Эволюция сознания. Современная наука и древние учения

Э. Вандерхилл отмечает, что «наш обычный, повседневный мир форм и цветов является таким, как он есть только в глазах того, кто на него смотрит. Понять этот факт нам помогает как современная наука, так и наше непосредственное восприятие. Объективный мир является нам в той форме, в какой мы его знаем лишь потому, что мы оснащены чувствами, чтобы воспринимать его. Если бы я была кошкой, я не видела бы ни облаков, ни горных вершин; узость моего восприятия ограничивала бы контуры моего объективного мира, и он был бы совершенно другим. С другой стороны, наблюдая за поведением кошек, можно сделать вывод, что они видят многие вещи, невидимые для нас. Существуют ли эти вещи? Для кошек – конечно, да; для людей – не существуют. Наши миры не пересекаются в этой точке. А если взглянуть на мир глазами жука или муравья – это опять-таки будет не просто наш мир, увиденный снизу – это будет совершенно иной мир».[92]

В нашей жизни, например, огромную роль играют зрительные иллюзии, которые связаны с ограничениями и погрешностями процесса переработки информации в зрительной системе. При рассматривании определенных объектов в специфическом окружении или в особых условиях наблюдения человек не вполне правильно оценивает размер, форму или цвет объектов, характер их движения, условия освещения и т. д. Часто «ошибочные» видимые образы очень убедительны, и человек, как правило, не может их «откорректировать» по своему желанию, даже если прекрасно осведомлен о том, что он должен был бы видеть, если бы зрение его не обманывало. Кроме того, к разряду зрительных иллюзий относят не только систематические ошибки восприятия, но и множество изобретенных людьми впечатляющих зрительных эффектов, в основе которых лежат фундаментальные свойства зрительных механизмов, а не их недостатки. Теперь необходимо найти в себе смелость признать, что весь мир является для нас зрительной иллюзией.

Перейдем теперь к проблеме субъективности времени. Во-первых, мы до сих пор не знаем, что это такое, официальное определение совершенно неудовлетворительно и не выдерживает никакой критики. Как вопрошал Августин Блаженный, «что же такое время? Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время; если бы я захотел объяснить спрашивающему – нет, не знаю».[93]

Как замечает Н. Н. Трубников, «время естественнонаучного описания и время человеческого восприятия не есть одна и та же величина. Если величина первого есть прежде всего величина измерения, то величина второго есть в самой своей основе величина изменения. В сущности, одна предстает перед нами как величина деления и счета, тогда как другая – как величина определения и связи».[94]

Польский философ Тадеуш Котарбиньский совершенно справедливо считал, что «прошлое, хранящееся в памяти, есть часть настоящего».[95] Алан Уотс также уверен, что мысль о том, что прошлое и будущее действительно существуют, является заблуждением. Наше сознание прошлого всегда существует сейчас, в настоящем. Мы не можем сравнивать то, что произошло в прошлом, с тем, что происходит сейчас; мы можем лишь сравнить воспоминание о прошлом с впечатлением от настоящего, вследствие чего воспоминание становится частью впечатления от настоящего. Подобным же образом и будущее есть всего лишь представление о будущем, существующее и ощутимое в настоящий момент.[96]

Кен Уилбер полагает, что понятие времени тесно связано с ожиданием смерти. «Поскольку смерть – это состояние отсутствия будущего, то, когда человек отказывается от смерти, это на самом деле означает, что он отказывается жить без будущего. Фактически человек требует будущего как обещания, что он не будет чувствовать присутствия смерти в это мгновение настоящего… Страх смерти заставляет его искать будущего, тянуться к будущему и двигаться по направлению к будущему. Одним словом, страх смерти порождает в нем сильное ощущение времени… время – это иллюзия, которую мы используем против другой иллюзии, иллюзии смерти».[97] С этой точкой зрения солидарен логик и философ Ганс Рейхенбах, «смерть есть неизбежный результат необратимого течения времени. Если бы мы могли остановить время, тогда бы смогли избежать смерти. Тот факт, что мы не можем это сделать, определяет, в конечном счете, наше бессилие, приравнивая нас к щепке, дрейфующей в речном потоке».[98] В сущности, страх смерти как раз и заключается в том, что человек, объявивший себя властелином мира, действительно не знает, существует ли что-нибудь после нее, признавая тем самым свою беспомощность и ограниченность.

Человеку постоянно приходится сталкиваться с феноменами нереальности происходящего, ускорения и замедления времени – в период стрессовых ситуаций, во сне, болезни и т. д. Один душевнобольной говорил: «Нет прошлого для меня… Люди представляются мне такими странными; мне кажется, что я в театре, что вокруг меня только актеры и декорация… Мне кажется, я не вижу того, что есть в действительности… Я не нахожу себя самого; я двигаюсь, но я не знаю, почему я двигаюсь; все, что проходит перед моими глазами, не оставляет во мне никакого впечатления».[99] Человек так вспоминал о войне: «В январе 1941 мы оказались под массированными бомбардировками в Кардиффе. В наш дом попали зажигательные бомбы, и все дома вокруг тоже пылали. Тяжелые бомбы падали постоянно, а я, хотя и был очень напуган, побежал за водой, когда возникло это самое чувство. Я сказал себе: „Это конец. Выхода нет. Мы – неподвижная цель“. Меня охватило чувство глубокого покоя и отстраненности, а страх исчез. Все было нереальным, и я задавал себе вопрос: когда же я проснусь?»[100]

Как указывает Г. Рейхенбах, тот факт, что при одних обстоятельствах нам кажется, что время течет быстро, а при других – медленно, зависит, например, от того, увлечены ли мы чем-либо или скучаем от безделья. Мы называем настоящим временем не времени ю точку, а короткий временной интервал, длина которого характеризуется психологическим порогом восприятия времени. Например, для «построения» зрительного образа требуется время; этот факт объясняет восприятие движения в кинофильме, который состоит из статических картин, показываемых в быстрой последовательности. «Мы смеемся над тем, кто, увлекшись своими субъективными переживаниями, забыл, что время в кино нереально… Но умнее ли мы этого человека, когда полагаем, что течение времени в нашей действительной жизни представляет собой что-то другое? Является ли настоящее время чем-то большим, нежели нашим познанием предопределенной сети событий, разворачивающихся, подобно киноленте?»[101] Хотя Рейхенбах все же считает время объективным процессом, вышеприведенные суждения представляют огромный интерес.

Даже сама длина человеческой жизни зависит не от объективных факторов, а от ее эмоциональной насыщенности, завершенности. Нелишним в этом отношении будет вспомнить одно из высказываний А. Шопенгауэра: «человеческую жизнь нельзя, в сущности, назвать ни длинной, ни короткой, так как, в сущности, она именно и служит масштабом, которым мы измеряем все остальные сроки».[102] Некоторые люди (ученые, деятели искусства) за год могут сотворить больше интеллектуальных и художественных шедевров, чем другие за всю свою долгую жизнь.

Еще император Марк Аврелий заметил: «Если бы даже ты рассчитывал прожить три тысячи лет, все же ты должен помнить, что никто не лишается другой жизни, кроме той, которую он изживает, и никто не изживает другой жизни, кроме той, которой лишается. Поэтому самая продолжительная жизнь ничем не отличается от самой краткой. Ведь настоящее для всех равно, а следовательно, равны и потери – и сводятся они всего-навсего к мгновению. Никто не может лишиться ни минувшего, ни грядущего. Ибо кто мог бы отнять у меня то, чего я не имею?»[103] Испанский философ и теолог Франсиско Суарес (1548–1617) также считал, что если одно из сотворенных одновременно разумных существ живет год, а другое – сто лет, то это различие во внешнем времени не коснется времени внутреннего, которое будет для обоих одинаковым.[104]

«Комар во время полета производит звук, который мы называем писком, – пишет Г. И Челпанов. – Он совершает его ударами крыльев со скоростью около 15 тыс. в секунду. Если представить себе, что комар при размахе крыла испытывает то же самое, что человек при движении руки, длящимся одну секунду, то можно сделать вывод, что комар в секунду переживает то же, что человек за пять часов. То есть, месячная жизнь комара равна пяти человеческим годам».[105]

Даже материалисты признавали, что в объективном мире звуков нет, существуют только колебания воздуха. Если они воспринимаются как звук, то лишь потому, что у человека есть специально устроенный слуховой аппарат. Пространство также не имеет абсолютного существования, поскольку оно целиком обусловлено свойствами сознания познающего субъекта. Человеческое пространство отличается от пространства другого животного; каждый субъект в зависимости от своих качеств, имеет свои представления о пространстве, а в некоторых случаях за ненадобностью не имеет их вообще.

Сон, длившейся очень короткий промежуток времени, но заполненный большим количеством сновидений, может казаться очень продолжительным, и наоборот, сон, длившийся долго, но заполненный малым количеством сновидений, кажется непродолжительным. То же самое, но в разной степени, относится и к эмоциональной насыщаемости в период бодрствования или в измененных состояниях сознания. Г. И. Челпанов в своей книге «Мозг и душа» описал случай одного английского исследователя наркотических состояний, который под влиянием опиума видел во сне промежутки времени, равные столетию или тысячелетию.

Этот же механизм применим и к историческому процессу: кратковременная жизнь Александра Македонского кажется очень продолжительной, поскольку была заполнена большим количеством событий.

Есть и другие факторы, влияющие на нашу оценку времени. Например, в состояния ожидания или скуки оно кажется нам очень продолжительным, и наоборот, идет быстро, когда мы не обращаем на него внимания.[106]

С помощью простого изменения скорости пульса и, соответственно, восприятия, человек мог бы очень сильно повлиять на свою жизнь. Как пишет Челпанов, если замедлить пульс в тысячу раз, то жизнь равнялась бы 80 тыс. лет. «В течение только четырех часов мы увидели бы, как земля покрывается снежным саваном, мы увидели бы, как она начинает оттаивать, трава и цветы начинают распускаться, деревья приносят плоды; и затем мы увидели бы, как вся эта растительность вновь увядает. День и ночь менялись бы, как темные и светлые мгновения, и солнце с быстротой метеора пролетало бы по небесному своду».[107] Это описание с поразительной точностью напоминает ощущения героя из известного романа Г. Уэллса. Теперь понятно, что для путешествия во времени не нужны никакие приспособления, достаточно лишь преобразовать себя самого подобно тому, как это делают тибетские мудрецы. Наоборот, в случае ускорения скорости пульса, окружающий мир показался бы нам очень медленным, цветы показались бы такими же неизменными, какими обычно кажутся горы.

Материалисты всегда отвергали возможность обратимости времени на основе довольно наивных утверждений. Как писал об этом Эрнст Мах, «время необратимо. В холодной среде теплое тело только охлаждается, а не нагревается… Охваченный пламенем дом сгорает и не строится вновь. Растение не ползет в землю, уменьшаясь, а увеличиваясь, растет вверх».[108] Все, кто выясняли вопрос о природе времени, характеризовали его как последовательное существование его частей, в отличие от сосуществующих рядом друг с другом частей пространства. В этой связи нельзя не напомнить мнение Беркли, который полагал, что последовательность идей образует время, а не является лишь его ощущаемой мерой. Поэтому нельзя делать никаких утверждений на основании зрительных иллюзий.

Согласно Маху все физические явления относительны, они имеют значение, относительное к той мере, с помощью которого измеряются. Отношение встает на место субстанции, то есть пространство и время не абсолютны, а лишь описывают отношения между материальными объектами.

Еще Платон говорил что, «время – движущееся подобие вечности».[109] Сегодня Кен Уилбер замечает, что «постоянный уход, движение в сторону от всеобъемлющего настоящего предполагает наличия будущего как пункта назначения этого движения. Мы уходим от настоящего, потому что воображаем, что существует другое время, к которому можно двигаться. Таким образом, наш уход представляет собой не что иное, как движение во времени, – фактически, тем самым мы создаем время. Ибо двигаясь (точнее, пытаясь двигаться) от безвременного переживания настоящего, мы порождаем иллюзию того, что переживание подобным же образом движется мимо нас… Из-за этого вечное настоящее выглядит сжатым и ограниченным. С одной стороны, оно стиснуто всеми теми переживаниями, мимо которых мы прошли, а с другой – всеми теми будущими моментами, в которые мы пытаемся войти. Таким образом, уходить от настоящего – значит создавать „до“ и „после“, точку отправления в прошлом, из которой мы движемся, и пункт назначения в будущем, к которому мы движемся. Наше настоящее сводится к движению как таковому, тихому бегству».[110] Поэтому не так уж неправ был стоический философ Сенека, когда говорил: «Время и до нас, и после нас не наше. Ты заброшен в одну точку; растягивай ее, – но до каких пор?»[111]

«Ведь мы по преимуществу барахтаемся в самом поверхностном слое нашего сознания, и чем привычнее нам мысль или чувство, чем оно старее, тем меньше мы его замечаем, – пишет X. Ортега-и-Гассет. – Глубинные пласты нашего „я“ пребывают в застарелой апатии, в полном оцепенении. И остаются для нас тайной за семью печатями. Но вдруг одно какое-то слово или образ попадают точно в цель, в самую глубину, пронзая все промежуточные слои, и тем пробуждая их к жизни. И вы вдруг с изумлением понимаете, что прошлое вовсе не прошло, что оно стало вашим „я“, вашим сегодняшним „я“. Как в чудном мифе о переселении душ. Представьте себе, что это правда, что прошлые существования вдруг стали частью вас, и вы можете с полным правом сказать, подобно Эмпедоклу: „Я был юношей и девушкой, орлицей в небе и рыбой в море“».[112]

Интересную мысль высказал 21 марта 1919 г. в своем «Метафизическом дневнике» Г. Марсель: «Не является ли память способом коммуникации между моим Я сегодняшним и моим Я прошлым? Мне возразят, что для этого необходимо, чтобы мое прошлое Я все еще существовало…»[113] К сожалению, вплотную подойдя здесь к проблеме одновременности, Марсель, как и во многих других случаях, не сумел выйти за пределы определенных материалистических стереотипов и развить свою мысль дальше.

Даже Рене Декарт признавал, что «ничто не доходит до нашего ума от внешних объектов через органы чувств, кроме определенных телесных движений…, но даже эти движения и образы, которые из них проистекают, мыслятся нами не в той форме, которую они принимают в органах чувств… Отсюда следует, что представления об этих движениях и образах являются сами по себе врожденными для нас. Тем более врожденными должны быть идеи боли, цвета, звука и им подобные, раз наш ум может, в случае определенных телесных движений, обозревать эти идеи, поскольку они не имеют сходства с этими телесными движениями…».[114]

Г. И. Гурджиев, в свою очередь, утверждал, что нет такой вещи, как «внешняя жизнь». То, что мы воспринимаем, – это впечатления, а не нечто плотное и материальное, какой мы представляем себе реальность. И именно здесь возможна работа над собой. «Мы должны осознать, что работаем не над внешней жизнью, а над впечатлениями, которые мы получаем. Трансформировать впечатления жизни – значит трансформировать себя».[115]

В одном из текстов дзэн можно прочитать следующее: «Данное состояние „Я“ в данном „здесь-сейчас“ непрерывно, вечно и неизменно. Но поскольку данное состояние принадлежит только данному „здесь-сейчас“, оно мгновенно. „Я“ тождественно только „Я“, но „Я-здесь-сейчас“ как форма – существуют только и единственно „здесь-сейчас“. Но в то же время „Я“ осознаю себя „Я“ всегда, в любом „здесь-сейчас“.

Итак, любое „Я“ мгновенно, и в то же время – любое „Я“ непрерывно и длительно. Можно сказать, что мое „Я“ – бесконечная и неуничтожимая материя, которая, непрерывно деформируясь, сменяет множество различных форм, мгновенно протекающих одна в одну. Некая „конечность“ (то есть иллюзорно-статичная форма, как мое тело, камень, планета и др.) – есть просто более или менее сложный комплекс смежных состояний форм „здесь-сейчас“, выдержанных без резких изменений и различий. Затем „Я“ переходит в иную конечность.

Но поскольку „будущее“, „прошлое“, „настоящее“ неуничтожимы и всегда налицо – весь становящийся континуум в то же время есть завершенный, свершившийся».[116]

Итак, мы уделили достаточно места опровержению так называемой объективности мира. Из этого, кажется, должен быть сделан вывод о его субъективности, но существует ли в действительности субъект, существует ли «Я»? Рене Декарт в свое время утверждал, что «истина „я мыслю, следовательно, я существую“ столь прочна и столь достоверна, что самые причудливые предположения скептиков не способны ее поколебать…».[117]

Тем не менее, наша личность сегодня и наша личность много лет назад – это совершенно разные вещи. В случае раздвоения личности у больных появляется представление о существовании у них новой личности, которая не имеет с прежней ничего общего. Больной, находясь в одном состоянии, говорит о другом, как о чем-то совершенно постороннем: «Мне не только казалось, что я был кем-то другим, но я действительно был кем-то другим. Другое „я“ заступило на место моего первого „я“».[118]

Еще Будда полагал, что не существует никакого «я». Именно наше представление о личном существовании порождает все наши страдания. Существует только бесконечный поток ощущений, мыслей и чувств, который мы принимаем за реальность. Явления, образующие этот поток, происходят одно из другого и являются звеньями строго детерминированной цепи причин и следствий, куда включены и тела, и разум. Однако есть нечто, не являющееся звеном этой цепи, и просветление состоит в том, чтобы обнаружить эту безусловную вневременную сущность – бесприродную природу всех вещей. Совершенное постижение этой пустоты называется нирваной.

Как отмечал Г. Гегель в «Феноменологии духа», «теперь» сохраняет тождество во всех различиях между днем, ночью и утром. Понятие «здесь» имеет подобную особенность. «Здесь» – это не дом, не дерево или улица, а то, что «есть постоянно в исчезновении дома, дерева и т. д., и оно равнодушно к тому, есть ли оно дом или дерево». Итак, «теперь» и «здесь» – это нечто всеобщее, то есть то, что истинно в чувственной достоверности. На самом деле оказывается, что не объект есть нечто существенное, а субъект – несущественное, знание которого зависит от объекта, но, наоборот, истинным содержанием опыта оказывается всеобщее, а его вместилищем субъект, а не объект.[119]

Г. И. Гурджиев пошел еще дальше, полагая, что человек – это механическая кукла, которую как бы дергает за нитку всякое внешнее событие. Человек постоянно меняется и никогда не бывает одним и тем же. Он представляет собой такой запутанный клубок импульсов и реакций, что следует признать его индивидуальность несуществующей. Каждую из следующих друг за другом мыслей и каждое из желаний человек называет своим «я». Человек думает, что всякое ощущение и всякая мысль принадлежат одному «я», но в действительности всякая мысль и чувство приходят и уходят совершенно независимо от какой-нибудь целостной личности, и никакого индивидуального «я» просто не существует. Человек состоит из сотен мелких «я», причем некоторые из них вообще несовместимы между собой и никак не соприкасаются.

Гурджиев говорил: «Каждую минуту, каждый миг человек говорит и думает „я“. И всякий раз его „я“ – иное. Только что оно было мыслью, а теперь стало желанием, ощущением, другой мыслью и т. д., до бесконечности… Имя человеку легион.

Чередование этих „я“, их постоянная и явная борьба за первенство, контролируется случайными внешними воздействиями. Тепло, солнечный свет, ясная погода немедленно вызывают целый ряд этих „я“. Холод, туман, дождь вызывают другой ряд „я“, другие ассоциации, другие чувства, другие действия. В человеке ничто не способно контролировать смену этих „я“ и, главным образом, потому что человек не замечает или не знает об их переменчивости: он всегда живет в своем последнем „я“. Некоторые „я“, конечно, сильнее других. Но это не их собственная сознательная сила; они создаются силой обстоятельств или посредством внешних механических стимулов. Образование, подражание, чтение, гипноз религий, каст и традиций или обманчивый блеск новых лозунгов создают очень сильные „я“ в человеческой личности, которые управляют целым рядом других, более слабых „я“… Все „я“, составляющие человеческую личность, имеют одно и то же происхождение…Они являются продуктом внешних воздействий, приводятся в движение и контролируются новыми внешними воздействиями».[120]

Более того, как говорит Р. А. Варгезе, «идея о том, что человеческое „я“ (если оно существует) может быть расположено в головном мозге, выдает то состояние концептуального замешательства, в котором исследователь надеется найти „время“, разобрав будильник на составные части».[121] Мозг – это не разум, но лишь символ разума, подобно тому, как часы символизируют время.

В этой связи актуальной проблемой является выявление соотношения не только между «Я» и объектом, но и между понятиями «Я» и «Другое Я». Процесс объектирования субъекта был небезынтересно описан Р. Авенариусом в книге «Человеческое понятие о мире»: «Я со всеми моими мыслями и чувствами находился посреди некоторой обстановки. Эта среда была составлена из разнообразных составных частей, находившихся между собою в разнообразных отношениях зависимости. К среде относились также другие люди с их разнообразными высказываниями, и то, что они говорили, большей частью снова находилось в некотором отношении зависимости к среде. Вообще, другие люди говорили и действовали вообще так, как и я. Они отвечали на мои вопросы, как и я на их вопросы; они отыскивали разные составные части среды или избегали их, изменяли их или же старались сохранить их неизменными, и что они делали или чего избегали, они обозначали словами и объясняли свои основания и намерения относительно дела и неделания. Все это они делали, как и я сам: и таким образом я думал не иначе, как что другие люди такие же существа, как и я сам – и я сам такое же существо, как и они».[122]

Современный исследователь А. С. Корчак отмечает следующие формальные признаки соотношения понятий «Я» и «Другое Я»:

• в обоих понятиях главным и формальным и содержательным моментом является «Я»;

• характеристики понятия «Я», безотносительные к его инаковости и отвлеченные от динамики отношения, действительны как для понятия «Я», так и для понятия «Другого»;

• признаки, связанные с инаковостью «Я» следует рассматривать только в контексте динамического отношения с тем «Я», для которого «Другое Я» является как Другое (Иное).

Иначе говоря, «Я» и «Другое Я» – личности, находящиеся в определенном отношении в качестве двух как объективных, так и субъективных реальностей в контексте как объективной, так и субъективной реальности мира в целом.[123]

Тем не менее, даже такое утверждение ставится под сомнение, когда мы пытаемся доказать существование «Я». Алан Уоттс писал, что «переживание всегда можно осознать, подумав о нем или ощутив его – но никогда нельзя осознать себя мыслителем данной мысли или субъектом данного ощущения, поскольку осознание этого факта будет уже другой мыслью или другим ощущением. Почему же тогда мы верим в существование какого-то „я“?…Чувствовать чувства, мыслить мысли или ощущать ощущения – это все равно, что слышать слух, видеть зрение или обонять обоняние».[124]

Существует ли чистое сознание? С целью выяснить это Кен Уилбер предлагает следующий метод: «Любая эмоция, ощущение, мысль, воспоминание или переживание, которые вас беспокоят, – это просто то, с чем вы исключительно отождествились, и радикальное решение этой проблемы беспокойства – это просто раз-отождествиться с ним. Вы последовательно позволяете уйти всему, что вас беспокоит, осознавая, что все это не является вами».[125]

Это предложение, думается, является не слишком верным, поскольку раз-отождествившись со всем, особенно перед лицом чего-то великого и непознаваемого, человек просто перестает быть, не может найти убедительных доводов в пользу своего существования. Нельзя определить природу объекта иначе, как через субъект, а природу субъекта – иначе как через объект. Иначе говоря, мы сталкиваемся с кругом в доказательстве. Проблему невозможности доказать ни реальность объекта, ни существование субъекта философия обычно решает с помощью совмещения этих двух понятий в одно – Абсолют (в идеалистической философии – вечная, бесконечная духовная первооснова бытия – абсолютный дух, абсолютная идея, абсолютное «я»).[126]

Для начала необходимо выяснить соотношение точки сингулярности ко времени. Как справедливо отмечает Г. Рейхенбах, «когда мы говорим, что прошлое детерминировано или что будущее недетерминировано, то это означает, что мы ссылаемся на ситуацию, существующую в настоящий момент времени. Только при наличии ссылки на момент „теперь“ можно говорить, что прошлое детерминировано, а будущее – нет».[127]

Даже, если рассуждать с материалистической точки зрения, все, что окружает нас в этом мире условно, привязано к нам самим. Даже такие понятия как прошлое, настоящее, будущее носят субъективный характер. Опять проявляется колоссальное самомнение человека, считающего себя современником действительности, а всех, кто жил до него – не более чем историческими понятиями. На самом деле человек – современник лишь своей собственной действительности, которая не носит объективного характера. По отношению к современнику античности наше поколение – далекое будущее, а для человека XXII столетия – прошлое. Искусственно привязывая объективную действительность к самим себе, мы не сможем добиться понимания происходящих вокруг нас процессов. Рано или поздно придется признать, что все понятие времени само по себе субъективно и искусственно, привязано к человеческой природе.

Таким образом, настоящее время – это сам человек, в то время как все вокруг него уже принадлежит прошлому, причем, чем дальше, тем более глубокому. Если этот процесс имеет место быть даже на относительно небольших расстояниях, то что же говорить об огромных пространствах Вселенной. Эти явления достаточно хорошо известны астрономам и физикам, но плохо воспринимаются обычными людьми, далекими от науки и полагающими, что настоящему времени принадлежит вся окружающая их действительность. Это не так, ведь, как уже говорилось, события, которые астрономы наблюдают в космических пространствах на расстоянии тысячи световых лет, происходят не сейчас, но имели место тысячу лет назад, и именно это время потребовалось свету, чтобы дойти до нашей планеты и донести до нас нужную визуальную информацию. Этот процесс обратим. Если бы человечеству удалось превзойти скорость света при космических полетах и переместить наблюдателя на расстояние тысячи световых лет от Земли, снабдив его соответствующими увеличительными приборами, то он смог бы наблюдать события глубокого Средневековья так, как если бы он был их современником.

Поскольку лишь понятие «я» существует в настоящем времени, то всё, что имеет место быть вокруг него, в действительности происходило в прошлом. Если на относительно небольших расстояниях, существующих на Земле, это различие не столь заметно, то применительно к космическим пространствам оно возрастает тем больше, чем больше расстояние между наблюдателем («я») и наблюдаемым им условным объектом.

В идеалистической философии все еще проще. Августин Блаженный (354–430) говорил о том, что прошлое и будущее не имеют действительного существования, действительно только настоящее, которое – лишь краткое мгновение. Прошлое может быть отождествлено с воспоминанием, а будущее – с ожиданием. Августин делает очень важный вывод о том, что время субъективно и существует лишь в человеческом уме, который ожидает, созерцает и вспоминает.[128]

Как уже говорилось, постоянными категориями для каждого существа являются «Я», «здесь» и «сейчас». Только они представляются неоспоримыми и реально существующими. В других случаях речь идет лишь об абстракциях, предположениях существования других личностей, другого пространства, другого времени. Однако они никогда не могут быть реализованы на практике.

Кен Уилбер считает, что «Чистый Созерцатель находится вне жизни и смерти, вне времени и пространства, вне суеты и движения, даже вне самого Большого взрыва.