– Только развяжите меня, – попросил Айван, – а то у меня уже руки затекли. Если не развяжете, я кони двину, и не получится у меня тогда с вашим мудрейшим хреном побеседовать.

– У него необычная речь, – заметила Ракша, с интересом разглядывая пленника, – где вы его нашли?

– В одном священном месте, которое больше не существует, – ответил Hop'pa и решился:

– Ладно, останемся тут до утра.

– Вот это дело! – одобрил Шмаакс. – А что с этим делать?

– Привяжем его к колесу телеги и будем по очереди за ним следить.

– Да ладно, куда он денется?!

– Выполняй, – бросил Hop'pa, – потом поставишь шатер.

По всей степи росли полотняные купола. Лагерь стремительно разворачивался. Возбужденные присутствием гул джинны спешили обосноваться как можно скорее, чтобы воспользоваться их благосклонностью Ифрит сграбастал Митрохина за воротник и швырнул через борт телеги. Тот шмякнулся на землю, как мешок с картошкой, и отбил плечо.

– Я тебе все зубы выбью при случае, – пообещал пленник, кривясь от боли.

Шмаакс хмыкнул и несильно пнул его под ребра.

– Эй, – прикрикнул на ифрита Hop'pa, – он мне живым нужен!

– Да я же слегка, только чтобы заткнулся.

– Ставь шатер и сам помалкивай.

Ифрит оскалился, собрался сказать что-то резкое, но передумал вступать с силатом в перепалку – себе дороже, скинул с телеги скарб и принялся распаковывать шатер. Гула все это время щекотала ноготками грудь Нор'ры и ворковала едва слышно:

– Какой ты огромный. Я таких больших силатов давно не видела.

– Это точно! – пробормотал Hop'pa, ощупывая бедро гулы крепкими пальцами. – В нашем роду все большие.

Митрохин быстро пополз прочь, извиваясь, как уж. У него довольно ловко получалось действовать связанными руками и ногами, но далеко ему уйти не удалось.

– Эй! – возмутился Hop'pa, подбежал и пихнул Шмаакса в плечо, тот разглядывал гулу, застыв с раскрытым ртом. – Ты что, собака, не видишь, он же уходит?!

– Да куда он денется, – с досадой буркнул ифрит, кинулся к пленнику, подтащил к телеге и принялся прикручивать к колесу. Айван попробовал укусить джинна за толстую руку, но не преуспел в этом начинании.

– У, какой! – сказал напоследок Шмаакс, погрозил пленнику и отправился ставить шатер…

Сумерки опускались на долину подобно черному одеялу. Темнело в Хазгаарде всегда стремительно. Ветер гнал по небу серые клочья облаков.

Сквозь них проглядывала белая луна, серебрила верхушки шатров, клочья травы и низкий кустарник.

Hop'pa давно укрылся с гулой в шатре и даже не думал выходить наружу. Шмаакс бродил по окрестностям с перекошенным тоской и вожделением лицом.

– Эй, краснорожий, – окликнул его Айван, – хороша стоянка получилась. Да?! Только тебе, похоже, ничего не перепадет.

– Заткнись! – ифрит уставился на него исподлобья. – Скажешь еще слово, человечек, припечатаю тебя к земле.

Он поднял широкую ступню и впечатал ее в землю, демонстрируя, как расправится с пленником.

– Кишка у тебя тонка, – откликнулся Айван, – тебе хозяин приказал обращаться со мной бережно, так что ты меня даже пальцем не можешь тронуть.

– Молчать! – с лютой яростью выдохнул Шмаакс, кровь ударила ему в голову, и он кинулся к пленнику.

– Что тут происходит?! – послышался окрик Нор'ры.

Ифрит резко остановился в двух шагах от человека. И обернулся, тяжело дыша. Силат смотрел на него, не говоря ни слова. Только глаза поблескивали холодным огоньком.

– Он… – смешался Шмаакс, – он оскорблял меня!

– Если я снова услышу шум… – Hop'pa поморщился. – Если ты будешь испытывать мое терпение, гляди – мне придется наказать тебя…

Он развернулся, откинул полог и скрылся в шатре. Шмаакс весь вытянулся, чтобы хоть как-то разглядеть, что там. В приоткрытый полог ему удалось различить блеск рыжих волос и высвеченное лунным светом округлое бедро. Ифрит затряс занесенными над головой кулаками, забегал из стороны в сторону. Обежал несколько раз вокруг телеги.

– Эй, ты! – окликнули его из темноты.

Шмаакс резко обернулся на крик и увидел несколько темных, громоздких фигур. Собратья-ифриты вознамерились устроить дружескую попойку.

– Иди, выпей с нами, – позвали его, – до рассвета все равно далеко.

– Не могу, – выдавил Шмаакс с самым несчастным видом, – у меня тут пленник.

– Ну… пленник… Да куда он денется? Иди, напьемся. Только свяжи его покрепче.

Шмаакс оглянулся на человека с сомнением.

Действительно, куда он денется, прикрученный веревками к колесу телеги.

– Слушай, ты, – ифрит приблизился к пленнику, – я ненадолго оставлю тебя. Но хочу, чтобы ты знал. Я все время буду рядом. И буду следить за тобой. Ты понял?

Айван ничего не ответил. Только смотрел, не мигая, на джинна. Шмааксу показалось, что его глаза, поблескивающие в свете звезд, излучают веселье. Ифрит подумал, что такого человека ему и в ""самом деле встречать еще не приходилось. Неспроста Каркум Мудрейший послал за ним целый отряд. Мелькнула мысль оглушить пленника, чтобы лежал спокойно до самого рассвета, но Шмаакс здраво рассудил, что может перестараться. А если Hop'pa найдет человека утром с проломленным черепом, ему самому головы не сносить. Ифрит проверил веревки, развернулся и зашагал в темноту.

Как только он скрылся, Митрохин начал действовать. Повернулся удобнее. Хрустнул гуттаперчевым суставом, почувствовал, что палец сместился. Больно, конечно, было жутко. По пьяной лавочке вынимать руку из наручников на удивление друзьям-собутыльникам получалось куда как проще и менее болезненно. Алкоголь вообще притупляет чувства. Иван Васильевич потащил руку из веревочной петли. Медленно, опасаясь причинить себе еще большие страдания. Наконец рука выскользнула. Он зашевелился всем телом, освобождаясь от веревок. Выдернул вторую руку. Вправил палец. Тот встал на место легко, только отозвался напоследок такой болью, что Митрохин чуть не закричал. Кто-то хрипло захохотал в темноте. Иван Васильевич застыл испуганным зверьком, вслушиваясь в разноголосицу неподалеку. Потом пополз, забрался под повозку. Выбрался с другой стороны.

Преодолел несколько метров по-пластунски. Вскочил и припустил прочь. Огни лагеря вскоре остались позади, и он оказался один в ночном мраке.

Митрохин продолжал бежать, размышляя о том, что, должно быть, такова его судьба – вечно бегать и скрываться, подобно трусливому зайцу. Нутро бывшего банкира жгла ненависть. Он мечтал о том, что когда-нибудь остановится, перестанет убегать от проклятых джиннов и даст им бой. Вот только разум говорил – ты один, тебе никто не поможет, и никто не прочтет заупокойную молитву, когда джинны прикончат тебя где-нибудь на обширных равнинах Хазгаарда.

Его посетило острое чувство дежавю, когда он удалился от каравана достаточно далеко. Снова ночь, пустыня, и он абсолютно один, беглец, которому некуда податься в этом чужом враждебном мире. Впрочем, теперь все было не так, как прежде. Теперь у него появилась цель – найти богочеловека и присоединиться к нему. Он слишком многим обязан старому жрецу, чтобы обмануть его ожидания. Надо выполнить его последнюю волю.

Он обязательно разыщет богочеловека. А потом, отдав этот последний долг, сможет делать все, что посчитает нужным.

Митрохин старался ориентироваться по звездам, нашел на небе яркий треугольник и следил за тем, чтобы строенное путеводное созвездие всегда было чуть правее и впереди. Вокруг царил мистический голубоватый свет. Дымка скрывала горизонт, только очертания низких холмов, сплошь состоящих из черных камней, выплывали из сумрака.

Беглец огибал их и следовал дальше. Он почти все время глядел под ноги и только время от времени бросал взгляд наверх, чтобы убедиться, что не сбился с пути.

Двигаясь в том же направлении, он вскоре набрел на пересохший колодец и два занесенных песком трупа – эвкуса и силата. Обтянутые пергаментной кожей кости джинна, ввалившаяся шкура животного на тощих боках торчали нелепым островком среди безмолвия ночной пустыни.

Митрохин сглотнул. Его уже начинала мучить жажда. И он надеялся, что ему удастся обнаружить оазис или хотя бы колодец перегонщиков скота.

А вместо этого – перед ним открылось зрелище чужой страшной смерти. Силат загнал эвкуса и умер от жажды – не иначе как с водой в этом районе совсем плохо.

Иван Васильевич присел на колени, тронул седельную сумку, она оказалась дырявой и пустой.

Зато возле крупа эвкуса обнаружился припорошенный песком дивной работы меч. Когда он взял оружие в ладонь, лезвие засеребрилось ярким светом.

А руку до самого локтя обожгло – в нее словно вливалась сила. Магия! Митрохин подержал меч, взвешивая на ладони, стараясь понять, нравится ему это чувство или нет. Пришел к выводу, что нравится. Он соорудил себе перевязь из обрывков рубашки мертвеца и повесил на нее магический меч. Странное дело, ноша совсем не тянула.

Предчувствуя мучительную смерть, Митрохин потащился куда-то к призрачной линии горизонта.

Песок посверкивал крупинками звезд. Казалось, кто-то зачерпнул горсть драгоценных камней и разбросал по небесам. Ноги шагали сами по себе, а Иван Васильевич все глазел на небо… пока не уперся в колючий кустарник. Только тогда Митрохин остановился и огляделся кругом. Вокруг была все та же пустыня, но посреди нее таинственным образом возникли чернеющие во мраке низкие кустики с мелкими мясистыми листьями. Иван Васильевич машинально сорвал несколько листьев и отправил в рот. Пожевал их, надеясь выдавить хоть капельку живительной влаги. Почувствовал, что язык онемел, и только в этот момент очнулся. Поспешно сплюнул зеленую кашицу. Но было уже поздно. Следом за языком окаменело небо, потеряла чувствительность вся нижняя челюсть.

«Зубы можно драть без анестезии», – подумал Митрохин. Звезды на небе внезапно стали крупнее, ярче и заиграли разноцветными огнями, как ограненные алмазы на витрине ювелирного. Реальность таинственным образом трансформировалась – там, где только что была пустыня, вырос до небес сосновый лес, зазеленела высокая трава, запели птицы и пошел освежающий грибной дождик. Солнце косыми лучами просвечивало сквозь хвойные ветви. Иван Васильевич задохнулся от счастья. Его будто что-то толкнуло в спину, и он помчался через лес, крича во весь голос: «Ау, люди, я вернулся!» «Это ж средняя полоса России», – мелькнуло в голове. Вот сейчас он пробежит по прошлогодней хвое, минует лесок и выбежит на высокий песчаный откос, откуда видна Волга. А на другом берегу непременно будет город – Кинешма или Самара.

Митрохин все бежал и бежал… А лес все не кончался. Мелькали рыжеватые стволы, зеленые полянки, сплошь поросшие крупными подосиновиками, пару раз ему пришлось перебираться через поваленные деревья, ветка оцарапала щеку…

Внезапно он пришел в себя. Болела щека и еще висок. Митрохин приподнял набитую под завязку звенящей пустотой голову и понял, что лежал лицом на острых камнях. Что-то мешало, упираясь в бок. Он повернулся, тронул непонятный предмет.

Магический клинок. Приподнялся на локте, огляделся кругом. В теле ощущалась странная легкость.

А голова гудела и соображала плохо. Будто вчера пребывал в счастливой бессознанке. Давно, ох и давно он не ощущал тот самый похмельный синдром, сейчас воспринятый ностальгически и потому отозвавшийся в сердце приятной истомой.

Солнце явственно клонилось к закату. Митрохин покрутил головой и понял, что лежит у кромки дороги. Едва заметной светлой полосой она с трудом читалась в каменистом пейзаже, теряясь между дюнами на горизонте. У дороги примостилась странно огромная агава. Такая же, только маленькая, стояла в московском офисе на окне. Эта же была больше самого Митрохина. К тому же из середины ее торчала замечательно большая сухая колючка.

– Хорошие листики, – пробормотал Иван Васильевич, трогая ничего не чувствующий язык, – эк меня расколбасило. Кому расскажи, не поверят.

Митрохин встал на колени, затряс головой, как молодой баран при виде соперника. Кряхтя, поднялся на ноги. Ощупал себя. Вроде бы все цело.

И даже ничего не болит. Только печень отчего-то ноет. Давно не давала себя знать. С тех пор как спиртсодержащие напитки покинули его ежедневный рацион. Иван Васильевич вышел на дорогу, встал посередине. Направление выбрать никак не мог.

«Направо пойдешь – от жажды загнешься, – подумал он, – налево – от обезвоживания организма».

– Всегда любил ходить налево, – пробормотал Митрохин и, шатаясь, побрел по дороге навстречу закатному светилу.

Темнело быстро. Молодой месяц, чей бледный серп болтался в голубых небесах напоминанием о том, что ночь близко, всплыл повыше и принялся сеять свет на земные просторы. Звезды поблескивали хитрыми разноцветными глазками, сквозь которые поглядывали с небес на передвигающего с трудом тяжелые ноги похмельного человека. Митрохин шел, положив правую руку на рукоять магического меча, левой он взмахивал – отмеряя ритм по-военному – раз-два, раз-два… еще немного пройду, а там обязательно будет место, где я смогу устроить привал и отдохнуть, раз-два, раз-два… дотянуть бы только до вон той горки, а от нее уже недалеко до спасения… Но дорога все также вилась меж каменистых гор по пепельному в сумраке песку и россыпям крупных булыжников, а что-нибудь, что могло бы сохранить человеку жизнь, и не думало появляться.

Он уже был близок к отчаянию, когда внезапно повеяло ночной прохладой и сильный ветер задул в спину, будто специально помогал Ивану Васильевичу переставлять одеревеневшие от долгого перехода ступни. А затем на горизонте блеснула искорка. Зажглась на мгновение и пропала. Но Митрохину отчего-то примерещилось, что это добрый знак, посланный свыше. Взялась ниоткуда в тяжелой голове такая мысль, и все тут. Он сделал над собой усилие, прошел еще несколько километров и наткнулся на человеческое поселение – деревеньку в сорок-пятьдесят дворов…

* * *

Народ в деревне жил беспокойный, среди людей наблюдалось то, что Митрохин охарактеризовал емко – брожение умов. Люди обсуждали деяния богочеловека и его присутствие на землях Хазгаарда во весь голос, без страха перед гневом владыки Саркона.

Кое-кто пока порицал тех, кто решил присоединиться к богочеловеку, но большинство и сами собирались отправиться на северо-запад, где тот, по слухам, обосновался, чтобы посмотреть, действительно ли он творит чудеса и на что он еще способен. Слухам об удивительном волшебстве Митрохин не доверял. А потому решил разузнать все поподробнее, прежде чем присоединиться к этому самому богочеловеку. Да, он чувствовал себя обязанным убитому джиннами жрецу, но не спешил кидаться из огня да в полымя очертя голову.

К чужакам в селении относились с подозрением – поговаривали, что кое-кто из людей продался и состоит на службе Саркона. Митрохин всегда отличался сообразительностью, в подобных ситуациях он действовал умело. Он быстро смекнул, кто в деревне главный, и втерся к нему в доверие. Всего-то и дел поговорить со старостой, рассказать ему, что бежал с рудников и идет на северо-запад, чтобы присоединиться к богочеловеку. Услышав историю об угнанной повозке с эвкусами, староста пришел в восторг. И устроил путника на ночлег в одном из домов, где тот получил пищу, пусть скудную, но после стольких дней пути он был рад и этому.

Через несколько дней Митрохин стал в деревне своим, помогал вдове, у которой квартировал, выправил изгородь возле дома, а вечерами делился с местными мужиками историями, которые слышал еще в яме и на рудниках. Они сидели, хлебали вино из чаши, передавая ее по кругу, прикладывались к трубочке и беспрестанно мололи языком. К посиделкам этим Иван Васильевич относился с неодобрением, воспринимал их как занятие бестолковое. Однако в результате пустого ежевечернего трепа он разузнал, что на следующей неделе к богочеловеку отправится группа из десяти мужчин и трех женщин. Причем двое из них пришли в селение накануне и пребывали здесь в качестве гостей.

Один из чужаков вызвался быть проводником – он уже был прежде в лагере богочеловека и вернулся, чтобы привести в ряды его сторонников брата. После недолгих переговоров Митрохину удалось убедить местных, что он достоин того, чтобы присоединиться к группе. На собраниях паломников Митрохин вел себя осмотрительно, сам на вопросы отвечал осторожно, тщательно обдумав свою речь, знал, что любое лишнее слово или упоминание о прежней жизни может вызвать у них ненужные подозрения. Еще сочтут его опасным безумцем, который по какой-то причине решил, что пришел из Другого мира и может причинить вред их святому.

Иван Васильевич выдумал для себя нехитрую историю жизни – якобы родился он в одном из кочевых племен руссов, живущих на диких территориях за границей Хазгаарда. Пару лет назад племя захватили джинны, и его отправили на рудники. Он бежал. Вот и все. Легенда была хороша своей простотой, она не вызывала лишних вопросов, кроме того, объясняла его недостаточно умелое владение местным диалектом. Раз или два его попросили сказать пару слов на языке племени руссов. Он без зазрения совести проговорил несколько ругательств, которые, к его удивлению, вызвали всеобщее одобрение. Особенно понравилось местным известное слово из трех букв. Митрохин сообщил, что в его племени принято было здороваться и прощаться, произнося именно это слово. Теперь один из местных взял в привычку приветствовать его на «родном языке». Едва завидев Ивана Васильевича, он кричал из другого конца деревни:

«…!» – "…", – с обреченным видом откликался представитель неведомого племени руссов. Слово быстро прижилось.

Чем ближе становилась перспектива встречи с богочеловеком, тем большее волнение испытывал Митрохин. Слова верховного жреца никак не шли у него из головы. Он вспоминал, как джинны убили упрямого старика, и кривился от гнева. Больше всего на свете ему хотелось отомстить за его смерть.

Картинки кровавой расправы над силатами будоражили ум. Раньше он не замечал за собой такой ярости и призадумался. Конечно, идеалы добра – это прекрасная и очень симпатичная ему идеология.

Но если бы он руководствовался этой идеологией, то давно бы уже умер. Ненависть помогала ему выживать. Если бы не это чувство, которое делало его похожим на дикого пса, он бы не смог выдержать долгие месяцы тяжкого труда и скудной пищи, не убежал бы с рудников и не добрался до людей. Его гнала вперед злость, желание отомстить. Он ненавидел Балансовую службу и джиннов. Только попав в Хазгаард, он узнал, кто истинные хозяева жизни и кто для них люди. "Тоже мне, благодетели, – думал Митрохин. – Баланс они, видите ли, поддерживают в антропоморфных полях планеты.

Хозяева и рабы!" За многие века ничего не изменилось. Разве что джинны теперь жили в какой-то иной реальности, которую сами для себя создали.

– Когда выходим? – поинтересовался он у проводника. Они сидели в сумерках, у костра. Митрохина тяготило то, что его встреча с чадом Белого божества постоянно откладывается.

– С рассветом, – ответил проводник. – Будь готов.

– Хорошо, – Митрохин улыбнулся, – пойду спать. Только не забудьте меня.

Спал в эту ночь он крепко, без сновидений. Как и говорил проводник, вышли с рассветом. Двигались быстро, почти не делая привалов. Митрохин успел привыкнуть к длительным переходам и почти не страдал под палящими лучами солнца от жажды. Его организм успел адаптироваться к местному климату. Тех малых порций живительной влаги, что позволяли себе паломники, вполне хватало, чтобы идти.

К богочеловеку отряд пришел уже к вечеру следующего дня. Сначала им встретились рассыпанные по пустыне стоянки. Люди цепью растянулись до самого сердца лагеря, чтобы предупредить посланца Белого божества в случае появления опасности. Была и другая причина такого расположения сторонников богочеловека. На стоянках паломникам указывали верное направление.

Пожимая руки сородичей, которые встречали новых людей приветливо, как и полагается братьям, Митрохин ощутил радость. Его любопытство к этому моменту стало совершенно нестерпимым.

Больше всего на свете он желал увидеть богочеловека. Интересно, как он выглядит. Похож ли на обычного человека, или излучает свет, как о нем рассказывают. И правда ли то, что он может творить чудеса.

Лагерь оказался огромным. Сотни и сотни людей селились под натянутыми от палящего солнца балдахинами. Они называли их балдаки. Женщины, мужчины, множество маленьких детей. Чем ближе они продвигались к центру лагеря, тем гуще становилось скопление народа. Кудахтали куры, мекали согнанные в загоны за плетеные веревки овцы.

– Скоро мы увидим его, – проговорила, задыхаясь от волнения, одна из женщин, которая пришла сюда вместе с Митрохиным – Он там, – указал куда-то пальцем худой мужчина. Смуглость его лица подчеркивала яркую белизну улыбки.

Митрохин резко обернулся. В первый момент от неожиданности не мог вымолвить ни слова.

– Медея! – заорал он. – Медея! – Расталкивая народ, он ринулся к богочеловеку. – Это ты! Не может этого быть… Ты!

Девушка проявила сдержанность. Ее губ коснулась улыбка, но в то же мгновение она взяла себя в руки и проговорила строго:

– Рада приветствовать тебя!

– Ты что, Медея?! – Иван Васильевич даже покраснел от негодования. – И это вся радость?!

Ты совесть имеешь?! Мы ведь нашлись. Милая ты моя. – Он обернулся и поведал всем сторонникам богочеловека на местном наречии:

– Это ведь землячка моя. По ее вине я тут очутился.

Люди глядели на него с сочувствием. Тех, кто свихнулся на почве пришествия на землю Белого божества, здесь было великое множество. А этот ко всему прочему кричал, что и он тоже явился с небес. Ну явный сумасшедший.

– Я не сомневалась, что мы когда-нибудь встретимся, – сообщила Медея, – мне поведало об этом Белое божество.

– Ах, Белое божество! Ну славно! Ох, и славно!

А теперь скажи-ка мне, любезная колдунья, когда я отсюда свалю…

– Присядь, – предложила Медея и протянула Митрохину яблоко, – поешь!

В голосе ее звучало такое олимпийское спокойствие, что Иван Васильевич на мгновение опешил.

Он пробирается сюда, претерпевая лишения и подвергаясь смертельной опасности, смывается от джиннов, жрет наркотические листья, втирается в доверие к старостам поселений, а эта девица предлагает ему жевать какой-то зеленый фрукт, вместо того чтобы рассказать, как отсюда смыться. Как попасть домой, в Москву. В Россию. Вернуться в Цивилизованные времена.

О такой удаче, чтобы когда-нибудь разыскать Медею, Митрохин и не мечтал. Помышлял только о мести джиннам за убийство старика, за все страдания, которые причинила ему Балансовая служба.

Но теперь, после встречи с колдуньей, все его кровожадные желания разом уступили место надежде на возвращение.

– Что это, черт возьми, значит?! – рявкнул Митрохин и выбил яблоко из руки Медеи.

Колдунья смерила Ивана Васильевича осуждающим взглядом. Толпа возмущенно зароптала.

Некоторые мужчины двинулись вперед с явным намерением оттащить ненормального от их святой, но Медея сделала недвусмысленный жест – оставьте нас в покое. Они остановились. Митрохин тем не менее ощутил серьезное беспокойство. Сторонников богочеловека насчитывались сотни, и они при желании могли сделать с ним все что угодно – зарыть, к примеру, в песок, оставив на поверхности только голову. Иван Васильевич затравленно обернулся:

– Хорошо устроилась, – сообщил он и растянул губы в улыбке. – Они по твоему приказу любого на углях зажарят?

– Они – преданные слуги Белого божества.

Они со мной потому, что такова его воля.

«Фанатичка, – понял Митрохин, разглядывая колдунью с интересом, – и как она умудрилась так измениться за то время, что мы не виделись. Оставлял нормальную… ну, не совсем нормальную, – одернул он себя, – но все же вполне себе ясно мыслящую девушку, а нашел черт знает кого… Религиозную фанатичку. К тому же вообразившую, похоже, что она наместник божества на земле. Надо с ней поаккуратнее. Кто его знает, что фанатичке в голову взбредет».

– Так ты это… меня обратно отправишь или нет? – поинтересовался Митрохин, стараясь говорить мягко, чтобы ничем не задеть болезненное сознание.

– Сейчас ничего не выйдет, – сообщила Медея и поправила очки.

– Это еще почему?! – взорвался Иван Васильевич.

– Звезды расположены неподходящим образом, да и пространственный вихрь с учетом отклонения к сириусовой туманности вряд ли…

– А ну кончай эту хренотень! – рявкнул Иван Васильевич. – Ясно можешь сказать?

– Ну, в общем, сейчас точно ничего не выйдет.

Это все, что тебе нужно знать.

– Ах, не выйдет! – Иван Васильевич сжал кулаки. – Не выйдет?! – повторил он почти с волчьей тоской. – Не выйдет… – выдавил сквозь зубы.

И сел на песок. – А что же мне делать?

– Не стоит так расстраиваться, – сказала Медея, – прежде всего я рада, что ты жив. Хотя с тех пор, как мы виделись, минуло десять лет.

– Как это десять?! – опешил Митрохин. – Быть того не может. Я тут от силы год. Может, полтора. – Он растерялся. Невозможность вести счет времени являлась одним из неудобств, которые его всерьез заботили. Он действительно потерялся в счете дней… Но десять лет! Да нет. Немыслимо.

Чтобы рассеять его замешательство, колдунья пояснила:

– Десять лет прошло для меня. Я проводила некоторые расчеты с тем, чтобы понять, куда мог попасть ты… И поняла, что ты окажешься рядом со мной, но почти десятилетие спустя. Пространственный вихрь выкинул тебя гораздо ближе во времени.

– Вот почему ты не удивилась нашей встрече, – понял Митрохин, – значит, ты все рассчитала?

– Не совсем, но многое мне было ведомо. Явилось в беседах с Белым божеством. Раскрылось в собственных изысканиях.

– Вот, значит, как, – скривился Митрохин, – нет, ничего не хочу сказать. Я, знаешь ли, тоже времени не терял. Выучил язык, который в моем времени никому на хрен не нужен. А медную породу теперь отковыриваю – любо-дорого поглядеть.

– Я все знаю о тебе, – сообщила колдунья.

– Так уж и все?

– Мой магический и интуитивный дар значительно вырос с тех пор, как мы виделись последний раз. Я стала значительно старше и многое поняла.

– Что, например? – не удержался и съязвил Митрохин.

– Что иногда необходимо корректировать движение человека вопреки его воле, чтобы он понял свое истинное предназначение.

Иван Васильевич насторожился – слишком сильно эта фраза смахивала на разговоры с погибшим жрецом. Снова речь о предназначении. Но о чем идет речь? Не его ли она имеет в виду.

– Я тебя не понял, – сказал Митрохин. – Надеюсь, ты объяснишься.

– А ты изменился! – вместо ответа произнесла Медея.

– Ты об этом? – Иван Васильевич похлопал по мускулистому животу. – Да уж. Лучшую диету предлагают рудники Хазгаарда. Скудный рацион – червивая похлебка и вода. Работа на свежем воздухе с раннего утра до позднего вечера под палящими лучами живительного солнца. Все балансировщики, чтоб им пусто было. Ты, кстати, тоже сильно изменилась. – Он с интересом разглядывал ее оформившуюся фигуру, округлившееся лицо и тело, в котором не было теперь подростковой резкости, а проявилось гладкое совершенство зрелой женщины. «Хороша-а!» – Митрохин едва не причмокнул языком. Хорошо, вовремя спохватился, что его поведение может быть истолковано не правильно, точнее, как раз правильно… неизвестно только, как его расположение воспримет колдунья – а ну как обидится и отдаст своим сторонникам приказ зарыть его в песок. «Стреляли?» Грустная физиономия актера Мишулина, жадно лакающего воду из алюминиевого чайника, вызвала у Ивана Васильевича приступ беспокойства.

– Так… я так и не понял… – начал он. – Что ты имела в виду?

– Белое божество сказало мне, ты отмечен его дланью, что ты тот человек, который призван помочь мне. И возглавить борьбу.

– Борьбу? Какую еще борьбу? – пробормотал озадаченный Митрохин. В голове у него царил настоящий хаос. Ветер носил обрывки воспоминаний, случайных фраз и образов. И среди всей сумасшедшей мешанины бил в колокол ныне покойный верховный жрец и вещал: «Ты будешь нести свое учение людям. И возглавишь борьбу, хочешь ты того или нет».

– Ты должен быть рядом, – повторила Медея, голос ее зазвучал в унисон со словами жреца, обитающего в голове Митрохина. – Это наш путь. Наше предназначение. Для этого мы направлены Белым божеством в эту отдаленную эпоху.

– Я не ослышался? – Иван Васильевич уставился на колдунью. – Ты сказала – направлены Белым божеством?.. Это что еще за бред? Я же отлично помню, как ты путала заклинания, и нас носило по эпохам, пока не занесло в этот чертов Хазгаард.

– Это правда, – согласилась колдунья, – я была не слишком сведуща в применении того опасного заклинания, которое в силу своего несовершенства неизменно цепляло пространственно-временной вихрь…

– Во-во, – поддержал ее Иван Васильевич. – Правда, мне казалось тогда, ты знаешь, что делаешь. Видимо, я заблуждался. И нас Белое божество кидало из времени во время, пока не занесло сюда.

– Любые наши действия в этом мире являются частью божественного замысла. Это Белое божество перемещало нас в пространстве и времени, внушая нам свою волю…

– Бред какой-то, – пробормотал Митрохин.

Потом вспомнил, что имеет дело с опасной фанатичкой, и замолчал. «Наверное, она головой треснулась при приземлении, – решил он. – А что, такое сплошь и рядом происходит. Впилилась, допустим, девчушка в городскую стену. И стал ей после этого везде мерещиться божественный замысел».

– Не подвергай сомнению мои слова! – громко проговорила Медея. – Они правдивы, и ты в этом убедишься.

Тут Митрохин порядком струхнул, тем более что сторонники богочеловека снова вскочили на ноги и придвинулись к ним. Иван Васильевич заметил, что один из них тянет из-за пояса здоровенный кривой нож.

– Вот и жрец мне то же говорил перед тем, как его джинны убили… – проговорил Митрохин, чтобы задобрить колдунью, и добавил уже тише:

– Знаешь что, ты меня избавь, пожалуйста, от этого.

Ну какой я герой, в самом деле? Ни в какую борьбу я ввязываться не собираюсь. Увольте! Не до этого мне! И вообще, я жить хочу.

– Саркон посылает отряды джиннов, чтобы уничтожить меня, – сказала Медея, – а еще загонщиков – наемных убийц. Два из них мертвы. Я получила сведения об их приближении заранее. Третьего я пока не видела. Но он где-то рядом.

– Вот именно. Ты в постоянной опасности, – подтвердил Иван Васильевич, – даже представить не могу, как ты можешь все время жить под страхом смерти. Может, у тебя сила воли большая. А я человек с тонкой нервной организацией. Можно даже сказать, трусливый. Ты знаешь, мне погибать очень не хочется. Так что увольте, извиняйте и отпустите…