружу, через густое сито осторожных, всегда стерегущих мыслей, тех невидимых бдительных цензоров, знающих, которое слово к месту и в пользу, а которое может повредить, приоткрыть чужому взгляду то, что ему вовсе не положено знать.
      И когда шагнул он с крыльца, и когда пошел от дома прочь, не прерывался этот разговор. Потому и не оглянулся, услышав торопливые шаги за спиной: это, конечно же, Наташа, ведь он позвал ее мысленно, и она не могла не услышать.
      Андрей невольно задержал шаг, ожидая, как упадут ему на плечи, а потом закроют глаза ласковые Наташины руки.
      Ударили в голову. А потом в плечо. Еще и еще раз. Он повернулся, не понимая, в чем дело. Если бы могли они увидеть его глаза, в которых совершенно не было страха, а одно лишь удивление еще не пришедшего в себя, счастливого человека!
      Но было темно. И потому ничто не могло сдержать тяжелых злых кулаков.
      Андрей закричал и, как показалось ему, сразу же рядом появилась Наташа.
      - А все-таки нужно было их найти и отделать так, чтоб не сдохли, но пару дней ходить не могли. А то начинается эта политика: нельзя, не имеем права, существуют органы... - Славик зло сощурился, повернулся к Володе. Ну что? Неправда? Да? Они нас, значит, могут? А вы так спокойно рассуждаете: "Нельзя опускаться до них". Вот они и чувствуют, - Славик мотнул кудлатой головой в сторону темного окна, - понимают, что такие вот чистенькие не опустятся до грязи, и спокойны.
      - Ты даже не знаешь, кто это был, - беззлобно отмахнулся Володя, - а уже бить, душить. Надо же разобраться.
      - Всем отрядом нагрянули бы в поселок. Сразу бы нашли.
      - Тебя послушаешь, так получается, что я Андрею враг, и Григорий враг, один ты - друг, - хмуро сказал Володя.
      - Слишком у вас все правильно, все рассчитано, продумано.
      - Слишком правильно не бывает. Или правильно, или неправильно. А тебе бы хотелось, чтобы весь отряд, орда в сто человек, взорвались, побежали... А потом? Что бы дальше получилось? Да и вообще, баш на баш меня не устраивает. Я не хочу, чтобы такие люди отделывались одними синяками. Они обязательно должны быть в тюрьме, и они там будут. Только так. Как ты считаешь, Андрей?
      Но Андрей разговора не слушал.
      * * *
      Утром Наташа забежала лишь на минуту: спешила на работу.
      Андрей ждал Григория, который обещал прийти скоро, но все почему-то не шел. Болела голова, настроение было дрянное.
      - Здесь, что ли? - послышался за дверью басок Лихаря, а через мгновение и сам он вошел в комнату, положил на кровать голубую битком набитую сумку с надписью "Аэрофлот" и, указав на нее пальцем, коротко разъяснил:
      - Харч. Высококалорийный.
      Андрей хотел было произнести обычные в таких случаях слова: "Ну, зачем... Стоило ли беспокоиться". Но Лихарь понял все и рта не дал раскрыть.
      - Перестань, - недовольно сморщился он и, присев на стул возле Андрея, закурил: - Вот помню, тридцать лет назад, молодой, здоровый, - он распрямился, горделиво демонстрируя свою тощую стать, - попал я в больницу. Так, веришь ли, все запасы у соседей по палате подчистил за два дня. О-о-о!
      И уже совсем другим голосом, далеким от бодрости спросил:
      - Что? Попало? - и, пригнувшись, заглянул в глаза Андрею. - Вот так. Ладно, найдем их. Не миллионный город. Вот какие кадры у нас есть. В три шеи бы гнал, если б нашлась замена. Ну да ладно про них, ну их к черту...
      - Проекты не пришли, Антон Антоныч?
      - Во! Это разговор... Нету, нету пока... И сейчас тебе неймется, проекты подавай.
      - А как же, строить надо.
      - Строить, - Лихарь улыбнулся, провел по лицу ладонью, разглаживая морщины, которые тотчас же вернулись на свое место. - Строить, строить... Андрей, дорогой! Я вас понимаю. Болтать зря не хотел, не хотел обижать... А ведь понимаю. Заработать всем хочется. И приодеться, и поехать к морю, и девушку в ресторан повести. Но и вы нас поймите. Откровенно ведь говоря, на одном "даешь" держитесь. Сейчас у вас два дома да склад. Вроде спокойно идет, и то капиталку переделывали. А если еще объекта три. Не начнете горячку пороть? Быстрей, быстрей? Там фундамент мельче положенного, там не прошпаклюете как следует. Разве за всем уследишь? А ведь здесь не Ялта Сибирь...
      - Вы, Антон Антонович, говорите такое... Будто мы все сволочи, обиделся Андрей.
      - Ты не лезь в бутылку. Мы ведь не себе амбар строим.
      - И мы тоже. И вообще, худо кроме себя честных людей не видеть! - зло бросил Андрей.
      Лихарь схватил его за плечи и, глядя пристально, глаза в глаза, спросил:
      - Это ты правду говоришь?.. Или так, из книжки... А?
      Андрею вдруг стало зябко от неморгающих, в упор на него смотрящих глаз, и он вздрогнул, но сказал твердо, отвечая не столько Лихарю, сколько себе:
      - Да, правду.
      - Ну, спасибо, - распрямился Лихарь. - Верю, - подчеркнул он. Выздоравливай, - и пошел к двери, но, уже ступив на порог, остановился, повернулся к Андрею, сказал:
      - Старею я, брат. Старею... Веришь ли, раньше человека с одного взгляда видел. Не знаю... А сейчас... Старею. А может, люди другие пошли. Непрозрачные насквозь. - И ушел.
      Григорий забежал на минуту.
      - Не умер еще? - спросил он.
      - Живу.
      - Вызвали участкового. Приедет. Но как будет искать... Ты ничего не вспомнил?
      - Чего я могу вспомнить? Если бы узнал кого или услышал, так вчера сказал.
      - Народу было много в поселке. Воскресенье. Ребята приезжали из Комсомольского. Ленинградцы со своей базы приезжали. Буровики были. Так что... Все ясно?
      - Как белый день.
      - Тогда сиди. Я в бега.
      Следующим посетителем был Степан. Он в комнату заглянул, спросил: "Туточки?", а потом долго отскребывал сапоги у вагончика. Андрей ему крикнул: "Брось вылизывать!".
      - А как же, - вошел наконец Степан. - У вас бабов нету, чистоту наводить. Моя жинка всегда меня гоняет. Скидай, говорит, сапоги у коридорчике. А у меня они тесные. Я говорю ей, на руках лучше буду ходить, чем скидать их каждую минуту.
      Степан внимательно оглядел Андрея, спросил:
      - Ничего не поврежденное внутри? Не отбили?
      - Вроде нет.
      - Тогда ничего. Нашему брату по молодости достается. На меня как жинка зарыпит, я ей всегда говорю: сколько я за тебя, пока ухажером был, чубуков принял, тебе за жизнь не рассчитаться.
      Степан сегодня был выбрит. И потому еще более веснушчат. Светло белели стриженные затылок и виски.
      - Я в отгуле, - сказал он. - Рождение вчера праздновал. Еще в субботу сказал, что понедельник отгуляю. Подлечусь. Чего на похмелье выходить?! Тут тебе жинка вареников прислала, - развязал он объемистый белый мешок. - Я их у полотенчик замотал, чтоб горячие были. Поешь. Я как по общагам жил, помню. Тушенка да тушенка, да каша-концентрат. А это с вишни вареники. У прошлом году в отпуске закрутили. Боле сотни банок. Контейнер брали, сюда везли.
      Он размотал полотенце и поставил перед Андреем кастрюльку.
      - Огурчики... Тоже своя закрутка. А вот тут, - шепнул он заговорщицки, - самогоночка, - и, отвернув полу пиджака, показал горлышко бутылки. - Жинка моя слова не сказала. Говорю, Андрюшку какие-то гады побили, треба подлечить. Хороший парнишка, студент, уместе работаем. Она слова не сказала, сразу налила, вареников наложила.
      - Да мне же нельзя, Степан, - улыбнулся Андрей. - Сухой же закон.
      - У болезни можно, - убежденно сказал Степан. - У болезни даже врачи советуют. И никто не може запретить. Нет такого закону.
      - Нет, Степан, я тебе честно говорю, не уговаривай зря. Лучше за мое здоровье сам выпей.
      Степан рассмеялся удовлетворенно.
      - Я так и располагал. Она мне наливае, жинка-то, малую стакашку. А я сам себе кумекаю: жмись, жмись, Андрюшка-то пить не буде. У них закон такой. Я и опохмелюсь. А тебе я у магазине соку купил. Наш, хохлячий сок, - вынул он из мешка литровую банку. - Видишь, по-нашему написано: сик яблучни. Сладкий. Я за твое здоровье самогоночки...
      Степан сидел долго. Он понемногу пьянел и начал говорить туманно, загадочно:
      - От, може; и знаю, кто тебя побил. А може, и не знаю. Здесь такое дело. Скажешь на человека, а, може, это не он. Человек пострадае...
      Степан, видимо, ждал, что Андрей его выпытывать начнет. Но так и не дождавшись, поманил пальцем: мол, подвинься ближе.
      - Они на рождении у меня были...
      - Кто они?
      - Ну, ребятки вот эти... А може, и не они. Хорошо выпили, посидели. Сашка с Федором к девкам собираются. А Китыч над ними подсмеялся. Говорит, сидите, не рыпайтесь. Там уже студенты места заняли. Они грамотные, девки на них кидаются. Вот уедут, тогда все будут ваши. Вот он так подсмеялся. Это я слыхал. А ребятки пьяные... И я выпивши недопонял. Шутка да шутка... А, может, эта шутка боком обернулась. А може, и не они. Тут дело такое. Скажи на человека, а он невиноватый. Вот я когда за жинкой своей бегал, она добрая была девка. И вот, надо же, тоже получилась такая история...
      Степановым разговорам, верно, не было бы конца. Но пришла Рита на своего пациента поглядеть и гостя спровадила.
      После обеда в комнату необычно робко заглянула Зоя и спросила:
      - К тебе можно?
      - Чего это ты!?. - рассмеялся Андрей. - Вроде я помираю.
      Вздох облегчения был ему ответом.
      - Я вчера-то все проспала. А утром девчонки такого понарассказывали... Я к вам заглянула, а ты спишь. Лицо... страшное, черное. И мне не по себе как-то стало. Честное слово.
      Она постояла еще возле Андреевой кровати, а потом присела у окна на корточки и, ясно глянув на Андрея снизу вверх, сказала:
      - А я знаю, кто тебя бил. Это Иван и его два друга.
      - Шерлок Холмс, - усмехнулся Андрей.
      - Не смейся, правда. Он сам мне сказал. Я его еще утром встретила. Поздоровались, а он меня остановил и сказал: "Андрея мы били. Я и ...". Ну, тех двоих имена назвал. "За что же вы... - спрашиваю. - Что он вам сделал плохого-то?" А он помялся так, отвечает: "Да вроде не хотели, думали просто попугать, а потом так получилось, пьяные были". Я с ним и не стала больше разговаривать.
      - Значит, Иван? Погоди, погоди, - поднялся с кровати Андрей, - а чего это он с тобой откровенничать вздумал? Пьяный, что ли, опять?
      - Не знаю... Может, просто на дороге попалась. А может... Мы же тогда с ним от вас ушли и еще долго сидели на кухне, разговаривали. Детство у него было трудное, без отца, без матери. Про колонию рассказывал. И как будет дальше жить. У него сестра где-то, и он хочет ее найти. Мне было жалко его, наверное, потому, что вокруг меня всегда были слишком благополучные люди. Мне казалось, что он искренен. И знаешь, если бы кто сказал, что случится вот это... я бы не поверила, - покачала она головой. - Ни за что. Как это так можно...
      - Ну, ладно, - поднялась она на ноги, - пойду. Тебе, может, нужно что?
      - Брось ты, - отмахнулся Андрей.
      - Тогда пойду. А глаз у тебя, - спросила она уже в дверях, - не поврежден?
      - Да нормально.
      Зоя ушла. Андрей же, закутавшись в одеяло, уселся возле окна. Он понимал, что Григорий сделал правильно, вызвав милицию. Нельзя же пойти и побить этих парней вот сейчас, когда первая горячка позади. Нельзя и оставить безнаказно.
      Андрей успокаивал себя, рассуждая таким образом, но что-то точило его изнутри, и не приходило спасительное, ясное ощущение собственной правоты. "Виноват во всем, конечно, Китыч. Это он натравил парней, из-за Наташи. Сознательно натравил. А сам останется чистеньким".
      Эта несправедливость и невозможность исправить ее мучала Андрея. Он, конечно же, не испытывал даже малейшего расположения к этим людям - это было естественно. Ничто не могло смягчить его сегодняшнего к ним отношения. Но все же он не был уверен в правоте своей, "Может быть, они неплохие парни, думал он, - а их подначил Китыч, разгорячила водка. Да и везде ли считается преступлением набить морду из-за девушки".
      Наконец, до головной боли устав от своих мыслей, Андрей поднялся и вышел на улицу.
      Словно понимая, что выходной день кончился и нельзя мешать людям в их и без того тяжелой работе, дождь перестал. На востоке обнажился и рос кусок чистого неба, тесня просветлевшие жидкие тучи.
      Андрей побрел к Наташиному дому, и от крыльца его двинулся назад, медленно, обшаривая все вокруг глазами. Но ночной дождь разгладил землю, и лишь свежие следы сегодня прошедших людей понапрасну тревожили глаз.
      Бросив последний, уже рассеянный взгляд вокруг, Андрей зашагал прочь.
      Спустя десять минут он уже стучался в дверь, за которой позвенькивала гитара и скулил хрипловатый тенорок.
      Гитара сбилась с голоса и замолкла. Иван вскочил с растерзанной постели, замер, испуганный взгляд его устремился Андрею за спину, в раскрытую дверь, и, вернувшись успокоенно назад, быстро обежал измятые постели, загаженный объедками стол, стены, с которых во множестве смотрели журнальные красавицы.
      - Чего пришел? - пробурчал он.
      - Поговорить.
      - На очной ставке поговорим.
      - У меня сейчас дело есть.
      - Ну, выкладывай.
      - Сейчас я тебя буду спрашивать - ты отвечать. Ясно? Начнешь дурачка строить - повернусь и уйду, уж тогда действительно в следующий раз встретимся на очной ставке.
      Иван бросил на Андрея короткий взгляд, словно прицениваясь к его словам: правда или нет. Но промолчал.
      Андрей спросил прямо:
      - За что били?
      - А то сам не знаешь? За девку! Что? Не имеем права, если к чужой девке лезешь?
      - Если мне она чужая, то родная кому? Тебе? Твоим дружкам? И потом, вот ты недавно с Зоей сидел до петухов. Имеем мы полное право избить тебя за то, что к чужой девке, как ты говоришь, лезешь? Ну, скажи по-честному, имеем?
      - Да что я, - замялся Иван. - Я же просто так, разговор один. Разве не имею права поговорить?
      - Почему же можно тебе, если нельзя мне.
      - Да, знаешь, - пробубнил Иван, - вроде попугать хотели. Не трогать. А там по пьянке вышло.
      - Не ври... У нас сидел тогда, наверное, как на разведке. Меня рассматривал. Чтоб не спутать.
      - Не! - вскочил Иван с кровати, разворачивая во весь рост худое нескладное тело и отмахиваясь растопыренной пятерней, словно открещиваясь. Не! И не подумай. И в голове такого не держал! Я те, парень, честно говорю, век свободы не видать, - и закричал, захлебываясь: - Да я что, дурак меченый?! Год всего на бесконвойке живу, ни забот, ни горя! И на такое дело полезу?! Какая от этого прибыль!? Опять балоху через проволоку видеть?! Не-ет, - лицо Ивана скривилось, длиннопалой рукой расстегнул он рывком ворот рубахи, потер грудь, - не имел я на тебя никакой злобы... А водка вот... от нее все. Все от нее, проклятой. Выпили, и так получилось.
      Андрей почувствовал бессмысленность своего прихода и даже улыбнулся.
      - Смеешься, - скрипнул зубами Иван. - Смеешься, думаешь, я дурачка строю.
      - Брось ты...
      - Ладно, не привыкать. На то и Ваней зовусь, чтобы в дурачках ходить.
      - Ну, брось, говорю, - поморщился Андрей. - А с милицией, ладно, я постараюсь уладить дело. Только ты меньше водку ешь, а то напьешься и опять тебя на подвиги потянет.
      Иван вскочил - лицо его оскалилось в робкой, заискивающей улыбке - и засуетился, принялся смахивать на пол объедки, очищая угол стола, выхватил из-под кровати бутылку.
      - Садись... Садись... Не, я тебя так не отпущу. Выпьем мировую. Я знал, что ты парень-гвоздь. Садись. Иначе буду думать, что ты брезгуешь. Не обижай... по-человечески...
      Андрей и в самом деле с трудом сдерживался, его подташнивало от одного вида этого стола, покрытого липкой, нечистой клеенкой, на которой в лужицах томатного соуса, пролитого из консервных банок, лежали крупно нарезанная селедка, замусоленные черствые огрызки хлеба, ломтики желтого застаревшего сала, и обсосанные мундштуки папирос торчали там и здесь, вонзившись в селедку и в хлеб, и в сало, точно кто-то обстреливал ими стол, не разбирая, куда попадет. Да и сам хозяин комнаты внушал отвращение ничуть не меньшее: заискивающая улыбка скользила по его лицу, он метался между столом и Андреем на нетвердых ногах, и казалось, что старается он уменьшиться в росте, чтобы глядеть на Андрея снизу вверх, с собачьей умильной преданностью.
      - Спасибо, кореш. Век не забуду. Это конечно. Надо по-человечьи. Чего по пьянке не случается? Сами разберемся.
      Андрей хотел уйти, но Иван уже тащил его за рукав к столу.
      - Нет. Я пить не стану. Ты же знаешь, у нас не пьют.
      - Ничего, ничего, - пригибаясь к столу и торопливо разливая остатки водки по стаканам, говорил Иван и приглушал голос до шепота, оглядываясь по сторонам. - Все будет между нами. Мертвое дело. Мировую можно. Сам бог велел.
      - Нет, - твердо сказал Андрей.
      - Ну, лады, лады, - испугавшись, успокоил его Иван. - Нельзя, значит, нельзя. Закон есть закон. Понимаю. Посиди со мной, только чокнись.
      Он перелил водку в свой стакан.
      - За твое здоровье. Чтоб жизнь у тебя была слаще сахара.
      Выпив, Иван еще больше опьянел, снова начал жаловаться и ругать кого-то, кому-то грозил большим костлявым кулаком.
      - Ну, мне пора, - поднялся Андрей, взглянув на часы.
      - Да что ты, посиди... Не-е... Я не отпущу.
      - Мне пора, - повторил Андрей и быстро вышел во двор.
      Иван выбежал за ним и, тревожно заглядывая в глаза, спросил:
      - А это железно? Что ты говорил...
      - Сказал, значит, все, - и быстро пошел прочь, низко нагнув голову, а во рту стояла горечь, и пальцы были липкими, будто измазал он их о клеенку, что покрывала стол в Ивановой комнате.
      Вечером первым пришел Григорий.
      - Как? - спросил он. - Здоровеешь душой и телом?
      - Не по дням, а по часам. Здесь харчей натащили, ешь.
      - Это можно. Да... Лейтенант завтра приезжает. Участковый. Будет разбираться.
      - Разбираться-то уже не в чем, - не глядя на Григория, проговорил Андрей и подумал: "Ну, сейчас начнется".
      - Как не в чем? - удивился Григорий.
      - Видишь ли, какое дело... Как бы тебе объяснить... В общем, - Андрей мялся, с трудом выдавливая из себя каждое слово, и наконец, отчаявшись, выпалил скороговоркой: - Я их простил. И пообещал уладить дело с милицией.
      - Трах-тарабах-тах-тах-тахтах! - рассмеялся Григорий. - Ничего не пойму.
      - Я их простил. Понимаешь? Простил. И обещал уладить дело с милицией. Теперь ясно?
      - Теперь, кажется, ясно, - медленно произнес Григорий и, отойдя к окну, забарабанил пальцами по стеклу. - Струсил? - спросил он.
      - Да при чем тут струсил? - страдальчески сморщился Андрей. - Чего их бояться! Ты уж плети, да меру знай. Что здесь, мафия...
      - Мафия не мафия, - исподлобья взглянул Григорий. - Просто, видимо, ты испугался, как бы ненароком не посчитал тебя кто-нибудь мстительным человеком. А вдруг кто-то прошепчет за углом: "Ну, подрались... ну, побили морду... Всякое бывает, не ангелы! Что ж, обязательно надо милицию впутывать, губить человека. Так можно всех пересажать". Наверное, этого шепотка ты и перепугался. Да заодно появилась возможность трусость спрятать за очень красивой ширмой доброты.
      Замолчав, Григорий сел на кровать против Андрея, обхватил себя руками за плечи, покачивая круглой, аккуратно причесанной головой.
      Честно говоря, Григорий в чем-то был прав. Но во всем ли?
      - Послушай, кому нужно было меня бить? Зачем я Ивану нужен? Виноват во всем Китыч.
      - Кто-кто? - недоуменно спросил Григорий.
      - Китыч, Валерий Никитич. - И он рассказал Григорию то, о чем говорила ему раньше Наташа. - Что ж, теперь Ивана и тех двоих - по голове, в тюрьму, а Китыч будет спокойно жить. Разве это правильно? - закончил он.
      - Разберутся. Дело нехитрое. Что в милиции умных людей нет?
      - Да-а, разберутся... Для нас он - Иван. Для них - бывший заключенный.
      - Что ж, от этого никуда не денешься.
      - Значит, справедливо наказать его, прибавив чужую вину?
      - Пусть хоть за свою ответит. Ладно. Посмотрим. Поговорим с Лихарем, с участковым, с другими людьми в поселке.
      Он поднял голову и, прочитав в глазах Андрея вопрос, пожал плечами.
      - Мы приехали, а они жили здесь. Мы уедем, а им жить. Вот так.
      Больше Григорий об этом не говорил. Зато Володя, узнав, взбеленился:
      - Нашел кого жалеть! Завтра они напьются в связи с благополучным исходом дела и, если ты им на дороге попадешься, снова-здорово. Но хорошо, если ты - черт с тобой, за свое и получишь, - а если кто другой? Я бы таких жалельщиков вроде тебя судил как соучастников будущих преступлений. Тоже мне доброхоты... Разговаривать с тобой, дураком, не хочу...
      - Знаешь, Володя. Я, может быть, и сам на твоем месте то же говорил. А вот понимаешь...
      В голове Андрея вдруг на мгновение встали два Ивана: первый тот, недавний, жалкий, мокрогубый урод, с собачьей преданностью в глазах; и второй Иван, тот, что пел в этой комнате памятным дождливым вечером.
      - Что понимать-то? - спросил Володя.
      - Если бы я знал, что делать! - вздохнул Андрей, бороздя пятерней лицо. - Знаешь, Володя, знаете, парни, вы в чем угодно меня можете обвинять, но только не в трусости... Вот, ей-богу, я не струсил. Подумал я, и жалко мне его стало. Понимаете, жа-а-алко, - последнее слово он произнес длинно и страдальщически морщась, а потом почти крикнул: - Ну, жалко! Ну, вдруг он что-нибудь поймет или, черт с ним, не поймет, так хоть не влезет больше ни в какую историю и проживет свою жизнь по-человечески. Ну, может такое быть?
      - Ой, Андрюша, - поднялась Зоя. - Я не знаю, прав ты или нет... Но ты молодец, честное слово, - и выбежала из комнаты.
      - Те-те-те, - значительно проговорил Володя. - А не втюрился ли наш Заяц случайно? А? Вот это будет номер.
      Никто ему не ответил.
      12
      С утра Прокопов пошел по студенческим бригадам. Леночку он посадил на плечо. Болтун весело бежал впереди.
      На домах пробыл недолго. Походил, поглядел, к "лесам" придирался, особо на разговоры не поддавался. А на лесоповале задержался. Может быть, в этом был виноват Славик.
      Когда Прокопов Леночку побегать отпустил, Славик тут же с ней в игру ввязался. Поманил ее пальцем, сам за кучу веток спрятался, хриплым замогильным голосом начал:
      Я ищу в лесу колоду,
      Я хочу отведать меду!
      И рыкнул раскатисто. Леночка ойкнула.
      - Или спелого овса!
      Где найти его, лиса?!
      рявкнул он и вперевалочку, косолапо выбрался из-под кучи веток. Волосы его были всклокочены, глаза дико шарили по сторонам.
      Леночка взвизгнула с веселым ужасом и бросилась к Болтуну. Тот, для порядка, лениво гавкнул на Славика: не очень, мол. Но Леночка его остановила:
      - Молчать, Болтуша, - и закричала Славику: - Еще, еще!
      И снова Славик прорычал страшную медвежью песенку. И снова Леночка в сладком ужасе побежала прятаться к Болтуну. Но тот уже не лаял, лишь глаз едва приоткрыл: не пойму я, мол, никак, что тебе надобно.
      - Еще, еще! - кричала Леночка.
      И Славик, войдя в роль, рычал все страшнее и страшнее. А может, просто он охрип. Устав, он предложил Леночке: "Теперь ты меня пугай".
      И игра началась сызнова.
      Они бесились, а ребята с Прокоповым разговаривали. Он не торопился, все наболевшее выслушал.
      Но уходить, в конце концов, было нужно, и он забрал хнычущую дочку, а Славику сказал:
      - У тебя получается.
      - Стараюсь, - ответил Славик и доверительно прибавил: - Охмурить дочку начальника - это гарантия успеха в работе.
      - А-а-а, вон чего, - усмехнулся Прокопов.
      Степан поглядел ему вслед, сожалеючи головой покачал:
      - Какой мужик... а вот не нашов бабы краще, чем эта Клавуня мозглявая.
      Стоявший рядом Славик вопросительно поглядел на него. Но Степан лишь безнадежно рукой махнул и пошел к трелевщику.
      * * *
      Прокопов побывал уже во всех бригадах и возвращался в контору. Проходя мимо недостроенного медпункта, он остановился. Из дома несся ребячий гвалт и веселая, дятловая разноголосица молотков. Недолго постояв в недоумении, он вошел в дом.
      Орава поселковых мальчишек планковала стены. Прокопова заметили не сразу. А заметив, перестали стучать. Кто-то крикнул:
      - Командир! К тебе пришли!
      Из глубины дома выбежал Колька. И, увидев Прокопова, степенно подошел к нему.
      - Работайте, работайте, - скомандовал он. - Людей не видали?
      - Ну и как, индейцы? - спросил Прокопов.
      - Никакие не индейцы, - ответил Колька.
      - А кто же?
      - Вспомогательный пионерский отряд "Разведчик".
      - Кому вспомогательный?
      - Студентам. Вы же им работы навалили. А людей не хватает. Они нас позвали, - и, не выдержав серьезного тона, похвастал шепотом: - У нас форма будет.
      - Ну-у, - удивился Прокопов. - Форма?
      - Ага. Рубашки и пилотки.
      - Да-а... Живете вы хорошо, - пошел он вдоль стен комнаты. - А претензии какие есть ко мне, жалобы?
      - Есть, - снова посуровел Колька. - Я вот на планерке скажу. Тетя Варя ругается. Гвозди не хочет давать. Говорит: раскидаете. Приходится Гришу звать. Вроде мы маленькие.
      - Та-ак... Разберемся с тетей Варей. Послушай, - спросил Прокопов, - а Леночку мою вы не возьмете?
      - Мала еще, - снисходительно усмехнулся Колька. - Пусть подрастет.
      - Жаль, жаль, - покачал головой Прокопов. - Ну, давай, командир, продолжай. За качеством следи, за техникой безопасности.
      На ступенях медпункта стояла Зоя. Она не хотела беседе мешать. Зоя дошла с Прокоповым до конторы. Он слушал ее, слушал, а у самого порога вдруг расхохотался.
      - Командир... К тебе пришли... - повторил он сквозь смех. - К тебе пришли...
      - Папа, не смейся, - потрепала его за ухо сидевшая на плече дочка. - Я так могу упасть.
      - Падай, - сказал он, наклоняясь, и, поймав дочку на лету, поставил на землю: - Беги к матери.
      А сам к Лихарю в комнатушку зашел.
      И лишь потом заявился к себе в кабинет. Валерий Никитич сразу же пришел к нему:
      - Как, что там у Михайлова?
      - У Михайлова, - проворчал Прокопов. - В приказ уж точно попадем по Михайлову... Вам же говоришь, говоришь... А вы мимо объекта десять раз пробежите и ни черта не видите, - он перекладывал на столе бумаги и папки, что-то искал. - Клавдия! - крикнул Прокопов в открытую дверь. - Клавдия! Сколько раз говорил, чтобы запирала, когда уезжаю. Нечего здесь лазить.
      - Никто не заходил к тебе!
      - Значит, сама лазила. Капканы скоро начну на столе ставить. Где трехцветная ручка!?
      - Леночка, наверное, брала, рисовала.
      - Леночка, все Леночка... Так вот, у Михайлова рабочий на лесах был, а помости незакрепленные. Накидали досок, и все. Он и нырнул. А под лесами... чего только не накидано. Я всегда говорю, говорю... Останови работу, пусть лучше стоят... Так ручка-то моя найдется или копец ей?!
      - Слушай, Валерий Никитич, - оборвал он свое ворчание. - Ты студентам еще что даешь?
      - Да не знаю, - помялся Китыч. - Чего им еще? Пусть пожарную полосу делают.
      - А сделают... встанут? Давай-ка начинать. Скоро дожди пойдут, а мы будем в грязи валандаться, нули ковырять. Надо успеть посуху.
      - Документация... проекты где? - оглядываясь на приоткрытую дверь, сказал Китыч.
      Кто-то заговорил, войдя в прихожую, и Китыч, поднявшись, дверь захлопнул.
      - Как же мы, наобум лазаря...
      - Мы с тобой не мальчики, и не Дворец съездов собираемся строить. А проекты... Я выйду на связь с трестом, и Поляков такую клизму получит, что и без Крыма у него все радикулиты пройдут. Значит, так. Быстро прикинь сам. К Антону Антоновичу подойди. Он их строил-перестроил. Ну, и я, если нужно. Где ошибемся - на ходу исправим. Не зарежут. В первую очередь мастерскую для техники. Пожарное депо. Баню... баню. Завшивеем скоро... Школьные объекты. В общем, давай начинать. Гнать нули, нули... А то от пожара спасаемся, а гореть пока нечему. Вон к Михайлову поезжай, посмотри. Ох, Михайлов, Михайлов... Да где же она, эта ручка, черти бы ее побрали! Клавдия! Леночка! Найдите мне сейчас же трехцветную ручку!
      * * *
      Валерий Никитич появился в лагере после обеда. С поварихами на кухне пошутил. Встретив Риту, с ней постоял, комплиментов наговорил кучу, и лишь потом до штаба добрался.
      Командир и Григорий ждали его, сидя на ступенях. Валерий Никитич возле них присел, спросил:
      - Прокопова не видели?
      - Нет. А что, вернулся?
      - Приехал. Злой, как черт. В третьем прорабстве человек покалечился. Вот он и бесится. Втык добрый будет. Вы пройдите на дома, посмотрите, чтобы настил на лесах закреплен был и внизу чисто. А то налетит... даст прикурить.
      - Ладно, посмотрим.
      - А вообще как настроение? Что-то, я смотрю, вы кислые?
      - Чему радоваться, Китыч, солнышку? - усмехнулся Григорий.
      - У Михайлова, Прокопов говорит, ребята хорошо идут. Хвалит их.
      - Это где у Михайлова?
      - Третье прорабство. Возле поселка Зеленый.
      - А-а-а, - протянул командир. - Сашка Тимофеев. Тот жук. Мужик битый. Я с ним в Иркутске работал.
      - Вот так и надо, ребята, - снисходительно произнес Китыч. - В нашем деле жуки да битые мужики нужны. Это не на ваших заводах. Гудок - все поехало. Считай детальки. У нас хватка нужна. Все с людьми. Крутиться нужно, крутиться. Организации вам не хватает. Руководящей руки. У меня и кроме вас работы много. Не вы одни. У Прокопова и говорить нечего. А сами вы, конечно, не можете как надо организовать.
      Китыч лил словами и лил, а сам на ребят поглядывал. Те скучнели.
      - Конечно, - вздохнул командир. - Я хотел одного парня взять. Его с работы не отпустили.
      - О чем и говорю, ребята, - с сочувствием продолжал Китыч. Пойдемте-ка в штаб, кое-что обмозгуем.
      Они зашли в комнату, сели. Китыч продолжал гнуть свое:
      - Конечно, надо бы вам хорошего специалиста. Чтобы он занимался конкретно отрядом. Ну, конечно, платить ему.
      - Да ставки у нас есть, - сказал командир. - Вон Паша на ставке мастера, Володя. Так, чтоб деньги не пропадали.
      - Ну, так вот. Ставка - это, конечно, ерунда. Я готов вам помочь. Вернее, мы с Прокоповым. Потому что положение у вас, прямо скажем, незавидное. Выработка плохая, заработок плевый.
      Григорий и командир, уже было приуставшие слушать пустые речи Китыча, встрепенулись.
      - В чем она, наша помощь? Мы начинаем работать на отряд, не считаясь со временем. Именно на отряд. Берем на себя организацию работ. Черным делом займемся. Не как прораб и начальник участка, а как мастера, бригадиры, если нужно. Но... ни одна бухгалтерия, - помахал Китыч рукой, - нам не заплатит. Сами понимаете, ни на какие ставки вы нас поставить не сможете. И будет несправедливо, если какой-то Петя-Ваня, который топор в руках первый раз держит, заработает полторы тысячи, - этот заработок мы гарантируем, - а мы с Прокоповым не получим ничего.
      - Конечно, - поспешно согласился командир.
      - Вот так. Значит, надо по справедливости. Если мы работаем на вас, значит, и нам полагаются деньги, какие получит каждый из вас. Что потопаем, то и полопаем. Поровну всем. По полторы тысячи.
      - Полторы тысячи, - усмехнулся командир. - Откуда они возьмутся?
      - Не бойтесь. Липы не будет. Она нам ни к чему. Начнем строить большую мастерскую, депо, спортзал. Это не дома. Там никаких капиталок. Одни стены, лепи да лепи. Конечно, при четкой организации, которую мы обеспечим.
      - Но ведь нет проектов, - сказал Григорий.
      - Это уже не ваша забота, - устало потер лоб Китыч. - Пробьем мгновенно. Да, в конце концов мы - не мальчики. Начнем пока без проектов, а там подойдут. Решайте. Конечно, никаких штабов, собраний и митингов, сами понимаете. Знаете вы и мы. Расчет через меня. Так что решайте. Только быстрее.
      Китыч поднялся.
      - А если мы пообещаем, - серьезно спросил Григорий, - и не отдадим?
      - Ты это брось, - улыбнулся Китыч, - на себя не наговаривай. Все мы люди честные. До завтра... - пошел он, но в дверях остановился. - И еще, есть у меня к вам просьба личного, так сказать, характера. Ее надо уважить. Пусть этот мальчик (Андреем его, кажется, зовут) не морочит голову Наташе. Я с вами как мужчина с мужчиной. Мне жена нужна. А здесь не город и ярмарки невест нету. У него же это все так, шуточки. Ведь он не жениться на ней собрался? Вот по-честному?
      - Какая там женитьба, - засмеялся командир. - Ему еще и восемнадцати нет... А, Гриша?
      Григорий пожал плечами.
      - Сами понимаете, у нас начнется серьезная работа. Я буду день и ночь занят. А он подкатится к девочке... Так что поймите меня правильно. Ну, до встречи.
      Валерий Никитич был совершенно уверен, что его предложение примут безоговорочно, даже с радостью. Он уже имел дело с такими ребятами и даже с более опытными.
      А командир и Григорий сидели молча. Командир зачем-то к окну подошел и глядел, как Китыч уходит.
      - Черт меня дернул на этот отряд пойти, - зло проговорил он. Приглашали же в зональный штаб. Сидел бы и сидел спокойно. Так нет...
      Командир, один из самых активных комсомольских работников института, уже защитил диплом, был приглашен в аппарат одного из городских комитетов и с трудом добился этой последней для себя поездки.
      - Последнее лето... - повторил командир. - И дурацкое. Вообще-то, между нами говоря, так делают многие. Сашка Тимофеев сразу, как приезжает, человека три берет в котел из нужных людей. Сразу им говорит: мол, сами крутитесь, если хотите что-то иметь.
      - Не нравится мне это, - недовольно морщась, проговорил Григорий. - Не люблю таких штук.
      - Нравится не нравится, а куда денешься. Мы у них в руках. Да полторы тысячи - это деньги. Нам ребята спасибо скажут.
      - С Прокоповым нужно поговорить, - гнул свое Григорий. - А вроде неудобно. Как спросить-то?..
      - Да-а, - согласился командир. - Тут надо дипломатично. Прощупать аккуратненько... Но если уж тот скажет, - значит все. Нечего и думать.
      * * *
      С Прокоповым удалось поговорить в тот же день. Командир с Григорием на дома ходили, леса проверять, как Валерий Никитич велел, и на обратном пути увидели начальника участка. Тот стоял на высоком крыльце столовой, довольно покуривал, видно, только что пообедал.
      Ребята подошли, поздоровались. Они переминались с ноги на ногу, не зная, как нужный разговор начать. Прокопов сам помог.
      - Валерий Никитич у вас был? - спросил он.
      - Был, - ответил командир.
      - Ну, и как, поговорили?
      - Поговорили.
      - Объяснил он вам ситуацию?
      - Объяснил, - переглянулись командир с Григорием.
      Прокопов смотрел на парней. Что-то уж слишком скучно они выглядели. Какие-то квелые. Слово скажут и молчат. Наверное, устали. А может, побаиваются его. Он же не очень приветлив. И Прокопов решил быть помягче.
      - Понравились вам наши предложения? - сдержанно улыбнулся он, сознавая, что спортзал, депо и особенно большая мастерская неплохие объекты для ребят. Несложные, а денежные.
      - Понравились, - твердо сказал командир. Все сомнения его отпали. - Мы принимаем эти предложения.
      - Раз вы согласны, - съязвил Прокопов, - я рад. Хотел бы я посмотреть, как бы вы отказались. - И откровенно рассмеялся, подумав, что ребята еще не понимают, какие объекты им дают, и потому так сдержанны.
      Отойдя десяток шагов от Прокопова, Григорий закурил. Закурил жадно. Сейчас ему было не до красивых поз и колечек дыма.
      - Что меня больше всего бесит, - проговорил он, - не деньги... Черт с ними, не обеднеем. Но я глядеть не могу, понимаешь, ну, не могу глядеть, прижал он кулак к груди, - на это совершенно открытое хамство. Китыч салажонок. Тот еще как-то вилял. Оправдывался, доказывал нам. А этот... Этот хозяин. Здесь все у него в кулаке. Он заранее уверен, что никто и пикнуть не посмеет, - не успокаивался Григорий. - Это, знаешь, прямо как-то страшно.
      - Ладно тебе охи разводить, - сказал командир. - Хорошо, что хозяин. Значит, слово твердое. В соревновании, может, в первую тройку войдем. Так что нечего нам на судьбу плакаться. Все в порядке будет. Я даже рад.
      Но Григория такими речами убедить было нельзя.
      - И ведь ничего не боится, совершенно. Открыто берет, спокойно, как свое. Что там законы какие-то... Они для глупцов, - пренебрежительно сказал Григорий. - А здесь один закон - что я желаю. Угрызения совести, стыд, какие-то чувства... Он их не знает. Нет, - медленно покачал головой Григорий: - Страшный человек этот Прокопов, страшный.
      13
      Постучав в дверь, Андрей распахнул ее, как только услышал слабое, приглушенное войлочной обивкой "да".
      Наташа лежала на неразобранной постели, прикрывшись до пояса большим клетчатым платком. Чтобы лучше видеть входящего, она неловко закинула голову и улыбнулась, увидев Андрея.
      - Извини, я сейчас встану. Что-то устала нынче.
      Но Андрей остановил ее, не позволил подняться.
      - Лежи. Я здесь сяду. О! У тебя, кажется, температура, - произнес он, положив ей руку на лоб. - Так что лежи и не прыгай.
      - Тоже мне врач, - счастливо зажмурилась Наташа. - Придумаешь... Температура... Просто, я сегодня устала, и все. - Но осталась лежать, словно не могла осилить руку Андрея.
      - Ты чего не приходил?
      - С побитой физиономией не хотелось показываться.
      - Правда, ты Ваню Судака простил? Говорят, ему ничего не будет.
      - Правда.
      - А я бы в жизни не простила. Пусть бы посидел, гад проклятый, - она подняла голову, глаза ее недобро горели. Вынув руку из его ладони, Наташа притянула Андрея к себе, губами тронула больное место у глаза. Потерлась щекой о его бороду, пробормотала чуть слышно: - А ты не колючий... Мя-яконький, как мышка. Бородач...
      Она снова легла и, вспомнив, засмеялась.
      - У геологов вчера я видела дядьку. Вот борода! Большая, до пупа. Рыжая.
      - Она у него фальшивая и крашеная. А у меня своя.
      - Сам ты крашеный. Хвастун. Слушай, это вам, что ли, разметку делают возле школы и за столовой?
      - Нам. То ничего не давали, а сейчас прямо на выбор. Две мастерские, баня, спортзал, пожарное депо, ледник - глаза разбегаются.
      - Ну и берите все.
      - Тогда нам до нового года не уехать. Ты вот строитель, можешь объяснить, почему нам раньше ничего не давали, а сейчас пожалуйста.
      - Не знаю. Я здесь недавно. А в общем-то дай вам все сразу, так вы самую денежную работу сделаете, а мелочовку местным оставите. Нельзя же своих без заработка оставлять.
      - Это ты зря... Мы бы все до конца довели.
      - Но в конторе то стекла нет, то кирпича, то еще чего. Местным не к спеху, они и подождать могут. А вам вынь да положь. Иначе начальство виновато. Вы же за одно лето хотите все сделать. Пусти-ка, я все же встану, и тебя покормлю, и сама поем.
      - Хочешь, я к нашим девчатам схожу, принесу тебе чего-нибудь.
      - Ладно, - согласилась Наташа. - Нанимаю тебя в няньки, только, чур, без девчат. Сам будешь готовить. Все в столе. Разогрей колбасный фарш и чаю вскипяти. Сможешь?
      - Тоже мне, - презрительно хмыкнул Андрей, поднимаясь. - Фарш... Чай... Да я могу тебе такой супец сотворить - плакать будешь. От счастья, конечно. Жаль, что в этой дыре мяса нет, одни консервы, а то бы я тебя удивил.
      - Ой, хвастун, хвастун... Будет мясо. Скоро охота пойдет. Посмотрим, на что ты способен.
      - Да-а-а! Наташа! Жаль, что ты заболела. У нас ведь послезавтра выходной. Я думал, в тайгу пойдем, побродим. Обидно, - сказал Андрей и отвернулся, чтобы скрыть улыбку.
      - Что-о-о?! - клетчатый платок взмыл в воздух, и Наташа, шлепая босыми ногами, подбежала к Андрею. - Кто больной?! - ухватила его за ухо.
      - Теперь, конечно, я. Травмированный, - заскулил Андрей, пытаясь вырваться.
      - То-то же. А ты не врешь? Правда, вы не будете работать?
      - Ложись, ложись, правда.
      - Ой, как здорово, - снова легла Наташа. - А я, знаешь, Андрюша, ни разу в тайгу не ходила. Даже по ягоды. А ты?
      - А я когда? Ехали, радовались: тайга! охота! Ребята ружей набрали, припасов. А сами носа из поселка не высунули. Наработаешься - и не до тайги.
      Андрей у плиты быстро управился и, постучав ножом по тарелке, предупредил:
      - Внимание! Подаю на стол. Руки мыла?
      - Так точно! - с готовностью протянула Наташа ладони.
      - Тебя, больная, с ложечки?
      - Сама справлюсь, ты тоже ешь, не модничай.
      Вдвоем они расправились с ужином быстро, а когда Андрей, вымыв посуду, подошел к кровати, Наташа лежала, натянув клетчатый платок до подбородка, и глаза ее были закрыты.
      Услышав его шаги, она, не открывая глаз, выпростала из-под платка руку, проговорила:
      - Садись. Вот здесь, - и пододвинулась, освобождая ему место.
      - Наверное, я пойду, спи, - сказал Андрей нерешительно.
      Она, все так же, не открывая глаз, нащупала его руку и потянула, усаживая Андрея рядом с собой.
      - Мы далеко-о-о пойдем, на целый день, да-а, - пробормотала она, не выпуская его руки и прижимаясь к ней горячей щекой. - На це-елый день...
      - На целый день, - согласился Андрей.
      - На медведя пойдем, - прошептала Наташа. - У тебя же ружье есть? - и ресницы ее шевельнулись, словно хотели, но не смогли подняться.
      - Найдется ружье... - так же тихо ответил Андрей, боясь спугнуть Наташин сон, который был уже рядом.
      - Мне дашь пострелять...
      - А как же: ты и будешь главным охотником. Как-никак северянка.
      - Я могу-у... Не веришь? - шевельнулась она.
      - Верю, - почти про себя проговорил Андрей, - верю... Спи.
      Глубоко вздохнув, словно жаль ей было оставлять навсегда этот сегодняшний хороший день, возврата и повторения которому не будет, Наташа замолчала, голова ее, лежащая на руке Андрея, потяжелела.
      За стеной, далеко, в стороне общежития, кто-то пел или кричал, а в углу комнаты, возле шкафа, с каждой минутой все громче и яростнее принималась за свое ночное дело нахальная мышь.
      Андрей прислушался: ему почудилось, что за стеной дома кто-то ходит, и он впился глазами в черный прямоугольник окна над занавеской: не покажется ли чья голова. Скорее не слух, а возбужденное воображение подсказало ему, что кто-то чиркнул спичкой, потерся о стену.
      Андрей напрягся, и судорога впилась в ногу. Он осторожно, боясь потревожить Наташу, нагнулся, свободной рукой потер занемевшие мышцы.
      Наташа же спала, тесно прижавшись щекой к его ладони, и губы ее иногда шевелились. А рука покойно вытянулась вдоль тела, отпустив Андрея, словно поверив, что он никуда не уйдет.
      14
      Метрах в восьмидесяти от школы, на площадке, отступившей от тайги самую малость и наскоро расчищенной бульдозером, свежевыструганные колышки вычертили прямоугольник.
      С трудом выдирая сапоги из раскисшей земли и оскальзываясь, Славик обогнал ребят и, выбежав на середину площадки, торжественно провозгласил:
      - Здесь будет город заложен!
      - Школьная мастерская, - уточнил Володя. - Слушай, народ, буду задачу ставить.
      Ребята смолкли. Несмотря на то, что все было обговорено, Володя в волнении сдвинул на затылок пилотку и открыл было рот, но торжественный момент испортил Скоба. Поскользнувшись, он шлепнулся на землю и тотчас вскочил с невиданной доселе резвостью, а затем, опомнившись, всегдашними ленивыми движениями начал соскребывать щепкой грязь с брюк и куртки.
      - Неудобие, - пожаловался он сам себе... - и не упади. Видимо, придется быть поосторожнее.
      Торжественность как рукой сняло: хохотали минут пять, а отсмеявшись, принялись за Скобу.
      - Бугор, накажи его за хулиганство на митинге.
      - Не успел на работу выйти - отдыхать ложится.
      - Не стоит отряхиваться, вид у тебя героический.
      - Иди, дорогой, переоденься, - махнул рукой бригадир. Скоба поскреб затылок, оглядел себя, тяжело вздохнул:
      - Видимо, останусь...
      - Иди, иди, герой!
      - Не могу. Неудобие выходит. Столько ждал этого дня, не могу.
      - Пусть остается. Случай, можно сказать, такой, что не каждый день бывает.
      - Тогда за работу.
      - Стой, бугор, для истории давай запечатлимся, - вспомнил про фотоаппарат Славик.
      - Пленка-то хоть есть?
      - Закрой рот. А то выйдешь на историческом кадре дураком. Внимание! Разбегайсь!
      - Итак, народ, задача: сделать до обеда ямы под фундамент. Глубиной полтора метра. Петя-маленький будет ходячим метром. У него рост подходящий, как скроется под землей - глубина нормальная.
      - А пока мне можно отдыхать? - с безмятежной улыбкой спросил Петр.
      - С самой большой лопатой в обнимку.
      Каждая лопата давалась с трудом. Под тонким слоем раскисшей студенистой земли, которую Андрей не выбросил, а скорее выплескал, лежала тестовидная глинистая масса, и приходилось тужиться изо всех сил, чтоб вонзить в нее лопату, а затем осторожно, опасаясь сломать подозрительно потрескивающий черенок, отделить кусок клейкой, теперь уже намертво прикипевшей к лопате земли.
      Андрей торопился, и ошметки грязи летели по сторонам, щедро оседая на лице и одежде.
      Разговоров не было слышно, лишь посапывание, тяжкие вздохи, хлюпанье и чавканье мокрой земли, чертыханье, когда ошметок грязи попадал в лицо.
      - А воду-то мы забыли, - вздохнул Славик. - Самое бы время водицы испить.
      - Вот и сходи в лагерь. Там у меня под кроватью напильники лежат. Лопаты надо подточить.
      - Ты забыл, ты и иди.
      - Р-р-разговорчики!
      Славик неохотно вылез из канавы, потянулся, расправляя затекшую спину.
      А вернувшись минут через двадцать, он принес потрясающую новость: бригада Кулакова, которая строила баню, наткнулась на вечную мерзлоту.
      - Они только лопаты на две прорыли, и тут она. Верите? Твердая-твердая. Вот честное слово, - рассказывал Славик.
      - Везет людям, - позавидовал Петя-большой, - а здесь студень какой-то.
      - Здоровый детинушка, а дурак, - спокойно отозвался бригадир. - Нашел чему завидовать.
      - Что ж... Хоть посмотрели бы... Вечная мерзлота. Одно слово что значит!
      Лопаты яростно вгрызались в землю, каждому казалось, что минута-другая и он наткнется на вечную мерзлоту.
      - Бугор! Рысью сюда! - завопил Славик. - Я ее нашел. Холодная... Собака!
      Рысью примчалась вся бригада, немедленно побросав лопаты. А Славик, перебирая от нетерпения ногами, совал под нос Володе кусок серой плотной земли.
      - Ну видишь? Она! Конечно, она.
      - Баламут, - коротко отрезал Володя.
      За первой тревогой последовала другая.
      - Володя, - пожаловался Скоба. - Наверное, она. Лопату не могу воткнуть.
      Ему не поверили.
      - Каши больше ешь.
      Но кое-кто потянулся и к его яме, а затем долго ругались... Особенно усердствовал Славик.
      Скоро о мерзлоте и думать забыли. И простая-то земля отматывала руки. Но ямы все же выкопали.
      А после обеда ждали трактор с бревнами. День разгулялся. Земля парила под солнцем. И ребят разморило, потянуло в сон.
      Лишь бригадиру не сиделось. Каждая минута вынужденного безделья причиняла ему физическую боль, и потому он поминутно вскакивал, вглядывался вдаль, защищая глаза ладонью, толкал сидящих рядом: "А ну-ка посмотри. Наш?" - и увядал, убеждаясь в ошибке.
      - Кейфуй, бугор, пока можно, и не пускай пузыри, - успокаивал его Славик.
      Андрей, обведя взглядом ребят, вдруг точно впервые за последние дни увидел их: парни вросли в свою одежду, и она не топорщилась на них, словно гимнастерка на новобранце. Выгорели энцефалитки на плечах и спине, брюки испачканы смолой, зеленью и глиной. Исцарапанные порыжелые сапоги у многих мечены лезвием топора, на шляпах-накомарниках сетки подняты и завязаны узлом сверху, - что, мол, нам комары! - и лица покрыты не недельной щетиной, а бородой, пусть коротенькой и не у всех густой, но без сомнения бородой. Похудевшие темные лица. Темные руки со светлыми отполированными ладонями, усеянными желтыми сучками мозолей...
      - Едут! - рявкнул Петя-большой так, что тезка, задремавший у него в ногах, зайцем скакнул в сторону, опрокидывая сидящих на его пути.
      - Бугаина! - тонко взвизгнул Славик, спасаясь ползком.
      - Ты, шалый черт, мне ее стирать будешь, озверел совсем. Скачет, как лось, под ноги не глядит! - накатывался на Петю-маленького Скоба, задирая подол энцефалитки, на которой явственно отпечатался след сапога.
      Славик обиженно сопел, потирая ушибленный бок, а остальные ребята опрокинулись на спины и ржали, перекрывая шум подходящего трактора.
      - Хватит, народ, сачковать! Пошли! - крикнул Володя. - Кулаков уже, наверное, "стулья" ставит. Обогнали они нас.
      - Не горюй, бугор, - хлопнул его по плечу Славик. - Ты еще способностей наших не знаешь. Выдадим. Точно. Не плачь, Маруся, я вернуся.
      И выдали. Словно пошли в атаку. Словно добрый десяток дней держали этих крепких парней в узде, не позволяя сделать лишнего шага, потянуться, размять занемевшие мышцы, и только сейчас представилась эта возможность. Словно работа, которую они делали, была не длиннющей марафонской дистанцией, а коротенькой "соткой", где оглянуться не успеешь - а пути конец и нужно отдать весь запас сил, не пряча ничего на черный день.
      Натужно и победно визжала "Дружба" Володи: отплевываясь струями дыма и опилок, она перекусывала бревна. А Володя был королем: голое до пояса тело блестело, как лакированное, свитые из мускульных веревок руки легко держали двенадцатикилограммовую "красавицу".
      Чертом вертелся возле до небес расшурованного костра Славик, ловко поворачивая багром двухметровые бревнышки, "поджаривая" их то с одного, то с другого бока.
      - Мы на горе всем буржуям!
      Мир-р-ровой пожар раздуем!
      кричал он, и сахарные зубы сияли на закопченном лице.
      Стук топоров, визжание пилы, треск отдираемого шкуровками корья, глухое, смачное чавканье трамбовок, бивших землю, чьи-то крики и обрывки песен - все эти веселые звуки сплетались в сумасшедшую, но ритмичную музыку, властно подчинявшую себе тело.
      Опьяненная вольготной, счастливой работой молодость царила вокруг. И не знала она усталости, не верила, что есть труд непосильный, не было на свете того, чего не могла бы она одолеть.
      И веселое яркое солнце поддавало жару, не позволяя остыть разгоряченным потным телам.
      И повеселевшая тайга удивленно шумела, покачивая зелеными головами деревьев.
      А где-то далеко неизвестные веселые люди стреляли из ружей, салютуя.
      15
      Из клуба доносились звуки музыки - это Славкин оркестр репетировал. От волейбольной площадки, где по вечерам было людно, молодежь мало-помалу перебиралась на крыльцо клуба, любопытствуя. А уж оттуда потихоньку и в зал, на последние ряды.
      Славик, заметив непрошеных гостей, тут же устроил шумный скандал и выдворил всех, не тронув лишь Андрея, Володю и Григория. Они возле самого входа сидели, обсуждая предстоящий поход.
      Штаб объявил завтрашнее воскресенье днем отдыха. И ребята решили пойти в тайгу: побродить, ягоду пособирать, если встретится, Володя лелеял надежду ружье наконец в деле опробовать.
      На крыльце послышался Зоин голос:
      - Пошли, чего ты уперся. И так Славик заругается, опоздали. Пошли, нехорошо...
      В дверях показался Иван. В отглаженной пиджачной паре, при галстуке, он прошел в дверь бочком, осторожно, а увидев сидящих ребят, и вовсе окаменел. Зоя тоже смешалась, но лишь на мгновение. Она протянула Ивану руку, загорелая кисть которой казалась перчаткой, и скомандовала:
      - За мной, вперед!
      - Где вас черти носят? - закричал со сцены Славик. - Кнутом вас сгонять, что ли?! Никак не могут вовремя прийти!
      Иван, нескладный в праздничной одежде, которая сковывала его, потоптался на месте, кося глазами на ребят. Но Зоя поволокла его по проходу.
      Выпучив глаза, Володя молча поглядел сначала на Григория, потом повернулся к Андрею: мол, вы что-нибудь понимаете? Ребята пожали плечами.
      - Вступление! - командовал Славик. - Легко-легко... Начали!
      Оркестр заиграл, и из-за кулис вышла Зоя рука об руку с Иваном.
      - Стоп! Стоп, стоп, стоп! Так нормальные люди не ходят! Это вам не парад. Идите естественно. Забудьте про свои ноги! Их нет у вас... Вы плывете... Ну-ка начали. Вступление.
      - Так-ак... Хорошо. Еще раз, давайте закрепим.
      Славик махнул ребятам рукой, показывая на выход.
      - Правда, - сказал Григорий. - Давай уйдем. При нас у него ничего не получится.
      Ребята вышли из зала. Снова заиграл оркестр, а потом запела Зоя.
      - Старый клен, старый клен...
      ...Отчего, отчего,
      отчего мне так легко?
      Оттого, что ты идешь по переулку.
      Володя вдруг, давясь от смеха, сбежал со ступеней и умчался за угол клуба. Он хохотал там захлебываясь и манил к себе ребят. А когда те подошли, сказал:
      - И песню точно выбрали. Слушайте: отчего, отчего, отчего мне так легко, оттого, что ты идешь по переулку. А куда он по переулку-то пробирается? Андрюшку подкарауливать, точно! В переулке-то! - Володя снова захохотал.
      Теперь уж и Андрей с Григорием не выдержали.
      С волейбольной площадки пришла Наташа с подругами. Уселись все вместе на крыльце и разговаривали, пока из клуба не начали расходиться артисты. Славик выходил последним.
      - Ага, - сказал он. - Все здесь, голубчики. Гриша, я тебе официально заявляю, вот этот лодырь, - показал он на Андрея, - делать ничего не хочет. Все только "ладно" да "я сегодня устал" или фьють! - свистнул он. - и ищи его... - поглядел он на Наташу, - в известном районе.
      - Да ты сам толком не знаешь, чего хочешь, - отмахнулся Андрей. - Надо, надо... а чего надо? Говори!
      - Пошли, - решительно сказал Славик, снова входя в клуб. - Пошли, ребята, обсудим. Надо сделать так, чтобы смотрелось... Чтобы зрителя сразу убить, одним залом.
      - Вот опять, надо, надо... - проворчал Андрей.
      В узком клубном зале было сумрачно. Шторы и занавес, сшитые из темно-зеленого бархата, грязновато-синие стены и потолок глушили свет. Между окнами и на стене с окошечками кинобудки пестрели плакаты, призывающие бороться с хулиганством, вступать в ДОСААФ, соблюдать технику безопасности.
      - Если переделывать, то много, - оглядевшись, сказал Андрей. - Эту бы зеленую роскошь убрать. - Он хлопнул рукой по шторе. - Потолок и стены покрасить чем-нибудь светлым. Занавес сделать светлый, шторы на окна - тоже что-нибудь светленькое. Плакатики убрать. Вот здесь, - он показал рукой на стену кинобудки, - можно будет изобразить что-нибудь.
      - Настенная роспись? - усмехнулся Григорий.
      - А чего ты смеешься? Может неплохо получиться. Только мне одному до морковкина заговенья коптеть. И, конечно, материалы надо.
      - Мы поможем, - сказал Славик.
      - Ты поможешь...
      - А что? Наташа поможет. Поможете, девчата? Зато танцы какие будут! Закачаешься! Женихи со всего района сбегутся.
      - Ну, если танцы, - проговорила Наташина подруга. - Тогда разве откажешься...
      - Поможем, - успокоила Славика Наташа. - Только скажите, что и как. Краску выпишите. Сейчас на складе хорошая краска есть, слоновая кость. Берите, пока не растащили.
      - Давай, Андрюха, эскизы готовь, - сказал Славик. - Нет, не давай! обрадованно воскликнул он. - Это опять завтра, завтра, не сегодня! Сейчас, вот здесь сядем и не уйдем, пока не сделаем... Добро?
      - Добро, добро... - вздохнул Андрей. - Неси из штаба бумагу, краски. Или я сам лучше схожу, ну тебя...
      В клубе они просидели допоздна. На середину сцены выволокли стол, разложились на нем. Думали, спорили. В зале уже было темно. Желтый свет лампы доставал лишь до первого ряда. Наконец будто бы все решили. Володя потянулся, сказал, вставая:
      - Эх, попался бы нам завтра какой-нибудь плохонький глухаришко. Ты фотоаппарат заряди, чадо. А то и убьешь, так не поверит никто.
      - Ты все равно промажешь.
      - Не знаешь ты морскую пехоту, салага.
      Андрей собирал со стола бумаги. А Григорий сидел неподвижно.
      - Пошли, - позвал Славик.
      - Володя, - сказал Григорий, оглянувшись. - Иди посмотри - никого нет. И запри дверь.
      - Чего ты...
      - Давай-давай, - поторопил его Григорий.
      Ребята глядели на него удивленно. Громыхнул дверной засов.
      - Так, хлопцы, заранее предупреждаю, все между нами. Кто не надеется на себя, лучше уйдите. Ты не сболтнешь, Слава?
      - А чего, чего я-то?
      - Не обижайся, ты человек общительный. Ну, ладно. Тут, парни, дело такое. Я, конечно, зря рассказываю. Мне самому нужно было решить, но я не могу. Не знаю, что делать. Может, я одно думаю, а дело-то всех касается, не одного меня. В общем, слушайте внимательно...
      И он рассказал все: о Китыче, о Прокопове, об их условиях, которые уже были приняты. Только о Наташе не стал говорить.
      - Что вы на это скажете? - закончил он вопросом.
      - А-а-а, - понимающе усмехнулся Славик. - Вот почему нам, оказывается, строить дали. А мы голову ломаем, чего это они такие добрые стали?
      - Правильно вы согласились, - сказал Володя. - Ничего не сделаешь. Китыч и Прокопов не первые это придумали. Черт с ними, с этими тремя тысячами. Отдадим. Пусть только помогают. Они, если разобраться, по-своему даже правы. Будут работать, и за это отдай. Если не сбрешут, что полторы тысячи, все нормально.
      - Полторы... - заерзал на стуле Славик. - Это такую гитарку можно отхватить. Да еще "маг"! О! Ребята! А если отсюда прямо на самолете на юг махнуть покупаться, а?!
      Андрей тоже не ожидал, что они могут заработать такие деньги. И сразу начал прикидывать, что на них можно сделать.
      - Вообще-то, - взлохматил Славик кудри, - я согласен по тысяче получить, а этим вот! - показал он фигу. - А то как-то слишком нахально. Нашли, кого обдирать.
      - Вот об этом, - обрадовался Григорий, - об этом я и думаю! Ну, согласимся мы, хорошо. И получается, что мы, сто человек, сто здоровых ребят, вроде бы ничто, нуль без этих подонков. Завтра такой же Китыч, но в другом месте снова возьмет нас за горло. А мы опять лапки кверху. Ну, ладно, сейчас мы вроде мальчиков, студенты. Какой, мол, спрос? Но, ребята, это ведь первое в нашей жизни самостоятельное дело. Без чужого ума, без подсказки. Спасуем мы сейчас. А не войдет ли это в кровь? И не будем ли мы всю жизнь потом под Китычами да Прокоповыми ходить? Ходить, вздыхать да в тряпочку плакаться: вот, мол, жизнь какая неправильная. Китычи вокруг обложили. А мы, получается, сами этих Китычей растим. Сами их кормим. Расти, мол, и цвети! Дави нас, пожалуйста, только малую часть на харчи и нам подбрасывай. Ох, как мне хочется прижать этих гадов! Придавить их так, чтобы неповадно было.
      В сознании Андрея не могло уложиться, как эти люди: Прокопов, Китыч... на вид неплохие... особенно Китыч, - могли так откровенно требовать и брать чужое. Воровать.
      - Воровать... - сказал он вслух. - Это же обыкновенное воровство, ребята. Мы себе воров обычно представляем... бегающие глаза и прочее. А они славные на вид люди. С улыбочкой лезут в карман. И мы им, пожалуйста, нате. Да дело еще хуже! - загорячился Андрей. - Вот мы знаем, так, выходит, сами свое отдаем. А остальные? Те ничего не знают. Мы видим, как у них тащат, и молчим.
      - Ну, это, - остановил его рукой Володя, - это уже фантастика. Давайте здраво рассуждать. Мы в прошлом году упирались от и до. Восемьсот получили на руки. В этом году, скажи, Гриша, работаем ничуть не больше. А получим полторы. Где тут воровство?
      - Хватит... - сказал ему Славик. - Дурачка не строй. Деньги из воздуха, что ли? У государства крадут. Андрей правильно говорит, на наших глазах, с нашей помощью. А чтобы мы молчали, и нам подбрасывают. Не так?
      - Хорошо. Все правильно, - согласился Володя. - Вы правы. Сейчас идем... Куда идем? Едем в район, к прокурору, в милицию. Заявляем. Что получится? А?
      Ребята молчали.
      - А выйдет вот что, - продолжил Володя. - Начнутся разбирательства. Доказать, факты представить мы не сможем. Они же не дураки, на бумажке все это не писали, а потихоньку, с глазу на глаз. Так? Так что прижать их мы не прижмем, вывернутся. Но... - значительно поднял он палец, - мы уж точно прогорим. Работу остановят. Факт. Комиссии понаедут, не до нас будет. Никому не будем нужны. И выйдет, что весь отряд зря два месяца здесь гробился. За харчи только и рассчитаемся. Ни копья не получим.
      - Копья, копья... Понял, куда ты гнешь, - перебил его Славик. - Все копейки считаешь. Одно на уме...
      - А у тебя, - недобро повернулся к нему Володя. - У тебе что на уме, детка голубоглазая? Это не ты сейчас говорил: гитарка, "маг", море... Ты зачем сюда приехал? Тебя бы сюда трактором не затянули, если бы не пообещали кучу денег. Не так? Ты вспомни, вспомни, как по институту мотался: ребята, а как в Казахстане, - передразнил Володя, - по сколько взяли... А в Бурятии?.. Так что не строй здесь, - постучал Володя по столу, - бессребренника. Не строй! Хотя тебе это можно. Тебя папа с мамой кормят. А мне еще сестре надо помогать. Она на одной "стипухе" не проживет и калымить, вагоны грузить, не может. И мать от своих семидесяти ей не оторвет. А у Пети Талилецкого жена и ребенок... А сколько еще таких... Не знаешь? Так сиди и не вякай!
      - Володя... Ну, ладно, Володя, - успокаивал его Григорий. - Не надо так.
      - Именно так надо, правде в глаза... Но подожди, вы же меня не дослушали. О государстве. Построено будет меньше, хорошо, если дома сдадим. Школа останется без мастерской и спортзала. Техника будет зимовать под снегом. Поселок останется без бани, пожарного депо. В столовой ледника не будет. Это на пользу государству или нет? А? Я предлагаю сделать так. Работать по-прежнему, вроде мы согласны. Так держать до конца. А? Потом, стукнул кулаком Володя, - после окончательного расчета, мы берем эти три тысячи, едем в прокуратуру или куда там еще, не знаю. Все рассказываем. Спокойно, слушайте дальше. Пусть придут и проверят. Наряды. Чтобы не сказали, будто мы на этом деле нажились. Пусть проверят объекты, сделанное. Если где-то туфта, липа - делайте перерасчет. Лишние деньги мы вернем. Но их будет немного, я вам точно говорю. Мы не сачкуем, и объекты у нас сейчас хорошие. Вот как, я считаю, надо сделать. Лучше, хоть полысей, ничего не придумаешь.
      После долгого молчания Григорий сказал:
      - Ладно, пошли, ребята.
      - Что? - спросил Володя. - Чапай всех выслушал, а принимать решение будет сам?
      - Нет, если уж я вам сказал, то без вас, конечно, ничего делать не буду. Я еще подумаю... Есть одна мыслишка.
      Залязгал дверной засов. Кто-то пытался открыть дверь.
      - Кто там? - крикнул Володя.
      - Это вы, ребята?! - донесся Зоин голос.
      - Мы, мы! Идем! - ответил Григорий. - Пошли. Только еще раз прошу: не бол-та-нуть. А то такой базар начнется.
      - Ему вон скажи, - кивнул Володя на притихшего Славика. - А то он расскажет по секрету одному лишь оркестру.
      - Чего ты ко мне пристал? - заерепенился Славик. - Чего!?
      - Хватит, пошли.
      Зоя стояла за дверями.
      - Чего вы здесь делаете?
      - А тебя чего принесло?
      - Я иду, вижу в клубе свет горит. Думаю, забыли потушить. Вот и зашла.
      - А ведь в самом деле забыли, - засмеялся Григорий.
      Все уже были в дверях, а лампочка на сцене горела. Славик побежал ее тушить.
      Уже в лагере, возле своего вагончика, Зоя нерешительно спросила:
      - Вы не возражаете, если Иван завтра с нами пойдет? А то воскресенье... Что же он будет сидеть?!
      - Зачем сидеть, - сказал Володя. - Он будет водку пить. А потом тебя побьет.
      - Ну, если так... - поникла Зоя. - Тогда я... - решительно сказала она.
      - Не шуми, - перебил ее Володя. - Хоть черта рогатого с собой бери, хоть весь поселок. Делаешь из мухи слона. Правда, мы люди свои... Ты не обижайся, что я напрямую. Ты знаешь мое и вообще наше к тебе отношение. И вот мы не поймем... - замялся Володя, - посиделки эти твои...
      Зоя помогла Володе:
      - Ну, нравлюсь я ему. Это что, плохо? Я его гнать от себя должна, да? Уж раз простили, значит, нечего на него коситься...
      - Да кто косится?!
      - Пошли спать, пошли. Но учтите, за ноги таскать утром никого не будем. Встанем и уйдем.
      - Ладно. Лишь бы погода была...
      16
      Оставив позади поселок и бревенчатый вертолетный пятачок-настил, одиноко лежащий среди просторной буреломной плешины, ребята вышли на просеку, поражавшую неестественной, в соседстве с этим диким местом, прямизной.
      А через полчаса, остановившись, они почувствовали, что плотная стена тайги начисто отрезала их от людского мира, и даже просека - не спасение: так ничтожна и жалка она.
      Поселок, оставленный ими совсем недавно, молчал, бессильный врезаться своим слабым голосом в эту плотную, веками настоянную тишь. Здесь жил только голос хозяина, голос тайги, но он был негромок; ровный шум вершин, редкое поскрипывание стволов да кое-когда воронье прокричит раз-другой - и снова тишина.
      - Шутки шутками, станичники, - сказал, поднимая голову и прислушиваясь, Григорий, - но, думаю, отходить от профиля далеко не стоит.
      - До смерти перепугался, а еще казак!
      - Не... ты не смейся, - отозвался Иван. - Запросто загнешься, как фраер, - и, оглянувшись на Зою, проговорил смутясь: - Заблудишься, значит, и... и концы.
      - Чует мой нос, что грибами припахивает, - остановился Володя. Отчаянные, за мной! - и свернул с просеки.
      - Я - исключительно отчаянный! - провозгласил Андрей и шагнул с тропы вслед за Володей.
      - А отчаяннее меня вообще людей не было! - присоединился к ним Славик.
      - Люди! - обернулся Григорий и воздел руки к небу: - Не поддавайтесь минутным соблазнам, и я приведу вас к ягодам.
      На девушек эти слова подействовали. Иван оглянулся на Зою и остался на просеке, а "отчаянные" и ухом не повели.
      Андрей быстро прошел с полсотни метров и остановился, пропуская вперед Славика, дождался, пока затихнут его шаги, и лишь тогда поднял голову.
      Тонкие, болезненные деревья - хлысты с пучками зелени на макушках наперегонки тянулись к небу. Пахло прелью, и зеленые нити висели на сухих понизу ветках елей. Мшистая земля легко пружинила и делала шаги неслышными. Поперек пути ложились трухлявые стволы упавших деревьев. Мох, мох и мох. На земле светлый, на елях зеленоватый, на лиственницах черный. И сухие ветки по стволам. Только молодняк да редкий кустарник скрашивают картину, а то бы и вовсе тоска была. И никакого запаха грибов в помине нет. Андрей бывал в чистых грибных лесах, там и вправду пахло, может, не грибами, но чем-то свежим: то ли мокрым листом, то ли корьем березовым, а здесь гниль, и только. И задыхающиеся в этой духоте деревья наперегонки тянутся ввысь, стремясь раньше других добраться до свежего воздуха, до чистого неба.
      - Славик! Воло-одь! - крикнул Андрей. - Что вы делаете?!
      - И-ищем!
      - Я ухожу-у!
      И, не слушая, что крикнут в ответ, повернулся и быстро пошел к просеке напрямик, не выбирая дороги, цепляя на себя жирные лохмотья старой паутины. Только на "профиле" он остановился, обмахнул потное лицо и пошел вперед, догоняя своих.
      - Добыча-то где? - спросила, усмехаясь, Наташа, когда он поравнялся с ней, а повернувшись, всплеснула руками: - Глядите, люди добрые! Кто его в паутине-то извалял? По грибы он ходил... - и бросилась отряхивать Андрея.
      - Кто сойдет с прямого пути, - сурово указал перстом вдоль просеки Григорий, - с пути, по которому веду я, тот неизбежно попадет в паутину...
      - Ревизионизма, абстракционизма, неоколониализма... - помог ему Андрей и, заметив трусившую им навстречу собаку, приседая, крикнул:
      - Волк!
      Зоя в нерешительности остановилась, а Григорий бросил небрежно:
      - Я с вами.
      Из-за кустов вышел мужчина с ружьем и мешком за плечами:
      - По ягоду собрались?
      - Просто так, прогуляться.
      - Без дела что ноги бить, - махнул рукой мужчина и, присев на пень, поставил на землю мешок, закурил, - иль вы студенты?
      - Они самые. Мы не знаем, где ягода и какая.
      - Чего же ее знать? Во, гляди, первое дело гонобобель, - открыл он мешок, показывая полное ведро крупной сизой ягоды. - Подходит?
      - Ой-ей-ей сколько! - присела возле ведра Зоя. - Можно я попробую?
      - Бери, чего ж... Глазами вкуса не учуешь.
      - Здорово, - пробормотал Григорий. - Где здесь такая?
      - По "профилю" до железных бочек. И сани там же сломанные лежат. От саней налево до болота. И бери хоть горстью.
      - А сколько ходу туда?
      - Ну, час, может, поболе... Как пойдете.
      - Впере-е-д! - крикнул Григорий. - К ягодному эльдорадо! - голос его зазвенел металлом. - Эй, вы, сборщики паутины! - увидел он вышедших из тайги Славика и Володю. - За мной к железным бочкам и сломанным саням! Бы-ыстро!
      Подстегиваемые еще не остывшим на языке вкусом ягод, они дошли до места скоро, наверное, и часу в пути не были.
      Карликовые, словно скрюченные жестокой болезнью сосны указали им болото. А ягода была везде. И замолкли разговоры, разве что, расщедрившись, кто-то крикнет: "Сюда давай! По кулаку, ей-богу". И снова шуршание, сладкое откровенное причмокивание и чавканье болотной жижицы под ногами. Но на нее ноль внимания. Ведь такая голубика не всякий день бывает, да кое-где брусника попадается, и клюкву по кочкам будто кто нечаянно рассыпал, так не видны ее тонкие стебельки-паутинки. Объедение!
      Потому и на тучи, понемногу затянувшие небо, и на дождь, что пошел вначале впритруску, нехотя, редкими бисерными каплями, внимания не обратили, а уж о комарах и говорить нечего - только по лицу и рукам кровь растирали, вперемешку с ягодным соком.
      И лишь когда прилипла одежда к спине, охлаждая без меры разгулявшихся сластен, опомнились, разогнулись, охая, - и тут же попадали от хохота на мокрую землю, кто где стоял: уж очень уморительно ягодами да комарьем были разукрашены лица.
      Дождь между тем разошелся, крепко стучал по облепленным мокрой одеждой спинам.
      - Переждать бы где, - неуверенно проговорил Славик.
      - Не прячьтесь от дождя.
      - Что вам рубашка дороже свежести земной?
      - В рубашке вас схоронят, належитесь, - прочитал Андрей с пафосом.
      - Лучше позже, чем раньше, - остудил его Володя.
      - Пошли, грибники-ягодники, - вздохнул Григорий.
      Скользкая, раскисшая дорога оказалась длинной. По намокшим брюкам за голенища лилась вода. Андрей вылил ее раз, другой, а потом плюнул и шел, с тоской прислушиваясь к пофыркивающим сапогам.
      Ходьба не согревала. Майка и трусы холодно липли к телу, сковывали шаг.
      - Бего-о-ом! - командовал Григорий.
      Бежали, пока хватало сил у девушек, согревались, но через минуту дождь остужал разгоряченные тела и звонко барабанил по спинам, а с шляпы текло за шиворот ручьем.
      Просека казалась узкой, а небо низким: влезь на дерево - и рукой достанешь. И словно размыл дождь землю, обнажив раньше невидимую сеть скользких корневищ, пытаясь сдержать и без того медленный ход людей.
      К поселку подошли молча, а когда застучали сапогами по деревянному тротуару, Славик завел истошно:
      Ну и что ж такого, если дождь!
      Все равно ведь ты ко мне придешь!
      Его поддержали так отчаянно громко, что, казалось, сразу светлее стало вокруг. И тучи стали пожиже, и дождь пореже, и на душе теплее.
      Окно двухэтажного дома, стоящего неподалеку от конторы, вдруг распахнулось, из него высунулся Лихарь.
      - Сюда, ор-рлы! - басовито рыкнул он. - Самоварище бурлит, вас дожидаясь!
      Шедший первым Андрей приостановился, нерешительно оглянулся на ребят.
      - Пошли, раз зовут, - сказал Славик и решительно шагнул к дверям подъезда.
      Андрей долго оскребывал сапоги, и они с Наташей последними вошли в распахнутую дверь тесной прихожей, где суматошился Лихарь.
      - Давай-давай, давай! - покрикивал он. - Девушки вон в ту комнату! Вас ждут два роскошных халата. Правда, жена моя, верите ли, другой весовой категории. Ну, ничего, завернетесь. Главное - сухо.
      Через несколько минут Андрей, облаченный в длиннющие шаровары и легкую меховую куртку, пришел на кухню, где Лихарь с Иваном развешивали и раскладывали возле горячей печки мокрую одежду, а Григорий руки грел у зева печи.
      - К самовару! - скомандовал Лихарь.
      За столом поначалу скромничали, даже Славик тощенький какой-то бутербродик соорудил и жевал его осторожно.
      - Ну и молодежь пошла, - тяжело вздохнул Лихарь. - Поесть как следует и то не умеет. Вот, помню, тридцать лет назад... были люди!
      - Хлопцы! - оживился Славик. - Наше поколение хают. Этого я допустить не могу, - и решительно пододвинул к себе тарелку с мясом.
      Андрей ел, прихлебывал горячий чай, чувствовал, как согревается иззябшее нутро.
      - Ну и как, ребятишки, - посмеивался Лихарь, - нюхнули тайги? Вы ведь первый раз вылезли?
      - Первый.
      - А ты, Наталья?
      - Да и я...
      - Вот история! И верите ли, у меня также, - удивлялся Лихарь. - Всю жизнь по Сибири мотаюсь. Норильск, Игарка, Дудинка... Потом здесь, Салехард, Ураи... А спроси меня, где что видел, - хлопнул он себя по колену. - Отвечу: Прибалтика, Крым, Кавказ. И Рязань, жена у меня оттуда. А здесь, кроме контор прокуренных, объектов да вот этих четырех стен, - повел он руками вокруг, - ничегошеньки. Прямо вспомнишь и обидно. Вы это мотайте на ус. Кончите работать, тайгу посмотрите, наши новые поселки. В Тюмень поезжайте. Интересный городок... Вы ешьте, ешьте. А то я проповедую... Вы у Васьки-кота учитесь. Вам сейчас силушку копить надо. Рабо-оты-ы... Теперь-то довольные?
      - Довольные, - невесело ответил Григорий.
      - Что, комиссар, кручинишься? - придвигая к Григорию тарелки и баночки, спросил Лихарь. - Ешь, а то будешь таким чудищем, как я.
      - Антон Антонович, - спросила Зоя. - А почему раньше ничего не давали, а тепе-ерь...
      - Что ж, недоумение вполне резонное, - посерьезнел Лихарь. - Я вам за других не могу говорить. А про себя рассуждаю примерно так. Конечно, знали, что отряд приедет. Бумажку подписывали, но особой веры во всю эту историю не было. Может, и отряд бы вообще не взяли, да побоялись, что в тресте потом шпынять будут: не нужны, мол, люди, значит, на эту тему и разговоров больше не ведите. Та-ак. Вы помните, я с вами в первый день говорил?
      - Помним.
      - Я ведь и еще многих прощупывал. И почти все: ни бе ни ме ни кукареку. Я даже боялся, когда вы дома начали делать, склад. А уж увидел ваши темпы, перепугался. Думаю, наворочают ребята. Потом будем охать да переделывать. Но, выходит, ошиблись. Я и с Прокоповым недавно разговаривал. Люди вы старательные, совестливые. Работаете хорошо. И специалисты у вас есть крепкие. Так что... бывает и на старуху проруха...
      Зоя поднялась из-за стола, сказала:
      - Спасибо, Антон Антонович, за еду и за добрые слова. Можно, я что-нибудь поставлю? - показала она на радиолу.
      - Конечно, конечно! Давай музыку! - воскликнул Лихарь. - Но чайку еще выпей. Я сейчас свеженького заварю. А вы потанцуйте...
      - Давайте я заварю, - сказала Наташа.
      - А-а, она сибирячка, - уважительно объяснил Лихарь. - Она может. Давай-давай.
      С музыкой в комнате стало уютней. Зоя напевала, а потом Андрея подняла. Они танцевать начали.
      - А мы с тобой, комиссар, - предложил Лихарь, - пойдем подымим. Ты же из них один курящий. Не будем вонь разводить. На кухню пойдем, на кухню.
      Они устроились у печки. И Лихарь спросил осторожно:
      - Ты не болеешь, а? Что-то ты скушный, парень? Похудел. Да еще борода.
      У Григория борода росла небольшая, лишь подбородок закрывала. Но жесткая, черная.
      - Ты не гуран, случайно? Не сибиряк?
      - Не-ет. Казак донской. Калмыки, наверное, в породе были. - Григорий встал и закрыл дверь кухни. - Антон Антонович, вы сейчас вот объясняли. Вроде все логично, похоже на правду. Но вы уверены, что Прокопов так же рассуждал?
      - Может, не точно так. Но, по-моему, ход мыслей был такой.
      - Это по-вашему...
      - А по-твоему как же?
      - По-моему, совсем другое здесь, - вздохнул Григорий, закуривая новую сигарету.
      - Стой, стой, парень, - строго сказал Лихарь. - Ты что-то темнишь. Ты уж или говори, или загадки мне не загадывай. Понял? А то ведь я человек старый, буду лежать потом ночью да голову ломать.
      - Хорошо. Разговор, так сказать, комиссара с комиссаром. Простите за высокие слова.
      - Почему высокие, нормальные. Хоть я и не имею такого звания, но по сути, по делу-то, он самый. Да не чади ты так, паровозная труба, спокойней.
      - Вы Прокопова и Валерия Никитича хорошо знаете?
      - Валерия Никитича не очень. Он у нас второй год. Но неплохой парень. Хватка есть. В четвертом прорабстве он до этого работал мастером. Тоже неплохо отзывались. Немного гонористый, как все вы, молодые. Но не жалуемся.
      - А Прокопов?
      - Ну, Прокопов... - потеплело лицо Лихаря. - Прокопова я знаю. Он к нам парнишечкой пришел. Мы с ним почти двадцать лет работаем...
      - Ну и...
      - Чего, ну и... Да-а... - вздохнул Лихарь. - Прокопов, Прокопов... Не хватает ему по нашему времени верткости. Той верткости, которая, откровенно говоря, и не нужна человеку. Может, я его за это еще больше уважаю. Это, парень, человек. Наш человек. Таких руководителей каждый день не встретишь. Ты вот будущий инженер. Приглядывайся, смотри. Хорошо, если хоть похожим будешь.
      - Не хотелось бы, - ответил Григорий.
      - Постой, постой... Ты... Ты... Вы не поладили, что-то случилось?
      - Пока поладили, - усмехнулся Григорий. - Как разлаживаться будем, не знаю. Вот что, Антон Антонович, вы здесь таких слов наговорили... А если я вам скажу, что ваш замечательный Прокопов - вымогатель и взяточник, что вы мне ответите?
      Лихарь поднялся, распрямил свое длинное тело и сказал, глядя в окно:
      - Вот что, уважаемый, в таких случаях обычно указывают на дверь. Но поскольку ты еще молодой, а я уже старый, то воздержусь. Но скажу, что тебя, - ткнул он пальцем в Григория, - тебя я совершенно не знаю. Видел несколько раз, разговаривал, и все. И кто ты, что ты - для меня темный лес. И поганить Прокопова я тебе не позволю. И еще скажу... Мне все слова твои тьфу, - сплюнул он с высоты своего роста. - Я им не поверю. И мой тебе совет... молодой ты еще... Держи язык за зубами, держи язык за зубами до тех пор, пока... Не хочу я с тобой говорить, все, - прошептал Лихарь, распахивая окно. - Все. Уйди.
      - Вам плохо? - вскочил Григорий.
      - Да. Мне плохо, - хрипло ответил Лихарь. - Хорошо ли тебе?..
      - Ребята! - позвал Григорий. - Сюда...
      Но Лихарь поднялся и проговорив: "Держи язык за зубами, понял?", медленно пошел в комнату.
      Переполох был коротким. Собрались быстро и ушли, оставив у Антона Антоновича Наташу и Зою.
      - Ты ему не болтнул чего-нибудь? - допытывался Володя. - Он аж зеленый какой-то...
      - Ничего я ему не говорил, - ответил Григорий. - Сердце у него. Сидел, сидел и вдруг...
      Домой шли по дождю. И спать легли, слушали шум дождя. Такой монотонный, такой нескончаемый, такой равнодушный ко всему, что творится вокруг.
      17
      Прокопов появился в конторе лишь в одиннадцатом часу. В коридоре было непривычно пусто и тихо, лишь из бухгалтерии доносился треск арифмометра. Отворив дверь приемной, Прокопов охнул.
      На полу, возле стола Клавдии, высилась гора папок, конторских книг и прочих бумаг. А Леночка, выдвинув ящики стола, рылась в них, вынимая и складывая на пол новые и новые богатства.
      - Ты что наделала?! - ужаснулся Прокопов. - Кто тебе разрешил сюда лазить?! Что ты натворила?
      - Не кричи, папа, - спокойно ответила Леночка. - Ты же сам ругаешься, что я ручку твою потеряла, трехцветную. Вот я ее ищу. Я же здесь рисовала.
      - Давай быстрей все на место... Пока мама не пришла. А то она тебе такие поиски задаст!
      Прокопов присел на корточки и начал складывать все вынутое на прежнее место, в ящики стола.
      - Ишь какая своевольница. Это тебе не дома, не игрушки твои. Все попереворочала. Вот...
      Прокопов вдруг умолк. Он глядел на сшивку, лежащую перед ним на полу, и не мог ничего понять. Взял в руки, перечитал еще раз титул, пролистал страницы.
      - Леночка? - спросил он растерянно. - Дочка? Откуда ты это взяла? Может, почту уже привозили?
      - Нет, не привозили, - ответила Леночка. - Ты письмо ждешь от бабушки?
      - Письмо, конечно, письмо. - растерянно проговорил Прокопов.
      - Так откуда же ты это взяла?! - гневно потряс он сшивкой. - Откуда?!
      Леночка испуганно молчала.
      Опомнившись, Прокопов начал перебирать лежащие на полу бумаги. Он еще одну сшивку отложил, и еще одну... Потом притянул к себе дочку, прижался к ее груди.
      - Ты заболел, папа? - тихо спросила Леночка, поглаживая его.
      - Заболел, доченька. Ну, ничего, - осторожно отстранив Леночку, он отнес в кабинет отобранные сшивки и, вернувшись, сказал:
      - Давай все же уберем, доченька, все на место.
      - Чтобы мама не ругалась?
      - Чтобы мама не ругалась.
      Когда дело было сделано, Прокопов взял лист бумаги, написал на нем: "Васильевна! Придержи мое чадо часок-другой. У меня дела, а она мне голову заморочила". И сказал дочери:
      - Пойди на склад и отдай тете Варе эту записку.
      - Отдам, - пообещала Леночка и выбежала из комнаты.
      А Прокопов так и остался сидеть в приемной. И сидел до тех пор, пока жена не пришла.
      - Прокопыч, - заговорила Клавдия с порога, - я все же решила взять костюм, про который говорила. Он, правда, дороговат, но зато - вещь. Я сейчас примеряла, Настя говорит, бери и не думай, прямо на тебя сшито.
      Прокопов покивал головой, соглашаясь, встал и спросил:
      - Так где же проекты? Где проекты все-таки, милая моя жена, помощник и опора.
      - Какие проекты? - испуганно залепетала Клавдия. - Проекты... Какие тебе проекты нужны?.. О чем ты говоришь, не пойму... - взгляд ее перебегал от Прокопова к столу, снова к Прокопову и опять к столу.
      Подойдя к жене, Прокопов обхватил ладонями ее плечи и легонько потряс. В его больших руках Клавдия стала маленькой, щуплой. Казалось, нажми Прокопов чуть сильнее, и хрупнут Клавдины косточки.
      - Я тебя сколько раз просил: научись врать... Научись врать... - тихо и горестно говорил Прокопов. - Научись так врать, чтобы я тебе хоть немного мог верить. Так нет же... - оттолкнул он ее. - У тебя все на лбу написано.
      Клавдия заплакала.
      - Пошли, - жестко приказал Прокопов, открывая свой кабинет. - Пошли, здесь будем слезы лить.
      Пропустив Клавдию, он запер дверь на ключ.
      Они пробыли в кабинете не очень долго и вышли вместе.
      - Леночку забери, - сказал Прокопов. - Она у Васильевны. Забери и сиди. Жди меня.
      Клавдия уже ступила на порог, когда Прокопов ее остановил:
      - Подожди. А почему ты в пятницу их не положила? С почтой. Ведь без толку было держать!
      - Я хотела... хотела. А потом товары привезли в магазин. Настя прибежала. И я забыла.
      - Това-ары... Магази-ин, - презрительно процедил сквозь зубы Прокопов. - Иди!
      И сам пошел было к себе в кабинет. Дверь отворил, поглядел на стопку сшивок с проектами, что на его столе лежали, и повернул назад. Уселся за стол Клавдии, бездумно ударил пальцем по клавише машинки. Потом еще раз.
      И начал по клавишам стучать. Одним пальцем. Машинка щелкала сухо, отрывисто. Буквы ползли по белому листу бумаги.
      За этим занятием и застал его Лихарь.
      - Специальность новую приобретаешь?
      - Приобретаю...
      - Заболела, что ли, Клавдия?
      - Заболела.
      - Хоть девку эту позови, студентку. Все что-то соображает.
      - Студентке не сообразить, - медленно проговорил Прокопов и, поискав глазами, нашел клавишу с точкой. Сильно ударил по ней. Пробил тонкую бумагу.
      - Чего дурью мучаешься? - пожалел его Лихарь. - Скажи Ольге, она сделает. Ишь какой... стеснительный стал.
      Он подошел к столу, поглядел на лист, что в машинке был заложен, потом на Прокопова.
      - Что? - взглянул на него Прокопов. - Не понимаешь? Забывать стал грамоту? Садись, я тебе все прочитаю. Садись, послушай, до чего Прокопов дожил.
      Лихарь, взяв от стены стул, уселся рядом, слушал молча, угрюмо, гладил шрам на беспалой руке.
      - Вот и все, - закончил Прокопов, вынул из машинки лист, смял его, бросил в угол.
      - Видно, не все, парень, - с горечью сказал Лихарь. - Думается мне, что не все.
      - Что не все? - поморщился Прокопов. - Все как на духу.
      - Это на твоем духу все. Ну, раз день такой, давай уж до конца.
      Он поднялся, открыл дверь, крикнул:
      - Оля! Оля! У тебя ноги быстрые, сбегай к студентам. Там комиссар есть, Григорий. Пусть сюда идет. Скажи, Лихарь звал. Быстренько!
      - Ты чего? - недовольно спросил Прокопов. - Какие еще комиссары... Сам не можешь сказать?
      - А я, парень, сам тоже ничего не знаю. А лишь догадываюсь. Так что давай ждать.
      18
      Приказом начальника участка Валерий Никитич был отстранен от должности прораба. Антон Антонович Лихарь назначен врио. В тот же день он снял бригаду Володи со школьной мастерской и перевел на спортзал, который нужно было строить рядом. Бригада начала бузить: кому охота снова в земле ковыряться. Но Лихарь быстро успокоил:
      - Мастерская будет рубленая, - сказал он. - У вас опыта нуль. А Калинин склад рубленый сложил. И вообще, у вас коммуна или вы на артели шабашников разбились?
      На том разговор и закончился.
      На площадке спортзала в первый же час, только-только тронув лопатой землю, ребята наткнулись на вечную мерзлоту.
      Сколько было дурацкой радости! Все побросали лопаты и ощупывали, обнюхивали, пробовали на язык, прикладывали к щеке комочки стылой земли, дивились светлой полосе ледяной жилы, проступившей в том месте, где Петя-большой начал копать угловую яму. А первооткрыватель жилы стоял гордый, словно была она не из льда, а из чистого золота.
      Только бригадир не разделял общего восторга. Он прошелся по всей длине чуть намеченной канавы, выругался вполголоса, поверив, что это не обман, и сел возле ликовавших парней, скучно опершись рукой на ладонь.
      А через полчаса заскучала и вся бригада, с каждой минутой все более убеждаясь, что лопатой эту землю не возьмешь, а ломом бить - и к отъезду ям не выроешь.
      Тут уж Володя отвел душеньку! Он петухом наскакивал то на одного, то на другого, кричал:
      - Ну, что? Докаркались! Чего же стоите? Целуйтесь со своей мерзлотой! и пилотка его съезжала на затылок. - Давайте, давайте! Берите ломы и вперед! Вам же р-р-романтика нужна! Экзотика! - слова романтика и экзотика он произносил с омерзением, словно подташнивало его.
      - Вечная мерзлота нужна? Медведи всякие? Ну, вот ты, - наскакивал он на Петра-большого, - ты же громче всех ревел. Чего стоишь? Бери лом и долбай! Будет, как в кино.
      Ручищи у Пети повисли вдоль тела, он тяжко сопел и молчал.
      - А ты тоже визжал, будто тебя жена щекочет! Чего же стоишь?
      Петя-маленький сокрушенно качал черной галочьей головой, уныло шмыгал носом и лез в карман за сигаретами, бормоча:
      - Ошибка вышла, бугор. Сплоховали.
      Этот спектакль продолжался минут пять, пока бригадир не выдохся и не проговорил, утирая лоб:
      - Дайте, что ли, закурить с горя!
      Несколько пачек повисло в воздухе, а кто-то, догадливый, уже зажженную сигарету услужливо сунул бригадиру в рот.
      - Не повезло нам, народ, - пожаловался Володя. - Значит, разделимся на две группы. Одна будет днем работать, другая ночью. Свет протянем. Будем раскладывать костры, прогорит - копать, сколько оттает. Солярку привезем, чтобы лучше горело. А дров не занимать.
      Дров действительно хватало: вокруг валялись и бревна, и обломки досок, и негодные поломанные брусья. Но за двое суток, пока горели костры на площадке, то затухая, то взметываясь к небу, когда плескали в огонь солярку, за двое суток земля вокруг стала чистой - ни щепки.
      Бригаду Володи можно было за версту отличить от остальных по измазанным сажей робам и лицам; и в столовой они сидели особняком, потому что несло от них соляркой отчаянно.
      Но в среду вечерком исчезли с площадки последние ямы, а контур будущего строения ясно очертился коротко торчащими из земли столбами фундамента.
      Успели вовремя, потому что дождь, накрапывавший уже с утра, к вечеру разошелся.
      Андрей, вернувшись с работы, разделся, отнес в сушилку сапоги и одежду, посидел возле раскаленной печки. Поговорил со Славиком, который сегодня дневалил. В жаркой пахучей духоте его разморило, потянуло спать, спать...
      - Ты потом мои сапоги поближе поставь, - попросил он Славика. Какой-то гад их вчера откинул. Второй день с мокрыми ногами хожу.
      - Сделаем, - заверил Славик.
      Андрей в вагончик вернулся, прилег, чтобы отдохнуть перед ужином, и заснул.
      * * *
      Ему показалось, что он не спал вовсе. Только прикрыл глаза. Только-только затуманилось в голове, мелькнуло в этом тумане чье-то очень знакомое лицо, чей-то голос пропел вдалеке: "Встава-а-йте", как его оборвал бас, удивленно спросивший: "Что случилось? А? Что случилось?" И все это: туман, расплывшееся, неясное, но знакомое лицо, чужие голоса - закружилось сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, и вместе с ними закружился Андрей, проваливаясь в огромную, бездонную, бешено крутящуюся воронку водоворота.
      - А что случилось?! - снова прокричал кто-то, но уже не басом, а сиплым тенорком.
      И загудело вокруг.
      Андрей, открыв глаза, еще минуту-другую думал, прежде чем дошло до него, что крики за стеной и топот ног - все это явь.
      Путаясь в одеяле, он упал с кровати, сунул ноги в тапочки и бросился к окну. Через окно увидел пламя, бьющее струей из дверей вагончика сушилки. Оно стелилось по земле, рядом с порогом, а поодаль, там и здесь, цвело и тлело небольшими костериками. Вокруг метались светлые фигуры раздетых людей, и неизвестно, чего было больше, огня ли, крику ли... Дверь сушилки выплескивала новые и новые куски пламени, тлеющие и ярко горящие. А черная вода луж удваивала и утраивала пламя, и нельзя было разобрать, где огонь, а где блики.
      "Одежда наша горит", - дошло наконец до Андрея, и он бросился к дверям, на ходу потеряв тапочки, босиком пронесся по лужам и, остановившись, секунду-другую раздумывал: "Что делать?", пока выброшенные из сушилки сапоги не зашипели возле его ног в луже.
      Андрей метался от одной горящей одежки к другой, ладонями плескал грязную воду из луж, сталкивался с кем-то, пытался пролезть в дверь сушилки, но его остановили: "Там уже и так лишние".
      - Собирай все и в столовую, а то затопчут! - крикнул ему кто-то.
      И Андрей послушался.
      Одно за другим вспыхивали окна вагончиков, и уже гурьбой бросались за каждым куском пламени. Из дверей сушилки не огонь бил, а тянулся лениво, редея с каждой минутой, дым, и выкатывались из дверей ребята, гулко охлопывая себя, оббивая тлеющую кое-где одежду, смачивая водой из лужи прихваченное огнем тело, шелуша опаленные волосы, брови.
      Длинный парень в обугленной телогрейке весело крикнул: "Горю", сбросив телогрейку, хлопнул ею несколько раз по земле, а потом, распластав, кинул ее.
      - Петя, это ты?! - узнал его Андрей.
      Тот хохотнул:
      - Я. Пож-жарник. Каски только не хватает. Мы почти первые прибежали, похвастал он. - Не спали еще. Байки рассказывали.
      - Сапожников! Калинин! Вы здесь? - раздался голос командира.
      - А где же еще!
      - Выделите по четыре человека. Ко мне их. Кто дежурил в сушилке?
      "Да ведь Славка дежурил! - чуть не выкрикнул Андрей. - Славка!" Он поискал его глазами, но не нашел и спросил у Пети:
      - Славика не видел?
      - Да где-то здесь. Он вместе с нами сидел. Еще анекдот рассказывал. Про косаря, - оживился Петя. - Знаешь?
      - Будет теперь анекдот, - прошептал Андрей и, боязливо оглянувшись, отступил в темноту, словно он сам виноват был в пожаре, а не его друг.
      К столовой, где было светло, потянулась добрая половина собравшихся; они копались в куче телогреек, курток и прочего тряпья, сваленного возле столов.
      - Стоп! - поднял руку Григорий. - Сейчас все равно не найдете, а к утру ребята разберут, где добро, а где... - сплюнул он зло. - Так где же все-таки дежурный? Куда он делся?
      - Я вот он, - вылез из сушилки Славик. Лицо его и руки, и одежда были черны от сажи, а волосы длинными прядями разметались по лицу.
      - Вот тебе и песня и пляска, - устало покачивая головой, проговорил командир. - Вот тебе...
      - Да я же лишь на минуту отошел, ребята, - потерянно развел руками Славик. - Я же на минуту. А потом тушил. Вон руки обжег, посмотрите. И брови, аж глазам больно, - монотонно бормотал он, и растерянный взгляд его перебегал от одного к другому.
      - А в чем завтра на работу идти, артист? - спросили из толпы. - Твоя-то роба на тебе.
      Славик шагнул к столовой и очутился в желтой полосе света. Стало видно, как дрожат его подбородок и руки, протянутые неловко вперед, черные от грязи и сажи; и говорил он вовсе не то, что следовало бы говорить:
      - Вот смотрите... руки обгорели... и брюки сгорели... не верите? чувствовалось, что из последних сил ворочает он неловким, костенеющим языком. - Телогрейку мою возьмите. У кого сгорели, возьмите. И сапоги... У меня кеды есть.
      А из сбитой, черной, стоящей в тени толпы неслось угрюмое:
      - Всех не оденешь, паря!
      - Пригодится еще телогреечка, в вагоне подстилать.
      - Чего с ним разговаривать...
      - И правда, пошли спать!
      Черная толпа дрогнула, заколыхалась, засветилась редкими огоньками сигарет и струйками потекла к вагончикам.
      Лишь Славик стоял, все так же вытянув руки. Потом он опустил их, потоптался, пошел было к вагончику, но, сделав два-три шага, не более, вернулся; к столовой шагнул, где стояли ребята и лежала грязная куча одежды, но и туда не дошел. Как-то косо, по-слепому, он свернул в сторону и зашлепал по лужам в темноту.
      За ним никто не пошел. Андрей было двинулся следом, но вдруг показалось ему, что ребята разом повернули к нему головы и глядели молча, осуждающе. И ноги прилипли к земле. Но ненадолго. Шумный всплеск лужи из темноты толкнул Андрея с места. Он догнал Славика, остановил его криком.
      - Слава! Ты куда?!
      Славик, повернувшись к Андрею, почти упал ему на плечо и задышал в лицо срывающимся всхлипом:
      - Как же это... Что же теперь... Что же делать, Андрюха?
      Андрей молчал. Он не знал, чем можно успокоить друга, потому что еще стоял в глазах черный грязный ворох одежды, тот, что лежал возле столовой. И в голове мешались сочувствие к Славику, жалость к нему и злость.
      - Пойдем домой. Пойдем. Что сейчас сделаешь?!
      Славик шел послушно до самой комнаты, но у двери он вдруг отстранил Андрея, остановился в коридоре, откуда видны были сушилка и столовая, и ребята, что возились у кучи грязной одежды.
      - Ты иди, Андрей, спи, - сказал Славик, - я не пойду. - Иди, иди. Я сам, - недовольно передернул он плечами, увидев, что Андрей не уходит. - Я, может, еще помогу им... Дров наколоть. Растопить печь, - и спрыгнул на землю.
      Подошли Григорий и Володя.
      - Много погорело? - спросил Андрей.
      - Сейчас разве поймешь?!
      - Как завтра работать... - вздохнул Володя. - Голяком грязь топтать. На складе что-нибудь есть, Гриша?
      - Откуда я знаю... А где же Славик?
      - Переживает, - ехидно протянул Володя. - Допрыгалась деточка. Все ха-ха да хи-хи.
      - Он у кухни. Может, привести его? - предложил Андрей.
      - Давай, - ответил Григорий. - Пойди. Поуспокаивай. Дескать, это ничего, ерунда... Подумаешь, пол-отряда оставил раздетым. Пойди.
      Андрей не пошел, но лежал в темноте, не закрывая глаз, и думал о Славике. Жалко было. Не со зла ведь так получилось, от безалаберности. А сейчас-то каково ему...
      С другой стороны, и Григорий прав. Со зла не со зла, а отряд раздет. И виноват в этом Славка. Не зря ведь дежурных в сушилку назначили. Понимали, что может случиться такое. А Славик и вправду все хи-хи да ха-ха. Прогонят, наверное, его из отряда, не простят ни за что.
      Утром, проснувшись, Андрей увидел Славика. Тот спал, и лицо его было замурзанным, серым. Андрей хотел разбудить, да передумал: "Пусть спит. Наверное, всю ночь мыкался".
      Часам к двенадцати появился на стройплощадке Славик. Ребята его издали увидали, опустили топоры и молча смотрели, как он шел, глядя себе под ноги. А когда разом смолкли топоры, Славик тишину эту сразу почуял, коротко взглянул на ребят.
      - Мне приказано тебя к работе не допускать, - сообщил Володя. Будет штаб. И все решит.
      Славик выстроил на лице некое подобие понимающей улыбки и глаза сощурил узко, так, что веер морщинок разбежался к вискам. Руки его суетливо прошлись по одежде, охлопывая карманы.
      - Ладно, бугор, ладно... Все ясно, - проговорил он и, повернувшись, пошел назад к лагерю.
      Андрей догнал Славика.
      - Ну, чего ты, - ухватив его за плечо, сказал он. - Мы ведь понимаем, что это нечаянно все получилось.
      Славик взглянул на сапоги Андрея. Правый сапог сбоку до самой головки обуглился и дышал на ладан. Местами из него выглядывала портянка. И на телогрейку взглянул, обгоревшие полы которой были обрезаны и подшиты на скорую руку.
      Резко повернувшись, он сбросил руку Андрея с плеча и пошел.
      Андрей вернулся на стройплощадку.
      Снова заколготили топоры, снова началась работа. К вечеру подгоревшее голенище все-таки не выдержало, расползлось, и нога Андрея до самой щиколотки оказалась снаружи. Оторвав от портянки две ленты, он кое-как перевязал сапог и ковылял осторожно.
      Настроение было поганое. А тут еще Володя бурчал и на работе, и дома. В вагончике он кинул в угол раскисшие синие тапочки и сказал громко:
      - Так пару дней поработаешь и загнешься.
      Славик, находясь в комнате, должен был услышать эти слова. И потому Андрей разозлился.
      - На тебе пахать можно, а ты все о здоровье плачешься.
      - В голоштанную романтику играйте вот с ним, - показал Володя на закрытую дверь. - А я из этого возраста вырос.
      - А может, еще не дорос, - сказал Андрей и ушел в свою комнату. Славика не было.
      Андрей в столовую сходил, а вернувшись, зажег свет и заметил на серой заватланной Славкиной подушке лист бумаги. Он схватил его: "Ребята! Я уезжаю. Не могу, чтобы на меня волками глядели. Хотя и поделом. Денег, мной заработанных, может быть, хватит, чтобы заплатить за сгоревшее. Сделайте это. Понимаю, как трудно вам будет исключать меня из отряда. А надо. Счастливо вам доработать. Слава".
      Андрей позвал Григория, отдал ему листок и стоял, ждал, когда тот прочитает. А потом они сели друг против друга и не знали, что сказать.
      - Зря это он, - выдавил наконец из себя Григорий, - зря, - и, утопив голову в костлявые плечи, принялся кряхтеть и ежиться, точно его дрожь пробирала и не мог он ее унять.
      - Можно к вам, погорельцы? - спросил в уже открытую дверь Лихарь. Шагнул журавлинно, на полкомнаты, птичьим круглым глазом сверху вниз на ребят покосился и фыркнул оглушительно: - А что, веришь ли, сидите, как погорельцы-сироты, вроде штанов последних лишились и не сегодня-завтра вам помирать.
      - Да мы не об этом, - распрямился Григорий и сунул в руки Лихарю Славкину записку.
      - А-а-а, - протянул Лихарь, пробежав записку глазами. - Это виновник-то главный. Трусоватый, выходит, малый. Нашкодил и ходу.
      - Неправда, - сказал Андрей. - Он парень хороший. И работал, дай бог каждому... А такая штука с каждым могла случиться. Правда, побалабонить любил. Но он не трус, - и, поймав недоверчивый насмешливый взгляд, Андрей загорячился. - Да, не трус! Мы знаем.
      Григорий покивал головой.
      - Это точно. Да и сами ж вы поймите, Антон Антонович, был бы сволочной мужик, он бы канючил ходил, плакался, боялся бы деньги, заработок потерять. А этот... читали же, что он пишет. И про деньги. И про то, что нам трудно будет его исключать. Нам трудно, - подчеркнул он. - И потом пишет: а ведь надо. Нет, - поднял Григорий глаза на Лихаря. - Он парень стоящий.
      - Так какого же, извините, черта... - медленно и почти шепотом начал Лихарь и потом не выдержал, громыхнул: - Какого черта вы его отпустили! Стра-а-а-нная логика у вас! Значит, Ивана вы примолвили, простили драку. А другу своему, не когда-то, а уже сейчас хорошему человеку, вы простить не можете. Пусть мучается, так, что ли? Вот какие мы добрые люди!
      - Но мы ж, Антон Антонович, не знали, что он уедет. Если б знали...
      - Надо знать, - жестко отрезал Лихарь. - Иначе какие вы к дьяволу товарищи! Какие комиссары!
      - Если б знали! - помолчав, снова взорвался Лихарь и Андрея передразнил: - Если б зна-а-али... Поезд когда уходит? Или тоже не знаете?
      - В половине девятого.
      - Ну вот. Только десять минут, как ушел. Могли бы на атээсе смотаться на станцию. Или сейчас вон садись на атээс, дуй до третьему профилю, напрямую к Комсомольскому полтора часа хода, а поезд туда к одиннадцати часам лишь доберется. Да стоит там полчаса. А вы сидите...
      - Поехали! - перебил его Андрей и, вскочив с места, бросился к двери, быстрей, Антон Антонович.
      - Быстрей! Ура-а! - вскочил Лихарь и ручищами замахал. - Быстрей! Давай! - но с места не двинулся, а снова на табуретку плюхнулся. - Приехали.
      Андрей с Григорием смотрели на Лихаря недоуменно. Они ничего не понимали.
      - В конторе у меня сидит ваш голубчик, - проговорил Лихарь спокойно. Сидит. Протоколы переписывает. Собраний. А то, видишь ли, у меня руки не доходят, а приедут, проверят - втык получу.
      - А где ж вы его...
      - Изловил-то? Где изловил, там его нету. Вот так. А записочку эту давайте уничтожим. А то у вас люди больно остроумные.
      - Правильно, - согласился Андрей. - Пойти, что ли, к нему сходить? Штаб-то во сколько?
      - В десять.
      - Куда ты навострился! - с шутливой серьезностью принялся ругать его Лихарь. - Парня от дела отбивать, от моих протоколов. А-а-а! - вдруг замер он осененный. - Пойдем, пойдем, голубчик, - вскочил он и сграбастал Андрея. - Пойдем. В две руки быстрее получится. Как я сразу не догадался!
      А потом вдруг остыл:
      - Нет. Не стоит. Пусть один посидит. Ему так лучше.
      * * *
      Штаб заседал до половины двенадцатого. И до половины двенадцатого Андрей бродил по лагерю, жадно ловил каждое громкое слово, что пробивалось из вагончика штаба. А Зоя то бежала за угол, к окну, то приникала к двери.
      - Нормально, точно слышала, - успокаивала она Андрея. - Простили.
      Но уже через минуту чуть не плакала:
      - Выгоняют-у-т. Вот, ей-богу. Ой, что же делать?
      Наконец дверь штаба распахнулась, оттуда вышел Григорий и сказал:
      - Порядок, порядок, хлопцы. Порицание, и недельный заработок фьють! присвистнул он и поднял глаза к небу.
      А потом, в комнате, Андрей спросил у Славика, не зная, спит тот или нет:
      - А страшно было уезжать, Слав?
      Тот поворочался и прошептал:
      - Тоскли-иво. И знаешь, - перевесился он с кровати, чтобы Андрей лучше слышал. - Как насовсем от вас уезжал. Навсегда. Да оно и верно, если разобраться. Ведь так бы друг на друга косо и глядели. И у вас обида, и у меня тоже. Точно?
      - Да, наверное...
      Ничего больше Андрей не сказал, он сжался в комок под одеялом и засопел ровно, будто заснул. Ему было стыдно, что не он, и не Григорий, и даже не Зоя - причина Славкиного возвращения. И боялся Андрей, что Славик заговорит об этом. А что ему ответить?
      19
      Казалось, что самое трудное позади: фундамент, обвязка, столбы основы. И теперь спортзал будет расти, поднимаясь словно на дрожжах. Сделай у бруса с одного конца шип, с другого - паз и клади. Рядом следующий. Положил один брус - на дюйм простенок вырос. Два бруса - вдвое больше. И гони так до самого верха.
      Но незнакомое дело просто лишь в чужих руках да на языке.
      То брус кривой - не положишь же его - надо прямить, делая надрезы с выпуклой стороны. Но сколько? И как глубоко, чтобы он не "ослаб", надрезанный? То вдруг окажется, что такой на вид красивый, хорошо размеченный и - о, счастье! - аккуратно вырубленный шип не годится, в сторону смещен. А намного подтесывать его нельзя: из шипа получится "пшик" и тогда начинай все сначала. То незаметно для глаза начнет стена "заваливать" внутрь или наружу, и отвес ясно покажет, что работа никуда не годится.
      А тут еще этот проклятый дождь, и сапоги - склизь несусветная, того и гляди вместе с брусом брякнешься.
      - Одурел ты, Андрюха, - шипел Славик. - Здесь шип нужен, - и ядовито: Может, ты умеешь два паза вместе скреплять, тогда я извиняюсь. Прошу, - и освободил место.
      - Хватит, ну тебя к черту с остроумием...
      - Ничего что-то не выходит. Парни уже по второму венцу кладут...
      - Спокойно, не психовать.
      - Бугор, иди-ка сюда. Разберись с этой клеенкой. Уводит в сторону угол, и все.
      - Подождите, сейчас.
      Лихарь из-за спины спросил:
      - Кто, кого, куда уводит?
      Андрей обернулся. Лицо Антона Антоновича было мокрым, мокрой была и рука, которую протянул он Андрею:
      - Здравствуй, - и громче, для всех: - Общий привет, молодежь! - И снова к Андрею: - Так в чем дело?
      - Угол уводит, Антон Антонович...
      Лихарь глянул вдоль торца стены, надвинул поглубже фуражку, сказал:
      - Брус кривой. Маловато выпрямили. И вот здесь подтесать маленько надо. Снимаем. Ну-ка, раз-два... Еще один рез сделаем. А ты, Слава, пока заготавливай на следующий венец. Только попрямее выбирай.
      - Черт их разберет, - обиженно прогудел Славик. - Они вроде все прямые.
      - А ты вот так... - Лихарь припал к земле, почти лег возле штабеля брусьев, удерживаясь лишь на руках, прикрыл один глаз.
      - Вот так... В торец ему глазом стрельни, и сразу видно.
      Славик послушно опустился на землю и, убрав со лба космы, долго глядел одним глазом на брус, словно прицеливался.
      - Андрей, пилу, - командовал Лихарь.
      - Скоба, "Дружба" у тебя? Да ты оглох, что ли?!
      - Видимо, у меня.
      - Видимо, невидимо... Этого хохла я скоро драть буду, - угрюмо пообещал Славик. - Обрати внимание, бугор! Он все утянул. И пилу, и дрель.
      - Пороть хохла!
      - Он просто хозяйственный...
      - Пороть хозяйственных!
      - Поро-о-оть!
      Лихарь смеялся, закидывая назад маленькую головку в щегольской кожаной фуражечке. А взяв топор, лежащий подле стены, тотчас сморщился. Подбросив его, на лету перехватил поудобнее длинной четверней беспалой руки.
      Андрей, понимая, что Лихарю держать топор искалеченной рукой неловко, попросил:
      - Давайте я...
      Но Лихарь будто и не слышал, легко махал топором: ровная тонкая щепа валилась в сторону.
      - Ложим, - сказал он, поднимая брус, и закричал: - Бригадир! Иди сюда, с топором.
      Когда Володя подошел, Лихарь взял его топор, недовольно чмокнул губами, спросил:
      - Плотничал?
      - Приходилось.
      - По топору видно. Но ты же - бригадир. Почему у ребят не топоры, а колуны?
      - Понимаете, Антон Антонович, - замялся Володя, - как работали на лесоповале, так и...
      - Ясно, - оборвал его Лихарь. - Покажи людям, пусть переделают. Это же мучение, и точности никакой.
      - Давай, Андрей, следующий брус. Славик, готово?
      - Момент.
      - А ты с метром не суетись, - Лихарь присел рядом. - Тебе, веришь ли, всякий брус приходится метром мусолить. А ты шаблончик сделай. - Лихарь вытащил из кармана толстый, чуть не в руку, плотницкий карандаш и вычертил на листе толи шаблон, тут же топором его аккуратно вырезал.
      - Оп-ля! - обрадовался он. - Весело и красиво. Приложил и - фьють. Лихарь засмеялся. - Понял?
      - Ага.
      - Ну, поехали.
      Новый брус лег ровно.
      - Ладно, - подал Лихарь Андрею топор, - передаю эстафету боевой, трудовой и прочей славы. Не уроните.
      И пошел вдоль стен, высокий, сутулый.
      - Сейчас мы этим чертям покажем, - обрадовался Славик. - Чуть-чуть на меня. И еще чуть-чуть. Давай сверли, - и криком бригадиру: - Бугор, у тебя знамя есть?
      - Какое еще знамя?
      - Красное, конечно, переходящее. С надписью: "Самому лучшему строителю".
      - Нету.
      - Пойду сегодня командиру жаловаться. Должна же страна знать своих героев. Пусть меня флажком отметят.
      - У кого сверлилка?
      - Что ты его обухом гладишь, смотреть тошно. Ахни разок посильней.
      - Видимо, бугор, придется так и оставить.
      - Переверни. Внутренняя сторона будет штукатуриться.
      - Ты смо-отри... Какая красота! Бугор! Иди полюбуйся.
      - Сам приду полюбуюсь! Я не бугор, я живо порядок наведу, бракоделы.
      А дождь все сыпал и сыпал, и мокрое топорище скользило, норовило вырваться из руки. Сухим был лишь мох, которым прокладывали стены, заботливо прикрытый куском толи.
      - Парни, гляди, какие невесты пошли!
      - Где?
      - Вон, у столовой!
      - В синем плаще - ножки! Я тебе дам!
      - Э-зх, хоть поговорить за жизнь да за женщин.
      - А откуда эти подруги?
      - Тю! Не знаешь? Три дня как приехали. Из Куйбышева. Я уже познакомился. Окончили школу. Всем классом собрались в Сибирь. Все хвостом в сторону, а они плюнули и вдвоем приехали.
      - А где работать будут?
      - В столовой.
      - Хлебно.
      - Молодцы, девахи!
      - Ну, хорош, народ, кончай языком болтать, слышно ведь.
      - Мы что... Мы о них положительно.
      А дождь все сыпал и сыпал, и в поселке было серо и пустынно, только временами взвизгивала лесопилка и приглушенно бормотал движок электростанции, расстилая сизый дым по раскисшей холодной земле.
      И ругали дождь, но он был равнодушен к людским словам. И с надеждой искали хотя бы малую прогалину в небе - тоже напрасно.
      К площадке подъехал тягач, и Степан, выглянув из кабины, крикнул:
      - За брусом поидемо?!
      - Андрей, Слава, поезжайте. Только выбирайте попрямей. На двадцать четыре или на тридцать шесть. На восемнадцать не надо, возиться с ним.
      Радостно загоготав, ребята помчались к тягачу. Какая-никакая, а перемена в работе. Правда, нагрузить тягач брусом - дело нелегкое, особенно если лиственница пойдет, да сырая - хребет трещит. Нагрузишь, и руки трясутся, словно у контуженного. Но все же работа живая.
      Тягач, недолго пробежав по улице, остановился у высокого крыльца столовой.
      - Хлопцы, - сказал Степан. - Пошли перекусим трохи. Жинка повезла пацанку в Комсомольский, до больницы. Я утром и не ив.
      Ребята отказались. Через час обед. А в столовой та же еда, известная, уже опостылевшая: вермишелевый суп с тушенкой да тушенка с вермишелью.
      Из столовой на крыльцо шумно вывалила ватага людей.
      - Поел на рупь, а брюхо пустое! - раздался голос Ивана.
      - Тебе сейчас много надо. Ты при деле, при студентке.
      - Заткнись.
      - Не буду, не буду святого имени касаться. Как же, сестра отряда... Сестра... Подвинься, я рядом лягу.
      - А-а-а!
      Ребята выскочили из кабины. С высокого крыльца по ступенькам уже катился какой-то парень. Упав на землю, он вскочил и бросился вверх. Иван коротким ударом заставил его повторить путь.
      Парень снова поднялся. Но путь ему преградил Славик.
      - Хватит. Гонг уже прозвучал.
      - В гробу я твой гонг видел! - окрысился парень, отталкивая руку Славика.
      - Спокойно, товарищ, спокойно, - миролюбиво сказал Андрей, становясь перед Славиком. - Иван, в чем дело?
      - Да так, - спускаясь с крыльца, проговорил Иван.
      - Я же в шутку, а он, гад...
      - Ну, значит, пошутковали, - безразлично сказал Иван. - Ты пошутил, и я пошутил. Нравится, можем продолжить? - поднял он голову.
      - Что вы как фраера?! - вскрикнул маленький краснолицый человечек с белыми усиками. - Из-за бабы...
      - Тоже шутишь? - шагнул к нему Иван.
      - Ну, бей! Ну, бей! - рванул краснолицый на себе телогрейку.
      - Заслужишь - без просьб уважу, - и медленно сошел с крыльца, и так же медленно, не оглядываясь, пошел прочь.
      Трогая вспухшее подглазье, обиженный проворчал:
      - Ладно, не последний день вместе живем.
      - Языком надо меньше ляскать, халява! - оборвал его краснолицый.
      - Что за шум, что за гай? - выходя из столовой, спросил Степан. Поихалы?
      - Поехали.
      Андрей уже на гусеницу залез, когда за полу телогрейки его потянул краснолицый.
      - Два слова, - сказал он.
      Андрей спрыгнул на землю.
      - Я тебе вот что скажу, а ты уж сам соображай. Какой-никакой Ванюшка а человек, и играться с ним совестно. Большого ума не надо, чтобы его охмурить. Такая дева... День, два, ну, месяц она с ним поцацкается, а потом уедет. Куда ему деваться? Снова ведь к нам. А он мужик... с придурью. Так что не надо с ним баловать! - краснолицый глядел строго.
      Андрей ничего не ответил, полез в кабину.
      - Чего он? - спросил Славик.
      - Ты же слышал.
      - Слышал. А чего он?
      - Никак хлопцы мирно не живут, - трогая с места, сказал Степан. Пьяные дерутся и у трезвом виде драться начали. Прямо просются у тюрьму, и все. Их оттягают, а они просются...
      У лесопилки тягач нагрузили быстро. Тяжелые плахи с грохотом катились по кузову.
      - Кабину не сверните! - кричал Степан.
      До обеда три ходки сделали, вроде развеялись. А потом снова пошла прежняя песня: шип да паз, клади и давай следующий.
      Перед самым концом работы Володя вдруг закричал:
      - А ну, давай сюда, народ! Быстро!
      - Опять митинг, - сплюнул Славик и вытянул шею, пытаясь рассмотреть, что случилось на противоположном углу спортзала, который клали два Петра.
      - Пошли, зовут...
      Когда все собрались, Володя сказал:
      - Проводим семинар: как не надо работать. Глядите.
      Он приложил к углу отвес и оглянулся, приглашая убедиться, что позвал не зря.
      Все охнули: нитка отвеса постепенно уходила от стены.
      - Как же это вы, хлопцы?
      Петя-маленький бросился в атаку:
      - Ну и что? Вот вы какие, мужики! Прямо все чтоб тютелька в тютельку было?! Да? Ну, немножко скривили. Выведем, совсем незаметно будет.
      - Если не рухнет...
      - Не каркай. Сам-то угол ведешь лучше, что ли?
      - Проверь, - угрюмо ответил Скоба.
      - И проверю.
      Петя побежал вдоль стен по лесам, останавливаясь возле каждого угла, промеряя. От последнего он уже не спешил, а шел медленно, даже остановился, перевязал шнурки на кедах и, подходя к ребятам, засвистел что-то бравурное.
      - Убедился?
      - Тоже не сахар.
      - Так же, как у вас?
      Он промолчал, уселся на стену, закурил и отвернулся. Профиль его был надменным и обиженным.
      - Как же это вы, парни?
      - Вы что, без отвеса работали?
      - Все ты, детинушка, - ткнул локтем своего тезку Петя-большой. Глаз-ватерпа-ас...
      - А ты что?! Ты что?! У тебя головы нет!? Да?! Нашел стрелочника. Ага, я виноват, а ты ни при чем...
      - И я, конечно... Оба виноваты. Чего говорить... промахнулись...
      Володя ползал возле угла на коленях, прикладывая отвес то к одной стороне, то к другой, а потом забрал у Скобы окурок сигареты и задумался.
      Молчали, вздыхали один горше другого.
      - Ну, чего как на поминках расселись? - не выдержал Петя-маленький. Ругайте, так хоть в открытую, а не про себя.
      - Видимо, этим стену не выправишь, - выдохнул Скоба.
      - Ну, так придумай, как выправить, мудрец. Видимо-невидимо.
      - Хватит, ребята, ругаться.
      - Да, народ. Думайте.
      - Ты, бугор, тоже не сиди. Выправить можно стену, как ты считаешь?
      - Как ты ее выправишь? А дальше начнешь лепить, вон какое пузо будет.
      - Главное - не красота, а прочность.
      - Это - спортзал, а не комната смеха.
      - Можно попробовать потянуть талью.
      - А не рухнет от тали?
      - Смотря как тянуть.
      - Бросьте, мужики, только начали строить и собираемся уже туфту лепить. С одной стороны - талью, с другой - талью. Люди засмеют.
      - Разламывать - время терять.
      - Нажать можно.
      - Языком.
      - Как твой работает - вполне.
      Петя-большой, до этой поры молчавший, поерзал на месте так, что крякнули под ним доски, заговорил:
      - Переделаем... Правильно я говорю, Петро? - нагнулся он к тезке.
      - Переделаем, - вздохнул тот.
      По местам расходились молча. И еще минут десять не было слышно ни пил, ни топоров: каждый снова и снова промерял свои стены и угол. И звук отрываемых брусьев резал слух.
      А каким уродливым выглядело их детище! Выдранный угол скособочил постройку. Тошно было глядеть.
      - Ну что, строители? - засмеялся проходивший мужчина. - Шили - пели, а теперь порем и плачем.
      Даже Славик промолчал, вскинулся было, рот раскрыл, а потом махнул рукой и сгорбился, зашагал быстрее, обгоняя медленно идущих ребят, и от его сапог полетели ошметки грязи.
      * * *
      На улице разветрило. Поселок уже лежал в темноте, кое-где в окнах свет желтел, а непривычно высокое небо было сплошь усеяно небольшими облачками, одинаковыми до неправдоподобия. Казалось, что где-то у горизонта, невидимая за тайгой, пристроилась фабричка и штампует без устали и без лишнего раздумья эти розовые облачка, похожие на детское ушко. И сразу лепит их на медленно движущееся небесное полотно.
      - Как коралловые рифы, - задрал Славик голову.
      - Ты их видел?
      - Во сне. Розовые такие же.
      - Хватит... пошли.
      Андрей дежурил в сушилке. Печку он уже расшуровал докрасна. Сапоги на решетке расставил, одежду развесил поаккуратнее; а теперь они со Славкой дрова готовили на ночь.
      - Хватит так хватит, пошли греться.
      В сушилке, как всегда, было людно. Грелись после зябкого дня.
      - Боюсь, честное слово, - говорил кто-то. - Прямо никак не могу поверить, что дом наш - нормальный. Иной раз подойду к стене, упрусь посильнее, и кажется, что она шатается. Никто не пробовал?
      - Нет.
      - Ты это дело брось. Такой бугаина упрется - чего хочешь повалит. Нашел игрушку.
      - Это что... Ночью сплю. Снится, вроде я на капиталке, наверху, сверлю под шкант. И вдруг все валится. Как заору, как кинусь! Вон Сашка скажет. С кровати полетел. Лешка вскочил. Николай с Сашкой тоже. Не поймут ничего.
      - Я думал опять пожар... Орет...
      - Типун тебе на язык. Наговоришь.
      Невдалеке истошно взвыла бензопила и заглохла. А через минуту затарахтела, спеша и захлебываясь.
      Славик в дверной проем выглянул, озабоченно сказал:
      - Где-то возле нашего спортзала. Может, его враги пополам перепиливают?
      - Да это два Петра. Уголок свой кладут.
      - А-а, бракоделы.
      - Ага. Говорят, помрем, но все сделаем.
      - Спешить другой раз не будут.
      Андрей вышел на улицу, последнюю охапку дров забрать.
      В небе остывали облака, покрывались серым налетом пепла. Из какого-то вагончика доносилось:
      За белым металлом,
      За синим углем.
      За синим углем,
      Не за длинным рублем...
      Из тайги, на опушку, клубясь, выползал туман.
      Болтун, пробежав мимо Андрея, сел у дверей сушилки, ожидая. Следом хозяин шел, Прокопов, с Леночкой на руках.
      - В штабе кто есть? - поздоровавшись, спросил он Андрея.
      - У нас сейчас здесь штаб, - показал Андрей на сушилку. - Где потеплее. Гриша тут, а командир к харьковчанам уехал.
      Григорий, услыхав голос Прокопова, вышел на порог.
      - Заходите, заходите, - пригласил он. - Погрейтесь.
      В сушилке Болтун возле печки улегся. Светлые блики огня играли на его рыжей шерсти. Леночка, Славика узнав, глаз с него не спускала, но подходить стеснялась, пока он не поманил ее. Тогда она соскользнула с отцовой коленки, подбежала к Славику.
      - Ленуша, Ленуша, навостри-ка уши и меня послушай, - негромко начал Славик. Леночка глядела на него завороженно.
      Прокопов, освободившись от дочки, закурил, сказал Григорию:
      - Сможем четыре человека поставить на детсад?
      - А что там?
      - Полы, потолки, засыпка, окна-двери, крыльцо и по мелочам: погреб, туалет, забор. Всего понемногу, и все надо делать.
      - Опять крайние, - вздохнул кто-то.
      - А куда их девать? - кивнул Прокопов на дочку. - Таскаем за собой, как кутят.
      - Откуда же людей снимать? - продолжил тот же голос. - На всех объектах в обрез. Ставили бы своих. Они же начинали делать? Пусть кончают.
      Прокопов к печке подошел, сел на чурбачок.
      - Ну, давайте наших, - согласился он и, взяв кочережку, принялся шевелить ею прогорающие поленья. Мягко ухнула, распадаясь и оседая, гора углей.
      - Давайте наших... - повторил Прокопов. - Жилье, восьмиквартирка и общежитие. Снимем?
      - С жилья нельзя.
      - Дальше. Теплотрасса. С нее?
      - Тоже, конечно, не стоит.
      - Школа. Медпункт. Еще два жилых дома, - ровно перечислял Прокопов, набивая печку поленьями. - Бытовка лесопилки. Столярка. Все.
      - В общем, мы крайние.
      - Крайние не крайние, - повернулся Прокопов к ребятам. - Я думаю, вы разозлитесь и сделаете быстро. Так что подумайте, посоветуйтесь и ставьте хороших людей. Я вас очень об этом прошу. И как отец. Куда же их девать?
      Вспыхнули новые поленья в печурке. Прокопов, освещенный их неверным пламенем, глядел на дочку.
      Леночка вдруг встрепенулась, спросила у Славика о времени и, подойдя к отцу, решительным тоном сказала:
      - Папа, пошли домой. Тебе пора спать. Болтуша, тоже пошли. Я вас сейчас ужином накормлю.
      Прокопов взял дочку на руки, попрощался. Григорий поднялся его проводить. Задремавший Болтун бросился за хозяином. Андрей следом вышел.
      На улице посвежело. Даже холодом тянуло.
      В тишине было хорошо слышно, как звенит о чем-то Леночка, а ей вторит неторопливый отцовский басок. Долго было слышно. Голоса глохли, удаляясь. Вот уже Прокопова совсем не слыхать. А только Леночка еще звенит и звенит, уходя. И что-то печальное чудилось в этом тонущем во тьме и тишине детском голоске.
      - Гриша? - негромко спросил Андрей. - А что у него с женой?
      - Откуда я знаю? - вздохнул Григорий. - Уехала она. Вроде мать заболела. Но что-то... Какие-то разговоры... Не знаю.
      Ребята из сушилки потянулись в вагончики. Андрей сапоги переставил на решетке и возле, чтобы все хорошо сохли, и уселся читать.
      Время от времени, дабы наплывающую дрему разогнать, он оставлял книгу, оглядывал свое хозяйство и шел на улицу, бродил по лагерю, мимо спящих вагончиков.
      В один из таких походов возле столовой он услышал шаги.
      - Что ж ты бродишь всю ночь одиноко? - пропел Андрей в темноту и почувствовал холодок внезапного страха.
      - Андрей?
      - Зоя, что так поздно?
      Остановившись против Андрея, Зоя молчала. Было темно, но Андрей чувствовал, что смотрит она на него. И от этого невидимого, но осязаемого взгляда, Андрею стало не по себе.
      - Что с тобой? Что случилось?
      - Что случилось, что случилось, что такое получилось, - медленно проговорила Зоя.
      - Что с тобой? - громче сказал Андрей.
      - Не кричи. Спят, - дважды капнула словом Зоя. - Ничего не случилось.
      - Спроси: как жизнь, ответят: ничего. Но это ничего еще не значит. Так?
      - Так. А ведь нам скоро уезжать. Меньше месяца.
      - Ты не рада?
      - Рада-то рада...
      - Знаешь, Иван сегодня какого-то парня...
      - Знаю, - перебила Зоя. - Знаю. Ох, Андрюша, влезла я зря, кажется.
      - Куда влезла?
      - Как куда? Нам ведь скоро уезжать.
      - Ну и что?
      - А как же Иван?
      - Что Иван?
      - Плохо ему здесь будет.
      - Оставайся. Все давай останемся возле Ивана. Будем его охранять.
      - Не надо смеяться. Мне его жалко.
      - Что здесь людей хороших нет?
      - Есть. Но для них он - Ваня Бешеный Судак.
      - А Лихарь, Степан, Прокопов да и другие, мы их просто не знаем.
      - Это верно. Может, и не пропадет. А может, и пропадет, - твердо добавила Зоя. - Все равно, уедем, а душа неспокойная будет. Вроде могли помочь человеку, а вот так... не захотели, что ли. Не знаю...
      Андрей проводил Зою к вагончику, а у самых ступеней она зашептала:
      - Послушай. Может быть, Ивану отсюда уехать? Например, к нам в Волгоград.
      - Не знаю. Это у него надо спросить.
      - Он и там будет работать. Только рядом с нами. Так лучше будет.
      - Не знаю... Нужно у Ивана спросить. А так пустой разговор. Иди, спи, Заяц. Спросим завтра. А то скоро подниматься.
      И снова Андрей в сушилку пошел, читал там. Но чтение в голову не лезло. Глаза шли по строкам, а думалось о другом. О Зое, об Иване, о Наташе.
      20
      В клубе мест не хватило, и многим пришлось устраиваться на принесенных из лагеря стульях и скамейках.
      У дверей скандалили неряхи: "амбалы" из бригады Барабанова, с красными повязками на рукавах, гнали в шею любого, чей внешний вид был непраздничным. В экстренных случаях вмешивался сам Семен, и его решение обжалованию не подлежало.
      - Гляди на меня, - басил он и тяжело поворачивался налево и направо, демонстрируя аккуратно постриженные усы и бородку, отглаженные брюки и рубашку. - А теперь на себя, - и легонько подталкивал спорящего к большому зеркалу, стоящему у входа.
      - Мета-мор-фозируйся, - предлагал Семен и удалялся.
      И вправду, странно гляделся бы неряшливый человек в праздничной толпе, в сегодняшнем клубном зале. Его стены нежно-салатного цвета, казалось, раздвинулись. Светлее и выше стал потолок, может быть, потому что усеян он был нечастыми квадратами густого зеленого, голубого и алого цвета. И электрический свет ламп смешивал отблески этих ярких квадратов, и зыбкие акварельно-тонкие полутени окрашивали потолок. И он чем-то напоминал вечернее небо в пору белых ночей.
      На стене, где чернели квадратные оконца кинобудки, властвовали голубые елки. Среди этих незатейливых елочек стояли изящные, словно балерины, нефтяные вышки. И дома. А чуть поодаль сидел человек. Тяжелорукий, круглолицый, он покуривал и глядел на елки, на вышки, на дома, что столпились у его ног. И чудилось, что вот сейчас докурит человек сигарету, тщательно затушит ее, поднимется и начнет ставить новые дома и вышки, добро, что есть еще на стене свободное место.
      Андрей сидел недалеко от входа и, рассеянно балагуря с Володей и Наташей, чутко слушал каждое слова входящих. "О-го-го! - изумлялся кто-то. Дворец съездов. И Андрею делалось легко, он распрямился, радостно оглядывая зал и людей. "Придумают. Елки уж не могли похожие нарисовать, - хмыкал кто-то. - Стиляги". И он съеживался на стуле.
      - Поздравляю, Андрей! - громче, чем надо бы, сказал вошедший Лихарь. Полная и окончательная победа! - воскликнул он, еще раз окинув взглядом зал, взмахом узкой, четырехпалой руки приглашая полюбоваться всех окружающих.
      - Я, что ль, один, - сконфуженно забормотал окончательно счастливый Андрей. - Вот Славик, Володя. И Наташа с девчатами красили. Да мало ли кто?!
      - Ну-ну, - понимающе кашлянул Лихарь и уже деловым тоном спросил: - А фойе успеем сделать?
      - Постараемся, - облегченно вздохнул Андрей и совершенно успокоенно заговорил: - Только, знаете, Антон Антонович, фотоувеличитель нам надо, большой. Не достанете?
      Они разговаривали о деле, пока не пришли командир с Григорием и не завели свою обычную песню.
      - Я был сейчас в столярке. Станки на половую доску не настроены.
      - Горе ты мое горькое! - схватился за голову Лихарь.
      В ожидании начала трубно завели возле сцены:
      - При-и-бежали в избу дети,
      Второпях зовут отца-а...
      И дурашливо пустился кто-то в пляс:
      - Ах, тятя, тятя, наши сети
      Ах, притащили мертвеца
      Но погас свет, и заиграла музыка. Начался концерт.
      Все было сегодня хорошо: и Славкин оркестр, и песни, и остальное. Даже "хохлячью песню" по просьбе Степана исполнили, "Червону руту". И танцевали весело. Правда, Андрею танцевать с Наташей почти не пришлось. Девушек было мало, и, когда очередной кавалер учтиво склонял голову, Андрей только руками разводил. И все время из танцующей толпы жердью торчала тощая фигура Лихаря.
      Наконец Андрею стоять надоело, и он позвал Наташу.
      Из клуба они шли деревянным тротуаром.
      - Куда пойдем? - спросила Наташа.
      - Куда-нибудь да по-ойдем, - сказал Андрей, стараясь окать по-наташиному.
      - Не дразнись... Раз у нас так говорят, - серьезно и необиженно сказала Наташа.
      - И не думаю дразнить. Мне нравится. Я сам хочу научиться, - он задрал голову и сказал в небо: - по-ойдем, хо-оро-шо, говорят.
      - Поживи меж нас, и сам не заметишь, как научишься.
      Так, не сходя с тротуара, они до школы добрались, потом вернулись назад.
      - Наташа, - остановился вдруг Андрей. - Идея. За мной... - и потащил ее за руку.
      - Куда... Куда?
      - Пошли, пошли, - торопил Андрей. - Пошли.
      Лишь у самой тригонометрической вышки Наташа поняла.
      - Ты чего? - охнула она. - Лезть хочешь?
      - Конечно.
      - С ума сошел! Ночью. Я и днем-то туда не лазила, боюсь.
      - Ничего. Днем ерунда. А вот сейчас... Наташа, ну, не трусь. Полезли. Прошу тебя.
      Наташа сдалась.
      По лестницам они поднимались осторожно и потому долго. В темноте перекладины приходилось искать ощупью. Андрей уже было начал жалеть о затеянном. Казалось, не будет конца этому пути вверх и вверх, во тьму. Земля с ее редкими тусклыми огнями была уже далеко-далеко, а все новые и новые перекладины нащупывала рука.
      Но вот серым квадратом обозначился люк. Они вылезли на площадку. Встали и замерли.
      Было тихо и очень звездно. Конечно, и там, внизу, еще несколько минут назад на них глядело августовское звездное небо. Но здесь, над землей, над тайгой, в вышине бродили туманные отблески небесного полыхания. И оттого было светло. Светло... И немного страшно. Потому что вокруг лежала не родная земля, а чужой, хоть и прекрасный, но мертвый мир, не тронутый теплым человечьим дыханием.
      Андрей обнял Наташу, почувствовал, что она вздрагивает. "Замерзла?" шепнул он. - "Немножко". Он прижался теснее.
      Чей-то говор послышался внизу, у подножия вышки. Площадка стала легко вздрагивать в такт шагающим по лестнице людям.
      - Надо предупредить, - быстро шепнула Наташа. - А то испугаются, упадут еще.
      - Кто там? - в голос сказал Андрей. - Мы - люди.
      - Мы тоже с планеты Земля, - отозвалась Зоя. - Мы с Иваном.
      Они, наверное, и до середины не добрались, когда подошли Славик, Григорий и Володя.
      - Вперед! - заорал Славик. - В космос! К звездам! Ну, Заяц, погоди, я тебя и там достану!
      - И ты туда же? - спросил Григория Володя.
      - Конечно. Пошли, мариман, не трусь.
      - Связал меня черт веревочкой с некоторыми, - сокрушенно проговорил Володя.
      А наверху, на площадке, Наташа повернулась лицом к Андрею и, почти касаясь губами его лица, зашептала:
      - Я тебе сейчас скажу... скажу. А ты мне потом ничего не говори. Ни сейчас, ни потом... Ладно? Я тебя очень прошу. Мы скоро разъедемся. И не надо никаких слов говорить, никаких обещаний. Вот мы разъедемся и поймем. Ведь не война сейчас. Ты знаешь, где я живу, а я - где ты. Разъедемся, и тогда все решится. Если забудешь на другой день, что ж... Тогда... Тогда останется для нас нынешнее лето, как светлый наш денечек в молодости. А я... Я до смерти тебя не забуду.
      Она глядела на Андрея широко раскрытыми, будто испуганными глазами. Видно, и впрямь запоминала его накрепко, чтобы никогда не забыть.
      Площадка была просторной, и все, конечно, уместились.
      - Да-а, - сказал Володя. - Занес черт. Рухнет вот сейчас.
      - Есть надо меньше, - завелся было Славик.
      Но Зоя его остановила.
      - Не надо, ребята. Это же как в космосе... Ведь больше такого не будет в жизни. Понимаете, в жизни...
      Может быть, и в самом деле стоял тот час, который выпадает человеку раз в жизни.
      В ночном небе сегодня было все: и четкое, такое близкое звездное кружево, и редкие тяжелые капли матовых светил, и даже рдяных, с зеленоватым отблеском, и светлый туман близких галактик, и серебристая пыль далеких-далеких миров.
      * * *
      Августовская ночь была долгой и прекрасной. Но не вечной. Начинался новый день.
      Первой почуяла его яркая большая звезда, всю ночь простоявшая в северной стороне, низко над светлой полоской, не угасшей с вечера. В теми звезда колдовски мерцала, отливая то зеленым, холодным, то живым красным светом; но ни тот ни другой не был похож ни на земную изумрудь, ни на земной же багрянец. Это был ночной свет, из другого мира, и при нашем дне ему жизни не было. И потому лишь шевельнулась светлая полоска на краю неба и начала расти, почуяв свой час, как тронулась прекрасная и далекая звезда в свой последний в этой ночи путь. Тщетно старалась она, поднимаясь все выше и выше, убежать от губительного для ее красы утра: половодьем вширь и ввысь лился новый день. А звезда все блекла и тускнела: сначала исчезли ее редкостной красоты зеленые и красные переливы, осталось лишь яркое белое пятнышко, а потом и оно помутилось, растворяясь в набегающем утре, и пропало совсем. Да и как было не поблекнуть этому, пусть и прекрасному, зернышку, когда рядом рождалась новая великая, в полнеба, звезда.
      Самый край земли был оторочен темно-синей, скорее даже фиолетовой, словно градовое облако, полосой, а из-за нее поднимался красноватый, дымного пожара свет - эти густые тяжелые краски лежали на земле, а над ними, ввысь, легкими их испарениями поднимались друг над другом алые, желтые и, наконец, тончайшие акварельные зеленоватые тона, захватившие добрую половину неба.
      А на земле утро еще не наступило. Лишь посветлело вокруг.