А значит, его можно убить.

Вот только эта проклятая повозка… Она никак не шла у Каркума из головы. Он долгое время стоял и смотрел на сияющую точку на магической карте Хазгаарда, пока ему не стало казаться, что это зрачок Черного божества, наблюдающего за ним из самых глубин мироздания.

– Помоги нам, – обратился к покровителю расы джиннов Мудрейший, но божество, как всегда, не удостоило его ответом. Оно говорило только с владыкой Сарконом, и это обстоятельство сводило Каркума с ума.

Москва 2006 г. н.э.

Нет ничего хуже неизвестности. А когда неизвестность сопровождается ожиданием чуда, жизнь ваша, и без того нелегкая, становится совершенно невыносимой. В осень две тысячи шестого года банкир Иван Васильевич Митрохин отчаянно мучился неизвестностью, но более всего его сводило с ума промедление судьбы, которая никак не желала меняться к лучшему. Казалось бы, бравые балансировщики уже должны добраться до Нью-Йорка и взяться за того негодяя, из-за которого он испытывает мучения, но по какой-то неведомой причине ничего не происходило. Иван Васильевич уже стал за них беспокоиться – не случилось ли чего-нибудь в дороге. Вдруг самолет, на котором они добирались до далекой Америки, потерпел крушение над территорией Украины? Вдруг в очередной раз доблестные ПВО приняли пассажирский лайнер за учебную цель?..

Все то время, пока вызванные колдуньей джинны добирались до иного континента и искали распроклятого Джона Смита (или как там его звали на самом деле, будь он неладен), мучители Митрохина скрупулезно выполняли возложенные на них «распроклятым» обязанности. А именно – регулярно били Ивана Васильевича. Правда, несильно, скорее для порядка, чтобы он не чувствовал себя слишком комфортно, а Джонни жилось еще лучше.

Явного удовольствия от побоев здоровяки не получали. Выполняли свои обязанности с монотонностью работы на конвейере. Кормили пленника откровенными помоями. Иван Васильевич жестоко мучился. Ежедневно его посещали красочные видения: в них распроклятый балансовый двойник – американская морда – уплетал за обе щеки разносолы и разнообразные копчености.

А еще джинны заставляли Митрохина трудиться, как не трудился он никогда в жизни, будучи баловнем судьбы, склонным к интеллектуальному труду. Покуда Смит нежился на пляже в Малибу, тиская за талии блондинистых фотомоделей, и скалился голливудской улыбкой в объективы фотокамер («встаньте там, вот там, очень хорошо, теперь снимайте»), Митрохина подвергали наказанию ежедневным физическим трудом.

«Ну, ничего, – думал узник, стирая ладони лопатой в кровь, – скоро, дружок, до тебя доберутся Семнадцатый и Четыреста двадцать четвертый, – повторял Митрохин как заклинание, вспоминал их борцовскую стать и злорадно улыбался. – Уж они-то вышибут тебе твои белые зубы. Вот тогда мы похохочем, Джонни. Посмеемся тогда с тобой на славу, сукин ты сын».

Московские заморозки, как это часто бывает в конце ноября, сменились оттепелью. Едва выпавший снег растаял. Стоя по колено в липкой осенней грязи, то и дело поскальзываясь на жирных кусках вывороченной земли, Митрохин день за днем вскапывал огород. Работа эта раздражала его еще и тем, что была никому не нужна. Так, бывает, трудятся в российской армии солдаты-срочники.

В воспитательных целях им дают удивительные задания – вырыть траншею, зарыть траншею, вырыть траншею, зарыть траншею. Знамо дело, тяжело в учении – легко на матобеспечении.

Что касается Митрохина, то он в армии никогда не служил. Практичный до мозга костей в своей тридцативосьмилетней жизни банкир очень редко совершал поступки, лишенные смысла. Чаще всего он действовал, тщательно все просчитав и взвесив.

Не делал ни одного лишнего движения, не разведав обстановку. И сейчас отчаянно мучился. В самом деле, издевательству он подвергался поистине изощренному – не только пытке физическим трудом, но и мощнейшему психологическому стрессу.

Как можно круглые сутки делать то, что никому не нужно, и сохранить здравый рассудок. Солдаты-срочники могли, Митрохин нет.

За его тщетными усилиями, по обыкновению, наблюдал Тринадцатый. Молодчик сидел на лавочке (подстилал под себя полиэтиленовый пакет, стервец) и обсасывал странную вещицу, напоминающую издалека, откуда только и мог его наблюдать пленный банкир, здоровенную кость. Митрохин боялся даже предположить, что это за штука на самом деле. Слишком страшно было об этом думать. Еще окажется какой-нибудь значимой частью человеческого организма. Когда-то давно он читал в одной развлекательной газетенке, где писали о всякой мистической бредятине, что джинны, дескать, согласно древним рукописным источникам, питаются костями и экскрементами животных. Автор ссылался ни много ни мало на Коран и даже приводил соответствующий стих из священной книги мусульман. Доподлинно припомнить стих Иван Васильевич, конечно, не мог, но что-то такое в общих чертах всплывало у него в памяти время от времени. И то, что он помнил, пугало его до нервной икоты.

«Великий Дарвин доказал в свое время, – размышлял Митрохин, – что человек мало чем отличается от животного. Если балансировщики питаются костями и экскрементами животных, как знать, может, они и человечинкой не брезгуют?! Подумать только, жрать говно. В натуральном виде. Даже представить такое противно. Не дай бог, они начнут это проделывать у меня на глазах».

А зрелище, кстати сказать, действительно было не из приятных. Тринадцатый порой так увлекался обсасыванием «куриной кости», что глаза у него закатывались, делались белесыми, как у слепца, и зеленая отчего-то слюна текла по гладкому подбородку.

Стирая со лба трудовой пот (нечасто в жизни ему приходилось так тяжело трудиться), банкир бормотал про себя молитву. Он был совсем не уверен, что «Отче наш» поможет ему избавиться от Балансовой службы. Быть может, их скорее изгнал бы какой-нибудь отрывок из Корана. Но, увы, познания в этой области у Ивана Васильевича были самые поверхностные. «Аллах акбар!» – вот и все знания. Даже обидно.

Митрохин в конце концов решил не обращать внимания на некоторые явные странности в поведении похитителей и думать о Тринадцатом и Двести тридцать седьмом как об обычных бандитах.

Слишком страшно было принять за действительность то, что он находится в плену у мифических существ, которых, в принципе, не должно существовать в природе. Каждый день он бормотал про себя: «Они люди, люди, просто люди!» – стараясь убедить себя в человеческом происхождении балансировщиков, но каждый раз натыкался на что-нибудь указующее на их потустороннее происхождение. Колючий, нечеловеческий взгляд маленьких глазок, зеленая слюна на подбородке жующего «куриную кость» Тринадцатого или какие-нибудь необычные поступки, совершаемые время от времени похитителями. Двести тридцать седьмой, к примеру, следовал четкому ритуалу – два раза в день он забирался на гребень крыши и вглядывался в небо, приложив ладонь козырьком ко лбу. А Тринадцатый любил усесться на усыпанную гравием дорожку и, закрыв глаза, раскачиваться.

В таком положении он мог пребывать долгие часы.

Но чаще всего Митрохин начинал бормотать молитву, когда оба балансировщика выбирались из дома на лужайку и устраивали форменное побоище. В ход шли бревна, доски, кирпичи, строительный мусор. Были у них и излюбленные предметы для драки. Тринадцатый ловко орудовал бетонной плитой, вырванной из фундамента дома – как не завалилась терраса, оставалось загадкой. А Двести тридцать седьмой умело дрался полной гудрона бочкой, которая весила не меньше трехсот килограммов. Разминку джинны устраивали, как правило, после полудня. Все это время Митрохин слушал их дикие вопли, хаканье, звуки ударов и треск досок, копал и молился, молился и копал.

Между собой похитители переговаривались беззвучно. То, что они именно общаются, а не стоят друг против друга, как пара молодых бычков, собирающихся столкнуться лбами, Иван Васильевич понял по причудливой мимике. Обычно невыразительные лица их в этот момент оживали – начинали гримасничать, приподнимать брови, шевелить ртом. Митрохин мог бы поспорить, что они не просто валяют дурака, а передают телепатически информацию. Сам заговорить с джиннами он даже не пытался, испытывая перед ними почти священный ужас. Да и они не удостаивали Митрохина беседой, только командовали: «Вставай, толстая свинья! Пошевеливайся, человечек!»

По вечерам, когда его заставляли вернуться в полутемный подвал, освещенный одной тусклой лампочкой на сорок несчастных ватт, банкир строчил на машинке – шил брючные костюмы для полных женщин, используя выкройки старой «Бурды». Изощренное издевательство со стороны Балансовой службы заключалось еще и в том, что взамен современной электрической машинки (Zinger или Bosh на худой конец) мерзавцы снабдили его допотопным агрегатом. Иллюстрация тяжкого труда белошвеек в дореволюционной России, он представлял собой массивную конструкцию с широкой педалью над полом. Ее надлежало раскачивать, чтобы механизм пришел в движение, и игла пронзала грубую ткань, оставляя за собой ровную нитяную строчку. Машинку Иван Васильевич возненавидел люто и сразу. Что называется, с первого взгляда.

Он перевернул страницы глянцевого еженедельника. Сложный рисунок выкройки пугал, сулил невыполнимую задачу и заставлял ненавидеть балансировщиков все сильнее. Он покрутил журнал в руках, примеряясь, с чего начать. Предстояла работа над брючным костюмом для дам. Получится скорее всего нечто похожее на тюремную робу. Но качество и не требовалось – главное, чтобы от непривычной и унизительной работы Митрохин ощущал собственную никчемность и бесконечное отчаяние. Пленник вздохнул. В животе бурчало.

Хотелось есть. Пить. Да и в уборную не мешало бы сходить. Но он знал, что, если начнет стучать и проситься на двор, его никто не выпустит. Выпускали строго по часам. Фашисты.

Иван Васильевич облизал сухие губы, нажал на педаль, подавая ткань. Стопу ломило, натруженная икроножная мышца отдавалась болью. Когда глубокой ночью Тринадцатый заглядывал в подвал и сообщал, что он может поспать, Иван Васильевич, сильно хромая, ковылял до брошенного в угол полосатого матраса. Из дырок между полосками торчали клочки грязной ваты.

В подвале царили сырость и холод. Всю ночь Митрохина колотил озноб. А еще мучили жажда и голод. За неделю, проведенную в сельском домике, он осунулся и посерел лицом. Ему стало казаться, что жизнь беспросветна, что она представляет собой бесконечный экзистенциальный ужас расплаты за то, что когда-то прежде ему было хорошо. Он начал задумываться о том, что за все в жизни надо платить, что не бывает радости без последующей скорби и не бывает преуспевания без последующего падения.

Но, выкручивая перед сном лампочку, сам он не погружался во тьму и никогда не терял присутствия духа. Другой бы на его месте, может, подчинился обстоятельствам или сделал все возможное, чтобы задобрить похитителей. Но не таков был Иван Васильевич Митрохин. Уже на третий день он стал вынашивать планы мести, замышляя побег и последующие убийства Тринадцатого и Двести тридцать седьмого. Его останавливало от совершения опрометчивых поступков только осознание того, что скоро (уже очень скоро!) Семнадцатый и Четыреста двадцать четвертый доберутся до Америки, и тогда жизнь его снова превратится в сказку – теперь прошлое выглядело волшебно и недосягаемо. К тому же его не оставляло беспокойство, что он чего-то не понимает в общемировом порядке.

Точнее, совсем ничего не понимает. Была во всем происходящем какая-то не правильность, нечто такое, что делало работу Балансовой службы невозможной. Не может же Балансовая служба, в самом деле, бороться сама с собой! И что произойдет, когда джинны начнут создавать неприятности и Джону Смиту, и ему одновременно. Значит ли это, что следом за чередой неприятностей его ожидает необыкновенная удача, а затем снова – неприятности и удача – и так до скончания веков. Или же и для него, и для Джона Смита настанут дни благоденствия?! Или оба они окажутся за бортом современности? Нет, что-то здесь явно не так, но что именно, Митрохин никак не мог для себя уяснить.

И все же он решился на побег…

Это случилось на восьмой день пребывания банкира в дачном домике. Солнце уже клонилось к закату. Митрохин стоял и вяло ковырял лопатой мерзлую землю, когда Тринадцатый вскочил со скамейки и помчался прочь, ломая кусты жасмина.

Иван Васильевич обернулся и увидел, что вдоль забора трусит лохматая собачонка. Тринадцатый схватился за доски, прижался к ним лицом, стараясь дотянуться до ноги животного. Собака отпрыгнула, остановилась в нерешительности. Оскалилась и зарычала. Балансировщик поднялся на ноги, отошел на пару шагов, явно собираясь перемахнуть через забор. Митрохин остолбенел, его колотила дрожь. «Беги! Беги!» – хотелось крикнуть Ивану Васильевичу. Словно услышав его немой вопль, собачонка взвизгнула и помчалась прочь. Тринадцатый взял забор одним махом и ринулся следом.

Только его и видели.

Иван Васильевич мгновенно осознал, что его никто не охраняет. Он воровато оглянулся кругом, понял, что действовать надо быстро. Такая удача не повторится. И кинулся к забору, попытался на него вскарабкаться, но у него ничего не получилось – от низкокалорийной пищи он сильно ослаб. К тому же давали себя знать проблемы с лишним весом. Несмотря на усиленную диету, за неделю не похудеешь. С первой попытки ничего не вышло. Потом нога нащупала опору. Банкир кое-как вскарабкался на забор и, отломив пару досок, спрыгнул с другой стороны. Здесь рос густой ельник, высаженный с тем, чтобы скрыть от лишних глаз участок. Иван Васильевич продрался через колючие ветки, расцарапав лицо и руки. И побежал прочь со всей возможной скоростью, на какую только был способен. О чудо! Впереди он увидел человека! Бодрой походкой со стороны леса шел бородатый местный житель. На нем была военная гимнастерка и вязаная шапочка вроде тех, что раньше носили лыжники.

– Помогите! – заорал Митрохин изо всех сил.

Человек остановился. Иван Васильевич бежал к нему по неровной траектории, шатаясь, словно пьяный. – Помо-о-огите!

– Что случилось?! – незнакомец отступил на шаг.

– Спасите меня! – выпалил Митрохин и схватил человека за плечи, – они… они гонятся за мной. Меня похитили. Бандиты. Двое бандитов.

– Не боись, – мягко проговорил незнакомец.

Иван Васильевич заметил, что смотрит он куда-то ему за плечо, и обернулся. По проселочной дороге, мягко ступая, шел Тринадцатый. Казалось, он никуда не спешит.

– Он! – крикнул Митрохин, прячась за человека. – Он – один из них! Они похитили меня!

– Да не боись ты, сейчас разберемся…

– Вы не понимаете, они – зло! Они – само зло! Это даже не люди!

– Спокойнее, – незнакомец обнял Митрохина за плечи.

– Все нормально, Алексей, – сказал Тринадцатый, – я уже здесь.

– Что? – не понял Иван Васильевич и рванулся, но незнакомец в армейской куртке вцепился в него мертвой хваткой. Тринадцатый в несколько прыжков оказался рядом и ударил Митрохина ребром ладони по шее. Плечо тут же онемело, рука повисла, как плеть. Иван Васильевич грудой осел на землю.

– А я иду, смотрю – бежит, – поделился предатель рода человеческого, – я ажио опешил поначалу. Вы бы поаккуратнее, что ль.

– У нас все под контролем, – успокоил его Тринадцатый, – принес то, что мы просили?

– А як же ж, – Алексей скинул с плеча рюкзак и встряхнул, – вота, все тут, и кости бычачьи, и консервы. У-у, как смотрит…

Митрохин глядел на предателя с лютой ненавистью. Ушибленной шеей он боялся даже пошевелить. И чувствовал, как в нем медленно зреет неудовольствие собой, тем, что он, крепкий мужчина в полном расцвете сил, оказался жертвой. Он, бывший комсомольский активист, затем член институтской партийной ячейки и, наконец, банковский работник, всегда активный, всегда на острие общественного движения, теперь находится в подчинении у каких-то антиобщественных сил, которые и к обществу-то имеют очень далекое отношение. Во всяком случае, к человеческому обществу. Балансировщики, мать их.

– Я тебя найду, – пообещал Митрохин.

– Да я тебя! – Алексей замахнулся, но Тринадцатый остановил его, подняв указательный палец:

– Не надо, это лишнее.

– Да? – предатель сплюнул сквозь зубы. – Ну тогда ладно, а то бы я ему показал, как со мной надо разговаривать.

– Тринадцатый, тебе не кажется, что этому гаду живется чересчур хорошо? – поинтересовался Митрохин, глядя по-прежнему в глаза Алексея.

– А, – вскинулся тот, – чего ты говоришь?

Бредишь, что ли?

– А то, что Балансовой службы на тебя нет! – рявкнул Иван Васильевич. – Будь моя воля, я бы тебя так отбалансировал, что тебе бы мало не показалось!

– Точно, бредит, – поднял брови Алексей. – Умом тронулся?!

– Сам ты умом тронулся! – огрызнулся Митрохин.

Не обращая внимания на разговоры людей, Тринадцатый передал Алексею две извлеченные словно из воздуха бутылки «Столичной». Взвалил банкира на плечо, взял в руку рюкзак, полный костей и консервов, и затопал к дому. Предатель погрозил Ивану Васильевичу кулаком. Тот в ответ презрительно скривился. В жизни ему приходилось встречаться с самыми разными людьми. Подобную породу он хорошо изучил. Сталкивался с такими субчиками еще в институте, а уж когда стал работником банковской сферы, много чего от людей навидался. Эти готовы мать родную продать, если увидят для себя хоть какую-то выгоду. И все же есть на свете высшая справедливость. Как правило, утратив всеобщее доверие и веру в себя, они оказывались за бортом жизни.

Митрохину очень не хотелось думать, что эта высшая справедливость имеет какое-то отношение к Балансовой службе. Тем не менее приходилось принимать ее в расчет. Такая привычная и простая картина мира потерялась за наслоением новых фактов. Действительность отныне воспринималась Иваном Васильевичем как сложная головоломка, плод воображения безумного изобретателя. Многомерная вселенная, антропоморфные поля, колдунья, которая творит подлинные чудеса, и мифические существа из арабских сказок, что называется, во плоти. А один из них даже тащит его на плече, без видимых усилий…

Ивана Васильевича водворили в подвал, на причитающуюся ему территорию, в зловонный отвратительный угол, выбранный для него балансировщиками. Тринадцатый и Двести тридцать седьмой улыбались, покидая место заключения. Митрохин с тоской оглядел серые стены. Взгляд его уперся в цветастые журналы мод. Он взревел и изо всех сил пнул швейную машинку. Напрасно. Только пальцы отбил. Прыгая на одной ноге, Иван Васильевич сдерживал рвущийся наружу крик. Ему не хотелось, чтобы крепкие, здоровые балансировщики торжествовали, наслаждаясь его страданиями.

«Не дождетесь!» – пробормотал Митрохин, сел за машинку и бодро застрочил. Он проводил очередной шов под стук протыкающей ткань иглы и ворчал себе под нос бодрый мотив. В его лице читалась холодная сосредоточенность, только уголки губ подрагивали, выдавая напряжение. На этот раз у него было больше времени до наступления ночи, и он надеялся, что успеет закончить брючный костюм для полных дам. Может, тогда балансировщики накормят его по-человечески и не станут бить?

Впрочем, Иван Васильевич не питал иллюзий. Он уже понял, что такое чувство, как жалость, у его мучителей отсутствует напрочь.

* * *

Утром за ним явился Тринадцатый. Поднял, как обычно пинками. Иван Васильевич закричал, что почти доделал работу, сшил великолепный брючный костюм для полных дам. Джинн глянул на сделанное с неохотой, схватил неумелое творение за брючины и разорвал. Пошел на Митрохина.

Пудовый кулак врезался ему в грудь. Банкир забился в угол. Думал, что Тринадцатый будет продолжать в том же духе, мстить ему за побег, но в подвал спустился Двести тридцать седьмой, вручил пленнику лопату, и джинны повели его по привычному маршруту во двор – вскапывать мерзлую землю.

По дороге они о чем-то спорили не по-русски.

То и дело останавливались, упираясь друг в друга лбами. Один раз даже стали визгливо кричать.

Некоторое время Митрохин мог наблюдать балансировщиков на лужайке. Они стояли, вперив друг в друга неподвижные взгляды, молча. Только ожившие лица беспрестанно меняли выражения. Потом оба развернулись и скрылись за домом. Никто не остался наблюдать за ним. То ли они решили, что после вчерашнего он больше не предпримет попыток побега, то ли у них появилось столь важное дело, что им было не до похищенного банкира.

Митрохин задумчиво поглядел в сторону леса т – не попробовать ли удрать? – не решился, ударил лопатой, вгоняя ее в грунт, и услышал:

– Эй, есть тут кто?

Голос был знакомый. Митрохин на окрик предателя никак не отреагировал. Кто его знает, может, похитители таким образом его проверяют – сидят в доме за занавесками и ждут, пока он кинется в бега.

– Эй, ты! – крикнул Алексей, его лохматая голова показалась над забором. – А где мои парни?

– Пошел ты, – ответил Митрохин. Общаться с мерзавцем не хотелось.

– А ты, стал быть, работаешь.

Иван Васильевич ничего не ответил, только покрепче сжал черенок лопаты.

– Молодец, – продолжил Алексей, подтянулся и уселся на забор, свесив ноги. – А ты не злись на меня. Чего ты злишься-то?

Митрохин вбил лопату в землю, чувствуя, как ноют натруженные за неделю мышцы рук и болью отзывается непривычная к тяжелому физическому труду спина.

– Ты бы на моем месте так же поступил, наверное… Нет, ну ты чего молчишь, а? Я тебе серьезно говорю. Мне денег, знаешь, сколько заплатили, чтобы я ни о чем не спрашивал?.. Нет. Ну до чего злой…

– Пошел ты! – повторил Митрохин и сплюнул.

– А я, промежду прочим, надеялся тебя тут застать, – поделился Алексей.

– Зачем? – Иван Васильевич поглядел на него угрюмо, размышляя: не запулить ли в болтуна комком грязи? Ах, как славно он полетел бы вверх тормашками с забора.

– А слова твои у меня из головы не шли, – сказал Алексей. – Я ведь браткам этим домик не свой сдаю. Приятельский. Приятель меня попросил, пока он в отъезде, последить тут за всем. Ну я и, ить, слежу. Как могу…

– Какое мне до этого дело?! – Митрохин навалился на лопату и вывернул большой кусок земли, правда, при этом едва не сломал черенок.

– Злисся на меня все? Напрасно… Слушай, мил человек. Мое ведь дело маленькое. Мне важно свои деньги получить. А платят они, как я те уже поведал, изрядно. Так что мне и дела никакого нет, за что они тебя поймали. За что держат. Понял?

– Как соучастник пойдешь, – пообещал Митрохин.

– Я-то? – поразился Алексей. – Это с какой такой радости. Я всего лишь домик сдал иродам.

Знать не знаю, что они тут делают. Может, детишек малых живьем солют, а может, бомбу готовят – мавзолей Ленина подорвать. Мне до того дела никакого нету.

– Беспринципный ты человек, – сказал Митрохин, продолжая копать упрямо, не удостаивая предателя даже взглядом.

– Не правда твоя. Я – самый принципный и есть. Только принцип у меня один – главный. Думай поболе о себе да поменьше об окружающих.

И будет тебе спокойно и хорошо.

– Слушай, ты, – Митрохин убрал лопату и уставился на Алексея с ненавистью, – чего тебе от меня надо?! Отвали! Понял?!

– Говорю же, слова твои мне в душу запали, – предатель огляделся кругом и спрыгнул с забора во внутренний дворик. – А где эти-то?!

– Откуда я знаю, – буркнул пленник.

– Странные они какие-то, между прочим, – сказал Алексей, – они мне спервоначала уже странными показались. А как вчера я на них глянул, так еще больше убедился, что они с придурью. Есть такое, да? На наркоте, что ли, сидят? Кто они такие, ты говорил вчера? А то я запамятовал.

– Ты же все равно не поверишь, – банкир глянул на предателя угрюмо.

– А ты попробуй все ж таки.

Митрохин вздохнул, проговорил нехотя:

– Джинны они.

– Так уж и джинны? – скривился Алексей.

– Так уж и джинны.

– А то, что ты тут у них огородик копаешь, это они желание твое исполняют, что ли, да? – Алексей хлопнул по ляжкам. – Вот умора! Ты чего, похищенный, умом тронулся или комедию ломаешь?

Митрохин ничего не ответил. Только скрипнул зубами от злости, оглянулся на дом, откуда за ним предположительно наблюдали балансировщики, и перехватил лопату поудобнее.

– Слышь, похищенный, – не отставал Алексей, – а с чего ты взял, что они джинны? Может, потому, что они джин просроченный хлестают? – Он опять захохотал. – Не, ну умора чистой воды. Оборжаться.

– Ты сюда поизгаляться пришел? – спросил Митрохин. – Или помочь мне хочешь?

Алексей сразу замолчал, оглянулся – никто не слышит, и прошептал:

– Я чего подумал, ты ж небось богатый дядя.

Так? Дык, может, мы с тобой сговоримся. Али как?

– Конечно, сговоримся, – ответил Митрохин, – не был бы ты таким дураком, мы бы с тобой еще вчера в лесу сговорились. Денег у меня много.

Внакладе не останешься.

– Только это дорого тебе обойдется. Сам понимаешь. Я ж на какой риск иду, – Алексей приподнял шапку и почесал лысину. Оглянулся еще раз и перешел на шепот:

– Сколько?

– Сколько ты хочешь?

– Ну-у-у… Сто тысяч.

– Договорились.

– Что, вот так сразу?

– Да, вот так сразу, – с раздражением проговорил Митрохин. – Деньги получишь, как только я окажусь в Москве.

– Ага, как же, – осклабился Алексей, – получишь от тебя деньги, когда ты в Москве будешь…

Как же, как же… Знамо дело. Давай по-другому.

– Как?

– Позвонишь своим людям, я тебе дам телефон, скажешь, чтобы собрали наличные и мне передали…

– И что потом? – выдавил Иван Васильевич.

– Потом я ментам позвоню, и они тебя вызволят. Ну как, по рукам? Этим-то ты небось гораздо больше должен. А так – уйдешь дешево. Только ты меня потом не ищи. Уеду я. На юг уеду. А может, на север, – спохватился он. – Все, кончай разговоры… Идут.

Митрохин обернулся. Балансировщики появились из-за дома. Они явно чем-то были озабочены.

Тринадцатый пребывал в задумчивости, бросил мельком взгляд на пленника и обратился к Алексею:

– Зачем пришел?

– Так я это, думал надо чего, может…

Двести тридцать седьмой приблизился, вперил в человека тяжелый взгляд. Тому под этим взглядом сделалось неуютно, он натянул поплотнее шапку.

– Еще думал, может, вы мне еще одну бутылочку водчанского отсыпете. Я же с этим помог. А?

Тринадцатый приблизился, склонил голову, разглядывая Алексея.

– О чем вы договорились? – поинтересовался тихим, вкрадчивым голосом.

– Че?! Да вы че, подозреваете меня в чем-то?

Меня, который его сам вчера поймал. Ну вы даете!

Вы че, в самом деле?!

Митрохин для себя отметил, что притворяется он замечательно. Привык, должно быть, врать и изворачиваться за жизнь. Настропалился, так сказать. Но балансировщиков он не убедил. Тринадцатый подошел, ткнул Алексея кулаком в солнечное сплетение, и тот отключился. Мгновенно. Только что стоял, таращил голубые глаза, изображая наивное непонимание, и тут же мешком осел на землю.

Двести тридцать седьмой подхватил безвольное тело и потащил к дому.

– Копать! – скомандовал Тринадцатый.

Этот случай произвел на Митрохина самое гнетущее впечатление.

«Они что, и мысли читать могут?! – думал он, всаживая лопату в твердую землю. – Но это же вообще форменный фотофиниш. Я же теперь даже помыслить о побеге не смогу. Они немедленно мои планы вычислят. Может, совпадение? Ну, конечно, – стал убеждать он себя, – простое совпадение. Или подслушали. Кто его знает, какой у них прибор припасен для такого случая. Шпионская аппаратура сейчас совершенна. Спрятали здесь где-то „жучок“, и прослушали весь наш разговор, сидя в доме. Однако что они с ним собираются делать?»

Митрохин с тревогой глянул в сторону дома.

Ему представилось, как сейчас закричит предатель, как под пытками расскажет, что банкир предлагал ему сто тысяч долларов за то, чтобы он организовал его побег. Но все было тихо.

Когда вечером Иван Васильевич спустился в подвал, то застал там Алексея. Тот сидел в углу, на стуле, притихший и подавленный.

– Ты как? – бросил Митрохин, хотя предатель не вызывал у него и тени сочувствия, потому что поплатился за свою жадность.

– Ты был прав, – дрожащим голосом откликнулся Алексей, – они не люди.

– Да? И как ты это понял?

– Я, когда он меня в подвал тащил, в себя пришел и говорю ему: «Отпусти», а он молчит. А когда сюды уже меня затолкал, я в глаза ему глянул. А там ничего – одна пустота, бездна черная.

– Преувеличиваешь, – пробормотал Митрохин, хотя у него в момент первой встречи были те же ощущения.

– А потом он вот так вот рукой сделал, и у меня в груди заболело. И не проходило с тех пор, – сказал Алексей.

– Как сделал?

– Вот так вот, – магический пасс выглядел неуклюже, – и кажется мне, что болит все сильнее.

И чешется.

– Покажи, – попросил Митрохин.

Алексей расстегнул ворот рубашки, и Иван Васильевич увидел, как сквозь кожу проглядывает что-то темное. Затянутое белесой пленкой вздутие заметно пульсировало.

– И сейчас болит?

– Сейчас даже сильнее, – Алексей принялся ожесточенно чесать опухоль. Под его пальцами она упруго вдавливалась, а кожа растягивалась, грозя в любой момент прорваться. От этого омерзительного зрелища Митрохина едва не стошнило. Спасло его только то, что вот уже много дней его желудок был пуст. И хотя его постоянно мучил голод, есть в ближайший час он вряд ли смог бы.

Вскоре в подвале объявился Тринадцатый. Алексей кинулся к нему с криками, но балансировщик отпихнул пленника, швырнул в помещение матрас и захлопнул дверь.

Ночью Иван Васильевич долго не мог заснуть.

Его мучили кошмары. Представлялась странная опухоль на теле предателя. И страшные картины.

Но действительность оказалось еще кошмарнее.

Тишину прорезал душераздирающий вопль.

Митрохин подскочил. Вкрутил лампочку и уставился на Алексея. Тот сидел на матрасе с перекошенным лицом. В глазах его читался немыслимый ужас.

– Оно… оно шевелится…

– Прежде всего успокойся, – сказал банкир. – Не стоит волноваться, поверь мне. – Он вовсе не желал снова видеть чернеющий под тонкой кожей нарост.

– Оно шевелится, – повторил Алексей и резко распахнул ворот рубашки.

На Митрохина глянуло растущее на человеческой груди темное око. Под ним прорисовывались очертания крупного рта. Полные бледные губы напоминали вылепленный из гипса барельеф. Только щель между ними пока не обозначилось. Именно поэтому, наверное, рот до сих пор не заговорил.