- Ты остаешься здесь с Ларри. Отвечаешь на все его вопросы. Без утайки. Без фантазий дурацких. Он научит тебя, как с ними - кровопийцами! - надо сражаться, откуда ждать удара. Нам нужно понять, почему они включили тебя первым номером в списке нужных им свидетелей. Видать, нашли в тебе какую-то слабину, какую-то червоточину. Будете сидеть здесь, до тех пор пока не отыщете, за что они хотят тебя ухватить.
      - Но у меня через час съемки на натуре...
      - Забудь! Мы на осадном положении - вбей себе это в голову. Все на защиту священных рубежей!.. Да! - и чтобы с этим приятелем твоим, Робертом из "Сладких снов", больше никаких встреч, никаких разговоров. Какой хитрец нашелся! Делает вид, будто ничего не знает, ни в чем не замешан. И за женой его перестань ухлестывать!.. Думаешь, я не видел вчера? Ты бы, Ларри, поглядел на них. Обхохотаться!.. Не улыбнутся друг другу, не дотронутся пальцем. И воображают, что спрятались от всех. А того понять не могут, что во всей толпе - только они двое друг друга не касаются, друг другу не улыбаются. И что их поэтому, с их унылыми рожами, за милю видать!..
      Босс Леонид отодвинул себя вместе с креслом от стола. Встал во весь рост. Погрозил толстым пальцем, которому не было места в электронном веке. Вышел из кабинета. Часы над дверью звякнули полдень. Светящаяся речка минут сузилась, потекла в сторону и вверх, забурлила. Но еще оставалась надежда успеть, доплыть, обогнуть, перепрыгнуть неожиданную плотину...
      Кипер со вздохом обернулся к главному защитнику фирмы "Крылатый Гермес".
      - Давайте пойдем прямо по вашему резюме, - предложил хищный Ларри. - Хотя оно, конечно, выглядит не совсем обычно. Например, эта голубая рамка - я никогда не видел таких. Похожа на киноленту.
      - Она и есть кинолента.
      - И в каждом кадрике видно лицо. Это вы?.. Так, понимаю... Мистер Райфилд в разные моменты его жизни. Начиная с младенчества... Вот здесь - школьник... А это что за шар?.. Ага - студент Райфилд в фехтовальной маске. Дальше - в обнимку с двумя девицами. Кто такие? Можете рассказать про них?
      - Была ранняя весна, - начал Кипер. - Уже цвели форзиции. И только они. Их желтые ветви рвались в объектив, не имея цветущих соперников. Клены только-только распускали малиновые почки. Потом шелуха опадала с почек. Каждое дерево стояло посреди малинового круга. Туфельки двух старшеклассниц бесстрашно рассекали малиновые волны. Обе были невыразимо, неправдоподобно прекрасны. Я попросил разрешения сфотографировать их. Я снялся вместе с ними. Я никогда их больше в жизни не видел. Но каждой весной, когда начинает цвести форзиция, когда клены покрываются малиновой шелухой...
      - Довольно, довольно... С этим, пожалуй, ясно.
      - ...Я продолжаю. Каждой весной, когда зацветает форзиция, когда летит с кленов малиновая шелуха, я подъезжаю к той школе и жду. Я выбираю время, когда кончаются занятия, обычно в три часа, останавливаю машину в удобном месте, через улицу, навожу объектив на малиновый круг на асфальте и жду, жду... Школьницы выбегают, спешат, смеясь, к машинам, к автобусам, разъезжаются. Некоторые идут домой пешком, в одиночку и попарно, есть среди них прелестные, но... Вы не поверите, но это так - ни одна до сих пор - может быть, мне повезет следующей весной - но до сих пор ни одна - не решилась, не захотела забрести в мой малиновый круг, они обходят его, словно чувствуют какую-то в нем опасность, и иногда я думаю...
      - Да-да, рано или поздно они забредут. Уверяю вас. А как прикажете понимать строчку о полученном образовании? "Вечно незаконченное" - что это значит?
      - Только то, что мистер Райфилд продолжает учиться каждый день.
      - Понятно. Пойдем дальше. Вижу, что вы не даете своего уличного адреса. Только почтовый ящик. Это разумно. Не нужно облегчать им работу. Конечно, когда придет время вручить вам повестку, они вас найдут. Но следует вставлять им палки в колеса на каждом повороте. А кстати, по датам я вижу, что резюме недавно обновлялось. Зачем? Вы рассылаете его? Ищете другое место работы?
      - Никто ничего не ищет. Но меня иногда просят что-то сделать на стороне. И Леонид - мистер Фарназис - не возражает. Сдает меня внаймы. Как ландскнехта. Это если у нас самих нет срочной работы. Тогда я должен послать временному нанимателю резюме.
      - В строчке "семейное положение" вы написали "счастливо и прочно разведен". Расскажите подробнее.
      - Это началось тем засушливым летом, когда парки закрыли, опасаясь пожаров. Все же пожары начались, это понятно, ведь они случаются испокон веков, случались и до появления человека. Если спилить старое дерево, то по кольцам на распиле ученые научились точно определять даты пожаров. Кольцо того года, когда был пожар, немного темнее и плотнее. В прошлом веке, в местах, где еще почти не было людей, пожары случались примерно каждые двадцать лет. И оказывается, это было очень полезно для леса. Выгорало все старье, труха, сухостой, а здоровые деревья выдерживали и росли себе в расчищенном лесу. Теперь же, когда человек так старательно защищает лес от огня, в нем накапливается гора горючего материала...
      - Вы хотели рассказать про развод.
      - Нет, это вы, уважаемый Драмапутри...
      - Можно просто - Ларри...
      - ...уважаемый Ларри, хотели разузнать про мою семейную мороку. Я же не имею ни малейшего желания выворачивать перед вами мое прошлое. Я не вижу никакого смысла в нашем разговоре. Я не верю, что кто-то будет копаться в моих старых грехах, разнюхивать, слать повестки.
      - Я чувствую в вас какой-то враждебный настрой. Почему? Сейчас стало модно не любить адвокатов. Всех подряд. Даже презирать.
      - Никто никого не презирает. С чего вдруг? Мой отец был адвокатом. Причем довольно известным.
      - Райфилд... Райфилд... Да, кажется, я припоминаю...
      - Райфилд - это мой псевдоним. Пришлось взять, чтобы не смущать отца. Проказы юности. Но с этим давно покончено. Так что вашим мифическим врагам меня не ухватить. Просто не за что.
      - Да, непривычному человеку трудно бывает перестроиться. Он жил себе и жил, купался в мелких удовольствиях, уворачивался от крупных неприятностей и огорчений. Что-то тратил, что-то копил, строил веселые планы. И вдруг - хлоп! Все кончается. Ты под колпаком. За тобой следят, твои разговоры подслушивают. Теперь каждый шаг, каждое вылетевшее слово может обернуться против тебя.
      - Уж не хотите ли вы сказать, что кто-то устроит слежку за мной?
      - Мистер Райфилд, адвокатская контора "Бартлиб, Бартлиб и Колби" на мелочах не экономит. В деле, которое может принести им миллионы, они не поскупятся нанять частного детектива.
      - Неужели? Я чувствую себя почти польщенным. Но если даже наймут, ничего ваш детектив не найдет и ничем меня не зацепит. Потому что я - смешно сказать - но, кажется, это правда - я совсем не боюсь. Никого. И ничего.
      - Так уж "ничего"?
      - Решительно ничего.
      - Но даже из вашего резюме можно увидеть, по крайней мере, одну вещь, которой вы боитесь весьма и весьма.
      - Да? Что же это?
      Когда кашалот щурился, веки его вспухали подушечками и прижимались изнутри к стеклам очков.
      - Вы очень, очень боитесь сказать или сделать что-то банальное.
      Кипер с разгона хотел было возразить, но не нашел небанальных слов. Замер с отвисшей губой.
      - "Я ничего не боюсь" - этим может похвастать только человек, который уже ничего и никого не любит. Но вам-то до такой свободы еще очень и очень далеко. Пока вам что-то дорого, вы не можете не бояться это потерять. Даже если вы не боитесь за себя, остаются те, кого вы любите.
      - Возможно, возможно... - Кипер встал и постучал пальцем по циферблату часов. - Во всяком случае, сейчас я боюсь только одного: потерять еще минуту на этот разговор. Вы выполнили свою работу, предупредили меня. Теперь позвольте мне вернуться к выполнению моей.
      Сверху ему стали видны розовые просветы в редких волосах погрустневшего Ларри. Он подумал, что, если успеет к "Крогеру" раньше Долли, надо будет купить букетик цветов. Кажется, она говорила, что любит нарциссы. Он пошел к дверям, щурясь от блеска бронзовых ламп.
      - Ну хотя бы один - последний на сегодня - вопрос, - сказал ему в спину раззолоченный хищник. - Что, например, случится, если наши противники раскопают адрес некой миссис Джози Визерфельд?
      Киперу показалось, будто лесной пожар незаметно подкрался к зданию "Космоса", проник внутрь сквозь стекло и бетон и ударил ему в лицо горячей волной. Дыхание остановилось. Болезненное "тук-тук-тук" уверенно вернулось в виски. Лосось закружился перед выросшей стеной и, слабея, заваливаясь на бок, забил хвостом по воздуху - не по воде.
      В далеком "Крогере" искусственный дождь пролился на пучки шпината.
      ДОЛЛИ ВЫХОДИТ ИЗ ДОМА, ИДЕТ К ДВЕРЯМ ГАРАЖА, НА ХОДУ ДОСТАЕТ КЛЮЧИ ИЗ СУМОЧКИ.
      Кипер выпустил ручку двери, побрел обратно. Плюхнулся в кресло.
      - И нет смысла все время поглядывать на часы, - сказал безжалостный Ларри. - Ведь мистер Фарназис заявил вполне определенно: с Долли Кордоран придется какое-то время не встречаться.
      I-3. Иностранец
      И все же он вырвался. Залив кашалота словесной пеной. Опутав его обрывками собственной жизни. Мешая правду с цветистым враньем. Заверив, что Джози Визерфельд - всего лишь двоюродная тетка, у которой он гостил пару раз в Пенсильвании.
      Он вырвался, когда стрелка часов еще не достигла двойки.
      И оставшиеся секунды можно было растянуть, разрезать на маленькие порции.
      Три - на ожидание лифта. (Ну, хорошо - пусть четыре! Пусть пять - подавись ты!)
      Еще три - на спуск к стоянке.
      Добежать до машины, открыть дверцу, включить мотор - еще шесть.
      Виражами, виражами, с визгом шин, вниз, нырнуть под взлетевшую планку. И вот уже шоссе, и он виляет между автомобилями, как лосось между камнями. Проделывает все трюки, которых не прощает другим, оставляет позади рулады возмущенных гудков.
      А полицейский вертолет замечтался в небе и исчезает рассеянно за склоном горы.
      А два пустых велосипеда, торчком, на крыше автомобиля впереди, шлют счастливый знак: кому-то уже повезло, кто-то нашел друг друга и вот-вот покатит по жизни вдвоем. И совершенно непонятно, как все эти маленькие удачи, все счастливые знаки, все выигрыши секунд и миль сливаются в конце концов в безнадежно проигранные полчаса опоздания.
      Он брел вдоль съедобных стен "крогеровского" лабиринта, привставал на цыпочки, вглядывался в лица. Вдали мелькнул пышный узел русых волос. Он побежал, расталкивая коляски, сшибая локтями коробки с печеньем. Женщина удивленно обернулась на шум. Вопросительно улыбнулась. Заметно огорчилась - "и этому не нужна"! В корзинке ее были только собачьи консервы всех сортов. Символ одиночества?
      Вредный старик поставил коляску поперек, перегородил весь проход. Он бился над тайной электрической кофемолки. Поднимал и опускал крышку. Заглядывал в ее пахучее нутро. Крутил рукоятки. Виновато оглядывался. Встретил сердитый взгляд Кипера, развел руками.
      - Мистический машин. Никогда не встречался с таким. Где может быть вход и выход?
      Кипер взял у него пакет с кофе, открыл, всыпал в пасть загадочный машин.
      - Какой вам нужен помол? Грубый, тонкий, эспрессо? А может быть, турецкий?
      "ОПЯТЬ ТУРЕЦКИЙ? НАШЕЙ ДРУЖБЕ КОНЕЦ", - СКАЗАЛ ФОТОГРАФ БАГРАЗЯН.
      - Экспресс, да. Экспресс будет хорошо.
      Машина загудела. Ароматный ручеек потек в подставленный пакет.
      - Приезжал из Израиля видеть моя дочь. Дочь очень занята, занята. Я хочу всегда помогать. Сказал: "Все буду покупать магазин. Ты меня привозишь, потом увозишь. Я все покупать сам".
      Кофемолка утихла. Кипер запечатал пакет, отдал старику. Оставался еще шанс, что Долли ждет его рядом, в корейском кафе. С французским названием "Плезир". Так уже было однажды: он опаздывал, она ждала, ждала. Ей пришлось съесть второй завтрак. От волнения. Ему сильно досталось за это.
      Но нет - и в "Плезире" были только ненужные люди. Кипер побродил со стаканчиком кофе, сел у окна. Машины медленно кружили по стоянке, искали недолгого пристанища. Появился израильский старик с продуктовой клеткой на колесах. Пристроил ее у дверей кафе. Пятясь, не выпуская покупки из виду, вошел внутрь, огляделся.
      - Могу сесть рядом, следить в окно? Дочь будет опоздать, я знаю это всегда.
      Кипер приветливо развернул салфетку, вытер каплю кофе, упавшую на столик.
      - Ее мать тоже не знала время считать никогда. Я учился ждать всю жизнь. Умею очень хорошо. Нет гнева, нет скучать. Время притечет само. Как река.
      - Можно только позавидовать, - сказал Кипер. - В Америке так не умеют. Нетерпение жжет. Вы могли бы открыть курсы "Теория и практика ожидания". Я первый запишусь к вам.
      - Старый человек умеет лучше терпеть. Молодой - нет. Почему? Молодой - вся жизнь вперед, много времен. Зачем жалеть? Старый должен жалеть каждую минуту, оставалось мало так.
      - Может быть, это потому, что молодые всегда влюблены. Или мечтают влюбиться. И тогда каждый пустой день без любви - как грабеж. Под вечер хочется кричать: "Не отдам!" От этого молодые могут набедокурить без всякой причины. Особенно по вечерам. На шоссе обгоняют тебя так, будто у них не машина, а самолет. Вжих! Вжих! И понимаешь: гонятся за ушедшим днем. Надеются еще что-то успеть, поймать.
      - Моя дочь бедокурила один раз. Была арестовать. За водяной цветок. Большой парк, большое озеро. Она сорвала водяной цветок и вставляла на волоса. Но страж говорил, что нельзя. Что народов много, чем цветов. Каждый вставлять на волоса, озеро станет пустой. Без всей красоты. Дочь платила штраф.
      - Однажды я был влюблен в замужнюю женщину. Мне было уже за тридцать. Я не гнался и не спешил. Но все равно был неосторожен. Не сразу понял, что произошло. Просто после первой же встречи в душе остался такой острый след. Не мысль о ней, не ожидание ее, не воспоминание - просто след. Как порез. Но не болел, а наоборот. В английском есть много парных слов: холодно-горячо, сладко-горько, быстро-медленно. А к слову "больно" пары нет. "Приятно"? Нет, звучит слабовато. Ближе всего: это был порез счастья. И он делался глубже с каждой встречей. А без встреч зарастал. Я рвался увидеть ее снова и снова. Чтобы углубить свой порез счастья. И терпеть от встречи до встречи делалось все труднее.
      - Моя дочь не имеет мужа. Только мальчик-друг. Номер не первый. Наверное, четыре. Но никогда вместе. Сначала один, потом другой. Два сразу будет позор. "Одурачить" - так? Нельзя. Дочь хочет правила. Только свои. Мои правила давняя старина.
      - Женщина, в которую я влюбился, не хотела огорчать мужа. Но по-настоящему она боялась только одного: чтобы про нас не узнал ее сын. Хороший мальчик, ему уже пятнадцать. Не маленький - видел много откровенных фильмов, журналов. Но она страшно боится поранить его. Первый сын у нее умер в младенчестве. Поэтому она так оберегает второго. Сама она потеряла родителей рано, росла с отчимом. Кажется, он был не очень хороший человек. Она не хотела выходить второй раз замуж. Боялась устроить сыну такую же судьбу. Но, похоже, ее новый муж с детьми очень добр.
      - Дети - большая власть. Мы у них - пленники любви. Они - нет. Только если они немножко нас любить. Вы иметь своих?
      - Нет. Мы с женой все собирались, обсуждали. Мы оба считали, что это эгоизм - родить ребенка просто потому, что очень хочется. Нужно сначала выстроить для него пристойное гнездо. Как птицы. Предусмотрительность на птичьем уровне. И так долго обсуждали, что в конце концов развелись. Птицам-то просто - им развод не грозит.
      - Я знал одна пара в Израиль. Разводились три раза. В Израиле развод недорогой. Потом снова женились. Брачное свидетельство на стенках висеть в рамках. Числом три. Сейчас имеют взрослый сын, адвокат. Будет помогать их четвертый развод. Сыну платить нет. Хорошо, деньги сберегать.
      - Моя возлюбленная работает с растениями. Помогает одному профессору в местном университете. Неполный рабочий день, но так ей даже лучше. Остается время на семью, детей. В лаборатории изучают язык цветов. Она рассказывает невероятные вещи. Уверяет, что растения испытывают страх, боль, реагируют на опасность, любят музыку. Большинство цветов любят классику, желательно восемнадцатый век. Но некоторые - например, цикламены - предпочитают ритмичный джаз. Недавно был поставлен такой опыт: к листьям филодендрона прикрепили датчики, измеряющие электрические токи на поверхности. Такие используют в детекторе лжи. Наше волнение отражается на степени влажности кожи, меняет электрическую проводимость. То же и у растений. Записывающий прибор чертил ровную линию, до тех пор пока профессор не зажег спичку рядом с цветком. Тут линия дала резкий скачок. Можно подумать, что филодендрон "закричал" от страха.
      Старик недоверчиво покачал головой. Темные пятнышки на его лице и руках были похожи на несмываемые островки загара двадцатилетней давности. За окном служащий "Крогера" прокатил дребезжащий поезд колясок.
      - Моя возлюбленная очень нежна со своими подопечными. Она разговаривает с цветами, напевает им песенки. Прикрепляя разные датчики к стеблям и листьям, просит потерпеть. Но странная вещь: из-за этой работы она стала слегка презирать людей. Или не так - не презирает, но смотрит всегда чуть насмешливо. Наши главные, самые сильные чувства - страх, голод, сластолюбие - не вызывают у нее большого почтения. "Оставим это цветам", - говорит она. Она ценит только то, что растениям недоступно. Гордость и стыд, любовь и ненависть, сострадание и гнев - такие вещи. И это нелегко. То есть эти чувства не всегда живут в душе. Или живут слабенькие, полусонные. И тогда в ее взгляде или усмешке мелькает тень презрения. И это ранит. Оставляет порез - но уже не счастья, а боли. Который кровоточит.
      Кипер вдруг подумал, что это в первый раз он так ясно и открыто уложил в слова что-то очень важное про Долли. И это удалось ему лишь в надежде на то, что старик ничего не поймет. И лучше бы здесь остановиться, провести черту. Но провести черту не было сил. Его несло, как с ледяной горы.
      - Я продолжаю... Обстоятельства не позволяют нам встречаться слишком часто. Она соглашается на встречи только днем, пока сын не вернулся из школы. Но днем в моем доме нельзя из-за моей бывшей жены. Так уж вышло - при разводе она уговорила меня, чтобы за ней остался приемный кабинет, который она устроила в нашем доме. Она психиатр, у нее много пациентов в нашем городке, и ей нелегко было бы начинать с нуля в том городе, где она теперь живет с новым мужем. Мы остались друзьями, мне не хотелось огорчать ее. Ее арендная плата примерно равна алиментам, которые я должен ей выплачивать по условиям развода. Все равно я целый день на работе, иногда допоздна. Пусть пользуется, решил я. В кабинет ведет отдельный боковой вход, там есть своя ванная, туалет - мы не помешаем друг другу. Так мне казалось. Но теперь все осложнилось. Моя возлюбленная отказывается приезжать ко мне в те часы, когда жена - то есть бывшая жена - принимает пациентов в своем кабинете. "Мне будет казаться, говорит она, - что твоя Полина может в любой момент войти и подвергнуть нас психоанализу".
      - Психоанализ иметь большая власть. Особенно в Америке и Европе. Но не всякая страна. Католик не нужно. Он идет на исповедь у священник. Православный тоже. Но если исповедь нет, тогда - да. Тогда человек пойдет искать - как это? - шринк, да? Очень надо говорить вся правда про себя. Хотя иногда.
      - Я продолжаю... Бывают, правда, дни, когда мою бывшую жену вызывают в суд, в качестве эксперта. Дать показания о вменяемости подсудимого или о его психологических травмах, которые привели к преступлению. Но даже это не помогает. "Пойми, я не могу заранее планировать такие вещи, - говорит моя возлюбленная. - Тоска по тебе загорается и гаснет, не спрашивая меня. Ты нужен мне в тот момент, когда она печет мне сердце. Только тогда я могу прыгнуть в машину и мчаться к тебе и делать с тобой все, что я так бесстыдно, страстно, ненасытно люблю с тобой делать. А без этой тоски, без этой тяги к тебе заранее получив назначение на определенный день и час - тьфу, как на прием! да я бы умерла от стыда и отвращения к себе".
      - Хотел бы давать вам один совет... - начал было старик.
      - Позвольте я сначала задавать вам один вопрос. - Кипер предостерегающе поднял ладонь. - Вы счастливо прожили свою жизнь?
      - Не вполне... не сказать... не очень...
      - Тогда не трудитесь. Ибо я решил принимать советы только от людей счастливых... Лучше я продолжать. Моя возлюбленная живет в постоянной войне с заботами и тревогами. Каждое утро ей нужно занимать круговую оборону и отбивать врагов. Вот подступает тревога: а взял ли сын в школу свое лекарство от простуды? За ней - надела ли дочь теплые носки? Враги не вытесняют друг друга, а сливаются в наступающую орду. "Позвонил ли муж своим родителям? Предупредил ли, что мы не сможем приехать в субботу? Увезут ли мусорщики старое кресло, выставленное к обочине? Или заявят, что оно слишком большое, что их комбайн сломает челюсти на нем?.. Придет ли из банка отсрочка на выплату займа?.. Позвонит ли подруга, пригласит ли детей на пикник на ферме?.. Удастся ли химчистке вывести пятно на любимом платье?.." А над всем сверху нависает тревога: "Что сказать соседке, когда та увидит на своей клумбе сломанный георгин? Сознаться про сына и мяч или нет?" И этот сломанный георгин каким-то чудом виден из всех окон дома. От него нет спасения. Но мне...
      Кипер очертил себя пальцем для пущей понятности.
      - ...мне нет места в этом мире ее тревог. Я должен быть всегда в стороне. Безмятежным островом. Убежищем. Приютом спасения. А это тяжело. Я могу быть день, другой... Но не всегда же. Если я пытаюсь рассказать ей о своих огорчениях, она сердится. Или объясняет, что я сам виноват. Или насмешничает. Я должен оставаться неуязвимым с утра до вечера. Вечно готовым принять ее, пустить в безопасную гавань. Кому это по силам?
      - Моя жена тоже умирала тревогой... Больше всего про микроб... Мыла руки каждый пять минут, подметала дом...
      - Вот уж чего нет так нет. На "подметать, убирать" тревоги не оставляют времени. Правда, дом у них такой большой и старый, что пылесос не нужен, пыль сама проваливается вниз, сквозь щели в полу. Но тревоги не дают выбрасывать старье. "Вдруг понадобится?!" Хлам накапливается горой. Однажды она решила разобрать мешок со старыми детскими носками. Через полчаса весь пол был ими усыпан, но не нашлось ни одной пары одинаковых. Она рассказывает об этом с иронией. Но мужу ее, видимо, не до смеха.
      - Значит, иметь тоже муж?.. Ну, да, да, вы говорить ранее...
      - Да, муж имеется. И очень непростой человек. С сюрпризами. Год назад она позвонила в большой тревоге, объявила, что они переезжают. Мужа переводят в другое отделение фирмы, и они будут жить на два часа дальше к западу. Мы оба страшно огорчились. Шли сборы, горы старого хлама увозили в магазины "Армии спасения", в пункты переработки старья. В арендованный грузовик погрузили только самое необходимое. Дети прощались со школьными друзьями, соседи заходили пожелать счастливого пути. Муж сел за руль грузовика, объехал вокруг квартала и остановился у их же дома - пустого, чистого, проветренного. Оказывается, никакого перевода не было. Муж устроил ложный переезд, чтобы спастись от гор накопившегося барахла. Такой шутник. Но она не сердилась. Ведь он тем самым избавил ее от тревог. Он сделал именно то, чего она... Ой, простите! Кажется, мне пора!..
      Кипер вскочил и быстро пошел к боковой двери. Велосипед, привязанный стоймя к крыше автомобиля, проплывал за окном. Долли иногда брала с собой велосипед, отправляясь к нему на свидание. Они гуляли по парку, разделенные велосипедом. "Он дает мне иллюзию независимости, - говорила она. Независимости от тебя. Захочу - прыгну в седло, и только ты меня и видел".
      Кипер почти бежал. Автомобиль с велосипедом двигался зигзагами. Наконец нашел себе просвет в дальнем углу стоянки. Дверца открылась, и грузная тетка начала вылезать из нее ногами вперед. Она то подтягивалась на руках, то выгибалась животом вверх, то ерзала, пытаясь оторвать зад от сиденья. Велосипедные спицы, казалось, начали дрожать и сгибаться от одного ее вида.
      Разочарованный Кипер поплелся к своему "фалькону". Окунулся в его банную духоту. Опустил стекло. Ждать дальше не было смысла. Но он все сидел, тупо глядя на шкалу приемника. Но не включал. Но "тук-тук-тук" в его висках без помех заполняло горячую тишину.
      Старый израильтянин просеменил снаружи, растерянно озираясь. Подкатил коляску к телефону-автомату, набрал номер.
      - ...потому что один человек не может разорваться сразу на двадцать частей, - расслышал Кипер.
      Что-то показалось ему необычным, почти таинственным в этой фразе. Но мысли его кружили бесцельно, как рыбы в аквариуме. Но привычная мстительная горечь затекала в сердце. К ней, на нее. За то, что не дождалась, за то, что - да-да! - бросила его одного. С этим глубоким порезом в душе. Который так болит без нее, а при ней так сочится счастьем.
      - Долли, - сказал он вслух. - Долли, так больше нельзя.
      Израильтянин с коляской перестал озираться, остановился и показал телефонной трубкой на пыльные носки своих сандалий. Белая "тойота" вынырнула неизвестно откуда и с собачьей послушностью подкатила к его ногам. Тоненькая девушка в прозрачном платье выпрыгнула из нее, пошла открывать багажник, на ходу что-то объясняя старику. Она сердито жестикулировала, показывала пальцем то на себя, то на фотоаппарат в руке, то куда-то назад, на прошлые обиды и ошибки.
      И тогда Кипер узнал ее.
      Узнал эту круглую головку, похожую на яичный желток. Которую он хотел бросить под бензовоз сегодня утром. Вместе с белой автомобильной скорлупкой.
      И ему вдруг открылось, чтоi было таинственного во фразе, сказанной только что стариком. В ней каждое слово было чистым, промытым, без тени акцента.
      И в памяти всплыл кашалот Ларри, предупреждавший его о наведенных на него биноклях, подсунутых микрофонах, спрятанных телекамерах. И стало понятно, что девица - утром - и старик - днем - не могли кружить вокруг него по чистой случайности, а потом так случайно оказаться отцом и дочерью.
      И мысль о том, что он сам - сам! - без просьб и угроз! - все рассказал старому притворщику про Долли, пронзила его стыдом, страхом, ненавистью, тоской. До слез, до кома в горле, до стиснутых пальцев на ключе зажигания: включить мотор, врубить скорость, нажать на педаль газа и оставить этих двоих валяться посреди раскатившихся помидоров, в луже подсолнечного масла, обсыпанных кошерной солью и кофе-эспрессо.
      ПРЕСТУПНИК СКРЫЛСЯ ТАК БЫСТРО, ЧТО НИКТО НЕ УСПЕЛ ЗАМЕТИТЬ НОМЕР ЕГО "ФАЛЬКОНА".
      I-4. Полина
      На двери дома белела записка:
      "У меня прием до 10. Пожалуйста, не включай музыку слишком громко. В прошлый раз твой Вивальди не дал моей пациентке погрузиться в гипноз. Целую, Полина".
      Дом они покупали с Полиной в первый год после свадьбы. В первый год они были переполнены нежной уступчивостью друг другу, вслушивались в оттенки желаний, готовы были угождать причудам и прихотям. Причудой Полины была мечта найти дом, пронизанный снизу доверху бесшумным лифтом. Так, чтобы из гаража в нижнем этаже можно было бесшумно попадать в столовую на первом, в кабинет на втором, в спальню на третьем. Причудой Кипера был дом, имеющий хотя бы одну комнату с окнами во всех четырех стенах. Добрая бабушка Дженни подарила Киперу необходимый аванс. Но улыбка агента по продаже недвижимости делалась все более усталой и кислой с каждым их появлением в его конторе. ПОКУПАТЕЛЕЙ С НЕВЫПОЛНИМЫМИ ЖЕЛАНИЯМИ СЛЕДУЕТ ПОСЕЛЯТЬ В БАРАКАХ.
      И все же, каким-то чудом, он отыскал им такой дом. Старый художник, доживавший жизнь в инвалидной коляске, выстроил себе лифт - правда, не внутри, а снаружи дома. И этот лифт возносил владельца до самой верхней комнаты, в которой была устроена четырехсветная мастерская. Ведь утренний, дневной, вечерний свет - сменяя друг друга - изливаются на полотно непредсказуемыми сочетаниями красок. И если ловить их терпеливо и доверчиво, не исключено, что когда-нибудь, в следующем веке, какой-нибудь небольшой местный музей приоткроет для тебя калиточку в вечность - отыщет для твоей картины место на стене в небольшом зале с прогуливающимся охранником. Смерть художника обернулась для агента источником бессердечного ликования и принесла ему увесистые комиссионные.
      Да, пусть они с самого начала были не равны - Кипер и Полина. Она была на три года старше, зарабатывала поначалу в два раза больше. Она знала, какие обои должны быть в спальне, какие - в столовой. Поставщики мебели слушались ее распоряжений и обращались с вопросами к ней, а не к Киперу. Она умела с первого раза попасть молотком по шляпке гвоздя, в то время как он должен был для начала пристреляться по пальцам.
      Но разве не уравновешивалось это тем, что он был, как-никак, художественной натурой, творцом? И то, что изначально он оказался в ее кабинете в качестве пациента, вовсе не ставило его в подчиненное, зависимое положение. Полина всегда умела это подчеркнуть. Ведь что такое психотерапевт? Он - как настройщик рояля человеческой души, квалифицированный техник по смазке тонкого инструмента, обслуга. Рояль и вся музыка, заключенная в нем, неповторимее настройщика. Разве не так?
      Нет, никогда она не позволяла себе принять по отношению к нему покровительственный тон. Конечно, они оба помнили, что это она вытащила его из очередной затяжной депрессии. Он был тогда как кусок камня - бесчувственный, замерший, опасный. Так что у него были потом все основания в минуты нежности называть жену "моим Пигмалионом". Она польщенно улыбалась и отмахивалась. Ничего особенного, о чем тут говорить! Просто ей повезло нащупать в нем несколько важных перетянутых струн - и ослабить их.
      Шаг за шагом она прошла тогда вместе с ним историю его детских и юношеских травм. И его невиноватость возрастала с каждой находкой. Стало ясно, что его трудности в колледже были вызваны вовсе не ленью, а тем явным предпочтением, которое его отец отдавал в детстве его старшему брату. А его панический страх высоты - гибелью того мальчика в их школе, который покончил с собой, выбросившись из окна. А его неумение выбирать себе одежду в магазине чувством вины перед тем продавцом обуви, которого он однажды заставил примерять себе пару за парой. И уж конечно, положить на гроб матери вместо цветов бейсбольную рукавицу он захотел вовсе не для того, чтобы огорчить или шокировать собравшихся родственников, а лишь потому, что в его подсознании ее образ был навеки слит с некой повелевающей, хватающей, удерживающей силой.