Инспектор Линли (№5) - Ради Елены

— Доктор Уивер, я не ждал вас… — Адам умолк. На Уивере не было ни пиджака, ни пальто, его черные волосы растрепались от ветра. Ни дипломата, ни книг под мышкой. Зачем бы ни пришел Уивер, визит его не был рабочим.

— Она ждала ребенка.

В горле у Адама пересохло. С час назад он согрел себе чаю, но не выпил: хлебнуть бы сейчас. Но единственное, что он сумел сделать, — это медленно подняться на ноги.

Уивер захлопнул за собой дверь, но в кабинет не проходил.

— Я не обвиняю тебя, Адам, наверное, вы любили друг друга.

— Доктор Уивер…

— Просто мне бы хотелось, чтобы вы предохранялись. Ведь это не лучший способ начинать совместную жизнь, ты согласен со мной?

Адам не знал, что сказать. Казалось, все его будущее зависит от следующих минут, от того, как он поведет себя. Он балансировал на грани между правдой и ложью, раздумывая, чему отдать предпочтение и не проиграть в итоге.

— Я был в ярости, когда Джастин мне все рассказала. Я чувствовал себя папашей восемнадцатого века, который требует сатисфакции. Но я-то знаю, как в наше время складываются отношения между людьми. Скажи мне одно: сделал ли ты ей предложение? Загодя. Перед тем, как лечь с ней в постель.

Адаму хотелось рассказать, что они часто говорили о свадьбе, что поздними вечерами они непрерывно общались по текстофону, строили планы, делились чаяниями, обещали посвятить друг Другу остаток дней своих. Но в таком случае ему пришлось бы несколько месяцев изображать убитого горем человека. А при всем своем сожалении по поводу смерти Елены он не особо убивался, поэтому неубедительное его горе скажет гораздо больше, чем он сам того захочет.

— Она была особенной девушкой, — продолжал Уивер, — ее ребенок, твой ребенок, Адам, был бы похож: на нее. Она была ранимой, много работала, чтобы найти себя, это правда, но ведь и ты ей много помогал. Помни об этом. Не забывай. Ты был чрезвычайно добр к ней. Я был бы счастлив увидеть вас мужем и женой.

Адам понял, что по-другому поступить не сможет.

— Доктор Уивер, это был не я. — Адам опустил глаза, сосредоточенно глядя в открытые учебники, записи, доклады. — Я имею в виду, сэр, что мы никогда не занимались любовью, — Адам еще сильнее залился краской, — я ни разу не поцеловал ее. Ни разу не дотронулся до нее.

— Я не сержусь. Пойми меня правильно, Адам. Не надо отрицать, что вы были любовниками.

— Я не отрицаю. Я говорю вам правду. Таково истинное положение вещей. Мы не были любовниками. Это был не я.

— Она виделась только с тобой.

Адам знал, что, намеренно ли, подсознательно ли, доктор Уивер избегает одной темы, поэтому колебался, поднимать ее или нет. Заговорить об этом сейчас — значит озвучить худшие опасения профессора. Но как иначе открыть ему глаза на истинную природу их с Еленой отношений? В конце концов, он историк. А историки должны докапываться до правды.

Он не мог больше молчать.

— Нет, сэр. Вы забыли. Елена встречалась не только со мной. Существовал еще и Гарет Рэндольф.

Уивер словно ничего не видел перед собой. Адам продолжал:

— Она ходила к нему два раза в неделю, помните, сэр? Это было одно из условий доктора Каффа.

Адам не хотел больше ничего вкладывать в свои слова. Он видел, как серая пелена осведомленности и отчаяния опускается на доктора Уивера.

— Тот глухой… — Уивер замолчал.

— Ты отверг ее, Адам? — Взгляд Уивера стал более осмысленным. — И она искала другого? Неужели Елена не подходила тебе? Тебя оттолкнула ее глухота?

— Нет, нет. Я просто не…

— Тогда почему?

Адам хотел сказать: «Потому что боялся. Боялся, что она вытянет из меня все соки, выпьет костный мозг. Я хотел иметь, иметь, иметь и иметь ее, но жениться не хотел, только не жениться, я бы жил тогда в вечном преддверии собственного краха».

Но вместо этого он ответил:

— Не получилось у нас.

— Что не получилось?

— Близости не получилось.

— Это все из-за глухоты.

— Глухота — не проблема, сэр.

— Как ты можешь такое говорить? Неужели ты думаешь, что я тебе поверю? Это была проблема. Для всех. Для нее. А как же иначе?

Адам понимал, что ступил на шаткую почву. Нужно избежать этого противостояния. Но Уивер ждал ответа, а каменное выражение его лица говорило, что правильный ответ сейчас важнее всего.

— Она была всего-навсего глухой, сэр. Всего-навсего. Ничего более.

— Что ты имеешь в виду?

— У нее не было других изъянов. Да и глухота не такой уж изъян. Просто отсутствие чего-то.

— Как, например, «слепота», «немота», «паралич»?

— Да, наверное.

— А если бы она была — слепая, немая, парализованная, —ты бы тоже сказал, что это не проблема?

— Но она не была такой.

— Ты бы сказал, что это не проблема?

— Не знаю. Не знаю, что ответить. Знаю только, что в Елениной глухоте я не видел проблемы.

Ты лжешь.

Сэр?

— Ты считал ее неполноценной.

— Неправда.

— Ты стеснялся ее голоса, ее произношения, стеснялся, что она не могла управлять громкостью своего голоса, поэтому, окажись вы вместе на людях, все бы услышали ее странный голос. Все бы обернулись, вылупились на вас. И ты бы застеснялся. Стало бы стыдно за себя, за нее, за свою неловкость. А как же терпимость, которой ты так гордишься? Тебя бы мучило, что должен ей больше, чем можешь дать на самом деле.

Адам похолодел, но молчал. Он притворился, что не слышит, и попытался хотя бы сохранить спокойное выражение лица, словно не понимал истинного смысла слов профессора. Кажется, не удалось ни то ни другое, потому что Уивер поморщился и произнес:

— О боже.

Уивер с невероятными усилиями сгреб всю корреспонденцию на свое имя, которую Адам складывал на камин, отнес к столу и сел в кресло. Конверты он открывал медленно, задумчиво, каждое движение было отягчено двадцатью годами неприятия и вины.

Адам осторожно опустился в кресло. Он вернулся к своим записям, но видел в них еще меньше, чем до прихода профессора. Он понимал, что нужно приободрить доктора Уивера, не дать ему утонуть в собственном горе. Но в свои двадцать шесть, при своем весьма ограниченном жизненном опыте, Адам не нашел слов и не объяснил сидевшему рядом человеку, что его чувства объяснимы и греха в них нет. Грех только в том, что человек пытается от них скрыться.

Профессор судорожно всхлипнул. Адам обернулся.

Уивер открывал конверты. И хотя три письма лежали у него на коленях, а еще одно он комкал в кулаке, взгляд его был обращен в никуда. Он снял очки и прикрыл глаза рукой. Он плакал.

Глава 16

Когда Мелинда Пауэлл въезжала на велосипеде с Куинз-лейн в Олд-корт, в квартале от нее остановился полицейский патруль. Из машины вылез полицейский в форме, следом ректор Куинз-Колледжа и старший куратор. Все трое стояли на холоде, сложив руки на груди, изо ртов валил пар, лица были серьезны и мрачны. Полицейский кивал словам ректора, адресованным куратору. Они уже собирались прощаться; полицейский направлялся в одну сторону, а ректор с куратором в другую, когда по Куинз-лейн со стороны Силвер-стрит с шумом протарахтела малолитражка и остановилась неподалеку.

Оттуда вылезли двое, высокий блондин в кашемировом пальто и приземистая, коренастая, обмотанная шарфами женщина в шерстяных одеяниях. Они присоединились к этим троим, блондин, по-видимому, представился: ректор протянул ему руку. Они очень долго что-то серьезно обсуждали, ректор показывал на боковой вход в колледж, блондин, похоже, давал распоряжения полицейскому в форме. Последний кивнул и быстрым шагом направился к Мелинде, которая стояла стиснув руль и чувствуя, как сквозь вязаные митенки влажными ручейками сочится холод металла. Задев ее при входе в ворота, полицейский кинул «простите, мисс» и скрылся за оградой колледжа.

Мелинда последовала за ним. Почти все утро она сражалась со своим докладом, переписывала его вот уже четвертый раз, пытаясь прояснить основные положения, прежде чем сдать на проверку своему руководителю, который, вне всякого сомнения, с присущим ему академическим садизмом, разнесет работу в пух и прах. Скоро полдень. В этот час в Олд-корте всегда много случайных посетителей, однако Мелинду встревожило то, что на тропинке между двумя треугольными газонами толпились шушукающие студенты, а к входу слева от северной башни вообще было не протолкнуться.

Остановившись на секунду, чтобы ответить на чей-то вопрос, полицейский направился именно туда. Сердце Мелинды забилось с бешеной скоростью. Велосипед вдруг стал неподъемным, ржавая цепь отказалась вращать колесо, Мелинда посмотрела на последний этаж, пытаясь разглядеть хоть что-то в кривом окошке прямо под крышей.

— Что случилось? — спросила она проходящего мимо паренька.

Тот был одет в небесно-голубой анорак и такую же вязаную шапочку с огненно-красной надписью Болгарские лыжные гонки.

— Говорят, сегодня утром укокошили какую-то бегунью.

— Кого именно?

— Говорят, очередную пташку из «Зайцев и собак».

У Мелинды закружилась голова. Она услышала «Эй, с тобой все в порядке?», но ответить не смогла. Все чувства атрофировались, она подтолкнула велосипед к лестнице, ведущей в комнату Розалин Симпсон.

«Она же обещала», — шептала Мелинда. В какое-то мгновение нарушенная Розалин клятва показалась Мелинде намного страшнее, чем ее смерть. Мелинда не стала брать с нее обещания в постели, когда голова отключена. Не стала она и слезно умолять, играя на слабых струнах подруги. Нет, она решила сесть и спокойно поговорить, не гоня волну, зная, что, если Розалин припереть к стенке, она обязательно выскользнет. Мелинда решила убедить Розалин, что, пока убийца на свободе, на пробежку опасно ходить одной. Мелинда приготовилась к сопротивлению, помня, что Розалин жалеет о своем скоропалительном обещании поехать в Оксфорд и поговорить с родителями. Но Розалин не спорила, не отказывалась обсуждать эту тему и дала слово. Она не побежит, пока убийцу не поймают. Если же и побежит, то не одна.

Они простились в полночь. Они еще пара, думала Мелинда, они еще любят друг друга… Но вчерашний день кончился совсем не так, как ей мечталось. Розалин поведала наконец миру о своей нетрадиционной сексуальной ориентации, и разве это не стоило ометить? Однако праздника любви не получилось. Розалин была измотана, твердила о докладе, над которым необходимо поработать, хотела побыть в одиночестве, потому что известие о смерти Елены совсем ее уничтожило, то были сплошные отговорки, поняла вдруг Мелинда, начало конца.

Почему так получается? Сначала люди зачарованы любовью. Встречаются, надеются. Узнают друг друга ближе. Наслаждаются общением. А в итоге разочарование. Мелинде казалось, что с Розалин будет все по-другому. Но теперь все ясно, Розалин такая же, как и остальные.

Сучка, думала Мелинда. Сучка. Ты мне пообещала и солгала. В чем ты мне еще лгала, с кем ты еще спала, ты с Еленой спала?

Мелинда бросила велосипед у стены, хотя по уставу колледжа велосипед надлежало оставлять на специальных стоянках, и протолкалась к входу. В двери стоял охранник, не пуская любопытных. Сквозь рокот людских голосов она услышала его слова:

— Из ружья. Прямо в лицо выстрелил. Гнев ее улетучился, так же как и нахлынул — мгновенно.

Из ружья. Прямо в лицо выстрелил.

Мелинда поймала себя на том, что сквозь вязаные перчатки грызет ногти. Вместо охранника перед глазами возникла Розалин, ее лицо и тело прострелены, деформированы, все покрыто кровью, порохом. Сразу же за этим образом возник другой, страшная догадка о том, кто мог это сделать, и что ее собственная жизнь, может статься, висит на волоске.

Мелинда всматривалась в лица людей, выискивая того, кто следит за ней. Но его здесь не было.

Наверное, прячется поблизости, наблюдает из соседнего окна за ее реакцией. Отдыхает, наверное, от тяжкой утренней работы, но все равно хочет убедиться, что работа исполнена.

Мелинда почувствовала, как мышцы вытягиваются в струнку, как она вот-вот сорвется с места и опрометью кинется бежать. Самое главное сейчас успокоиться, хотя бы внешне. Если на глазах у всех броситься наутек, особенно на глазах у того, кто только этого и ждет, — все, она пропала.

Куда бежать, думала Мелинда. Господи, господи, куда бежать.

Послышался мужской голос, и толпа студентов расступилась.

— В сторону, пожалуйста. — И затем он же: — Хейверс, позвоните в Лондон, хорошо?

Сквозь толпу у входа пробирался блондин, которого Мелинда видела на Куинз-лейн, а его спутница направлялась в конференц-зал.

— Охранник сказал, что стреляли из ружья, —послышалось в толпе, когда блондин ступил на единственную ступеньку перед дверью.

Вместо ответа мужчина красноречиво посмотрел на охранника, но прошел мимо, промолчав.

— Говорят, ей все кишки повыкидывало, — выкрикнул прыщавый парень.

— Да нет, стреляли в лицо, — отозвался еще кто-то.

— А перед тем изнасиловали…

— Не-е, сначала связали…

— Оба соска отрезали и…

Пружинку в теле Мелинды словно кто-то отпустил. Слушать эти рассуждения дальше было ее сил, поэтому она напролом кинулась сквозь толпу. Если не останавливаться, если не медлить с размышлениями, куда бежать и как туда добраться, если попасть в свою комнату, схватить рюкзак, кое-какую одежду и деньги, которые мама прислала на день рождения, то…

Мелинда обежала здание и кинулась ко второй башне. Она распахнула дверь и взлетела по лестнице. Едва дыша и едва отдавая себе отчет в том, что делает, Мелинда думала только о спасении. Снизу кто-то окликнул ее, но она не обратила на это внимания и не остановилась. В западном Суссексе у бабушки дом. В Колчестере двоюродный дедушка, брат в графстве Кент. Впрочем, она нигде не будет чувствовать себя спокойно и на безопасном расстоянии. От убийцы, который знает наперед любой следующий ее шаг, каждую мысль в ее голове, нигде не скрыться. Это такой убийца, который, может статься, поджидает ее сейчас…

Мелинда замерла на верхнем этаже перед своей комнатой, осознав вдруг опасность, которая, может быть, ждет ее за дверью. У нее засосало под ложечкой, слезы вот-вот готовы были брызнуть из глаз. Мелинда прислонилась к грязно-белой двери своей комнаты. Было тихо, и слышалось только ее прерывистое дыхание.

Мелинде хотелось убежать, спрятаться. Только сначала надо добраться до тайника с деньгами.

Господи, шептала она, о господи, господи.

Сейчас она возьмется за ручку двери. Распахнет дверь. Если убийца внутри, заорет так, что мертвые встанут из могил.

Мелинда набрала побольше воздуха, собираясь с силами, и плечом открыла дверь. Дверь распахнулась и стукнулась о внутреннюю стену. Всю свою комнату Мелинда увидела с порога. В ее кровати лежала Розалин.

Мелинда завизжала.

Глин Уивер смахнула былинку с окна в комнате дочери, чтобы ничто не мешало обзору лужайки перед домом, и устроилась в кресле. Ирландский сеттер в ожидании пробежки прыгал, весело тявкая. Он описывал круги вокруг Джастин, которая уже надела спортивный костюм и разминалась. Она вынесла собачий поводок, и Тауни, пробегая в очередной раз мимо хозяйки, подхватил его с земли. Он нес свой поводок как стяг. Он скакал и резвился вокруг Джастин.

Елена присылала матери фотографии собаки, их набралось около десятка: пушистый малыш, свернувшись, спит у нее на коленях, длинноногий щенок копается в подарках на Рождество в доме отца, сухопарый подросток берет барьер. На обороте Елена писала — шесть недель и два дня, четыре месяца и восемь дней, сегодня нам десять месяцев! — словно обожающая мамаша. Интересно, решилась бы Елена на роды, чтобы потом так же баловать ребенка, или предпочла бы аборт? В конце концов, ребенок и собака — вещи разные. Не важно, что подвигло ее на то, чтобы зачать (Глин прекрасно знала дочь и не сомневалась, что та зачала сознательно), ведь Елена была далеко не глупа и представляла себе, что с рождением ребенка все изменится.

Своим появлением на свет дети меняют жизнь до неузнаваемости, и не всегда их преданность столь же слепа, сколь собачья. Дети редко отдают, они только забирают. И только по-настоящему бескорыстный человек будет долго наслаждаться тем, что все соки постепенно иссушаются, а мечты испаряются.

А что взамен? Призрачная надежда, что это прелестное существо, независимая личность, не терпящая контроля над собой, избежит хотя бы части родительских ошибок, не пойдет теми же тупиковыми дорогами, не изведает боли, которую родители вместе пережили и которую причинили друг другу.

Джастин на улице завязывала волосы в пучок. Глин обратила внимание, что ленточка подобрана в тон спортивным штанам и кроссовкам. Наверное, Джастин всегда выходит из дому при полном параде, лениво подумала Глин и усмехнулась. Конечно, можно упрекнуть Джастин, что через два дня после смерти падчерицы она занимается спортом, но уж точно никто не придерется к цвету, который она выбрала для своих спортивных занятий. Более подходящего не подберешь.

Господи, какая лицемерка, подумала Глин и, скривившись, отвернулась от окна.

Джастин вышла из дому молча, стройная, спокойная, преисполненная достоинства, но условия теперь диктует не она. Во время утреннего спора в столовой маска рачительной хозяйки и прекрасной жены профессора испарилась, открылась суть. Сейчас Джастин пойдет на пробежку, чтобы ее потрясающее, обворожительное тело обрело тонус, чтобы от нее струился тонкий аромат пота.

Хотя это не было обычной тренировкой. Пробежка только предлог. Необходимо спрятаться. За завтраком Джастин Уивер разоблачила себя, доли секунды было достаточно, чтобы увидеть, как ее гладенькое как масло личико вдруг застыло от сознания собственной вины, спрятанной под маской. Правда вышла наконец наружу.

Джастин ненавидела Елену. И пока ее нет, Глин найдет доказательство, что благодушие Джастин только видимость, под которой искусно спрятано отчаяние убийцы.

На улице заливалась собака, ее радостный лай был уже еле слышен где-то возле Адамс-роуд. Оба ушли. Не важно, когда вернется Джастин, но она, Глин, использует каждую минуту.

Глин поспешила в спальню бывшего мужа, обставленную изысканной датской мебелью и изящными медными светильниками. Она подошла к длинному низкому комоду и принялась открывать ящики.

— Джорджина Хиггинс-Харт… — Констебль с хитроватым выражением лица покосился в свою записную книжку, на обложке которой виднелось пятно, подозрительно похожее на кетчуп. — Джорджина Хиггинс-Харт участвовала в массовом кроссе, готовилась к защите диплома по специальности «Литература эпохи Возрождения». Родом из Ньюкасла, — он резко захлопнул свой блокнот, — ректор и куратор колледжа без труда опознали тело, инспектор. Оба лично знали ее с тех пор, как три года назад она приехала в Кембридж.

Констебль охранял снаружи закрытую комнату девушки. Он стоял как часовой: ноги на ширине плеч, руки на груди, и то самодовольным осуждением, то неприкрытой насмешкой демонстрировал всю глубину своего недоверия к отделу уголовного розыска Нового Скотленд-Ярда.

— Ключ у вас, констебль? — спросил Линли и взял его с протянутой ладони.

Джорджина была ярой поклонницей Вуди Аллена, стены маленькой комнаты были сплошь покрыты рекламами его фильмов. Оставшееся пространство занимали полки со всякой всячиной: начиная с собрания потрепанных тряпичных кукол и кончая коллекцией вин, Свою скромную библиотеку Джорджина поставила в линеечку на кирпичный камин. Чтобы книги не упали, с одной стороны их поддерживала крохотная пальма.

Оставив констебля снаружи и закрыв за собой дверь, Линли присел на край кровати. Она была застелена розовым пуховым одеялом, на котором посередине был вышит огромный букет желтых пионов. Линли скользил пальцами по вышивке, перебирая в уме подробности обоих убийств.

В общих чертах все совпадает: еще одна участница массового кросса, еще одна девушка, еще одна высокая, гибкая, длинноволосая жертва, которая тоже по утрам, еще затемно, отправляется на пробежку. Все это внешнее сходство. Но если убийства действительно связаны друг с другом, должны быть и другие совпадения.

И они, безусловно, есть. Первым обращает на себя внимание факт, что Джорджина Хиггинс-Харт, как и Елена Уивер, имела отношение к факультету английского языка и литературы. Будучи старшекурсницей, она должна была знать всех профессоров и лекторов, имеющих отношение к выбранной ею специальности, — к изучению шедевров четырнадцатого, пятнадцатого, шестнадцатого веков, как европейских, так и английских. Линли предвидел, какой вывод сделает Хейверс, как только ознакомится с этой информацией: он напрашивается сам.

Но нельзя забывать и о том, что Джорджина Хиггинс-Харт принадлежала к Куинз-Колледжу. Эту ниточку тоже нельзя было отсекать.

Он встал и подошел к небольшой нише в стене, где находился письменный стол, а на стене висели кадры из фильмов «Спящий», «Бананы», «Хватай деньги и беги». Когда Линли читал вступление к работе по «Зимней сказке» Шекспира, открылась дверь и в комнату вошла сержант Хейверс.

— Ну? — спросила она, подойдя поближе.

— Джорджина Хиггинс-Харт. Специализировалась по литературе Возрождения.

Хейверс заулыбалась, соотнеся этот период с самым выдающимся автором.

— Так я и знала. Так я и знала. Надо вернуться к нему домой, инспектор, и найти ружье. Надо взять у Шихана пару-тройку громил, чтобы они разнесли дом в пух и прах.

— Неужели вы думаете, что такой умный человек, как Торсон, размозжит молодую девушку, а потом водрузит ружье обратно в свой шкапчик? Он в курсе, что его подозревают, Хейверс. Он не такой дурак.

— Совсем не обязательно быть дураком. Надо просто отчаяться, вот и все.

— Кроме того, как правильно заметил Шихан, скоро сезон охоты на фазанов. Ружье есть у каждого второго. Не удивлюсь, если в университете создано специальное общество охотников. Посмотрите на камине, нет ли там справочника, в оглавлении что-нибудь обязательно найдем.

— Вы хотите сказать, что между этими двумя убийствами нет никакой связи? — посмотрела на Линли Хейверс.

— Я этого не говорил. Они все-таки связаны. Но не так тесно, как кажется на первый взгляд.

— Как же тогда они связаны? Какие еще связи нужны, как не самые очевидные, которые преподнесли вам на блюдечке с голубой каемочкой? Да, она бегунья, как и Елена, это другая ниточка, ее стоит проверить. Я знаю, что и внешне она похожа на Елену. Но если честно, инспектор, мне кажется, что здесь ниточки слабее, а в случае с Торсоном они не порвутся. — Хейверс почувствовала, что Линли хочет поспорить, и продолжала все настойчивей: — Да, в обвинениях, предъявленных Еленой Торсону, Доля правды есть. Он сам продемонстрировал это сегодня утром. Но если он домогался Елены, почему не домогался этой девушки?

— Есть еще одна нить, Хейверс. Помимо Торсона. Помимо пробежек.

— Какая?

— Гарет Рэндольф. Он учится в Куинз-Колледже. Хейверс приняла слова Линли без удовольствия и без воодушевления.

— Да. Почему бы нет. А мотивы, инспектор? Линли перебирал вещи на столе Джорджины.

Он пытался запомнить их и одновременно обдумывал вопрос Хейверс, пытаясь найти такой ответ, который касается обоих убийств.

— А может, мы имеем дело с парнем, которому горечь первого в жизни отказа отравляет всю жизнь?

— Елена его отшила, и он убил ее; потом понял, что одно убийство не поможет забыть Елену, и теперь у него пунктик — убивать всех, на нее похожих? — Хейверс не скрывала своего скептицизма. Она откинула волосы со лба и собрала их сзади в кулак. — Нет, я не согласна. Слишком разные подходы. Убийство Елены было хорошо спланировано, спланировано . За этим убийством кроется настоящая ярость, кому-то хотелось ударить ее и убить. А второе… — Хейверс обвела рукой письменный стол, словно лежащие на нем книги и записи были красноречивым символом убийства второй девушки, — мне кажется, эту надо было просто убрать. Побыстрее. Попроще. Убрать, только и всего.

— Зачем?

— Джорджина участвовала в массовом кроссе. Наверняка, она была знакома и с Еленой. И знала в таком случае, что Елена собирается сделать.

— Насчет Торсона?

— А может, Джорджина Хиггинс-Харт была свидетелем и помогла бы Елене построить обвинение. Может, Торсон все знал. Если он приезжал к ней во вторник поговорить, может, она сказала, что в полицию пойдет не одна. Тогда ему пришлось бы давать объяснения не только насчет Елены. Но и насчет Джорджины. Ему пришлось бы несладко, не правда ли, инспектор? Любому на его месте не поздоровилось бы.

Линли был согласен, что вариант Хейверс намного убедительней, чем его догадки. И все же, пока не найдены более веские доказательства, и то и другое не более чем версии. Хейверс сама это понимала.

— На теле найдены черные волокна, — настаивала она, — если волокна его одежды и волокна, найденные на теле, совпадут, то мы на правильном пути.

— По-вашему, допуская хотя бы на секунду, что волокна совпадут с найденными на теле, Торсон взял и отдал бы нам всю одежду? — Линли захлопнул доклад, лежащий на столе. — Он знает, что в этом чист, Хейверс. Нужно что-то еще.

— Первое орудие убийства.

— Вы связывались с Сент-Джеймсом?

— Он приедет завтра к полудню. Сейчас возится с какими-то изоферментами, говорит, в глазах рябит после недели наблюдений в микроскоп. Он будет рад отвлечься.

— Так и сказал?

— Нет. Вообще-то он сказал: «С Томми бутылка», — как я понимаю, вы по-другому и не рассчитываетесь.

— Что верно, то верно.

Линли листал ежедневник Джорджины. Жизнь ее была не такой активной, как у Елены, но она тоже вела запись своих встреч. Семинары, коллоквиумы, названия предметов и имена преподавателей. Кросс тоже здесь. Но имя Леннарта Торсона не упоминается нигде. Нигде нет значка вроде Елениной рыбки. Линли быстро пролистал ежедневник, везде одно и то же. Если и были у Джорджины Хиггинс-Харт свои секреты, то ключ к ним хранится не здесь. Да, невесело идут дела. Набор бездоказательных гипотез. До тех пор пока в Кембридж не приедет Саймон Сент-Джеймс и не даст толчок их расследованию, придется располагать только тем, что в наличии.

Глава 17

С тяжелым сердцем, чувствуя, что конец их отношениям уже близок, Розалин Симпсон наблюдала, как Мелинда пытается засунуть все свои вещи в два рюкзака. Из одного ящика она выгребла гольфы, белье, чулки, три ночнушки, из второго шелковый шарф, два ремня, четыре футболки, из третьего свой паспорт, потрепанный туристический справочник по Франции. Затем Мелинда принялась за шкаф, откуда были извлечены две пары синих джинсов, пара сандалий и клетчатая юбка. Лицо Мелинды опухло от слез. Укладывая вещи, она постоянно шмыгала носом. Время от времени из груди ее вырывались тяжелые всхлипы.

— Мелинда, — Розалин пыталась говорить как можно мягче, — ты поступаешь неразумно.

— Я думала, что это ты.

Эту фразу Мелинда уже на все лады повторила за последний час, который начался с пронзительного вопля, перешедшего в отчаянные рыдания, и разрешился слепой уверенностью в том, что из Кембриджа нужно немедленно уезжать, взяв Розалин под мышку.

Призвать на помощь ее здравый смысл у Розалин возможности не было, а если таковая и представилась бы, то не нашлось бы сил. Предыдущую ночь она почти не спала, ворочаясь в кровати и чувствуя, как вина острыми иглами вонзается в совесть, и сейчас ей меньше всего хотелось выслушивать упреки, обвинения и утешения. Хорошо хоть хватило ума не делиться этим с Мелиндой. Розалин рассказала ей лишь часть правды: после бессонной ночи, вернувшись с семинара, она отправилась отдохнуть к Мелинде в комнату, потому что привратник не разрешил подняться к себе, и спала, пока дверь с грохотом не распахнулась и Мелинда не подняла свой беспричинный визг. Розалин не знала, что сегодня утром убили девушку. Привратник только сказал, что лестница на неопределенное время закрыта для входа. Тогда еще никто в колледже об убийстве не знал, и у входа не толпились любопытные, и ни разговоров, ни слухов еще не было. Но если и должны были кого-то убить, то только Джорджину Хиггинс-Харт, единственную участницу кросса, которая жила в этом крыле.

— Я думала, что это ты, — всхлипывала Мелинда, — ты обещала, что не пойдешь одна на пробежку, а потом я подумала, что ты все равно побежала, чтобы отомстить мне за то, что я подбила тебя на разговор с родителями насчет нас, и поэтому я подумала, что это ты.

Розалин призналась себе, что все-таки злилась на Мелинду. Злость была похожа на клокочущую обиду, которая вот-вот перекипит в открытую неприязнь. Стараясь об этом не думать, Розалин сказала:

— Зачем мне мстить тебе? Я не ходила одна на пробежку. Я вообще не ходила на пробежку.

— Он преследует тебя, Роз. Нас обеих преследует. Он тебя хотел убить, а убил ее, но он с нами обеими хочет покончить, нам нужно сматываться отсюда побыстрей.

Мелинда достала жестяную банку с деньгами из тайничка в коробке из-под обуви. Потом чуть не уронила рюкзаки, доставая их с полки в шкафу. Весь свой внушительный запас косметики она сгребла с пластмассовый кейс. А сейчас скручивала джинсы в трубочку, чтобы утрамбовать их в холщовую сумку вместе со всеми остальными вещами. В таком состоянии от Мелинды ничего вразумительного не добьешься, и все же попытаться стоит.

— Мелинда, это бессмысленно.

— Я еще вчера предупреждала, чтобы ты никому об этом не рассказывала. Но ты не послушала меня. Для тебя твой драгоценный долг важнее всего. Вот и полюбуйся, куда он нас завел.

— И куда же он нас завел?

— Да никуда. Надо быстро смываться, а смываться некуда. А если бы ты сначала думала, а потом делала… Он ждет сейчас, Роз. Терпеливо ждет. Знает, где нас найти. Благодаря твоим стараниям он разнесет нас на мелкие кусочки. А мне этого совсем не хочется. Я не собираюсь сидеть здесь и ждать его прихода. И ты тоже здесь не останешься. — Мелинда вытащила из ящика два пуловера: — У нас с тобой один размер. И к себе в комнату ты за одеждой не пойдешь.

Розалин выглянула в окно. Кто-то из преподавателей в одиночестве бродил по лужайке. Толпа зевак давно уже разошлась, не было видно и полиции, не верилось, что утром убили еще одну девушку и что второе убийство как-то связано со вчерашним разговором с Гаретом Рэндольфом.