Инспектор Линли (№5) - Ради Елены

Она поплотнее закуталась в пальто и осторожно поставила чашку с кофе на коленку. На улице не было темно, и это неудивительно: когда вокруг несколько миллионов людей, а дом находится в столице, ночь не кажется черной, и все-таки сад по сравнению с домом стал совсем незнакомым от тяжелых ночных теней, и поэтому здесь можно было перевести дух от мучительного противоборства: простая необходимость и чувство вины.

Какие узы связывают детей и родителей, думала Барбара. Когда нужно рвать эти узы или, может быть, пересматривать их? Да и возможен ли разрыв, возможен ли пересмотр вообще?

За последние десять лет жизни Барбара окончательно пришла к выводу, что никогда не будет иметь детей. Сначала эта мысль причиняла боль, неизбежно связываясь с другой: что замуж она тоже не выйдет. Барбара отлично понимала, что материнство не слишком тесно связано с замужеством. Ситуаций, когда ребенок воспитывается одним родителем, все больше, а с таким успешным продвижением по службе она в числе первых претендует на звание матери-одиночки. Если захочет усыновить ребенка, например, уже взрослого, или с физическим недостатком, или другой расы, то успех практически обеспечен. Но Барбара всегда считала, что родителей должно быть двое, пусть это и звучит старомодно. С каждым годом вероятность появления партнера в ее жизни становилась все меньше, а отдаленная перспектива материнства истаивала, словно воздушный замок.

Барбара редко размышляла на эту тему. Зачастую ей некогда было думать о будущем, которое представлялось невыносимо тоскливым. У людей с возрастом семьи только увеличиваются и обрастают новыми супружескими связями и детьми, а ее собственная семья неуклонно сокращалась, связи рвались одна за другой. Ее брат, ее отец умерли и лежат в земле. Теперь ей предстоит разорвать последнюю нить, которая связывает ее с матерью.

В конце концов, подумала Барбара, все мы ищем в жизни утешения, ищем, кто бы сказал нам, что мы не одни. Мы хотим привязанностей, хотим бросить якорь в порту приписки, хотим стать кому-то близким человеком; нам нужно больше чем просто одежда на плечах, кусок хлеба и крыша над головой. И утешенье это нам способен подарить только близкий нам человек. Сколько бы мы ни заботились о внешних атрибутах нашей жизни, сколько бы ни рассуждали небрежно о своей независимости, нам все равно нужны эти узы. Установить связь с другим человеком жизненно важно, ведь так мы получаем право считать, что заслужили похвалу. Если меня любят, значит, я достоин. Если я нужен, значит, я достоин. Если при всех трудностях мои отношения только крепнут, значит, у меня все в порядке.

И в самом деле, какая разница между ней и Энтони Уивером? Прежде чем сделать шаг, она также руководствуется страхом, что однажды мир не скажет ей, какая она молодец. Она также хочет, чтобы никто не увидел отчаяние, которое тайком прокрадывается следом за виной.

— У мамы сегодня замечательно прошел день, Барби, — сказала миссис Густафсон, — сначала она немножечко поворчала, конечно. С утра не слушалась, называла меня «Дорис». Потом отказалась есть печенье. А потом и суп. Когда пришел почтальон, твоя мама решила, что это твой отец, и не дала мне как следует с ним поговорить. Кричала: «На Майорку! Джимми обещал отвезти меня на Майорку». А когда я сказала, что это не Джимми, она попыталась выставить меня за дверь. Но в конце концов твоя мама успокоилась.

Дрожащая рука миссис Густафсон неуверенно порхнула к парику и поправила жесткие серые завитки.

— В туалет она не захотела. Не знаю почему, Я включила ей телевизор. Последние три часа она тише воды, ниже травы.

Мать сидела в гостиной в потрепанном кресле своего мужа, ее затылок покоился в засаленной вмятине, продавленной отцом за долгие годы. Телевизор громко орал, чтобы глуховатая миссис Густафсон могла его слышать. Шел фильм с Хамфри Богартом и Лорен Бэколл, как раз тот момент, где Бэколл произносит знаменитую фразу о свисте[39]. Барбара видела этот фильм уже раз десять и теперь выключила как раз в тот момент, когда Бэколл, танцуя, идет к Богарту через всю комнату. Барбара обожала эту сцену. Ей нравилось, что неведомое пока будущее так много обещает.

— С ней все в порядке, Барби, — беспокойно сказала миссис Густафсон, стоя у двери, ты сама видишь.

Миссис Хейверс прижалась к одной ручке кресла. Ее рот был открыт. В руках она мяла край юбки, которую задрала выше колен. Вокруг одуряющее пахло испражнениями.

— Мам? — окликнула Барбара.

Вместо ответа мама промычала четыре ноты, словно собиралась спеть.

— Видишь, какой спокойной и милой она может быть? Настоящее золотко твоя мама, только если захочет.

На полу в нескольких сантиметрах от материнских ног свернулся шланг от пылесоса.

— Что здесь делает это? — спросила Барбара.

— Послушай, Барби, он в самом деле помогает… Внутри у Барбары что-то оборвалось, словно под сильным напором стоячей воды не выдержала и лопнула плотина.

— Неужели вы не заметили, что она напачкала? — обратилась Барбара к миссис Густафсон. Поразительно, что ей удается говорить таким спокойным тоном.

— Напачкала? — побелела миссис Густафсон. — Ты что-то путаешь, Барби. Я два раза ее спросила. Она не хотела в туалет.

— А вы запах не чувствуете? Неужели вы ее не проверяли? Вы оставили ее одну?

Губы миссис Густафсон дрогнули в нерешительной улыбке.

— Барби, ты, наверное, немного расстроилась. Но если бы ты пожила с ней немножко…

— Я жила с ней много лет. Я всю свою жизнь с ней прожила.

— Я хотела сказать…

— Спасибо, миссис Густафсон. Вы мне больше не понадобитесь.

— Что, я…

Миссис Густафсон прижала к груди руку, где-то в районе сердца.

— И это после всего, что я сделала.

— Именно, — ответила Барбара.

Под брюки забирался холод, и Барбара зябко поежилась на ступеньке у черного входа, пытаясь забыть представшее ее глазам зрелище. Барбара искупала мать, жалость пронзила ее, когда она увидела ее дряблое тело. Потом Барбара уложила мать в кровать, подоткнула одеяло и выключила свет. За все это время мать не сказала ни слова. Она походила скорее на мертвую, чем на живую.

Иногда правильные решения совпадают с объективной необходимостью, говорил Линли. И в этом есть доля истины. Барбара с самого начала знала, как нужно правильно поступить, как наилучшим образом позаботиться о матери. Барбара всего лишь боялась прослыть черствой и равнодушной дочерью в мире — мире, который, как она уже успела убедиться, сам равнодушен и черств, поэтому и барахталась в своем страхе в ожидании подсказки, указания, разрешения, которые ей все равно бы никто не дал. И решение это подспудно бродило в ней. Она только никак не могла понять, что жило оно рядом с боязнью, что ее осудят.

Барбара с трудом поднялась со ступеньки и пошла на кухню. Здесь стоял запах заплесневелого сыра. Надо помыть посуду и пол, здесь несложно найти занятие, отвлечься и хотя бы час не думать о том, что сделать необходимо. С марта месяца, с тех пор, как умер отец, она старается об этом не думать. И этому пора положить конец. Барбара подошла к телефону.

Странно, что она не забыла номер. Наверное, с самого начала знала, что он еще понадобится.

На другом конце провода раздалось четыре длинных гудка. Послышался приятный голос:

— Миссис Фло слушает. Хоторн-Лодж.

— Это Барбара Хейверс, — вздохнула Барбара. — В понедельник вечером вы видели мою маму, помните?

Глава 24

В Сент-Стивенз-Колледж Линли и Хейверс приехали в половине двенадцатого. С самого утра они приводили в порядок свои отчеты, встретились с суперинтендантом Шиханом и обсудили обвинения, которые можно предъявить Энтони Уиверу. Линли знал, что обвинить Уивера в покушении на убийство едва ли удастся. Если рассматривать дело с чисто юридической точки зрения, Уивер — изначально пострадавший. Никакие близкие отношения, клятвы и прочие любовные коллизии, послужившие причиной убийства Елены Уивер, не имели в глазах правосудия ничего противозаконного, пока Сара Гордон не убила девушку.

Защита будет утверждать, что Уивером руководило горе. Предусмотрительно отказавшись от самозащиты и избегнув перекрестного допроса, сам Уивер будет казаться публике любящим отцом, преданным мужем, блестящим историком, преподавателем Кембриджа. Если в суде узнают об отношениях Уивера с Сарой Гордон, то легко закроют глаза на эти сплетни, ведь такая чувственная, артистичная натура, как доктор Уивер, в минуту слабости или в период супружеской отчужденности всего лишь поддалась искушению, оказавшемуся фатальным. Перед судом предстанет человек, который приложил максимум усилий и сделал все возможное, чтобы положить конец этой интрижке, осознав, как далеко она зашла и какую боль испытывает преданная и страдающая жена.

Но она этого так не оставила, будет продолжать защита. Она помешалась на желании отомстить за то, что ее бросили. Она убила его дочь. Она выследила, как девушка с мачехой бегают по утрам, запомнила одежду мачехи, устроила так, чтобы Елена отправилась на пробежку одна, поджидала ее, спрятавшись, ударила Елену по лицу и убила. После этого она отправилась в кабинет к доктору Уиверу и оставила открытку с признанием в содеянном. Что еще оставалось делать доктору Уиверу? Как на его месте поступил бы мужчина, обезумевший от одного взгляда на тело своего ребенка?

Вот так с Энтони Уивера все внимание переключится на преступление, против него совершенное. Что же увидят присяжные в преступлении Энтони Уивера против Сары Гордон? Это была всего лишь картина. И нет никакой надежды, что они поймут, как Энтони Уивер, полоснув ножом по куску холста, изуродовал единственную в своем роде человеческую душу.

…Перестаешь верить в то, что акт творчества выше любой оценки произведения искусства, творчество умирает,. Это случилось и со мной.

Вряд ли присяжные способны это понять, если никогда не испытывали потребности творить. Гораздо проще поглумиться над этой женщиной, чем попытаться понять объем ее потери.

Сара Гордон учила злу, заявит защита, она была наказана и сполна получила по заслугам.

Здесь не поспоришь. Линли вспомнил, как уже поздно ночью, когда по улицам грохотали повозки молочников, Сару Гордон перевезли в палату с операционного стола, на котором она провела пять часов. Рядом с ее палатой стоял констебль, чтобы вдруг заключенная под стражу убийца не попыталась сбежать. Сара Гордон казалась в кровати такой маленькой, что больничные одеяла лежали на ней почти плоско. Она была вся в бинтах, накачанная снотворным, губы были голубыми по краям, а вся кожа сине-белая. Сара все еще жива, дышит и пока не представляет, какая потеря еще ждет ее.

Нам удалось спасти руку, объявил им хирург, но сможет ли она пользоваться ею, затрудняюсь сказать.

У постели Сары Гордон Линли размышлял об обратной стороне правосудия. В нашем обществе закон требует правосудия, но обычный человек все равно стремится отомстить за себя. Если потворствовать людям в их жажде мести, то это приведет к сплошному насилию. За стенами зала суда нельзя по-настоящему свести счеты, когда изначально пострадал невинный человек. Любая попытка сделать это повлечет за собой еще больше горя, боли и раскаяния.

Закона кровной мести не существует. И человек не может сам назначать обидчику кару.

Оставив машину на Гаррет-Хостел-лейн и отправившись с Хейверс за вещами в свою комнатку в Айви-корте, Линли размышлял об этой удобной философии, которая так хорошо сочеталась с видом больничной палаты на рассвете. Возле церкви Сент-Стивенз стоял катафалк. Спереди и сзади около пятнадцати машин выстроились в ряд.

— Она вам что-нибудь сказала? — спросила Хейверс. — Хоть что-нибудь?

— «Она думала — это ее собака. Елена любила животных».

— И только?

— Да.

— И никаких сожалений? Никаких угрызений совести?

— Нет, — ответил Линли, — похоже, что ни того ни другого она не чувствовала.

— Но, сэр, на что она надеялась? Что, убив Елену Уивер, сможет опять писать? Что убийство снова откроет ей способность творить?

— Мне кажется, ей верилось, что если бы она причинила Уиверу такие же страдания, какие испытывала сама, то смогла бы жить дальше.

— Если честно, не вижу здесь логики.

— Согласен, сержант. Но где вы видели логику в отношениях между людьми?

Они обогнули кладбище. Хейверс, прищурившись, посмотрела на башню Норман возле церкви. Ее шиферная крыша всего на пару тонов была светлее хмурого полуденного неба. В такие дни только мертвых отпевать.

— Вы оказались правы насчет нее с самого начала, — сказала Хейверс, — отличная работа, господин полицейский.

— Не надо комплиментов. Вы тоже оказались правы.

— Права? Это как?

— С самого начала она напоминала мне Хелен.

На сборы вещей и упаковку чемодана ему потребовалось не больше пяти минут. Хейверс стояла возле окна, смотрела вниз на Айви-корт, пока Линли проверял шкафы и складывал бритвенный набор. Впервые за долгие месяцы она казалась умиротворенной. От нее веяло спокойствием и облегчением, как бывает, когда дело наконец бывает закончено.

Кидая в чемодан последнюю пару носков, Линли спросил небрежно:

— Вы отвезли маму в Гринфорд?

— Да. Сегодня утром.

— И?..

Хейверс ковыряла на подоконнике отставшую краску.

— И теперь мне нужно свыкнуться с этой мыслью. Оставить все в прошлом. И жить одной.

— Всем людям когда-нибудь хочется одиночества.

Она уже собралась что-то сказать, но Линли поспешил добавить:

— Да, Барбара, знаю. Как человек вы намного лучше меня. Я бы на вашем месте не выдержал.

Они вышли из здания и пересекли двор и край кладбища по дорожке, которая извивалась между памятников и надгробных плит. Дорожка была старенькая, разрушенная корнями деревьев, вокруг которых росла трава.

Из церкви до них донеслись звуки закончившегося церковного гимна, его последние ноты подхватил высокий и мелодичный голос трубы, поющий «О, Благодать!»[40]. Миранда Уэбберли исполняла последнее «прощай» на церемонии. Линли был необыкновенно тронут этой незатейливой мелодией и еще раз удивился способности человеческого сердца откликаться на такую простую вещь, как звук.

Двери церкви открылись, участники похоронной процессии постепенно выходили, в самом начале процессии шестеро молодых мужчин несли гроб бронзового оттенка. Одним из них был Адам Дженн. Рядом с гробом шла семья: Энтони Уивер и его бывшая жена, следом Джастин. За ними все скорбящие, большая толпа университетских сановников, коллеги и друзья как со стороны Джастин, так и со стороны Уивера, бесчисленное множество студентов и преподавателей Сент-Стивенз-Колледжа. В этой толпе Линли разглядел Виктора Карптона с грушевидной женщиной под руку.

Проходя мимо Линли, Уивер никак не прореагировал, словно не узнал его, и последовал дальше за гробом, обильно украшенным бледными розами. В воздухе от них разносился сладкий запах. Задняя дверь катафалка закрылась за гробом, один из организаторов церемонии забрался внутрь, чтобы поправить цветы, в которых утопал гроб, и толпа обступила Уивера, Глин и Джастин; все были в черных одеждах, с грустными лицами и с соболезнованиями на устах. Среди них был Теренс Кафф, именно к нему, пробежав прямо по лужайке наискосок, с извинениями сквозь толпу пробирался привратник колледжа. Он передал пухлый конверт кремового цвета ректору колледжа, шепнув ему что-то на ухо.

Кафф кивнул и разорвал конверт. Глазами он быстро пробежал содержимое. На его лице тут же мелькнула улыбка. Находясь неподалеку от Энтони Уивера, Кафф сделал два шага и пробормотал ему несколько слов, которые тут нее понеслись по толпе.

Линли услышал эти слова сразу с нескольких сторон.

— Кафедра.

— Его назвали…

— Он заслужил…

— …такая честь.

— Что происходит? — спросила Хейверс. Уивер опустил голову, прижал крепко сжатый кулак к усам, снова поднял голову, помотал ею, словно оправляясь от смущения или не будучи в силах поверить.

— Доктор Уивер только что на наших глазах достиг пика своей карьеры. Он получил от университета кафедру истории.

— Что? Вот черт!

Разделяю ваши чувства, сержант, подумал Линли. Они еще немного постояли, заметив, как соболезнования плавно перетекают в поздравления, и слушая обрывки разговоров, свидетельствовавших о венчающем трагедию триумфе.

— Если ему предъявят обвинения, если он пойдет под суд, у него заберут эту кафедру?

— Нет, такие назначения, сержант, до конца жизни.

— Так неужели они не знают…

— О вчерашнем? Вы про комитет? Как там узнают об этом? Решение, скорее всего, тогда и было принято. А даже если бы комитет знал, даже если бы принял решение сегодня утром, Уивер для них отец, убитый горем.

Линли и Хейверс обошли толпу и направились в Тринити-Холл. Хейверс, низко опустив голову, еле волочила ноги. Кулаки она засунула в карманы.

— Неужели он это из-за кафедры? — вдруг спросила Хейверс. — Неужели из-за кафедры он хотел, чтобы Елена училась в Сент-Стивенз-Колледже? Неужели он следил за ее поведением только из-за кафедры? Неужели только из-за кафедры он не ушел от Джастин? Неужели только ради кафедры он порвал с Сарой Гордон?

— Мы никогда об этом не узнаем, Хейверс, — ответил Линли. — Я не уверен, что Уивер сам знает ответы на эти вопросы.

— Почему?

— Каждое утро он подходит к зеркалу и однажды не сможет в него заглянуть, если начнет докапываться до истинных мотивов своего поведения?

Они повернули за угол на Гаррет-Хостел-лейн. Вдруг Хейверс резко остановилась и хлопнула себя по лбу и воскликнула:

— Книжку для Нката!

— Что?

— Я обещала Нкату заглянуть здесь в пару магазинов, говорят, здесь есть очень приличное место под названием «Хефферс», и посмотреть… черт, забыла… куда я сунула эту проклятую…

Хейверс расстегнула свою сумку и начала в ней рыться:

— Идите без меня, инспектор.

— Но мы оставили вашу машину…

— Ничего страшного. До станции рукой подать, а я еще хочу перемолвиться словечком с Шиханом перед отъездом в Лондон.

— Но…

— Все в порядке. Серьезно. Все чудесно. Увидимся. До свиданья.

Хейверс скрылась за поворотом, махнув на прощание рукой.

Линли долго смотрел ей вслед. Констебль Нката за последние десять лет не прочел ни единой книги. И что имела Хейверс в виду?

Линли повернулся и увидел перед собой ответ, который сидел на большом темном чемодане возле его машины. Хейверс это зрелище увидела из-за угла. Она сразу все поняла и ретировалась.

Леди Хелен встала:

— Томми.

Линли подошел к ней, стараясь не смотреть на чемодан: вдруг окажется, что он означает совсем не то, о чем он подумал.

— Как ты отыскала меня?

— С помощью телефона, и просто повезло. — Она ласково улыбнулась. — Я же знала, что тебе нужно закончить все дела, даже если ты не можешь закончить их так, как считаешь нужным.

Хелен посмотрела на Тринити-лейн, на отъезжающие машины и на тихо прощающихся людей.

— Вот и все.

— Это только официальная часть.

— А что дальше?

— Дальше?

— Да, когда ты.начнешь винить себя в том, что не успел, не догадался, не удержал людей от самого страшного, что можно совершить в отношении ближнего?

— Ах, это.

Линли посмотрел на студентов на велосипедах, уезжающих в сторону реки под перезвон колоколов в церкви Сент-Стивенз, которые возвещали конец отпевания.

— Не знаю, Хелен. Это состояние непреходящее.

— У тебя уставший вид.

— Я не спал всю ночь. Мне нужно домой. Мне нужно выспаться.

— Возьми меня с собой.

Он посмотрел ей в глаза. Слова Хелен прозвучали мягко, но решительно, хотя сама она не была уверена в том, как он их воспримет. А Линли не хотелось недопонимания, не хотелось, чтобы в его душе оставались сомнения.

— В Лондон? — спросил он.

— Домой. Вместе.

Как странно. Словно кто-то совершенно безболезненно проткнул его насквозь, и жизненные силы потекли наружу. Он как будто бы весь обмяк. Вот она стоит, совсем рядом, но он не в силах произнести и слова.

Хелен смешалась под его взглядом и решила, что приняла неверное решение.

— Или можешь отвезти меня на Онслоу-сквер. Ты устал. Тебе сейчас не до общения. А мою квартиру нужно хорошенько проветрить. Каролин еще не вернулась. Если помнишь, она сейчас у родителей, и мне нужно убедиться, что все в порядке, потому что…

Линли собрался с силами:

— Я ничего не могу тебе гарантировать, Хелен. Ни сейчас. Ни потом.

Ее взгляд стал мягче.

— Я знаю.

— И это не имеет значения?

— Конечно имеет. Но ты важнее. Мы с тобой важнее. Вдвоем. Вместе.

Линли боялся ощущения счастья. Этот миг казался ему таким скоротечным. Он на секунду замер и отдался земным ощущениям: от реки веет холодом, на плечах тяжелое пальто, под ногами земля. И сейчас он спокойно примет любой ее ответ, что бы она ни сказала.

— Я до сих пор хочу тебя, Хелен. Ничего не изменилось.

— Я знаю, — ответила Хелен и не дала ему продолжить: — Поедем домой, Томми.

Линли поставил чемоданы в багажник, чувствуя, как легко бьется его сердце, как горячо у него внутри. Не придавай этому слишком большого значения, оборвал он себя, не надо думать, что вся твоя жизнь зависит от этой минуты. Не надо думать, что твоя жизнь вообще от чего-то зависит. Так и нужно жить.

Он сел в машину, стараясь вести себя небрежно и независимо.

— Хелен, ты сильно рисковала, решив меня дождаться. Если бы я не вернулся, ты бы ждала меня несколько часов. Весь день просидела бы на холоде.

— Не важно.

Хелен села в машину и очень уютно устроилась на сиденье.

— Я уже приготовилась ждать тебя, Томми.

— Да? И сколько?

Линли все еще удавалось держаться небрежно. И независимо.

— Чуточку дольше, чем ты ждал меня. Хелен улыбнулась. Взяла его за руку. И он растаял.

Примечания

1

Сенат — руководящий орган в некоторых университетах. (Здесь и далее прим. перев.)

2

Уистлер Джеймс Макнил (1834—1903)—американский живописец импрессионистического направления. Большую часть жизни провел в Англии и Франции.

3

Тернер Уильям (1775—1851) — английский живописец-маринист.

4

«Королевский Аскот» — четырехдневныескачкина ипподроме Аскот; проводятся в июне

5

Кенсингтонский дворец —один из королевских дворцов в Лондоне; в нем живут некоторые члены королевской семьи.

6

«Панч» — еженедельный сатирико-юмористический журнал проконсервативного направления, издаваемый в Лондоне.

7

Савил-Роу —улица в Лондоне, где расположены ателье дорогих мужских портных.

8

РенКристофер(1632— 1723)— английский архитектор, математик и астроном.

9

Итон —одна из девяти старейших престижных мужских привилегированных средних школ; находится в г. Итоне.

10

Роджерс Джинджер — знаменитая американская эстрадная танцовщица, выступавшая в паре с Фредом Астором.

11

Шекспир. Генрих V, акт. 4, сц. 1. Перевод Е. Бируковой.

12

«Питер Доминик» —название фирменных магазинов по продаже спиртных напитков одноименной компании.

13

«Едоки картофеля», «Подсолнечники» —картины Винсента Ван Гога

14

Рескин Джон (1819-1900) —английский писатель и искусствовед.

15

Корги — порода декоративных собак.

16

Эвмениды — богини мщения в греческой мифологии.

17

Спиричуэл, пришедший из южных штатов США. Популярный в 50-е годы джазовый мотив.

18

Юрген Горг — немецкий художник, известный своими гравюрами и литографиями.

19

Питер Макс — американский художник, известный по работам на рок-фестивале в Вудстоке.

20

Камилла и Огюст Роден — скульпторы. После разрыва творческих и любовных отношений слава и признание работ по совместым замыслам выпали на долю Родена. Камилла тридцать лет провела в психиатрической больнице, умерла в нищете и безвестности, Роден до конца жизни называл ее своей единственной женой, несмотря на то, что женат был на другой.

21

Диззи Гиллеспи — американский джазовый исполнитель сороковых годов, виртуоз игры на трубе.

22

Гретна-Грин —деревушка на границе Англии и Шотландии, куда влюбленные пары приезжали на венчание, так как в Гретна-Грин бракосочетание совершалось без соблюдения всех установленных английским законом формальностей.

23

Оксфорд-стрит — улица в Лондоне, где идет самая оживленная торговля.

24

Полицейские (шведск. груб.)

25

Чертова чушь! (шведск. груб.)

26

Фредерик Лейланд — судовладелец, оказывал Уистлеру материальную поддержку. В Спик-Холле, доме Лейланда недалеко от Ливерпуля, Уистлер расписал одну из комнат павлинами.

27

Фартинг равняется одной четвертой пенни.

28

На Бурбон-стрит в Новом Орлеане расположен очень известный джаз-клуб «Бурбон-стрит».

29

Вазэктомия — хирургическая операция по перетягиванию семявыносящих протоков.

30

Уз — река на северо-востоке Англии.

31

«Les Miserales» («Отверженные») — мюзикл Алена Бубина и Клода-Мишеля Шонберга, 1985 г.; «Аспекты Любви», «Звездный Экспресс» — мюзиклы Эндрю Л. Уэббера, 1989, 1984 г.

32

В Люси-Кэвендиш-Колледже учатся только взрослые женщины.

33

Имеется з виду сборник назидательных детских стихов Хилэра Бэллока, опубликованный в 1907 г. «Матильда» — стихотворение про девочку, которая постоянно врала, а когда загорелся ее дом, никто не пришел ее спасать, потому что никто не поверил, что у нее пожар.

34

Массивный сосуд из толстого стекла с длинным горлышком и очень широким плоским днищем, в основном использовался в кают-компаниях на судах Британского флота в XVIII веке.

35

«Уотерфорд» — торговая марка, известная изделиями из стекла, хрусталя и пр.

36

Курант— стеклянный пест с притертой стопой для растирки красок на каменной плите.

37

Андреас Волленвейдер — немецкий музыкант, работает в стиле этнического «нью-эйдж», Роберт Муг — американец, автор электронных композиций.

38

«Джон Лобб» — английская торговая марка, специализация — обувь.

39

Сцена из кинофильма «Иметь и не иметь» 1947 г., где Бэколл убеждает Богарта быть с ней проще и просит посвистеть.

40

«О, Благодать!» — религиозный гимн, написанный Джоном Ньютоном в XVIII веке после пережитого шторма.