Эволюция сознания. Современная наука и древние учения

Евгений Вячеславович Морозов

Эволюция сознания. Современная наука и древние учения

Введение

Все мы – гиганты, воспитанные пигмеями, которые научились жить, мысленно сгорбившись.

Роберт Антон Уилсон

Последние несколько веков мировой истории были ознаменованы тяжелым кризисом. Прежде всего он выразился в жестком противостоянии религии и науки, идеализма и материализма. Наука стремительно развивалась, поначалу подвергая духовный мир сомнению, а затем и вовсе отрицая его. В XX веке в результате чудовищных войн, массового геноцида и изобретения ядерного оружия вопрос о соотношении духовности и материализма вновь стал актуален. Серьезная проблема состоит в том, что понимать под духовностью, и является ли она синонимом служения какой-либо определенной религии. Материалисты утверждают, что в Средние века христианская церковь дискредитировала себя не только организацией Крестовых походов и Инквизиции, но и своей доктриной презрения к человеческому телу, столь непонятной сегодняшнему человеку. Католичество как институт подменило собой религию, извратило и свело на нет все евангелические принципы. На смену духовности и разуму пришло религиозное безумие. Средние века были временем культурного упадка, войн, суеверий, невежества, нищеты и жестокости.

Как пишет американский мыслитель Кен Уилбер, в XVIII веке «над всем континентом прозвучал страстный крик Вольтера: „Помните о жестокости!“. Помните о жестокости, причиненной людям во имя мифического бога, помните о сотнях тысяч, сожженных на кострах для того, чтобы спасти их души; помните об Инквизиции, которая писала свои догмы на плоти пытаемых людей; помните о политическом неравенстве, свойственном мифическим иерархиям; помните о жестокости, которая во имя сострадания отправила маршировать под своими знаменами неисчислимое множество людей».[1]

Хотя эти обвинения не всегда справедливы, тем не менее, следует признать, что высшее руководство католической церкви оказалось неспособно реализовать собственные ценности, погрязнув в борьбе за власть, идеологической косности, политизированности, цинизме и отсутствии толерантности. Другой нерешенной проблемой была все возраставшая тенденция подменять христианскую добродетель чисто внешним следованием обрядам, ничего не затрагивая при этом в своей душе. «В секте стоиков каждый был стоик, но между христианами всякий ли христианин?» – вопрошал Р. Эмерсон.[2]

На заре Нового времени подвергшееся по вышеуказанным причинам заметной эрозии религиозное мировоззрение сменилось научной парадигмой, но, к сожалению, это не привело к подлинному интеллектуальному освобождению. Человечество оказалось перед лицом другой крайности, ибо по мере продвижения вперед наука становилась все более нетерпимой к явлениям, которые не вписывались в новую картину мира. Понятие духовности как таковое оказалось под серьезной угрозой. В XVII веке с подачи Рене Декарта главным научным методом стал рационализм, согласно которому основой познания и действия людей является разум. Вскоре он выродился в свою крайнюю форму – сциентизм – систему убеждений, утверждающую основополагающую роль науки как источника знаний и суждений о мире. Образцовыми науками, естественно, стали физика и математика. Сциентисты утверждали, что наука может заменить собой философию и метафизику в области разрешения основных моральных и этических проблем человечества.

Как метод рационализм постоянно подчеркивал необходимость познания объективной реальности. В связи с этим хотелось бы отметить, что мир, существующий вокруг человека или любого другого живого существа, изначально носит понятийный, субъективный характер. Термин «объективная реальность», столь часто используемый в научной среде, в действительности не несет никакой реальной нагрузки. То, что сегодня считают объективным знанием, не более чем субъективное представление большинства заинтересованных лиц. Употребление выражения «объективность» некорректно и должно быть заменено понятием «мультисубъективность». Вспомним хотя бы историю мировоззрения человечества по отношению к Земле и Вселенной. До Коперника и Галилея считали, что Солнце, звезды и планеты вертятся вокруг Земли; это считалось объективным знанием, принимаемым всеми до определенного времени. Потом ситуация изменилась, но это не значит, что не может наступить момент, когда системы Коперника, Галилея или даже современных ученых будут опровергнуты. Наука двигается за счет мощных интеллектуальных революций, но они доказывают скорее высокий интеллектуальный уровень ее теоретиков, нежели объясняют реальное положение дел в окружающем нас мире. В любом случае, понятие объективности построено на столь зыбучем песке, что рушится при малейшем прикосновении. Человек всегда останется человеком, и он никогда не сможет воспринимать действительность иначе, чем в соответствии со своими собственными особенностями и возможностями.

Все в этом мире относительно. Рассмотрим, к примеру, вопрос о соотношении движения Земли и Солнца. Поскольку абсолютного пространства нет, то движется ли Земля вокруг Солнца, или наоборот, зависит только от условно избранной точки отсчета.

Великий британский философ Джордж Беркли, задолго до Эйнштейна, говорил: «Я должен сознаться, что не нахожу, будто движение может быть иным, кроме относительного; так что для представления движения следует представить по меньшей мере два тела, расстояние между которыми или относительное положение которых изменяется. Поэтому, если бы существовало только одно тело, оно никак не могло бы находиться в движении».[3] Иначе говоря, как продолжает Беркли, «вопрос, движется ли Земля или нет, сводится в действительности только к тому, имеем ли мы основание вывести из наблюдений астрономов то заключение, что если бы мы были помещены в таких-то и таких-то обстоятельствах и при таком-то и таком-то положении и расстоянии как от Земли, так и от Солнца, то мы восприняли бы первую как движущуюся среди хора планет и представляющуюся во всех отношениях сходной с ними…».[4]

Как отмечает французский математик А. Пуанкаре, «с точки зрения кинематики из двух противоречивых положений – „Земля вращается“ и „Земля не вращается“ – одно не более верно, чем другое».[5] Солидарен с ним и австрийский физик Эрнст Мах: «Остается ли Земля неподвижной, а Солнце и звездное небо движутся вокруг нее, или наоборот? Если мы делаем над собой усилий, мы видим первое, а не второе. Для обыкновенных практических целей этот взгляд не только вполне достаточен, но и наиболее прост и удобен. Но для известных интеллектуальных целей оказался более удобным противоположный взгляд. Хотя оба взгляда равно правильны и в своей области целесообразны…»[6]

Французский математик, физик и философ Блез Паскаль (1632–1662) в «Мыслях о религии» справедливо заметил, что человек находится между двумя безднами – бесконечностью (макрокосмом) и ничтожеством (микрокосмом) и не в силах постичь их полностью. Паскаль называл человека «мыслящим тростником», который – «самая ничтожная былинка в природе, но былинка мыслящая. Не нужно вооружаться всей вселенной, чтобы раздавить ее. Для ее умерщвления достаточно небольшого испарения, одной капли воды. Но пусть вселенная раздавит его, человек станет еще выше и благороднее своего убийцы, потому что он осознает свою смерть; вселенная же не ведает своего превосходства над человеком».[7] Известный физик Вернер Гейзенберг в этой связи писал, что «в астрономической Вселенной Земля есть крошечная пылинка внутри одной из бесчисленных галактик, а для нас она – середина мира; она и действительно середина нашего мира. Естествознание стремится придать своим понятиям объективное значение. Наоборот, религиозный язык призван как раз избежать раскола мира на объективную и субъективную стороны, в самом деле, кто сможет утверждать, что объективная сторона мира более реальна, чем субъективная?»[8]

Следует отметить, что в последнее время идея случайности появления жизни на Земле была поставлена под сомнение теорией так называемого антропного принципа, утверждающей, почему в наблюдаемой нами Вселенной имеет место ряд нетривиальных соотношений между разнообразными фундаментальными физическими параметрами, которые способны привести к образованию разумной жизни. Этот принцип вступает в явное противоречие с мнением Н. Коперника, утверждавшим, что место, где существует человечество, не является привилегированным, как-то выделенным среди других.

Столь же относительной является и другая идея гелиоцентристов – концепция движения Земли вокруг своей оси, поскольку и в данном случае можно выбирать из двух точек отсчета – Земли и окружающей ее небесной сферы. Интересно, что в небе абсолютно отсутствует глубина, то есть сильно удаленные друг от друга светила кажутся наблюдателю равноудаленными от него. В человеческом восприятии небо представляет собой сферу, причем звезды, расположенные на ней, находятся на одинаковом расстоянии от субъекта. Тело может двигаться только относительно другого тела, и направление движения мира зависит исключительно от позиции наблюдателя – субъекта. Мы с таким же правом можем сказать, что небесная сфера обращается вокруг нас, а мы пребываем в неподвижности, как и наоборот. Поэтому каждый человек, каким бы маленьким и слабым он ни был, способен «вращать» на своих плечах всю Вселенную.

Еще одной серьезной проблемой классической науки, к сожалению, остающейся актуальной и для нашего времени, стало углубление научной специализации и все возрастающая пропасть между учеными, работающими в области различных дисциплин. Возможно ли познать целостную картину мира, если каждый ученый занимается все более и более узким кругом проблем? Еще сто лет назад Анри Пуанкаре не без иронии спрашивал, «может ли натуралист, изучающий слона только под микроскопом, утверждать, что он достоверно знает это животное? Микроскоп обнаруживает структуру и механизм клеток, структуру и механизм, которые идентичны во всех многоклеточных организмах. Слон, несомненно, многоклеточный организм. Но только ли он многоклеточный организм?»[9]

Прямым результатом рационалистического подхода стал механицизм – метод познания и миропонимание, рассматривающее мир как механизм. Иначе говоря, механицизм сводит явления лишь к их физическим причинам. В этой связи мы подошли к весьма важному вопросу, касающегося того, что наука Нового времени стремилась свести весь окружающий нас мир к обыкновенной механике, игнорируя при этом всякие психологические проявления человека. Как известно, движение к истине нередко происходило с помощью неожиданных духовных прозрений. Людей, испытывавших такие состояния, называли гениями. Теперь же духовные прозрения тех, кто в свое время почитался за святого, истолковывались лишь как различные симптомы психических заболеваний.

Следует отметить, что вопрос о степени сумасшествия столь же относителен, как и все остальное. Механистическое наследие классической науки все еще довлеет над нами. Мы привыкли оценивать окружающий мир исключительно мерками западной цивилизации. Между тем, как замечает известный американский психолог С. Гроф, «опыт и поведение шаманов, индийских йогов и саддху (святых отшельников) или духовных искателей других культур по западным психиатрическим стандартам следовало бы диагностировать как явный психоз. И наоборот, ненасытное честолюбие, иррациональные побуждения к компенсации, технократия, современная гонка вооружений, междоусобные войны, революции и перевороты, считающиеся нормой на Западе, рассматривались бы восточным мудрецом как симптомы крайнего безумия. Точно так же нашу манию постоянного прогресса и „неограниченного роста“, наше отрицание космических циклов, загрязнение жизненных ресурсов (воды, почвы и воздуха), превращение в бетон и асфальт тысяч квадратных миль земли в таких местах, как Лос-Анджелес, Токио или Сан-Пауло, американский или мексиканский индеец-шаман посчитал бы чудовищной несообразностью и опасным массовым безумием».[10]

Нельзя не согласиться с этим мыслителем. Изобретение ядерного оружия поставило в практическую плоскость возможность мгновенного уничтожения огромного количества людей. Как заметил американский писатель Ф. П. Джонс, «вы – почтенный обломок прошлого, если помните времена, когда „мировой пожар“ был всего лишь метафорой».[11]

Не менее важной проблемой, оставленной нам в свое время механистической наукой, является не всегда корректное смешение понятий субъекта и объекта. Как совершенно верно отметил французский философ Габриэль Марсель в статье «Феноменологические заметки о бытии в ситуации» (1937), «пусть мне не говорят, что… философия старалась распознать структуру субъекта. Разве не очевидно, что тем самым она сразу же превращала его в объект?»[12]

Существует один исключительно важный аспект данного вопроса: отношение физиологических особенностей организма индивидуума к его сознанию. Исследование организма ведется с помощью других организмов, которые, в свою очередь обладают субъективным восприятием. Как можно понять, что такое мозг, когда было зафиксировано столько погрешностей в восприятии человеческим организмом даже самых «простейших» окружающих вещей? Невозможно с помощью неразвитых органов чувств разобраться в таком сложнейшем инструменте, поскольку мы познаем чисто внешние его аспекты, и не способны понять, что же такое мозг как «вещь в себе».

Материальный мир – это мир, воспринимаемый человеком с помощью органов чувств, и преобразующийся с помощью условных языковых понятий в мир мультисубъективный. Однако сами по себе органы чувств воспринимаются индивидуумом с помощью самих себя же. Получается замкнутый круг, за пределы которого невозможно вырваться. «Одна вещь несомненна, – писал Р. Декарт, – я знаю себя как мысль, и я, безусловно, не знаю себя как мозг». Английский философ Дж. Уитроу заметил, что этот факт «часто упускается из виду теми, кто желает отождествить ум и мозг. На деле это отождествление никоим образом не очевидно».[13] Известный русский психолог Г. И. Челпанов, пошел еще дальше: «Я утверждаю, что мысли не совершаются в мозгу, что мозг не есть местопребывание мысли, что о мысли нельзя говорить, что она находится где-то в мозгу, так как она, будучи непротяженной, не может находиться где бы то ни было в пространстве».[14] Другой пример такого рода приводит С. Гроф: «Зная основные принципы устройства телевизора, мы понимаем, что телевизор не генерирует свои передачи и ничего в них не вкладывает: он просто передает их. Мы бы посмеялись над человеком, который в попытках определить, что же в телевизоре создает телепередачи, стал бы изучать все его транзисторы, цепи и провода… Однако именно такое заключение о связи мозга с сознанием сделала традиционная материалистическая наука».[15]

То, что механицизм дошел до того, что низвел человека до уровня саморегулирующегося автомата, вызвал понятное неприятие и насмешки.

Так, А. Луначарский, под редакцией которого вышло первое русское издание книги Р. Авенариуса «Критика чистого опыта», приводит анекдот, как одна дама, впервые прослушавшая Бетховена, «обратилась к близ сидевшему полному господину с такой речью: „Ах, ах, это прелестно…, но я не понимаю, что означают эти звуки?“ – „А это, видите, внутри этого ящика натянуты струны, и при помощи клавишей приводятся в действие эдакие молоточки: они бьют по струнам, и получаются звуки“».[16]

Таким образом, как совершенно справедливо указывает Г. И. Челпанов, «никак нельзя утверждать, что материи присуще более несомненное существование, чем сознанию, потому что мир как духовный, так равным образом и материальный составляет содержание нашего сознания».[17] К сожалению, в XX веке механистический подход привел к страшным последствиям, жертвами которых стало гораздо больше людей, чем за все время Средних веков. «В важнейших мировоззренческих вопросах равно опасны крайности, как опровергательского энтузиазма материалистов, так и догматизма церковников», – замечает современный ученый М. И. Штеренберг.[18]

Одним из важнейших признаков классической науки стала математизация ее аппарата. Иначе говоря, со времени Р. Декарта математика, заняв место латыни, стала универсальным языком науки.[19] Еще и теперь, как полагают физики, любая теория становится научно обоснованной лишь тогда, когда у нее появляется математический аппарат. «Ни один язык, ограничивающийся… описанием мира, известного исчерпывающе и заранее, не может дать нейтрального и объективного описания „данного“» – заметил Томас Кун.[20] Это утверждение относится и к математике.

В этой связи мне хотелось бы напомнить об известном английском схоласте Уильяме Оккаме (1300–1349), автору так называемого принципа «бритвы Оккама»: «То, что можно объяснить посредством меньшего, не следует выражать посредством большего», или «Сущность не следует умножать без необходимости».

Ни для кого не секрет, что математика не является наиболее очевидным для всех способом передачи мысли. Наоборот, использование математического аппарата очень сильно отдалило науку от обывателя, придало ей элитарный характер, но, самое главное, привело к тому, что абстракции стали приравниваться к реальной жизни. В. В. Налимов, например, приводит такой анекдот: «Профессор входит в аудиторию. Там никого нет. Он, как положено, начинает читать лекцию. Приходят двое – профессор радуется. Неожиданно выходят пятеро. Профессор грустно думает: „Придут еще трое, и опять никого не будет“». «Не так ли выглядят и наши модели, опирающиеся на числовое видение Мира?» – спрашивает Налимов.[21]

В «Трактате о принципах человеческого знания» Дж. Беркли пишет: «Так как философия есть не что иное, как стремление к мудрости и истине, то можно было бы ожидать по разумным основаниям, что те, которые посвятили ей всего более времени и труда, должны наслаждаться большим спокойствием духа и веселостью, большей ясностью и очевидностью знания и менее терзаться сомнениями и затруднениями, чем прочие люди. Между тем на деле мы видим, что невежественная масса людей, которая следует по широкой тропе обычного здравого смысла и руководствуется велениями природы, по большей части бывает довольна и спокойна. Ничто обыденное не представляется ей необъяснимым или трудным для понимания. Она не жалуется на недостаток очевидности своих ощущений и находиться вне опасности впасть в скептицизм. Но как только мы уклоняемся от руководства ощущений и инстинкта, чтобы следовать высшему началу – разуму, размышлению, рассуждению о природе вещей, то в наших умах немедленно возникают тысячи сомнений относительно тех вещей, которые ранее казались нам вполне понятными. Предрассудки и обманчивость ощущений обнаруживается со всех сторон перед нашим взором, и, пытаясь исправить их при помощи разума, мы незаметно запутываемся в странных парадоксах, затруднениях и противоречиях, которые умножаются и растут по мере того, как мы продвигаемся дальше в умозрении, пока мы наконец после скитания по множеству запутанных лабиринтов не находим себя там же, где мы были ранее, или, что еще хуже, не погрузимся в безвыходный скептицизм». Далее Беркли совершенно справедливо замечает, что «если не всеми, то большей частью тех затруднений, которые до сих пор занимали философов и преграждали путь к познанию, мы всецело обязаны самим себе; что мы сначала подняли облако пыли, а затем жалуемся на то, что оно мешает нам видеть».[22]

Математизация науки и стала тем облаком пыли, о котором говорит Беркли. Многие ученые, такие как Бертран Рассел, так и не смогли стать подлинно свободными мыслителями, прежде всего по тому, что не смогли освободиться от жестких рамок математики и логического анализа. Сведя всю философию к этим двум вещам, Рассел тем самым лишил себя той ничем не ограниченной свободы мысли, без которой невозможна истинно революционная философия.

Элитарность науки, ее стремление свести наш живой мир к некой не существующей абстракции было замечено на самых разных социальных уровнях, и, прежде всего, в школе.

Постепенно классическая наука стала повторять путь средневековой Церкви. Этот процесс как нельзя лучше описал австрийско-американский философ Пауль Фейерабенд, безусловно, один из самых прозорливых ученых XX века: «С точки зрения психологии догматизм вырастает, помимо всего прочего, из неспособности вообразить альтернативы к принимаемой концепции. Такая неспособность может быть обусловлена тем, что в течение значительного времени альтернативы отсутствовали и, следовательно, определенные способы мышления не получили развития. Она может быть обусловлена также сознательным устранением альтернатив. Продолжительное навязывание единственной точки зрения может привести к постепенному упрочению жестко фиксированных методов наблюдения и измерения, к кодификации способов интерпретации получаемых результатов, к стандартизации терминологии и другим консервативным явлениям».[23]

Еще датский теолог и мыслитель Серен Кьеркегор считал истину исключительно субъективным понятием. «Определение истины таково: объективная неуверенность, сохраняющаяся в усвоении страстного внутреннего устремления, есть истина, притом высшая истина, которая доступна существующему… Личность обладает истиной даже тогда, когда она придерживается неистины».[24]

Разве не прав был немецкий философ Людвиг Фейербах, сказавший однажды, что «догма есть не что иное, как прямой запрет мыслить»?[25] Впрочем, немногие люди расстроены этим запретом. «Меня всегда поражало количество людей, воздерживающихся от напряжения мозгов при каждом удобном случае. Как, впрочем, и количество тех, кто хоть и работает мозгами, но на удивление беспомощно» – заметил К. Г. Юнг.[26] А французский политик Эдуард Эррио прямо указывает, что «доктрины имеют то преимущество, что избавляют от необходимости думать».[27]

Слишком малое количество людей сохранило еще способность мыслить. К сожалению, сегодня даже лидеры научных направлений и лауреаты нобелевских премий как бы застывают в своем интеллектуальном развитии. «Обычно, говоря об „избранном меньшинстве“, передергивают смысл этого выражения, притворно забывая, что избранные не те, кто кичливо ставит себя выше, но те, кто требует от себя больше, даже если требование к себе непосильно».[28]

Известный мистик и философ Г. И. Гурджиев писал, что «в настоящее время воспитание нередко сводят к умственному образованию. Ребенок, словно попугай, заучивает стихи, не понимая их, а родители довольны, что он в этом преуспевает. В школе он учит все механически и, сдав экзамены, по-прежнему ничего не понимает и ничего не умеет. По своим умственным способностям он – взрослый человек сорока лет, а, в сущности – десятилетний ребенок».[29]

В этой связи мне хотелось бы обратиться к так называемому феномену импринтинга (запечатления), который был открыт австрийским зоопсихологом К. Лоренцем. Суть его заключается в следующем: Из-под наседки незадолго до появления цыплят вынули одно яйцо и поместили в инкубатор. Когда из него вылупился цыпленок, перед его еще не совсем прояснившимся взором несколько раз прокатили игрушечную коляску. После этого цыпленка присоединили к другим цыплятам, появившимся на свет из-под наседки одновременно с ним. Спустя некоторое время, когда курица-мать совершала с цыплятами прогулку, экспериментаторы прокатили перед ними коляску. Все цыплята продолжали следовать за матерью – все, кроме одного, того самого, который вылупился в инкубаторе: нарушив строй, он пошел за коляской.[30]

Первые знания, полученные человеком, зачастую оказываются самыми устойчивыми, поэтому сегодняшнее школьное образование становится тем самым импринтингом, который надолго (если не на всю жизнь) «ампутирует» способность мыслить. Сегодня научные тексты обычным населением принимаются на веру так, как в свое время Библия. Стандартная ссылка «по мнению ученых», «ученые считают» и т. д., считается чем-то, что должно придать вес тому или иному утверждению. Еще большую угрозу свободе мысли несет введение тестовой системы проверки знаний. С самого детства человек привыкает к стереотипному типу мышления и становится неспособным к творческому порыву, который только и может двигать вперед не только науку, но и саму жизнь.

В книге «Великое искусство света и тьмы» голландский ученый Атанасиус Кирхер (1602–1680), описал еще один неожиданный эксперимент, методика которого состояла в следующем: Кирхер укладывал на бок курицу и удерживал ее в этом положении, пока она не успокоится. Затем он проводил мелом черту у самой головы курицы и переставал ее удерживать. Но курица еще долго продолжала, не шевелясь, лежать в неестественной для нее позе, даже и тогда, когда ее начинали тормошить. По мнению Кирхера, курица принимает проведенную мелом черту за удерживающую ее веревку и, понимая бесполезность сопротивления, не пытается встать.[31]

Глава I Новые горизонты

Прогресс состоит не в замене неверной теории на верную, а в замене одной неверной теории на другую неверную, но утонченную.

Стивен Хокинг

В конце XIX века ученые были уверены, что им почти полностью удалось снять покров неизвестности с окружающего мира. Между тем, уже тогда некоторые прозорливые философы понимали, что это далеко не так. Еще Беркли писал, что «в обыденной жизни могут сохраняться те или иные фразы, пока они вызывают в нас надлежащие чувства или расположения к действию в таком направлении, которое необходимо для нашего благосостояния, как бы ложны они ни были в строгом и умозрительном смысле. Это даже неизбежно, так как, поскольку соответствие выражений определяется обычаем, речь подчиняется господствующим мнениям, которые не всегда бывают самыми верными».[32] Фридрих Ницше справедливо заметил, что «не победа науки является отличительной чертой нашего XIX века, но победа научного метода над наукой» («Воля к власти»).

В XIX веке произошел радикальный пересмотр всего прежнего мировоззрения, прежних теорий и гипотез. Напомним, что гипотеза – это предположение, которое носит вероятностный характер, и поэтому требует обоснования и проверки. Если в ходе проверки содержание гипотезы не согласуется с эмпирическими данными, то оно отвергается. Если же гипотеза подтверждается, то можно говорить о той или иной степени ее вероятности. Чем больше найдено фактов, подтверждающих гипотезу, тем выше ее вероятность. В этом случае гипотезы становятся теориями. Теория – это логически обоснованная и проверенная на практике система знаний, дающая целостное отображение закономерных и существенных связей в определенной области объективной реальности. Теория представляет собой систему истинного, уже доказанного, подтвержденного знания о сущности явлений, высшую форму научного знания.[33]

Сегодня объем наших знаний по-прежнему несравним с тем, чего мы не знаем. Мы не знаем даже размеров нашей Вселенной, поскольку, когда мы наблюдаем источники света, расположенные на большом расстоянии, количество получаемого света резко уменьшается, так как фотоны теряют энергию по мере того, как возрастает длина волны. Поэтому, как пишет современный физик и математик Дж. Р. Эллис, «на все более далеких расстояниях Вселенная как будто тает во мгле».[34]

Как справедливо замечают американские ученые А. Уиггинс и Ч. Уинн, «по мере расширения освещаемого наукой пространства увеличивается и обступающий его мрак».[35] В этой связи следует отметить, что западный стиль научного мышления коренным образом отличается от восточного. Индийский мыслитель Бхагаван Шри Раджниш, более известный как Ошо, полагал, что, в отличие от западного философского метода, «индийский путь рассуждения объявляет вывод в начале, затем обсуждает метод и порядок действий, сперва вывод, затем метод. Западный путь ставит метод на первое место, затем исследование и, наконец, вывод… Западный метод очень подходит для тех, кто ищет истину посредством думания о ней. Этот метод рассуждений подобен попытке найти нечто темной ночью с помощью маленькой лампы. Ночь черна как смоль, и лампа неясно освещает землю на три – четыре фута. Виден лишь небольшой клочок земли, большая часть остается невидимой. И вывод, к которому приходят относительно того, что видится, будет гипотетическим. Через некоторое время, по мере того как человек с лампой продвигается, он видит немного больше, и возникает необходимость пересмотреть или изменить вывод». Если истину приходится так часто пересматривать, то на каком основании их считают истинами? В противоположность этому индийский метод подобен вспышке молнии, которая на короткое время делает все видимым одновременно.[36]

XVIII и XIX века почти не были ознаменованы действительными научными революциями, поскольку все исследования велись в рамках механистического подхода. Если появлялась новая концепция, то она не «взрывала» всю науку, но продвигалась вперед постепенно и не без сопротивления. Как писал об этом М. Планк, «великая научная идея редко внедряется путем постепенного убеждения и обращения своих противников, редко бывает, что „Саул становится Павлом“. В действительности дело происходит так, что оппоненты постепенно вымирают, а растущее поколение с самого начала осваивается с новой идеей».[37] Подобной точки зрения придерживался и английский физик Эрнест Резерфорд: «Три стадии признания научной истины: первая – „это абсурд“, вторая – „в этом что-то есть“, третья – „это общеизвестно“».[38]

Лишь с начала XX века ученых стал волновать вопрос об объективности научного познания и о соответствии научных гипотез действительности. Отец конвенционализма, французский математик Анри Пуанкаре считал, что законы науки не относятся к реальному миру, а представляют собой произвольные соглашения между учеными – конвенции, которые должны служить наиболее удобному и полезному описанию соответствующих явлений. Каждый раз, когда опытные данные не согласовывались с предсказаниями существующей гипотезы, приходилось пересматривать гипотезу. Следовательно, как говорил Анри Пуанкаре, «наука – это кладбище гипотез».[39]

Бельгийский писатель Морис Метерлинк писал в тот период: «До сих пор острие вращения мира состояло, как нам казалось, из сил духовных; ныне мы убеждены, что оно состоит из энергий чисто материальных. Мы льстим себя надеждой, что в царстве истины свершился великий переворот. На самом же деле, в республике нашего невежества произошла лишь перемена эпитетов, так сказать, словесная революция, ибо термины „дух“ и „материя“ – лишь атрибуты того же неизвестного, могущие заменять друг друга. Но если и верно, что сами по себе эти эпитеты имели значение лишь словесное, ибо тот и другой, по всей вероятности, неточны и так же мало выражают реальное, как эпитет „Атлантический“ или „Тихий“, применяемый к океану, не представляет его сущности, – тем не менее, смотря по тому, привязываемся ли мы исключительно к первому или ко второму, они имеют огромное влияние на наше будущее, нашу мораль и, следовательно, на наше счастье. Мы блуждаем вокруг истины, имея проводниками лишь гипотезы, которые вместо костров зажигают несколько дымящих, но магических слов».[40]

Философы межвоенного Венского кружка сформулировали принцип верифицируемости, согласно которому истинность всякого утверждения о мире должна быть установлена путем его сопоставления с чувственными данными. Вслед за ними Карл Поппер (1902–1994) предложил принцип фальсификации, способ проверки истинности теоретических утверждений посредством их опровержения путем сопоставления с полученными в результате опыта эмпирическими данными. Теоретическое высказывание считается опровергнутым, если его отрицание логически следует из множества совместимых между собой утверждений наблюдателя. Согласно Попперу, статусом научности обладают лишь такие высказывания, которые в принципе могут быть фальсифицированными. Как писал философ в работе «Какой мне видится философия», «мы не можем одновременно быть интеллектуальными трусами и заниматься поисками истины. Стремящийся к истине должен осмелиться быть мудрецом – он должен осмелиться быть революционером в сфере мышления». Впрочем, Поппер сделал одну очень важную оговорку: «Я не требую, чтобы каждое научное высказывание было действительно проверено, прежде чем оно будет принято. Я требую только, чтобы каждое такое высказывание допускало проверку, или, иначе говоря, я отказываюсь принять точку зрения, согласно которой в науке существуют высказывания, которые нам следует покорно принять как истинные только потому, что проверить их представляется невозможным по логическим основаниям».[41]

Полемизируя со школой Пуанкаре, Поппер отметил, что «всякий раз, когда „классическая“ система сегодняшнего дня сталкивается с результатами новых экспериментов, которые, согласно моей точке зрения, можно интерпретировать как фальсификации, конвенционалист не будет считать эту систему поколебленной. Он либо объяснит возникшие противоречия нашим неумелым использованием системы, либо устранит их посредством принятия тех или иных вспомогательных гипотез ad hoc, либо, возможно, с помощью определенной коррекции наших измерительных инструментов».[42] Итак, «мы должны привыкнуть к мысли о том, что на науку следует смотреть не как на „корпус знания“, а как на систему гипотез, т. е. как на систему догадок или предвосхищений, которые в принципе не могут быть оправданы, и которыми мы пользуемся до тех пор, пока они выдерживают проверки. Мы никогда не имеем права сказать, будто знаем, что они „истинны“, „более или менее вероятны“ или хотя бы „вероятны“».[43]

К теории же подлинно «научных революций» обратился известный философ Томас Кун. Как он отмечает в своей работе «Структура научных революций», «нормальная наука основывается на допущении, что научное сообщество знает, каков окружающий нас мир. При этом наука часто подавляет фундаментальные новшества, потому что они неизбежно разрушают ее основные установки. Тем не менее, когда специалист не может больше избежать аномалий, разрушающих существующую традицию научной практики, – начинаются нетрадиционные исследования, которые в конце концов приводят всю данную отрасль науки к новой системе. Это называется научной революцией».[44] Интеллектуальный прогресс состоит из замены одной парадигмы, которая перестала находить объяснения новым или вновь открытым фактам, иной парадигмой, которая более удовлетворительно толкует эти факты. При этом, «принимаемая в качестве парадигмы теория должна казаться лучшей, чем конкурирующие с ней другие теории, но она вовсе не обязана (и фактически этого никогда не бывает) объяснять все факты, которые могут встретиться на ее пути».[45] «Столкнувшись с аномалией или кризисом, ученые занимают различные позиции по отношению к существующим парадигмам… Увеличение конкурирующих вариантов, готовность опробовать что-либо еще, выражение явного недовольства, обращение за помощью к философии и обсуждение фундаментальных положений – все это симптомы перехода от нормального исследования к экстраординарному».[46] При этом наиболее важно и актуально, что «во время революции, когда начинает изменяться нормальная научная традиция, ученый должен научиться заново воспринимать окружающий мир».[47] Как отмечают известные американские ученые-популяризаторы А. Уиггинс и Ч. Уинн в книге «Пять нерешенных проблем науки», «повременим с осмеянием представлений четырехсотлетней давности, представив, сколь наивными окажутся наши взгляды спустя четыре века».[48]

В этой главе мне также хотелось бы обратиться к оригинальной методологической теории немецко-американского философа Пауля Фейерабенда, изложенной им в книге «Против методологического принуждения» и ряде других работ. Концепция Фейерабенда, по сути дела, и лежит в основе этой книги. Ученый был убежден, что наука не является рациональной деятельностью, то есть, что ее можно подчинить некоторым разумным стандартам и нормам. Наоборот, он полагал, что наука носит анархический характер, поскольку ученые постоянно отбрасывают сложившиеся рационалистические правила, а конкурентная борьба несовместимых теорий служит источником подлинного научного прогресса. Наука может опираться на мифологию, религию, фантазию и суждения дилетантов, иначе говоря, не должна отказываться от знания, полученного «ненаучными» средствами. Поэтому Фейерабенд призывает развивать гипотезы, несовместимые с установленными фактами и обоснованными теориями. «Не существует идеи, сколь бы устаревшей и абсурдной она ни была, которая не способна улучшить наше познание. Вся история мышления конденсируется в науке и используется для улучшения каждой отдельной теории. Нельзя отвергать даже политического влияния, ибо оно может быть использовано для того, чтобы преодолеть шовинизм науки, стремящейся сохранить status quo», – пишет он.[49]

Философ убежден, что «разделение науки и не науки не только искусственно, но и вредно для развития познания. Если мы действительно хотим понять природу, если мы хотим преобразовать окружающий нас физический мир, мы должны использовать все идеи, все методы, а не только небольшую избранную их часть. Утверждение же о том, что вне науки не существует познания (extra scientiam nulla salus), представляет собой не более чем еще одну очень удобную басню. Первобытные племена имели более разработанные классификации животных и растений, чем современные научные зоология и ботаника, им были известны лекарства, эффективность которых изумляет медиков (в то же время фармацевтическая промышленность уже почувствовала здесь новый источник доходов), у них были средства влияния на соплеменников, которые наука длительное время считала несуществующими (колдовство), они решали сложные проблемы такими способами, которые до сих пор все еще не вполне понятны (сооружение пирамид, путешествия полинезийцев). В древнекаменном веке существовала высокоразвитая астрономия, пользовавшаяся международной известностью. Эта астрономия была как фактуально адекватной, так и эмоционально подходящей, ибо она решала и физические и социальные проблемы (чего нельзя сказать о современной астрономии) и была проверена очень простыми и изобретательными способами… Было осуществлено приручение животных, изобретен севооборот, благодаря устранению перекрестного оплодотворения выведены и очищены новые виды растений, сделаны химические изобретения; существовало поразительное искусство, сравнимое с лучшими достижениями настоящего времени. Правда, не было коллективных посещений Луны, но отдельные индивиды, пренебрегая величайшими опасностями для души и психики, совершали путешествия от одной небесной сферы к другой, пока не достигали наконец того, что могли лицезреть самого Бога во всей его славе, в то время как другие совершали превращения в животных и вновь превращались в людей. Во все времена человек смотрел на свое окружение широко раскрытыми глазами и старался понять его своим пытливым умом; во все времена он совершал удивительные открытия, из которых мы всегда можем почерпнуть интересные идеи».[50]

Фейерабенд доказал, что успех Галилея имел место не потому, что итальянец был единственно прав, но ввиду того, что он успешно рекламировал свои успехи и скрывал промахи. Он писал: «Государство и наука тесно связаны. На развитие научных идей расходуются громадные средства. Даже такая область, как теория науки, которая заимствует у науки ее имя, но не дает ей ни одной плодотворной идеи, финансируется далеко не соразмерно ее реальной ценности. В общеобразовательных школах изучение почти всех областей науки является обязательным. В то время как родители шестилетнего малыша могут решать, воспитывать ли из него протестанта, католика или атеиста, они не обладают такой свободой в отношении науки. Физика, астрономия, история должны изучаться. Их нельзя заменить астрологией, натуральной магией или легендами. В наших школах не довольствуются просто историческим изложением физических (астрономических, исторических и т. п.) фактов и принципов. Не говорят так: существовали люди, которые верили, что Земля вращается вокруг Солнца, а другие считали ее полой сферой, содержащей Солнце. А провозглашают: Земля вращается вокруг Солнца, а все остальное – глупость. Наконец, принятие или отбрасывание научных фактов и принципов полностью отделено от демократического процесса информирования общественности, обсуждения и голосования. Мы принимаем научные законы и факты, изучаем их в школах, делаем их основой важных политических решений, даже не пытаясь поставить их на голосование. Изредка обсуждаются и ставятся на голосование конкретные предложения, но люди не вмешиваются в процесс создания общих теорий и основополагающих фактов. Современное общество является „коперниканским“ вовсе не потому, что коперниканство было подвергнуто демократическому обсуждению, поставлено на голосование, а затем принято большинством голосов. Общество является „коперниканским“ потому, что коперниканцами являются ученые, и потому, что их космологию сегодня принимают столь же некритично, как когда-то принимали космологию епископов и кардиналов. Это слияние государства и науки ведет к парадоксу, мучительному для демократии и либерального мышления».[51]

П. Фейерабенд говорит о бесполезности многих ведущихся научных исследований. Они пишет, что «тратятся миллионы долларов, привлекаются тысячи высокообразованных сотрудников, отдаются годы напряженной работы – и все это для того, чтобы дать возможность некоторым весьма недалеким и неспособным к членораздельному выражению своих чувств современникам совершить несколько неуклюжих скачков в горячей, сухой безвоздушной каменной пустыне – в таком месте, куда вряд ли по собственной воле отправится человек в здравом уме и на трезвую голову». От себя добавим, что, к сожалению, эти скачки ученые совершают не только в относительно безопасной пустыне, но и на минном поле с ядерными зарядами, таща за собой при этом все человечество. Главная проблема науки в том, что она никогда не осознает последствий того, чем она занимается.

Ссылаясь на «Заявление 186 ведущих ученых» против астрологии, П. Фейерабенд заявляет: «Что удивляет читателя, воспринимающего науку, согласно обычному трафарету, как царство рациональности, объективности, надпартийности, так это религиозный тон, безграмотность „аргументации“ и авторитарная манера изложения. Ученые джентльмены уверены в истинности своих воззрений, используют свой авторитет для их распространения (зачем 186 подписей, если есть аргументы!). Им известно несколько фраз, звучащих как доказательство, однако они полностью невежественны в той области, о которой взялись судить».[52] В этой связи хотелось бы провести параллель с вышедшей в 1931 г. в Лейпциге книгой «Сто авторов против Эйнштейна», в которой отрицалась теория относительности. Узнав про эту книгу, Эйнштейн сказал: «Если бы я был неправ, хватило бы и одного возражающего специалиста».[53]

Нельзя не вспомнить следующий исторический факт. Однажды друг Сократа Херефонт обратился к дельфийскому оракулу с вопросом, есть ли на свете кто-нибудь более ученый, чем Сократ. Ответ оракула был отрицательным. Услышав об этом, Сократ, который считал, что знает мало, но и не сомневавшийся в словах Бога, пришел к выводу, что поскольку Бог – единственный, кто действительно мудр и все знает, то слова оракула должны означать, что самый умный человек тот, кто готов признать у себя отсутствие знания.[54]

Одной из форм общественного протеста против материализации жизни стал массовый уход людей в мистицизм. Он произошел на благодатной почве увеличения интереса к так называемым паранормальным явлениям. Явления эти традиционной механистической наукой не признаются, поскольку они «противоречат разуму». Как совершенно справедливо заметил К. Фламмарион, материализм – это лишь по видимости научная теория, «которая не желает подвергать анализу кое-какие вещи, проявляя тем самым свою беспомощность…»[55] Британский философ Дж. Беркли в свою очередь писал: «Находятся люди, которые недовольно морщатся, сталкиваясь с какими-либо непостижимыми тайнами у всех других, в то же время не видят ничего трудного в таких же непостижимостях у себя самих, которые подавятся комаром, но проглотят верблюда».[56] Наконец, американский психолог У. Джеймс констатировал, что мир мистических переживаний «представляет собой не менее сложное строение, чем наш мир. В нем есть свое небо и свой ад, свои искушения и свои освобождения; свои истины и свои иллюзии, как это встречается и в нашем мире, хотя он и несоизмеримо обширнее последнего… И если мы хотим приблизиться к совершенной истине, мы должны серьезно считаться с обширным миром мистических восприятий».[57]

Теперь, по мнению Т. М. Фисанович, необходимо «сделать смелый шаг, обратиться к своей интуиции и здравому смыслу, чтобы связать друг с другом различные факты, и, кроме того, быть готовым пожертвовать своей репутацией, чтобы отстоять теории, не устраивающие общественное мнение».[58]

К сожалению, ученые еще и сегодня избегают прямых дискуссий по поводу некоторых необъяснимых явлений, но отдельные исследователи к их чести все же не проходят мимо этой темы. Так, покойный профессор Е. А. Торчинов отмечал, что «научное описание различных паранормальных феноменов, засвидетельствованных авторитетными специалистами, могло бы сыграть важную роль в трансформации самой научной методологии и научной парадигмы, особенно в условиях начавшегося разложения старой парадигмы (прежде всего в теоретической физике)».[59]

Современный исследователь М. Карпенко пишет, что «сейчас необходим поворот от полемики в стиле „а кто ты такой?“ к рассмотрению всего множества гипотез, включая самые экзотические. Нужна спокойная, в рамках хотя бы элементарных приличий, дискуссия, где могли бы быть высказаны любые „еретические“ взгляды. И не надо никакой „непримиримой борьбы“, никому не надо „давать решительный отпор“ и никого не надо объявлять ничьим врагом».[60] При этом, как справедливо замечает С. Сперанский, «критика не должна напоминать известную миниатюру: „Ты – не кассир, ты – убийца!“ – „Но где же кассир?“ – „Закопал!“ – „Но вот мой паспорт!“ – „Подделал!“ – „Вот фотография!“ – „Вклеил! “ и т. д. Всегда можно предъявить такие требования к „доказательности“ эффектов, которые немыслимо соблюсти в принципе. На что, кроме научного подхода, можно надеяться, дабы отличить шарлатанов и лжепророков, которым несть числа, от людей, действительно имеющих доступ к необычным каналам информации? Как иначе понять, освоить, приумножить все то, что может помочь человеку?.. Высокое имя науки не должно отождествляться с агонизирующей научной парадигмой, которая без устали отшвыривает от себя неугодные факты. Науке настало время взглянуть на всю до недавнего времени запретную область не „боковым зрением“, а в упор. Пора ликвидировать позорный разрыв между требованиями времени и полнейшей неготовностью на них ответить».[61]

Мир переживаний напрямую связан с физиологическими особенностями человека, точнее, с его ощущениями. Зрение, слух, обоняние, осязание, вкусовые ощущения – вот что формирует представления индивидуума об окружающем его мире. Лишите его одного или нескольких из этих факторов, и окружающий мир для него полностью изменится. Но ведь не все виды живых существ обладают полным набором ощущений, представления крота отличаются от представлений рыбы или птицы. Поскольку человек не является вершиной животного мира (он сам голословно объявил себя таковым), то кто докажет, что он обладает всеми необходимыми видами ощущений для осуществления действительно объективного процесса познания окружающего мира? В области, где хозяйничает человек слишком много провозглашенного, но не доказанного. Едва столкнувшись с вещами, которые он объяснить не может, человек испытывает страх, или же вовсе старается предать их запрету и забвению, отрицая их существование.

Таким образом, как сказал основатель Римского клуба А. Печчеи, «впервые с тех пор, как христианский мир шагнул в свое второе тысячелетие, над миром действительно нависла реальная угроза неминуемого пришествия чего-то неотвратимого, неизвестного и способного полностью изменить судьбу огромных масс людей. Люди чувствуют, что наступает конец какой-то эпохи в их истории. Но никто, кажется, еще сегодня не задумывается над необходимостью изменить не только свой собственный образ жизни, но и жизнь своей семьи, своей страны. И именно в том-то, в сущности, и кроется причина многих наших бед, что мы не смогли приспособить к этой насущной необходимости свое мышление, мироощущение и свое поведение».[62]

Таким образом, в XX веке было положено начало великому интеллектуальному процессу, выразившемуся в научных революциях. Философами науки (Анри Пуанкаре, Карлом Поппером, Томасом Куном и Паулем Фейерабендом) было признано, что между «мифом» и «наукой» не так уж много различий. Оба они создаются с целью объяснить непонятные человеку вещи, вне зависимости от того, насколько эти объяснения соответствуют реальности. Мифы устаревают, когда в них перестают верить, и тогда они заменяются другими, но разве не то же самое происходит с научными теориями? Речь идет не о поиске правды, но лишь о временном успокоении стремления познать непознанное. В конечном счете, «научные данные» отражают не столько реальное положение дел в объективном мире, сколько уровень интеллектуальной фантазии конкретных ученых, пытающихся ответить на вопрос «как?» вместо «почему?». Происходит лишь смена научных парадигм, свидетельствующая о развитии интеллекта, но не о прояснении сущности явлений. Предмет падает на землю не потому, что существует сила тяжести, но чисто умозрительная концепция «силы тяжести» помогает ученому сделать вид, будто он понимает, почему предмет падает на землю.

Глава II Роль теории относительности

У меня в голове пока никак не укладывается, что надо применять такие совершенно абстрактные рассуждения и понятия для объяснения явлений природы. Но молодые подчас придерживаются иного мнения на этот счет, и надо надеяться, что они не застрянут навсегда в высочайших сферах, ибо несомненно, что еще бесконечное множество открытий можно сделать, и развить их нужно только простыми способами, чтобы продвинуться в познании природы.

В. Рентген по поводу теории относительности

Астрономия доказала, что мы видим космические объекты не такими, какими они являются в действительности, но с запаздыванием на определенное количество световых лет. Как астрономическая единица измерения, световой год соответствует расстоянию, проходящему за год светом, который распространяется в вакууме со скоростью 300 000 км в секунду, световой год приблизительно равен 10 000 млрд км. Учитывая расстояние от Луны до Земли (356 тыс. км), мы можем констатировать визуальное запаздывание в 1,1 секунду. Важно отметить, что этот принцип верен и для более мелких расстояний, даже тех, которые представляются нам обыденными. Так, если расстояние между объектом и субъектом представить как один метр, то запаздывание будет равняться 1/300000000 секунды – величине, абсолютно незаметной для наблюдателя, но, тем не менее, существующей. Иначе говоря, субъект может наблюдать окружающие его объекты не такими, какими они являются по отношению к самим себе, но только с некоторым запаздыванием. Мы видим объект таким, каким он был в момент, когда его покинул свет. Все, что мы видим вокруг себя – близкое или далекое прошлое.

Столь же относительными являются и измерительные характеристики окружающего пространства. Как пишет А. Пуанкаре, «вообразим себе, что за одну ночь все размеры Вселенной возросли в тысячу раз. Мир остался бы подобен самому себе… Все сведется к тому, что предмет, имевший метр в длину, будет измеряться километром; предмет имевший миллиметр, возрастет до метра. Постель, на которой я лежал, и само мое тело возрастут в одной и той же пропорции. Что же почувствую я на следующее утро, проснувшись после такого поразительного превращения? Я попросту ничего не замечу».[63]

Свое логическое на то время завершение теория относительности получила в работах выдающегося немецкого физика Альберта Эйнштейна. Ученый сделал вывод о том, что скорость света, представляющая собой максимальную скорость передачи сигналов, конечна и имеет одну и ту же величину для всех наблюдателей, вне зависимости от их движения. Следовательно, понятия абсолютной одновременности и абсолютного времени неверны, поскольку каждая система отсчета имеет свое собственное время. Во всех системах отсчета, движущихся по отношению друг к другу равномерно и прямолинейно, действуют одни и те же законы природы, и что скорость света в вакууме одинакова для всех инерциальных систем отсчета, поскольку эта скорость предельна. Расстояние не является абсолютной величиной, а зависит от скорости движения тела относительно данной системы отсчета. Эйнштейн полагал, что всякое тело отсчета (система координат) имеет свое особое время; указание времени имеет смысл лишь тогда, когда указывается тело отсчета, к которому оно относится. Отождествление моментов времени двух событий имеет смысл, когда эти события рассматриваются в пределах некой определенной системы отсчета. События, одновременные в одной системе отсчета, оказываются неодновременными в другой системе отсчета. Размеры быстродвижущихся тел сокращаются по сравнению с длиной покоящихся тел, а при приближении скорости тела к скорости света его размеры будут приближаться к нулю.[64]

Человек, улетевший в космос со скоростью 99 % от скорости света, после трехлетнего пребывания на космическом корабле обнаружит, что на земле уже прошло 50 лет. В этой связи хочется обратить внимание на один существенный момент. Например, свету от вспыхнувших сверхновых звезд пришлось добираться до Земли около 4–8 миллиардов лет, и это притом, что возраст самой Вселенной оценивается в 13,7 миллиардов лет. Сегодня телескопы могут покрывать расстояния в несколько миллиардов световых лет, где находятся границы наблюдаемой Вселенной. Физики-теоретики утверждают, что в случае космического путешествия, например, к центру нашей Галактики на фотонной ракете при скорости, близкой к скорости света, время в пути займет по земным часам около шестидесяти тысяч лет, а по часам на ракете – всего сорок. Поэтому космонавты смогут вернуться на Землю лишь через шестьдесят тысяч лет. Исходя из этого возникают два вопроса. Во-первых, это путешествие, равно как и его результаты, будет иметь значение лишь для участвующих в нем космонавтов, но не людей, остающихся на Земле. Они умрут прежде, чем узнают о результатах этого опыта. Более того, произойдет смена тысяч поколений. Во-вторых, что еще более существенно, мало кто может сомневаться в том, что человечеству будут отпущены эти шестьдесят тысяч лет, учитывая ту скорость, с которой оно стремится к самоуничтожению. Космонавты не смогут вернуться в прошлое, поскольку теория относительности ничего не говорит о возможности таких путешествий. А ведь в данном случае речь идет всего лишь о путешествии в центр нашей Галактики, а не куда-либо на задворки Вселенной. Поэтому с практической точки зрения теория относительности бесполезна, даже если бы человечеству удалось изобрести способ перемещаться в пространстве со скоростью света. Далее: если избрать в качестве точки отсчета субъективное сознание самого космонавта, то можно отметить, что при «парадоксе близнецов» происходит вовсе не приближение к скорости света, а замедление восприятия организмом внешних факторов, в том числе света. Эта теория будет подробно рассмотрена далее.

Подвергается заметной эрозии и сама теория Эйнштейна. 23 сентября 2011 года на конференции в Европейской организации ядерных исследований (ЦЕРН) было объявлено, что в ходе эксперимента в подземной лаборатории Гран-Сассо (Италия) получены данные, согласно которым субатомная частица нейтрино может двигаться со скоростью, превышающей скорость света на 25 ppm. Статистическая обработка 16 000 событий в детекторе, связанных с регистрацией мюонных нейтрино, пролетевших 730.5 км от ЦЕРНа до Гран-Сассо, показывает, что, в видимом противоречии с теорией относительности, нейтрино проходят это расстояние на 61 наносекунду быстрее света. Статистическая и систематическая погрешность, оцененная авторами, в 6 раз меньше этой величины. Вскоре, правда, ученые испугались такого антиэйнштейновского прорыва, и заявили, что ошиблись.

В любом случае, путешествие на огромные расстояния, на преодоление которых даже скорости света требуется значительное время, не могло бы быть осуществлено даже с помощью изобретения нового сверхмощного топлива. Однако человечество так давно жаждало таких путешествий, что можно говорить даже о мечте о новом рае, который затерялся где-то на задворках Вселенной, но который хотят найти и обрести. В XX веке концепция относительности стала успешно развиваться. В 1935 г. появилась теория А. Эйнштейна и математика Н. Розена под названием «мост Эйнштейна-Розена», в соответствии с которой перемещение во Вселенной возможно при помощи нор, соединяющих различные точки трехмерного мира по более короткому пути в четвертом измерении. С 1989 г. в научных изданиях вновь стали активно появляться теоретические статьи о путешествиях во времени с помощью «червоточин» и черных дыр. Черные дыры – это области пространства, в которых гравитационное притяжение настолько велико, что ни вещество, ни излучение не могут их покинуть. Черная дыра отделена от остального пространства «горизонтом событий» – поверхностью, на которой космическая скорость равна скорости света. Поскольку в природе ничто не может двигаться с большей скоростью, никакой носитель информации не может выйти из-под горизонта событий. Поэтому внутренняя часть черной дыры причинно не связана с остальной Вселенной; происходящие «под поверхностью» черной дыры физические процессы не могут влиять на процессы вне ее. В то же время, вещество и излучение, падающее снаружи на черную дыру, может свободно проникать через горизонт событий.

В рамках теории гравитации Эйнштейна свойства черных дыр изучены довольно подробно. Там имеют место серьезные временные аномалии. Вблизи черной дыры время течет медленнее, чем вдали от нее. Если удаленный наблюдатель бросит в сторону черной дыры зажженный фонарь, то увидит, как фонарь будет падать все быстрее и быстрее, но затем, приближаясь к кротовой норе дыры – поверхности Шварцшильда, он начнет замедляться, а его свет будет тускнеть и краснеть (поскольку замедлится темп колебания всех его атомов и молекул). С точки зрения далекого наблюдателя, фонарь практически остановится и станет невидим, так и не сумев пересечь поверхность черной дыры. Но если бы наблюдатель сам прыгнул вместе с фонарем, то он за короткое время пересек бы поверхность Шварцшильда и упал к центру черной дыры, будучи при этом разорван ее мощными приливными силами. Все вещество внутри черной дыры непременно падает к ее центру и образует сингулярность с бесконечно большой плотностью. Английский физик Стивен Хокинг определяет сингулярность как «место, где разрушается классическая концепция пространства и времени так же, как и все известные законы физики, поскольку все они формулируются на основе классического пространства-времени».[65]

Признанным лидером нового направления в науке – теории кротовых нор (червоточин) стал американский физик и астроном Кип Стивен Торн. В 1988 г. он опубликовал с соавторами статью, в которой показал, что построение машины времени не противоречит теориям, принятым в настоящее время научным сообществом. Он писал, что согласно эйнштейновской теории тяготения – общей теории относительности четырехмерное пространство-время, в котором мы живем, искривлено, а знакомая всем гравитация и есть проявление такого искривления, а если пространство кривое, то почему бы ему не принять, к примеру, форму трубы, накоротко соединяющей области, разделенные сотнями тысяч световых лет, или, допустим, далекие друг от друга эпохи? Тем не менее, путешествовать во времени таким образом невозможно, поскольку нора настолько быстро схлопывается, что сквозь нее не пролетит ни корабль, ни массивная частица, ни даже луч света. Кольцо червоточины сингулярно, то есть кривизна пространства-времени на нем обращается в бесконечность, но все точки внутри него вполне нормальны, и движущееся там тело не испытывает никаких катастрофических воздействий.[66]

Некоторые ученые считают, что использование кротовых нор невозможно, поскольку черные дыры очень далеки от нашей планеты. Есть и другая теория: кротовые норы существуют не только в космическом пространстве, но и непосредственно на Земле (места переходов). Этим и объясняются внезапные исчезновения людей без всякого следа и другие аномальные явления. Одной из таких зон называют Бермудский треугольник.

Следует отметить, что устройство микромира по своей сложности приближается к устройству Вселенной. Такие понятия как «микромир» и «мегамир» сами по себе не существуют отдельно от человека, которому удобно использовать эти, может быть не совсем корректные термины, в процессе познания окружающего мира. В этом и состоит очень серьезная проблема, когда различные ипостаси действительности изучаются представителями различных видов науки: микромир – биологами и физиками, макромир – астрономами и астрофизиками, причем взаимодействие между этими отраслями науки значительно ниже, чем могло бы быть.

Глава III Пространственно-временные концепции

Старая легенда гласит, что когда боги создавали человеческую расу, то они спорили, куда поместить секреты жизни, чтобы их не слишком легко было найти. Один бог хотел спрятать их на вершине горы, другой – в недрах земли, тогда как еще один сказал: «Положите их на дно моря. Они там их никогда не найдут». Но ни одно из решений не удовлетворяло всех. Наконец один из богов сказал: «Давайте поместим это знание внутри них. Они никогда не заглянут туда!»

Сьюзан Холбиш

Мы знаем нашу сокровенную, нашу глубокую внутреннюю сущность нисколько не лучше, чем ее знали люди два или три тысячелетия назад.

Камиль Фламмарион

В одном из своих стихотворений персидский поэт XIII века Джалал аддин Руми рассказал, как он искал Бога на кресте в христианской церкви, в индуистском храме, буддийском монастыре и в Каабе, но нигде не нашел его. Но стоило ему заглянуть в свое собственное сердце, как он обрел Бога, живущего там. Обращаясь к богословам-схоластам, Руми говорит: «Когда же вы перестанете кланяться кувшинам и обратите внимание на воду!»[67]

Главной особенностью западного мышления является убеждение в обособленности человека от природы, субъекта от объекта. На Востоке всё по другому. Индийский философ Рамана Махарши замечает: «Сейчас вы думаете, что вы – личность, вокруг вас находится Вселенная, а вне Вселенной пребывает Бог. В этом и состоит идея разделения. От нее необходимо избавиться. Потому что Бог неотделим и от вас и от Космоса».[68]

Как же современная западная наука определяет понятия пространства и времени? По ее мнению, материя – это бесконечное множество всех сосуществующих в мире объектов и систем, совокупность их свойств, связей, отношений и форм движения. Материя включает в себя не только все непосредственно наблюдаемые объекты и тела природы, но и все те, которые не даны человеку в его ощущениях. Материю делят на неживую и живую природу. К первой относят элементарные частицы, атомы, молекулы, поля, макроскопические тела, планеты и планетные системы, звезды и звездные системы, галактики и Вселенную в целом. Ко второй – белки и нуклеиновые кислоты, клетки и одноклеточные организмы, многоклеточные организмы, органы и ткани, популяции, биоценоз, живое вещество планеты. Пространство обладает двумя общими свойствами. Первое – протяженность, рядоположенность, существование и связь различных элементов (точек, отрезков, объемов и т. д.), возможность прибавления к данному элементу некоторого следующего либо возможность уменьшения числа элементов. Протяженность пространства проявляется как единство прерывности и непрерывности в его структуре. Второе – трехмерность, то есть все известные материальные процессы и явления реализуются в пространстве трех измерений – длины, широты и высоты.

Что касается времени, то считается, что оно обладает тремя общими свойствами. Длительность – последовательность сменяющих друг друга моментов или состояний, возникновение за каждым данным интервалом времени последующего. Длительность предполагает возможность прибавления к каждому данному моменту времени другого, а также возможность деления любого отрезка времени на меньшие интервалы. Длительность бытия объектов во времени выступает как единство непрерывного и прерывного. Общая непрерывность времени проявляется в постоянном переходе предшествующих состояний в последующие, однако конкретные объекты материального мира имеют начало и конец, поэтому можно говорить о прерывности бытия конечных материальных объектов. Необратимость времени – однонаправленное изменение от прошлого к будущему, то есть прошлое, порождая настоящее и будущее, переходит в них. Одномерность времени – линейная последовательность событий, связанных между собой.

Нельзя сразу же не отметить субъективный характер как пространства, так и времени. Пространство и расстояния столь же условны, как и время. Людям, находящимся на Земле, кажется, что размер Луны и расстояние до нее значительно меньше, нежели это имеет место быть на самом деле. Лишь по мере приближения к Луне на космическом аппарате эта иллюзия рассеивается, но только для космонавтов. Большинству человечества, лишенному возможности отправиться в космос, приходиться верить ученым-теоретикам и практикам-космонавтам на слово. Однако в действительности понятие «Луны» для субъекта очень сильно отличается от того, чем она является сама для себя.

Древнегреческий философ Протагор из Абдер (V век до н. э.) считал, что «человек есть мера всех вещей в том, что они существуют, и в том, что они не существуют». Иначе говоря, если человек хочет, чтобы что-то существовало, то оно будет существовать, если не хочет – не будет. Мир будет таким, каким его желает видеть человек.

Впервые к проблеме реальности и объективности пространства и времени обратилась древнегреческая философская школа элеатов. Парменид (VI–V вв. до н. э.) понимал бытие как чистую позитивность, которое ничем не порождается и не может быть уничтожено. Учение Парменида изложено в его поэме «О природе». Этот философ считал чувства обманчивыми и рассматривал чувственные вещи как иллюзии. Неистинность мира повседневной жизни коренится в его противоречивости: ни о чем здесь нельзя решить, есть оно или не есть, но все всегда как-то и есть и не есть одновременно. Истина же требует решительного различения есть от не есть. Отсюда решающее суждение Парменида: есть либо бытие, либо небытие, третьего не дано. Бытие присуще настоящему, его нет ни в прошлом, ни в будущем. Философ полагал, что все, о чем говорят и думают, – существует. Парменид сформулировал парадокс о движении в покое: существует только сущее, а вне сущего ничего не существует, следовательно, невозможно никакие изменения, а сущее – нечто вечное, однородное и бесконечное в пространстве и во времени. Иначе говоря, поскольку человек может мыслить вещь в любое время, то все, что может быть мыслимо или высказано, должно существовать всегда, поскольку слова имеют постоянное значение. Парменид говорит, что поскольку мы можем вспоминать прошлое, то оно должно существовать и в настоящее время.[69]

Его последователь Зенон Элейский сформулировал так называемые апории:

1) Против множественности: если все состоит из многого, или если сущее реально делится на обособленные части, то каждая из этих частей оказывается зараз и бесконечно малой, и бесконечно великой; ибо имея вне себя бесконечное множество всех прочих частей, она составляет бесконечно малую частицу всего, но с другой стороны, слагаясь сама из бесконечного множества частиц (будучи делима до бесконечности), она представляет величину бесконечно большую. Так выходит, если признавать все частицы имеющими величину и делимыми; если же признать, что многое, т. е. частицы всего, не имеют никакой величины и потому неделимы, то выходит новое противоречие: все оказывается равным ничему. То, что не имеет величины, не может, присоединяясь к другому, его увеличивать (нуль не есть слагаемое); поэтому и все, состоящее из неделимых, лишенных величины, само не имеет никакой величины, или есть (материально) ничто.

2) Против движения. Чтобы пройти известное пространство, движущееся тело должно сперва пройти половину этого пространства, а для этого – сначала еще половину этой половины и т. д. до бесконечности, то есть оно никогда не тронется с места; на этом основании быстроногий Ахиллес никогда не может догнать медлительную черепаху. Другой аргумент: движущееся тело, например, летящая стрела, в каждый момент движения занимает определенное пространство, то есть находится в покое и, таким образом, все движение разлагается на моменты покоя, следовательно, представляет внутреннее противоречие (так как из нулей движения нельзя составить положительную величину).

Таким образом, Элейская школа впервые в истории философии выдвинула идею единого бытия, понимая его как непрерывное, неизменное, присутствующее в любом мельчайшем элементе действительности, исключающее множественность вещей и их движение.

Другой выдающийся древнегреческий мыслитель Платон писал, что когда он бывает здоров, то находит вино сладким, но когда бывает болен, то находит его кислым. Философ обратился к теории Протагора о том, что человек есть мера всех вещей. Поскольку свиньи и обезьяны также являются воспринимающими животными, то и они являются такой мерой (впрочем, этот аргумент отвергается как оскорбительный). Далее ставится вопрос о действительности восприятия в снах и в состоянии безумия.

В трактате «Государство» Платон сравнил человеческое существование с жизнью в пещере спиной к выходу, поэтому люди могут видеть не сами вещи, а лишь тени, отбрасываемые ими, и принимают эти тени за единственные реальности. На самом деле реальностью являются идеи вещей, которые душа вспоминает на основе своего духовного опыта. Платон утверждал, что подлинное бытие – это идеальное бытие. В идеальном мире существует не конкретная вещь, а ее абстрактное понятие, которое является неизменчивым, как и его свойства. Поэтому, лицезря новую вещь, мы видим ее не впервые, а «вспоминаем». Именно Платон сформулировал критерий, позволяющий правильно ориентироваться в мире чувственных данностей: «… не во впечатлениях заключается знание, а в умозаключениях о них, ибо, видимо, именно здесь можно схватить сущность и истину, там же – нет». Ни ощущения, ни правильные мнения, ни объяснения их не дают еще знания как такового, хотя и необходимы для подступа к нему. Над ними стоит рассудочная (дискурсивная) способность, а ее превосходит созерцающий подлинное бытие ум. Этой иерархии познавательных способностей соответствуют: имя, словесное определение, мысленный образ вещи, или ее идея, независимое от нас бытие которой мы изначально предполагаем.[70]

Проблема соотношения субъекта и объекта не была забыта и в Средние века. Французский мыслитель Пьер Абеляр (1079–1142) был одним из крупнейших философов того времени, и особый интерес у него вызывала проблема универсалий. Эта проблема представляется очень важной и, поэтому, остановимся на ней подробнее.

Спор об универсалиях, то есть общих понятиях, в средневековой схоластической философии сводился к вопросу, существуют ли они «до вещей», как их вечные идеальные прообразы (платонизм, крайний реализм), «в вещах» (аристотелизм, умеренный реализм), «после вещей» в человеческом мышлении (номинализм, концептуализм). Реалисты утверждали, что универсалии существуют реально и независимо от сознания. Номиналисты, наоборот, отрицали реальное существование общих понятий, считая их лишь именами (лат. потеп – имя), словесными обозначениями, относимыми ко множеству сходных единичных вещей или чисто мыслительными образованиями, существующими в уме человека

Абеляр занял промежуточную между реализмом и номинализмом позицию, получившую название «концептуализма». Он рассматривал универсалии как умственные концепции, которые не существуют отдельно от предметов, но которые в то же время не просто произвольные имена. «Универсалия», такая, например как «лошадь», реальна, это не просто слово, однако она не может существовать отдельно от реальных лошадей. В понимании Абеляра «универсалии» предшествуют конкретным вещам. Бог имел идею лошади, прежде чем начал творение, и эта идея присутствует в каждой конкретной лошади. Вскоре эта точка зрения стала преобладающей.[71]

Английский субъективный идеалист Дж. Беркли (1685–1753) полагал, что ничто не существует, за исключением воспринимающих личностей, все же другие вещи являются не столько самостоятельно существующими, сколько способами существования личностей. Английский философ утверждал, что так называемые вторичные качества, то есть цвета, звуки, вкусы и т. д., не имеют существования вне разума. Всякая общая идея, к примеру, идея «фрукта вообще» есть не что иное, как представление какого-то конкретного фрукта, которое, однако, интересует ум не само по себе, а в его репрезентативной функции, в качестве представителя целого класса объектов. В самом деле, представляя любой чувственный объект, мы одновременно представляем самих себя, представляющих этот объект. Субъект нельзя отмыслить от объекта. Это и значит, что объекты имеют лишь соотносительное существование, зависят от воспринимающего духа. «Быть, значит восприниматься», – говорит Беркли. Происходит полное отождествление свойств внешних предметов с ощущениями этих свойств человеком.

Беркли сделал интересное замечание по поводу субъективности пространства. Он пишет: «Возьмем дюйм, отмеченный на линейке; будем смотреть на него последовательно с расстояния в полфута, в один фут, в полтора фута и т. д. от глаза: на каждом из этих и на всех промежуточных расстояниях дюйм будет иметь различное видимое протяжение (т. е. в нем можно будет различить большее или меньшее число точек).

Теперь я спрашиваю, которое из всех этих разных протяжений является той установленной и определенной длиной, которую условились принять в качестве общей меры других величин? Нельзя указать никакого основания, почему мы должны дать предпочтение одному перед другим».[72] Беркли замечает, что «очевидно, что мы не видели бы движения, если бы не существовало разнообразия цветов», – замечает Беркли.[73] Наконец, английский философ справедливо указывает, что если слепой человек неожиданно прозреет, то не сможет отличить шар от куба, поскольку «хотя он и знает по опыту, как действуют на осязание шар и куб, но он пока еще не узнал, что то, что таким или иным образом действует на его осязание, должно таким или иным образом действовать и на зрение, или что выступающий угол в кубе, неровно давивший на его руку, покажется его глазу таким, как он есть в кубе».[74]

Джон Локк (1632–1704) считал, что внешние предметы, воздействуя на органы чувств, порождают «простые идеи»; душа при этом пассивна, это «чистая доска» («tabula rasa»), на которой опыт пишет свои письмена в виде ощущений или чувственных образов вещей и их качеств. Внутренний же опыт основан на рефлексии над собственной деятельностью души. Локк выдвинул теорию первичных и вторичных качеств. Под «качеством» он понимает силу или способность предмета вызывать в уме свою идею. Первичные качества – плотность, протяженность, форма, движение, покой, объем, число – это «реальные сущности», объективно присущие вещам свойства; они изучаются точными науками. Вторичные качества – цвета, вкусы, запахи, звуки, температурные качества – это «номинальные сущности»; вызываемые ими идеи не имеют прямого сходства с телами. Эти качества зависят от первичных и реализуются при наличии ряда условий (например, для восприятия цвета некоторого предмета необходимы сам этот предмет с определенными первичными качествами, достаточная освещенность помещения и нормальное функционирование зрительного аппарата человека).[75]

Немецкий философ А. Шопенгауэр (1788–1860) в своем главном труде «Мир как воля и представление» говорит о том, что картина мира обусловлена восприятием наших органов чувств. Опыт человека навязывает ему систему предубеждений и ожиданий, которая фильтрует информацию в зависимости оттого, что сам человек хочет увидеть или услышать, не замечая нежелательной информации и замечая желательную. Немецкий философ пишет, что весь этот мир – лишь объект по отношению к субъекту, созерцание созерцающего, то есть его представление. То, что все познает и никем не познается – это субъект. Таким субъектом каждый считает самого себя, но лишь потому, что он познает, а не является объектом познания. Между тем, его тело – это уже объект. Субъект и объект – это соотносительные моменты мира как «представление». Мир как «вещь в себе» предстает у Шопенгауэра как безосновная «воля», которая обнаруживается и в слепо действующей силе природы, и в обдуманной деятельности человека; разум – лишь инструмент этой «воли». Как «вещь в себе» воля едина и находится по ту сторону причин и следствий, однако в мире как «представлении» она проявляется в бесконечном множестве «объективаций». Ступени этой объективации (неорганическая природа, растение, животное, человек) образуют иерархическую целостность, отражающую иерархию идей (понимаемых в платоновском смысле) – «адекватных объективаций воли». Каждой объективации свойственно стремление к абсолютному господству.[76]

Естественно, что традиционная наука боится распространения субъективного идеализма. Как писал Бертран Рассел, «субъективность, которой однажды дали волю, не может быть заключена в какие-либо границы, пока она не достигнет своего логического конца».[77]

Подробный, хотя и неудовлетворительный, анализ соотношения физического и психического был сделан школой эмпириокритицизма. Австрийский физик и философ Эрнст Мах был уверен, что нет пропасти между физическим и психическим, нет ощущения, которому соответствовала бы внешняя, отличная от этого ощущения вещь. Человеческое тело также составляет лишь часть чувственного мира, а граница между физическим и психическим проводится исключительно в целях практичности, и только условно.[78]

В то же время Мах отметил, что далеко не во всех случаях человек может отличить субъективное от объективного: «В повседневном мышлении и обыденной речи противопоставляют обыкновенно кажущееся, иллюзорное действительности. Когда мы держим карандаш перед собой в воздухе, мы видим его прямым; опустив его в наклонном положении в воду, мы видим его изогнутым под тупым углом. В последнем случае говорят: „Карандаш кажется изогнутым, но в действительности он прямой“. Но на каком основании мы называем один факт действительностью, а другой низводим до значения иллюзии?».[79]

В соответствии с теорией принципиальной координации, развитой Р. Авенариусом, между нашим «Я» и средой существует неразрывная связь – «принципиальная координация». Объективный мир не может существовать без «Я», которое воспринимает его. Люди в своем опыте имеют дело лишь с ощущениями и аффекциональными отношениями.[80]

Английский мыслитель Дж. Э. Мур (1873–1958) полагал, что ощущение включает сознание и объект, независимый от сознания. Статус объекта неясен, и лишь «здравый смысл» заставляет нас признавать объективность внешнего мира. Иначе говоря, существуют материальные объекты и акты сознания, связанные лишь с некоторыми из материальных тел. Вместе с тем, «здравый смысл» не может отрицать и то, что мир по своей природе духовен, что существует божественный разум, акты этого разума и загробная жизнь.

Немецкий философ Ф. Брентано был уверен, что психика воспринимающего внешний мир человека – единственная реальность, доступная этому человеку. Вещи обретают свое существование в уме человека, и их существование вне его недоказуемо. Брентано ввел термин «интенциональность», под которым понимал внутренне присущую специфическую направленность на предмет. Между тем со времен античности в философии бытовало мнение о том, что каждому образу сознания должен соответствовать некий предмет в реальности. Следовательно, мифологические существа должны были бы существовать объективно. Понятие интенциональности позволяет избежать этого.[81] В свою очередь датский мыслитель Серен Кьеркегор считал, что человек вообще не может быть объектом научного знания или рассматриваться как субъект-объект, так как «тот, кто существует, не может быть также сразу в двух местах…».[82]

Известный русский философ А. И. Введенский (1856–1925) писал, что «очень вероятно, даже, наверное, вне нас существует что-нибудь (вещь в себе), но пока не найдены основания для перенесения априорных понятий (причины, субстанции и т. д.) за пределы мира явлений, – до тех пор выбор между ответами на вопросы о существовании и несуществовании вещей в себе… может быть сделан не наукой, а только верой». «Наше сознание, – продолжает он, – подчинено такому закону, вследствие которого оно должно представлять вещи как бы существующими, хотя это еще не свидетельствует об их существовании помимо представлений». Введенский заключает, что выводы уместны и законны лишь в наших представлениях, но они бессильны и неуместны в отношении всего, что находится за пределами представлений, т. е. в отношении вещей в себе. К вере нельзя «принудить» так, как принуждает разум; но она имеет свои основания, свои мотивы, «принуждающие» нас (хотя по-иному, чем принуждает разум). Потому атеизм философски, в сущности, недопустим; хотя он так же неопровержим, как неопровержима вера, – он сам есть, в сущности, вера («атеизм есть вера в несуществование Бога, а вовсе не знание»).[83]

Черту под этой проблемой, думается, подвел современный американский философ Кен Уилбер, который замечает, что «Созерцатель видит эго, видит тело и видит естественный мир. Все эти феномены выставлены „перед“ этим Свидетелем напоказ. Но самого Созерцателя нельзя увидеть. Если вы видите что-либо, то это всего лишь еще один объект. И эти объекты как раз то, чем этот Свидетель не является».[84] В другой своей работе Уилбер справедливо пишет, что «граница между «Я» и «не-Я» является самой фундаментальной. Это граница, от которых мы отказываемся с наибольшей неохотой. В конце концов, она была первой границей, которую мы провели, и поэтому это та граница, которой мы дорожим больше всего. Мы потратили годы, чтобы укрепить и защитить ее, сделать надежной и безопасной. Это та самая граница, которая позволяет нам чувствовать себя обособленной личностью. И по мере того как мы стареем, обремененные грузом лет и воспоминаний, и начинаем приближаться к финальному небытию смерти, эта граница оказывается последней, которую мы оставляем».[85]

Другой серьезной проблемой является вопрос о соотношении я-субъекта и я-объекта. Западная наука никогда не высказывала сомнений в их идентичности, однако в этой идентичности как раз-то и есть все основания сомневаться. Эрнст Мах, который всегда был жестким противником такого разделения, тем не менее, сам вспоминал об одном интересном случае, происшедшим с ним самим. «Когда я был еще молодым человеком, – пишет он в работе «Анализ ощущений», – мне раз бросилось в глаза на улице чрезвычайно неприятное и уродливое лицо в профиль. Нетрудно представить себе мой ужас, когда я заметил, что это мое собственное лицо, отраженное в двух наклоненных друг к другу зеркалах, выставленных в окне магазина. После утомительного ночного путешествия в железнодорожном вагоне я вскочил раз, весь разбитый, в омнибус и вдруг заметил, что с другой стороны двигается мне навстречу какой-то человек. „Какой захудалый педагог“, – подумал я. Но это был я сам, ибо напротив меня было зеркало».[86]

Как писал об этом французский философ Г. Марсель, «существует непосредственное отношение между моим сознанием и моим телом, которое дано в пространстве… кажется, здесь в наличии два совершенно различных способа восприятия. Один – по определению субъективный, то есть имеющий значение для любого сознания, наделенного способностью восприятия, аналогичной нашей; другой – полностью индивидуальный, то есть связанный с моим сознанием. Поскольку я абстрагируюсь от самого себя как своего Я и принимаю точку зрения сознания вообще, поскольку я отождествляю реальность своего тела с тем, как мое тело дано в восприятии».[87]

В свое время Эйнштейн утверждал, что предельно возможной скоростью является скорость света. Сегодня, когда мы освобождаемся от груза материалистического мировоззрения, мы задаем себе вопрос: «А какова скорость мысли?» Р. Шелдрейк в этой связи замечает, что «Когда я звоню кому-нибудь в Австралию, я передаю этому человеку свою мысль со скоростью света. Но, может быть, скорость мысли еще выше. Когда я смотрю на далекую звезду, мои мысли достигают ее мгновенно, с невероятной скоростью преодолевая в буквальном смысле слова астрономические расстояния».[88]

Наконец, существует еще одна проблема, на которую материалистическая цивилизация вообще предпочитала не обращать внимания. Это проблема соотношения языка и окружающей действительности. Ясно, что различные цвета, звуки, запахи и т. п. объективно в природе не существуют. Они являются не более чем субъективными реакциями человека, его органов чувств и нервной системы на различные процессы, протекающие в мире. Например, есть электромагнитные колебания определенной длины волны, трансформируемые зрительным аппаратом человека различные цвета. Не существует и звука, а есть реакция на колебание воздуха слухового аппарата мозга, нет запаха и вкуса, а есть реакция организма на определенные химические соединения. Время и пространство также не объективная реальность, а лишь наше восприятие ее. Поэтому И. Кант полагал, что природа вещей, как они существуют сами по себе («вещей в себе»), принципиально недоступна познанию, последнее возможно только относительно явлений, посредством которых вещи обнаруживаются в нашем опыте.

Американский философ Алан Уотс заметил, что можно указать на дерево и сказать:

«„Это дерево**. Очевидно, что это и дерево на самом деле не одно и то же. Дерево – это слово, шум. Не та эмпирически постижимая реальность, на которую я показываю. Чтобы быть точным, мне следовало бы сказать: „Это (показывая на дерево) символически обозначается шумом „дерево“. Если настоящее дерево не является ни словом, ни понятием дерево, то что же оно тогда? Если я скажу, что это – раздражитель моих органов чувств, растительный организм или комплекс электронов, я просто поставлю новый ряд слов и символов на место первоначального шума – дерево. Я так и не сказал, что же это такое, вообще. Кроме того, я поставил ряд новых вопросов: „Что такое мои чувства?**, „Что такое устройство?**, „Что такое электроны?“… мы никогда не сможем сказать, чем являются эти вещи… Слово и понятие дерево оставалось фиксированным в употреблении многие столетия, но реальные деревья вели себя очень странным образом. Я могу попытаться описать их поведение, сказав, что они появлялись и исчезали, что они все время изменялись, и что они вписываются или не вписываются в окружающий пейзаж…

Но все это ничего не скажет о том, что они делали на самом деле, потому что „исчезать**, „изменяться**, „вписываться** и „окружающий** – всего лишь шумы, символизирующие нечто таинственное и непостижимое».[89]

По Канту, мы можем познавать вещи лишь потому, что нашему уму присущи определенные формы пространства и времени, то есть наш ум обуславливает существование вещей. Например, известный биолог и философ Я. фон Икскюль в свое время обратил внимание на то, каким разным является мир в сознании разных живых существ. Если для лесника сосна – дерево и стройматериал, то для лисы, имеющей нору под корнями дерева, она – дом и прибежище, а для короеда – изобилие пищи.[90]

Рассел писал: «Нам говорят, что поскольку 6 больше 4, но меньше 12, 6 одновременно и велико и мало, что является противоречием. Сократ теперь выше Теэтета, который является не вполне еще выросшим юношей; но через несколько лет Сократ будет ниже Теэтета. Поэтому Сократ одновременно высокого и низкого роста».[91]

Таким образом, тело человека и его сознание не идентичны. Когда индивидуум воспринимает другого человека, то последний является по отношению к нему лишь иллюзией, полученной в результате задействования чувствительных рецепторов. Наблюдатель не способен познать чей-либо субъективный мир, за исключением своего собственного. В то же самое время само человеческое тело далеко не всегда рассматривается как часть субъективного мира, но скорее как составляющая мира объективного, а значит непознаваемого. Поэтому выражения «я» и «мое тело» не являются синонимами.

Э. Вандерхилл отмечает, что «наш обычный, повседневный мир форм и цветов является таким, как он есть только в глазах того, кто на него смотрит. Понять этот факт нам помогает как современная наука, так и наше непосредственное восприятие. Объективный мир является нам в той форме, в какой мы его знаем лишь потому, что мы оснащены чувствами, чтобы воспринимать его. Если бы я была кошкой, я не видела бы ни облаков, ни горных вершин; узость моего восприятия ограничивала бы контуры моего объективного мира, и он был бы совершенно другим. С другой стороны, наблюдая за поведением кошек, можно сделать вывод, что они видят многие вещи, невидимые для нас. Существуют ли эти вещи? Для кошек – конечно, да; для людей – не существуют. Наши миры не пересекаются в этой точке. А если взглянуть на мир глазами жука или муравья – это опять-таки будет не просто наш мир, увиденный снизу – это будет совершенно иной мир».[92]

В нашей жизни, например, огромную роль играют зрительные иллюзии, которые связаны с ограничениями и погрешностями процесса переработки информации в зрительной системе. При рассматривании определенных объектов в специфическом окружении или в особых условиях наблюдения человек не вполне правильно оценивает размер, форму или цвет объектов, характер их движения, условия освещения и т. д. Часто «ошибочные» видимые образы очень убедительны, и человек, как правило, не может их «откорректировать» по своему желанию, даже если прекрасно осведомлен о том, что он должен был бы видеть, если бы зрение его не обманывало. Кроме того, к разряду зрительных иллюзий относят не только систематические ошибки восприятия, но и множество изобретенных людьми впечатляющих зрительных эффектов, в основе которых лежат фундаментальные свойства зрительных механизмов, а не их недостатки. Теперь необходимо найти в себе смелость признать, что весь мир является для нас зрительной иллюзией.

Перейдем теперь к проблеме субъективности времени. Во-первых, мы до сих пор не знаем, что это такое, официальное определение совершенно неудовлетворительно и не выдерживает никакой критики. Как вопрошал Августин Блаженный, «что же такое время? Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время; если бы я захотел объяснить спрашивающему – нет, не знаю».[93]

Как замечает Н. Н. Трубников, «время естественнонаучного описания и время человеческого восприятия не есть одна и та же величина. Если величина первого есть прежде всего величина измерения, то величина второго есть в самой своей основе величина изменения. В сущности, одна предстает перед нами как величина деления и счета, тогда как другая – как величина определения и связи».[94]

Польский философ Тадеуш Котарбиньский совершенно справедливо считал, что «прошлое, хранящееся в памяти, есть часть настоящего».[95] Алан Уотс также уверен, что мысль о том, что прошлое и будущее действительно существуют, является заблуждением. Наше сознание прошлого всегда существует сейчас, в настоящем. Мы не можем сравнивать то, что произошло в прошлом, с тем, что происходит сейчас; мы можем лишь сравнить воспоминание о прошлом с впечатлением от настоящего, вследствие чего воспоминание становится частью впечатления от настоящего. Подобным же образом и будущее есть всего лишь представление о будущем, существующее и ощутимое в настоящий момент.[96]

Кен Уилбер полагает, что понятие времени тесно связано с ожиданием смерти. «Поскольку смерть – это состояние отсутствия будущего, то, когда человек отказывается от смерти, это на самом деле означает, что он отказывается жить без будущего. Фактически человек требует будущего как обещания, что он не будет чувствовать присутствия смерти в это мгновение настоящего… Страх смерти заставляет его искать будущего, тянуться к будущему и двигаться по направлению к будущему. Одним словом, страх смерти порождает в нем сильное ощущение времени… время – это иллюзия, которую мы используем против другой иллюзии, иллюзии смерти».[97] С этой точкой зрения солидарен логик и философ Ганс Рейхенбах, «смерть есть неизбежный результат необратимого течения времени. Если бы мы могли остановить время, тогда бы смогли избежать смерти. Тот факт, что мы не можем это сделать, определяет, в конечном счете, наше бессилие, приравнивая нас к щепке, дрейфующей в речном потоке».[98] В сущности, страх смерти как раз и заключается в том, что человек, объявивший себя властелином мира, действительно не знает, существует ли что-нибудь после нее, признавая тем самым свою беспомощность и ограниченность.

Человеку постоянно приходится сталкиваться с феноменами нереальности происходящего, ускорения и замедления времени – в период стрессовых ситуаций, во сне, болезни и т. д. Один душевнобольной говорил: «Нет прошлого для меня… Люди представляются мне такими странными; мне кажется, что я в театре, что вокруг меня только актеры и декорация… Мне кажется, я не вижу того, что есть в действительности… Я не нахожу себя самого; я двигаюсь, но я не знаю, почему я двигаюсь; все, что проходит перед моими глазами, не оставляет во мне никакого впечатления».[99] Человек так вспоминал о войне: «В январе 1941 мы оказались под массированными бомбардировками в Кардиффе. В наш дом попали зажигательные бомбы, и все дома вокруг тоже пылали. Тяжелые бомбы падали постоянно, а я, хотя и был очень напуган, побежал за водой, когда возникло это самое чувство. Я сказал себе: „Это конец. Выхода нет. Мы – неподвижная цель“. Меня охватило чувство глубокого покоя и отстраненности, а страх исчез. Все было нереальным, и я задавал себе вопрос: когда же я проснусь?»[100]

Как указывает Г. Рейхенбах, тот факт, что при одних обстоятельствах нам кажется, что время течет быстро, а при других – медленно, зависит, например, от того, увлечены ли мы чем-либо или скучаем от безделья. Мы называем настоящим временем не времени ю точку, а короткий временной интервал, длина которого характеризуется психологическим порогом восприятия времени. Например, для «построения» зрительного образа требуется время; этот факт объясняет восприятие движения в кинофильме, который состоит из статических картин, показываемых в быстрой последовательности. «Мы смеемся над тем, кто, увлекшись своими субъективными переживаниями, забыл, что время в кино нереально… Но умнее ли мы этого человека, когда полагаем, что течение времени в нашей действительной жизни представляет собой что-то другое? Является ли настоящее время чем-то большим, нежели нашим познанием предопределенной сети событий, разворачивающихся, подобно киноленте?»[101] Хотя Рейхенбах все же считает время объективным процессом, вышеприведенные суждения представляют огромный интерес.

Даже сама длина человеческой жизни зависит не от объективных факторов, а от ее эмоциональной насыщенности, завершенности. Нелишним в этом отношении будет вспомнить одно из высказываний А. Шопенгауэра: «человеческую жизнь нельзя, в сущности, назвать ни длинной, ни короткой, так как, в сущности, она именно и служит масштабом, которым мы измеряем все остальные сроки».[102] Некоторые люди (ученые, деятели искусства) за год могут сотворить больше интеллектуальных и художественных шедевров, чем другие за всю свою долгую жизнь.

Еще император Марк Аврелий заметил: «Если бы даже ты рассчитывал прожить три тысячи лет, все же ты должен помнить, что никто не лишается другой жизни, кроме той, которую он изживает, и никто не изживает другой жизни, кроме той, которой лишается. Поэтому самая продолжительная жизнь ничем не отличается от самой краткой. Ведь настоящее для всех равно, а следовательно, равны и потери – и сводятся они всего-навсего к мгновению. Никто не может лишиться ни минувшего, ни грядущего. Ибо кто мог бы отнять у меня то, чего я не имею?»[103] Испанский философ и теолог Франсиско Суарес (1548–1617) также считал, что если одно из сотворенных одновременно разумных существ живет год, а другое – сто лет, то это различие во внешнем времени не коснется времени внутреннего, которое будет для обоих одинаковым.[104]

«Комар во время полета производит звук, который мы называем писком, – пишет Г. И Челпанов. – Он совершает его ударами крыльев со скоростью около 15 тыс. в секунду. Если представить себе, что комар при размахе крыла испытывает то же самое, что человек при движении руки, длящимся одну секунду, то можно сделать вывод, что комар в секунду переживает то же, что человек за пять часов. То есть, месячная жизнь комара равна пяти человеческим годам».[105]

Даже материалисты признавали, что в объективном мире звуков нет, существуют только колебания воздуха. Если они воспринимаются как звук, то лишь потому, что у человека есть специально устроенный слуховой аппарат. Пространство также не имеет абсолютного существования, поскольку оно целиком обусловлено свойствами сознания познающего субъекта. Человеческое пространство отличается от пространства другого животного; каждый субъект в зависимости от своих качеств, имеет свои представления о пространстве, а в некоторых случаях за ненадобностью не имеет их вообще.

Сон, длившейся очень короткий промежуток времени, но заполненный большим количеством сновидений, может казаться очень продолжительным, и наоборот, сон, длившийся долго, но заполненный малым количеством сновидений, кажется непродолжительным. То же самое, но в разной степени, относится и к эмоциональной насыщаемости в период бодрствования или в измененных состояниях сознания. Г. И. Челпанов в своей книге «Мозг и душа» описал случай одного английского исследователя наркотических состояний, который под влиянием опиума видел во сне промежутки времени, равные столетию или тысячелетию.

Этот же механизм применим и к историческому процессу: кратковременная жизнь Александра Македонского кажется очень продолжительной, поскольку была заполнена большим количеством событий.

Есть и другие факторы, влияющие на нашу оценку времени. Например, в состояния ожидания или скуки оно кажется нам очень продолжительным, и наоборот, идет быстро, когда мы не обращаем на него внимания.[106]

С помощью простого изменения скорости пульса и, соответственно, восприятия, человек мог бы очень сильно повлиять на свою жизнь. Как пишет Челпанов, если замедлить пульс в тысячу раз, то жизнь равнялась бы 80 тыс. лет. «В течение только четырех часов мы увидели бы, как земля покрывается снежным саваном, мы увидели бы, как она начинает оттаивать, трава и цветы начинают распускаться, деревья приносят плоды; и затем мы увидели бы, как вся эта растительность вновь увядает. День и ночь менялись бы, как темные и светлые мгновения, и солнце с быстротой метеора пролетало бы по небесному своду».[107] Это описание с поразительной точностью напоминает ощущения героя из известного романа Г. Уэллса. Теперь понятно, что для путешествия во времени не нужны никакие приспособления, достаточно лишь преобразовать себя самого подобно тому, как это делают тибетские мудрецы. Наоборот, в случае ускорения скорости пульса, окружающий мир показался бы нам очень медленным, цветы показались бы такими же неизменными, какими обычно кажутся горы.

Материалисты всегда отвергали возможность обратимости времени на основе довольно наивных утверждений. Как писал об этом Эрнст Мах, «время необратимо. В холодной среде теплое тело только охлаждается, а не нагревается… Охваченный пламенем дом сгорает и не строится вновь. Растение не ползет в землю, уменьшаясь, а увеличиваясь, растет вверх».[108] Все, кто выясняли вопрос о природе времени, характеризовали его как последовательное существование его частей, в отличие от сосуществующих рядом друг с другом частей пространства. В этой связи нельзя не напомнить мнение Беркли, который полагал, что последовательность идей образует время, а не является лишь его ощущаемой мерой. Поэтому нельзя делать никаких утверждений на основании зрительных иллюзий.

Согласно Маху все физические явления относительны, они имеют значение, относительное к той мере, с помощью которого измеряются. Отношение встает на место субстанции, то есть пространство и время не абсолютны, а лишь описывают отношения между материальными объектами.

Еще Платон говорил что, «время – движущееся подобие вечности».[109] Сегодня Кен Уилбер замечает, что «постоянный уход, движение в сторону от всеобъемлющего настоящего предполагает наличия будущего как пункта назначения этого движения. Мы уходим от настоящего, потому что воображаем, что существует другое время, к которому можно двигаться. Таким образом, наш уход представляет собой не что иное, как движение во времени, – фактически, тем самым мы создаем время. Ибо двигаясь (точнее, пытаясь двигаться) от безвременного переживания настоящего, мы порождаем иллюзию того, что переживание подобным же образом движется мимо нас… Из-за этого вечное настоящее выглядит сжатым и ограниченным. С одной стороны, оно стиснуто всеми теми переживаниями, мимо которых мы прошли, а с другой – всеми теми будущими моментами, в которые мы пытаемся войти. Таким образом, уходить от настоящего – значит создавать „до“ и „после“, точку отправления в прошлом, из которой мы движемся, и пункт назначения в будущем, к которому мы движемся. Наше настоящее сводится к движению как таковому, тихому бегству».[110] Поэтому не так уж неправ был стоический философ Сенека, когда говорил: «Время и до нас, и после нас не наше. Ты заброшен в одну точку; растягивай ее, – но до каких пор?»[111]

«Ведь мы по преимуществу барахтаемся в самом поверхностном слое нашего сознания, и чем привычнее нам мысль или чувство, чем оно старее, тем меньше мы его замечаем, – пишет X. Ортега-и-Гассет. – Глубинные пласты нашего „я“ пребывают в застарелой апатии, в полном оцепенении. И остаются для нас тайной за семью печатями. Но вдруг одно какое-то слово или образ попадают точно в цель, в самую глубину, пронзая все промежуточные слои, и тем пробуждая их к жизни. И вы вдруг с изумлением понимаете, что прошлое вовсе не прошло, что оно стало вашим „я“, вашим сегодняшним „я“. Как в чудном мифе о переселении душ. Представьте себе, что это правда, что прошлые существования вдруг стали частью вас, и вы можете с полным правом сказать, подобно Эмпедоклу: „Я был юношей и девушкой, орлицей в небе и рыбой в море“».[112]

Интересную мысль высказал 21 марта 1919 г. в своем «Метафизическом дневнике» Г. Марсель: «Не является ли память способом коммуникации между моим Я сегодняшним и моим Я прошлым? Мне возразят, что для этого необходимо, чтобы мое прошлое Я все еще существовало…»[113] К сожалению, вплотную подойдя здесь к проблеме одновременности, Марсель, как и во многих других случаях, не сумел выйти за пределы определенных материалистических стереотипов и развить свою мысль дальше.

Даже Рене Декарт признавал, что «ничто не доходит до нашего ума от внешних объектов через органы чувств, кроме определенных телесных движений…, но даже эти движения и образы, которые из них проистекают, мыслятся нами не в той форме, которую они принимают в органах чувств… Отсюда следует, что представления об этих движениях и образах являются сами по себе врожденными для нас. Тем более врожденными должны быть идеи боли, цвета, звука и им подобные, раз наш ум может, в случае определенных телесных движений, обозревать эти идеи, поскольку они не имеют сходства с этими телесными движениями…».[114]

Г. И. Гурджиев, в свою очередь, утверждал, что нет такой вещи, как «внешняя жизнь». То, что мы воспринимаем, – это впечатления, а не нечто плотное и материальное, какой мы представляем себе реальность. И именно здесь возможна работа над собой. «Мы должны осознать, что работаем не над внешней жизнью, а над впечатлениями, которые мы получаем. Трансформировать впечатления жизни – значит трансформировать себя».[115]

В одном из текстов дзэн можно прочитать следующее: «Данное состояние „Я“ в данном „здесь-сейчас“ непрерывно, вечно и неизменно. Но поскольку данное состояние принадлежит только данному „здесь-сейчас“, оно мгновенно. „Я“ тождественно только „Я“, но „Я-здесь-сейчас“ как форма – существуют только и единственно „здесь-сейчас“. Но в то же время „Я“ осознаю себя „Я“ всегда, в любом „здесь-сейчас“.

Итак, любое „Я“ мгновенно, и в то же время – любое „Я“ непрерывно и длительно. Можно сказать, что мое „Я“ – бесконечная и неуничтожимая материя, которая, непрерывно деформируясь, сменяет множество различных форм, мгновенно протекающих одна в одну. Некая „конечность“ (то есть иллюзорно-статичная форма, как мое тело, камень, планета и др.) – есть просто более или менее сложный комплекс смежных состояний форм „здесь-сейчас“, выдержанных без резких изменений и различий. Затем „Я“ переходит в иную конечность.

Но поскольку „будущее“, „прошлое“, „настоящее“ неуничтожимы и всегда налицо – весь становящийся континуум в то же время есть завершенный, свершившийся».[116]

Итак, мы уделили достаточно места опровержению так называемой объективности мира. Из этого, кажется, должен быть сделан вывод о его субъективности, но существует ли в действительности субъект, существует ли «Я»? Рене Декарт в свое время утверждал, что «истина „я мыслю, следовательно, я существую“ столь прочна и столь достоверна, что самые причудливые предположения скептиков не способны ее поколебать…».[117]

Тем не менее, наша личность сегодня и наша личность много лет назад – это совершенно разные вещи. В случае раздвоения личности у больных появляется представление о существовании у них новой личности, которая не имеет с прежней ничего общего. Больной, находясь в одном состоянии, говорит о другом, как о чем-то совершенно постороннем: «Мне не только казалось, что я был кем-то другим, но я действительно был кем-то другим. Другое „я“ заступило на место моего первого „я“».[118]

Еще Будда полагал, что не существует никакого «я». Именно наше представление о личном существовании порождает все наши страдания. Существует только бесконечный поток ощущений, мыслей и чувств, который мы принимаем за реальность. Явления, образующие этот поток, происходят одно из другого и являются звеньями строго детерминированной цепи причин и следствий, куда включены и тела, и разум. Однако есть нечто, не являющееся звеном этой цепи, и просветление состоит в том, чтобы обнаружить эту безусловную вневременную сущность – бесприродную природу всех вещей. Совершенное постижение этой пустоты называется нирваной.

Как отмечал Г. Гегель в «Феноменологии духа», «теперь» сохраняет тождество во всех различиях между днем, ночью и утром. Понятие «здесь» имеет подобную особенность. «Здесь» – это не дом, не дерево или улица, а то, что «есть постоянно в исчезновении дома, дерева и т. д., и оно равнодушно к тому, есть ли оно дом или дерево». Итак, «теперь» и «здесь» – это нечто всеобщее, то есть то, что истинно в чувственной достоверности. На самом деле оказывается, что не объект есть нечто существенное, а субъект – несущественное, знание которого зависит от объекта, но, наоборот, истинным содержанием опыта оказывается всеобщее, а его вместилищем субъект, а не объект.[119]

Г. И. Гурджиев пошел еще дальше, полагая, что человек – это механическая кукла, которую как бы дергает за нитку всякое внешнее событие. Человек постоянно меняется и никогда не бывает одним и тем же. Он представляет собой такой запутанный клубок импульсов и реакций, что следует признать его индивидуальность несуществующей. Каждую из следующих друг за другом мыслей и каждое из желаний человек называет своим «я». Человек думает, что всякое ощущение и всякая мысль принадлежат одному «я», но в действительности всякая мысль и чувство приходят и уходят совершенно независимо от какой-нибудь целостной личности, и никакого индивидуального «я» просто не существует. Человек состоит из сотен мелких «я», причем некоторые из них вообще несовместимы между собой и никак не соприкасаются.

Гурджиев говорил: «Каждую минуту, каждый миг человек говорит и думает „я“. И всякий раз его „я“ – иное. Только что оно было мыслью, а теперь стало желанием, ощущением, другой мыслью и т. д., до бесконечности… Имя человеку легион.

Чередование этих „я“, их постоянная и явная борьба за первенство, контролируется случайными внешними воздействиями. Тепло, солнечный свет, ясная погода немедленно вызывают целый ряд этих „я“. Холод, туман, дождь вызывают другой ряд „я“, другие ассоциации, другие чувства, другие действия. В человеке ничто не способно контролировать смену этих „я“ и, главным образом, потому что человек не замечает или не знает об их переменчивости: он всегда живет в своем последнем „я“. Некоторые „я“, конечно, сильнее других. Но это не их собственная сознательная сила; они создаются силой обстоятельств или посредством внешних механических стимулов. Образование, подражание, чтение, гипноз религий, каст и традиций или обманчивый блеск новых лозунгов создают очень сильные „я“ в человеческой личности, которые управляют целым рядом других, более слабых „я“… Все „я“, составляющие человеческую личность, имеют одно и то же происхождение…Они являются продуктом внешних воздействий, приводятся в движение и контролируются новыми внешними воздействиями».[120]

Более того, как говорит Р. А. Варгезе, «идея о том, что человеческое „я“ (если оно существует) может быть расположено в головном мозге, выдает то состояние концептуального замешательства, в котором исследователь надеется найти „время“, разобрав будильник на составные части».[121] Мозг – это не разум, но лишь символ разума, подобно тому, как часы символизируют время.

В этой связи актуальной проблемой является выявление соотношения не только между «Я» и объектом, но и между понятиями «Я» и «Другое Я». Процесс объектирования субъекта был небезынтересно описан Р. Авенариусом в книге «Человеческое понятие о мире»: «Я со всеми моими мыслями и чувствами находился посреди некоторой обстановки. Эта среда была составлена из разнообразных составных частей, находившихся между собою в разнообразных отношениях зависимости. К среде относились также другие люди с их разнообразными высказываниями, и то, что они говорили, большей частью снова находилось в некотором отношении зависимости к среде. Вообще, другие люди говорили и действовали вообще так, как и я. Они отвечали на мои вопросы, как и я на их вопросы; они отыскивали разные составные части среды или избегали их, изменяли их или же старались сохранить их неизменными, и что они делали или чего избегали, они обозначали словами и объясняли свои основания и намерения относительно дела и неделания. Все это они делали, как и я сам: и таким образом я думал не иначе, как что другие люди такие же существа, как и я сам – и я сам такое же существо, как и они».[122]

Современный исследователь А. С. Корчак отмечает следующие формальные признаки соотношения понятий «Я» и «Другое Я»:

• в обоих понятиях главным и формальным и содержательным моментом является «Я»;

• характеристики понятия «Я», безотносительные к его инаковости и отвлеченные от динамики отношения, действительны как для понятия «Я», так и для понятия «Другого»;

• признаки, связанные с инаковостью «Я» следует рассматривать только в контексте динамического отношения с тем «Я», для которого «Другое Я» является как Другое (Иное).

Иначе говоря, «Я» и «Другое Я» – личности, находящиеся в определенном отношении в качестве двух как объективных, так и субъективных реальностей в контексте как объективной, так и субъективной реальности мира в целом.[123]

Тем не менее, даже такое утверждение ставится под сомнение, когда мы пытаемся доказать существование «Я». Алан Уоттс писал, что «переживание всегда можно осознать, подумав о нем или ощутив его – но никогда нельзя осознать себя мыслителем данной мысли или субъектом данного ощущения, поскольку осознание этого факта будет уже другой мыслью или другим ощущением. Почему же тогда мы верим в существование какого-то „я“?…Чувствовать чувства, мыслить мысли или ощущать ощущения – это все равно, что слышать слух, видеть зрение или обонять обоняние».[124]

Существует ли чистое сознание? С целью выяснить это Кен Уилбер предлагает следующий метод: «Любая эмоция, ощущение, мысль, воспоминание или переживание, которые вас беспокоят, – это просто то, с чем вы исключительно отождествились, и радикальное решение этой проблемы беспокойства – это просто раз-отождествиться с ним. Вы последовательно позволяете уйти всему, что вас беспокоит, осознавая, что все это не является вами».[125]

Это предложение, думается, является не слишком верным, поскольку раз-отождествившись со всем, особенно перед лицом чего-то великого и непознаваемого, человек просто перестает быть, не может найти убедительных доводов в пользу своего существования. Нельзя определить природу объекта иначе, как через субъект, а природу субъекта – иначе как через объект. Иначе говоря, мы сталкиваемся с кругом в доказательстве. Проблему невозможности доказать ни реальность объекта, ни существование субъекта философия обычно решает с помощью совмещения этих двух понятий в одно – Абсолют (в идеалистической философии – вечная, бесконечная духовная первооснова бытия – абсолютный дух, абсолютная идея, абсолютное «я»).[126]

Для начала необходимо выяснить соотношение точки сингулярности ко времени. Как справедливо отмечает Г. Рейхенбах, «когда мы говорим, что прошлое детерминировано или что будущее недетерминировано, то это означает, что мы ссылаемся на ситуацию, существующую в настоящий момент времени. Только при наличии ссылки на момент „теперь“ можно говорить, что прошлое детерминировано, а будущее – нет».[127]

Даже, если рассуждать с материалистической точки зрения, все, что окружает нас в этом мире условно, привязано к нам самим. Даже такие понятия как прошлое, настоящее, будущее носят субъективный характер. Опять проявляется колоссальное самомнение человека, считающего себя современником действительности, а всех, кто жил до него – не более чем историческими понятиями. На самом деле человек – современник лишь своей собственной действительности, которая не носит объективного характера. По отношению к современнику античности наше поколение – далекое будущее, а для человека XXII столетия – прошлое. Искусственно привязывая объективную действительность к самим себе, мы не сможем добиться понимания происходящих вокруг нас процессов. Рано или поздно придется признать, что все понятие времени само по себе субъективно и искусственно, привязано к человеческой природе.

Таким образом, настоящее время – это сам человек, в то время как все вокруг него уже принадлежит прошлому, причем, чем дальше, тем более глубокому. Если этот процесс имеет место быть даже на относительно небольших расстояниях, то что же говорить об огромных пространствах Вселенной. Эти явления достаточно хорошо известны астрономам и физикам, но плохо воспринимаются обычными людьми, далекими от науки и полагающими, что настоящему времени принадлежит вся окружающая их действительность. Это не так, ведь, как уже говорилось, события, которые астрономы наблюдают в космических пространствах на расстоянии тысячи световых лет, происходят не сейчас, но имели место тысячу лет назад, и именно это время потребовалось свету, чтобы дойти до нашей планеты и донести до нас нужную визуальную информацию. Этот процесс обратим. Если бы человечеству удалось превзойти скорость света при космических полетах и переместить наблюдателя на расстояние тысячи световых лет от Земли, снабдив его соответствующими увеличительными приборами, то он смог бы наблюдать события глубокого Средневековья так, как если бы он был их современником.

Поскольку лишь понятие «я» существует в настоящем времени, то всё, что имеет место быть вокруг него, в действительности происходило в прошлом. Если на относительно небольших расстояниях, существующих на Земле, это различие не столь заметно, то применительно к космическим пространствам оно возрастает тем больше, чем больше расстояние между наблюдателем («я») и наблюдаемым им условным объектом.

В идеалистической философии все еще проще. Августин Блаженный (354–430) говорил о том, что прошлое и будущее не имеют действительного существования, действительно только настоящее, которое – лишь краткое мгновение. Прошлое может быть отождествлено с воспоминанием, а будущее – с ожиданием. Августин делает очень важный вывод о том, что время субъективно и существует лишь в человеческом уме, который ожидает, созерцает и вспоминает.[128]

Как уже говорилось, постоянными категориями для каждого существа являются «Я», «здесь» и «сейчас». Только они представляются неоспоримыми и реально существующими. В других случаях речь идет лишь об абстракциях, предположениях существования других личностей, другого пространства, другого времени. Однако они никогда не могут быть реализованы на практике.

Кен Уилбер считает, что «Чистый Созерцатель находится вне жизни и смерти, вне времени и пространства, вне суеты и движения, даже вне самого Большого взрыва. Это не означает, что чистое „Я“ существовало в какое-то время до Большого взрыва, но оно существовало до появления самого времени. Просто оно никогда не входило в этот поток. Оно знает о времени и, таким образом, свободно от времени – оно совершенно бесконечно. И так как оно бесконечно, оно вечно, что не означает постоянство и неизменность во времени, а говорит о свободе от времени в целом».[129]

В своей книге «Против физиков» древнеримский философ Секст Эмпирик утверждал, что прошлое уже не существует, а будущее еще не существует, и поэтому в лучшем случае только настоящее может существовать. Однако настоящее должно быть или неделимым, или делимым. Если оно неделимо, оно не будет иметь ни начала, посредством которого оно соединяется с прошлым, ни конца, при помощи которого оно соединяется с будущим; ибо то, что имеет начало и конец, не является неделимым. Более того, так как у него нет ни начала, ни конца, оно не будет иметь середины, поэтому Секст был уверен, что, не имея ни начала, ни середины, ни конца, время вообще не будет существовать.[130]

В связи с этим Дж. Уитроу замечает, что до истечения любого интервала времени (как бы он ни был мал) должна истечь половина этого интервала, равно как для того, чтобы могла истечь половина, должна истечь ее половина и т. д. до бесконечности. Следовательно, до того как сможет истечь любой интервал времени, должна истечь завершенная бесконечность перекрывающих друг друга подынтервалов. Таким образом, можно либо сделать вывод о необходимости отбросить идею бесконечной делимости времени, либо, если желательно использовать эту схему, нужно учитывать, что это, строго говоря, только логическая фикция.[131]

Действительно, вслед за опубликованием «Начал» Ньютона философы-эмпирики Дж. Локк, Дж. Беркли и Д. Юм рассматривали происхождение понятия времени и признавали, что оно представляло собой последовательность идей в уме, но они также не смогли объяснить, как эта последовательность соотносится с физическим временем. Измерение времени в зависимости от вращения Земли вокруг своей оси и вокруг Солнца также носит субъективный и чисто условный характер. Понятие времени также субъективно, как и всё остальное, время – это не объективное понятие, а скорость восприятия мира отдельным индивидуумом. Иначе говоря, понятие времени является искусственным и, в принципе, без него можно и нужно обойтись.

Иллюзия времени для нас тесно связано с пространством (вспомним знаменитое изречение Велимира Хлебникова: «Я тоже веду войну, только не за пространство, а за время»), поэтому, вернувшись в определенное место, где мы долго не были, нам кажется, что мы не просто вернулись в прошлое, но и вообще никуда не уезжали. Для диких племен, живущих постоянно на одном месте, время как таковое не существует или носит циклический характер. Наоборот, для вечного изгнанника давление времени ощущается постоянно. В эмиграции П. Д. Успенский с горечью писал: «Я повидал многие страны; за это время случилось много событий. Из тех людей, которые сопровождали меня в первую поездку в Константинополь, уже никого не было. Не было даже России, ибо за последние три года позади меня как бы происходили обвалы. В этот совершенно непостижимый период пути назад не было, и я испытывал к местам и людям то же самое чувство, которое мы обычно испытываем ко времени.

Не было никакой возможности вернуться ни в одно из тех мест, которые я оставлял. Ни от кого, с кем я расставался, не было больше вестей».[132]

Итак, вполне можно утверждать, что такие категории как пространство и время, объект и субъект, являются искусственно созданными, фикциями. Можно говорить лишь о Едином, существующим в вечности. При этом необходимо пояснить, что же понимать под этой последней категорией. Как блестяще написал об этом Кен Уилбер, «обычно мы представляем себе вечность как некое очень длительное время, нескончаемый промежуток, миллион миллионов лет. Но мистик вообще не рассматривает вечность подобным образом. Ибо вечность есть не осознание бесконечно длящегося времени, но осознавание, которое само по себе полностью безвременно. Вечное мгновение – это безвременное мгновение, которое не знает ни прошлого, ни будущего, ни „до“, ни „после“, ни „вчера“, ни „завтра“, ни рождения, ни смерти. Жить в сознании единства – значит жить в безвременном мгновении и как это вневременное мгновение, ибо ничто не заслоняет свет божественного сильнее, чем налет времени… Вечность не находят, и она не может быть найдена завтра – ее нельзя найти ни на протяжении пяти минут, ни на протяжении двух секунд. Она всегда уже Сейчас. Настоящее – единственная реальность. Другой реальности нет».[133]

Согласно восточной притче, во дворце одного очень богатого хана была зеркальная комната. Все стены, пол и потолок в ней были из зеркал.

Однажды в этот зал попала собака и застыла, как вкопанная. Со всех сторон ее окружали собаки. Она оскалилась. Зеркала многократно отразили ее оскал, и собаки вокруг тоже показали клыки. Собака в ужасе залаяла, и эхо вновь многократно отразило ее лай. Всю ночь собака металась по залу, лаяла и кидалась на мнимых зеркальных врагов. Утром ее нашли мертвой.

А все могло сложиться иначе, будь она немного дружелюбнее и протяни лапу и повиляй приветливо хвостом, вместо злобного оскала.

Как пишет Рам Дасс, «в Индии, при встрече или расставании, мы часто говорим друг другу: „Намасте“, что означает, – я чту то место в Вас, где пребывает весь мир – место любви, света, истины, мира, в котором Вы и я – Одно».[134]

Что же такое Абсолют? Логика в данном случае требует допущения сверхиндивидуального, божественного разума, для которого нет непроницаемых друг для друга миров – ни абсолютно изолированных сознаний, ни запредельно больших расстояний. Этот бесконечный разум охватывает все эти миры и все расстояния единовременно, в одном и том же кадре. Согласно математику Г. Минковскому (1864–1909), мир представляет собой четырехмерный пространственно-временной континуум. Точку пространства в момент времени Минковский назвал мировой точкой, а всю совокупность мировых точек – миром. Частицу вещества или электричества, существующую некоторое время, он охарактеризовал как мировую линию. Таким образом, мировые физические законы представляют собой выражение взаимоотношений между мировыми линиями.[135]

Подобно Минковскому, французский философ Анри Бергсон полагал, что восприятие можно представить себе в виде силовых линий, проходящих через все центры сил и связывающих друг с другом все предметы, то есть «восприятие, присущее любой материальности, лишенной сознания точке, при всей своей моментальности, бесконечно более обширно и полно, чем наше, так как эта точка получает и передает воздействие всех точек материального мира, тогда как нашего сознания достигают лишь некоторые его части и некоторые стороны».[136] В то же время Бергсон писал, что Я – это часть всего. Если я анализирую свое «я», то получаю ограниченное познание Всего, но это познание, хотя и ограничено, является тем не менее контактом со Всем. Поэтому мое познание абсолютно, ведь достичь Абсолют где-то означает достичь его везде, поскольку Абсолют не делим.[137]

Современному человеку, детищу материалистической цивилизации, господствующей в образовании, чрезвычайно трудно осознать свое единство с природой и вечностью. «Мы живем в мире конфликта и противоположностей потому, что мы живем в мире границ. Поскольку каждая пограничная линия также является линией фронта, это создает для человека трудную ситуацию: чем крепче границы, тем более продолжительным бывает сражение. Чем больше я привязан к удовольствию, тем больше я вынужден бояться боли. Чем больше я следую добродетели, тем больше я мучим злом. Чем больше я ищу успеха, тем больше я должен страшиться провала. Чем сильнее я цепляюсь за жизнь, тем более ужасной становится смерть. Чем больше я ценю что-либо, тем мучительнее для меня его потеря», – пишет Уилбер.[138]

В противоположность материализму мистическое и религиозное мировоззрение всегда постулировали принцип всеединства. Г. И. Гурджиев считал, что, поскольку человек является органически составляющей частью Вселенной, он должен рассматриваться в контексте всей совокупности жизни космоса.[139]

Понятие Абсолюта довольно отчетливо прослеживается во многих религиях – язычестве, иудаизме, евангелическом христианстве, исламе, индуизме, буддизме и т. д. В язычестве оно наиболее выражено в неоплатонизме – высшей стадии древней религии. В учении неоплатонизма идеализм нашел самое совершенное выражение.

Наиболее полно эта теория представлена в философии Плотина (204–270), который писал, что «мировая душа дает жизнь каждому живому существу и содержит в себе все души и всех духов; она есть бытие единое и вместе с тем бесконечное; она есть сразу и вместе все живое. В ней каждое живое существо, будучи от нее отличным, тем не менее, не имеет отдельного от нее существования, ибо иначе как могла бы она быть бесконечной? Она содержит в себе все вместе – все жизни, все души, всех духов, но так, что они не отделяются друг от друга границами и очертаниями и вследствие этого представляют единое целое. Она обладает не единичной (в себе замыкающейся) жизнью, а бесконечной и одновременно единой – единой в том смысле, что она объемлет собой все жизни, которые, однако, не смешиваются в ней в одно неразличимое единство, хотя по истечении из нее остаются там, откуда истекли. Впрочем, правильнее сказать, что они даже не истекали из нее, а всегда в ней пребывают, ибо она не подвержена процессу бывания, рождения, разделения. Она кажется разделенной лишь в том, что ее воспринимает, тогда как все в ней от вечности остается одним и тем же».[140]

Плотин разъясняет, что «Единое выше бытия, источником которого является. Оно преступает пределы всего и принципиально неописываемо и невыразимо. Вместе с тем все существует лишь вследствие своей причастности единству, хотя само Единое запредельно любому существованию. Единое абсолютно самодостаточно и не нуждается ни в чем, в том числе и в самом себе. И, тем не менее, в силу переизбытка своей всецелостности оно как бы переливается через себя, эманируя следующий принцип – Ум (нус), который ниже Единого, поскольку произведенное всегда ниже произведшего. Ум, в свою очередь, эманирует Душу (психэ), которая как бы проецирует вложенные в нее Умом идеи вовне, в небытие, которое и есть материя, что и порождает чувственный космос. Ум, созерцая одну часть свою, с которой одинаков до тождества, ведь и самого себя будет созерцать, так как нет никакого различия между созерцающим и созерцаемым».[141]

Единому «не принадлежит ни мышление, так как оно вносило бы в него многоразличие, ни движение, так как (благо) предшествует движению, как и мышлению. Да и что оно стало бы мыслить, не самого ли себя? Но это значило бы, что до мышления оно не знает себя, и нуждается в мышлении для познания самого себя то, что всецело довлеет самому себе. Впрочем, если оно не мыслит и не познает себя, это вовсе не значит, что ему принадлежит неведение, которое предполагает отношение познающего к познаваемому, между тем как оно, будучи абсолютно единым, не имеет в себе ничего, что можно было бы знать или не знать, а будучи присущим себе, при единстве своем, не нуждается в мышлении самого себя».[142]

Плотин говорит о возможности прикосновения человеку к Единому: «Когда мы направляем наш взор вовне, а не туда, где коренится наша природа, то, конечно, мы не можем усмотреть нашего единства (со сверхчувственным целым), и нас можно тогда уподобить множеству лиц, которые на первый взгляд кажутся многими, несмотря на то, что в существе своем они держатся на одной и той же голове. Но если бы каждое из этих лиц, собственной ли силой или движимое Афиной, могло обратиться на само себя, оно увидело бы в себе Бога и, вообще, все, конечно, сразу оно не увидит себя как единое все, но глядя все больше и больше и не находя нигде точки опоры для очертания собственных границ и определения, до каких пор простирается его собственное бытие, оно в конце концов оставит попытки отделить себя от всеобщего бытия и, таким образом, не двигаясь вперед, не меняя места, окажется там же, где это всеобщее бытие, – само окажется этим бытием».[143]

«Кто удостаивается такого единения, тот видит Бога, видит в нем самого себя, насколько это возможно (для нашей природы), видит себя просветленным в сиянии духовного света; даже более: видит себя как чистый, тонкий свет. Ему кажется, что он как бы обратился в божество и есть божество, что он весь пламенеет, как огонь; когда же минует это состояние, он вновь отягощается и затухает».[144]

Именно Плотин ввел в западную религиозную философию понятие божественного света. Еще в язычестве диск восходящего Солнца символизировал обновление жизни, жизнь после смерти, а ощущение света означало встречу с абсолютной реальностью.[145] «В тот момент, когда ум наш озаряется таким светом, он не знает, откуда явился ему этот свет, извне или изнутри, а когда видение прекратится, уму кажется, что свет был как будто внутри него, а будто и нет… Кто желает узреть его, тому нет надобности искать его то там, то здесь, а следует спокойно ожидать, пока он не появится, и только надлежаще приготовить себя к созерцанию его, подобно тому, как и глазу нашему приходится ждать, пока солнце не взойдет и не появится на горизонте, или пока оно не выплывет из океана, как выражаются поэты.

Откуда же восходит тот, кому наше солнце есть лишь некоторое подобие? На какой высоте, выше чего он является? Конечно, он выше даже ума созерцающего, а потому для ума ничего более не остается, как оцепенеть в его созерцании, всего себя отдать и погрузить в зрелище этой чистейшей красоты, исполняясь силы и мощи и чувствуя себя самого более прекрасным и светлым, блестящим от созерцания самого первого – Высочайшего и в непосредственной близости к нему».[146]

Пришедшее на смену язычеству христианство было сплавом различных течений: иудаизма, евангелического учения и, в какой-то степени, древнегреческой философии. Наиболее интересным учением иудаизма является каббала. Согласно ему Бог наполнил Божественным Светом сосуды, таким образом удерживая Свет бытия посреди новообразованной пустоты в Своем центре. Однако этот процесс завершился неудачей. Сосуды разрушились, и большая часть Света вернулась к Богу. Лишь некоторые искры Света остались в обломках сосудов. Таким образом, Бог в каком-то смысле пребывает в изгнании из самого себя. Каббалисты видят духовный мир как ряд ступеней, «пластов», через которые проходит «свет» (духовность) от Всевышнего. Чем ниже находится ступень, тем меньше духовного «света», вдохновения, получает душа, так как «свет» ослабевает, проходя через пласты. Каббала говорит, что источником души является Всевышний, что она бессмертна и перерождается до тех пор, пока не поднимется через все духовные ступени к самому источнику «света», Всевышнему.

В христианстве доктрина Абсолюта наиболее ярко выражена в исихазме, который появился в Византии одновременно с возникновением монашества в IV–VII веках, и приобрел особую популярность в XIV веке, в том числе и на Руси. Исихазм – это мистическая практика богосозерцания путем молитвенного самоуглубления. Исихасты утверждают, что Его энергия пронзает сей мир, то есть исихасты зрят несотворенное и невещественное излучение Бога. Важный аспект опыта этого учения заключается в переживании универсального единства, предполагающего восхождение от расширения сознания к единению с божественным Абсолютом. Монах Ксерокертского монастыря в Константинополе Симеон (XI век) так описал мистическую технику исихазма:

«Затвори дверь твоей кельи, сядь в углу и отвлеки мысль твою от всего земного, телесного и скоропреходящего. Потом склони подбородок твой на грудь и устреми чувственное и душевное око на пупок свой; далее сожми ноздри свои так, чтобы едва можно было дышать, и отыщи глазами приблизительно то место сердца, где сосредоточены все способности души. Сначала ты ничего не увидишь сквозь тело твое, но когда проведешь в таком положении день и ночь, тогда, о чудо, увидишь то, чего никогда не видел, увидишь, что вокруг сердца твоего распространяется божественный свет».[147] Таким образом, техника исихазма схожа с восточными методиками медитации на манипура-чакре.

Христианский мистицизм провозгласил необходимость развития полноты любви, которую Иисус считал процессом личностной трансформации от ограниченного эгоистического сознания до космического. Речь шла о том, чтобы включить полноту Бога внутри себя. Эта позиция была применена на практике отшельниками-пустынниками.[148]

В целом, чувства, испытываемые при единении с божественным светом, можно определить как абсолютный покой, безмятежность, наслаждение, восторг, абсолютное счастье.

Концепция Единства прослеживается и в христианстве новейшего времени. Так, Александр Мень утверждал, что существует некая единая душа человечества, и все индивидуальные души суть отделившиеся частички этой единой души. Земная жизнь представляет собой один из этапов развития индивидуальной души; после смерти человеческая «личность не разрушается, разрушается в ней только зло. Но чем больше зла в личности, тем меньше от нее останется… Ибо все должно пройти через огонь. Естественно, речь идет об огне не физическом. Когда душа входит в атмосферу миров иных, в ней сгорает все темное, все злое, все черное и полнота бытия человека в посмертии в значительной степени зависит от того, сколько, выражаясь метафизически, останется после этого сгорания».[149]

В исламе доктрина Абсолюта наиболее всего выражена в исмаилизме – шиитском течении, возникшем в середине VIII в. и названной по имени Исмаила (старшего сына шестого шиитского имама Джафара Садыка), сына которого они, в отличие от других шиитов, считали законным седьмым имамом.

Исмаилиты довольно далеко отошли от традиционной шиитской теологии. Огромное влияние на их учение оказал неоплатонизм. После того, как в Римской империи не стало условий для сохранения и развития науки из-за натиска христианской церкви, греческая философия нашла прибежище в Персии и Сирии. На юге Персии сасанидский правитель Хосров Ануширван (521–579) основал знаменитую неоплатоническую Академию в Гондишапуре. В 529 г. византийский император Юстиниан закрыл Афинскую школу – последнее прибежище языческой философии, а семь последних ее представителей-неоплатоников эмигрировали в Персию. Именно на этих территориях позже и появился исмаилизм.

В основе учения исмаилитов лежала доктрина о том, что священные тексты имели два значения: простое, лежащее на поверхности (захир), и глубинное, скрытое от глаз непосвященных (батин), отражающее подлинную духовную реальность (хакика). Ад они истолковывали как состояние невежества, в котором, по их убеждению, пребывала большая часть человечества, а рай – как аллегорию совершенного знания, доступного лишь членам их учения. Появление человека исмаилиты, как и неоплатоники, объясняли творческой способностью Мировой Души, которая в своих деяниях стремится к совершенству. Человек появляется на земле для исполнения определенного назначения: восприятия божественной истины, которую проповедуют пророки, а хранят и истолковывают исмаилитские имамы. Отражением Мирового Разума в чувственном мире становится «совершенный человек», пророк, по терминологии исмаилитов – «натик» («говорящий, разумный»). Отражением Мировой Души в чувственном мире становится помощник пророка – «саммит» («молчащий»). Задача «саммита» – разъяснять людям речи и писания пророка путем истолкования их внутреннего смысла (батин). Подобно стадиям эманации в горнем мире жизнь человечества отмечена семью пророческими циклами или степенями на пути к совершенству. Натиков было шесть: Адам, Ной, Авраам, Моисей, Иисус Христос и Мухаммад. Соответственно их самитами были: у Моисея – Аарон, у Иисуса – апостол Петр, у Мухаммада – Али. Седьмой натик появится перед концом света. Он совместит функции «говорящего» и «молчащего». Тогда исчезнет зло, которое есть неведение, и мир возвратится к своему первоисточнику – Мировому Разуму. Мусульманская вера запрещала признавать пророков, которые следовали за Мухаммедом: с ее точки зрения, это было ересью. Согласно одному из суровых правил, Мухаммед был последним пророком. Таким образом, исмаилиты не признавали Коран последним откровением божественного закона.

В конце XI века из среды исмаилитов выделились низариты (асса-сины), которые считали, что имамом является старший сын фатимидского халифа аль-Мустансира Абу Мансур Низар.

В неоплатонической исмаилитской космологии Бог описывается как абсолютно трансцендентное явление, стоящее за пределами человеческого разумения, вне какого-либо вербализуемого имени или атрибута, вне бытия или небытия и потому непостижимое. Эта концепция Бога, сходная с непостижимым Абсолютом греческих неоплатоников, находилась в тесном согласии с фундаментальным исламским принципом, утверждающим абсолютное единство Бога. Конечной целью спасения человека является движение его души от земного бытия, физического существования, к своему Творцу в по исках духовного воздаяния в вечной райской жизни. Исмаилиты считали, что буквальная интерпретация Корана подходит только для необученного народа, не готового проникнуть под руководством имама в батин. Соблюдение шариата толковалось как незнание эзотерического значения, которое стоит за заповедями. Утверждалась относительность морали и, как следствие, несоотнесенность действия с нравственностью (или отсутствие абсолютных ценностей). Исмаилиты высшей ступени посвящения были истинными философами, устанавливавшими законы сами для себя. Основателю движения ассасинов Хасану ас-Сабаху приписывается фраза, напоминающая конечный вывод философии Фейерабенда: «Истины нет, все разрешено». Под этим подразумевался отказ от собственного «эго» и чистота нравов, сопутствующие успешному поиску духовной истины, когда сам ученик наконец способен положиться на собственное восприятие мира, чтобы понять свою миссию.

Опираясь на эти идеи четвертый правитель ассасинов Хасан II (1162–1166) объявил кийама, или Воскресение. Это решение отделило низаритскую общину от всего остального мира, который теперь стал восприниматься как несостоятельный и несуществующий в духовном отношении. При такой трактовке речь шла о духовном воскрешении, предназначавшемся исключительно для низаритов, где бы они ни находились. В эпоху кийама иерархические посты должны были исчезнуть. В духовном мире Воскресения, когда духовная ипостась могла стать постижимой для верующих, отпадала необходимость и духовных рангах и посредниках, которые стояли между имамом его последователями. Лишь «людям единства» суждено было воскреснуть и продолжить духовное существование в эпоху кийама, и поэтому только они обретали полное, вечное спасение в виде рая, сотворенного для них уже в этом мире.[150]

Несмотря на то, что вскоре кийяма была отменена, ее общее влияние на духовное развитие исмаилизма трудно переоценить.

Как уже говорилось, согласно учению низаритов периода, кийама отождествлялась с хакика – царством духовного опыта; такая трактовка была близка интерпретации внутреннего опыта суфиями. Суфизм – еще одно религиозно-мистическое течение в исламе. Под этим термином объединяются все мусульманские учения, целью которых является разработка теоретических основ и практических способов, обеспечивающих возможность непосредственного общения человека с Богом. Согласно суфизму, есть 4 стадии, ведущие к совершенствованию. Первый шаг – шариат, мусульманский закон, который требует неоспоримого согласия с этим. Второй шаг, названный «тарикат», требует полного повиновения учеников их учителям и укрепления силы воли, отклоняя материальное благосостояние. За этим шагом следует третий шаг, «марифат», который может быть достигнут, когда человек должен руководствоваться сердцем и душой, не интеллектом, осознать, что единство вселенной находится в Боге, что Мир – эманация Бога и что значения совершенства и зла являются относительными, отнюдь не абсолютными. Четвертый шаг, названный «хакикат» может быть достигнут только после освоения предыдущих трех. Достижение, знание хакика означает слияние с Богом в одно целое, что дает вечное бытие. Если сравнить это учение со свечой, то шариат подобен воску, тарикат – фитилю, а хакикат – свету.[151]

Мир вещей обязан своим существование Богу, поскольку все вещи – проявление Божественной сущности. Идеи Бога составляют сущности вещей, поэтому Бог присутствует во всем. Поскольку все идеи появились из сознания Бога, создание мира является и его самораскрытием.[152]

В суфизме также есть понятие вневременного информационного поля, объемлющего и отражающего в себе все и вся (Хранимая Скрижаль). Высшая степень чистоты сердца определяется отсутствием осознания отношения между «я» и «не-я», то есть когда мистик начинает воспринимать весь мир в себе, а себя – разлитым во всем окружающем его. Такой человек способен покидать физическое тело, переносясь по своему желанию в любые точки физического и духовного мира.[153]

Доктрина о единстве мира получила отражение и во многих языческих и восточных эзотерических учениях. Дон Хуан Матус, индеец яки, прославленный в трудах Карлоса Кастанеды, пользовался мексиканскими терминами «тональ» и «нагваль». Тональ сконцентрирован вокруг разума человека и основан на его восприятии мира. Тональ – это все, что человек способен описать. Для обычного человека существует только известное, и поэтому сознательный опыт ограничен для него пределами тоналя. Кастанеда описывает тональ как остров, на котором проходит повседневная жизнь. Никто не знает о том, что лежит за пределами острова.

Нагваль – это неописуемое, истинный творец мира. Он отвечает за интуицию, магические способности, чувства, сновидения, волю. Истинная сущность человека построена из целого пучка «я» – чувств, мыслей, ощущений. Все множество возможных чувств человека и «я» до самого рождения плавает в нагвале. В предродовой фазе некоторые из них сплетаются вместе, объединенные тем, что дон Хуан назвал «искрой жизни». Таким образом создается живое существо, которое, едва родившись, теряет ощущение нагваля и принимает идеи и ценности тоналя. Умирая, оно вновь распадается, и все его части снова погружаются в нагваль.[154]

В индуизме безначальное и бесконечное чередование рождений-смертей, круговращение живых существ под воздействием закона кармы, регулирующего благие и неблагие формы рождения, называется на санскрите сансарой. От страданий сансары можно избавиться, освободиться. И это освобождение считается высшей ценностью и целью индийских учений. Индуистская традиция выдвинула идею Атмана (букв. – возвратное местоимение «себя») – абсолютного субъекта, никогда не могущего стать объектом. Тело – не атман, не истинное Я, поскольку можно сказать «мое тело». Не могут быть атманом также мысли, чувства и другие эмпирические составляющие психосоматической целостности личности. Тот, кто говорит «я», и есть атман. Его нельзя познать обычными способами и нельзя описать: будучи всегда субъектом, всегда познающим и никогда – познаваемым.[155]

Индийский философ Шанкара (ок. 788–820) утверждал, что хотя мир и Абсолют тождественны, мир является чистой иллюзией, сном (майя), кажущееся реальностью лишь в силу неведения (авидья).[156]

Теория тантрической йоги говорит об особой энергией, которая «спит» в основании позвоночника человека и подобна змее, свернутой в спираль трех с половиной колец. Эта «змеиная сила» называется кундалини. Подъем кундалини в лотос головного мозга означает воссоединение на микрокосмическом уровне Шивы и шакти, что, в свою очередь, кладет конец неведению, и индивидуальный дух осознает и переживает свою тождественность абсолютному духу Шивы. Это тождество переживается или как расширение «я» до бесконечности с трансцендированием всех сансарических ограничений, или как растворение индивидуальности в океане божественности.[157]

Индийский философ Свами Муктананда пишет:

«Кундалини создает вселенную из Своего собственного бытия, и именно Она Сама становится этой вселенной. Она становится всеми элементами мироздания и входит во все разнообразные формы, которые мы видим вокруг. Она становится солнцем, луной, звездами и огнем, чтобы освещать космос, который Она создает. Она становится праной, жизненной силой, чтобы поддерживать жизнь во всех тварях, включая людей и птиц; именно Она становится водой, чтобы утолять нашу жажду. Чтобы насыщать наш голод, Она становится пищей. Все, что мы видим и чего не видим; все, что существует, от земли и до небес… это не что иное, как Кундалини. Это та высшая энергия, которая движет и оживляет всех тварей, от слона до крошечного муравья. Она входит в каждую и всякую тварь и вещь, которые Она создает, но никогда не теряет своей самотождественности или своей незапятнанной чистоты».[158]

Ассоциирование «Я» с любым объектом (человеческой личностью, физическим предметом, явлением природы и т. д.) не только возможно, но и правомочно. Образ, появляющийся в сознании, оживает лишь тогда, когда имеет место сопереживание, то есть ассоциирование субъекта и объекта. Например, в индуистской традиции человек, придерживающийся йоги, узнает себя во всем, отождествляет себя со всеми без различия. Он относится ко всем, как к самому себе, не устанавливая различий между собой и другими существами. Он включает в себя каждое живое существо, и объектами его созерцания являются безграничное количество живых существ.[159] Как пишет об этом Кен Уилбер: «Если Космос возникает, вы есть это. Если не возникает ничего, вы есть это. В любом случае вы есть это. В любом случае вы не находитесь здесь. Окно разбито вдребезги. Промежуток между субъектом и объектом пропал. Нет никакой дуальности, никакой двойственности, ведь мир никогда не дается вам дважды, он всегда есть только один раз, и вы есть этот мир».[160]

Осознав свое единство с миром, человек, наконец, сможет постичь природу добра и зла. Когда вы причиняете зло кому-либо, то наносите его прежде всего самому себе, поскольку ассоциируете свое сознание с мучимым вами объектом. Д. Купер отмечает, что «отражение в зеркале – это явленный, временный мир, но также и знание человека о самом себе. При рассмотрении человеком своей природы зло уничтожается, увидев свое отражение: зло разрушается, когда узнает себя».[161] Поэтому человеку следует отрешиться от всякого зла, и вовсе не из морально-этических соображений, ведь причиняя зло другим (людям, животным, растениям – даже самым незначительным), он причиняет его, таким образом, самому себе, уменьшает тем самым свою собственную сущность.

Английский поэт Джон Донн (1572–1631) писал: «Кто не поднимет глаза к Солнцу, когда оно восходит? Но сможет ли кто оторвать взгляд от кометы, когда она вспыхивает в небесах? Кто не прислушается к звону колокола, о чем бы тот ни звонил? Но кто сможет остаться глух к колокольному звону, когда тот оплакивает уход из мира частицы нас самих? Нет человека, что был бы сам по себе, как остров; каждый живущий – часть континента; и если море смоет утес, не станет ли меньше вся Европа: меньше – на каменную скалу, на поместье друзей, на твой собственный дом. Смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством. А потому никогда не посылай узнать, по ком звонит колокол: он звонит и по тебе».[162]

В «Солярисе» Станислав Лем устами одного из своих героев сказал: «Не ищем мы никого, кроме людей. Не нужно нам других миров. Нам нужно зеркало… Мы хотим найти собственный, идеализированный образ, это должны быть миры с цивилизацией более совершенной, чем наша. В других мы надеемся найти изображение нашего примитивного прошлого».[163] Важнейшей задачей для любого сегодняшнего человека является осознание своего единства со всем миром, истина находится внутри нас, и, чтобы познать ее, никуда не надо идти. Пространство, материя и время – лишь иллюзии. Как писал Новалис, «мы мечтаем о путешествии во Вселенную: но разве не заключена вселенная внутри нас? Мы не знаем глубин нашего духа. Именно туда ведет таинственный путь. В нас самих или нигде заключается вечность с ее мирами, прошлое и будущее».[164]

С этой точки зрения такие долгое время считавшиеся антинаучными понятия как телепатия, ясновидение, телепортация и левитация приобретают новый смысл. Телепатия – это мысленное общение между передающим и принимающим. Ясновидение – получение знаний об объективных событиях внешнего мира, не основанное на работе известных органов чувств и суждений разума. Телепортация – это процесс, при котором объект перемещается из одного места в другое за очень короткий промежуток времени (практически мгновенно), не существуя в промежуточных точках между ними, при помощи технологических методов или паранормальных явлений. Наконец, левитация – способность человека, предмета преодолевать гравитацию, не совершая работы посредством магии, Божественного вмешательства либо «силы мысли», сохранять или последовательно изменять свое положение в трехмерном пространстве вопреки гравитации под действием воли инициатора левитации или других факторов, не являющихся в представлении общественного сознания «обычными». Однако, если все объекты – суть одно, то эти явления вполне объяснимы и не являются невозможными. Выдающийся французский математик А. Пуанкаре прекрасно понимал это, и еще сто лет назад писал: «Когда я радуюсь развитию техники, то это не потому только, что оно доставляет удобный для защитников науки аргумент, но в особенности потому, что оно внушает ученому веру в себя самого, а также представляет огромное поле для его опытов, где он сталкивается с силами, чересчур колоссальными, чтобы можно было отделаться какой-нибудь фокуснической уловкой. Не будь этого балласта, кто знает, быть может, он покинул бы Землю, увлеченный призраком какой-нибудь новой схоластики, или впал бы в отчаяние, поверив, что все его труды – только греза?».[165] На самом деле, техника лишь помогает человеку компенсировать его недостаток веры в себя, не более. Чтобы путешествовать в космосе, нам не нужны космические корабли или шаманские приспособления, нужна только вера в себя. Остальное – лишь стремление переложить наши собственные способности на вещи. Как справедливо заметил В. Л. Правдивцев, за последние пятьсот лет «человек, высокомерно отвергнув, а вскоре и забыв умения предков, разучился и вовсе перестал доверять такому совершенному устройству, как собственный организм. Вместо этого полностью и беспечно передоверился в общем-то вполне примитивным физическим приборам. Сегодня он изучает мир почти на ощупь, через тусклое и неровное стекло, за которым видны лишь смутные и искаженные очертания действительности».[166]

Понятие об атоме как о наименьшей неделимой части материи было впервые сформулировано древнеиндийскими и древнегреческими философами. В XVII и XVIII веках химикам удалось экспериментально подтвердить эту идею, показав, что некоторые вещества не могут быть подвергнуты дальнейшему расщеплению на составляющие элементы с помощью химических методов. Однако в конце XIX начале XX века физиками были открыты субатомные частицы и составная структура атома, и стало ясно, что атом в действительности не является «неделимым».

Издавна возникали и альтернативные концепции. Древнекитайская школа хуаянь утверждала, что каждый элемент существования включает в себя все остальные элементы и, в свою очередь, содержится в них. Всё – во всем. Все имманентно всему, в каждом атоме – все миры Будды. Во всех мирах Будды – все атомы всех миров. Как в одном сколке с голограммы содержится вся полнота записанной на ней информации, так и в каждом элементе содержится все целое. И вся сложная целостность этих взаимопроникающих миров есть единое абсолютное сознание Будды. Учение хуаянь говорит, что ни одна вещь, ни один элемент опыта не представляет собой обособленную от других сущность. Они непрестанно взаимодействуют между собой по принципу «всё в одном, одно во всём, одно в одном, всё во всём», образуя вселенную, в которой есть и единство, и множественность, и субъект, и объект.[167]

По китайской легенде императрица У, которая никак не могла понять философии хуаянь, как-то попросила одного из основоположников этой школы, Фацзана, привести какой-нибудь пример космической взаимосвязанности. Фацзан привел ее в большой зал, всю внутренность которого – стены, потолок и пол – покрывали зеркала. Он зажег свечу, и подвесил ее в центре зала к потолку. Императрица внезапно оказалась в окружении бесконечного количества зажженных свечей разного размера. После этого Фацзан поместил в центр зала маленький кристалл с множеством граней, и бесчисленные образы свечей теперь отразились внутри этого камня. Таким образом философ смог показать императрице, что бесконечно малое содержит бесконечно большое, а бесконечно большое – бесконечно малое.[168]

Хуаяньские мыслители отрицали всякое единичное бытие, сводя его к бытию всеобщему. Таким образом, бытие единичного получило основание в тотальном бытии, причем между ними установилась неразрывная связь – конкретное существует лишь благодаря всеобщему, всеобщее проявляет себя через конкретное. Принадлежа общему истоку, вещи не обладают собственным бытием, следовательно, разделение вещей не является абсолютным, но только относительным, благодаря чему вещи могут, по выражению хуаяньских наставников, «переходить друг в друга без преград». Осознание этой взаимопереходимости вещей соответствует реализации истинной реальности как универсума, вместилища всех явлений и вещей.[169]

В буддийской мифологии есть понятие мандалы. Это геометрический символ сложной структуры, который интерпретируется как модель вселенной, «карта космоса». Типичная форма – внешний круг, вписанный в него квадрат, в который вписан внутренний круг, который часто сегментирован или имеет форму лотоса. Внешний круг – Вселенная, внутренний круг – измерение божеств. Квадрат между ними ориентирован по сторонам света.

Мандалы могут быть как двумерными, изображенными на плоскости, так и объемными, рельефными. Их вышивают на ткани, рисуют на песке, выполняют цветными порошками и делают из металла, камня, дерева. Ее даже могут вырезать из масла, которое окрашивают в соответствующие ритуальные цвета. Мандалы часто изображают на полах, стенах и потолках храмов. Мандала является настолько священной на Востоке, что рисуется под аккомпанемент особых ритуалов и сама может считаться объектом поклонения.

Швейцарский психолог и философ Карл Густав Юнг идентифицировал мандалу как архетипический символ человеческого совершенства – ныне она используется в психотерапии в качестве средства достижения полноты понимания собственного «я». Таким образом, мандала – это еще один восточный символ целостного мира.

Впрочем, символ круга широко распространен не только на Востоке, но и во всем мире. Согласно суждениям философов платоновской и неоплатоновской школ, круг является самой совершенной формой. Мифический храм Аполлона в стране гипербореев по описаниям якобы тоже был круглым, а «королевский город» Платона на Атлантиде состоял из системы концентрических кругов суши и воды. В мистических представлениях Бог парафразируется как круг с вездесущим центром, чтобы дать понять его совершенство и непостижимость, неосязаемость для человеческих понятий (безграничность, вечность, абсолют). У круга нет ни начала, ни конца, ни направления, ни ориентации; и небосвод тоже – вследствие круговых траекторий движения звезд вокруг небесного полюса – представляется как круглый купол, поэтому круг олицетворяет собой небо и все спиритуалистическое. Если на него нанести спицы (радиусы), то он станет символом колеса, которое в противоположность неизменяемости круга демонстрирует дополнительное качество – динамику.

Египетский символ вечности представляет собой шнур, завязанный узлом так, чтобы получилось круглое кольцо, античный же – змею, кусающую свой хвост. Когда что-то бросают в воду, на поверхности возникают концентрические круги; на больших камнях, закрывающих доисторические захоронения, часто встречаются подобные вырезанные изображения. Их можно истолковать как символическое олицетворение погружения в воды смерти, а возможно, также в смысле учения о смерти и возрождении, которое находит символическое выражение через круги из волн или круговые волны.[170]

Круг – бесконечность, совершенство и законченность. Эта геометрическая фигура служит для отображения непрерывности развития мироздания, времени, жизни, их единства. В то же время кругу свойственна ориентация на центр (невидимый, но реальный; так, например, в некоторых мандалах центр не изображается, но «реконструируется» в ходе медитации). Круг с точкой в центре может быть рассмотрен как олицетворяющий процесс развития от одной точки и уподоблен эмбриону. Круг – это солярный символ, что обусловлено не только формой, но и круговым характером суточного и годового движения солнца. Соотносится со сферой как идеальным геометрическим телом, а также с числом десять, символом полного цикла, возвращения от множественности к единству. Связь круга и круглых форм с женским началом является хотя и не универсальной, однако широко распространенной.

Кроме симметрии, существует еще несколько признаков красоты – волнистость линий, фигурные окружности с четко обозначенными центрами. Они символизируют эллиптическое строение орбит Вселенной, а их центры – звезды, как источники света. Свет как таковой, вне зависимости от его источника, всегда притягивает к себе внимание своей яркостью и отличием от большинства других цветовых пятен, окружающих человека. Любое пятно, находящееся в центре субстанции однородного цвета привлекает к себе внимание. Возьмем феномен женской красоты. Невозможно подумать, что кто бы то ни было находил женщину привлекательной, если бы ее тело не характеризовалось волнистыми линиями и окружностями с четко обозначенными центрами. Конкретно речь идет о лице и его центре – носе, глазах и зрачках, губах и языке, груди и сосках, животе и пупке и т. д. Именно центры окружностей больше всего привлекают внимание мужчин, не будь их, женщина была бы лишь куском плоти. Эти центры являются символами звездного света, поэтому женщины пользуются косметикой, чтобы еще больше обозначить их – подкрашивают брови и ресницы, наносят тени с целью акцентировать внимание на глазах, румяна – на щеки, красят губы, открывают грудь и талию, вставляют блестящий пирсинг в пупок. Древние знали о том, что женщина является символом Космоса, поэтому косметика и космос – однокоренные слова. Все блестящее, несущее в себе значение звездного неба, манит человека, призывает его к Истокам. Отсюда же и любовь людей к яркому блеску ограненных драгоценных камней.

Одной из основных функций круга является разграничение внутреннего и внешнего пространства. Эта фигура связывается с защитой (магический круг, очерченный для защиты от нечистой силы, используется в различных традициях). Круг – одна из форм созидания пространства.

Различные архитектурные строения являются круглыми в плане, в форме окружности возводятся поселения.

В большинстве традиций космос, в качестве упорядоченного пространства жизни, предстает в виде шара, графически изображаемого посредством круга. В символике круга также нашла отражение идея цикличности времени (русское слово «время» прослеживается до корня со значением «то, что вращается»; зодиак, олицетворение года, – это «круг зверей»). Круг противопоставляется квадрату и в то же время соотносится с ним.

Например, в мандале внешний круг символизирует целостность универсума (Абсолют), вписанный в него квадрат – пространство обитаемого мира, тогда как круг внутри квадрата содержит сакральный объект почитания. В западной традиции представление о синтезе круга и квадрата воплощено в понятии квадратуры круга. В силу того, что круг традиционно соотносится с солнцем и рассматривается как самая совершенная из фигур, превосходящая прочие, господствующая над ними, то верховное божество также представляется в виде круга. В дзен-буддизме, где отсутствует понятие Бога, круг становится символом просветления как абсолюта. Китайский символ инь-ян, имеющий вид круга, разделенного пополам волнистой линией, символизирует взаимодействие, взаимопроникновение двух начал бытия.[171]

Другой интересный символ – монада. С древности она была тождественна мудрости. Единица, символом которой служит точка, ассоциируется с домашним очагом, потому что располагается в центре Вселенной. Она представляет первое движение Бездны и возникновение Универсального Ума. Число имеет только один параметр – Целостность, которая вмещает в себя все. Свое логическое продолжение эта теория получила в философии Г. Лейбница. Он полагал, что весь мир состоит из монад, под которыми он понимал живые, духообразные единицы, из которых все состоит и кроме которых ничего в мире нет. Монады не имеют протяженности, фигуры, внешнего движения; их определения исключительно внутренние. Следовательно, непротяженна и вся Вселенная. Пространство не имеет собственной, независимой и отдельной реальности: оно только результат нашего смутного чувственного восприятия вещей. «Вещи представляются нашему чувственному пониманию только как внешние, как ряд совместных проявлений чуждых нам деятельностей: такое существование внешних явлений воспринимается нами, как протяженность их. Итак, пространство, поскольку мы отвлекаем его от того, что его наполняет, есть только порядок возможных сосуществующих явлений, так же как время есть порядок следования явлений. Реально в пространстве лишь внутреннее основание порядка явлений; но это основание не имеет чувственной наглядности, оно постигается только умом».

Каждая монада представляет весь мир; «каждая простая субстанция», говорит философ, «имеет отношения, которыми выражаются все прочие субстанции, и, следовательно, монада является постоянным живым зеркалом вселенной». Высший ум мог бы прозреть в каждой монаде всю вселенную со всем, что в ней когда-либо произошло, происходит или произойдет. Все монады отражают мир, но одни воспроизводят его лучше, другие хуже; с другой стороны, каждая монада, воплощая в себе некоторую особую точку зрения на вселенную, одни элементы действительности воспринимает яснее, как ближайшие к ней, другие – более смутно, как отдаленные. Лейбниц считал, что «каждое тело чувствует все события Вселенной, посему тот, кто способен к видению, может прочесть в любой отдельной вещи обо всем остальном, более того – обо всем, что случилось и случится, постигая в непосредственной данности то, что удалено во времени и пространстве». Между самой низшей монадой, которая представляет мир совсем смутно, и высшей монадой – Богом, все созерцающим с абсолютною ясностью и отчетливостью, существует бесконечный ряд промежуточных звеньев, монад более или менее совершенных.

Монада представляет собой автономный и самобытный мир, маленькую вселенную, ни от кого не зависящую и действующую только от себя. Если она представляет мир, то только потому, что мир сам находится в ней. Бог изначала сотворил каждую субстанцию таким образом, «что в ней все рождается из ее собственных источников, путем полной самопроизвольности в отношении к ней самой и, однако, при полном соответствии с внешними вещами». Иначе говоря, вещи потому кажутся действующими друг на друга, что Бог при самом создании мира устроил их развивающимися и живущими как будто в неразрывной связи между собой.[172]

Альтернативой монады является холон. Термин холизм был введен южноафриканским военным и политическим деятелем Яном Смэтсом в книге «Холизм и эволюция» (1926) и означает, что целое больше суммы его частей.[173] В свою очередь термин holon происходит от греческого «holos» — «целое» и был использован английским философом Артуром Кёстлером для описания целого, которое полно само по себе, и в то же время является частью другого. Например, целый атом является частью целой молекулы, а та в свою очередь – целой клетки и т. д. Кёстлер полагал, что холоны как целостные субъективные состояния могут рассматриваться равно как целое, так и как части, которые могут объединяться в крупные конгломераты.[174]

Хотя термин «холоп» появился относительно недавно, сама эта идея не нова. Еще Плотин писал, что «все существа – не только первичные, обладающие исконным бытием, но и те, которые должны считаться существующими лишь в относительном смысле, – существуют только благодаря присущему им единству, а без него, что сталось бы с ними? Лишенные единства, они перестали бы быть тем, что есть и чем мы их называем. Войско, например, уже не войско, когда в нем отсутствует единство; точно так же и хор, стадо и прочее. Дом, корабль и тому подобное тоже существуют лишь до тех пор, пока им присуще единство, а коль скоро оно исчезает, тотчас перестают быть теми, чем были. То же самое бывает с так называемыми сплошными величинами (или массами), потому что, как только они теряют свое единство и раздробляются, вместе с тем изменяют и свою (первоначальную) природу. Далее, если взять организмы растений и животных, они тем более существуют как таковые до тех пор, пока каждый из них представляет собой единство, а когда теряют его, раздробляемые на части, тотчас перестают быть тем, чем были, и становятся вещами совсем иными, новыми, которые тоже могут существовать лишь настолько, насколько содержат в себе какое-либо единство. Наконец, то же самое надо сказать о здоровье, которое принадлежит телу только тогда, когда в нем есть объединение и взаимодействие (функций), о красоте, которая обусловливается гармоничным единство частей, и даже о добродетели, потому что и добродетелью душа обладает настолько, насколько ей удается установить гармоничное единство (своих деятельностей)».[175]

Б. Ш. Раджниш (Ошо) замечает: «То есть целое, и это тоже целое. Ибо только целое рождается от целого: и когда целое отнимается от целого, смотрите, остаток есть целое».[176] Более поэтически суть холизма передал Антуан де Сент-Экзюпери: «Умирают за дом, а не за вещи и стены. Умирают за собор – не за камни. Умирают из любви к Человеку, если он краеугольный камень Общности… Сумма не есть сущность».[177]

Одна из характеристик холона – это его организация, то есть способность поддерживать свою целостность перед лицом влияния окружающей среды. С другой стороны, холон – это еще и часть другой системы. Поэтому его выживание зависит и от способности органически вписаться во внешнюю среду, то есть принимать участие во взаимодействии. Иначе говоря, один уровень целостности нельзя сократить до суммы его компонентов, нельзя анализировать целое как сумму его частей. Кен Уилбер отмечает, что большая глубина всегда занимает меньшее пространство. Отдельный холон приобретает все большую глубину, но коллектив становится меньше.[178]

Любая часть Единого информационного поля – это сущность, неделимая идея. Д. Юм полагал, что «если что-нибудь состоит из частей, то в нем можно различить эти части, а то, что различимо, может быть и разделено. Но что бы мы ни воображали о самой вещи, в идее песчинки нельзя различать двадцать, а тем более тысячу, десять тысяч или бесконечное число различных идей, и она не может быть разделена на таковые».[179]

Холистический подход внедрялся и в другие области научного знания. Так, американский нейрофизиолог Карл Прибрам обратил внимание на то, что многие люди, перенесшие травмы с частичным повреждением головного мозга, не утратили следов памяти. Прибрам провел широкие исследования мозга обезьян с использованием введенных электродов. Удалось выявить, что прежде чем визуальная информация достигает зрительного центра коры головного мозга, она подвергается радикальной модификации. «Мы все время конструируем собственную реальность из массы того, что, как правило, кажется хаосом. Однако этот хаос имеет свою структуру: наши уши подобны радиоприемникам, а глаза – телеприемникам, которые выбирают соответствующие программы.

Имея другие системы настройки, мы могли бы принимать другие программы». То есть, реальность не постоянна, а создается нашим мозгом. Кроме того, Прибрам обратил внимание на то, что любая часть мозга содержит весь объем памяти, то есть мозг работает по голографическому принципу.[180]

Серьезный вклад в развитие этих идей внес также известный физик Дэвид Бом. В процессе работы в области квантовой физики он пришел к выводу, что вселенная является однородной реальностью, то есть, все вещи, соединенные с пространством, временем и материей, являются проявлениям единой целостности. В своей теории «голодвижения» Бом предполагал, что каждый пространственно-временной участок мира содержит в себе весь порядок вселенной. Это включает в себя, как прошлое, так настоящее и будущее. Подобно голограмме, где каждый сегмент содержит информацию о целом запечатленном объекте, каждый участок воспринимаемого нами мира содержит в себе полную информацию о структуре вселенной, или целого мира. Все, включая мысли и поступки, произрастает из единой основы, приводя к тому, что любое изменение в одной части мира, немедленно сопровождается или отражается в соответствующих изменениях во всех остальных частях. Однако традиционная наука, находясь под влиянием картезианской философии, видит только некоторые части вселенной, в то время как эти части имеют смысл и могут быть поняты только по отношению к целому. На фундаментальном уровне во вселенной все взаимосвязано. Индивидуальное сознание включает в себя весь потенциал универсального сознания.[181] Действительно, антиподом океана является капля, однако капля способна вместить океан.

Свою теорию Бом достаточно наглядно пояснил на примере раздельной съемки рыб в аквариуме. Итак, представьте себе аквариум, в котором плавает несколько рыбок одного вида, при этом достаточно похожих друг на друга. Основное условие эксперимента таково – наблюдатель не может видеть аквариум непосредственно, а способен лишь наблюдать два телеэкрана, которые передают изображения от камер, расположенных одна спереди, другая сбоку аквариума. Не удивительно, что, глядя на них, он приходит к выводу, что рыбы на каждом из экранов – отдельные объекты.

Поскольку камеры передают изображения под разными углами, то в каждый конкретный момент времени рыбы выглядят по-разному, например, одну и ту же рыбку на разных экранах можно одновременно видеть и сбоку, и анфас. Но, продолжая наблюдение, через некоторое время наблюдатель с удивлением обнаруживает, что между двумя рыбами на разных экранах существует взаимосвязь. Когда одна рыба поворачивает, другая также меняет направление движения, хотя и немного по-другому, но всегда соответственно первой.

При этом если наблюдатель не владеет полной картиной ситуации, то он, скорее всего, придет к выводу, что рыбы должны как-то моментально общаться друг с другом, что это не факт случайного совпадения. Точно так же физики, не зная принципов работы «вселенского эксперимента», считают, что частицы моментально взаимодействуют друг с другом. Однако если наблюдателю объяснить, как все устроено «на самом деле», то он поймет, что его прежние выводы основаны на анализе иллюзий, которые его сознание воспринимало как реальность.

«Этот простейший опыт наводит на мысль о том, что объективной реальности не существует. Даже несмотря на ее очевидную плотность Вселенная в своей основе может являться лишь гигантской, роскошно детализированной голограммой», – считает профессор Бом.

Окончательно же голографический принцип будет доказан, когда заработает устройство «Голометр», который в настоящее время разрабатывается учеными Центра астрофизических исследований лаборатории имени Ферми. Детектор устроен следующим образом: лазерный луч проходит через расщепитель, образовавшиеся два луча проходят через два перпендикулярных тела, отражаясь от них, затем возвращаются назад и, сливаясь, создают интерференционную картину, по искажениям которой можно судить об изменении пространства, сжимаемого или растягиваемого гравитационной волной в разных направлениях.[182]

В геометрии голографическим аналогом является фрактал – геометрическая фигура, обладающая свойством самоподобия, то есть составленная из нескольких частей, каждая из которых подобна всей фигуре целиком. Многие объекты в природе обладают фрактальными свойствами, например, побережья, облака, кроны деревьев, снежинки, кровеносная система и система альвеол человека или животных.

Современный космолог Крэйг Хоган сочетает идею пикселизации пространства-времени с представлениями из теории струн и квантовой механики, что Вселенная эквивалент голограммы. Эти представления базируются на том, что поверхность, ограничивающая объем пространства, кодирует всю информацию, содержащуюся в этом объеме. Подобно тому, как голографический отпечаток на кредитной карте открывает третье измерение, так и воображаемая поверхность в пространстве-времени обнаруживает дополнительное измерение.

Понятие «квант» употребляется для обозначения частиц или квазичастиц, соответствующих бозонным полям взаимодействия (фотон – квант электромагнитного поля, фонон – квант поля звуковых волн в кристалле, гравитон – гипотетический квант гравитационного поля и т. д.), также о таких частицах говорят как о «квантах возбуждения» или просто «возбуждениях» соответствующих полей. В квантовой теории положение каждой частицы определяется волновой функцией для описания вероятности нахождения частицы в определенном месте пространства. В модели Хогана каждая ячейка пространства-времени рассматривается как имеющая связанную с ней волновую функцию, что делает пространство размытым (положение частицы известно не точнее длины зерна/ячейки).

Зерно в отдельности слишком мало для измерений. При распространении волн в пространстве они интерферируют с волнами, распространяющимися в соседних зернах (соседних ячейках пространства-времени), создавая интерференционную картину – зону черных и белых полос – которая достаточна велика на отдаленном экране, чтобы быть измерена.

Согласно модели Хогана, чем больше голограмма, тем больше интерференционная картина. Если голограмма достаточно велика, то волны производят некоторого рода макроскопические искажения или шум, который может быть зафиксирован в относительно недорогом эксперименте.

Несмотря на десятилетия усилий, физикам до сих пор не удалось объединить квантовую теорию с гравитацией. С 1950 года ученым удалось разработать квантовые теории для трех других фундаментальных взаимодействий – электромагнитных сил, сильного взаимодействия, связывающего протоны и нейтроны вместе, и слабого взаимодействия, ответственного за некоторые виды радиоактивного распада.

Большинство попыток квантования гравитации предполагают существование квантовых полей, подчиняющихся концепции локальности, которая предполагает, что событие в некоторой области пространства влияет только на происходящее в соседних областях. Например, изменение электрического поля в одном регионе пространства влияет только на поле в соседних областях. Но модель Хогана предполагает, что физики должны серьезно рассмотреть вопрос о теории квантовой гравитации, в которой две значительно отдаленные области пространства-времени влияют друг на друга, несмотря на расстояние.[183]

Профессор Сорбонны Оливье Коста де Борегар также обратился к этому вопросу. В книге «Второй принцип и наука о времени» он приходит к заключению, что существуют две области реальности и, следовательно, два типа времени. Одна реальность фактическая, физическая, известная физикам; в ее рамках время представлено в виде параметра и воспринимается как линейная величина. В этой связи Борегар отмечает, что такой подход тесно связан с нашим сознанием, тогда как реальный мир в релятивистском смысле этого слова представляет собой мир четырехмерный, лишенный времени. Линейно только наше сознание, поэтому явление линейного времени – человеческое изобретение подобно вероятности и принципа необратимости.

Французский физик задает вопрос, существует ли иная реальность, для которой справедливо обратное течение времени. Некоторые ученые предполагают, что где-то во Вселенной существует антимир, состоящий из антиматерии, где все наблюдаемые процессы протекают в обратном направлении. Борегар предположил, что такой мир идентичен бессознательному. Это четырехмерное пространство – часть информационного мира, или мира мысленных образов. Он называет это также информацией, но определяет саму информацию как мысленный образ. Этот мир дополняет мир физический, где все убывает, и имеет больший потенциал, чем наш физический мир. Борегар утверждает, что это позволяет человеку, находящемуся в указанном пространстве, прерывать по собственной воле естественный ход событий волевым актом. Таким образом, используя свою психику, человек мог бы давать обратный ход «необратимым» процессам физического мира. В заключение своей книги французский физик заявляет, что мир психического порядка идентичен понятию Бога.[184]

Еще одну любопытную гипотезу высказал американский ученый В. Маунткастл из Массачусетского университета. Он считает, что подсознание человека способно «впитывать» колоссальный объем информации о внешней среде, в том числе и массив информации, содержащейся в мировом информационном поле. Эта информация, поступившая в подсознание, автоматически обрабатывается, но там и остается. В сознание же человека в «понятном», расшифрованном виде она, как правило, не поступает, то есть не осознается. Но, по-видимому, это правило имеет исключения. Есть люди, которые по причинам пока неизвестным могут не только осознавать информацию, хранящуюся в подсознании, но задавать Мировому Разуму различные вопросы и получать на них вполне определенные ответы. Такие люди могут быть потенциальными «посредниками» для общения с Мировым Разумом.[185]

Существует теория, которая утверждает, что ряд загадок – включая НЛО, полтергейстов и призраков – могут быть все проявлениями одного правящего разума или, быть может, группы таких разумов, существующих в некой альтернативной реальности. Криптозоолог и оккультист Ф. У. Холидей называл эту реальность «Вселенной Гоблина» – «залом кривых зеркал, в который мы приходим с воплем протеста». Она обычно воспринимается как высшее измерение, обитатели которого – «внеземляне» – могут переходить на Землю, когда только пожелают. И, напротив, выдвигалось предположение, что эти разумы живут просто «дальше», в том месте, которое уфолог Джон Кил назвал «гиперспектром» существования в отличие от простых человеческих существ. Это означает, что они обычно невидимы, но могут стать видимыми для людей с особыми свойствами психики. Это также означает, что нам нечего и надеяться поймать их, причинить им вред или даже понять их.

Типичный инцидент подобного рода произошел в доме Тельмы Арнольд в Юнионтауне, штат Пенсильвания, 6 февраля 1974 года. Услышав грохот за парадной дверью своего дома, Тельма схватила дробовик 16-го калибра и вышла на крыльцо. В свете лампочки над дверью она увидела большое обезьяноподобное существо в нескольких шагах от себя. Оно подняло руки над головой, словно показывало, что сдается, но Тельма была так напугана, что наставила ружье на живот чудовища и выстрелила. Но не убила его. «Оно просто исчезло во вспышке света», – рассказывала она следователям.[186]

Все элементарные частицы обладают дуальными свойствами: в одних условиях они ведут себя как корпускулы, в других – как волны. Если частица ведет себя как волна, она не проявляет корпускулярных свойств, если она ведет себя как корпускула, она не проявляет волновых качеств, то есть в конкретный момент она является либо корпускулой, либо волной, и никогда вместе. Поскольку всем микрообъектам (за ними сохраняется термин «частица») присущи и корпускулярные, и волновые свойства, то, очевидно, любую из этих «частиц» нельзя считать ни частицей, ни волной в классическом понимании. У человека даже нет образов и органов чувств, чтобы в полной мере представить себе свойства этой реальности. «Существование электрона, – пишет известный американский физик Р. Фейнман, – это ведь просто теория, которой мы пользуемся, и она настолько хорошо помогает понять, как устроена природа, что мы почти готовы назвать электрон реальным».[187] Другой физик, Ф. Капра подчеркивает в этой связи, что субатомные частицы – ше вещи, а взаимосвязи между вещами, которые, в свою очередь, служат взаимосвязями между другими вещами, и т. д. В квантовой теории мы никогда не останавливаемся на вещах, но всегда имеем дело с взаимосвязями».[188]

Таким образом, вопрос о природе элементарных частиц далек от своего разрешения. Выдвигались и продолжают выдвигаться самые различные теории. Еще римский поэт Лукреций в поэме «О природе вещей» задался вопросом о способности атомов к ощущению и ответил на него отрицательно, полагая, что живое возникает из безжизненного. Российский психолог и философ Г. И. Челпанов прокомментировал это так: «Казалось бы, всего проще – это допустить, что атомы обладают жизнью; что атомы, кроме чисто механических способностей движения, обладают еще способностями ощущения, мышления. Тогда дело чрезвычайно упростилось бы. Если бы каждый атом обладал способностью жизни, способностью мышления, был бы одухотворен, то тогда легко можно было бы понять, почему тело человека, взятое в целом, одухотворено». Однако и Лукреций, и Челпанов, несмотря на века, их разделяющие, не могут не заметить в вышеизложенном логического противоречие: «Если бы мы предположили, что атом не что иное, как отдельный организм, способный и смеяться, и плакать, и переживать горести, и радоваться, и в своем маленьком „я“ задавать себе вопрос: из каких элементов я состою? – то последний элемент этого элемента делал бы то же самое, и т. д. до бесконечности, а это предположение абсурдно».[189]

Материалисты говорят, что атому, как таковому, мышление вообще не присуще. Однако неясно, на каком основании они пришли к такому выводу. Если они до сих пор не выработали единой точки зрения на природу атома, то как они могут быть столь категоричны в отношении его внутренних свойств? Были философы, которые предполагали, что атомы наделены сознанием (Вильгельм Вундт, Фридрих Паульсен). Поэтому, считали они, неправильно утверждать, что сознание возникло в определенный момент; оно существовало с самого начала.

Элементарными частицами называют мельчайшие частицы, которые либо входят в состав атома, либо образуются при дроблении атома с помощью ускорителей частиц, либо создаются в результате прохождения через атмосферу космических лучей, порождая при распаде другие частицы или энергию.

Рассмотрим теперь вопрос об атомном «первоэлементе». Стремление найти первоэлемент не ново, еще Анри Пуанкаре в 1909 г. писал: «Разум не любит плохо задуманных исследований, не оставляющих никакой надежды довести их до конца, – ему предпочтительно полагать, что в один прекрасный день он сумеет обнаружить простейшие первоэлементы мироздания, а затем ему останется лишь почивать на лаврах».[190]

На сегодняшний день ученые обладают некоторыми сведениями как о Вселенной, так и о микромире, но о том, чтобы не только описать процессы, происходящие там, но и объяснить их, речь вообще не идет, и идти не может, просто потому, что уровень развития современной техники явно недостаточен как для путешествий по Вселенной, так и выявлению фундаментальных структур микромира. Более того, никто не может дать гарантию, что когда такие структуры будут «выявлены», это будет соответствовать истине, иначе говоря, что не повторится ситуация с теорией «неделимого атома», существовавшей более тысячи лет, и в конце концов опровергнутой.

Поэтому современным физикам следовало бы прислушаться к словам Пуанкаре, который еще сто лет назад сказал: «Атом химика – сейчас реальность, но это не значит, что мы близко подошли к первичному элементу вещей. Когда Демокрит предложил атомы, он считал их абсолютно неделимыми, помимо которых ничего не остается искать… [Однако] атом распадается на более мелкие атомы…Но это не все, в атомах мы находим много другое: прежде всего, мы в них находим электроны. Каждый атом в таком случае представляется нам в некотором роде Солнечной системой, где маленькие отрицательные электроны, играющие роль планет, движутся вокруг положительного электрона, играющего роль центрального Солнца».[191]

«Вообразим себе гиганта, – продолжает далее Пуанкаре, – вооруженного необычно большим телескопом. Он движется из глубины темной бездны неба, направляясь к некоему подобию облака, которое светится сиянием молочного цвета. Это наш Млечный путь, и мы знаем, что это именно он, ибо мы находимся внутри него. Мы знаем, что он образован из миллиарда миров, похожих на нашу Вселенную. Но наш гигант теряется в догадках, и он не без оснований задает себе вопрос: образовано ли это облако из непрерывной материи или оно состоит из атомов? Тем временем он все более приближается к облаку и в один прекрасный день его телескоп демонстрирует ему мириады светящихся точек. „А! На этот раз вот они, – говорит он себе, – они тут, я обнаружил атомы!“. Но этому несчастному невдомек, что эти атомы являются на самом деле Солнцами, что каждое из них – центр некой системы планет, что на каждой планете живут миллионы существ, которые ведут нескончаемые дискуссии, стремясь узнать, не образованы ли они сами из атомов».[192]

Это мнение не столь фантастично, каким может показаться на первый взгляд. Отечественный физик-теоретик М. Марков выдвинул гипотезу о множественности вселенных, связанных между собой сложнейшими отношениями, не сводимыми к обычным пространственно-временным характеристикам нашего мира. Наблюдаемые нами элементарные частицы могут сами по себе являться гигантскими вселенными.[193]

Предполагается, что в результате ядерных реакций могут возникать устойчивые микроскопические черные дыры, так называемые квантовые черные дыры. Двое американских физиков – Д. Койн из Калифорнийского университета в Санта Крузе и Д. Ченг из Альмаденского исследовательского центра IBM в Сан-Хосе – пришли к заключению, что все известные элементарные частицы могут представлять собой миниатюрные черные дыры.[194]

В этом аспекте можно вспомнить о гипотезе русского ученого Александра Александровича Фридмана, предложенной им на основании общей теории относительности Эйнштейна. Фридман еще в 1924 году показал возможность существования вселенных, заключенных в сколь угодно малых областях пространства: при близких значениях инертной и гравитационной энергий суммарная энергия объекта (с точностью до множителя эквивалентная массе) может стать сколь угодно малой и даже равной нулю; тело же с нулевой массой – не более чем точка. Позже гипотеза Фридмана, позволяющая одни и те же объекты рассматривать и как элементарные частицы, и как макросистемы, получила развитие в трудах академика Моисея Александровича Маркова, а частицы, содержащие в себе вселенные, в честь А. А. Фридмана назвали фридмонами. М. А. Марков установил, что фридмоны могут быть незамкнуты: то есть, возможен переход между «микровселенной» фридмоном и окружающей ее «макровселенной».

В 1948 году Г. Гамов предположил, что Вселенная образовалась в результате взрыва, произошедшего около 15 млрд лет назад. Как показали расчеты, в начальный момент она должна была представлять собой лишенную размеров особую точку или (сингулярность), плотность вещества и энергии в которой должна была достигать бесконечности (поскольку размеры ее были равны нулю). В данном случае нельзя не задаться вопросом, а не являлась ли так называемая «точка сингулярности», породившая Большой взрыв, фридмоном? И, если фридмон способен вместить в себя целые вселенные, то был и этот взрыв в действительности? Не существуют ли все известные нам миры по-прежнему в одной точке? Если это так, то «материя» должна иметь чисто информационное происхождение.

Отечественный исследователь В. Н. Комаров замечает, что «можно допустить, что вопреки привычной „материалистической** точке зрения, не „материя** породила „дух**, а все произошло в обратном порядке: „дух**, „информация** породили материю – нашу материальную Вселенную. И в этом предположении нет ничего мистического, поскольку информация в такой же степени реальна и естественна, как и материя.

Не исключено также, что информационный континуум продолжает существовать и в современной Вселенной, и даже постоянно пополняться как в результате течения и взаимодействия природных процессов, так и благодаря деятельности разумных ее обитателей».[195]

Для науки глубоким потрясением оказалось не само явление квантового дуализма (частица/волна), а тот факт, что частица в эксперименте проявляет себя как корпускула только тогда, когда на нее смотрит наблюдатель. То есть кванты проявляются как частицы, только когда мы на них смотрим. В квантовой физике наблюдатель играет такую же роль, что и частицы, за которыми он наблюдает. Только наблюдатель способен включить вариативность поведения частицы; то есть, когда частица лежит вне зоны наблюдения, нельзя с достоверностью сказать даже, существует она или не существует. Эрвин Шредингер предложил умозрительный опыт, согласно которому, если поместить кошку в непроницаемый для наблюдателя ящик и снабдить вероятностным механизмом, открывающим емкость с цианидом, наблюдатель, не имея возможности заглянуть в ящик, должен признать факт, что кошка может находиться в этом ящике в одном из двух состояний – остаться живой (механизм не сработал) или сдохнуть (механизм сработал). Шредингер ввел определение состояния такой кошки, как «кот и не жив, и не мертв». Состояние частицы также неизвестно, когда отсутствует наблюдающее сознание.

Комаров пишет, что «если бы мы жили в воображаемом мире, в котором те или иные объекты время от времени возникают „ниоткуда“, то, видимо, идею возникновения из „ничего“ и самой Вселенной мы воспринимали бы как нечто вполне возможное. Но, между прочим, подобный воображаемый мир не так уж сильно отличается от нашего реального мира. Если бы мы обладали способностью воспринимать поведение атомов и других микрообъектов не с помощью специальных приборов, а непосредственно с помощью собственных органов чувств, нам бы довольно часто приходилось наблюдать объекты, которые появляются или исчезают без видимых причин».[196]

Физик из Индианы Никодем Поплавски выдвинул предположение, что вся наша Вселенная находится внутри червоточины, а червоточина – внутри черной дыры, сама же эта дыра – в какой-то другой вселенной, которая может быть совершенно отличной от нашей. Поплавски удалось показать, что все черные дыры в принципе можно рассматривать как входы в мосты Эйнштейна-Розена. Физик полагает, что другой конец «коридора» черной дыры соединен с белой дырой. Современная физика не различает направление, куда течет время. Без учета термодинамических процессов нет причин, по которым оно должно идти от прошлого к будущему, а не обратно. Если направить стрелу времени в обратном направлении, то и этот процесс также должен потечь обратно – и на выходе получится гипотетическая «белая дыра», противоположность черной в отношении стрелы времени. Дальше вокруг ее горизонта событий появляется пространство-время, что очень напоминает процесс расширения Вселенной сразу после Большого взрыва. Потому физик предложил существование такой схемы: на одной стороне червоточины находится черная дыра, на другой белая.

Теория показывает, что практически любая черная дыра может быть членом подобной структуры, а отсюда так и напрашивается вывод, что внутри каждой из них заключена Вселенная, вместе с ней зародившаяся. Гипотеза Поплавски на удивление легко разрешает известный информационный парадокс. Его суть в том, что преодолевая горизонт событий черной дыры, вся информация исчезает, а это нарушает законы квантовой физики. В новой же модели информация естественным образом как бы перетекает в другую вселенную.[197]

Таким образом, теория о том, что весь мир существует в одной, ничтожно малой, точке объясняет следующие научные парадоксы:

• Апории древнегреческого философа Зенона Элейского против множественности и движения. Если допустить, что множественность и движение (равно как время, материя и пространство) – лишь иллюзорные умозрительные понятия, то парадоксы Зенона становятся разрешимыми.

• Проблема соотношения объективности и субъективности, «внешнего» и «внутреннего» мира. Доказано, что мы можем определить объект лишь через субъект, то есть, воспринимаем окружающий мир сквозь призму субъективного восприятия. С другой стороны, мы определяем субъект через объекты по принципу «Я мыслю, следовательно, существую». Если предположить, что субъект становится неспособным к восприятию объектов (информации), то он, как таковой, исчезает. Еще Будда полагал, что не существует никакого «я». Именно наше представление о личном существовании порождает все наши страдания. Существует только бесконечный поток ощущений, мыслей и чувств, который мы принимаем за реальность. Явления, образующие этот поток, происходят одно из другого и являются звеньями строго детерминированной цепи причин и следствий, куда включены и тела, и разум. Эта проблема может быть решена, если допустить, что субъект и объект находятся в одной точке (Абсолюте), воспринимающей саму себя.

• Проблема «вещи в себе», поставленная И. Кантом. Философ полагал, что природа вещей, как они существуют сами по себе («вещей в себе»), принципиально недоступна познанию, последнее возможно только относительно явлений, посредством которых вещи обнаруживаются в нашем опыте. Если воспринимающий и воспринимаемое – одно и то же, проблема снимается.

Черную дыру можно рассматривать и в нигилистическом контексте, как ничто. Это ничто – абсолютное небытие, которое вовсе не противоречит Абсолюту, ибо оно и есть этот Абсолют. Абсолют, Единое информационное поле, весь мир в действительности не существуют, равно как и мы сами.

Эта мысль уже высказывалась в некоторых философских и религиозных работах. Ноль является символом бесконечности и вечности, ассоциируется с первозданной пустотой, несущей в себе принцип зарождения всех вещей. Это число не имеет ни параметров, ни границ, ни величины. Иудеи называют его Айном, индийцы и буддисты – Шуньятой, греки – Хаосом и Бездной.[198] Буддизм утверждает, что все сущее есть не что иное, как пустота, не имеющая реального существования (шуньята). Как только человек начинает противопоставлять себя объектам окружающего мира и рассматривать действительность как совокупность отдельных сущностей, его восприятие становится условным и мнимым. Майя – созданная творцом иллюзия, череда перемен, цепь страданий, и цель адепта путем отречения от соблазнов, постижения высшего начала преодолеть цепи майи, выйти из бесконечного круговорота сансары.

Известный русский философ П. Д. Успенский оставил интересную запись о своей поездке в Египет: «Помню, как я сидел на песке перед сфинксом – на том месте, откуда стоящая за ним в отдалении вторая пирамида кажется правильным треугольником. Я старался понять, прочесть его взгляд. Сначала видел лишь одно: что сфинкс глядит куда-то далеко, поверх меня. Но вскоре почувствовал неясную тревогу; она постепенно возрастала. Еще мгновение – и я осознал, что сфинкс меня не видит, и не только не видит, но и не может видеть; но вовсе не потому, что я слишком мал по сравнению с ним или глуп для той мудрости, которую он вмещает и хранит. Вовсе нет. Это было бы естественно и понятно. Чувство уничтожения, страх перед исчезновением возникли во мне, когда я почувствовал себя слишком преходящим явлением, чтобы сфинкс мог меня заметить. Я понял, что для него не существуют не только эти мимолетные часы, которые я провел перед ним, но что, если бы я стоял перед его взором от своего рождения и до смерти, вся моя жизнь промелькнула бы перед ним так быстро, что он не успел бы меня заметить. Его взор устремлен на что-то другое; это взор существа, которое мыслит веками и тысячелетиями. Я для него не существую и не могу существовать. И я не был способен ответить на собственный вопрос: существую ли я для самого себя? Действительно ли я существую в каком-либо смысле, в каком-либо отношении? И эта мысль, это чувство под странным взглядом сфинкса овеяли меня ледяным холодом. Мы так привыкли думать, что мы есть, что мы существуем. И вдруг я почувствовал, что я не существую, что меня нет, что я не настолько велик, чтобы меня можно было заметить».[199]

Мнение о том, что мы не существуем, не столь абсурдно, каким оно может показаться на первый взгляд. Сколько бы мы ни пытались, мы два ли будем в состоянии объяснить самим себе разницу между бытием и небытием. Обычно люди представляют себе ничто как некую черную макропустоту. Это неверно, поскольку ничто вообще невозможно себе представить. В данном случае нельзя не вспомнить о древнегреческом философе Анаксимандре, который считал, что Первоначало несет в себе изначальные свойства всего, в то время как ничто конкретное не сводится непосредственно к Первоначалу.

Если мы представляем что-то, то оно уже становится чем-то конкретным, но никак не ничем. Ничто – это отсутствие чего-то конкретного, поэтому Абсолют и Ничто суть синонимы. Тождество этих двух понятий объясняет целый ряд казавшихся неразрешимыми проблем, например пространства и времени. Считается, что всё существует лишь в настоящем, в то время как прошлое и будущее являются иллюзиями, однако в этой книге было показано, что и настоящее время столь же иллюзорно. Это противоречие разрешается только, если мы начнем мыслить отрицательными категориями и использовать их в своих языковых конструкциях. Если «я не существую», то «я никогда не существовал» и «не буду существовать»; «мира нет, его не было и не будет». Введение в сознание отрицательных императивов, рассматривающих мир как антимир, как ничто, помогает объяснить загадки пространства и времени как их отсутствие. Как говорил Лао-Цзы, «истинные слова кажутся парадоксальными, но никакое другое учение не может заменить их».[200]

Таким образом, сделав вывод, что Абсолют в ином измерении превращается в ничто, продолжим наше исследование и попробуем все же найти известные нам аналоги этого процесса. Наиболее определенным образом, способным вместить в себя это понятие является черная дыра. Черная дыра – область в пространстве-времени, гравитационное притяжение которой настолько велико, что покинуть ее не могут даже объекты, движущиеся со скоростью света. Тело, попавшее в черную дыру, оказывается в точке сингулярности.

Наш мир – это иллюзия пространства, создаваемого черной дырой, находящейся в бесконечном количестве измерений. В отличие от физики, теория холизма дает возможность для практических перемещений внутри «кротовой норы» в иное пространство, время и в параллельные миры. Весь «окружающий» нас мир – это всего лишь явления нашего сознания. Иллюзия его «объективности» опровергнута философией ху-аянь и холистическими концепциями, утверждающими, что выражения «я – в мире» и «мир – во мне» тождественны. Что же такое «иное» пространство, время и параллельные миры? Это всего лишь иные измерения нашего фридмона, то есть нашего собственного сознания, поэтому перемещение в иные измерения возможно в состоянии транса, различные виды которого уже были кратко охарактеризованы выше. При вхождении в большинство из измененных состояний сознания характерны явления, аналогичные предполагаемому физиками процессу перемещения внутри «кротовой норы» из черной дыры в белую. Для вхождения в различные состояния транса требуются различные техники. В некоторых случаях этот процесс представляется достаточно рискованным.

Примечания

1

Уилбер К. Краткая история всего. М., 2006. С. 376–377.

2

Эмерсон Р. Нравственная философия. Минск; М., 2000. С. 85.

3

Беркли Дж. Сочинения. М., 2000. С. 189.

4

Там же. С. 163.

5

Пуанкаре А. О науке. М., 1983. С. 280.

6

Мах Э. Анализ ощущений. М., 2005. С. 291.

7

Стрельцова Г. Я. Блез Паскаль. М., 1979. С. 155.

8

Гейзенберг В. Шаги за горизонт. М., 1987. С. 339.

9

Цит. по: Элиаде М. Ностальгия по истокам. М., 2006. С. 28.

10

Гроф С. За пределами мозга. Рождение, смерть и трансценденция в психотерапии.

М., 1993. С. 323.

11

Циг. по'. Душенко К. В. Большая книга афоризмов. М., 2002. С. 37.

12

Марсель Г. Опыт конкретной философии. М., 2004. С. 67.

13

Уитроу Дж. Естественная философия времени. М., 2004. С. 146.

14

Челпанов Г. И. Мозг и душа. Критика материализма и очерк современных учений о душе. М., 2007. С. 239.

15

Гроф С. Космическая игра. Исследование рубежей человеческого сознания. М., 2004. С. 222.

16

Авенариус. Р. Критика чистого опыта. М, 2007. С. 32.

17

Челпанов Г. И. Мозг и душа. Критика материализма и очерк современных учений о душе. М., 2007. С. 210.

18

Штеренберг М. И. Синергетика: наука? философия? псевдорелигия? М., 2007. С. 151.

19

Ляткер Я. А. Декарт. М., 1975. С. 165–166.

20

Кун Т. Структура научных революций. М., 1977. С. 171.

21

Налимов В. В. Разбрасываю мысли. В пути и на перепутье. М., 2000. С. 200.

22

Беркли Дж. Сочинения. М., 2000. С. 119–120.

23

Фейерабенд II. Избранные труды по методологии науки. М., 1986. С. 77–78.

24

Цит. по: Быховский Б. Э. Кьеркегор. М., 1972. С. 105–107.

25

Цит. по\Душенко К В. Большая книга афоризмов. М., 2002. С. 218.

26

Юнг К. Г. Человек и его символы. М., 2006. С. 58.

27

Душенко К. В. Большая книга афоризмов. М., 2002. С. 301.

28

Ортега-и-Гассет X. Камень и небо. М., 2000. С. 173–174.

29

Циг. по: Кучеренко В. А. Георгий Иванович Гурджиев. М.; Ростов-на-Дону, 2006. С. 117.

30

Ляткер Я. А. Декарт. М., 1975. С. 35–36.

31

Чугунов В. В. Экзегетика снов. Европейские хроники сновидений. М., 2002. С. 242–243.

32

Беркли Дж. Сочинения. М., 2000. С. 160.

33

Стемин В. С. Теоретическое знание. Структура, историческая эволюция. М., 2000.

34

Великие мыслители о великих вопросах. Современная западная философия / Под ред. Р. А. Варгезе. М., 2000. С. 279–280.

35

Уиггинс А., Уинн Ч. Пять нерешенных проблем науки. М., 2005. С. 22.

36

Ошо. Начало начал. Пульс абсолюта. Беседы об Ишавасья-Упанишадах. М., 1993.

С. 109–110.

37

Планк М. Избранные труды. М., 1975. С. 656–657.

38

Цит. но'.Душенко К. В. Большая книга афоризмов. М., 2002. С. 491.

39

Пуанкаре А. О науке. М., 1983.

40

Метерлинк М. Разум цветов. М., 1995. С. 108.

41

Поппер К. Логика научного исследования. М., 2004. С. 45.

42

Там же. С. 73.

43

Там же. С. 289.

44

Кун Т. Структура научных революций. М., 1977. С. 22–23.

45

Там же. С. 37–38.

46

Там же. С. 127.

47

Там же. С. 152.

48

Уиггинс Л., Уинн Ч. Пять нерешенных проблем науки. М., 2005. С. 61.

49

Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М., 1986. С. 142.

50

Там же. С. 463–464.

51

Там же. С. 128–130.

52

Цит. по: Гуревич П. С. Возрожден ли мистицизм? Критические очерки. М., 1984. С. 160.

53

Новиков И. Куда течет река времени? М., 1990. С. 64.

54

Вилкокс JL Суфизм и психология. М.; СПб., 2005. С. 185.

55

Фламмарион К. Тайны смерти. М., 2005. С. 26.

56

Беркли Дж. Сочинения. М., 2000. С. 390.

57

Джеймс У. Многообразие религиозного опыта. М., 1993. С. 333.

58

Фисанович Т. М. Таинственный мир пирамид. М., 2002. С. 389.

59

Торчинов Е. А. Религии мира: опыт запредельного. Психотехника и трансперсональные состояния. СПб., 2007. С. 51.

60

Карпенко М. Вселенная разумная. М., 2001. С. 85–86.

61

Сперанский С. Болото или Вселенная? // http://www.mifoskop.ru/clt02.htmL

62

Цит. по: Мизун Ю. В., Мизун Ю. Г. Тайны будущего. Прогнозы на XXI век. М., 2000.

С. 442–443.

63

Пуанкаре А. О науке. М., 1983. С. 338–339.

64

Эйнштейн А. Собрание научных трудов. М., 1965.

65

См. подробно: Черные дыры. Мембранный подход. М., 1988.

66

Бронников К. Кротовые норы или черные дыры // http://galspace.spb.ru/index68-2.html (2009).

67

Цит. по: Торчинов Е. А. Религии мира: опыт запредельного. Психотехника и трансперсональные состояния. СПб., 2007. С. 524.

68

Цит. по: Вандерхилл Э. Мистики XX века. М., 1996. С. 254.

69

Рассел Б. История западной философии. СПб., 2001. С. 85–90.

70

Там же. С. 201–211.

71

Неретина С., Огурцов Л. Пути к универсалиям. СПб., 2006. С. 431–489.

72

Беркли Дж. Сочинения. М., 2000. С. 45.

73

Там же. С. 13.

74

Там же. С. 79–80.

75

Рассел Б. История западной философии. СПб., 2001. С. 751–758.

76

Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. М., 2007.

77

Рассел Б. История западной философии. СПб., 2001. С. 32.

78

Мах Э. Анализ ощущений. М., 2005. С. 260–261.

79

Там же. С. 55.

80

Авенариус Р. Человеческое понятие о мире. М., 2008.

81

Яровицкий В. Сто великих психологов. М., 2007. С. 187–188.

82

Цит. по: Быхоеский Б. Э. Кьеркегор. М., 1972. С. 94.

83

Введенский Л. И. Условия допустимости веры в смысл жизни // Смысл жизни. Антология. М., 1994.

84

Уилбер К. Краткая история всего. М., 2006. С. 321.

85

Уилбер К. Никаких границ. Восточные и западные пути личного роста. М., 1998. С. 56.

86

Мах Э. Анализ ощущений. М., 2005. С. 51.

87

Марсель L Метафизический дневник. СПб., 2005. С. 41.

88

Фокс М., Шелдрейк Р. Физика ангелов. Там, где встречаются наука и Дух. М., 2003. С. 176.

89

Цит. по: Вандерхилл Э. Мистики XX века. М., 1996. С. 42.

90

Торчинов Е. А. Религии мира: опыт запредельного. Психотехника и трансперсональные состояния. СПб., 2007. С. 313.

91

Рассел Б. История западной философии. СПб., 2001. С. 201.

92

Вандерхилл Э. Мистики XX века. М., 1996. С. 379.

93

Цит. по: Душенко К. В. Большая книга афоризмов. М., 2002. С. 135.

94

Трубников Н. Я. Время человеческого бытия. М., 1987. С. 7.

95

Цит. по: Душенко К. В. Большая книга афоризмов. М., 2002. С. 566.

96

Вандерхилл Э. Мистики XX века. М., 1996. С. 40.

97

Уилбер К. Никаких границ. Восточные и западные пути личного роста. М., 1998. С. 88.

98

Рейхенбах Г. Направление времени. М., 2003. С. 14.

99

Джеймс У. Многообразие религиозного опыта. М., 1993. С. 122.

100

Грин Ц. Осознанное сновидение. М., 2006. С. 34–35.

101

Рейхенбах Г. Направление времени. М., 2003. С. 20–25.

102

Цит. по: Душенко К. В. Большая книга афоризмов. М., 2002. С. 267.

103

Римские стоики. Сенека, Эпиктет, Марк Аврелий. М., 1998. С. 351.

104

Гайденко П. П. Время. Длительность. Вечность. Проблема времени в европейской философии и науке. М., 2007. С. 10.

105

Челпанов Г. И. Мозг и душа. Критика материализма и очерк современных учений о душе. М., 2007. С. 195.

106

Челпанов Г. И. Мозг и душа. Критика материализма и очерк современных учений о душе. М., 2007. С. 188–190.

107

Там же. С. 196.

108

Мах Э. Анализ ощущений. М., 2005. С. 289.

109

Цит. по: Дугиенко К. В. Большая книга афоризмов. М., 2002. С. 135.

110

Уилбер К. Никаких границ. Восточные и западные пути личного роста. М., 1998.

С. 168.

111

Цит. по '.Дугиенко К. В. Большая книга афоризмов. М., 2002. С. 136.

112

Ортега-и-Гассет X. Камень и небо. М., 2000. С. 92.

113

Марсель Г. Метафизический дневник. СПб., 2005. С. 331.

114

Цит. но: Ляткер Я. А. Декарт. М., 1975. С. 121–122.

115

Цит. по: Кучеренко В. А. Георгий Иванович Гурджиев. М.; Ростов-на-Дону, 2006. С. 57.

116

Цит. по: Карпенко М. Вселенная разумная. М., 2001. С. 359.

117

Декарт Р. Избранные произведения. М., 1950. С. 282–283.

118

Челпанов Г. И. Мозг и душа. Критика материализма и очерк современных учений о душе. М., 2007. С. 305.

119

Гегель Г. В. Ф. Сочинения. Т. 1. М.; Л., 1929. С. 52–54.

120

Цит. по: Вандерхилл Э. Мистики XX века. М., 1996. С. 168–169.

121

Великие мыслители о великих вопросах. Современная западная философия / Под ред. Р. А. Варгезе. М., 2000. С. 35.

122

Авенариус Р. Человеческое понятие о мире. М., 2008. С. 9.

123

Корчак А. С. Философия Другого Я. История и современность М., 2006. С. 13.

124

Цит. по: Вандерхилл Э. Мистики XX века. М., 1996. С. 40.

125

Уилбер К. Никаких границ. Восточные и западные пути личного роста. М., 1998. С.142.

126

Энциклопедия информациологии / Под ред. А. М. Прохорова. М., 2000. С. 75.

127

Рейхенбах Г. Направление времени. М., 2003. С. 359.

128

Рассел Б. История западной философии. СПб., 2001. С. 423–426.

129

Уилбер К. Краткая история всего. М., 2006. С. 324.

130

Уитроу Дж. Естественная философия времени. М., 2004. С. 59.

131

Там же. С. 196.

132

Успенсжий П. Д. Новая модель Вселенной. СПб., 1993. С. 400.

133

Уилбер К. Никаких границ. Восточные и западные пути личного роста. М., 1998. С. 72–74.

134

Рам Дасс. Зерно на мельницу. Киев, 1993. С. 188.

135

Гайденко П. П. Время. Длительность. Вечность. Проблема времени в европейской философии и науке. М., 2007. С. 277–278.

136

Бергсон А. Опыт о непосредственных данных сознания. Материя и память // Бергсон А. Собрание сочинений в 4-х томах. Т. 1. М., 1992. С. 180.

137

Бергсон А. Творческая эволюция. М., 1998.

138

Уилбер К. Никаких границ. Восточные и западные пути личного роста. М., 1998.

С. 29–30.

139

Кучеренко В. А. Георгий Иванович Гурджиев. М.; Ростов-на-Дону, 2006. С. 58.

140

Плотин. Избранные трактаты. Минск, М., 2000. С. 164–165.

141

Там же. С. 37.

142

Там же. С. 310.

143

Плотин. Избранные трактаты. Минск, М., 2000. С. 177.

144

Там же. С. 315–316.

145

Купер Дж. Энциклопедия символов. М., 1995. С. 76, 290.

146

Плотин. Избранные трактаты. Минск, М., 2000. С. 81.

147

Цит. по: Пивоев В. М. История философии. СПб., 2002. С. 116.

148

Майков В., Козлов В. Трансперсональная психология. Истоки, история, современное состояние. М., 2004. С. 62.

149

Цит. по: Вандерхилл Э. Мистики XX века. М., 1996. С. 205.

150

Об исмаилитах см.: Дафтари Ф. Краткая история исмаилизма: традиции мусульманской общины. М., 2004.

151

Вилкокс Л. Суфизм и психология. М.; СПб., 2005. С. 198.

152

Валиддин М. Коранический суфизм. М.; СПб., 2004.

153

Хисматулин А. А. Суфизм. СПб., 1999. С. 154–158.

154

Вандерхилл Э. Мистики XX века. М., 1996. С. 383.

155

Торчинов Е. А. Религии мира: опыт запредельного. Психотехника и трансперсональные состояния. СПб., 2007. С. 258–260.

156

Там же. С. 26.

157

Торчинов Е. А. Религии мира: опыт запредельного. Психотехника и трансперсональные состояния. СПб., 2007. С. 297–299.

158

Цит. по: Гроф К., Гроф С. Духовный кризис. Когда преобразование личности становится кризисом. М., 2003. С. 163.

159

Торчинов Е. А. Религии мира: опыт запредельного. Психотехника и трансперсональные состояния. СПб., 2007. С. 331.

160

Уилбер К. Пути за пределы «Эго» в ближайшие десятилетия // Пути за пределы «Эго». Трансперсональная перспектива. М., 2006. С. 333–334.

161

Цит. по: Лебедев В. Б., Биньковсжая Н. В. Миры воображения. Руководство по интерактивной имашгике. М., 2002. С. 140.

162

Донн Д. По ком звонит колокол. М., 2004. С. 226–227.

163

Лем С. Солярис. М., 2007. С. 97.

164

Новалис. Фрагменты // Зарубежная литература XIX века. Романтизм. М., 1990. С. 71.

165

Пуанкаре А. О науке. М., 1983. С. 255.

166

Правдивцев В. Л. Эти загадочные зеркала… М., 2004. С. 452.

167

Торчинов Е. А. Религии мира: опыт запредельного. Психотехника и трансперсональные состояния. СПб., 2007. С. 362–364.

168

Гроф С. Космическая игра. Исследование рубежей человеческого сознания. М.,

2004. С. 57.

169

Солонин К. Ю. Золотой лев хуаянь // Восток: философия, религия, культура. СПб., 2001. С. 99–100.

170

Круг // http://www.symbolsbook.ru/Article.aspx7icK31.

171

Круг // http://sigils.ru/symbols/krug.htmL

172

Лейбниц Г. В. Монадология // Лейбниц Г. В. Собрание сочинение в четырех томах. Т. 1. М., 1982. С. 413–429.

173

SmutsJ. С. Holism and Evolution. London, 1927.

174

Гроф С. Космическая игра. Исследование рубежей человеческого сознания. М.,

2004. С. 65–66.

175

Плотин. Избранные трактаты. Минск, М., 2000. С. 299–300.

176

Ошо. Начало начал. Пульс абсолюта. Беседы об Ишавасья-Упанишадах. М., 1993. С. 114.

177

Сент-Экзюпери А. де. Планета людей. Минск, 1976. С. 334.

178

Уилбер К. Краткая история всего. М., 2006. С. 48–51, 70.

179

Юм Д. Сочинения. В 2 тт. Т. 1. М., 1965. С. 118.

180

Прибрам К. Языки мозга. Экспериментальные парадоксы и принципы нейропсихологии. М., 1975.

181

Друри Н. Трансперсоиальная психология. Львов; М., 2001. С. 23–25.

182

Реальность всего лишь голограмма http://www.allrussia.ru/new/110729212306.html.

183

Шум Крэйга Хогана // http://sci-lib.com/article574.html.

184

Costa de Beauregard О. Le second principe de la science du temps. Paris, 1963.

185

Комаров В. Н. Тайны пространства и времени. М., 2000. С. 288.

186

ДэшМ. Тайны запредельного. М., 1998. С. 381–383.

187

Фейнман Р. Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман! М., 2008. С. 89.

188

Капра Ф. Дао физики. Киев; М., 2002. С. 45.

189

Челпанов Г. И. Мозг и душа. Критика материализма и очерк современных учений о душе. М., 2007. С. 34.

190

Пуанкаре Л. О науке. М., 1983. С. 490.

191

Пуанкаре А. О науке. М., 1983. С. 479–480.

192

Там же. С. 494.

193

Комаров В. Н. Тайны пространства и времени. М., 2000. С. 116–117.

194

Элементарные частицы могут представлять собой миниатюрные черные дыры // http://nashavselennaia.ru/?p= 1248#more-1248.

195

Комаров В. Н. Тайны пространства и времени. М., 2000. С. 288.

196

Там же. С. 196.

197

Тарст А. Физик уронил Вселенную в матрешку из черных дыр // http://www.membrana.ru/particle /1998

198

Энциклопедия. Символы, знаки, эмблемы / Под ред. В. JI. Телицына. М., 2005. С. 331.

199

Успенский П. Д. Новая модель Вселенной. СПб., 1993. 377.

200

Мудрецы поднебесной. Симферополь, 2003. С. 10.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.