– Я тоже боюсь, – сообщила Медея, – но я знаю, что мое предназначение свершается здесь и сейчас, в эту самую минуту. Я должна быть с людьми. Должна помочь им. Сделать их сильнее. Наделить мужеством.

– Я видел огромный отряд в пустыне, – сообщил Иван Васильевич, – похоже, они шли за тобой.

– Эти мне не страшны, – отмахнулась колдунья, – они рыщут в пустыне долгие месяцы, но мой покровитель отводит им глаза. Они никогда не найдут наш лагерь.

– И кто же твой покровитель? – спросил Митрохин, хотя он и так знал ответ на вопрос.

– Белое божество… – Медея вытянула перед собой правую руку, медленно перевернула ее, и он увидел, что в лодочке ладони плещется туманное ярко-белое облачко, – он наделил меня силой. Он и сейчас здесь… Следит за нами. Определяет нашу судьбу. Ты теперь понимаешь?

– Я понимаю, что ты немного не в себе, – Иван Васильевич хмыкнул, – хотя фокус мне понравился. Слушай, все, о чем я сейчас мечтаю – свинтить отсюда и больше никогда здесь не показываться. Это самое паршивое место на всем белом свете.

– Белом, – кивнула колдунья, подтвердив в глазах Митрохина свою неадекватность.

– В общем, я не хочу больше здесь оставаться, – отрезал он. – Ты должна отправить меня обратно. Ищи способ. Ничего не хочу знать о туманностях и прочей ерундистике. – Тут он едва не прослезился:

– Я домой хочу…

– Решается судьба человечества. И в этот час, – голос колдуньи зазвучал патетично, – твое предназначение – быть рядом со мной. Ты будешь вдохновлять людей. Формировать армию освободителей человечества.

– Кто? Я?! – обалдел Иван Васильевич и покрутил пальцем у виска. – Вдохновлять?! Ну ты ваше. Раньше в тебе вроде бы было больше благоразумия. Как это – вдохновлять?! Я кто, по-твоему?

– Раньше я не обладала теми знаниями и силой, какими обладаю теперь. И я говорю тебе, что ты станешь лучшим идейным вдохновителем из всех. Люди пойдут за тобой.

– Слушай, ну какой из меня вдохновитель? – попытался Митрохин воззвать к голосу разума. – Сама посуди. Да я всю жизнь только и делал, что о собственной выгоде пекся. Я же даже партнера, с которым мы вместе начинали, кинул, только чтобы побольше денег загрести. И все, о чем я мечтал, – бабки и развлечения. Я и сейчас только об этом думаю. – Он окинул фигуру Медеи плотоядным взглядом, закашлялся. – В общем, никакой из меня вдохновитель. И мужества у меня вот столько.

Да, я всего боюсь, буквально всего…

– Я и сама вижу, что ты за человек, – ответила Медея, – но он сказал, что ты, именно ты будешь формировать армию освободителей человечества.

– Вот ведь ексель-моксель, как он тебе, интересно, это сказал? Наверное, он все-таки не меня имел в виду, а кого-нибудь другого. Ты ошиблась просто.

– На тебе его печать, – спокойно ответила колдунья.

– Как это?! – поразился Митрохин.

– Ты отмечен божественной дланью. Ты – воин света.

Последние слова Медея проговорила с особой интонацией. Они прозвучали патетично и величественно. После чего воин света захлопал себя по ляжкам и хрипло захохотал. Смех его, несмотря на некоторую истеричность, звучал столь заразительно, что многие сторонники богочеловека, поначалу настроенные настороженно, заулыбались. О чем говорил этот странный пришелец и богочеловек, они не знали, но за настроением беседы следили внимательно. Губы Медеи тоже дрогнули, уголки их поползли вверх. Она разглядывала Митрохина с удивлением, как будто видела впервые, и думала, что он не лишен определенного обаяния, присущего закоренелым циникам, и мужской привлекательности. Внешность у бывшего банкира после того, как он скинул лишний вес, сделалась брутальной. На темном от загара лице сияла белозубая улыбка.

«Наверное, это оттого, что у меня давно никого не было, – подумала Медея, – богочеловек я или нет, а природа берет свое. Да, он красив. Определенно красив. Это решительное выражение глаз, которое мне так нравится. Волевой подбородок с едва заметной ямочкой».

Митрохин заметил, как смотрит на него колдунья, и резко перестал смеяться. Оба они смутились и залились краской. Воин света почувствовал, что надо что-нибудь сказать:

– Так где мне расположиться? – поинтересовался он. – У меня же ничего нет… Даже балдахина дорожного. Если я теперь идейный вдохновитель целой расы, так мне, наверное, апартаменты достойные полагаются, в смысле шатер, ну и бесплатная жрачка, конечно.

– Я распоряжусь обо всем, – ответила Медея. – В еде недостатка не будет.

– Можно и винца немного, горло промочить.

Пару бурдюков, не больше.

– Спиртное мы не пьем, у нас это не принято.

– Плохо, – расстроился Митрохин, – куда веселее вдохновлять народ под хорошее винишко. Ну да ладно. Обойдусь как-нибудь.

Колдунья подозвала к себе нескольких приближенных и раздала им указания. Вскоре специально для Митрохина воздвигли богатейший полотняный шатер в голубых тонах. Съев винограда, сыра и мяса, он разлегся на подушках, размышляя о том, что жизнь, в сущности, не так плоха, если уметь устроиться. Вот ведь какая штука, думал Митрохин засыпая, разные времена и культуры, а закон социального благополучия тот же самый. Если ты человек общительный и у тебя есть высокий покровитель, то ты на коне. Мой покровитель – Медея, а у нее покровитель – сам Бог. Эх, и заживем теперь.

Только бы она перестала помышлять о войне. Лучше подумала бы, как нам здесь устроиться, если нет способа отправиться обратно, в наше время…

На этом ход его мыслей прервался. Митрохин заснул. Ему приснился дворец, полный прекрасных наложниц, и среди них самая волнующая – Медея в белоснежном нижнем белье.

– Боже, какая ты красивая, – проговорил владыка Митрохин, вскочил с трона и кинулся к ней…

* * *

Каркум Мудрейший сидел перед картой. В помещении горел всего один масляный светильник.

На лице первого силата Хазгаарда лежала глубокая тень. Глаза его в полумраке светились лихорадочным блеском. Прошли уже целые сутки с тех пор, как огонек Хазар'ры замер на одном месте. Мудрейший не сомневался, что загонщик выследил богочеловека и теперь подбирается все ближе, осторожный, как дикая кошка. Он с нетерпением ждал развязки. Надеялся, что настанет миг, и огонек отправится в обратный путь. Медленно, но верно двинется в глубь страны, ко дворцу владыки Саркона. Хазар'ра вернется за причитающейся ему наградой и принесет с собой голову богочеловека. Но огонек и не думал трогаться с места, испытывая терпение Мудрейшего…

– Да что же это, – пробормотал он, забарабанил пальцами по поверхности стола, – почему он медлит?

«Если бы иметь силу и прозорливость Саркона, – подумал Каркум, – я бы узнал, что там происходит. Если он сидит в засаде, я бы помог ему выбрать нужный момент для удара. Только справься. Убей его. И я озолочу тебя».

* * *

Митрохин искупался в реке, выбрался не берег и растянулся на теплом песке. Некоторое время он просто лежал, наслаждаясь жизнью. Потом перевернулся на живот, взял в руку палочку и нарисовал на песке знак доллара. Что тоже доставило ему приятное чувство. Последнее время он только и делал, что думал о деньгах. Местные средства расчета – треугольные кусочки керамики вызывали у него стойкое отвращение. В них не было силы.

Все, что на них можно купить, – незатейливая еда, грубая одежда, любовь продажной девки. Когда же он вспоминал зеленые ассигнации, в его мозгу рождалось сладостное чувство, а по позвоночнику пробегал холодок. Вот он заходит в свой кабинет, открывает сейф и видит аккуратные ряды пачек.

Любую можно взять, подержать в руках. От нее распространяется фосфорическое сияние и льется из ладони в организм нектар жизненной силы.

Можно сжать пачку в руке и провести по краю ассигнаций большим пальцем, чтобы услышать волнительный треск. Можно сорвать банковскую ленту и загрузить доллары в счетчик купюр или, что еще приятнее, пересчитать деньги лично. На ощупь они вовсе не такие гладкие, как может показаться, – если пальцы достаточно чувствительные, можно даже ощутить, какая рифленая у них поверхность. Иван Васильевич досконально знал, какие на ощупь доллары, и мог различить номинал любой купюры с закрытыми глазами.

Любовь к деньгам поселилась в его сердце рано.

В детстве ему вечно их не хватало. Родители жили небогато и не считали нужным снабжать ребенка деньгами. Давали только сорок копеек на завтраки.

Иногда – на мороженое.

Все началось с увлечения нумизматикой. Первую свою монету Ваня Митрохин нашел на улице.

Он и сейчас помнил тот день. Вот он идет в школу вдоль железнодорожного полотна, помахивая сумкой со сменкой, и неожиданно видит у кромки асфальта в луже стаявшего снега маленький серебристый кружок. Монетка хорошо сохранилась и после чистки зубной пастой заблестела, как новая.

Австро-Венгрия. 1910 год. Натуральное серебро, между прочим. Вторую монету он выменял у приятеля за мешок солдатиков. Разумеется, с цветными ковбоями, привезенными из Венгрии дядей Володей, и кавалеристами отечественного производства расставаться было очень грустно, но американская денежка с профилем бородатого мужика и домом с колоннами интриговала его куда больше.

И потом пошло-поехало. В родном Белгороде обнаружился небольшой развал, где по выходным собирались подпольные коллекционеры. В советское время это хобби не считалось безобидным, подпадая под грозную статью. Поэтому Ваня скрывал свое увлечение, сообразив, что может нажить крупные неприятности. Коллекцию он прятал в старом табурете, валяющемся с незапамятных времен в кладовке. Табурет этот был особенным, потому что имел секретный ящичек. Сиденье запиралось на засов и откидывалось при желании, открывая доступ к небольшой нише. Туда Ваня и прятал заветный альбом. Митрохин обожал пересчитывать монеты, взвешивать их в ладони, ощупывать выпуклость рисунка. Его коллекция росла день ото дня. Постепенно в ней появились настоящие раритеты, составлявшие его гордость. Пара дореволюционных медных пятаков редкой серии. Они вызывали у него ассоциации с охваченным огнем революционных волнений Петроградом. Германская юбилейная марка прошлого века. Глядя на монету, Митрохин переносился в маленький баварский городок с каменными мостовыми и белыми домиками в немецком стиле. Была в его коллекции даже одна римская истертая монета с точеным профилем Цезаря. Он отдал за нее целое состояние, копил на завтраках несколько месяцев, и только через много лет, будучи уже студентом Белгородского университета, узнал, что монета – подделка. Тот тип с прозрачными голубыми глазами и редкими усиками попросту обманул мальчишку. Митрохин видел потом, как обманщика забирала милиция.

Больше на развале он не появился. Мужики говорили, что ему впаяли статью за валютные операции и отправили на север валить лес.

Что такое «впаять статью» Ваня знал не понаслышке. Отец его служил в милиции и часто рассуждал вечерами, опрокидывая рюмку после ужина, что по такому-то тюрьма плачет, а вот этого он бы расстрелял лично. Митрохин отлично помнил, как отец приходил с работы, брал сына крепкими руками под мышки и поднимал к самому потолку, дыша устойчивым запахом перегара. Потом снимал портупею, убирал ее в шкаф и кричал: «Мать, ну ты где?! Встречай мужа, что ли?»

Однажды маленький Ваня подложил в отцовскую кобуру игрушечный пистолет, а настоящий спрятал. Подмену отец заметил только на работе, став посмешищем для сослуживцев, когда во время беседы с подозреваемым достал из кобуры маленький пластмассовый «люгер». От начальства ему не досталось на орехи только потому, что подозреваемый этой игрушечной модельки почему-то испугался до нервной икоты и немедленно раскололся.

Зато Ване досталось по полной. Придя домой, разъяренный отец ворвался в кухню, схватил сына за ухо и потащил в комнату – пороть, приговаривая: «Говори, стервец, куда дел табельное оружие!»

Ваня, плача от страха, ткнул пальцем на кладовку:

«Папка, там!»…

Воспоминания прервались внезапно. Митрохин услышал плеск воды и поднял голову. В паре десятков шагов он увидел Медею. Колдунья входила в реку. При этом она даже не думала о том, чтобы подобрать полы свободной одежды. Двигалась, как во сне. Люди шли за ней, собрались на берегу и наблюдали, как их святая заходит все глубже и глубже. Когда вода дошла ей до подбородка, Медея легла на воду и поплыла. Последовать за ней никто не решился. В самом деле, посланница Белого божества на земле часто вела себя необычно, и помешать ей в каких-либо действиях значило пойти против Бога.

Митрохин был единственным, кого встревожило поведение колдуньи. Странности странностями, но это уже слишком. Он торопливо стер знак доллара с песка, поднялся. Кусты на том берегу шевельнулись. И Митрохин отчетливо увидел, что там, за завесой листвы, сверкает огнем, будто кто-то зажег факел и прячется за кустарником, скрывая пламя, чтобы люди не заметили. Только это не факел, понял Иван Васильевич, а огненный кинжал.

– Стой! – закричал он и рванул с места. Прыгнул в воду и поплыл наперерез Медее. – Стой!

Колдунья его не слышала. Завороженная зовом загонщика, она направлялась прямиком в расставленную им западню. Хазар'ра медитировал. Глаза его были полуприкрыты, из горла исторгался зов, недоступный для человеческого уха, но проникающий прямо в затуманенный разум.

Митрохин спешил, яростно работая руками и ногами. Теперь он мог видеть, кто скрывался за кустами. Силат с огненным кинжалом в руке. Он полинял голову к небу, закрыл глаза и что-то безостановочно шептал, иногда растягивая рот в дьявольское подобие улыбки. С другого берега его было не рассмотреть – крепкую фигуру скрывали кусты. Но некоторые люди почувствовали тревогу и вошли в реку, собираясь плыть за богочеловеком. Митрохин понял, что знает силата – это же тот самый джинн с рудника, у которого он украл повозку. Кто-то на самом верху играл их судьбами, заставляя снова и снова встречаться.

Медею Иван Васильевич настиг, когда она уже ступила на берег. Бесцеремонно схватил за предплечье и отшвырнул в воду. В то же мгновение кус ты затрещали. Силат ринулся вперед. Митрохин не двигался. Искаженное яростью, бледное лицо возникло перед ним. Черты силата дрогнули в изумлении. Хазар'ра узнал беглого раба. Он вскинул руку с огненным кинжалом, целясь Митрохину в горло.

Но промахнулся. Иван Васильевич присел и с диким воплем кинулся на силата. Тот никак не ожидал столь резкого отпора от человека и растерялся.

Митрохин врезался лбом в каменный подбородок врага. Хазар'ра мотнул головой, почувствовал, что теряет равновесие, и упал на спину, ломая кусты.

Огненный кинжал отлетел в сторону. Наглый человечек прыгнул и уселся ему на грудь. Митрохин отчаянно замолотил силата по лицу. Бил изо всех сил, отбивая костяшки о крепкие скулы и выпирающие надбровные дуги.

Джинн ударил один только раз, кулаком в плечо. Человек, кувыркаясь, покатился по земле. Нашаривая кинжал, Хазар'ра сел и увидел, что та, кого называют богочеловеком, стоит на берегу реки и пристально на него смотрит. Загонщик рывком встал на ноги, пораженный тем, что дичь так быстро пришла в себя. Он нанес ментальный удар, намереваясь подавить волю жертвы. Но выпад разбился о толстый щит. Да еще вызвал сильную отдачу.

В загонщика врезался столь мощный поток энергии, что он разом ослеп и оглох. Но на ногах удержался.

Медея пошла вперед, свела указательный и средний пальцы и подняла ладонь. Ощерившийся иглами огромный разящий знак устремился к силату. Тот не успел ничего предпринять. Только вскрикнул… Ему разворотило грудную клетку. Ошметки сырой плоти раскидало вокруг. Несколько капель крови упали на одежды колдуньи и, шипя, унеслись ввысь, не оставив и следа на белоснежной ткани. Тело загонщика отшвырнуло шагов на двадцать, сквозь пылающие огнем кусты.

Митрохин подобрал огненный кинжал и на шатающихся ногах побрел куда-то, не слишком понимая, куда направляется. Левую руку он почти не чувствовал, только боль пульсировала в ушибленном плече. Шея онемела. В глазах пылали радужные пятна. Он приблизился к силату. Тот еще шевелился. Шарил по траве. Хрипел. Митрохин упал на колени и вонзил огненный кинжал в горло врага. Послышалось шипение, кровь запузырилась на клинке. Хазар'ра дернулся и затих.

Иван Васильевич попытался подняться. Но в голове у него помутилось. Упасть ему не дали – заботливые руки подхватили спасителя богочеловека и понесли.

– Осторожнее, – командовала Медея, – несите к броду. Я лично займусь его излечением.

* * *

Огонек на карте погас, словно кто-то перерубил свечу кинжалом. Мудрейший страшно закричал, вскочил, потрясая кулаками. Бледное лицо его сделалось пунцовым от гнева. Жизнь последнего из загонщиков – убийц богочеловека – оборвалась.

Все кончено. Он не выполнил данное Саркону обещание. С его проницательностью владыка будет знать о промахе уже очень скоро. Стараясь отогнать мысли о поражении, Каркум заспешил из своих покоев, где провел больше суток.

Он шел вдоль опоясывающей дворец стены и раздавал указания слугам: «Пятьдесят небесных копейщиков, живо. Сорок вооруженных огненными мечами ифритов. Двадцать воинов с громовыми молотами. И чтобы все в полном боевом облачении»…

– Эй, ты! – крикнул он. Огромный ифрит стоял неподалеку, сжимая в руке тарелку с дымящимся варевом. – Пойди сюда!

Тот поспешил приблизиться, справедливо опасаясь гнева Каркума.

– Собирайся, – скомандовал Мудрейший, – пойдешь с отрядом.

– Хорошо, – пробасил тот.

– Ну где они, где эти уроды?! – заорал Каркум и зашагал к казармам, крайне возмущенный нерасторопностью слуг. – Я их заставлю шевелиться…

* * *

Он и не заметил, как миновал этот час. Казалось, прошло всего одно мгновение, и вот он уже покачивается на спине эвкуса, направляясь на северо-запад, туда, где обосновался богочеловек со своими сторонниками.

Каркум боялся признаться себе, что не знает, как именно будет действовать. У него не было конкретного плана. Если задуматься глубже, то им двигало одно лишь стремление – оказаться как можно дальше от дворца Саркона, укрыться от его гнева. Может быть, владыка пощадит его, если он выполнит свое предназначение и уничтожит богочеловека. Уж он-то проследит за тем, чтобы чаши равновесия склонялись на сторону джиннов. Если его не будет в живых, что произойдет? Мудрейший считал, что страну охватит смута и люди выйдут из-под контроля. Жаль, что Саркон не разделял его убеждений, полагая людей не способной к бунту низшей расой.

Они успели миновать холмы Беспечности и перейти вброд иссушенную солнцем реку, берущую здесь свое начало, когда их настиг всеведущий владыка Хазгаарда. Послышалось тихое жужжание, словно навязчивое насекомое кружилось поблизости. Каркум насторожился. Тронул висящий на шее амулет солнца – защиту. Тот оказался таким горячим, что ему пришлось отдернуть руку. Затем амулет рвануло вверх, цепь разорвалась, и он полетел прочь. Мудрейший вытянул руку, силясь поймать драгоценный магический предмет. Слишком поздно. Пальцы его схватили пустоту. Солнечный диск, блеснув напоследок, зарылся в песок. И голова силата взорвалась дикой болью. Он вскрикнул, схватился за виски и оказался в абсолютной пустоте, где не было никого и ничего, только он один и терзающая его сознание боль. Голос Саркона отчетливо произнес:

– Принеси мне его голову, Каркум!

– Клянусь! – прошептал Мудрейший. – Клянусь, что сделаю это. Я вернусь к тебе с его головой. Только не убивай меня.

Боль ушла столь же внезапно, как и появилась.

Во рту остался соленый привкус крови. Мудрейший зашевелился и почувствовал под пальцами песок. Открыл глаза и понял, что упал со спины эвкуса и лежит на земле. Вокруг столпились ифриты с озабоченными лицами.

– Что встали? – проворчал Каркум. – Помогите мне!

Сильные руки подняли его и усадили в седло.

Мудрейший с содроганием вспомнил страшное чувство пустоты, в которой он оказался. И кошмарной слабости, беспомощности мелкого травоядного зверька перед неимоверной силой крупного хищника, которому ничего не стоит растерзать тебя, была бы охота.

Непомерные магические способности Саркона и маниакальный склад его личности всегда пугали первого силата Хазгаарда. А сейчас он ощутил со всей отчетливостью – стоило владыке только захотеть, и он лишился бы разума, обратился в мгновение ока в дряхлого безумца, с блеклым взглядом и ниткой слюны, тянущейся из уголка рта. Так, говорят, выглядел великий мудрец Амуд'ра в конце своей долгой жизни. По слухам, Саркон отнял у него разум. Каркум хотел умереть на вершине славы, оставив соплеменникам образ мудрого, влиятельного силата, а не выжившего из ума жалкого старика. Какая глупая иллюзия – что его защищает амулет. Владыка мог в любой момент отнять у него бесполезную детскую игрушку. От нее никогда не было толка. Просто владыке удобно держать его на коротком поводке, давая почувствовать в себе иллюзорную силу…

"Интересно, сколько лет Саркону? – подумал Каркум. – Если он знал великого Амуд'ру. Черное божество поддерживает его тело, не дает стареть.

А магическая мощь его все крепнет день ото дня.

Кто-нибудь пробовал когда-либо убить Саркона?.."

Мудрейший заметался мыслью, попытался думать об отвлеченных вещах, но сознание неизменно возвращало его к этой опасной идее, пока он не понял, что у него остался единственный шанс спастись – принести голову богочеловека. Возможно, тогда владыка простит ему крамольные мысли. В конце концов любое разумное существо – слабо, ему сложно контролировать процесс мышления. Столь часто проникающий в сознание своих подданных силат должен знать, что злоумышляющий не всегда является врагом, а думающий о фиалках – другом.

Когда Митрохин очнулся, Медея сидела рядом.

– Ты меня спас, – сказала она, заметив, что Иван Васильевич пришел в себя.

– Хм-м, – выдавил Митрохин, не зная, что нужно говорить в таких случаях, – у меня были к нему свои счеты.

– Это неважно, главное то, что теперь ты знаешь – мы неразрывно связаны.

Митрохин приподнял голову, вглядываясь в черты лица Медеи: не шутит ли? Нет, не шутит.

Говорит абсолютно серьезно. Она очень изменилась с тех пор, как он ее видел в последний раз. За то время, что Иван Васильевич провел в Хазгаарде, девочка-студентка повзрослела и словно обрела некое особенное знание, не доступное простым смертным.

В ней появился внутренний свет, думал Митрохин.

Она и правда похожа на богочеловека. У Ивана Васильевича потеплело в груди. Он ощутил нечто похожее на священный страх. И еще предчувствие того, что грядут перемены в его судьбе.

– Ты богочеловек? – шепотом поинтересовался Митрохин.

– Вряд ли, – засмеялась Медея, – когда я только здесь появилась, меня довольно сильно раздражало, что все меня так называют. Потом поняла, что в этом что-то есть. Вдруг все предопределено кем-то свыше, и мы совсем не те, кем себя ощущаем?..

– И кто же я такой, если не Митрохин Иван Васильевич?! – он замолчал, почувствовав, что слова прозвучали глупо.

– Не знаю, – пожала плечами Медея, – я ведь, если вдуматься, совсем ничего о мире не знаю. Делала все интуитивно, словно мне кто-то сверху диктовал. Кто знает, может, Белое божество.

И еще, мне почему-то кажется, что наше предназначение избавить этот мир от джиннов…

– И Балансовой службы, – пробормотал Митрохин и спохватился:

– Что, наше? Э-э нет. Я на избавление мира от джиннов не подписывался.

– За нами люди, – просто сказала Медея, и в этих словах Ивану Васильевичу почудилась не человеческая речь, а чей-то потусторонний голос, звенящий тысячей серебристых колокольчиков. Он зазвучал в его голове долгим, звучным эхом: «За нами люди… Люди… Люди…» Митрохин ужаснулся и глянул в глаза девушки. Оттуда на него смотрела такая прозрачная глубина, что его проняло до дрожи.

– Это что это… что это такое, – забормотал Иван Васильевич и выставил перед собой руку, – ты что, вправду не та, за кого себя выдаешь?

– Выслушай меня и успокойся, – попросила девушка.

– Хорошо, – резко согласился Митрохин.

– У нас совсем немного шансов одержать победу, но если мы не одержим эту победу, то уже никогда не вернемся в наш мир.

– Достойный аргумент, – одобрил Иван Васильевич, в его ушах зазвучал хруст банковских ассигнаций и хлопок, с каким закрывается тяжелая крышка банковского сейфа. Славные эти звуки он очень хотел когда-нибудь услышать снова.

– Не в моих силах перебросить нас за барьер, отделяющий эту эпоху от наших веков.

– А помню… – проговорил Митрохин. – Здорово мы тогда об какую-то стенку стукнулись. Нас даже раскидало по этому миру.

– И по времени, – уточнила Медея.

– Ну да, ну да, – улыбнулся Иван Васильевич, – ты намного старше стала. Раньше девочка совсем была, угловатенькая, длинная. А теперь оформилась… – Он осекся, наткнувшись на осуждающий взгляд. – Все, молчу, молчу… Это я к тому, что ты хорошо выглядеть стала. И характер тоже…

– Что с моим характером?

– Вроде помягче стал. У женщин с возрастом характер смягчается, иногда…

– Предлагаю оставить эти разговоры! – отрезала колдунья. – Пока я совсем не рассердилась.

– Оставить так оставить, – немедленно согласился Иван Васильевич, – хотя, когда ты вот так говоришь – оставить эти разговоры, и все тут, – я сразу тебя прежнюю вспоминаю. Помнишь, как в суде-то оказались. И в Риме тоже…

– Сейчас все иначе, – отрезала Медея, – сейчас у меня есть цель.

– Вернуться, – с пониманием ответил Митрохин, – эх, и я тоже этого хотел бы. Только как насчет Балансовой службы? Пропали они куда-то, не ловят нас.

– Здесь они нас не побеспокоят, – сообщила колдунья.

– Это еще почему?

– За барьером они не властны над временем.

Насколько я понимаю, чтобы попасть в прошлое, им нужна специальная метка. А ставить они их начали лишь через несколько веков.

– Да? А как же мы сюда попали?

– Не думаю, что это простая случайность. Таково наше предназначение. Нас привело сюда Белое божество.

– Снова ты говоришь «нас», – насупился Митрохин, – не знаю, как насчет тебя. Может, у тебя есть какое-то там предназначение. А я явно лишний на этом празднике жизни. И вообще, гляди, как интересно получается. Меня тут мордуют активно, на рудники отправляют. Я тут пятьдесят кило веса, между прочим, оставил. А тебя богочеловеком объявляют, поклоняются тебе, слушают во всем. Несправедливо это…

– Таков наш путь.

– Так и знал, что ты это скажешь. Ты мне лучше скажи, что насчет возвращения? Я домой хочу.

Очень.

– Я не думала об этом, – ответила Медея.

– Ты что же, здесь торчать собираешься? – удивился Митрохин, потом хмыкнул. – А, понял.

Правду, видно, нам тогда прокурор сказал. Помнишь, наверное? Там ты кто была, в нашем мире?

Специалист по снятию порчи. А здесь, гляди-ка, сам богочеловек. Властью упиваешься, наверное.

Так, что ли?

– Дурак! – коротко ответила колдунья.

– Сама ты дура! – откликнулся Митрохин обиженно:

– Вот и поговорили!

– Пойми, ты крайне важен для того, чтобы повернуть весь ход мировой истории.

– Ну, конечно, – усмехнулся Иван Васильевич, – так уж и важен.

– Люди не могут владеть магическим оружием, а ты можешь.

– Это я замечал, – согласился Митрохин.

И вспомнил, как один из сподвижников богочеловека попытался взять огненный кинжал. Едва коснулся рукояти и отдернул руку. На пальцах остался ожог. Митрохин брал магическое оружие спокойно, не чувствуя никакого дискомфорта. Это его особое умение вызывало всеобщее уважение.

Ивана Васильевича и самого удивляло, что он может брать огненный кинжал и небесное копье, а другие люди нет. В этом была некая странность.

И теперь, когда Медея указала на нее, для Митрохина стало очевидно, что странность эта определенно демонстрировала его особый статус в этом мире. Его не просто наградили неким умением, его выделили из толпы. Не для того ли, чтобы он исполнил свое предназначение?! Неужто и он избранник?

Митрохин медленно кивнул, озадаченный новыми умозаключениями. Кто-то наверху управляет его судьбой. Решает, кем ему быть и что делать в этой жизни. В его душе зрел протест, который вылился в несколько слов:

– К черту все это! Хочу обратно.

Медея вздохнула.

– А я хочу, чтобы ты подумал и сам решил, в чем твое предназначение. Об одном прошу тебя – оставайся пока поблизости.

– Об этом ты могла бы и не просить, – ответил Митрохин, – я не собираюсь подохнуть от жажды и голода в этой пустыне. И так чуть не отправился на тот свет. – Он замолчал. – Послушай, а как это Белое божество допустило, что ты едва не погибла?

Меня, признаться, здорово заботит этот вопрос…

Значит, оно не всесильно?

– Наверное, оно хотело дать тебе шанс проявить себя.

– Вот спасибо, – Митрохин крякнул. – А если бы я не успел?

– Ты бы обязательно успел. Поверь, оно не подвергло бы меня пустому риску. Силаты владеют клановой магией – ремеслом, которому обучаются с рождения. Этот силат был загонщиком. Знаешь, что это означает?

– В общих чертах.

– Он отточил до предела врожденный дар охотника на людей. Его мастерство заключалось в том, чтобы лишать человека воли.

– Но как такое случилось с тобой? Ты же не обычный человек, или я ошибаюсь?

– Физически я самый обыкновенный человек.

Хоть и обладаю магическим даром. Полагаю, он застал меня врасплох.

– Об этом я и говорю, – вскричал Митрохин, – если тебя можно застать врасплох, значит, твое хваленое Белое божество плохо о тебе заботится. И вообще мне не нравится, что тебя можно застать врасплох. Как бы для нас все эти игры высших сил не закончились плохо. У меня дурные предчувствия.

– Ты всегда можешь уйти, – ответила Медея, – но это ничего не решит. Я знаю, что тебя будет вести твое предназначение. Рано или поздно ты ощутишь, что все к лучшему. Порой пути, которыми ведет нас Белое божество, неисповедимы, но они все равно приведут нас на наш путь.

– Ну вот, понесла, – Иван Васильевич махнул рукой, – не верю я во все это. Все мы живем в хаосе мира. Из хаоса пришли и в хаос обратимся.

* * *

Ивана Васильевича разбудили еще до рассвета.

Рука друга тронула его за плечо. Он открыл глаза, ожидая увидеть яркое солнце, но небо было черным и кругом царил мрак.

– Мы должны идти, – проговорил один из сторонников богочеловека по имени Атон. По просьбе Медеи он всегда дежурил возле Митрохина.

Атон происходил из диких племен востока, носил длинную бороду и медные серьги в ушах. В последний месяц они подолгу разговаривали. Язык Атона был беден, и Митрохин отлично его понимал. Его интересовало, как происходит экспансия джиннов, как им удается распространять свое влияние все дальше и дальше. Почему люди не воспротивятся тому, что их фактически делают рабами. Он узнал, что многие ощущали странное оцепенение, прежде чем к ним приходили враги.